Авторизованный перевод с украинского ИЗИДЫ НОВОСЕЛЬЦЕВОЙ

Мушкетик Юрий Михайлович

ГАЙДАМАКИ

Редактор В. Яковлева Худож. редактор Я. Коробейников Художник А. Зыков Техн. редактор Л. Ковалев OCR — Андрей из Архангельска Типография «Красное знамя» изд-ва «Молодая гвардия». Москва, А-55, Сущевская, 21.

Посіяли гайдамаки

в Україні жито…

Т. Г. Шевченко

Славен козак — Максим Залізняк,

славне наше Запорожжя.

Народная поговорка

Глава третья БРАТЬЯ

В последней сотне, где-то совсем с краю, идет Гаврило Карый. Черный, запыленный, заросший рыжей щетиной, шагает, глотая пыль, поднятую сотнями ног. Идет пешком — пожалел взять из дому коня, а когда разбирали в своем селе панских — побоялся. В голове серые и томительные, словно тучи пыли на дороге, мысли. Страх и тоска сжимают его сердце. Давно бы оставил он гайдамацкое войско, да всё никак не выберет удобного момента. И ещё сдерживает его надежда раздобыть коней и въехать в свой двор на собственной паре. Впереди Карого без всякого порядка шла толпа пеших гайдамаков. Тут собралась беспросветная голь. Мало кто имел саблю или ружье, в большинстве косы на рукоятках, а то и просто огромные, обожженные на концах колья.

По обочине дороги, нацепив сапоги на дубовую палку, к которой был прикреплен бич с железной, покрытой острыми шипами булавой, шел Микола. Роман уже дважды доставал для него коня, но Микола, который не любил ездить верхом, оба раза отказывался. Миновав пруд, разделенный плотиной, сотни стали сворачивать с тракта на глухой полевой проселок, терявшийся среди хлебов далеко у леса. Зализняк остановился у перекрестка, пропуская мимо себя сотню. Устало опершись о седло, он смотрел вдаль. Теплый ветер нес с собой душистый аромат гречихи и навевал воспоминания о проведенном в поле детстве. Максим с наслаждением вдыхал пьянящий запах. Когда поравнялись группы последней сотни, он кинул повод Орлику на шею и подошел к Миколе.

— Что это ты в хвосте плетешься?

— Ногу натер, сапоги очень тесные.

— Поменялся бы с кем-нибудь.

— Пробовал уже. Один казак как будто и не малого роста, а надел мои — не подходят. Скажи, Максим, зачем мы со шляха свернули?

— Отдохнем в ближнем селе. Да и безопаснее идти по глухим дорогам. Но далеко уклоняться в сторону не будем. Ты оставайся тут и, когда подойдет обоз, скажешь, чтобы сворачивали на эту дорогу. И сам подъедешь, нога немного отойдет.

— Что-то неохота мне тут сидеть, — почесал затылок Микола.

— Чтобы не скучно было, возьми ещё кого-нибудь. Вон Карого.

Зализняк подозвал Карого и, приказав ему остаться с Миколой, поехал за войском.

Микола и Карый примостились неподалеку от дороги. Микола лежал на животе, отыскивал в траве молоденькие листики щавеля, собирал по нескольку и клал в рот. Щавель оставлял терпкий, горьковато-кислый привкус.

Припекало солнце. Вблизи дороги там, где был хутор, дремали разомлевшие от жары тополя.

— Пойдем в холодок, — предложил Микола. — Оттуда дорогу тоже видно.

Они перешли под тополя и сели в тени. Микола снова принялся за щавель, а Карый, сняв свиту и положив её к себе на колени, принялся подшивать оторванный рукав. Свита была почти новой, Карый не раз ругал себя, зачем взял её из дому. Он и сам не помнил, как это случилось. Все в тот день ходили в праздничной одежде, и он тоже, а потом и выехал так.

— Что-то лень напала, ко сну клонит, — проговорил Микола и потёр глаза.

— Спи, я постерегу.

— А не заснете? Ещё прозеваем обоз. Максим говорил, чтобы глядели хорошенько, где-то тут поблизости шляхетская ватага бродит.

— Он, может, нас припугнуть хотел.

