"Письмо с которого все началось" - читать интересную книгу автора (Елена Ковалевская)

Глава 3.

Ее высокопреподобие Серафима мать настоятельница Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской поздним вечером, почти что ночью, заканчивала обход монастыря. Теперь, когда все свечи в коридорах были погашены, погрузив обитель в темноту, а сестры и послушницы, кроме часовых на стенах, разошлись по своим кельям, чтоб прочесть последнюю молитву перед сном, матушка могла спокойно уйти к себе в кабинет для размышлений.

Неспешным шагом она вошла в комнату, тихо притворила за собой дверь, и тяжело вздохнув, опустилась в любимое кресло. В распахнутое, из-за не по-осеннему теплого сентября, окно заглядывало черно-синее небо. Искорки звезд подмигивали одиноко горящей свечке, стоявшей на столе. Настоятельница еще раз глубоко вздохнула и привычным движением пальцев передвинула бусину в розарии, ей требовалось основательно подумать.

Сегодня утром был отправлен еще один пакет с письмом в другой маршальский орден. Верно ли она поступила, приказав доставить послание командору ордена его высокопреосвященству Урбану? Может – не стоило? Вдруг следовало сообщать такие вещи сразу не обоим военным орденам, а дождаться ответа от варфоломейцев? Неизвестно. В этой жизни все настолько ненадежно. Всякий власть имущий так и норовит извлечь выгоду из любой крупицы информации, стремится подсидеть вышестоящего, напакостить равному, и подгадить подчиненным… Курятник право слово!

Нет, раньше Единая Церковь была другой. На заре образования союза вера крепла в людях, и каждый церковник стремился помочь ближнему. В течение сотни лет один за другим семь государств объединились под знаменем единого исповедания. Духовенство заботилось о своей пастве. Монастыри становились центрами земледелия, ремесел, врачевания и торговли. Любой путешественник мог найти здесь приют, помощь и охрану от инаковерующих. Одни братья взяли на себя заботу о духовном состоянии мирян, другие о телесном. Для помощи в паломничестве истово верующим появились госпиталя и боевые ордена для защиты оных. Прочие оружные братья взяли на себя охрану границ и подвластных союзу территорий. Постепенно исчезли разбойничьи банды; ведь монахам нет никакой разницы, на чьей земле те творят разбой, лишь бы бесчинства прекратились. Наладилась торговля, люди безбоязненно стали пересекать границы. Идолопоклонников и многобожцев с их жертвоприношениями извели под корень: кого смогли – обратили в истинную веру, сопротивляющихся – истребили. В народе стало считаться почетным, если кто-нибудь в семье был церковным лицом или оказывался как-то связан с духовенством. Апостолат (Апостолат – проверенные миряне.) принялся жертвовать немалые суммы на нужды церкви и строительство храмов. Правители стремились привлечь как можно больше эмиссаров веры в свои государства, даря им земли под монастыри и приорства. (Приорство – земельный участок со строениями и сервами, или лендерами, состоит из нескольких комендатерий объединенных по территориальному признаку) Другие страны, видя, как хорошо живется соседям, тоже потихоньку перебрались под сень единой веры. Земли росли, территории ширились, увеличивалось благосостояние людей. Многие государи сочли излишним расточительством содержать большие армии. Зачем? Это же слишком дорого. Под боком есть добрые, отзывчивые и умелые братья, готовые, пусть и не совсем бескорыстно, бросится на врага. Так дешевле. Да и врагов становилось все меньше, ведь тех, кто не захотел присоединиться добровольно, постепенно завоевали. Ну а если тебе сосед не по нутру, но самому связываться с ним неохота, то на него можно нажаловаться Папе и пусть с ним разбираются. А чтобы дело шло быстрее и к разбирательству отнеслись с большим вниманием, следовало послать с жалобой мешочек поувесистее, да не мешочек – сундучок, еще лучше штук шесть и дарственную на земли с парой – тройкой деревень.

Территории церкви ширились и росли столь быстро, как и тяжелела ее мошна. Обленилось духовенство, разжирело. Пусть не сразу, не за один век, но привыкло к богатой жизни и не хотело ее терять. Прикажи Папа и полетит у неугодного правителя голова с плеч. Поздно стало что-либо менять, да и страшно. Жить с оглядкой гораздо привычнее и спокойнее. Вот и стали церковники всемогущими, истинно наместники Бога на этой грешной земле. Всемогущими, но уже не едиными. Принялись перетягивать одеяло друг у дружки. Из-за каждой малости всяк на себя стал тащить.

Вот и приходится в нынешние времена депеши с оглядкой посылать. А кому – решать самой, недаром настоятельница. Но не отправлять нельзя, ведь это единственное, что остается сделать в память о брате Ансельме, заплатившему своей жизнью за столь секретные сведения.

Матушка все гадала, почему его преосвященство не отправил весточки о полученном письме, почему промолчал. От подобных размышлений начинала болеть голова. Не замечая своих действий, она принялась потирать правый висок.

'Есфирь, корова пугливая! Чуть что не так, сразу замыкается. Слово клещами не вытянешь. Что же такого могло произойти у варфоломейцев, что она молчит, как в рот воды набравши. И не припугнешь ведь, еще сильней упрется. Что за натура такая! Ах, Констанс, хитрый лис, чего же ты удумал? Как некстати! И еще у Ирены такое несчастье! Бедная девочка!'

Настоятельница перекладывала кусочки разрозненной мозаики и так, и эдак, но целой картины сложить не удавалось. Окончательно сбившись с толку, она решила еще раз перечесть все депеши направленные из Нурбана, но тщетно, яснее так и не стало. В письмах не встречалась ни единого слова о надвигающейся опасности.

'Как же тогда сведения от Ансельма? Неужели фальшивка? Да нет, глупости, источник верный. К тому же из-за пустых слухов люди в имперских подвалах не исчезают. Нурбанский глава безопасности просто так свой хлеб не ест. Значит в письме истина. Ох, Есфирь, коровушка! Все еще больше напутала. К тому же и с Иреной пришлось решать в спешном порядке. Ох, глупо было все сливать в одно, но с другой стороны, она теперь под надежной охраной. Раз сестры взялись за дело, то костьми лягут, но выполнят'.

Было уже за полночь, когда матушка поднялась из кресла; следовало лечь и хоть немного поспать. До заутрени оставалось часа четыре. Она взяла со стола свечку и, прикрывая пламя рукой, отправилась в спальню. Ее келья не отличалась от келий прочих сестер, лишь полный доспех на подставке серебристо посверкивал в углу. Хороший доспех, добротный, и в деле не раз побывал, только хозяйке уже в нем не ходить, поскольку не втиснуться. Сильно раздобрела матушка от неспешной, но чересчур головоломной жизни. Имелось у нее еще одно послабление кроме мягкого кресла: хорошая кухня и вкусная еда. Старшая сестра Иеофилия, зная слабость настоятельницы, всегда старалась порадовать застольным разнообразием.

– Завтра, все завтра… – произнесла мать Серафима и задула свечу.

Утро началось со звона колоколов созывающих на молебен. Сестры и послушницы торопились в монастырский храм. Чуть опоздаешь и можешь смело отправляться в молитвенную келью учиться смирению и упражняться в чтении псалмов. Настоятельница лично встречала спешащих женщин у огромных ворот храма. Когда последняя послушница прошмыгнула мимо, схлопотав положенный подзатыльник, матушка зашла внутрь и с натугой затворила массивную окованную металлом створку. В полной тишине прошла к покрытому синим бархатом алтарю, и встала на колени, сложив руки в молитвенном жесте. Собравшиеся опустились следом.

– Laudamus te. (Восхваляем тебя) – громко запела хорошо поставленным голосом настоятельница.

– Benedicimus te. (Благословляем тебя) – подхватил многоголосый хор.

Солнце поднималось, расцвечивая своды причудливыми красками сквозь высокие стрельчатые окна. Суровые, но добрые лики святых взирали на молящихся. Великомученица София внимательно, с бесконечным терпением смотрела с витражного окна на своих верных дочерей.

