"Трудная роль" - читать интересную книгу автора (Тейтум Лайни)

Глава 2

Ромийи-на-Сене, Франция 10 февраля 1815

Эванджелина положила на туалетный столик расческу с серебряной ручкой. Сил на то, чтобы заплести волосы, уже не оставалось. Она слышала тихий смех горничной Маргариты. Та что-то напевала, разглаживая складки синего бархатного платья, которое Эванджелина надевала сегодня вечером.

Девушка посмотрела на себя в зеркало. Слишком бледна, на губах и в глазах нет и намека на улыбку. Она устала, очень устала, причем не столько телесно, сколько душевно.

Все внутри сжалось. Она знала, что это значит. Ей хотелось домой, в Англию.

Она ненавидела Францию.

Но сказать об этом отцу немыслимо: это ранит его в самое сердце. А Эванджелина любила его больше всех на свете. Когда они услышали о разгроме Наполеона и о том, что англичане вернули трон Людовику, отец так обрадовался, что сгреб дочь в охапку и пустился с ней в пляс.

В Ромийи они вернулись полгода назад, но поселились не в родовом замке, а в небольшом особняке в двух милях от него. Их замок теперь занимал богатый купец с толстой женой и шестью ребятишками.

Отца это ничуть не заботило. Он был рад тому, что вернулся на родину, может снова говорить на родном языке и смеяться над тем, над чем смеются французы. Он никогда не понимал английского юмора. Эванджелине казалось, что отец просто не хочет признавать себя англичанином и поэтому отвергает все английское. Отец прекрасно говорит по-английски, но душой он всегда остается во Франции. Интересно, что думала об этом ее мать, стопроцентная английская леди? Конечно, она знала, что ради нее муж не изменит своих убеждений.

Он прожил в Кенте двадцать пять лет и женился на дочери местного аристократа, который, после того как проигрался дотла, жил вместе с зятем и дочерью. Эванджелине нравился ее английский дед. Теперь она понимала, что вряд ли могла бы полюбить его, будучи взрослой, но дети принимают родных такими, какие есть. Дед умер еще до того, как она повзрослела, и навсегда остался в ее памяти романтической фигурой.

Эванджелина была зеркальной копией своего отца. Она говорила по-французски как парижанка, но в душе не была француженкой. Разве можно было заикнуться отцу, что она несчастна и скорее умрет, чем выйдет замуж за какого-нибудь француза вроде Анри Моро, графа де Пуйи, богатого и красивого молодого вельможу, который не вызывает в ней никаких эмоций и оставляет ее холодной и равнодушной?

Вечер показался ей длинным и утомительным, потому что Анри без всякого повода начал с пылом утверждать, что Эванджелина будет ему идеальной женой. Бог свидетель, она его не поощряла, но шкура у Анри толще дубовой коры. Он желает ее. При малейшей возможности он пытается затащить Эванджелину в укромный уголок и поцеловать. Однажды Анри это удалось. Она чуть не откусила ему язык.

Кто-то негромко постучал в дверь спальни. Девушка улыбнулась и встала, зная, что это отец. Он всегда приходил проведать ее на ночь. Это было ее любимое время дня.

Зная, что отец ждет именно этого, она ответила по-французски:

– Entrez.

Ее отец, Гийом де Бошан, самый красивый мужчина из всех, кого она знала, перешагнул через порог спальни с видом воина, которым он никогда не был. Кем он был на самом деле, так это философом, подумала девушка, все еще улыбаясь и идя к нему навстречу. Женщины были от него без ума. Они улыбались и льнули к отцу даже тогда, когда он говорил с ними о воззрениях Декарта.

– Папа, – сказала она, устремляясь в его объятия.

Природа щедро наградила Гийома де Бошана. Он был великолепен. Мало кто знал, что у него пошаливает сердце и что дочь заботится о нем денно и нощно. Недавно ему исполнилось пятьдесят пять лет, и врач-англичанин сказал, что ему нужно побольше отдыхать и как можно меньше волноваться. И добавил: к счастью, Гийом философ, а посему он будет сидеть в кресле и размышлять. Однако беда заключалась в том, что чтение Монтеня приводило отца в неистовое возбуждение.

