"Королева воинов" - читать интересную книгу автора (Голд Алан)Глава 9Вонь от реки была просто чудовищной. Один из бриттов, живший неподалеку еще до прихода римлян, рассказывал, что раньше эта могучая река была прелестным, чистым и светлым потоком, полным рыбы. Но уже через несколько лет после завоевания она превратилась в подобие Тибра — стала такой же грязной и безжизненной клоакой. Время от времени всплывали тела — то животных, то людей. Дециан с трудом сдержался, чтобы не зажать нос и не покинуть город. Неужели именно эта помойка должна стать его резиденцией? Дециан Цат, прокуратор Британии, был назначен в это варварское место на определенный срок. Другие прокураторы, особенно в таких провинциях, как Лузитания или Сирия, получали столько денег, что могли потом больше никогда не служить. Конечно же, Дециан был не слишком влиятелен, его возможности для устройства собственного будущего были ограничены, и этот пост прокуратора Британии, который ему удалось получить только путем большой взятки советнику Сенеке, тоже не очень завидным. Но если поработать как следует и собрать дополнительные налоги, то можно обеспечить себе более престижный пост поближе к Риму. В Галлии, может быть, или даже в одной из восточных провинций. Да, Лондиний был местом грязным и вонючим. Дециан хотел бы иметь свою столицу в более приличном городе — Камулодуне, но новый правитель, Квинт Вераний, проникся к нему внезапной неприязнью и пожелал, чтобы они квартировали в разных местах. Поэтому Дециан построил свой дом на холме, с видом на реку, и приказал рабам и слугам снести вокруг маленькие грязные лачуги, в которых еще жили бритты… Сидя за столом, заваленным свитками и платежными бумагами, он теперь рассматривал стоявшего перед ним юношу. Весь во власти подозрений, почему-то раздраженный появлением этого человека без сопровождения, он решил выслушать его только в том случае, если тот может сообщить что-то действительно важное. С неохотой он предложил вошедшему сесть. Дециан впервые увидел Кассия, сына Прасутага, несколько лет назад, когда тот явился к нему с жалобой на то, что его выгнал Авл Дидий Галлий. Но Дидий и Дециан были друзьями, и потому он тоже выгнал наглеца из своего дома. Через несколько месяцев Кассий вернулся и сообщил, что тринованты спрятали зерно, которое нужно было отдать императору, и это зерно можно забрать, послав десяток солдат. Когда он пришел в третий раз, то вел себя заносчиво и выдвигал какие-то требования, и ему снова указали на дверь. Сейчас этот паршивец заявился в четвертый, а прокуратор знал из опыта общения с предателями, что истинная причина прихода может выявиться, как только посетитель почувствует себя комфортно. — Расскажи мне снова, что Квинт Вераний сказал тебе, когда ты пришел к нему, — попросил он мягко. Бритт в ответ стал требовать еды, потому что не ел нормально с тех пор, как начал свой путь. Теперь Дециану пришлось смотреть, как он ел, и одновременно слушать то, что он говорил с набитым ртом. Покончив с курицей и подбирая остатки хрустящим хлебцем, Кассий сказал: — Я сообщил новому правителю то, что сказал прежнему три года назад. Что Боудика намеревается собрать армию против римлян и что она в сговоре с восставшими на западе. — Он запихнул в рот еще больше хлеба, подливка от курицы капала на его тунику, но он этого, казалось, не замечал. Дециан старался не морщиться. — Но, — продолжил Кассий, — новый правитель тоже проигнорировал меня. Кто он такой? Я — сын одного из самых могущественных королей Британии, а он просто меня выгнал. Вы должны написать императору и… — Прошу тебя не указывать мне, что нужно делать, бритт. Просто скажи, что говорил тебе Квинт Вераний. — Он поблагодарил меня за информацию и сказал, что примет ее к сведению. Но я понял по выражению его лица, что ему это безразлично. Я еще не вышел из комнаты, а он уже окунулся в свои дела. Почему Квинт Вераний тоже обращается со мной, как с простолюдином? Разве он не понимает, кто я? Он не имеет права говорить со мной так презрительно! Кассий еще поворчал, отпил еще вина и заметил прокуратору, что у него недурно готовят. Прокуратор спросил: — А твоя мать, Боадицея? — Она мне не мать! — завопил вдруг Кассий. — Она просто вышла замуж за моего отца! Она шлюха и предательница! Дециан с подозрением посмотрел на гостя. — Предательница? По отношению к кому? — спросил он. — К Риму, — быстро ответил Кассий. — Мой отец — верный слуга Рима. Он любит императора и стремится трудиться на благо и для богатства империи. Но жена тайно обманывает его, а отец ничего об этом не знает. Я слышал, когда она говорила с одним из своих слуг в коридоре дома. Она сказала, что собирается убить мужа и захватить власть над королевством, а потом поведет свою армию против вас. Она собирается убить всех римлян в Британии. По вере бриттов чужаки не Должны ступать на землю Британии, вот почему она отправилась в то путешествие! Она получала тайные вести от разных правителей и она плетет заговор! Вам нужно схватить ее и обеих ее дочерей! Молодой человек явно начал давать полезную информацию. Если бы все это подтвердилось, то Кассий стал бы для Дециана союзником, которого прокуратор мог использовать, чтобы выяснить, где бритты прячут свои запасы оружия, еды и, что намного важнее, золота, серебра и олова. Это богатство было нередко скрыто от глаз Рима, и если только он, Дециан, его обнаружит, то сможет сразу разбогатеть и возвыситься. Дециан поднялся из-за стола и прошелся по комнате, потом положил руку на плечо молодого человека и вкрадчиво произнес: — Должно быть, ты очень храбр, раз пришел сюда поговорить со мной. Особенно после