"Ефрейтор Икс" - читать интересную книгу автора (Лексутов Сергей)

Глава 7

Утром Павел встал рано, Ольга еще не ушла на работу. Он прошел на кухню, Ольга глянула на него и всплеснула руками:

– Господи, Паша! Твоя физиономия стала еще страшнее, чем вчера.

Он поглядел в зеркало, висящее над столом, – Ольга любила, чтобы зеркала висели повсюду, вот Павел еще давно накупил в магазине "Умелые руки" всяких обрезков зеркал и прикрутил их к стенам в самых неожиданных местах, с помощью лакированных реечек и шурупов, – физиономия производила жуткое впечатление, к Павлу даже закралась предательская мысль: – "А стоила ли овчинка выделки?" Фингалы лиловели почему-то под обоими глазами, хотя он точно помнил, что саданул себе только по левой скуле. Нос, правда, и губа несколько опали. Он проговорил, тяжко вздохнув:

– Боксер, он всегда боксер… – и пошел на улицу.

Ольга крикнула вслед:

– Завтракать будешь?

– Попозже, – обронил он.

На улице было прохладно и замечательно свежо. Тихо постанывая от холодной воды, вымылся по пояс под колонкой и, растираясь полотенцем, направился к своему шезлонгу. Подумал, что в такой денек очень приятно будет работаться под яблоней, но тут же вспомнил, что космический боевик он уже закончил, и его теперь остается только перепечатать с рукописных тетрадей, а выносить машинку во двор он не мог рисковать. Вдруг опять привяжется маньяк, который обожает трахать секретарш на столах их начальников? Как в позапрошлом году, Вадимов кореш весьма недвусмысленно лез обниматься, приняв Павла за секретаршу исключительно потому, что он сидел, и печатал на машинке.

Завернувшись в полотенце, он уселся в шезлонг, вытянул ноги, прижмурился на кое-как пробившееся сквозь крону тополя солнце. До чего хорошо жить! Особенно теперь, когда смерть бродит на мягких лапках вокруг его такого уютного мирка… Интересно, что теперь предпримет Гонтарь? Впрочем, тест не для гениев. Если он напишет заявление в милицию – значит, он не заказывал Павла. А если не напишет, и если за Павлом продолжится охота, то с девяносто процентной гарантией можно считать, что это он заказа Павла. Вот и вся головоломка. Остается только сидеть и ждать.

Чем Павел еще допек Гонтаря, решительно не вспоминалось. Тот последний поход помнился до мельчайших подробностей, несмотря на случившуюся амнезию. А может, это иллюзия, что он помнит все до мельчайших подробностей? Итак, перейдя гнилое болото, Павел долго шел по азимуту, чтобы выйти к истокам обозначенной на карте речушки. Лишь утром следующего дня он выше на берег ручья. До полудня отмахал километров двадцать по его берегу. Ручей уже начал постепенно превращаться в речушку, а Павел не встретил ни единого следа человека.

В том месте, где в речушку вливался еще один ручей, Павел нашел свежее кострище. Зола лежала белым пухом. Значит, еще утром костер горел. Это неожиданное свидетельство присутствия человека, притом, что за весь день Павел не встретил ни единого следа сапога, ни единой порубки, почему-то насторожило его. Он начал внимательно осматривать землю вокруг кострища, было ясно, что люди тут привели ночь. Странным показался лагерь; нет следа палатки, значит не туристы, да и нечего им тут делать, в этих богом забытых местах, глухих и не живописных. На стоянку рыбаков или охотников тоже мало походило. Обычно бывалые люди складывают костер по таежному, и он горит всю ночь, а эти жгли тонкие сучья. Кто-то, видимо, не спал всю ночь, поддерживал огонь. Не было следов полога или навеса, вертелись на своих подстилках всю ночь, отогревая бока. Возле одной из подстилок Павел разглядел отпечаток какого-то предмета. Осторожно отодвинув ветви, отчетливо различил след замковой части автомата Калашникова. Хоть и подержал его в руках раз в жизни, а помнил все эти канавки и рычажки. Видимо во сне человек придавил его всем телом, вот на мягкой земле и остался оттиск во всех подробностях.

Присвистнув, Павел потянул из патронташа патрон, снаряженный пулей, при этом осторожно оглядываясь по сторонам.

Вокруг кострища валялись глухариные кости. Кое-где на них можно было различить следы дробин.

– Эге, ребята, у вас и дробовик есть… Но вот зачем вам в тайге автомат?.. – раздумчиво пробормотал Павел.

Он прошел немного по следам. Судя по подстилкам, путников было четверо. Когда следы от костра собрались в цепочку, Павел разобрал, что впереди пошел громадного роста человек. Размер его сапог был примерно сорок пятый, а весить он должен не меньше Павла, то есть около центнера. Павел уже прикидывал возможности своего противника. И когда до него это дошло, он остановился на месте. Получалось, что он, даже не задумавшись, уже кинулся в погоню. В сущности, какое ему дело? Он один, у него одностволка. Что он может сделать против автомата?

Самым разумным было бы, обогнав эту компанию, добраться до ближайшей деревни и сообщить в милицию. Господи, да как обгонишь, если в этих местах только по речкам и ручьям можно ходить?! Без постоянного ориентира закружишься в чертоломе, и компас не поможет. Но нет, не мог он их потерять из виду. Эти четверо несли угрозу, и он не имел права сойти с их следа.

След повел Павла по левому ручью. Это было лишено всякого смысла – через несколько километров ручей терялся в болоте. Получалось, что путники, выйдя из дебрей, тут же свернули в еще худшие дебри, под прямым углом к своему предыдущему пути.

Развернув свою карту, Павел проследил тоненькую ниточку ручья. Так и есть, он берет начало в обширном верховом болоте. Но тут он увидел, что если от крутого изгиба ручья свернуть в сторону, пройти краем болота, то можно выйти кратчайшим путем к той самой речке, к которой Павел и направляется. Если четверка двинулась этим путем, то, значит, или у них есть такая же карта, как у Павла, либо их ведет человек, отлично знающий эти места. Павел решил нагнать их где-нибудь на берегу речки, понаблюдать, а там видно будет…

Тайга больше не казалась ему тихой и уютной. В ней разлилась тревога. Тревога и настороженность были во всем; в замерших ветвях деревьев, отцветших и пожелтевших травах, и даже монотонный, усыпляющий до сих пор треск кузнечиков, стал каким-то тревожным, нервным. Даже в доносящемся время от времени журчании воды в речке, слышалась тревога. Казалось, тайга всеми доступными для себя средствами предостерегала Павла…

С ружьем на плече со стороны Павел казался беспечным, ничего не подозревающим путником. Наверное, мало кому пришло бы в голову, что не зря его правая рука опущена вниз и сжимает шейку приклада. Из этого положения Павлу достаточно одного движения правой руки – только согнуть в локте – и он готов к стрельбе.

Павел шел длинным скользящим шагом, слегка развернув ступни носками внутрь. От этого шаг становится на несколько сантиметров длиннее, да и ноги меньше устают. Еще индейцы-охотники много веков, а может и тысячелетий назад, изобрели его, видимо из-за отсутствия лошадей. Теперь разве что бегом можно было поспеть за Павлом. И еще; шаг его был абсолютно беззвучен. Это было опасно. Это было черт знает как опасно! Ведь мертвые осинники остались далеко позади, а в этих местах наверняка водятся и медведи, наряду с неправдоподобным количеством глухарей. Когда человек идет не таясь, зверь, издалека заслышав его, заблаговременно убирается с дороги. Идя бесшумно, можно нос к носу столкнуться с медведицей. Если она окажется с малышами, от неожиданности непременно набросится. Тут бы очень пригодился Вагай, но паршивец куда-то запропастился. Так и раньше бывало; увлечется преследованием какого-нибудь таежного зверька, закружится, распутывая следы, и про хозяина забудет, нагонит лишь вечером, на привале. Павлу приходилось рисковать, даже свистом он не мог позвать Вагая, не то, что выстрелом, он должен увидеть первым эту странную компанию. Вагай прекрасно различал звук выстрела его ружья. Если убегал далеко и свиста не слышал, достаточно было выстрелить, чтобы он тут же прибегал, горя желанием выяснить, кого подстрелил хозяин?