Микола подложил под щеку шапку, и через минуту раздался громкий храп. Карый склонился над свитой, изредка поглядывая на дорогу. Закончив пришивать рукав, он расправил свиту, повертел её перед собой и, осторожно свернув, положил на траву. Потом поднялся и пошел бродить по пустырю. Не нашел ничего интересного, снова сел возле Миколы. Его одолевала зевота. По зеленой траве, прорываясь сквозь лиственный шатер, прыгали солнечные зайчики. От них рябило в глазах, и дремота наседала ещё больше. Зевнув ещё раз, Карый снял сапоги и, прикрыв их свитой, подсунул себе под голову.

«Будут ехать — услышу, колеса загремят», — решил он.

Спали долго. Не слышали, как к перекрестку подъехал обоз, как обозники остановили лошадей и стража долго совещалась, куда ехать. Следы сворачивали направо, но почему атаман ничего не сказал им с утра или не оставил кого-нибудь? Хотя бы метку положил на дороге. Видно, гайдамаки пошли в обход, а им нужно ехать прямо. Рассудив так, обозники двинулись шляхом в прежнем направлении.

Солнце уже повернуло с юга, и тень передвинулась далеко вправо. Микола сквозь сон почувствовал на своей щеке лучи, перевернулся на другой бок. Становилось жарко. На лице выступили капельки пота. Микола смахнул их ладонью и проснулся. Он сел на траву, протирая заспанные глаза. Карый спокойно спал под тополем. Микола взглянул на тень и испуганно вскочил.

— Дядько Гаврило, вставайте.

В эту минуту на дороге послышался топот и голоса. Микола оглянулся. Заметив незнакомых всадников, он пластом упал в траву.

— Шляхта, дядько, лежите! — закричал он на Карого, который, почесывая пятерней потную грудь, поднялся с травы.

— Где? — ещё не опомнился Карый.

Микола поднялся на колени и силой повалил Карого. Но было уже поздно. К ним скакали всадники. Охватив кольцом хутор, они осторожно приближались к тополям, держа ружья наготове. Разглядев, что гайдамаков только двое, шляхтичи с криком навалились на Миколу и Карого, который упал на колени и умоляюще поднял над собою руки.

— Паночки, за что вы нас, мы не гайдамаки… — Карый проклинал в душе и Зализняка, который оставил его дожидаться обоза, и Миколу, а прежде всего деда Мусия, который наделил его этой старой зазубренной саблей и пистолем.

— Зачем вязать этих мерзавцев? — крикнул какой-то шляхтич. — На тополь их.

— Нужно сначала к региментарию отвести, — не согласился другой.

Завязался спор. Победили те, которые требовали повести пленных к региментарию. Миколе и Карому связали руки и прямиком через поля повели к лесу. Шляхтичи гнали коней рысью так, что не только Карый, но и Микола с трудом поспевал за ними. Несколько раз тонкая нагайка-треххвостка больно стегнула Миколины плечи и шею, а один удар рассек кончик уха. Микола старался не опережать дядьку Гаврилу, знал: если опередит, все удары будут падать на плечи Карого. Около леса они выскочили на дорогу, и всадники погнали лошадей ещё быстрее. Карый стал спотыкаться. Ещё немного — и упал бы, но в это время из-за кустов выбежал какой-то человек в коротком жупане и замахал руками. Всадники попридержали коней.

— Карета в болоте застряла, помогите вытащить! — крикнул он.

— Чья карета?

— Пан Езус, они не понимают! Наша, пани региментаровой. Пани к нам ехала.

Шляхтичи свернули с дороги. За кустами увидели карету. Накренившись на один бок, она стояла посреди заросшей аиром[62] и ситнягом[63] речки. Забрызганный грязью кучер в завернутых выше колен штанах стоял в воде, он уже совсем выбился из сил и изверился в своих исполосованных кнутом лошадях. На козлах сидел какой-то панок; ожидая, пока вытащат из воды карету, он через окошко разговаривал с кем-то, видимо с самой госпожой.

Эконом — это был тот пан, который выбегал на дорогу, — указал пальцем:

— Колесо увязло, приподнять нужно. Вот и палка лежит, я её под кустом нашел.