сведений, отвергнутых твоим отцом и правителем Британии… — Я не сказал отцу. Он ничего не знает и не должен узнать. Удивленный, Дециан спросил: — Но почему не сообщить своему отцу? Он, без сомнения, должен бы это знать, чтобы принять меры против этой предательницы, своей жены. — Нет! — завопил бритт. — Он не должен знать ничего. И он не должен знать, что я что-то сказал вам. Сделайте так, как я вам говорю, возьмите войска, отправьтесь в земли иценов и убейте ее. Почему вы не можете сделать такую простую вещь? Дециан покачал головой. — Я могу, Кассий, — мягко произнес он. — И сделаю это. Но если я это сделаю, то должен получить от тебя кое-что взамен. Мне нужно, чтобы ты тоже кое-что сделал для меня. В отличие от правителей прокуратор обладает несколько иной властью. Мы не контролируем большие армии, но являемся внушительной силой близ трона императора. А так как мы управляем имперскими финансами провинции, то принимаем и важные решения. Да, конечно, правителем кажется тот, кто сидит в главном городе, но такие люди, как мы с тобой, знают, как обстоят дела на самом деле. — И вы разговариваете с самим императором? — спросил Кассий, сделав круглые глаза. — Конечно. И, что более важно, я напрямую разговариваю с советником императора Сенекой, моим дорогим и близким другом. Ты можешь сказать, что император — самый важный человек в мире. Тогда Сенека будет вторым, а я — третьим. Я хочу, чтобы ты поработал для меня. Человек твоего ума нуждается в большом поле действий, а не маленькой земле на севере. Если ты хорошо послужишь мне, Кассий, я вознесу тебя к самой вершине Римской империи. Кто знает? Возможно, ты будешь обедать с самим императором. Итак, что волнует тебя? Дециан с трудом поборол насмешливую ухмылку, увидев на лице собеседника идиотский восторг. — Я могу помочь тебе, прокуратор, — заторопился Кассий. — Я не такой, как остальные бритты, и я отправлюсь в Рим, где со мной будут обращаться, как с королем. Они сказали мне, что я могу вернуться, когда захочу, и что сам император назначит мне встречу. Кассий взглянул на Дециана, пытаясь понять уловить выражение его лица. Пожилой человек кивнул и улыбнулся: — Все хорошо, Кассий. Хорошо, что ты пришел ко мне. …Прочему его отослали? И зачем отправили на галерею? Что мог хотеть от него Сенека? Вопросы переполняли его. А больше всего на свете легат африканских легионов Светоний Паулин ненавидел вопросы, на которые не знал ответов. Высокий, внушительного вида, особенно если в доспехах, седеющий полководец, чье лицо загрубело от бесконечных походов и сражений в жарких странах, Светоний Паулин отдыхал на своей вилле среди холмов Этрурии, когда внезапно прибыли гонцы от Сенеки с приказом немедленно отправиться в Рим. В Риме он был помещен в маленькую удобную комнату северного крыла дворца. Он ждал весь день и все следующее утро, но никто не пришел ни от Сенеки, ни от Нерона. Извещены ли они о его прибытии? Если бы ему не назначили аудиенцию в нынешний полдень, он собрался бы и уехал домой. Ему не слишком нравился Рим и его политики даже в лучшие времена, а последние рассказы о том, что творилось в столице, убедили его, что от Рима сейчас нужно держаться подальше. Царящее здесь зло и распутство стало заражать всю империю, и он не хотел иметь с этим ничего общего. Он был счастлив, когда шел в поход со своей армией или когда жил дома, в Этрурии, со своей женой и детьми, и терпеть не мог, когда вмешивались в его частную жизнь. Он провел в походах четыре года, не видя сына и дочерей, теперь они выросли, и ему так хотелось остаться с ними. Он как раз беседовал со своей старшей дочерью о молодом человеке, который был ниже ее по положению, но хотел на ней жениться, когда прибыл вестник из Рима. В его драгоценный семейный круг вдруг ввалились вооруженные, сопровождающие гонца люди. Они вручили Светонию послание, и менее чем через час уже он скакал на юг, окруженный самого отталкивающего вида германцами из преторианской стражи, и поглядывали они как-то нехорошо. Ошеломленному семейству оставалось только смотреть, как он спускался с холма к римской дороге. Хорошо зная нравы Рима, Светоний понимал, что приезд к нему вооруженной стражи имел вескую причину, что-то, что он сделал или же не сделал, и по капризной воле императора его жизнь вполне может теперь закончиться. Чему быть, того не миновать. Но что действительно приводило его в ярость, так это то, что ему даже не дали времени попрощаться с семьей и помолиться перед дорогой. Что это за государство, где человеку даже на пороге смерти не дают проститься с миром, который он должен раньше срока покинуть? Но Светоний ошибся. Уже при въезде в город он встретил самое почтительное обращение, его приветствовали даже люди на улицах, люди, которых он никогда прежде не видел. Однако к тому моменту, когда они достигли дворца Нерона, Светоний не имел ни малейшего представления, почему же его позвали в столицу. Само доставленное ему письмо было туманным, его просто вызывали в Рим. Что ж, скоро он выяснит, суждено ли ему услышать голос императора или почувствовать на шее его меч. Каждый раз, бывая в Риме — настолько редко, насколько это было возможно, — он любовался зданиями и театром, но за великолепными постройками с их красивыми фасадами, изящными колоннами, богато украшенными залами со всеми их мозаиками и фресками скрывалось гнилое нутро. Сенат давно разложился и погряз в роскоши, рынок кишел ворами и жуликами, которые обманывали людей, таверны, гостиницы и бордели были еще большими гнездами зла и порока. Светоний всегда считал, что рыба начинает гнить с головы. Когда ему поручили контроль над легионами на севере Африки, он