– Glorificamus te. (Прославляем тебя) – продолжали петь сестры.

Голос преподобной выводил дальше, но мысли витали далеко от восхваления Господа. Голову занимали множество проблем, которые требовали скорейшего рассмотрения. Необходимо было принять просителей из дальних подворий, распорядиться насчет передачи еще двух акров земли в пользование лендерам, проинспектировать строительство новой конюшни, и обсудить вопрос о дополнительной закупке бруса и кирпича. Да многое еще предстояло упомнить и решить. Тяжела доля настоятельницы. Старшая сестра Иеофилия – преданный и верный друг – помогала во многом, но основные тяготы ложились все же на плечи матери.

Час молитвы подошел к концу, за это время удалось определить дела, которые требовали первоочередного внимания. Хор смолк, и ее высокопреподобие Серафима, поднявшись с колен, принялась благословлять подходящих к ней женщин.

– Останься, дочь моя, и отойди в сторонку, – сказала мать одной из сестер, и лишь когда остальные вышли, вновь обратилась к ней. – Пойдем Бернадетта, присядем.

Женщины подошли к стоящим у стены деревянным скамьям.

– Разговор, дочь моя, у нас будет важным, – неспешно начала настоятельница. – Будет для тебя поручение. Необходимо отвезти письмо адмиралу в ауберг ордена Святого Иеронима, но так, чтоб ни одна живая душа не догадалась, что и куда ты везешь. Поедешь явно, не тайно…

– Но… – Серафима подняла руку, прерывая заговорившую. Бернадетта благочестиво опустила голову. Сестра была высокой, статной и отличалась особой грацией движений. Лицо имела очень красивое, но строгое, словно списанное с образов святых.

– Для этого я тебе дам пару других посланий, но и их тоже придется доставить по назначению. Знаю, что ты не вестовая сестра, – мать сразу отмела все возражения. – Но на благо ордена трудиться любым способом не зазорно. Одно из писем будет секретарю Святого Престола, а другое, главному госпитальеру ордена Святого Жофре Благочестивого. Попеняю ему на состояние госпиталя в Витрии, а то совсем забросил. Своими силами я поднимать его не намерена. Послания будут слабо запечатанными, вскрыть их можно легко. По первому требованию их не предъявляй, поупрямься немного, но смотри – до мордобоя доводить не смей! А то знаю я тебя: чуть что – лекарей звать замучаешься, – несмотря на красивую внешность и кажущуюся хрупкость Берна была одним из лучших бойцов монастыря. – Раз на лицо нежна, изволь соответствовать. Мне же нужно, чтобы тайное письмо было передано адмиралу лично в руки, а уж как ты к нему попадешь, это твоего ума дело. Извернись, но доставь по назначению. Послание спрячь так, чтобы при обыске не обнаружили. Я его малого размера сделаю. Вскрывать и читать его не смей ни под каким видом! Одна не езди, сестру себе в пару подбери помолчаливее. Направитесь неспешно, ни от кого не скрываясь, как положено через госпиталя. Тайну из поездки не делай, но и языком не трепи. Хотя не мне тебя учить… Еще что? Как письма доставишь – без промедлений обратно. Денег в дорогу я дам, а то ты у нас одна такая принципиальная, дохода никакого. Благо хоть убытка нет. Ладно, все ступай! Выезжайте завтра, еще до заутрени. За письмами к вечеру ко мне зайди.

– Благословите матушка. – Бернадетта опустилась на колени.

– Ступай с Господом! – настоятельница протянула руку для поцелуя, встала со скамьи и направилась к выходу из храма.

Сестра осталась и продолжила молиться.

Брат Боклерк шел к епископу с не очень приятным известием: сестра, доставившая сегодня пакет, сбежала из обители после вечерней молитвы. Ему даже было немного страшновато докладывать об этом, поскольку время, чтобы отправить вслед за ней погоню безвозвратно упущено. Часовые на воротах не сразу рискнули сообщить непосредственному начальству, что проворонили ее. Старший брат, заведующий охраной барбакана, в свою очередь не поторопился оповестить настоятеля. В итоге: на дворе глубокая ночь – хоть глаз выколи, какая уж тут погоня! Тем не менее, на орехи может достаться именно ему – Боклерку, секретарю его преосвященства. Опять-таки и будить епископа Констанса, сообщая сию 'радостную' новость тоже ему. А что делать? Обязанность такая. Попробуй, скажи с утра, вообще греха не оберешься! Вот и приходится спешным образом идти по пустынным коридорам монастыря, зябко кутаясь в не полагавшийся по уставу шелковый пелиссон, наброшенный прямо на ночную рубашку. (Пелиссон – плащ на меховой подкладке с застежкой спереди и прорезями для рук.) Трепещущий огонек лампиона так и норовил погаснуть, поэтому требовалось прикрывать его рукой, и одновременно держать подальше, чтобы не заляпать горячим воском нарядный плащ. (Лампион (авт.) – переносной светильник, подсвечник с прикрепленной к нему с одного бока отполированной металлической пластиной. На подставку устанавливается свечка, ее свет отражался от металлической пластины, тем самым, увеличивая интенсивность освещения.) Сквозняк леденил голые ноги, обутые в домашние туфли без задников.

Келья, что в этот раз выделили брату Боклерку, в нарушение правил располагалась в другом конце жилого флигеля. Обыкновенно она была смежной с епископскими покоями, дабы личный секретарь был всегда под рукой. Однако по каким-то причинам его не поселили рядом, и теперь приходилось спешить по темным извилистым коридорам, рискуя в любой момент споткнуться и расшибить себе голову.

Наконец брат добрался до комнат, где находились покои его преосвященства. Немного покопавшись, он снял со шнурка на шее ключ, аккуратно повернул его в замке и медленно стал открывать дверь, а то не приведи Господь, скрипнет. Войдя в кабинет, прошел по ковру, густой и мягкий ворс которого скрыл звук его шагов, обогнул массивный стол, и, нащупав между шкафом и большим напольным подсвечником сливающуюся с панелями дверь, вошел в спальню. Епископ спал на большой и высокой кровати, стоявшей в нише, сейчас скрытой темными занавесями из расшитой парчи. Едва секретарь затеплил пару свечей стоящих на комоде, как блики света заиграли на резных деталях украшенных благородным металлом, стало заметно светлей. Поправив распахнувшиеся при ходьбе полы плаща, он прошептал: 'Господи прости!', – отодвинул портьеру.

Едва его рука коснулась сухонького плеча спящего, епископ открыл глаза. Взгляд у него был ясный, как у бодрствующего человека.

– Боклерк?

– Ваше преосвященство, сестра, что доставила сегодня письмо, покинула монастырь, – напряженным шепотом сообщил тот.

– Послали кого? – тут же спросил епископ.

– Братья вовремя не доложили, – виновато начал оправдываться Боклерк.

Констанс откинул одеяло, и сел на кровати, свесив худые с шишковатыми ступнями ноги. Брат отошел к камину и разворошил рдеющие угли, пламя взметнулось маленькими язычками. И хотя еще было лето, ночью камин приходилось топить, поскольку епископ, привыкший к теплу, царившему в Святом Городе, здесь в Интерии постоянно мерз. Подхватив домашние туфли стоявшие подле кровати, секретарь поднес их к огню, слегка подогрел, и поставил перед его преосвященством. Тот всунул ноги и встал, тонкая ночная рубашка, доходившая до лодыжек, не могла скрыть сухощавого тела. Боклерк взял с кресла, что стояло возле камина, длинный подбитый мехом халат и накинул его на плечи епископа. Констанс запахнулся поплотнее, вмиг став похожим на взъерошенного филина, поскольку седые волосы топорщились в разные стороны и смешивались с оторочкой одеяния из чернобурок. Усевшись в освободившееся кресло, он сухо приказал:

– Рассказывай.

– Вечером, перед закрытием врат, сестра в спешке покинула монастырь, о чем сразу не было доложено. Настоятель узнал слишком поздно и только что сообщил мне.