Первым увидели его.

Павел шел через прогалину, с легким наклоном спускающуюся к речке, посреди которой одиноко стояла тоненькая березка. Смеркалось, но до полной темноты еще оставалось время. В вечерней безветренной тишине деревья замерли в полнейшей неподвижности. Вдруг в этой неподвижности наметанное зрение Павла выхватило чуть дернувшуюся нижнюю лапу пихты, стоящей на противоположном краю прогалины, и в то же мгновение из тьмы под лапой как бы проявилось человечье лицо и стройная фигурка автоматной мушки. В тот краткий миг, когда боек, сорвавшись с курка, мчится к капсюлю, Павел понял; ему не удалось опередить, ему не удалось выстрелить первым. И он успел принять единственно верное решение – мгновенно опрокинулся навзничь. В момент падения ощутил, будто тепловатый ветерок пахнул в лицо. И резкий, чуть отставший посвист. Мелькнула старая, как самая старая пищаль, мысль: свистит, значит не моя… При падении шляпа надвинулась на лоб, так что глаза можно было не закрывать. К тому же довольно высокая трава скрыл Павла от напавших.

Послышался хриплый, простуженный голос:

– Видали? Срезал наповал одной очередью!

Ему откликнулся другой голос:

– Срезать-то срезал, а вдруг не наповал?

– Подойди, ткни заточкой для верности.

Лежа на рюкзаке, Павел осторожно отстегнул лямки рюкзака, проверил курок ружья. Он знал, что курок взведен, но все равно проверил. Теперь жизнь зависела от любой мелочи. Впрочем, он понимал, шансов у него почти нет. Единственная надежда на быстроту, и на то, что тот, с автоматом, подойдет вместе со всеми, тогда в молниеносной рукопашной автомат будет бесполезен. Совсем близко зашелестела трава. Из-под полей шляпы Павел наблюдал за бандитами. Один, громадный верзила, остановился метрах в полутора, сунув руки в карманы и держа двустволку под мышкой. Павлу показалось, что и лицом, и фигурой он являл собой жутчайшее разочарование. Другой, молодой, щуплый, с отвислыми губами, которые он беспрестанно облизывал, испуганно вскрикнул:

– Он живой!..

Послышался повелительный голос бандита с автоматом, оставшегося на месте:

– Ткни, говорю, заточкой!

Молодой быстро склонился, сунул пальцы за голенище. В то же мгновение Павел вскинул ногу и жесткий край подошвы кирзача пришелся парню в висок, в аккурат над ухом, где имеется слабенькая косточка, которую можно проломить и костяшками пальцев, если уметь бить. Все произошло на одном движении, Павел взвился, как раскручивающаяся пружина. Вот он уже на ногах, и с разворота врезал прикладом под ухо верзиле. Тот даже рук из карманов вытащить не успел. Павел ушел в сторону, и вот уже третий на линии выстрела; стоит, падла, у пихты и автомат в руках. Партизан, бля… Реакция у бандюги оказалась быстрой; ружейный выстрел и автоматная очередь прозвучали одновременно. Павла будто ломом ударило по ноге, по руке, рвануло бок. Пули сбили его на землю, но он тут же вскочил; пригодилась наука дяди Гоши, ему удалось мгновенно подавить болевой шок. Встал, прислонившись спиной к березке. Раненая нога не подломилась, вот и славненько, значит, кость не задело. Где же четвертый? Он лихорадочно шарил взглядом вокруг, одновременно пытаясь вытащить патрон из патронташа, но по пальцам стекала кровь, они скользили по гладкой латуни гильзы, и никак не могли ее захватить и вытащить из тугой ячейки.

Позади послышался шелест травы. Не отрывая спины от березки, Павел быстро переступил ногами, развернулся вокруг тоненького стволика, и оказался лицом к лицу с оставшимся бандитом. Медленно, вразвалочку, к Павлу подходил коренастый, толстоватый, но не рыхлый, человек, с большой, начавшей лысеть головой, сидящей на толстой, налитой шее. Человек был странно похож на двухпудовую гирю; именно – на двухпудовую, а не полуторку, или пудовик. В руке он держал топор.

Добродушно усмехаясь, и перехватывая топор поудобнее для удара, он произнес:

– Брось пушку-то…

И шагнул, вперед занося топор в косом замахе.

Перехватив ружье за цевье, так, чтобы оно сбалансировалось в руке, и, наметив для удара стволом глаз, Павел усмехнулся про себя, подумал: нашел быка на бойне… Мы еще поглядим, кто кого…

Бандит сделал последний шаг, и тут за его спиной из травы тенью возник Вагай. Инстинкт зверовой лайки сработал мгновенно – Вагай с разбега вцепился бандиту в промежность, и, взрыв землю широко распластанными лапами, осадил его назад. Тут же отпустив, метнулся в сторону. Поединок с человеком пес начал как с медведем, отвлекая его от хозяина, пахнущего кровью и яростью, и подставляя под выстрел. Бандит дико заорал, повернулся, и в тот же момент, с хриплым, яростным выдыхом-выкриком, падая вперед, вкладывая в бросок все остатки сил, стремительно выбрасывая вперед руку с ружьем, Павел ударил стволом в основание черепа, прямо в эту налитую шею, с ужасом поняв, что ствол не пробьет эту подушку сала, и не достанет до атланта… Павел еще успел увидеть, как Вагай, растопырив передние лапы, напрыгнул на упавшего бандита и рванул клыками его горло.

Усилием воли Павлу все же удалось удержать ускользающее сознание, разогнать тьму, застлавшую глаза. Да и Вагай помог; с жалобным скулежом обмусолил языком все лицо, даже попытался зализывать рану на боку. Эта-то боль и привела Павла окончательно в чувство. Прислушиваясь к звону в ушах, пополз к бандиту. С ним было все кончено. Из разорванной шейной артерии толчками била кровь. Глаза, уставившиеся в темнеющее небо, быстро стекленели. У Павла не было ни сил, ни желания разбираться, что прикончило бандита; ствол ружья, или клык Вагая? Он пополз к двум другим. Молодой тоже тихонько остывал. Павел бил его не жалея, височная косточка была глубоко вмята в череп. А верзила был жив, несмотря на то, что левое ухо и скула были расшиблены прикладом вдрызг. Пошарив в кармане, Павел нашел огрызок капронового шнура. Связать бандиту запястья, его не хватало, тогда Павел жестоко стянул верзиле за спиной большие пальцы рук. К четвертому можно было не ползти. Павел знал, что тридцатиграммовая пуля системы Бреннеке попала ему точно в грудь. Да и Вагай уже к нему сбегал, обнюхал, и равнодушно притрусил назад.

В ушах звенело, свистело, волнами наплывала темнота, когда Павел, наконец, добрался до своего рюкзака. Вел его уже только инстинкт. Осталась лишь одна мысль, бившаяся где-то глубоко-глубоко в мозгу: если он потеряет сознание, то уже не очнется – окончательно истечет кровью. Кое-как развязав зубами шнурок, стягивающий горловину рюкзака, Павел достал флягу, зубами отвинтил колпачок, и сделал несколько глотков. Терпкий, жгучий настой освежил и отогнал наплывающую черноту. Только тогда Павел достал пакет с аптечкой. Четырех индивидуальных пакетов было явно мало для его ран. Сильнее всего кровь шла из пробитой левой ноги. Штанина напиталась кровью, кровью наполнился сапог, и она уже превратилась в студень, черный, поблескивающий в свете всплывшей над верхушками деревьев гигантской луны.

Вспоров штанину ножом, Павел принялся бинтовать рану, щедро пропитав марлевый тампон настоем из фляги. Рана оказалась сквозной, да и чего ожидать от "Калашникова", калибра семь шестьдесят две, на таком расстоянии? Его немножко успокаивало, что кость не задета, все же он сможет идти. Ползти шестьдесят километров намного труднее.