обнаружил, что командиры стали изнеженны и ленивы и проститутки — постоянные гостьи в лагере. Местные торговцы скупали у солдат мечи и копья, а те врали своим старшинам, что потеряли их. Светоний быстро очистил легионы от семян разложения и разврата, которые обнаружил по приезде на место. Прежде всего он с позором отослал половину командиров в Рим, приказав лишить их годового жалованья, затем возвысил умных и храбрых людей, которым ранее не давали занять заслуженное положение. И наконец, дабы утвердить в армии основы морали, он распял нескольких отъявленных негодяев и в назидание всем публично казнил особенно продажного сирийского центуриона. Вид его медленной смерти пронзил страхом всю армию, и за считанные дни Светоний получил над ней полный контроль. А потом всего за месяц натренировал своих людей так, что они стали первым римским войском, которое смогло покорить ужасные горы Атласа. Теперь он находился в Риме, самом сердце зла, пожиравшем империю, он стоял и смотрел на погрязший в разврате дворец, гадая, зачем он здесь. — Мой дорогой друг, — сказал мягким голосом некто, тихо вошедший на галерею и вставший за его спиной, — примите мои искренние извинения за то, что вам пришлось ждать. Приветствую вас от всего сердца и выражаю вам свое восхищение. — Восхищение? Я принимаю ваши приветствия, но не ваше восхищение. Вы обошлись со мной без уважения, потребовав срочного приезда, а затем продержав здесь почти два дня без всяких вестей. Слегка опешив от тона, которым с ним никто не осмеливался говорить, Сенека, а это был именно он, заметил: — Возможно, мой друг пройдет со мной, чтобы мы смогли разделить трапезу перед тем как перейти к обсуждению проблем, из-за которых я просил его приехать в Рим. Что касаемо того, почему я не смог повидать вас сразу, то причиной явилась лишь моя крайняя занятость. На моих плечах лежат заботы обо всей империи, и есть много вопросов, которым я должен уделять внимание. Мне не хватило учтивости, что ж, — прошу меня за это простить. Светоний молча последовал за Сенекой. Комнаты советника были роскошны: высокие потолки, нежные газовые занавеси, изделия мастеров из самых разных частей империи, изящная мозаика на полу. Заметив, что солдат рассматривает убранство комнат, Сенека произнес: — Это был не мой выбор. Я следую философии стоика Зенона. Мы отдаем предпочтение скромности, не ценим больших усилий ради прославления бренной жизни, но стремимся улучшить отношение людей друг к другу. Эти комнаты принадлежали когда-то Юлии — жене Тиберия и дочери Юлия Цезаря. Из почтения к памяти императрицы я не решился менять их вид. Суровый солдат только пожал плечами. — Итак, Сенека, зачем ты привел меня сюда? Я что, уже не могу отдохнуть в кругу семьи?! — Вы сразу рветесь к сути проблемы, мой друг! Да, вы не тратите время на бесполезные разговоры… Скажите, что вы знаете о Британии? — Что это земля снегов, туманов, гнилой погоды и невероятно злобных местных жителей. Почему вы спрашиваете о ней? — Что вы знаете о настоящем положении наших сил там? — спросил Сенека. — Почему бы вам сразу не сказать мне то, что хотите, вместо того, чтобы спрашивать о моих знаниях? То, что я знаю и чего не знаю о Британии, не является причиной тому, что вы вызвали меня сюда. Вы чего-то от меня хотите. Сенека с трудом удержался от улыбки. Почему все в Риме не говорят так, как этот солдат? Без притворства и скрытого смысла! — У Рима дружественные отношения со многими королями и королевами Британии, но все еще нередки восстания на западе и севере. Кроме того, у нас очень большие проблемы с их жрецами-друидами… Но особенно беспокоит нас стоимость содержания там наших легионов. Необходимо снизить расходы. Император Клавдий дал в долг сорок миллионов сестерциев иценам, одному из королевств в Британии. Я решил, по причинам, о которых поведаю вам под строжайшим секретом, потребовать все эти деньги обратно. Видите ли, мой друг, император Нерон собирается вывести войска из Британии и уменьшить размеры империи, потому что… — Что?! Кто мог быть столь туп, чтобы посоветовать императору подобное? Это не просто глупо… Если это ваш совет, Сенека, то его нельзя расценивать иначе как предательство. Ваши сорок миллионов сестерциев можно просто отправлять в Аид. Если мы уйдем из Британии, огонь вспыхнет в каждой провинции, по всему римскому миру. Будут восстания в Африке, в Иудее, Сирии, повсюду! Император удерживает эти земли верой в силу римлян. Он не может быть столь наивным, чтобы следовать подобным курсом. Он должен понимать, что подобные действия сделают его предателем памяти Германика и Августа и всех тех, кто жил и умирал, чтобы принести цивилизацию в варварские земли. Сенека в ужасе огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что ни рабов, ни слуг поблизости нет. — Прошу вас, мой друг, следите за тем, как и кого вы критикуете. Никто и никогда не говорит об императоре подобным образом. Светоний пожал плечами: — Я сказал то, что вижу. Если Рим больше не принимает правды человека, который отдал свою жизнь его защите и процветанию, тогда, возможно, Рим — больше не место для меня. — Мой друг, — ответил Сенека, — небольшие сложности — у вас, и большие — у Рима. Афраний Бурр и я — мы оба пытаемся вернуться к славе времен правления Августа. Но пока нам нужно очистить авгиевы конюшни, в которые превратился этот город. Возможно, с вашей помощью… Светоний покачал головой: — Нет! Я не помогу вам в этой работе. Я лучше оставлю ее философам и ораторам. Кто я? Простой солдат. И как солдат говорю вам, что оставить Британию — это очень дурное решение. Понизив голос, Сенека продолжил: — Оставим мы ее или