– Ясно, – еще суше произнес епископ. – Простых вещей поручить нельзя. Что-нибудь известно об этой девице?

– Нет, ваше преосвященство, о ней у нас ничего.

– А о настоятельнице этого ордена?

– Так сразу сказать не могу, мы же не в ауберге. А здесь я полную подборку не держу. Опасно, – развел руками секретарь. Констанс недовольно поджал губы. В представительстве в Святом Городе, в личных покоях у епископа был собран внушительный архив на основные фигуры церковной власти. Здесь же в главном монастыре епархии, где помимо его преосвященства мог остановиться другой епископ ордена и воспользоваться оставленными без присмотра сведениями, заводить такую подборку не имело смысла и даже являлось бы большой глупостью.

– Плохо, – одним словом выразил он положение дел, а заодно и свое отношение к ним.

Когда Боклерк слышал данное слово, ему невольно хотелось находиться подальше, и ни как не быть связанным с теми людьми, о которых так мог отзываться епископ.

– Кому еще может быть доставлено подобное послание? – с содержанием письма его преосвященство ознакомил брата сегодня вечером, поскольку тот был доверенным лицом и ходячим кладезем нужных сведений.

Секретарь немного подумал, а затем осторожно предположил:

– Полагаю, что в орден августинцев, как к еще одному из основных военных орденов, и возможно к Святому Иерониму. Но к ним вероятность меньше, поскольку большинство их обителей сосредоточены в прибрежных государствах.

– Подкинь еще дров и сядь, – неожиданно предложил епископ.

Боклерк взял с подставки изящную кочергу, и, положив на угли пару небольших полешек, разворошил вновь угасшее пламя, затем сел, подтащив стул поближе к креслу. Епископ вытянул ноги к разгорающемуся огню. Некоторое время он молчал, глядя на игру оживших язычков, которые жадно принялись за сосновые поленья.

– Ладно, – неожиданно произнес он. – Где сейчас могут находиться командоры этих орденов?

Секретарь задумался.

– Когда мы уезжали от Святого Престола, – начал он. – Адмирал иеронимцев находился у себя в крепости и снова лечил подагру. По моим сведениям он довольно сильно страдает ею больше пары лет, но тщательным образом старается скрывать этот факт, так как его заместители, страстно рвущиеся наверх, не преминут этим воспользоваться. Маршал августинцев отправился с посольством к нашим возможным союзникам в Бувин, и застрянет там надолго. Местные свободолюбивые бароны и князьки не желают над собой власти Святого Престола, а их беспомощный король страстно мечтает их утихомирить. Переговоры могут продлиться до начала зимы, и потом добираться делегации придется довольно долго по высоким сугробам.

– Какой ближайший к сестрам монастырь августинцев?

– Их несколько, один возле соленых озер, другой близ Горличей, правда, до озер путь дальше.

– Кто там настоятели? – уточнил епископ.

– У озер преподобный Клижес, а у Горличей – Жофруа, – сразу же ответил Боклерк. – На Клижеса собирать что-либо бесполезно, он почти святой и законченный аскет, с детских лет посвятил себя религии и неукоснительно соблюдает все предписания. Я думаю, что настоятельница вряд ли направит кого-нибудь из сестер к озерам, Клижес на дух не переносит весь женский род. А вот к преподобному Жофруа запросто. Насколько мне помнится, тот в молодости особой правильностью не отличался; более подробно нужно посмотреть в заметках, у нас что-то на него есть.

– Упущенного не вернешь, – нехорошо усмехнувшись заметил епископ. Непонятно к кому это относилось: то ли к уехавшей сестре, то ли к настоятелю Жофруа. – Подготовь письмо для настоятеля августинцев близ Горличей. Препятствовать распространению сведений мы не в силах, но можем попытаться замедлить их продвижение хотя бы в самом вероятном из направлений. В послании настоятельно 'попроси' его лично пакет не вскрывать, ссылаясь на возможную опасность изложенных в нем сведений. Пусть его куда-нибудь дальше везут. Надеюсь, мы не опоздали с этим решением и известия не были отправлены во все монастыри маршальских орденов одновременно. Впрочем, подобное маловероятно. Пакет отправить немедля. Для смягчения 'просьбы' передай необходимое вознаграждение, пусть дважды подумает. Насколько я знаю, августинцы в последнее время весьма стеснены в средствах. Утром собирай вещи, мы возвращаемся в Святой Город. Марк поедет со мной, он показал себя расторопным мальчиком. Повозку пусть подадут после завтрака, не хочу трястись на пустой желудок.

Брат Боклерк встал, поклонился его преосвященству.

– Подожди, – епископ с трудом выбрался из глубокого кресла, поднялся и направился за ширму; зажурчало. Потом вернулся, приподнимая длиннополый халат повыше, а то, не дай Бог, запнуться в потемках. Скинул его перед кроватью на заботливо подставленные руки секретаря и, забравшись обратно в постель, приказал: – Свечи не забудь погасить перед уходом и кабинет закрой.

Боклерк сложил халат в кресло, аккуратно поправил портьеру, скрывшую епископскую постель, и, затушив свечи, вышел.

После натопленной спальни в коридоре монастыря показалось очень холодно. Запахнувшись поплотней в пелиссон, он стремительным шагом поспешил до своей комнаты. Туфли норовили свалиться с ног, и что за мода на подобную обувь? От быстрой ходьбы перед его дверью свечка в лампионе не выдержала и потухла. Выругавшись про себя в сердцах, он снял с шеи шнурок с ключами, долго возился в темноте, отыскивая свой, и только потом, нащупав замочную скважину, отпер келью. В помещении было не теплей, чем в коридоре; брат с тоской оглянулся на камин, растапливать нечем, для него дров никто не припас. Поскольку из-за дальнейших дел возможности поспать больше не представлялось, Боклерк запалил все свечи, имевшиеся в наличии и сразу стал переодеваться по-дорожному: в черную сутану, теплые кальцони и удобные башмаки. (Сутана – черное разрезное платье с застежками до пола.) Потом выложил из сундука, стоявшего у стены, свои вещи и переложил в сумки. Нарядный пелиссон убрал туда же, взамен его достал коричневый походный, подбитый заячьим мехом. Застелил разобранную постель, а уж после преступил к чтению своих записей в поисках компромата на настоятеля монастыря Святого Августина.

Походные записки были небольшого размера, всего пара томов, их возили с собой на случай срочно узнать что-то важное о некоторых людях.

Констанс всегда находился в центре политических и религиозных событий, всегда старался располагать информацией об интригах, которые непрестанно затевались возле папского престола. К тому же он разительно отличался от своих собратьев: епископы ордена были все как на подбор, высокие и крепкие мужчины, ведь начинать приходилось с простых боевых братьев, тогда как Констанс – невысок и сухопар. Каким образом он поднялся до такого поста, оставалось загадкой, ведь представить его на могучем боевом скакуне не хватит воображения даже у самого искусного сказочника. Однако, несмотря ни на что, его преосвященство являлся главой со своей резиденцией в этом монастыре, официальным представителем командора, а так же его первым достойным доверия во многих вопросах ордена и церковной политики.

Пролистав необходимые документы, секретарь выяснил, что в юности у настоятеля и ныне покойной девицы Орман была связь, вследствие которой у нее родился сын. Девица померла родами, но она была горячо любимой младшей дочерью графини д`Эрнес, а та в свою очередь была любимой сестрой своего брата, нынешнего кардинала братьев адмонитианцев. Мальчика оставил при себе отец, и он в настоящее время тот служит в монастыре архивариусом.

Боклерк составил витиеватое послание, в коем намекал на возможные неприятности со стороны кардинала, если настоятель ордена надумает вскрыть послание, прибывшее от настоятельницы монастыря Святой Великомученицы Софии Костелийской. А так же аккуратно порекомендовал отправить письмо дальше, например кому-нибудь из епископов, находящихся в ауберге ордена, а еще лучше самому командору. Перечитав написанное, он убрал слова, содержащие явную угрозу, вдруг настоятель вздумает упереться, добавил еще пару размытых пожеланий о процветании, и переписал его набело. Утром нужно будет показать епископу, а после отправить с вестовым.