Шляхтичи сошли с коней, но ни у кого не было желания лезть в грязную взбаламученную воду.

— Хлопы нех лезут! — вдруг выкрикнул один и, радуясь своей находчивости, кинулся развязывать Миколу и Карого.

Несколько человек охотно помогли ему. Карый хотел заправить за пояс полы свиты, но какой-то шляхтич толкнул его в спину:

— Она тебе ненадолго понадобится, черти в ад и голого примут.

Микола взял палку и первым побрел по воде. Речушка, хотя и имела в ширину около двенадцати саженей, была мелка, с заболоченным илистым дном. Заднее левое колесо кареты провалилось в грязь по самую колодку. Микола подсунул под него палку, а когда попробовал нажать плечом, палка увязла в иле.

— Дайте хворосту, — попросил Микола.

Шляхтичи нарубили саблями лозы и побросали в воду. Лоза не долетала до кареты, Микола палкой подгребал её к себе. Собирая лозу, он поглядывал на берег. Вдруг в голове его зародилась мысль о побеге. Утаптывая лозу под колесо, Микола прошептал Карому:

— Бежим! Как карета тронется — мигом в лес, Речка топкая, на конях не скоро переберутся,

— И не думай. Куда там… Проситься будем… — испуганно зашептал в ответ Карый.

— Быстрее там! — закричали с берега.

Микола снова заложил палку.

Вдвоем с Карым они приподняли колесо. Кучер дернул за вожжи, шляхтичи на берегу зашумели, заулюлюкали, даже панок на козлах наклонился вперед, зачмокал губами. Карета заскрипела и тяжело тронулась с места.

Шляхтичи закричали ещё громче. Тогда Микола, бросив на воду палку, крикнул Карому:

— Бежим, дядько!

Он больше не оглядывался. В несколько прыжков был на другом берегу и мчался к лесу. Упал в какую-то лужу, вскочил и снова побежал, а когда выскочил на сухое, треснул первый выстрел. Микола кинулся налево, позади прозвучало ещё с полдесятка выстрелов, только пули просвистели где-то сбоку.

Микола слышал, как взбешенно ругались шляхтичи, загоняя коней в воду, но это теперь не страшило его — он уже бежал через кусты ивняка, за которыми начинался лес.

Посреди широкого сельского майдана собралась молодежь. Играет Роман девчатам, тревожит молодые сердца песней. Черноволосый, красивый, он подмигивает то одной, то другой; не прерывая игры, лихо сбивает на затылок шапку. Весело рокочет в его руках бандура, то рассыпается смехом на все лады, то воркует двумя басами, то заливается тонко-тонко, словно семнадцатилетняя девушка. Любуются девчата буйной Романовой красотой, млеют под его взглядом. Не одна согласилась бы посидеть с ним вечер, послушать его шутливую речь, наглядеться вволю в его черные веселые очи. Однако Роман не думает об этом. Где-то там, в Медведовке, ждет его Галя, и нет в целом мире девушки лучше её. Как ромашка полевая, красивая, нежная.

Играет Роман и не смотрит на бандуру. Он видит, как в конце улицы замаячила высокая фигура. В ней Роман узнает Зализняка. Рядом с ним — Швачка и Неживой. Роман передал бандуру соседу и пошел через майдан, всё ещё напевая веселую песенку:

Кум городами йде,

Кума вулицею,

Кум трясе пітухом,

Кума курицею.

Шел не прямо, а наискось, намереваясь перехватить Зализняка. А тот вдруг неожиданно остановился, присел на корточки. Неживой и Швачка нагнулись над ним.

— В кавуны играете? — весело промолвил Роман и заглянул через голову Неживого.

Зализняк водил по песку пальцем и, поглядывая то на Неживого, то на Швачку, что-то втолковывал им.

— От Канева до Богуслава тридцать верст. Ты, Семен, напрямик пойдешь, вот так, — и Зализняк провел на дороге ещё одну линию. — Мы пробудем где-нибудь возле Богуслава, пока ты подойдешь.

Максим поднялся, поправил на плечах кирею.

— И ты тут? — только теперь заметил он Романа. — По делу какому или просто так?

— Просто так.