нет, сейчас нашим правителем там является Квинт Вераний, и он… — Достойнейший человек, — заметил Светоний. — И заслужил свое быстрое возвышение. Его походы к востоку от Ликии и Памфилии были блестящи. Если кто и сможет победить бриттов, так это Вераний. — К сожалению, он заболел, и его состояние кажется опасным. Говорят, что он не продержится и месяца. — Какой позор! Рим не может позволить себе терять таких людей. — И это заставило меня вызвать вас, — завершил Сенека. — Вы хотите, чтобы я его заменил? Сенека был задет солдатской прямотой и, несмотря на возмущение собеседника, решил поучить его уважению к власти. — Вы — только один из тех, кого наметили мы с императором. К счастью, у нас в империи еще много хороших солдат. Светоний лишь пожал плечами: — Когда решите, сообщите мне. А я пока вернусь домой и буду заниматься своим хозяйством. Полководец встал, но Сенека, пытаясь скрыть раздражение, стал упрашивать его подождать. — Император жаждал увидеть вас и повелел, чтобы вы присоединились к нему на обеде. Он сказал, что сочинил особую песнь в честь ваших побед в Африке. В первый раз за все время после приезда Светоний улыбнулся. — Если мой командир желает, чтобы я остался, я буду здесь. И буду обедать с ним. Но это все, что я сделаю. И если император хочет получить от меня что-то, кроме моего умения воевать, то будет разочарован. И знай, философ, что я не буду поддерживать никакую смуту, и мое имя не будет обсуждаться в тавернах и притонах этого города, — сказал он и, поклонившись, вышел из комнаты. Сенека посмотрел ему вслед. С умением воевать в горах, не единожды уже доказанным, Светоний без труда подавил бы все восстания на северо-западе этих холодных и негостеприимных земель. Если бы они прекратились, то в Британии, наконец, воцарился бы мир. Вместо легионов, стоивших так дорого, там селилось бы все больше легионеров-ветеранов. Был ведь уже Камулодун, где солдаты-ветераны построили даже небольшой храм богу Клавдию, был и Лондиний на берегах Тамеса, быстро превращавшийся в порт, потому что река была удобна для судоходства и торговли. Сенека хотел построить и другие города. Ветеранам и их семьям вместо денег, которые пришлось бы выплатить в качестве пенсий, можно было отдать свободные земли. Это позволило бы императору, выведя большинство легионов, населить Британию римскими ветеранами, чтобы защитить завоевания империи и уменьшить огромные расходы на содержание бывших солдат. Это было мудрое, простое и изящное решение на будущее. И самым срочным теперь было вернуть те громадные суммы, которые еще при Клавдии были одолжены бриттам. Рим отчаянно нуждался в этих деньгах. Сенека улыбнулся при мысли о том, что вернется к своим сундукам, дабы пополнить их тем, что утекало оттуда долгие годы. Со времени своего возвращения из ссылки он одалживал деньги многим народам на окраинах империи под невыразимо-высокие проценты и заработал теперь целое состояние. Не зря говорили, что он стал самым богатым человеком в Риме… Давний закон запрещал римлянам одалживать деньги под проценты другим народам, но Сенека первым решил, что закон ничего не говорит о том, чтобы не одалживать деньги варварам, дабы они смогли выплатить свои же налоги Риму или купить необходимую им еду, или для торговли с самим же Римом. Никто не знал, что деньги, которые Клавдий одолжил бриттам, были взяты из личных сундуков Сенеки. И скоро, когда сорок миллионов сестерциев вернутся с десятью миллионами процентов, он станет не просто одним из самых богатых, но и одним из самых могущественных людей в империи. Но теперь все зависело от успешного подавления восстаний, и единственный, кто мог с этим справиться, — несговорчивый солдат, не желавший иметь с Римом ничего общего. Кандидатура Светония Паулина была превосходным выбором для управления Британией… И пусть бритты молятся своим богам! Посеревший от беспокойства, не зная, что сказать жене, король Прасутаг в одиночестве бродил по своему саду, думая, что ему теперь делать. Он бродил от яблони к яблоне, любуясь нежным цветом плодов, прятавшихся в листве, уже созревших, полных вкуса и аромата. Именно римляне научили его, что плодовые деревья нужно сажать в саду. До их прихода бритты собирали фрукты там, где деревья росли сами по себе, и экономия от посадки их в одном месте, когда рабам не приходилось уже ходить далеко, была весьма ощутимой. Пришельцы знали толк и в выращивании овощей, и в возделывании виноградников. Они даже привезли ему черенки виноградных лоз, и скоро они должны были принести плоды. Римляне смогли столь многому научить народы Британии! В их школах детей планомерно обучали латыни, грамматике, математике и философии — всего этого ни король, ни Боудика понять не могли, но знания легко давались Таске и Каморре. Бритты могли еще столь многому научиться у римлян! Но и Рим мог кое-что почерпнуть из древней мудрости бриттов. Их ремесленники и ювелиры делали куда более совершенные украшения и оружие, и новый порт Лондиний на берегах Тамеса был переполнен римскими купцами, которые жаждали купить все, что производили бритты. Жрецы бриттов могли поделиться своим знанием звездной механики и тайн времен года. Если бы только римляне не стремились убить всех друидов, они могли бы узнать куда больше. Сколь многому один народ может научиться у другого! Прасутаг вздохнул. Посмотрев вниз, он увидел яблоко, упавшее на землю, и остановился, чтобы подобрать его. Оно еще было покрыто росой, его кожица была зеленой, и это сказало Прасутагу, что дух дерева не покинул это упавшее яблоко, зная, что ему осталось еще несколько дней, чтобы достичь зрелости. Должно быть, в это яблоко вошли