– Устала, дочка? – Отец, естественно, говорил по-французски.

– Немножко, папа, – на том же языке отвечала девушка, а про себя подумала: устала, но вовсе не немножко. Смертельно устала и впала в уныние.

Она обернулась к горничной.

– Margueritte, c'est assez. Laissez-nous maintenant. – И, как бывало всегда, когда Эванджелина говорила по-французски, она про себя перевела на английский: «Маргарита, оставь нас. Хватит».

Пухлые пальцы Маргариты разгладили последнюю складку, она бросила на месье де Бошана сладострастный взгляд, промурлыкала «спокойной ночи» и ушла, плотно закрыв за собой дверь.

– Садись, папа. – Когда он опустился в кресло, Эванджелина посмотрела на отца пристальным взглядом, тяжело вздохнула и сказала:

– Сегодня вечером тебя окружало слишком много дам.

– Даже если они приходят с мужьями, их так и тянет флиртовать со мной. Это меня очень расстраивает. Эванджелина, я просто не понимаю, в чем дело. Я не ударяю для этого палец о палец.

Она засмеялась.

– Ох, папа, перестань! Как же, расстраивает… Ты обожаешь внимание женщин. И прекрасно знаешь, что для этого тебе достаточно сделать бесстрастное лицо и смотреть прямо перед собой. Ты можешь даже дремать, а они все равно будут льнуть к тебе. Лучше скажи мне вот что, когда дюжины дам объяснялись тебе в люб-пи, ты всегда разговаривал с ними только о своей философии?

– Естественно, – с напускной суровостью ответил он. – Например, сегодня я весь вечер говорил о Руссо. Конечно, этот малый изрядный болван, но все же в его взглядах что-то есть, если можно так выразиться. Немного, конечно, но он как-никак француз. Одного этого достаточно, чтобы обратить на него внимание.

Эванджелина не могла не рассмеяться. Отец одарил ее долгим взглядом, слегка жеманно склонив набок красивую голову. Наконец она вытерла глаза и промолвила:

– Ты лучше всех на свете. Я люблю тебя. Только не вздумай меняться!

– Твоя мать, благослови Господь ее душу, была единственной, кто пытался изменить меня.

Эванджелина снова прыснула.

– Мать просто хотела услышать от своего мужа что-нибудь кроме разговоров о метафизике. В последнее время я начала понимать, что долг жены заключается в том, чтобы привлекать к себе внимание мужа и не позволять ему слишком долго искать ответы на вечные вопросы.

– Моя девочка, ты смеешься надо мной, но я люблю тебя, а потому прощаю. – Он откинулся на спинку кресла, положил руки на колени и спустя мгновение продолжил:

– Детка, я вижу, этот вечер не доставил тебе удовольствия. Но почему? Тебя окружали молодые люди. Юные джентльмены безудержно восхищались тобой, ты танцевала все танцы. Мне с трудом достался один. А мой дорогой Анри просто не отходил от тебя.

– В том-то и беда. Этот твой Анри настойчив, как голодная чайка, упрям, как наша кентская коза Доркас, и руки у него вечно потные. Если бы он понимал, что на свете есть и другие вещи, кроме лошадей, доходов от арендаторов, попыток меня облапить и когда-нибудь присоединить к своим владениям, я еще могла бы оставаться в его компании дольше пяти минут, не испытывая при этом желания дать ему пощечину!

– Ба, какое красноречие! Из этого потока слов я понял только одно: он хочет обольстить тебя. Облапить? Что ж, дорогая, видно, мне придется поговорить с мальчиком.

– Он не мальчик. Ему двадцать шесть лет.

– Да, но для мужчины это не возраст. Давно известно, что мальчики созревают позже девочек. Это не слишком удобно, но, очевидно, так задумал Господь. Возможно, Анри слегка глуповат, однако с возрастом наверняка поумнеет. Он любимец семьи и управляет родовым имением, поскольку его дядя все время проводит в Париже с королем Людовиком. Старик говорил мне, что это заставит Анри повзрослеть… А тебе, мое дорогое дитя, уже почти двадцать. Давно пришло время выбрать мужа. Ты созрела для этого еще два года назад. Да, муж именно то, что тебе требуется. Я был слишком эгоистичен.