Зазвонили колокола, созывая на утреннюю службу. Секретарь убрал в небольшой, окованный железом переносной сундук походные записи, уложил туда же большую чернильницу-непроливайку и связку перьев. Закрыл его на висячий замок, а ключ повесил на отдельный шнурок на шее, и спрятал под сутану. Теперь можно было идти к его преосвященству, помогать собрать вещи. От бессонной ночи глаза покраснели, а ощущение было такое, что словно под веки песка насыпали. Чтобы взбодриться и скинуть сонливость, перед выходом лицо пришлось ополоснуть холодной водой. Хотя это мало помогло – спать все равно хотелось; а сегодня в путь. К тому же в повозке особо не выспишься: несмотря на мягкую внутреннюю обивку и неспешный ход, в ней здорово мотало из стороны в сторону. Пересаживаться на лошадь тоже не было смысла, с непривычки весь зад отбить можно. Но потакать усталому телу нельзя – дела превыше всего.

Самостоятельно сделать карьеру на церковном поприще Боклерк бы не смог, однако, поднимаясь совместно с его преосвященством по должностной лестнице, сумел достичь почти тех же высот. Оказавшись на службе у епископа, брат старался быть полезным, стремился стать его незаметным, но верным помощником, всегда готовым пожертвовать личными нуждами по первому требованию. Где бы он был, если б потворствовал своим слабостям? Так и мог остаться младшим подавальщиком старшего подметальщика, а не личным секретарем.

Еще раз окинув взором келью и проверив – все ли собрано, Боклерк поспешил в покои к его преосвященству. На пороге он столкнулся с братом-прислужником, выносившим ночной горшок, значит – епископ уже проснулся.

Констанс встретил секретаря в спальне, восседая за накрытым столом, только что подали завтрак. Трапеза была не по-монастырски богатой и радовала обилием мясных блюд.

– Доброе утро, ваше преосвященство! – поприветствовал Боклерк, кладя на край стола пару исписанных листов. Епископ, не отрываясь от еды, вопросительно изогнул бровь, и брат поспешил пояснить: – Это вариант письма для настоятеля Жофруа, – епископ сделал знак рукой – читай, секретарь вновь взяв листы, и начал.

Констанс внимательно выслушал послание, даже перестал жевать и хмыкнул, когда речь зашла о сыне.

– Хорошо, – одобрил он написанное. – Отправляй спешно. Деньги вон там возьми, – указав зажатой в руке двузубой вилкой на дорожный сундучок, в котором перевозилась походная казна. Секретарь подошел, достал оттуда небольшой, но все же довольно увесистый кошель и продемонстрировал епископу. – Подойдет, – согласно махнул тот.

Закончив завтрак, Констанс встал, и, приглашающе кивнув на стол Боклерку, направился мыть руки в серебряном тазу. Наскоро перекусив, секретарь поспешил начать укладывать епископские вещи.

– Можешь завернуть с собой, – великодушно разрешил тот, наблюдая за жующим на ходу братом. Столь хорошего и исполнительного помощника, которому к тому же можно доверить многие тайные сведения, у его преосвященства прежде не было.

Он нашел его в одном из монастырей Бремула, когда останавливался у настоятеля торкунитов. Юноша был там младшим переписчиком. Когда прежний секретарь, разболтав пару секретов, 'нечаянно' отравившись в дороге, заболел и умер, епископу в спешном порядке потребовался новый. Тогда никого лучше не нашлось, и Констанс согласился на предложенную замену, в дальнейшем предполагая отыскать в дальнейшем более опытного помощника. Однако Боклерк с таким рвением взялся за работу, выказывая при этом полную преданность, что после нескольких проверок, епископ решил оставить брата при себе. И вот уже более семнадцати лет имел в своем распоряжении отличного помощника, даже в решении щекотливых вопросов.

Собрав все вещи, секретарь поспешил известить настоятеля монастыря, что они немедленно выезжают. Настоятель, сделал вид, что сильно опечален их отъездом, но, несмотря на его скорбное лицо становилось ясно: он весьма рад избавится от столь почетных гостей, и вновь стать полноправным хозяином в обители. Боклерк попросил собрать в дорогу послушника Марка, предупредить братьев-сопровождающих о скорейшем отъезде и, дабы не огорчать епископа, приказать подать в дорогу корзины с лучшей едой. Распорядился он и об отправке письма, выразив при этом, как бы невзначай, сомнение в скорости его доставки. Поскольку сомнение личного секретаря его преосвященства будет рассматриваться как сомнение самого епископа, то письмо отошлют адресату с максимально возможной быстротой. Что ж еще одна прелесть его нынешнего положения была в том, что он, будучи всего лишь простым братом по Вере, мог приказывать настоятелю оогромного монастыря. Раздав все необходимые распоряжения, Боклерк вернулся в кабинет к его преосвященству.

Часам к десяти во внутренний двор подали каррусу, запряженную четырьмя мохноногими тяжеловозами цугом. (Карруса – повозка – представляет собой громоздкое деревянное сооружение в виде комнаты на колесах, обитая снаружи перекрещивающимися металлическими полосами, и укрепленная большими щитами на случай опасности. Изнутри стены, пол и потолок покрыты мягкой обивкой) Впереди на неширокой скамейке сидел возница, у него спиной разместились корзины с провизией и сундуки с вещами, не требующимися в пути. Шестеро братьев-сопровождающих уже были в седлах, а послушник Марк крутился подле них. Настоятель и старшие боевые братья вышедшие проводить в дорогу его преосвященство, терпеливо ждали его появления.

Наконец где-то через четверть часа вниз спустился епископ Констанс, следом за ним, отставая на пару шагов, вышел его секретарь. Придерживая расшитый пелиссон, его преосвященство торопливо пересек мощеный двор, и ни с кем не прощаясь, тут же забрался внутрь. Едва он удобно расположился на мягких подушках, как Боклерк указав мальчику на место рядом с возницей и сделав знак рукой, что можно трогаться, нырнул следом. Один из братьев-прислужников, провожавших епископа, поспешил поднять часть борта, что служил входом. Едва он закрепил его на месте, как щелкнул кнут, раздалось протяжное 'Но-о-о!' и, скрипнув, повозка тронулась в путь.

Через скошенный луг и убранные поля мы добрались до небольшого перелеска, где благополучно спешились, и, поручив все еще зеленой Агнесс переседлать наших лошадей, вдвоем со старшей сестрой занялись переноской трупов. Пока мы оттаскивали их в сторонку, Юозапа подхватила снятые с ее жеребца сумки, а потом, отойдя подальше от девочки занявшейся скакунами, начала самостоятельно снимать доспехи.

Гертруда присев на корточки, принялась внимательно разглядывать нападавших.

– Ты Юзой занимайся, а я этих осмотрю, – бросила она мне, не поворачиваясь. Что ж пойду к раненой, все одно я лучше остальных в нашей четверке в медицине разбираюсь.

Подойдя к сестре, которая уже успела расстегнуть мелочь вроде наручей, помогла снять ей ламелляр.

– Пластину нужно будет поменять, – сказала я, откладывая его в сторону. – Потом Герту попросишь.

– Я сама.

– Сиди уж, сама! Сейчас посмотрим что у тебя там, – цыкнула я на нее, помогая выскользнуть из кольчуги.

Положив ее рядом с другими частями доспеха, я принялась шустро сбрасывать свое железо, которое могло помешать мне при осмотре ранения. Едва Юозапа начала теребить одной рукой завязки подшлемника, как я подскочила к ней, ослабила шнурки и сдернула тот с головы. После расстегнула поддоспешник, и, заставив подняться, аккуратно сняла его. С внутренней стороны стегач оказался изрядно подмочен кровью. Нужно положить его на солнышко – пусть подсохнет, а потом отдать на штопку Агнесс. Авось у нее получится, поскольку шитье не было нашей сильной стороной. Затем осторожно сняла промокшую рубашку и принялась осматривать рану. Действительно зацепила несильно, болт вошел под углом чуть в сторону над лопаткой, и ранение оказалось не тяжелым. Повезло.