какие-то злые силы: в нем виднелось отверстие; оса — или какое-то другое насекомое — забралась в созревавший плод, отложила личинки и улетела. И сейчас яблоко было уже съедено внутри червями. И как быстро богатый, ароматный плод, столько обещавший, стал умирающим, с чернотою в сердце… Такой была теперь Британия. Богатая, процветавшая страна, молодая, открытая и манящая, населенная сильными и здоровыми людьми, была завоевана Римом, и теперь разложение и упадок были повсюду. Вместо сотрудничества римляне принесли лишь алчность, разврат. Да, Прасутаг и Боудика стали богаче благодаря торговле с ними, но римляне построили на земле бриттов свои города, они навязывали своих богов, оскверняли женщин и девушек, они уничтожали друидов, их солдаты были уже на западе страны, а теперь и вблизи острова Англси, где противостоять им могли одни лишь старые боги.[15] Прасутаг годами закрывал глаза на то, что творилось вокруг него, одеваясь, как римляне, разговаривая и думая, как римляне. Даже его приемный сын Кассий выступил теперь против него. Но что мог он сделать? Король не представлял, какой опасностью мог стать пасынок для него и его дочерей, пока он сам был жив, а что будет, когда Кассий узнает о посмертной воле отца? Почему Кассий из ласкового и милого ребенка вырос в угрюмого и неприятного человека? Прасутагу было не понять загадок человеческой души. Но сейчас Кассий казался наименьшей из его неприятностей… Он осмотрелся в поисках удобного местечка, выбрал тень под одним из деревьев, развернул только что полученный свиток и снова вздрогнул от отвращения. Каким же образом его мир с Римом обернулся новыми ужасами? Он снова прочел требование, сделанное от имени императора Нерона: вернуть сорок миллионов сестерциев и десять миллионов процентов, причем без промедления. Деньги были взяты уже давно, теперь они должны были быть выплачены славному императору, как он сам себя называл. Однажды король опустошил до дна свои закрома, а потом и взял деньги в долг, чтобы его люди не умерли от голода зимой. И вот теперь император хочет получить свои деньги обратно. Как он будет платить? Где он найдет такие деньги, когда половина того, что давала земля иценов, и так уходило Риму? Он мог сказать «нет», но тогда новый правитель Светоний пошлет громадную армию, и та разорит его земли. Он может отправиться в Рим и умолять о снисхождении, но прошлой ночью снова приехавший в их земли иудей Абрахам сказал, что правление Нерона, несмотря на все прежние надежды, становилось таким же, каким было при Тиберии, Калигуле и Клавдии. Прасутаг мог, конечно, выплатить римлянам десятую часть долга и сказать, что вскоре выплатит остальное. Но это — если бы у Рима возникли проблемы где-нибудь еще или он вообще забыл бы о Британии! Прасутаг видел, что ни один из этих путей не ведет к решению. Придется все рассказать Боудике. И тогда пропасти Аида покажутся уютным уголком. Бывали случаи, когда он поддерживал действия римлян, и тогда он скорее предпочел бы в одиночку и без оружия встретиться со всей римской армией, чем столкнуться с гневом своей жены. Еще в самом начале их семейной жизни она с недовольством приняла роль королевы народа, подчиненного Риму. Доходы, которые они получали, почетное положение, образование, которое Рим давал Таске и Каморре, их новые дома — все это заставляло ее чувствовать себя виноватой. Она даже тяготилась своим положением в глазах римских ветеранов и их жен из Камулодуна. Но все еще больше изменилось три года назад, когда Боудика вернулась из своего путешествия по Британии. Ее не было добрую половину года, и, когда она рассказала мужу о своих странствованиях, он понял, что ее ненависть к Риму превратилась во что-то похожее на презрение. Она радовалась, рассказывая мужу обо всех красотах, которые видела в пути, о священных местах, которые посетила, о договорах и соглашениях, заключенных с другими правителями, особенно с королевой бригантов. Но радость ее гасла, когда она вспоминала о жадности римлян. Ицены были еще в лучшем положении, чем остальные племена, кроме племени бригантов. Рим, по каким-то непонятным причинам, отдавал предпочтение этим двум королевствам. Для остальных Рим был лишь немногим лучше слепой злой силы, подобной урагану или засухе. С тех пор как Боудика вернулась, ее отношение к живущим поблизости римлянам заметно охладело, и часто ночью она говорила ему, что хотела бы отдалиться от них еще больше и, возможно, написать императору о том, как его люди обращаются с ее народом. Всегда осторожный в поступках, Прасутаг смог тогда уговорить ее подождать, пока не настанет более подходящее время. Теперь, стиснув свиток, он подумал, не настало ли сейчас это самое время, чтобы восстать против Рима? И вдруг острая, невыносимая боль в груди заставила его вскрикнуть. Король с трудом мог вздохнуть, было такое чувство, словно его лягнула лошадь. Он опустился на землю, ноги задрожали, а рука схватилась за сердце. И еще одна судорога, и головокружение. Он прерывисто дышал, невыносимая боль под рукой испугала его. Что происходит с его телом, всегда таким здоровым и сильным? Он лежал в саду на земле и даже радовался, что никто не видит его, великого короля, теперь. И ждал, когда боль отступит, когда все станет, как всегда. Когда боль отступила и он смог снова дышать, Прасутаг поднялся и пошел к дому. Он раньше не однажды видел людей, охваченных такой болью, и теперь знал, что боги скоро заберут его к себе. Но перед тем как умереть, нужно было сделать одну вещь, чтобы удостовериться, что его прекрасная жена и две чудные дочери будут спасены от жестокости Рима. С трудом перставляя ноги, он думал, что нужно