Бандит пришел в себя, но не двигался. Лежа на боку, неловко подогнув голову, искоса глядел на Павла. Сняв штормовку и рубашку, Павел разглядывал раны. Руку, и бок, видимо, задело одной пулей. Слегка зацепив трицепс, пуля скользнула по ребрам. Рана не опасная, но крови из нее вытекло много. Павлу повезло, автоматная очередь лишь кончиком, чуть-чуть, задела его. Паршивым стрелком оказался бандит.

Когда Павел закончил бинтовать раны, бандит зашевелился. С трудом сел, напряженно склонившись вперед. Вагай метнулся к нему, поставил одну лапу на плечо, и весь напружинившись, зарычал в самое лицо. Не обращая внимания на это, бандит смотрел на Павла. Тот медленным движением поднял с земли свое ружье, надавил пальцем на ключ, ствол опустился под собственной тяжестью, экстрактор легко вытолкнул гильзу. Если бы гильзу раздуло в патроннике, вряд ли бы он смог ее вытащить. Перезарядив ружье, и еще ни на что не решившись, он взвел курок. Ослабевшая рука еле-еле держала ружье на весу, ствол качался; вверх-вниз, вверх-вниз… Пришлось опереть ствол о сапог.

При свете луны Павел разглядывал бандита. По виду молодой, младше Павла, огромный мужичина. Лицо спокойное и как бы отрешенное; ни страха, ни ненависти, и еще бесконечная усталость в выражении лица, во всей скорченной фигуре. Левая половина лица уже распухла от жестокого удара прикладом, ухо оттопырилось и размером стало раза в два больше обычного. Непрошеная жалость коснулась сердца Павла.

Разлепив спекшиеся губы, бандит хрипло выговорил:

– Ну, чего ждешь? Кончай быстрей…

– Куда торопиться? Успеется… – протянул Павел, постепенно осознавая, что у него нет иного выхода, кроме как убить этого человека. И бандит осознал это первым.

– Это точно… – криво ухмыльнулся бандит. – Вместе подыхать придется. Не доползешь ты до жилухи. Кровью истекешь… Стреляй, что ли… Чего изгаляешься?

– Я не изгаляюсь. Просто, интересно узнать, чего это вы на меня охоту устроили?

– Не ясно, что ль? У тебя деньги, документы…

– Да-а… Денег у меня – вагон и маленькая тележка… – усмехнулся Павел. – Издалека топаете? Что-то не припомню здесь поблизости лагерей…

– Издалека-а…

Павел уже чувствовал, что не сможет убить этого человека. Не надо было затевать разговор. Хотя иного выхода у него не было. Он опасен. Он черт знает как опасен! Стоит только пойти дальше, он в момент освободится от веревок, и в два счета нагонит… Похоже, бандит и сам желал поскорее отправиться на тот свет. Он даже не пытался заискивать, клянчить жизнь, чего-то обещать. Он просто сидел и ждал. Победитель пожелал поговорить? Можно и поговорить…

– За что сидели-то? – как можно равнодушнее спросил Павел, чтобы набрать злости, которой ему явно не хватит, чтобы надавить на тугой спуск.

– Этот, – указал кивком головы на молодого, с отвислыми губами, – девчонку изнасиловал, потом облил бензином и поджег…

С Павла, будто разом всю кожу содрали. Он чуть не нажал на спуск от боли и ненависти. Но палец не подчинился импульсу. А бандит продолжал:

– Тот вон, с автоматом, многих замочил. Сколько, не знаю. Может, и калеками многих оставил. Ночами с мешочком дроби промышлял. Шапки, шарфы, сапоги, дубленки снимал с оглоушенных. Многие, поди, в беспамятстве лежа, обмораживались… Тот вон, сзади тебя, сам никого не убил. Однако из всех самый страшный человек. Все норовил чужими руками…

Бандит замолчал.

– Ну, а ты?.. – поторопил его Павел.

– Я?.. Я, паря, сидел за то, что пушнину налево сплавлял. А когда в побег пошли, прапорщика зарезал. Так что, кончай быстрей, да топай до жилухи. Можа и доберешься…

– Я не тороплюсь… Почему в побег пошли?

– Почему, почему… По воле соскучились… – он помолчал, о чем-то раздумывая, затем договорил: – Вон у того, который сзади тебя, камешки в воротнике зашиты. Дорогие камешки…

Протянув руку, Павел ощупал заскорузлый от крови воротник бушлата. Там, действительно, были какие-то скользкие твердые горошины. Вытащив нож, он отхватил оба уголка и высыпал содержимое на ладонь. В лунном свете призрачно поблескивали крупные, окатанные стекляшки. Он поднял голову, посмотрел на бандита. Тот сидел скорчившись, прикрыв глаза и, казалось, был равнодушен ко всему на свете. "Зачем он сказал про камни?" – подумал Павел. – "Откупиться хочет?"

– Не сомневайся, настоящие… – усмехнулся бандит, открывая один глаз, второй не открывался, заплыл кровоподтеком. – Ну, понял теперь? Одному из нас отсюда тропы нет.

Вдруг, извернувшись, он одним махом вскочил на ноги, и бросился на Павла. Но Вагай был начеку. Вцепившись в штаны, он одним рывком свалил бандита на землю, укусил за лицо, и, поставив лапы ему на грудь, свирепо зарычал. И тут Павел понял, что бандит сознательно провоцирует его на выстрел.

– Вагай, ко мне!

Пес нехотя подошел к Павлу, вильнул хвостом, сел рядом.

– Сволочь ты! Чего измываешься? – в голосе верзилы слышались слезы.

Павел набрал в грудь побольше воздуха, и что было сил даванул на спуск, ожидая мягкого толчка в руку. Но ничего не произошло, даже боек не щелкнул, а палец аж судорогой свело.

Бандит снова зашевелился, сел, сказал:

– Ну и зверюга у тебя… Один медведя держит?

– Не знаю, не пробовал… – рассеянно обронил Павел.

Творилась какая-то мистика; палец не смог нажать на спуск.

Бандит проговорил без злости, несмотря на то, что из разорванной щеки капала кровь:

– С такой собакой доберешься… Пятьдесят верст всего… Говорил я этим дуракам, нечего шалить в тайге. Хоть и длинные в ней дороги, но мало их, и шибко редко пересекаются, и на любом пересечении своего знакомца запросто встретить можно…

Павел сунул камни в нагрудный кармашек рубашки, застегнул, да еще и булавкой заколол. Дополз до бандита с автоматом. Уперев приклад автомата в землю, выпустил оставшиеся в рожке патроны в небо. Запасного рожка не оказалось. Потом пополз к верзиле. Когда отстегивал его патронташ, бандит тихо, потрясенно сказал:

– Ну и дурак же ты, парень…

– Может, это не самая большая дурость в жизни, кого-нибудь не убить, кого следовало бы по всем статьям… – хмуро пробурчал Павел.

Смутно надеясь, что такую частую стрельбу кто-нибудь услышит и заподозрит неладное, Павел расстрелял и все ружейные патроны в небо.

Павлу не хотелось ждать рассвета на этой прогалине, воняющей пороховой гарью, кровью и смертью. Срубить на костыль березку, спасшую его от смерти, рука не поднялась, и он ползком дополз до леса, и уже там, еле разглядев при свете луны, срубил ножом тоненькую осинку, с развилкой.

Он брел в лесную темень, Вагай тащился следом, поминутно оглядываясь, скаля клыки и топорща шерсть на загривке.

На рассвете Павел вышел к тому проклятому ложку…

Вот оно! Он из той давешней истории не помнил, что верзила ему признался, что зарезал прапорщика… Тьфу ты… Тут же помрачнел Павел. Зачем же волок тогда на себе? Рисковал, что загребет какой-нибудь сельский Аниськин, увидя побитую физиономию и порванную собакой щеку… А главное, почему камни не забрал?

Сидела какая-то заноза, беспокоила Павла, но он никак не мог сообразить, или вспомнить, что именно его беспокоило.

– Ладно, надо ждать Гонтарев ход… – пробормотал Павел, вылезая из шезлонга.