Заставив сестру вновь сесть, я достала из ее сумки чистую тряпочку, смочила ее из баклажки и принялась протирать спину. Юозапа зашипела, но ни разу не дернулась. В воздухе разлился едкий запах уксуса. Во фляжке была вода, смешанная с крепким винным уксусом пополам, чтобы обеззаразить раны. Кровь уже почти не текла, зашивать тоже было нечего, поэтому я решила ограничиться тугой повязкой. Когда закончила, Юза надела запасную рубашку и привалилась к дереву.

– Больно? – участливо поинтересовалась подошедшая к нам Агнесс.

– Жить буду, – буркнула Юза. Сестра всегда терпеть не могла, когда ее начинали жалеть.

– Дитя уйди отсюда. Возьми поддоспешник и разложи где-нибудь на солнцепеке, – мягко попросила я, складывая бинты и фляжку обратно в сумку. Я поспешила спровадить девочку подальше, пока Юозапа в конец не разозлилась.

– Может постирать? – робко заикнулась та, явно не понимая, что сестру лучше сейчас не сердить.

– Ты что совсем дура? Кто их стирает, и где? – рявкнула Юза.

– Иди, погуляй пока, – я сунула куртку ей в руки, развернула за плечи и несильным толчком направила прочь. – Успокойся! – это уже Юзе.

К нам подошла Гертруда.

– Чего вы ее? – спросила она, видя удаляющуюся Агнесс.

– Дура, потому что! – пока не снимем повязки Юозапа будет походить на разбуженного зимой медведя: такая же злая и раздраженная.

– Да неопытная еще, и обсудить кое-что надо без лишних ушей – пояснила я.

– Давай за разговором поменяю, – предложила Герта, рассматривая пробитый ламелляр. Не обращая внимания на недовольную мину сестры, она достала из ее сумки запасные пластины, тщательно завернутые в промасленную тряпицу и длинные кожаные шнуры. За столько лет мы уже знали, где что друг у друга лежит. Подхватив доспех, она села рядом, разложила все это у себя на коленях и стала перебирать кожаные полоски в поисках наиболее подходящей. – А кольчужку я тебе в первом же госпитале залатаю, – пообещала она. Старшая сестра была не самым плохим кузнецом, меч путевый не выковала бы, а кольца заклепать ей было по силам.

Я тоже плюхнулась на землю рядом с брошенными вещами. Не спеша расшнуровала и стянула подшлемник, затем кале; ветерок принялся нежно перебирать влажные, неровно подстриженные волосы. (Кале – мужской чепец, одевался в повседневной жизни и так же под подшлемник.) Подставила лицо ласковому солнышку, пробивавшемуся сквозь негустую чуть желтеющую листву. Тихо, хорошо, не нужно никуда спешить…

– И долго ты будешь молчать как еретик на допросе? – Юозапа! Теперь такое настроение у нее теперь надолго.

– Ладно, – вздохнула я. – Герта что у тебя там?

– Сейчас будет готово, только узел затяну…

– Да я про трупы.

– А-а, там?! Да ничего особенного.

– В смысле?

– Ничего. Ни на оружии, ни на доспехах клейма нет. На лошадях тавро тоже нет. Знаков на одежде не обнаружила. Ребята появились как бы ниоткуда.

– А тела смотрела?

– Я их что, раздевать должна? Нательные кресты у них есть – я проверяла, а портки спускать не заставите, что я там не видела?

– У северных братьев рисунок особый на спине бывает, – решила я блеснуть знанием.

– Парни из Кристобаля Сподвижника все на медведей похожи, их даже впотьмах не спутаешь. А эти так: хрен поймешь, два разберешь! Инквизицию или 'тишайших' ты ни за что не отличишь, пока они сами не представятся. Ты давай не умничай, а колись что происходит.

– Что происходит, я еще в монастыре рассказала. Если ты Юзе передала, то это все.

– Передала, передала, – подтвердила та. – Только если всё правда, а не твои страхи, то дело дрянь! – если уж Юза начинает выражаться, то дело не просто дрянь; но она продолжила: – Ты знаешь, что за пакет отвезла?

– Понятия не имею.

– А почему не вскрыла?

– Я что, с дуба рухнула, пакеты настоятельницы вскрывать? Заметили бы, голову оторвали. Да и без некоторых тайн мне спится как-то спокойней.

– Пакет сюда давай, – приказным тоном бросила Юозапа.

– Сейчас, спешу – тороплюся! – ехидно ответила я. – Там четыре печати, и одна из них – ленты сквозь лист пропущены и сургучом склеены. И это только конверт. Думаешь одна такая умная? Другие варианты тоже могут быть. Например, виной всему эта юная сестричка, – я указала на Агнесс, с удрученным видом слонявшуюся неподалеку.

– Возможно, – согласилась со мной сестра.

– Все закончила! – Гертруда спрятала последний кончик шнура в узлах доспеха.

– Ты не слышишь, о чем мы говорим? – желчно выдала Юозапа.

– Не за что благодарить Юзенька! Носи с удовольствием! – Герта привычно пропустила колкость сестры мимо ушей. – Я прекрасно поняла, что ты имеешь в виду, и поэтому отвечаю – не может быть, а – скорее всего. Она же верхом едва сидит, а по-дамски боком ей, похоже, было бы привычнее. Я это заметила, пока по дороге обучала. Сдается мне, что она не боевая сестра, и даже может быть совсем не сестра.

– Ты не одна такая догадливая, – вздохнула я, озвучив, наконец, свои мысли.

– Как тебе ее мать поручила? – с таким тоном Юзе бы в допросной работать, еретики за пять минут в грехах каялись.

– Да ни как. Сказала, что со мной поедут те-то и те-то. Взяла и перечислила. Про нее ни полслова.

– А может Серафима сама не знает, кто эта девочка? – предположила Гертруда.

– Если настоятельница не знает, что у нее за люди по монастырю болтаются, то я завтра же пойду требы божку Карипоков класть, – изрекла Юозапа, исподлобья глядя на старшую сестру. – Чтобы мать за пол года о ней ничего не узнала? Быть того не может.

– Агнесс у нас пол года? – удивилась я.

– Да. Когда она появилась, ты с Гертой в комендатерию к сестре Беруте ездила. Настоятельница лично сестрам представила, сказала, что та очень слаба после болезни, и на тренировки ходить не будет. А эта слабая как коза по аллее скакала, когда думала, что ее никто не видит.

– А что Серафиме не доложила? – удивленно спросила Гертруда.

– Мне больше всех надо? – саркастически ответила вопросом на вопрос сестра.

– Так, ладно, – я прервала болтовню, хлопнув себя по коленям. – Нечего рассиживаться. Лучше убраться подальше от места побоища, а ну как этих неизвестных скоро искать начнут? Агнесс вечером допросим, по темноте все равно никуда не денется.

– Уверена? – вдруг засомневалась Юза, став махом собранной и деловой, вмиг растеряв прежнюю язвительность.

– На нее раз крикнешь и уже слезы в три ручья. Куда она побежит? – махнула рукой Герта, соглашаясь со мной. – С телами что делать?

– А доспехи на них как? – поинтересовалась я.

– Средней паршивости. Не самые плохие, но я бы такие носить не стала.

– Тогда бросим все здесь, – решила я. – Закапывать много чести, да и время нет. Их рано или поздно хватятся, вот пусть тогда и хоронят что останется. Лошадей подальше отведем и отпустим, скотине-то за что маяться.

– А может себе заберем? Тавро все равно на них нет, – предложила Юза, известная своей скуповатостью.

– Ага. На наших есть, а на других нет. Вопросы возникнут. Оно тебе надо? – возразила Гертруда, а потом резонно добавила: – Мы, между прочим, еще неизвестно кого положили.

– Да я так спросила.