предпринять, чтобы защитить их от римского императора. Но спасет ли это от Кассия? Абрахам воззрился на короля с тревогой. Он обучался врачеванию в Александрии и, хоть предпочел потом жизнь странствующего купца, помнил, что серая кожа и голубоватые тени у губ — признаки близкой смерти. Король, похоже, также это знал. Во всяком случае он спросил: — Ты сделаешь это? — Конечно, мой господин. И я все еще не понимаю почему. — Потому что, если оставить завещание здесь, Боудика найдет его после моей смерти и обязательно уничтожит. Ты же знаешь, какова она… Иудей грустно улыбнулся и кивнул: — Хорошо. Я возьму завещание в Камулодун. Но все еще не понимаю, почему вы так поступаете. — Значит, ты не понимаешь Боудику. Абрахам снова улыбнулся, чуть помолчал и спросил: — Когда вы собираетесь сказать Боудике о сорока миллионах сестерциев? Потирая грудную клетку и бока, еще чувствуя боль, король мягко произнес: — Я возьму ее в далекие поля, привяжу там ее руки и ноги к шестам, вбитым глубоко в землю, потом перейду на другое поле и оттуда прокричу ей эту новость. Абрахам засмеялся: — Боюсь, мой господин, что и тысячи полей будет недостаточно, чтобы обеспечить вашу безопасность. Выпив чашу вина, что вроде бы облегчило боль, Прасутаг подписал завещание и вручил гусиное перо Абрахаму, чтобы тот засвидетельствовал его, а потом сказал: — Так должно быть. Иудей кивнул и принял свиток. — Я уеду утром. Что мне сказать начальнику гарнизона? — Скажи, чтобы после моей смерти он приехал сюда и забрал половину всего, чтобы отдать императору Нерону. И не обращал внимания на недовольство Боудики. И скажи ему, чтобы он взял с собой вооруженных людей. Абрахам покачал головой: — Вы знаете: это не то, о чем говорил я… Прасутаг вздохнул: — Это то, с чем придется иметь дело Боудике. Я напишу письмо Каморре и все ей объясню. Может быть, она расскажет матери. — Почему вы сами не можете рассказать королеве? Почему перекладываете все на римлян, вместо того чтобы лично сообщить ей? Или дочери? Любой муж… — Дело не в муже, друг мой, а в жене. Как ты себе это представляешь? Что я скажу Боудике о своем завещании? Она разрубит меня от плеча до пояса одним ударом! Никто, сколь бы храбрым он ни был, не найдет в себе смелости сказать ей… Светоний Паулин слышал в жизни слишком много жалоб, и теперь они его не трогали. Солдаты, которые не могут проходить двадцать пять миль в день, бесполезны. Его африканские легионы шли через пески, а здесь путь пролегал по зеленым холмам и ровным дорогам, так что переходы могли бы быть и больше! Светоний слышал рассказы, хотя и не знал, правдивы они или нет, о черных людях за непроходимыми джунглями Африки, которые не носят одежды и которые — самые свирепые воины из всех, каких только знала земля. Говорили, что они собираются в армии из десятков тысяч человек и могут бежать — бежать, представьте себе! — по пятьдесят миль в день, а после этого способны сразу броситься в битву. Его же так называемые закаленные в битвах солдаты выдыхались на ровном месте и вечером, в своих палатках, выглядели так, словно только что переплыли море. От усталости они не могли ни пить, ни есть. Чтобы закалить свою африканскую армию, ему понадобился месяц. Чтобы подтянуть эти войска, разбалованные жизнью в благополучных деревнях Галлии, понадобится куда больше времени. А земли бриттов были опасны, даже более опасны, чем Африка. Там, в жарких пустынях, он мог выставить часовых, которые предупреждали его о неприятеле еще задолго до того, как тот приближался. Британия же была страной туманов, лесов, холмов и пещер, где противник мог скрываться, а потом наносить неожиданные удары, быстрые, словно вспышки молнии. Войска прошли на запад, затем на север, в земли силуров, и здесь Светоний уже несколько раз столкнулся с бунтовщиками. Подавляя эти выступления, он шел все дальше, туда, где когда-то копил свои силы Каратак. Здесь римляне страдали от вылазок мятежников уже постоянно. Каждую ночь какой-нибудь часовой или солдат, если он был случайно пьян или отходил слишком далеко от костра, пропадал, а утром его обнаруживали мертвым, с перерезанным горлом. Некоторых находили и вовсе без головы. Такое, как сказали Светонию, обычно совершали жрецы бриттов. Солдаты пали духом, дисциплина в армии расшаталась, как это было с армией Калигулы на побережье Галлии, когда легионы отказались переправиться в Британию из-за ужасных слухов о друидах. Но хуже всего были даже не потери, а то, что каждый раз, когда Светоний пытался окружить или схватить этих демонов, они словно растворялись в воздухе. Горы, окружавшие римлян, были источены пещерами, и, чтобы обследовать их все и найти мятежников, потребовались бы годы. Светоний приказал, чтобы каждый солдат нес ответственность за своего соседа и никогда не позволял бы ему пропадать из поля зрения; все отходившие по нужде к краю лагеря должны были брать с собой троих сопровождающих, и каждый обязан был нести факел; никто не мог покинуть защищенную зону или круг огня без разрешения старшего. Все должны были спать в палатках, каждая из которых охранялась всю ночь, часовые дежурили по три часа. Лагерь окружали траншеями, наполняя их водой, и по всей территории зажигали костры. Эти инструкции строго выполнялись, но на следующее утро все равно находили обезглавленных людей. Как сильно он, Светоний, ошибался сразу после своего приезда! Он думал, что ситуацию будет легко контролировать. Вераний уже начал большую работу, но заболел и умер. Последними его словами были: «Будь у меня еще два года, я бы очистил Британию для императора». Именно это собирался теперь сделать Светоний. Показать бриттам, что силу Рима