Ольга уже ушла, завтрак ждал Павла на столе. Павел ел с расчетливой поспешностью, чтобы успеть к приходу милиции. Но они все не шли и не шли. Он напился чаю и уже подумывал, а не засесть ли за стол? Когда послышался телефонный звонок. Взяв трубку, он нейтрально сказал:

– Алло-о?..

– Пашка? Ты? – послышался жизнерадостный голос Димыча.

– А кто ж еще тут может быть, если я в командировки не езжу?

– Дурак ты, Пашка! – серьезно выговорил Димыч. – И шутки у тебя дурацкие…

– Да это так, Димыч… Я ж крутой криминальный роман начинаю писать, в образ вхожу… Ну, чего звонишь?

– Да то и звоню, что Венечка не раскололся. Видимо понял, что у меня ничего нет, а может и маляву кинули. Короче, он поставил все на кон, и выиграл. Отпустили мы его, еще вчера. Я тебе звонил, но тебя дома уже не было. Ты, как раз, пошел ректору физиономию бить. Ну, Пашка, ты и учуди-ил! Самому ректору физию начистил…

– Откуда ты знаешь?

– Телевизор смотрю. Ни одних новостей не пропускаю. Иногда помогает дело побыстрее двигать, когда общую картину в городе представляешь. Как ты теперь выкручиваться будешь? Он же заяву накатает в районное отделение. А это мелкое хулиганство, себе забрать я уж никак не смогу…

– Не суетись, Димыч! Сам справлюсь. Зато, представляешь, если он не накатает заяву?..

– Что, что-о?! – Димыч просек моментально. – Ты хочешь сказать, что если он не накатает заяву, это будет косвенным подтверждением того, что он тебя заказал?

– Вот именно!

– Паша, а ты голова-а… Не хочешь ко мне в отдел пойти опером? – но тут же он хохотнул, и сказал: – Но если он очень умный, то сразу накатает заяву, потому как поймет, что если не накатает, то мы поймем, что он тебя заказал…

– Чего-о?!

– Того. Если так уж сильно захотелось набить морду, ну и бил бы без всяких заморочек. А теперь повертишься на допросах у этих лейтенантиков. Они ж на таких, как ты лохах, лишние звездочки получают. Даже если тебя всего на пятнадцать суток засадят. А тут можно нарыть и злостное хулиганство, и даже попытку убийства присобачить, если знать, как заявление составить, да как протоколы вести. Ладно, Паша, надо бандюков спровоцировать что ли? Чтобы ты попал в разряд потерпевших. Тогда можно официально расследование начать, и твое хулиганство можно будет представить необходимой самообороной, даже если Гонтарь ни при чем. Но ведь как ловко действуют! Не придерешься… Пока, Паша… – и Димыч положил трубку.

Помимо воли в животе у Павла рос страх. Подозрение, что его заказал Гонтарь, как-то не вызывало страха; Гонтарь был злом давнишним, привычным. А тут выходило, что какие-то весьма, и весьма решительные люди желают Павла отправить на тот свет. Только вот действуют как-то нерасторопно; и топтуны-то засветились, и убийцы какие-то неквалифицированные оказались…

Засесть за стол, не получилось. Павел абсолютно не мог сосредоточиться, в ожидании приезда ментов. А потому он оделся, спрятал в тайник нож с наганом, и пошел на работу. По дороге подумал, что его могли и хватиться; он уже даже не через день на работу ходит, а через два. По пути пару раз проверившись, убедился, что слежки нет. Маячили какие-то парень с девушкой на пределе видимости, но, похоже, они были до ушей поглощены друг другом. Перейдя оживленную магистраль, Павел по тихому переулку, с двумя рядами старых толстенных тополей, подходил к школе, когда увидел парня, неторопливо идущего ему навстречу. Парень даже не посмотрел на Павла, шел, сосредоточенно уставясь в землю, и о чем-то напряженно думал. Павел чисто машинально проводил его взглядом, держа на самом краю зрительного поля, а потом только глядя на его тень. И вдруг, тень резко дернулась, вытянула руку. Павел присел, и молниеносно ушел в сторону. Послышался хлопок с присвистом, рядом всплеснул фонтанчик серой, нашпигованной угольным шлаком земли. Павел никогда не слышал звука пистолетного выстрела, когда пистолет оснащен глушителем, но сразу же понял, что это он. И Павел принялся качать "китайский маятник", про который сначала вычитал в книге Богомолова про контрразведчиков, а потом дядя Гоша наглядно показал ему, как это делается. Киллер, привыкший стрелять жирных кроликов, распялив рот и выпучив глаза от изумления, пальнул два раза, но не попал. Павел прыгал перед ним, как взбесившаяся лягушка, а киллер, наконец, придя в себя, оскалился по-собачьи, и дергал стволом вслед за Павлом, но никак не мог поймать на мушку. А Павел, наконец, допрыгал до толстенного тополя, и скользнул за ствол. Топоча как теленок, сопя с присвистом, киллер добежал до тополя, и уже обходил его слева от Павла, но Павел не стал крутиться вокруг ствола, чего, наверное, ожидал от него киллер, а нанес удар полусогнутой ногой назад с разворота, как бы обтекая ногой ствол тополя. Доморощенные каратисты называют этот удар "ура-мамаша", а дядя Гоша, показавший несколько разновидностей его, никак не называл. Тем не менее, каблук Павла угодил во что-то мягкое, киллер утробно хрюкнул, и, сложившись пополам, отвалился в сторону, однако пистолета не выпустил. Павел обошел ствол тополя, киллер стоял, скрючившись, но, тем не менее, попытался вскинуть пистолет. Павел хлестко поддел ступней его запястье, пистолет тяжело шлепнулся на землю. Тут же развернувшись, Павел другой ногой ударил киллера в пах, и, кувыркнувшись, подхватил с земли пистолет. Киллер, мгновенно осознав, что напоролся на достойного противника, пустился наутек. В горячке Павел два раза выстрелил, не видя мушки, видя только удаляющуюся спину, однако не попал. Попытался взять себя в руки, хладнокровно совместить прорезь прицела с мушкой, но тут сообразил, что мушку и цель разделяет толстый глушитель, кое-как навел его на качающуюся спину. Но парень уже нырял в "жигуленок", неизвестно откуда вывернувшийся. Павел высадил по "жигуленку" все, оставшиеся в обойме патроны, но ни разу не попал даже в машину. Да-а… Из пистолета стрелять, это не то, что из дробовика навскидку дробью…

Поспешно оглянувшись, и не увидя никого на пустынной улице, Павел сунул пистолет в сумку. И торопливо зашагал к школе. Руки и ноги, и, кажется, даже кишки, пробирала внутренняя дрожь запоздалого страха. Он бормотал машинально:

– Вот те и Беркут… Вот те и Гонтарь… Вот те и Беркут… Вот те и Гонтарь…

В школе он первым делом кинулся к телефону, но вахтерша злорадно спросила:

– Что, позвонить?..

– Ага… Срочно надо…

– Не получится! Отключили телефон за неуплату…

Павел обежал все окрестности, но не нашел ни одного исправного телефона. Правда, на автобусной остановке стоял целый ряд телефонов-автоматов, но все они уже были новомодными карточными. Плюнув, он вернулся в школу. Света в слесарке не было, оказалось, и электричество отключили за неуплату. Только успел спрятать трофейный пистолет, заложив его прямо на верстаке несколькими вентилями, как в дверях нарисовались три фигуры с автоматами и одна без автомата, но это была длинная и сутулая фигура старшего лейтенанта, местного участкового.

Участковый строго сказал:

– Вы Павел Яковлевич Лоскутов?

– Да вроде я… – врастяжку протянул Павел.

– Не паясничайте! Вас приглашают в райотдел по поводу совершенного вами злостного хулиганства.

– Помилуйте, старший лейтенант! – вскричал Павел. – Меня же избили, и меня же заподозрили в злостном хулиганстве. Или вы усматриваете факт злостного хулиганства в том, что я упорно лупил своей физиономией по чьим-то кулакам?!

Лейтенант попытался придать себе грозный вид, заорал:

– Не издевайтесь! А то пойдете в наручниках.