– Так! Все, хорош! Подъем! – я пружинисто поднялась, подавая пример сестрам. – Агнесс, пойди сюда! Да с поддоспешником! Юза, а ты рубашку не забудь, потом отстираешь и зашьешь.

– Ишь, раскомандовалась… – фыркнула та, просто так, лишь ради протеста, но рубашку аккуратно сложила и спрятала в свои сумки.

Потом я стала помогать ей одевать в куртку, стараясь, чтобы сестра поменьше шевелила правым плечом.

– Может все-таки не стоит доспех надевать и бередить рану? – обеспокоено предложила я, боясь, чтобы кровавое пятно не проступило сквозь повязку.

– А если там еще одна такая троица?

– Ну смотри…

Одела ей на голову чепец, потом подшлемник. Сестра сама заправила выбившиеся кудрявые золотисто-русые прядки. Я плотно затянула ей все шнурки, потом помогла осторожно нырнуть в кольчугу, чтоб от резких движений повязка не соскочила. Продела через голову ламелляр, и слегка повозившись с пряжками, застегнула ремни по бокам. Подпоясала.

– Все, все. Я сама, не маленькая, – заворчала она. Юза принимала только минимально необходимую помощь.

Гертруда тем временем подошла к лошадям, проверила работу нашей младшей сестры и, поискав ее, громко позвала:

– Агнесс, давай сюда! – похоже, Гертруда решила не спускать глаз с младшей сестры.

Едва девочка подошла к ней, как она, не давая времени на раздумья, вновь затащила ее в седло. Я отвязала поводья чужих лошадей от деревьев, подвела скакунов к нашим, и только одного передала Герте – все-таки за Агнесс следить; а двух взяла себе. От седел мы их уже избавили, бросив тут же, незачем лишние следы для будущих хозяев оставлять. Напоследок проверила, чтобы ничего не забыли, и только потом уселась верхом.

– И как поедем? – задала самый главный вопрос Юозапа, утвердившись на своем жеребце.

Я озадаченно почесала кончик носа, а потом, припомнив окрестности предложила:

– Вы втроем прежним путем вернетесь на дорогу, а я сделаю небольшой крюк. Состыкуемся ближе к вечеру. За Кривым Холмом есть ручеек, неподалеку и заночуем. Герта ты найдешь? Мы пару раз там останавливались.

Старшая сестра недовольно скривилась, и предложила свой вариант:

– Может лучше в 'Трех крепнях'? Трактирчик неплохой.

– Герта, ну какие нам 'крепни'. Березняки деревня здоровая. Не приведи Бог, там нас кто-нибудь дожидается! – возразила я. – Пара ночей в поле еще ни кого не убили.

Гертруда пожала плечами и бросила:

– Смотри, мое дело предложить. Давай, мы поехали, – и первой развернув коня, возглавила кавалькаду в сторону дороги.

– Лошадь отпустите подальше отсюда, – спохватившись, прокричала я им в след, на что сестра только махнула рукой.

Я дождалась, пока сестры пересекут поле, а потом тронулась направо, вдоль кромки деревьев.

День выдался ясным и солнечным. На всякий случай я попетляла, закладывая невероятные виражи с двумя лошадьми в поводу, пускалась вскачь через поля и лесные опушки, то, возвращаясь на дорогу, и проезжала обратно. Я оставляла за собой как можно больше отметин, чтоб направить возможную погоню по ложному следу. Конечно, если этих братьев хватятся, скажем, через неделю, то все мои труды выеденного яйца не будут стоить, но предосторожность превыше всего. Лошадей отпустила возле глухой и бедной деревеньки. Хотя 'глухой' – громко сказано. Эта часть страны была довольно густо заселена и невозделанной земли практически неосталось, центральные области. Вдруг, коняшки пригодятся в хозяйстве? Правда, из приученной к седлу лошади никудышная тягловая сила. Скорее всего, их продадут по-тихому или поменяют на что-нибудь нужное, но это уже не мои заботы. Потом вновь выбралась на одну из проселочных дорог и постаралась держаться направления намеченного для сестер.

Лишь когда солнце коснулось земли, собираясь уйти на покой, я добралась до кривобокого холма, и, обогнув его с левой почти что отвесной стороны, стала искать сестер. Светило быстро опустилось за горизонт, так что стоянку, хитро устроенную Гертрудой в густом березняке, я нашла по чистой случайности, буквально свалившись им на головы.

– И где тебя носило? – первое, что я услышала от Юозапы.

– Да так, болталась то тут, то там, – ответила немного смутившись.

– Оно и видно.

– Как твое плечо? – поинтересовалась я у нее.

– Нормально, обойдется без твоего внимания, – похоже, сестра еще злится из-за ранения. – Уже пару часов тебя дожидаемся.

– Там все в полном порядке. Я посмотрела: слегка кровит, но, думаю, что к утру перестанет, – сообщила мне вышедшая из темноты Герта. В руке она несла котелок полный воды. – Агнесс, лошадь прими!

– А что сразу…

– Я сказала, лошадь прими!

Следом появилась Агнесс в рубашке, к подолу которой были привязаны кальцони, закатанные до колен. Ноги босые, а в руке связка из четырех рыбин. На голове у нее красовался съехавший набок горжет, видимо урок Юозапы пошел впрок. Девочка аккуратно положила выловленную рыбу на лопух, тяжело вздохнула и протянула руку.

– Давайте…

Я передала поводья и она увела Пятого в темноту, где пофыркивали остальные лошади. Уже привык к ней, зараза, дается в руки. Сестры сняли доспехи, я решила последовать их примеру. Болтаться круглые сутки, имея на плечах около трех стоунов, удовольствие ниже среднего. (1 стоун – 6,35 кг.) Обычно свое снаряжение мы возим увязанное в тюки и притороченное к седлам, и лишь во время боевых действий облачаемся. В данной же ситуации моя мнительность избавила нас от возможных ранений, а Юозапе сохранила плечо. Не будь на ней положенной амуниции, болт прошил бы ее насквозь, и неизвестно как могло тогда дело обернуться.

– Завтра как поедем? – я задала свой коварный вопрос, стягивая бригантину, мелочь типа перчаток и прочей ерунды уже успела сложить в аккуратную металлическую кучу.

– Одоспешенными.

– Юза, ты ли это? Что я слышу? – но та моей шутки не поддержала, глядя на меня с нехорошим прищуром.

Герта разворошила угли прогоревшего костра, спрятанного так, что со стороны его почти невозможно было обнаружить. Обмазала рыбу глиной, которую накопала рядом у ручья и зарыла в малиновые головни. Суббота, праздничный день, можно полакомиться! М-м-м! Обожаю!

– Действительно, где ты так долго? – поинтересовалась она, пристраивая котелок с водой прямо на угли. Потом уселась на притащенный откуда-то ствол поваленного дерева и протянула озябшие ноги к теплу. Как и Агнесс, она была босая.

– Носилась, где ни попадя. Проверяла, нет ли где таких же злобных братьев, – ответила я.

– И как? Не было 'злобных братьев'?

– Не-а.

– А почему мы уверены, что это братья? – неожиданно спросила Юозапа.

– Действительно! Почему? – подняла голову Герта и посмотрела на нас.

– А кто еще? – я удивленно выгнула бровь, расстегивая стегач.

– Это могли быть кто угодно: солдаты, туркаполи, наемники на худой конец, – предложила варианты Юза.

На эти слова Гертруда отрицательно мотнула головой.

– Не наемники – это точно. Первое – у них доспехи слишком похожие были, а наймиты вечно одеваются кто во что горазд. Здесь же сразу в глаза бросалось, что броня из единой мастерской вышла. Второе – какие наемники в центральных областях союза? Они стараются здесь не появляться, чтобы не нарваться на орденский патруль. К тому же какой наймит бросится на орденских в полутора днях езды от головного монастыря?

– Стоп, стоп! – вскинула я руки, останавливая рассуждение сестры. – Тогда согласно твоим рассуждениям это были и не солдаты и не туркополи. Иначе будь это они, то нападение было случайным.