нельзя остановить, и мятежникам придется отступить хоть в море. Привести достаточно войск, быть безжалостным в добывании победы, и тогда сопротивление будет сломлено. При этом проявить мягкость и снисходительность ко всем, кроме вождей восставших, и таким образом завоевать любовь и благодарность народов бриттов. Вот что он намеревался сделать. Но сначала необходимо было сокрушить сильнейшее сопротивление на западе и уничтожить друидов, которые в огромном числе собрались на далеком острове Мона. Бритты называли его Англси. Именно оттуда они отправляли гонцов, чтобы вдохновлять и подбодрять мятежных вождей в их пещерах и других укрытиях. Когда Светоний обсуждал предстоящий поход со своими военачальниками в Лондинии и Камулодуне, то ему казалось, что война может закончиться менее чем за год. Действительно, мятежники собрались на относительно небольшой территории; все больше и больше бриттов на востоке и севере принимали власть Рима и фактически снабжали римских солдат оружием и припасами; друидов уже не видели нигде в завоеванных землях, их влияние там исчезло. Светоний даже написал императору, что его предшественник Вераний сделал практически все, что в короткое время мог сделать столь одаренный воин на посту правителя Британии. Однако все это относилось лишь к положению фортов и лагерей на юге. Сейчас же, ведя свою павшую духом армию все дальше в неведомые и враждебные земли, изобилующие густыми лесами и глубокими пещерами, он понимал, что реальность — совсем иная. И, обеспечивая выживание тысяч измотанных солдат, он уже сомневался в том, сможет ли вообще выполнить миссию, возложенную на него Нероном. Неудача могла не только закончить его карьеру, но и, если учесть нрав императора, оборвать саму его жизнь. Потягивая яблочный сок, он размышлял над тем, как можно заставить людей двигаться быстрее и не вызвать при этом бунт. Наказания лишь злили солдат, и они шли еще медленнее. Взывать к римской доблести было смешно, потому что этим солдатам просто не повезло: они не были отправлены куда-нибудь еще, и вместо того чтобы поехать из Галлии домой, оказались за морем, на севере. Поэтому он решил выбрать метод поощрения. В Африке он уже использовал такой прием, и результат был весьма хорош. Однако там войска не были столь деморализованы. А эти… Если поощрение не сработает, все может стать еще хуже. Но он решил рискнуть. Призвав секретаря, он продиктовал распоряжение, которое надлежало прочесть каждому центуриону. Тот, кто прочесть не мог, должен был прибегнуть к помощи своего командира. Поощрение было простым, но эффектным. Сам Светоний будет двигаться во главе армии и выбирать место для ночного привала. Сто сестерциев будут выплачены каждому солдату центурии, которая достигнет места нового лагеря первой. Награда предусматривалась каждый день. Светоний улыбнулся: если он знает римских солдат, а он думал, что знает, это добавит к ежедневному переходу пять, а то и больше миль. Он попросил Марса, чтобы все получилось. Тогда он удивил бы друидов, появившись на много дней раньше на их острове, чем они ожидают, и уничтожил бы их всех. А когда будут уничтожены жрецы, восставшие бритты падут духом и прекратят сопротивление. Командующий допил сок и приказал наполнить чашу вином. Он привез вино из Рима; то был подарок императора. Вспомнив о своей последней и единственной встрече с Нероном, Светоний вздрогнул. И покачал головой, недоумевая, почему мать императора не утопила это уродливое, зловонное чудовище еще в младенчестве. Аницет, командующий имперским флотом в бухте Неаполя и в прошлом наставник Нерона, ожидал визита императора с почти нескрываемой надеждой. Он знал, что был хорошим командующим, его всегда любили подчиненные, но теперь, если он не проявит себя в великом морском сражении, то будет забыт и Сенатом, и императором, и его карьера, поначалу столь многообещающая, закончится безвременно и бесславно. Но прославиться в битве на море не было никакой возможности, потому что все сражения теперь шли на суше. Флот использовался только для борьбы с пиратами, и порой — чтобы сопровождать императора, когда тот плавал вдоль берега. Не так было в великие для римского флота дни, во времена Пунических войн, когда славные морские баталии решали судьбу империи. Да, сражений не предвиделось. Принимая командование, добытое через протекцию Сенеки, Аницет знал это. И с тех пор постоянно думал, как бы напомнить императору о существовании забытого учителя и друга. Теперь он угадал желание Нерона избавиться от Агриппины и поспешил написать императору секретное послание. Оно было доставлено Нерону женщиной, которую делили и командующий, и император. Все предполагалось сделать просто, надежно, но при этом довольно изощренно. Агриппину следовало посадить на судно, которое, удалившись от берега, развалилось бы. Тогда все будет хорошо: при «кораблекрушении» императрица утонет, весь Рим будет стенать и оплакивать ее, и никто не станет обвинять Нерона. Аницета же в благодарность снова пригласят во дворец, его жена вернет себе прежний почет, и они не будут больше прозябать в безвестности. Аницет решил предложить императору устроить все в праздник Минервы, когда флот выйдет из бухты. Император и все его приближенные будут отдыхать в шумном местечке Бавлы, совсем близко к флоту. Агриппину уведомили, что сначала она пообедает с сыном на своей вилле, смотрящей на бухту, а затем отправится вместе с ним на праздник… Вглядываясь в узкую полоску берега, Аницет пытался угадать, о чем же беседуют император и Агриппина. Он даже представил их себе, обедающих и рассуждающих о том, какими были их отношения прежде и когда все