Они зашли во двор, где остановился Зализняк, присели на завалинке. Максим вытащил трубку, а набить не успел: на улице послышался топот, брань.

— Что за нечистая сила? — обронил Максим.

В этот миг в калитку, прижав уши, вскочил Орлик. За ним, пытаясь достать коня длинной лозинкой, бежал какой-то гайдамак.

Увидев атамана, он немного растерялся и швырнул лозинку через ворота.

— Буханку украл; из сада зашел, а она на возу лежала. Мы как раз обедать собирались. Один казак подскочил к нему, а он его за рукав

— Залез, как говорят, в чужую солому, да ещё и шуршит, — пошутил Швачка.

Максим подозвал коня к себе.

— Придется тебя привязать — ворюгой стал.

— Думает, если атаманский конь, так ему всё можно, — засмеялся Роман. — Глядите-ка, делает вид, будто пасется, а сам глазом косит. Ох, и хитрющий!

— Джура его разбаловал, любит хлопец лошадей. А вот и он. Ну как, Василь?

— Нет обоза. Я и на вербу взбирался — не видно.

— Обоз давно должен быть. Не иначе, случилось что-то.

— Они знают, куда ехать? — спросил Швачка.

— Знают, я земляков своих оставил у дороги.

— Кого? — повернул голову Роман.

— Миколу и Карого. Яков, возьми с полсотни хлопцев и скачи к перекрестку. С обозом, видно, не всё ладно.

— Я поеду тоже, — Роман вскочил и побежал за ворота.

Через несколько минут с полсотни запорожцев Швачкиного отряда мчались по дороге на Трушовцы. На перекрестке Швачка натянул поводья, и вороной, в дорогой сбруе конь, взвившись на дыбы, остановился на месте. Гайдамаки принялись осматривать дорогу, местность поблизости. Швачка отдал Яну коня и прошел по дороге. На ней были хорошо видны следы колес многих возов.

— Сапоги нашел, — подскакал к Швачке здоровый, косая сажень в плечах, гайдамак.

Роман осмотрел большие растоптанные сапоги.

— Миколины, — встревоженно кинул он. Спешился, внимательнее вгляделся в протоптанную в ячмене дорогу, которая вела куда-то к лесу.

— Разве тут разберешь что-нибудь! Конские копыта хорошо видно. Следы от тополей ведут туда, где и сапоги нашли. Микола зачем-то к лесу пошел. А может, его погнали?

— Плохо. Обоз прямо поехал. Нам надо ехать за ним. — Швачка подозвал Яна. — Быстро к атаману. Пускай вышлет сотни три на Карашин. Скажи, мы тоже туда поскакали за обозом.

— А с Миколой как? К лесу нужно ехать.

— Некогда, медлить никак нельзя.

— Миколу схватили.

— Что же нам, обоз спасать или твоего Миколу? — уже со злостью сказал Швачка, садясь на коня.

— Около обоза охрана есть.

— Нам надо выполнять атаманов приказ.

— А бросать людей без помощи…

— Ты, Роман, когда потонешь — против течения поплывешь. Бери восемь казаков и езжай. Только мигом.

…Протоптанный в ячмене след… Дорога… Снова след к реке. Остановились. В истоптанной траве виднелись наполненные водой глубокие следы колес, в стороне от них белела свежая порубка ивняка, а возле самой воды, лицом вниз, лежал какой-то человек. Роман нагнулся, смутно узнавая что-то знакомое в этой скрюченной фигуре.

— Карый, дядько Гаврило! — удивленно крикнул он, переворачивая мертвого. — Убили его. Рана над ухом. — Несколько минут вглядывался в знакомое лицо. Потом встрепенулся. — Значит, и Микола где-то тут. Нужно спешить. Вернемся, тогда похороним Карого.

Придерживаясь следа, они выехали на дорогу. Но дорога сразу расходилась — одна шла влево, к лесу, вторая спускалась с горы к Трушовцам. На ней виднелись следы копыт, оставленные небольшим отрядом.

На холме размахивала крыльями ветряная мельница, торопила к себе. Дверь ветряка была заперта. Объехали вокруг, один запорожец постучал копьем по дощатой стене. Никто не откликнулся. Очевидно, мельник засыпал зерно, а сам пошел в село.