Но грозный вид придать своей унылой физиономии ему было трудно. Три сержанта, топтавшиеся у него за спиной, с любопытством разглядывали обстановку в слесарке. Павел пожал плечами, повесил на плечо свою сумочку и пошел к выходу. В дверях остановился, спросил:

– Могу ли я хотя бы администрацию поставить в известность?

– Зачем? Вам дадут повестку, если, конечно, не посадят в КПЗ.

Под конвоем четверых милиционеров с автоматами его провели в школьный двор, и под взглядами ребятишек, копавшихся на пришкольном участке, посадили в патрульную машину, расписанную номерами и украшенную мигалками. Ухмыляясь, Павел подумал; завтра по всей округе разнесется весть, что арестовали самого главного мафиози города, а в школьном бассейне нашли склад оружия.

Еще больше его рассмешило то, что привели его в знакомую по позапрошлому году комнату, и за столом сидели все те же; капитан Кондратьев и старший лейтенант Гришин. Капитан, при виде Павла, сразу схватился за голову, и не смог скрыть свой испуг. Гришин, наоборот, сидел совершенно спокойно, и сверлил Павла специфическим ментовским взглядом.

Капитан тихо проговорил:

– Сань, ты новости по телевизору смотришь?

– Да ты что, какие новости?! У меня жена молодая…

– Ну вот, а у меня старая, поэтому я смотрю. Влипли мы с тобой, Санек, опять нам не видать звездочек…

Павел сокрушенно покачал головой, сделал скорбное лицо.

Капитан Кондратьев сделал строгое лицо, задал первый вопрос:

– Гражданин Лоскутов, что вы можете сказать по факту избиения вами ректора Университета гражданина Гонтаря?

– Помилуйте, граждане следователи! Это он меня избил, а я его и не трогал даже; так только, уворачивался, пытался придерживать. Но попробуй, удержи бывшего боксера, к тому же мастера спорта… Давайте, я лучше напишу все, как было…

Оба милиционера молча, терпеливо ждали, пока Павел излагал свою версию происшествия. Наконец, дописал, расписался, поставил дату. Приобщил к показаниям бумагу из травмпункта. Капитан принялся читать, потом перечитал, после чего взвыл благим матом:

– И за что же ты нас так подставил, козел пархатый?!

Павел проговорил дружелюбно:

– За козла ответишь, капитан… А вот – пархатый… Эт, ты зря… Только погляди на карту, сколько деревень по Сибири мою фамилию носят… Мой прадед с Ермаком в Сибирь пришел, а евреи тут гораздо позже появились, когда купцы обустроились, и несказанно разбогатели.

– Эй, Вась, ты бы полегче, а? – робко подал голос старлей.

– Чего полегче?! Ты только сравни; заявление ректора – бред пьяного параноика. А показания Павла Яковлевича – ясны, логически выверены, и железно замотивированы. Ты только погляди: – Когда я потребовал, чтобы Лоскутов покинул мой кабинет, он предложил мне совершить гомосексуальный половой акт. При этом снял брюки, повернулся ко мне задом и наклонился…

– О, Господи… – потрясенно прошептал Павел. – Что будет, если мои жена и любовница узнают, что я педераст, к тому же пассивный…

Капитан продолжал:

– Тогда я повторно предложил ему покинуть кабинет. А Лоскутов взял телефон и ударил им себя по лицу два раза. После чего я вскочил с кресла, а Лоскутов ударил меня лицом по голове.

– Я еще и мазохист… – с убитым видом пробормотал Павел.

Дочитав, капитан спросил:

– Вы всерьез решили мириться с Гонтарем? А из-за чего ссора-то была?

– Так он же меня из аспирантов выгнал, а потом и вообще из Университета по тридцать третьей… Дело в том, что я догадался – он подставил своего соперника под лосиные копыта.

– Ну, а чего сейчас-то собрались мириться?

– Да потому, что меня за последнюю неделю два раза пытались убить, ну, я и подумал, что это Гонтарь меня заказал. Вот и пошел поговорить мирно, что нет у меня на него ничего, и не собираюсь я его топить. А он от такой наглости буквально осатанел; как заорет, да я тебе эту бутылку в задницу вобью! И от злости схватил телефон, да как засветил мне по уху. Ну, и что мне оставалось?.. Только бежать поскорее из кабинета, он же мастер спорта по боксу. Дак он меня не выпускал, мудохал, как грушу…

Капитан вдруг злорадно усмехнулся:

– А мы вот отдадим обломки телефона и бутылку на экспертизу, и все будет ясненько.

– А бутылка-то у вас откуда? Гонтарь еще при мне ее начал распивать, когда я после нокаута очнулся у него на ковре?

– Какого нокаута? – оторопело переспросил капитан.

– Ну, какого? Он мне врезал в челюсть, после чего я отключился. Очнулся, а он сидит, мой коньяк пьет…

Капитан долго сидел, уставясь в Павла, наконец, переспросил:

– А вы уверены, что там его отпечатки имеются?

– Конечно, уверен…

– Ладно… – капитан прошел к сейфу, достал из него бутылку, аккуратно упакованную в полиэтиленовый пакет, кивнул напарнику: – Тащи три стакана, Санек…

– Ты что, Вась?.. Это ж вещьдок…

– Нам этот вещьдок любой судья в задницы запихнет, предварительно разбив о наши дубовые головы. Да и ребята в экспертном отделе все равно выпьют, чаю нальют, и будут, честно глядя в глаза, твердить, что так и було. Этот вещьдок ведь не по убойной статье проходит… Ты прикидываешь, какая абракадабра получается? На телефоне отпечатков пальцев Лоскутова нет, на бутылке тоже, а как раз, полно отпечатков Гонтаря…

Осторожно прихватив бутылку за краешек горлышка и дно, капитан разлил коньяк в три стакана. Снова засунув бутылку в полиэтиленовый мешок, спрятал ее в сейф, взял стакан, сказал:

– Ну, Павел Яковлевич, за вашу удачу. Может, и нас с Саней в каком-нибудь романе опишете…

– В каком романе? Ты что, Вась?..

– Я тебе говорю, новости надо смотреть. Перед тобой сидит знаменитый писатель детективного жанра, а ты Шерлока Холмса из себя лепишь.

– Да ну?! Гонишь ведь?..

Капитан пожал плечами, звякнул своим стаканом о стакан Павла, и одним глотком отпив полстакана, спросил:

– А правда, что ректор замочил преподавателя?

– Ага… – сказал Павел безмятежно. – Я по следам все узнал… – и тоже отпил из стакана. Коньяк был не плох.

– Дела-а… Так вы ему за это, морду набили?

– За все… – Павел посмурнел, проворчал нехотя: – И за Валерку, и за свою поломанную жизнь…

– Ну, где ж у вас жизнь поломанная?! Знаменитый писатель… Гонорары в баксах…

– А куда деть полтора десятка лет нищеты и безысходности?..

– Ну… Эт, да… Эт, конечно…

– Я на него еще и заявление напишу. Дайте-ка листок бумаги…

Пока Павел писал, милиционеры допили коньяк и терпеливо сидели у стола, дожидаясь, пока он образно опишет, как Гонтарь его избивал в своем кабинете. Потом присовокупил еще и оскорбительное обвинение в пассивном педерастизме, и потребовал возмещения морального ущерба.

Капитан взял его заявление, тяжко вздохнул, поместил в тощую папку, папку взвесил на руке, еще раз вздохнул, проговорил мрачно:

– Сдается мне, что эту папочку скоро одной рукой не поднимешь…

Павел сказал:

– Капитан, похоже, со времени нашей последней встречи вы основательно пообтерлись?..

– Да уж… Я теперь не то что не надеюсь на пенсию генералом выйти, но даже и полковником…

– Вот что, ребята, плюньте вы на все, и пойдемте где-нибудь посидим, я угощаю. А начальнику скажете, что пошли с подозреваемым следственный эксперимент проводить.

Молчаливый Сашка сказал:

– А что, Вась? Ну ее… Эту работу… Все равно всю не переделаешь, всех преступников не переловишь… А когда еще доведется выпить с настоящим писателем, да к тому же детективщиком? Ребята от зависти сдохнут…

– Пошли! – капитан решительно поднялся из-за стола.