пошло не так. О, он отдал бы тысячу сестерциев, только чтобы парить в воздухе у стены и слушать, как Нерон будет объяснять своей матери, почему она должна плыть в Байи на корабле, когда вполне можно проехать по суше. Агриппина уже чувствовала, что к ней возвращается власть. Нерон, еще более странный, чем три года назад, все же решил вести себя как подобает сыну. Их ужин на вилле в Бавлах был роскошен, а повара позаботились, чтобы императору доставили его любимые кушанья. После еды они устроились на подушках на балконе. Вид был изумительным. Вдали чуть виднелись Помпеи и Геркуланум, их огоньки блестели в черноте моря так далеко, что казались танцующими в темноте нитями. На берега бухты Неаполя опускалась спокойная, тихая и теплая ночь. Теперь, после того, как Нерон выразил раскаяние и принес извинения за то, что не уделял внимания матери целых три года, она решила, что устроит на своей вилле для него и его друзей новые комнаты, где они получат все, что захотят. Это было бы гораздо более укромно, более эротично, чем открытые для чужих глаз комнаты дворца в Риме или бордели, которые любил посещать ее сын. Вместе со своей служанкой Ацерронией Агриппина ступила на палубу корабля легко и беззаботно. Пока капитан распоряжался отплытием и выводил судно в море, она лежала в постели. Потом долго смотрела на берег, но было уже слишком темно, и она не могла разглядеть, убрался ли Нерон со своими прихлебателями из ее дома. Она подумала о завтрашнем вечере в Байях, когда они будут участвовать в празднике Минервы. Может быть — только может быть — она предложит ему свое тело, совсем как в старые дни. Или у него будут собственные планы на вечер? Но там будет множество молодых мужчин и женщин, которые смогут удовлетворить ее аппетит. Она села под балдахин на кровати и смотрела, как мимо проплывают огоньки берега. Странно, кораблю уже следовало бы повернуть и войти в бухту. Ее внимание привлек непонятный сигнал на берегу — кто-то снова и снова размахивал фонарем, словно предупреждая об ухудшении погоды. Вдруг она услышала плеск воды, треск, и весь корабль содрогнулся. Ацеррония глянула вверх и с воплем бросилась поперек каюты: прямо на ее госпожу падал потолок. Агриппина упала на ложе и в ужасе смотрела, как потолок каюты опускается все ниже. Наконец он рухнул, но, к счастью, на спинку и поручни кровати. — Убийство, госпожа! — закричала служанка. — Убийство! Они пытаются нас убить! Но Агриппина еще не понимала, что происходит. Наконец она выбралась из-под досок развалившейся каюты и сразу увидела изумленные взгляды гребцов. Тут она и поняла, что кто-то устроил на нее покушение. Да! Гребцы, увидев, что она жива, бросились на один из бортов, чтобы накренить судно и свалить женщин в воду. В ужасе Агриппина прыгнула в воду и поплыла к берегу. Отплыв подальше, она обернулась. И увидела, как гребцы бьют ее служанку веслами. Агриппина поблагодарила богов за то, что спаслась. Она поплыла как можно тише, и ночь скрыла ее от убийц на корабле. Сознание Агриппины прояснилось. И вдруг к горлу подкатила тошнота: она поняла, что нечто подобное уже видела раньше. Сам Нерон использовал именно этот трюк несколько лет назад в морской игре: он удивил и сокрушил гладиаторов, когда из распавшихся судов на них вырвались дикие звери. В бешенстве от того, что она так легко поверила притворной любви сына, Агриппина твердо вознамерилась теперь доплыть до берега, вынудить Сенат сместить императора и заключить в тюрьму. Она плыла будто целую вечность, но наконец добралась до рыбачьих лодок и попросила доставить ее на берег. Прибыв домой, она послала Нерону записку со словами, что боги спасли ее, и не нужно к ней приезжать, потому что она очень устала и отдыхает. Агриппина была вне себя от ярости. Она сразу написала несколько писем сенаторам с просьбой собрать заседание Сената и рассмотреть вопрос, подходит ли Нерон для правления. Да, проблемой могла стать преторианская гвардия, но неподалеку от Рима у нее немало верных солдат, которые справятся с германцами. И еще она подумала, что все случившееся — кара за рождение столь неблагодарного сына. Получив письмо от матери, Нерон испугался. И сразу послал за Аницетом. Тот был поражен видом своего бывшего ученика: Нерон закрылся занавесками кровати и трясся от страха. В комнате пахло мочой, словно в спальне слабоумного ребенка. Не дав прибывшему сказать и слова, Нерон начал рыдать: — Друг, учитель, ваш план не сработал! Моя мать спаслась. Теперь мне страшно… Аницет, я никогда в жизни так не боялся. Неужели боги помогли ей бежать?! Теперь я буду наказан? — Великий цезарь, никто не сможет причинить вред вашей божественной персоне. Юпитер и воинственный Марс падут на колени перед вами. Я думаю, что боги решили сначала спасти вашу мать, чтобы еще горше было ее разочарование, когда придет к ней настоящая смерть. Нерон, великий император мира, ты позволишь мне взять пару матросов, грубых и надежных людей, чтобы мы отправились на виллу твоей матери и удостоверились, что это будет последняя ночь, которую она проведет на этой земле? — Да! — завопил Нерон. — Да, сделай так, друг, и я вознагражу тебя всем, что пожелаешь!.. Но не должно остаться тела. Агриппина должна быть уничтожена, полностью сожжена, чтобы не осталось ни одной ее кости. Никто не должен сказать в Риме, что Нерон, который столь любил свою мать, как-то связан с ее смертью. И я буду целый год оплакивать ее переправу через Стикс… Аницет улыбнулся и склонился в низком поклоне. Теперь его проблемы закончились. Он ушел, а Нерон сказал словно сам себе: — Знаешь, Аницет, год оплакивания — это очень долгий срок. Слишком уж долгий… |
||
|