В село въезжали шагом. Улицы были пустынны и, как показалось Роману, какие-то настороженные. Лишь в одном окне промелькнуло женское лицо и, увидев вооруженных всадников, спряталось.

— Нужно зайти в какую-нибудь хату и расспросить, — сказал широкоплечий гайдамак. — Село словно вымерло.

Последних слов никто не услышал. Из-за плетня грянул залп. Дико заржали кони, кто-то из гайдамаков выстрелил над головой, в небо.

Конь Романа рванулся в сторону и остановился около тына, пошатываясь на широко расставленных ногах. Роман понял — конь сейчас упадет. Освободив ноги из стремян, Роман прыгнул через тын, прямо в огород. И в это мгновение перед самым его лицом упал на землю перерезанный пополам пулей просяной стебель. Роман втянул голову в плечи и вслепую кинулся дальше в огород. Он пробежал несколько шагов и увидел перед собой недостроенную хату. Выстрелы гремели где-то за спиной, и от этого казалось, будто стреляют только в него.

— За стену, — услышал Роман, вскочив в прорез для дверей. Он стал за стену, оглянулся. В хате пряталось ещё двое гайдамаков.

— Чего вы сидите, бежим в окно! — показал Роман на прорез в противоположной от дверей стене.

— С той стороны тоже стреляют.

Роман присел под стеной и оглядел хату. Её, видимо, начали строить ещё с осени, сруб был возведен выше окон. Но потом почему-то работу прекратили: в густой траве валялись почерневшие щепки, сложенные под стеной слеги тоже успели почернеть. В сенях на мостках, установленных на столбиках (чтобы не достали мыши), лежали две копны ржаных обмолоченных снопов.

— А где остальные казаки? — спросил Роман.

— Человека три на конях вырвались, вон ещё Опанас лезет. — Гайдамак показал рукой через окно.

Роман тоже подошел к окну и осторожно выглянул из-за стены. На улице валялись убитые кони, около одного из них лежал мертвый гайдамак. Больше никого не было видно.

— Вот так попались! — сказал один из гайдамаков.

— Может, бог даст, как-нибудь выберемся, — подбодрил Роман.

— Как-то бог даст: отец хату продаст, собак накупит, никто к хате не подступит, — невесело пошутил второй гайдамак, выкладывая из торбы в шапку пули. — Не выйти живыми отсюда.

Роман хотел выглянуть в боковое окно, но второй гайдамак — он подрывал под стеной землю — предостерегающе крикнул:

— Берегись! Тут вблизи кто-то стреляет, и очень метко.

Тем временем к хате подполз ещё один гайдамак. За ним по земле протянулся ржавый след — он был ранен в руку пониже локтя. Сечний — так звали гайдамака, который выкладывал заряды, — помог раненому перелезть через порог. Посадив его под стеной, он принялся перевязывать рану. Роман взял в углу сноп, проткнул его поперек, надел на него свиту. Сверху приладил шапку. Потом взял чучело снизу, поднял напротив окна. Свистнула пуля, пронизав чучело насквозь. Роман опустил куль, через несколько минут снова поднял его. Снова свистнула пуля, снова Роман спрятал куль. Так повторилось несколько раз. На четвертый раз уже никто не стрелял. Стрелок понял — его обманывают. И дальше, сколько Роман ни показывал чучело, выстрела не было. Тогда Роман снял с куля и надел на себя свиту, напялил на голову шапку и стал на корточки, готовясь подняться.

— Что ты делаешь? — оторвавшись на миг, спросил Сечний и снова продолжал наблюдать за улицей.

— Разве не видишь? Я теперь вот встану и погляжу, где сидит тот проклятый стрелок. Он подумает, что это чучело.

— Не надо, я уже яму прокопал, — сказал гайдамак снизу. — Он за колодцем сидит. Подай ружье.

— Хлопцы, сюда! Они идут! — крикнул Сечний.

— Ты лежи и смотри, чтобы отсюда не зашли, — велел Роман гайдамаку, который подкопался под стену, а сам схватил ружье и стал к окну.

— Дайте и мне что-нибудь, — попросил раненый.

Роман огляделся. Ружей было только три. Он вытащил два пистолета, положил возле раненого и снова вернулся к окну.