Они приземлились неподалеку от райотдела. Когда-то здесь было кафе-мороженое, со стеклянной стеной, за которой мелькал и ревел бесконечный поток легкового и грузового автотранспорта, потому как здесь проходил въезд на мост. Нынешние же владельцы кафе напихали какого-то звукоизолятора между стеклами, поэтому было тихо, был уютный полумрак, и столики были отгорожены друг от друга перегородками, обитыми чем-то мягким и зеленым.

Поскольку это не был ресторан, напитки тут продавались с минимальной наценкой, и Павел сразу заказал бутылку водки и много пива. "Много", официант понял по-своему, притащил трехлитровый кувшин, и еще три литровых фужера.

Оглядывая обстановку, Павел сказал:

– Поверите, впервые в жизни сижу в ресторане.

Василий, выхлебав полфужера пива, прижмурился как кот и сказал:

– Это не ресторан, а забегаловка…

– Все равно, раньше даже в таких забегаловках не бывал.

– Чем же ты занимался, а, Яковлич? – проговорил капитан уже с приятельской фамильярностью.

– Я, Василь, учился, науку двигал, и спортом занимался, а спиртного в рот не брал.

Павел разлил по первой, поднял свой фужер, сказал:

– Ну, за то, чтобы вы побольше преступников ловили…

– Типун тебе на язык, Яковлич…

– Эт, почему же? – удивился Павел.

– Потому. Сейчас преступления совершаются самым примитивным, костоломным образом, и за преступником долго бегать не надо. Практически, он так уверен в своей безнаказанности, что толком и не прячет следы. Так что, сейчас, теоретически, можно раскрыть любое преступление. И твое пожелание, ловить побольше преступников, становится пожеланием, большего числа преступлений.

– Заковыристо… Ну, хорошо. За то, чтобы вы переловили всех преступников.

– Еще лучше… И остаться потом без работы… Мы ж ничего больше не умеем.

– Все, Василь, сам тост говори!

– Давайте без тоста. За хорошего человека Павла Яковлевича Лоскутова, – выпив, Василий договорил: – Как я тебя ненавидел, Яковлич, в позапрошлом году… Мне ж всерьез светила большая звезда меж двух просветов.

– Ну, извини, Василь. Не мог я из-за Коляна на нары отправляться. Да и представь, как бы ты глядел в глаза человечеству, засадив меня за решетку?

– А все-таки, Яковлич, два года спать ночами не могу, из-за чего сыр-бор разгорелся? Из-за чего они на тебя наехали? Я уже давно понял, что у тебя иного выхода не было, как только мочить главаря. Но ради Христа, скажи, в чем интрига?!

– Не могу, Вася, – Павел вздохнул. – История-то еще не закончилась. А у меня семья, она пострадать может. Я то еще может и отмахаюсь, но они могут семью… Давайте я лучше расскажу, как Гонтарь совершил идеальное убийство?..

Они основательно набрались. У Павла просветлело в мозгу, когда он стоял по плечи в воде, и течение мотало его из стороны в сторону, а под ногами мягко осыпались барханчики песка. Неподалеку, на берегу, сидел Сашка, обставясь полторашками с пивом, а Василий, стоял у самого уреза воды, и, потрясая пистолетом, орал в сторону города:

– Яковлич! Ты только скажи, кто – мы эту мафию всю раком переставим!..

Павел не помнил, как они вышли из забегаловки, и как переправлялись на остров за мостом.

Хоть Павел и отказывался, оба новых приятеля проводили его до дому. Потом долго прощались возле калитки, настрого приказали, как только появится какой никакой киллер, чтоб звонил. Они враз разберутся с любым киллером.

Павел с наслаждением принял прохладный душ и сел ужинать, только теперь Ольга разобрала, что он пьян в доску. Она всплеснула руками:

– Господи, Паша! Да где ж ты так набрался?.. А за тобой сегодня опять милиция приезжала…

– Вот с ними и набрался…

– Гос-споди… Ничего не понимаю!

– Чего тут не понять? Гонтарь заявление написал…

– А с милиционерами, почему пил?

– Дак ведь вещьдок пришлось на троих распить, а потом решили добавить…

Павел принялся за еду, а Ольга сидела, и только глазами хлопала, пытаясь переварить сказанное. Денис с Ксенией уже спали, Анна Сергеевна дремала у телевизора по своей привычке.

После ужина он еле добрался до постели. Только ткнулся головой в подушку, как тут же уснул.

Утром, проснувшись, первым делом злорадно подумал, как Гонтарю придется вертеться. Васька с Сашкой сегодня его вызовут, и предъявят протокол с заявлением Павла. Потрясут… Вволю потрясут хитромудрого Евгения Михалыча. Вот повертится, объясняя, почему ни на бутылке, ни на телефоне нет отпечатков пальцев Павла. А почему на бутылке как раз есть отпечатки Гонтаря, хоть тот и уверяет, что ее даже не касался. Он-то непривычен, сидеть под специфически-ментовскими взглядами.

Удивительно, но после вчерашнего никаких неприятных ощущений не было. Выйдя на кухню, обнаружил, что Ольга еще не ушла, торопливо доедала бутерброд с колбасой, запивая кофе.

– Что, сейчас похмеляться пойдешь? – спросила ядовито.

– С чего ты взяла? – спросил он удивленно.

– Ты же пьянствуешь каждый день…

– Ну и что? Я же не алкоголик, чтобы бежать похмеляться… Нормальный человек никогда, ни при каких обстоятельствах не должен пить с утра. Я и не пью…

Захватив полотенце, Павел вышел во двор. Ночь была прохладной, поэтому вода в бочке охладилась, и была неимоверно приятной. Когда, растираясь полотенцем, он вернулся в дом, Ольга уже ушла. Готовя себе обильный завтрак, он размышлял о вчерашнем происшествии. Попытка убийства как-то вылетела у него из головы в процессе допроса, и последующего загула с ментами. Но теперь неприятный холодок продирал по спине. Вчерашний киллер был профессионал, и не его беда, что нарвался на битого и травленого волка, к тому же насторожившегося из-за предыдущих нападений. Черт! Все подозрения против Гонтаря вылились в трагикомический фарс, надо начинать сначала; кто и за что его опять пытается убить? Значит, вывод Димыча, что его пасут не с целью убить, а что-то у него то ли узнать, то ли через него выйти на кого-то другого, оказался в корне неверен. Его как раз и хотят убить. Вот только за что??

Заноза, связанная с Гонтарем, так и осталась сидеть где-то глубоко внутри, и нет-нет, а давала о себе знать. Что-то такое все же было…

Позавтракав, он сел за машинку, и заставил себя не разгибаясь напечатать десять страниц своего космического боевика. Как обычно, рукописный черновик требовал минимальной правки, значит, компьютер Павлу будет весьма кстати. Действительно, столько черновой работы он перелопачивает… Пишет в тетрадках, потом перепечатывает, потом приходится еще раз перепечатывать некоторые страницы. Вот только одно неудобство; невозможно станет писать в самых невероятных местах: в шезлонге на солнышке, на берегу реки, на работе, или еще где… Черт! Есть же маленькие… Как их? Ноутбуки…

Сложив отпечатанные страницы в папку, к уже имеющейся там стопке, вышел в прихожую, подумал секунду, и набрал номер Димыча. Тут же послышался раздраженный голос:

– Астахов слушает!

– Димы-ыч, а это я. При-ивет… – тягуче проговорил Павел. – Опять с начальством поругался?

– Слушай, Пашка, откуда ты все узнаешь? Уже не первый раз безошибочно определяешь, что я с начальством поругался…

– Но ты же крутой опер! Найди протечку в своем окружении.

– Да я же только что от начальника…

– Димыч, у меня тут две плохие новости…

– Давай, начинай с самой плохой.

– А какая для тебя самая плохая? Что кореша твоего чуть не замочили, или, что Гонтарь меня не заказывал?

– Кто тебя опять мочить пытался? – спросил Димыч недовольным голосом.