– Почему случайным?! – возразила Юза.

– А ты считаешь, что сидели эти молодцы и ждали, когда же мы такие красивые поедем именно в сторону Каменцов? – я изумленно посмотрела на сестру. – Сама подумай! Да и зачем солдатам нас цеплять?

– К тому же не забывайте, что уже в госпитале за нами наблюдали, – напомнила нам Герта. – Так что этот 'кто-то' так или иначе связан с церковью.

– Сейчас мы можем спорить без конца, – поддержала ее Юозапа. – Но давайте придерживаться фактов. Во-первых: мы не знаем, кто были нападавшие. Во-вторых: хорошо, признаю, в госпитале за нами наблюдали, а может быть еще и до госпиталя. Ты подорожную при въезде в город показывала.

– Сестры? Да ну, полный бред сивой кобылы!

– Может и не сестры, но ты что, каждой в душу заглядывала?

– Так стоп! – прервала нас Гертруда. – А то знаете, до чего мы сейчас договоримся?!

– Хорошо, сестер опустим, – миролюбиво согласилась Юозапа. – Но до полной ясности картины знаний маловато. Короче: напал кто-то, зачем – непонятно. Так что давайте бросим ковыряться попусту…

– Ничего себе попусту! – фыркнула я, усаживаясь к костру. – Юза, тебя чуть болтом насквозь не продырявили, а ты попусту…

– Смысл переливать из пустого в порожнее, – резонно заметила та. – Сейчас девочка придет, что делать будем?

– Есть, – твердо сказала Герта. – Сначала поедим, а потом хоть всю ночь болтайте.

Я вздохнула; все ясно, снова проснулся наш доморощенный тиран. Если старшая сестра сказала: есть и только после болтать, то так оно и будет. Гертруда воспитывалась в крестьянской семье, где царили жесткие патриархальные нравы, и за едой не разрешалось разговаривать о посторонних вещах. Такой порядок, подкрепленный орденскими правилами, она, будучи боевой сестрой в четверке, заставляла нас неукоснительно соблюдать.

Вернулась Агнесс, и старшая сестра подвинулась, предлагая сесть рядом.

– Ноги к теплу вытяни, – посоветовала ей Герта. – А то, не дай Бог, простудишься. Рыба запечется, и поужинаем, а как закипит вода, я травяной завар сделаю. (Завар – травяной сбор, или по-современному травяной чай)

– Здорово, – неподдельно обрадовалась та.

Все неловко замолчали, не зная с чего начать. Я подобрала палочку и поворошила угли, взметнулись искры.

– Осторожней! Золы в воду не наспускай! – одернула меня Гертруда, веточку пришлось отбросить. Мы опять замолчали.

– Ладно, шут с вами! – махнула она рукой, разрешая. – Давайте, до еды разбирайтесь.

Ну, наконец-то можно, а то попробуй, скажи что-нибудь без ее ведома. Та-ак прилетит!

– Агнесс, девочка моя, – осторожно начала я, разница между нами в возрасте была более десяти лет, так что подобное обращение казалось уместным. – Скажи, откуда ты такая взялась на наши головы? – та молчала, уставившись на закопченный бок котелка. – Ну?

Младшая сестра сначала, помялась, повздыхала, надеясь вызвать наше сочувствие, но не дождалась. Не выдержав молчаливого давления с моей стороны, она поднялась, подошла к сложенным в стороне сумкам, и, откапав в них что-то, принесла к огню. Им оказался сложенный вчетверо лист.

– Вот, – она протянула его мне. Я прочла.

– И что? Поверь, я безмерно рада, что придется оставить тебя у августинцев, но ты не находишь – подобного объяснения как-то маловато.

– Я племянница матери настоятельницы, – выдала Агнесс с неохотой.

– Дальше! Мне каждое слово из тебя клещами тянуть?

– Все.

– Все? А откуда ты? Из какого монастыря? Только сказки про боевой мне не рассказывай! – я принялась забрасывать ее вопросами. Нужно было немедленно выяснить, кого же навязали на нашу голову.

– Мне тетка Серафима рассказывать не велела, – уперлась та.

– Да мне как-то плевать, что велела тебе Серафима! – вмешалась в допрос Гертруда. – Ты не находишь, девочка, мы не в той ситуации, чтобы скрытничать, и, возможно, из-за тебя попали в переделку. Рассказывай давай! А если будешь молчать – отправлю на все четыре стороны, и чихать мне на материн гнев! – ну это уже Герта блефовала вчистую. Случись что с этой девочкой, с нас шкуру с живых спустят и скажут: что так и было! Мы периодически слышали от настоятельницы: моя сестра то, моя племянница се! Теперь придется ее на руках носить и пылинки сдувать.

– Меня матушка к тетушке отправила…

– Так, стоп. Во-первых: какая матушка? – уточнила Гертруда.

– Моя родная мать, ну которая родила меня, отправила в монастырь. Тетя представила как сестру, зачем, правда не знаю.

– Не заливай! – вставила Юозапа, внимательно прислушивающаяся к разговору.

– Я, честно, не знаю! – чуть не заплакала Агнесс.

– И выходит, ты ни какая не сестра? – уточнила я.

– Да. Ой, я не знаю, почему меня так назвали.

– Уж повезло, так повезло! – вздохнула Герта. – Наплачемся мы с ней! А ты хоть что-нибудь из воинской науки знаешь? – похоже, сестра решила точно установить: с чем мы вынуждены иметь дело.

– Ничего, – сдавленно всхлипнула та.

– Не реви! – только слез мне здесь не хватало.

– А что ты умеешь? – продолжала допытываться Гертруда.

– Читать, писать, считать…

– Это мы и сами умеем.

– Вышивать, теперь еще лошадей чистить…

– Шить умеешь? – неожиданно поинтересовалась Юза. Та-ак, понятно, откуда ветер дует. Рубашку, похоже, еще никто не стирал и не штопал. – А стирать? – нет, ну я точно оказалась права! Девочка кивнула. – Замечательно!

– Это все лирика, – оборвала я их. – То есть ты понятия не имеешь, зачем тебя отправили к тетке, и не знаешь, что это были за братья, напавшие на нас?

– Нет.

– Врать не смей. Узнаю, шкуру спущу, – пообещала я, а сама в голове лихорадочно прикидывала: могли ли эти неизвестные нападавшие нацеливаться именно на племянницу настоятельницы. Только этого до кучи не хватало!

А Агнесс тем временем утерла слезы с лица, и, шмыгнув носом, сказала:

– Я не знаю их, правда-правда, не знаю. Может съездим к нам домой, и тогда станет все понятно?!

– Ага, сейчас! Все бросила и побежала! Сказано: к августинцам доставить, значит к августинцам! А будешь сопротивляться, свяжу и так довезу! – только не хватало мне еще по всем округам мотаться. И так твориться не пойми что, и она еще неизвестно куда стаскаться предлагает…

– Все, хватит трепаться! – прервала нас Гертруда.

За это время, пока мы пытались выжать из девочки сведения, вода успела вскипеть и старшая сестра принялась заваривать травы, значит и рыба должна быть готова. Пока Герта возилась с заваром, я отгребла почти остывшие угли – пригодилась палочка – и выкатила запекшиеся рыбины. Глина нигде не треснула. Замечательно! Затолкала на заранее приготовленные листья лопуха и раздала сестрам.

Агнесс с недоумением уставилась на поданное ей нечто в золе.

– Не знаешь как есть? – спросила Юозапа, девочка помотала головой, мол, не знает. – Смотри. – Юза проворным движением ножа проковыряла с боку дырочку, подцепила, и глиняная корка с легкостью отошла, обнажив дымящийся рыбий бок. – Готово. Только соль возьми. Ой, ладно, дай сюда, – смилостивилась она, видя неуверенные движения. Отдала ей свою вскрытую порцию, и принялась проделывать тоже с другой.

Пока моя рыбина немного остывала, я озвучила давно интересовавший вопрос:

– Тебя на самом деле как зовут?