– Нет, это я была эгоисткой. Папа, зачем мне выходить замуж, если у меня есть ты?

– Просто ты никогда не любила, – сказал он. Величественный лоб прорезала морщинка, прекрасные серые глаза лукаво поблескивали. – Иначе ты ни за что не сказала бы такую глупость…

Волосы Эванджелины рассыпались по плечам, она наклонилась к отцу и очень серьезно ответила:

– Я не считаю, что брак такая уж замечательная вещь. Как относятся к своим мужьям псе эти дамы, которые вьются вокруг тебя? Они что, любят их? Похоже, для женщин брак всего лишь предлог переехать из дома отца в дом мужа. Разница заключается лишь в том, что она должна рожать от мужа детей и выполнять все его капризы. Папа, это мне не по душе.

Месье де Бошан только покачал головой. Дочь упрямством похожа на Клодию, ее дорогую мамочку-англичанку, которая упиралась всеми четырьмя копытами столько раз, что он потерял им счет. Это заставило его нахмуриться. Может быть, Эванджелина еще упрямее, чем ее дражайшая матушка, и почти так же упряма, как бабушка Марта? Как ни жаль, но придется проявить твердость. Это его долг. Он заговорил Непривычно серьезным тоном:

– Дитя мое, не следует думать, что любовь является необходимым условием счастливого брака.

– Разве ты не любил маму?

– Почему же? Любил. Но, как я сказал, это не обязательно. Обязательным является сходство образа мыслей, взглядов – если угодно, философии. Взаимное уважение. И ничего другого.

– Я никогда не слышала, чтобы мама в чем-то соглашалась с тобой, однако много раз слышала, как вы смеялись, оставаясь наедине в спальне. Когда я была маленькой, то часто подслушивала, прижимаясь ухом к двери. Однажды меня застала горничная и велела никогда этого не делать. А потом ужасно покраснела. – Увидев, что к щекам отца тоже прилила краска, Эванджелина засмеялась. – Папа, все нормально. Ты прав, мне уже почти двадцать. Этого вполне достаточно, чтобы кое-что знать о взаимоотношениях мужа и жены. Но вы никогда не были едины во мнениях и ни в чем друг с другом не соглашались, вплоть до того, что готовить на обед. Мама ненавидела соусы, а ты ненавидел мясо без подливки. Взаимное уважение? Нет, папа, я не хочу такого брака. К тому же Анри настолько не англи… – Она осеклась.

– Ага… – протянул отец.

Она глуповато улыбнулась и помахала перед собой руками.

– Честно говоря, каждый раз, когда речь заходит об Анри, я не могу найти подходящих слов.

– Кажется, ты хотела сказать, что бедный Анри совсем не похож на англичан? – Прекрасные темно-серые глаза месье де Бошана с тревогой устремились на дочь. В эту минуту он отчетливо понял, что дочь никогда не приживется в этой стране. Но ради него будет притворяться. Нет, он не прав. Он слишком устал. Эванджелина привыкнет. Разве он в конце концов не привык к Англии? Он провел там больше лет, чем исполнилось его дочери.

– Папа, прости меня, но я скорее предпочла бы засохнуть в монастыре, чем выйти замуж за Анри Моро. Как, впрочем, и за Этьена Дедарда или Андре Лафе. Все они… сальные. Да, папа, пожалуй, это самое подходящее слово. Когда они разговаривают с тобой, то не смотрят тебе в глаза. Не знаю, может, они и красивые, но не в моем вкусе. А их политические взгляды… По-моему, им не следовало бы говорить о короле в таком тоне… – Она умолкла и типично по-галльски пожала плечами, заставив отца слегка улыбнуться и подумать, что ее мать-англичанка на такой жест была неспособна.