– Киллер. На сей раз профессионал. Стрелял из тэ тэ с глушителем. Слушай, Димыч, у вас по городу парочка ментов не исчезала недавно?

– Да кто их знает? Половина личного состава в отпуске. Поди ж, разберись, исчез он, или к теще на блины в Пердиловку уехал? – проговорил Димыч хмуро. И тут же вдруг весело вскричал: – Пашка, и откуда же ты все узнаешь?! Как только чего-нибудь накопаю, тебе первому… Как родному… Я ж понимаю, тебе для сюжета каждая мелочь важна. Ты вот что, никуда не уходи, жди меня. Я сейчас к тебе подъеду, дело есть…

Павел удивился, что Димыч даже не пожелал выслушать, как его чуть не замочили, и, к тому же, приплел какой-то сюжет, однако, неторопливо одевшись, вышел во двор, и сел на лавочку. Димыч приехал поразительно быстро. Павел пошел ему навстречу, сказал, пожимая руку:

– Поехали в школу, а то я на работе уже не через день бываю, а через два…

Димыч приехал на ментвоском "Уазике", поэтому пока ехали к школе, молчали. Пожилой сержант умело крутил баранку. Вылезли на школьном дворе, снова вызвав ажиотаж среди отработчиков второй смены. Еще бы! Вчера увезли, и только сегодня привезли на том же ментовском луноходе…

Отпустив машину, Димыч терпеливо молчал до самого бассейна. Отперев дверь, Павел прошел к верстаку, раскопал пистолет, протянул Димычу, сказал:

– Может, на глушителе пальчики остались? На рукоятке-то мои…

Димыч достал из кармана полиэтиленовый мешочек, встряхнув за угол, развернул, сказал:

– Кидай сюда… Ну?..

– Что, ну?.. Иду вчера на работу, навстречу – парень. Прошел мимо, гаденыш, и сзади попытался… Но я тень краем глаза держал, успел уклониться, а потом и врезал. Он – бежать. Я остаток патронов из обоймы по нему высадил, но ни в него не попал, ни даже в машину.

– Фоторобот составить сможешь?

– Конечно. Я этого козла по гроб теперь не забуду…

– А номер машины?

– Толку-то?.. Наверняка угнанная, да и не разглядел я номера.

– Ладно, Паша… – Димыч прошел к столу, запихивая пистолет в карман, сказал: – Свет-то включи…

– Так, нету свету… Отключили за неуплату.

– Вот козлы! – с чувством сказал Димыч. – В каком сволочном государстве мы живем, а, Паша?

– В сволочном… А что делать? Дергать за рубежи? Староваты мы с тобой, начинать за бугром все сначала…

– Вот что, Паша, ты, конечно, можешь ничего не говорить, чтобы не нагружать меня излишним знанием, но тогда мне труднее будет тебе помочь. К тому же, теперь ты явный потерпевший, и можно возбуждать дело о покушении на тебя. Тех ментов, ты замочил и в прямом, и переносном смысле? Прибило их к берегу под Белояркой. Если бы унесло за Белоярку, то областники бы занимались, а так на мне повисли эти два жмурика… Так что, колись, Паша.

– Ты сначала скажи, настоящие это менты, или нет?

– А вот не скажу! Ты, этакая свинья, столько дней помалкивал, чего-то выжидал, а я злодея искал, который двух ментов со стволами мочканул…

– Ладно… – Павел тяжко вздохнул. – Прихватили они меня возле дома, сразу надели наручники, сунули в машину и повезли. Привезли в Прибрежный, ну и повели по берегу к лодочной станции. Там, знаешь? Бережок такой, с невысоким обрывчиком; река подрезает. Вот над этим обрывчиком идем, а у меня как-то нехорошо на сердце. Так не бывает, чтобы сержанты подозреваемого не в отдел повезли, а куда-то к черту на кулички… А тут еще, который впереди шел, слазил в карман и чем-то щелкнул, вроде как выкидной нож по звуку. Хоть я и не слышал, как щелкает хороший викидной нож. Что мне было делать? Я и засветил заднему своим коронным промеж ног, а потом добавил сомкнутыми кулаками в ухо, когда он зажался, он и кувыркнулся с обрывчика. Тут и второй на меня попер… Когда мне было разбираться, что мы на самом обрыве пляшем? Ну, я длинному тоже врезал от души, ногой по печени. Удар-то сам по себе неопасный, но он, видимо, рефлекторно воды крупно хлебанул…

– Это ты со скованными руками двоих положил?!

– Дак чего с лохов возьмешь? Они меня даже не обыскали. Сумочка так и висела у меня на плече… Ну, и повезло еще, что над обрывом шли…

– Ладно, Паша, успокойся; не менты это вовсе были. А вообще, непонятно кто. В картотеке ни отпечатков нет, ни опознать никто не может. Об исчезновении никто не заявлял. И вообще, Паша, у меня нюх на такие дела; либо носить мне после этого дела три звезды, либо совсем из органов турнут. Я мыслию склоняюсь к последнему…

– Так, может, и не надо дело возбуждать?

– И предоставить этим козлам возможность тебя шлепнуть неизвестно за что?

– А тебе легче станет, если ты будешь знать – за что?

– Паша, ты не задумывался, что ты своим юмором обидеть можешь?

– Ну, извини, Димыч… А почему ты к последнему мыслию склоняешься? Звучит-то как поэтически… Как у Гомера, или в "Слове о полку Игореве"…

– А потому, Паша, что из архива пропали все дела, в которых фигурировало твое имя. Даже то идиотское, когда ты с крыльца какого-то жлоба спустил. Это означает, что на бандюганов работает кто-то из трех человек, высшего руководства городской милиции. Так что, Паша, мы с тобой как две мухи на стене, а над нами уже занесена мухобойка. А что полагается делать мухе, чтобы не попасть под мухобойку?

– Летать, ессесно… – хмуро проворчал Павел.

– Да-а… В серьезную разработку тебя взяли весьма серьезные люди. Это элита криминала. Если, конечно, о таком дерьме можно говорить, как об элите… Главное, никак не могу понять, кто это, все же? То видно отчетливо профессионалов, то лепят какую-то туфту, как самые отъявленные дилетанты. Киллер, конечно, профессионал; именно так и совершаются заказные убийства, и в девяноста девяти случаев из ста это срабатывает. А ряженые менты – ну чистая самодеятельность! Утопить тебя пытались тоже весьма профессионально. В большинстве случаев такое срабатывает. Откуда ж им было знать, что ты крутой боец, и владеешь приемами боя в воде? Но вот плотное наблюдение на обоих пикниках, опять выпирает. Чтобы убить человека, к тому же такого, который везде ходит без охраны, не нужно столько информации; достаточно знать, где и когда чаще всего бывает. И меня совершенно с катушек сбило известие, что из архива пропали все дела, связанные с тобой. Это явный криминал поработал, к тому же высокого полета. Нормальный человек переснял бы, и все дела. А тут нагло забрали подлинники. А ну колись! Королеву или принцессу в последние тридцать лет не трахал? Может, спецслужбы нехилой империи ищут наследника престола?

– Да ты что, Димыч?! Правда, однажды вдруг захотелось трахнуть министра обороны…

– Кого-о?! Язова, что ли?

– Да ты что, Димыч?! Министра обороны Финляндии. Смотрю, значит, репортаж, как Горбачев в Финляндию полетел, а там крупным планом его с министром обороны снимают, а министр обороны – такой сексуальный, сексуальный! Сил нет. В этих трусиках-юбочке. Я тогда в первый раз увидел эту одежку. До нас-то мода еще не дошла…

– Кто-о?! Министр обороны президента в трусах встречает?! Ты что, Пашка? – у Димыча вдруг стал странным взгляд. – Господи, Паша, у тебя что, крыша поехала?

– Димыч, это у тебя крыша поехала. Ну почему бы министру обороны Финляндии не встретить нашего президента в изящной юбочке-трусиках? Это ж Европа…

– Тьфу ты… Там же министр обороны женщина…

– Ага. К тому же очень симпатичная и сексуальная.