По улице, низко нагибаясь, перебегало пятеро жолнеров. Хотя они жались к плетню, их все равно было хорошо видно.

— Ишь, выпрямились, уже и не пригибаются. Ну же, ну, поднимайте, свиньи, выше хвосты, глубоко будет морем брести, — прошептал Роман. — Стреляем?

Однако выстрелили первыми два жолнера. Стреляли они на бегу, почти не целясь, и обе пули попали в стену, далеко от окна. Роман спустил курок. Жолнер, в которого он целился, остановился и тяжело сел на землю, продолжая держать ружье перед собой. Рядом с ним упал второй, сраженный пулей Сечния. Остальные залегли под тыном и открыли огонь по окну. Теперь приходилось прятаться за стены и выглядывать осторожно, краем глаза.

— Продержаться бы ещё немного, — промолвил Сечний. — Кто-то из наших убежал же, приведет помощь.

Позади них прогремел выстрел. Все трое оглянулись.

— Куда ты, Остап, стрелял? — спросил Сечний.

— Двое подсолнухами подкрадывались. Один вернулся, а другой вон лежит. Они и от сеней могут зайти. Там в срубе щель. А то и под стенами до дверей проберутся.

— Я сяду там, — раненый гайдамак перешел на новое место, сел под снопами. — Отсюда на две стороны видно. А вы двери завалите, вон бревна, доски лежат.

Это было разумно. Через несколько минут Роман и Сечний завалили дверь бревнами, кольями, досками.

Жолнеры сделали ещё несколько попыток проникнуть в хату. Один раз они зашли со стороны сеней, но Роман, Сечний и раненый гайдамак выстрелами отогнали их. После этого жолнеры долго не решались приблизиться к хате. Дважды они предлагали сдаться, только гайдамаки оба раза отвечали им выстрелами.

Казалось бы, в таком укрытии можно продержаться долго. Но у гайдамаков кончался порох. Первым это обнаружил Сечний. Опрокинул свой рог, а из него ничего не посыпалось. Тряхнул им около уха, бросив под ноги, взял Романов. Да и там почти ничего не было. Только из Остаповой двойной пороховницы натрусили заряда на три.

— У тебя пороховница есть? — обратился Сечний к раненому.

Тот покачал головой и виновато опустил глаза.

— Открылась, когда огородом полз, и высыпался порох.

Наступило длительное молчание.

— Не зацепись я за тын — бежал бы в поле, — тоскливо вымолвил Остап. — Мимо меня конь без всадника проскакал… Поводья по земле тянулись… Ишь, ирод, кудою лезет! — Остап выстрелил в жолнера, промахнулся и злобно выругался. — Не выйти нам из этого тризниша.

— Смотрите, ещё солдаты! — крикнул Сечний.

Все бросились к окну.

— Одежа какая-то непонятная, — промолвил Роман. — Глядите, мундиры зеленые, а у среднего по мундиру шитье серебряное.

— Братцы, так это же русские солдаты! — выкрикнул Сечний. — Средний — офицер. Только куда они идут?

— Не видишь куда — к жолнерам, — хмуро обронил Остап. — Помогать им.

— Не может быть! Я выбегу к ним, — сказал Роман и вскочил на окно.

Сечний в испуге схватил его за полу.

— Я тоже не верю, чтобы москали в нас стреляли. Только на всякий случай лучше подождать.

Офицер и двое солдат свернули за угол, где должны были быть жолнеры.

В тяжелом молчании проходили минуты. Все четверо напряженно всматривались в улочку, где исчезли солдаты. Никто не проронил ни слова. Наконец из-за угла снова появился офицер и солдаты. Офицер на мгновение обернулся, что-то сказал в улочку. Потом поднял руку — Роману показалось, будто он погрозил пальцем, — и медленно пошел прямо к гайдамакам. Когда офицер и солдаты подошли ближе, один солдат снял с плеча карабин и помахал им. Только теперь Роман заметил: на конце штыка болтался обрывок белого платка.

Роман, Сечний и Остап, словно по уговору, разом кинулись к дверям. Разметав бревна и доски, они вышли из хаты. Только раненый гайдамак остался в дверях, держа в руке пистолет.