– Эванджелина, за последнее время многое изменилось. После возвращения во Францию Луи ведет себя совсем не так, как нужно. Чем дольше я над этим думаю, тем больше убеждаюсь, что французы должны чувствовать себя так, словно их предали. Во всем виновата его глупость, его дурацкие выходки, его полное непонимание сложившейся ситуации.

– Я не считаю, что французы могут чего-то требовать от верховной власти. Они сами такие мелочные… А еще имеют наглость смеяться над англичанами, которые их спасли. Признаюсь, это доводит меня до белого каления… – Внезапно она умолкла и потерла ладонью лоб. – Извини, папа. Я устала, вот и все. Когда я устаю, меня не слушается язык. Я просто ведьма. Прости меня.

Месье де Бошан поднялся, шагнул к дочери, помог ей встать с кресла и заглянул в карие глаза, большие, широко расставленные, как у Клодии, и такие глубокие, что в них мог бы утонуть даже философ. Он похлопал ее по плечу и, по заведенному обычаю, коснулся губами каждой щеки.

– Ты прекрасна, Эванджелина. Но твоя душа прекраснее твоего лица.

– Неправда. Я обыкновенная серая мышка. Особенно по сравнению с тобой.

Он только улыбнулся и провел по ее подбородку тыльной стороной ладони.

– Просто ты слишком привыкла к этим флегматичным англичанам. Согласен, они очень симпатичные люди, если не обращать внимания на их ужасную кухню и скучные разговоры.

– Значит, ты любишь во мне только французскую половину? Но мама никогда не была скучной.

– Нет, не была. Девочка моя, я люблю тебя целиком, от пяток до макушки. А что касается твоей матери, то убежден, что ее душа была французской. Сама знаешь, она восхищалась мной… Но я отклонился от темы. Возможно, старику следовало бы смириться с тем, что ты, вопреки его желаниям, все же больше англичанка, чем француженка. Эванджелина, тебе хочется вернуться в Англию? Я не слепой и вижу, что здесь ты чувствуешь себя несчастной.

Дочь крепко обняла его и прижалась щекой к щеке; Эванджелина была слишком высока для девушки.

– Папа, мое место рядом с тобой. Со временем я привыкну. Но я ни за что не выйду замуж за Анри Моро.

Внезапно внизу хлопнула тяжелая дверь, и по деревянному полу гулко затопали сапоги. Послышался крик Маргариты. Затем раздался испуганный возглас Жозефа, звук удара и громкий мужской голос.

– Не двигайся, – сказал месье де Бошан, подходя к двери спальни и распахивая ее настежь.

Топот сапог был настолько оглушительным, что казалось, будто по коридору идет целая армия.

Отец быстро попятился. Эванджелина устремилась к нему и встала рядом. В дверном проеме показались двое мужчин, закутанных в плащи. Оба держали ружья.

Один из них – рябой, обросший щетиной тип – молча шагнул вперед, не сводя глаз с Эванджелины. Он смотрел не на ее лицо, а на грудь и живот. Девушка почувствовала такой страх, что ее чуть не вырвало.

– Глянь-ка, – обратился он к сотоварищу, – именно такая, как нам говорили. Ушар будет очень доволен.

Его напарник с бледным, отечным лицом тоже уставился на девушку. Гийом де Бошан сумел вырвать у него ружье и ударил толстяка дулом в брюхо.

– Только прикоснись к ней, свинья! – крикнул он.

Тут на его голову опустился приклад. Эванджелина бросилась к потерявшему сознание отцу, бережно опустила на пол и склонилась над ним. Человек с рябым лицом снова замахнулся прикладом, но дочь прикрыла отца своим телом.

Толстяк держался за живот и задыхался от боли.

– Не бей его. Мертвый он нам не нужен.

– Этот ублюдок ударил тебя!

– Ничего, переживу.

– Старик заплатит за все. – Рябой повернулся к Эванджелине. Ушар научил его использовать страх и потрясение, которые испытывают люди, особенно подвергшиеся внезапному нападению. Он снова посмотрел на ее грудь и сказал:

– Снимай рубашку. Да поживее, или я сделаю это сам.