– Ирена. – ответила мне девочка, дуя на горячий кусок.

– Все равно будешь Агнесс, ты у меня в подорожной так записана.

– А на кой пень тогда спрашивала? – полюбопытствовала у меня Герта.

– За потому что! – нелогично ответила ей, на самом деле я однажды слышала, как настоятельница называла Иеофилии имя своей племянницы. Это был последний кусочек проверки подлинности Агнесс, которая Ирена.

Быстренько умяв всю рыбу, мы сидели у вновь разожженного огня и неспешно потягивали горячий завар, пахнущий мятой и бессмертником. Гертруда всегда возила с собой мешочек, наполненный различными травами, меняя сбор в зависимости от времени года. Я очень любила посидеть вот так, неспешно попивая из оловянных кружек, любоваться звездным небом и никуда не спешить: ни в бой, ни на молитву. Холодало. Несмотря на теплые дни, ночи уже стали по-осеннему зябкими. Еще немного и могут зарядить затяжные дожди, что висят противной моросью в воздухе, от которой не спасает ни пропитанный жиром кожаный плащ, ни многослойная куртка. Тогда воздух становиться влажным, облака медленно проплывают, бесконечно извергая из себя все новые порции воды, и царапают свою брюшину о пожелтевшие и обтрепанные верхушки деревьев.

Сейчас же хотелось просто сидеть и наслаждаться последними теплыми деньками.

– Давайте решим, как дальше поедем, – предложила Юозапа, когда завар был допит. Она всегда рациональна и старается не растрачиваться по пустякам. – Пока осень позволяет, я считаю, что нужно ехать с ночевками в поле.

– Неплохой вариант, – согласилась я, мало удовольствия спать в клоповнике под названием 'дешевый постоялый двор'.

– А я против! – возразила Герта. – Я хочу, в конце концов, нормально поесть! Мне надоело питаться одним хлебом и водой, мясо еще никому не помешало! Я устала вечно постовать! – кто про что, а вшивый про баню! В монастыре наесться вдоволь еще никому не удавалось, вот она и наверстывала упущенное по трактирам, харчевням и гостиницам, за свой счет, разумеется.

– Успеешь ты еще! – осадила ее Юза. – Не через госпиталя же нам ехать, когда погода испортиться.

– На меня сильно не рассчитывайте, – предупредила их. – Я на мели, и новых вливаний раньше зимы не предвидится.

– У меня деньги есть, – неожиданно предложила Агнесс.

– О, живем!

– Герта, побойся Бога! – одернула я ее. – Девочке еще у августинцев оставаться, а у них, сама знаешь после потери Сгарры – не перекреститься, не зарезаться. От местной кормежки она ноги в два счета протянет.

Старшая сестра смутилась, но мысли своей ни оставила.

– По сколько мы можем скинуться? – стала определяться она. – Фиря у тебя что?

– Не больше трех золотых.

– Двойных?

– Ага, сейчас! Держи карман шире, одинарных!

– Хреново! С такими суммами нам бы лошадей прокормить, а самим попрошайничать что ли?!

– Я тебе пятьдесят серебряных должна, – напомнила мне Юозапа. – В общий счет пойдут.

– Не пятьдесят, а сорок девять, – уточнила я.

– Мне для сестры серебрушку не жалко, – гордо заявила Юза.

– Короче, по пять с половиной на брата, ну на сестру естественно, – поправилась Гертруда.

– А у тебя самой с деньгами что? – поинтересовалась я.

– Пусто! – рыкнула та, явно недовольная моим вопросом. – Мои торгаши на весеннем потопе баржу с зерном потеряли.

– А не надо было Аделаиде на слово верить! – как-то мстительно произнесла Юза.

– А я и не буду! Монеты, сказала, весной вернет, как только у нее лавочники расторгуются. После этой истории, я ее деньги обязала выплатить. Ей впредь наука, чтоб других неповадно было под расход подводить.

– И у тебя все в перспективе, – подытожила я. – Н-да-а! Паршиво получается, други мои! Придется на подножном корму до последнего чирикать.

– Да кто же думал, что нам вход в госпиталя теперь заказан?! Я прикидывала, что где-нибудь на границе с Канкулом попировать маленько, а на обратную дорогу у вас занять, – призналась Герта.

– Отзанималась. А у тебя Юза как с наличными? – коварный вопрос, выцыганить у нее лишнюю монетку не проще чем воду из камня выжать.

– Терпимо, но больше пяти не сброшусь, скажи спасибо, что я тебе долг возвращаю.

– Тогда завтра напрямки поедем, незачем петли по дороге наматывать.

– Кто бы говорил, – буркнула Юза

– Так все девочки, успокоились! Завтра направление на Малые Багрянцы. У кого-нибудь на сеновале заночуем, чуть выше брод есть, заодно и на пароме через Вихлястую сэкономим, – определилась Герта.

Вихлястой в народе именовали реку Аркана за неимоверные петли на всей ее протяженности. В районе деревни Малые Багрянцы, река сильно раздавалась вширь и мелела, что делало возможным перейти ее в брод. Этим многие пользовались, от чего Малые Багрянцы давно уже следовало переименовать в Большие Багрянцы, настолько они разрослись.

– Ладушки. Кто первым дежурит?

– Кто первым спросил, тот последним и дежурит.

– Юозапа! Ты что сегодня, словно с цепи сорвалась! – не выдержала я, на что та надулась, встала и отправилась за одеялом.

– Хорошо, я последняя.

– Только одолжения мне не делай! Тебе как раненой сегодня спать полагается. Вот и спи. Герта ты последняя, я первая, – определилась я.

Гертруда была ранней пташкой, и по крестьянской особенности ложилась и вставала с петухами. Я же предпочитала подольше поспать по утрам. Представляете, какая пытка подниматься каждый раз на молитву в пять утра? Выспаться я могла только в 'поле', то есть когда куда-нибудь отправлялась в одиночестве и не спешила, а это удавалось сделать всего лишь пару-тройку раз в год. За семнадцать лет нахождения в ордене я так и не смогла привыкнуть к ранним побудкам.

На мой демарш Юза никак не прореагировала, просто отошла в сторонку и улеглась, завернувшись в одеяло и положив седло под голову. Гертруда устроила Агнесс поближе к костру, заставив предварительно одеться и натянуть сапоги; утренник обещал быть холодным. Не дожидаясь пока Гертруда ляжет, я затянула поддоспешник, прицепила к поясу небольшой хозяйственный топорик – мало ли что, и пошла проверить лошадей. Их удобно расположили неподалеку в лощине, стреножили и отпустили пастись на больших поводьях. Кони ученые, так что не сбегут, даже если перерезать им путы. Возвращаться в лагерь не стала, Гертруда хорошее место выбрала с одной засидкой, которая все подступы перекрывает. Если неприятель станет пробираться с другой стороны врасплох не застанет, шуму все равно наделает. Устроившись поудобней, я принялась разглядывать окружающий пейзаж. На черном небе нарождалась новая луна, тонкий рожок смотрел влево, молочная дорога сверкала мириадами капелек звезд. Где-то скрипел сверчок, кузнечики и прочая живность вроде комаров, давно отзвенелись, и сидеть в дозоре было одно удовольствие. Весной и летом ни какой возможности нет: комарье сожрет заживо, особенно вблизи ручья. На горизонте ни облачка, значит, дождей не предвидится, закат сегодня был красный – завтра ветрено, но ясно. Благодать, одним словом!

Часа через четыре Герта встала и сменила меня. Я шепнула: 'Все спокойно', – на что она махнула рукой, и смачно зевнув, потянулась до хруста.

– Давай, – так же шепотом произнесла она. – Начнет светать – разбужу.

Я, стараясь не шуметь, направилась к стоянке. Когда подошла, Юза приоткрыла один глаз, проверить: свои ли. Мы чутко спали. Агнесс сладко посапывала, высунув лишь кончик носа из-под одеяла. Я легла на нагретое старшей сестрой место, и, замотавшись в одеяло, словно гусеница в кокон, мгновенно провалилась в сон.