Офицер и солдаты были уже рядом. Они остановились, офицер с любопытством посмотрел на гайдамаков и заговорил тихим голосом:

— Мой отряд находится в этом селе. Я запрещаю в нашем присутствии вести бой. Идите, в вас стрелять никто не будет.

Роман, Сечний и Остап переглядывались, не зная, верить ли словам офицера.

— Идите, не бойтесь, — глядя большими ласковыми глазами, сказал солдат, на штыке которого висел белый платок. — Ваше благородие, разрешите, я их провожу?

Офицер кивнул головой и в сопровождении другого солдата пошел прочь.

— Пойдем отсюда, — промолвил Сечний, шагая тропинкой по меже.

Гайдамаки быстро, ещё до конца не веря в своё спасение, зашагали в огород. Солдат шел сзади.

— Можете идти спокойно, жолнеры не погонятся за вами. Наш капитан сказал им, что если они попробуют возобновить бой, он прикажет перестрелять весь их отряд.

Сечний замедлил шаги и, поравнявшись с солдатом, пошел рядом.

— Кого нам благодарить? Кто вы такие?

— Русских солдат благодарите. Мы всем отрядом просили капитана заступиться за вас. Капитан у нас добрый. Мы приехали вербовать казаков в пикинерию. Остановились в селе на день и слышим — стрельба. Капитан и говорит мне: «Пойди узнай, что там». Пришел я, взглянул — лежат за плетнем польские жолнеры, наверное конфедераты, и стреляют по хате. Спрашиваю, в кого стреляете? «Хлопы, — говорит, — там засели». Закурить у вас нету? — вдруг прервал рассказ солдат.

Они уже вышли с огородов. Под молоденькой березкой остановились. Роман вынул кисет. Солдат набил трубку, с наслаждением затянулся крепким дымом.

— Хороший табачок! Давно курил такой, ещё у себя дома… Нет, брешу, когда-то один гончар угощал. В гости меня приглашал в село… Мельниковку. Не с вами он, случайно, — Неживым мне назвался?

— Неживой, Семен? — вместе воскликнули Роман и Сечний.

— Семен.

— Начальник отряда он.

Остап не слушал разговора. Он всё время испуганно оглядывался. Солдат заметил это.

— Идите, я буду возвращаться. Поклон передавайте Семену, скажите, кланялся ему Василь Озеров. Если есть, дайте еще табаку на трубку.

Роман развязал кисет, но сразу же снова затянул его и протянул солдату:

— На память.

Солдат взял кисет, повертел его, но, заметив шитую шелком надпись, прочитал: «Оце тому козаченьку, що вірно любила», протянул кисет назад.

— Подарок от девушки…

Роману самому стало жаль кисета, вспомнил, с каким трудом выпросил его у Гали. Но он колебался только какой-то миг.

— Возьми, она мне ещё десять подарит. Скажу — и всё. — Роман говорил с такой убедительностью, что солдат согласился.

Он спрятал кисет и протянул руку.

— Прощайте, поклон не забудьте передать, памятный у нас тогда с Семеном разговор вышел, прямо вещий.

Роман хотел пожать руку и вдруг обнял Озерова, крепко поцеловал его в губы.

— Спасибо, брат, спасибо за всё.

Когда гайдамаки проходили берегом мимо опрокинутого вверх дном челна, в нескольких шагах от них послышался всплеск, зашуршал камыш. Все схватились за ружья. Остап оглянулся на солдат. Те были далеко. Он хотел позвать их, но так и застыл с поднятой рукой. Из камышей, весь в грязи, в рыжей камышовой пыльце, вышел Микола.

— Ты?

— А то кто же? По голосу вас узнал. — Микола далеко в камыши забросил толстый дрюк, вытер рукавом лицо. — Слышу: бахают и бахают в селе. Думаю, меня ищут. Притаился в камышах и, как цапля, стою попеременно на одной ноге. «Ну, — мыслю, — пусть подойдет хоть один. Больше я вам не попадусь». Они послали нас с Карым карету вытаскивать. А Карый? Не видели?..

Никто не ответил. Но Микола понял и так. По лицам, по глазам. Тихо снял шапку, перекрестился на восток.