– Ладно, Паша, давай завезем ствол на экспертизу, и пойдем где-нибудь посидим. Голова пухнет. До сих пор все было ясно: то группировки не поделили рынков, постреляли друг друга, то один бизнесмен у другого выгодных партнеров из-под носа увел – тоже стрельба, или взрыв. А тут, черт знает что! А мелкий криминал прижук. Вообще тишина и покой в криминальных кругах, некоторые даже раньше времени на моря подались. Обычно они на Кипр, или в Сочи в августе ездят, а тут косяком пошли.

– Слушай, Димыч! А может я носитель какого-нибудь вируса, который насмерть валит всех, у кого имеется преступная склонность?

Димыч с минуту подумал, потом сказал серьезно:

– Нет, тогда бы тебя снайпер уже давно хлопнул. Или бы из тебя всю кровь на вакцину вытянули. Я в одном фантастическом фильме видел… Я так полагаю, за тебя дерутся две группировки; одним ты нужен мертвым, а другой, наоборот, живым… Но тогда получается, у группировок слишком неравны силы; одни имеют возможность нанимать профессионалов, а другие пользуются услугами дилетантов. Но действуют-то как аккуратно, хоть и уроды!.. В городе за последнюю неделю не появилось ни одного лишнего трупа.

– А как ты узнаешь, лишний труп, или нет?

– Очень легко. Когда сцепятся две группировки, трупы валятся штабелями. А тут все замотивированы, я отслеживаю и причины, и мотивы.

Он достал из кармана мобильный телефон, набрал номер, коротко приказал, чтобы срочно прислали оперативную группу. Павел сказал:

– Хорошо живешь. Мобильник появился…

– А, это… Спонсор объявился. Снабдил всех начальников отделов телефонами. Да, чуть не забыл, мне Оксана велела передать, чтобы ты позвонил. Я уж не стал давать твой номер телефона, сам дашь, если положено…

– Спасибо Димыч, ты истинный интеллигент! Потрясающая щепетильность…

– А то! Пошли на то место, где в тебя стреляли. Щас группа приедет, может гильзы найдут, пули… Кто его знает, вдруг в каком эпизоде и фигурировал этот пистолетик?..

Они только подходили к месту покушения, когда с воем сирен из-за угла выскочили две машины с мигалками. Без спешки, вылезшие из них люди, остались стоять у машин, подошел только один, сказал, протягивая руку:

– Здорово, Димыч, – огляделся по сторонам, проговорил задумчиво: – Н-да-а… Идеальное место для заказного убийства; белый день, а на улице ни души…

– Слава Богу, что наши крутые клиенты не живут пока в этих убогих домишках. Тут в основном кухонными ножами и топорами убивают… – хмуро проворчал Димыч.

– Где труп?

– А вот он, рядом стоит.

– Да он, вроде как, живой…

– Но, тем не менее, в него на этом самом месте вчера стреляли вот из этого ствола, – и Димыч протянул эксперту, как догадался Павел, трофейный пистолет. Обернувшись к Павлу, Димыч добавил: – Ну вот, и в отдел не пришлось ехать.

Эксперт проворчал недовольно:

– А чего ж вчера не вызвали группу?

– Так ведь его вчера районщики забрали по факту злостного хулиганства, а потом он с ними вечером здорово загулял. Так что не до того было…

– По факту злостного хулиганства?!

– Новости смотришь? Видел в новостях интервью с известным писателем, которого избил ректор Университета?

– Так это он?!

– Ага, знакомься, мой кореш, Павел Лоскутов.

Пожимая руку Павлу, эксперт с завистью проговорил:

– Интересная у вас жизнь, у писателей; то вам ректоры физиономию бьют, то киллеры покушаются… – тут эксперта будто осенило, он воскликнул: – Димыч! Так ведь тут все ясно: ректор его и заказал! Иди, бери тепленьким…

– А зачем тогда физиономию бил? – серьезным тоном возразил Димыч.

– Н-да, это разрушает всю версию… – и, обращаясь к своим, крикнул: – Ребята, ищем пули и гильзы, – повернувшись к Павлу, спросил: – Не покажете ли примерные директрисы огня?

– Разумеется, – Павел прошел на то место, на котором он находился, когда киллер вскинул пистолет и открыл огонь.

Прикинув расстояние, эксперт присвистнул:

– Как же это он не попал в вас?

Павел скромно потупился:

– А я качал "китайский маятник"…

– А что это такое?! – еще больше изумился эксперт.

Тут вмешался Димыч:

– Я тебе потом расскажу, а пока давай быстрее размечай свои директрисы. Мне хотя бы по одной пуле и гильзе нужно.

– Да зачем они тебе? У тебя же ствол есть?

– Надо. Ствол стволом, а как я докажу, что он вчера палил ураганным огнем на этом месте? Клиент-то жив остался…

Оперативники, наконец, приступили к работе, но без особого энтузиазма, как показалось Павлу.

Димыч сказал:

– Ладно, пошли, тут они и без нас справятся.

И тут Павла осенило, он понял, какая заноза, связанная с Гонтарем, в нем сидела.

– Димы-ыч! М-мистика какая-то!.. Жену Гонтаря зовут Ирина Дмитриевна…

– Ну и что?

– Так звали мою бабку.

– И что тут мистического?

– Не знаю… Только, понимаешь, я теперь верю в мистику. В позапрошлом году, когда я даже еще не знал, что за мной открыта охота, мне предупреждение пришло…

– От кого? От американского дядюшки?

– Димыч, ты только не смейся, но перед тем, как я засек слежку, я выходил по малой нужде во двор, посмотрел на луну, и такой меня ужас обуял, ну прямо как перед смертью…

– Так-так… – Димыч изобразил предельную заинтересованность. – Ты, значить, неделю назад вышел помочиться на луну, и тебе был знак?

– Да что ты ржешь! Я серьезно. Это началось еще в Сыпчугуре. Там тоже, вдруг ни с того ни с сего меня обуял смертный ужас, и тут же, буквально через несколько минут, меня чуть не убили.

– Но сейчас-то ты никаких ужасов не испытывал. Просто, вдруг обнаружил слежку…

– Значит, был другой знак. Вот только я его распознать не мог. Как только распознаю, сразу все и узнаю.

– Так может, тебе лучше к колдуну сходить? Есть у меня знакомый…

– А что, пошли!

– Не получится… – Димыч тяжело вздохнул. – Он только через три месяца освобождается. Он у меня свидетелем по убийству проходил, а областники его замели за мошенничество в особо крупных размерах. Намаялся я с ним…

– Тебе все шуточки, а уже вторая неделя кончается, а мы все еще не знаем ничего!

– Но ведь и ты жив, – резонно возразил Димыч.

Они пришли в то самое кафе, в котором Павел был вчера. Не успели сесть за столик, как над ними навис охранник. Он прорычал, нисколько не заботясь о доходах хозяина:

– А ну выметайтесь отсюда! Быстро, валите!

Димыч поглядел на него тухлым взглядом, и проскрипел, будто напильником по ржавому топору:

– Не узнал? Я Димыч…

– Не узнал… – обронил верзила, но тон поубавил.

– Хочешь познакомиться поближе? – многообещающим тоном продолжал Димыч.

– Да нет, я только хотел сказать, что если получится, как вчера…

И тут в мозгу у Павла забрезжило. Вчера, когда они уже уходили из кафе, Павел шел впереди по проходу между столиками, как вдруг увидел, что на него прет, глядя поверх головы, прямо толстым брюхом, весь увешанный золотыми цепями, толщиной в якорные, какой-то новорус. Походя, Павел засунул его под стол, а его двух охранников сложил друг на друга, сел верхом и принялся орать:

– Он сказа-ал, пое-ехали! И взмахнул рукой! И-и-эх! Словно вдо-оль по Питерской, Питерской, Питерской… Пр-ронесся над Землей!

Сашка с Васькой вырубили двух каких-то громил, кинувшихся то ли разнимать, то ли на помощь, и они втроем прорвались к выходу. Тогда-то и возникла идея, пойти на реку и смыть грязь, налипшую на них в этой паршивой забегаловке.

Димыч продолжал, чуть кивнув на Павла:

– Если вот этот парень вздумает разобрать тебя, и твою забегаловку на запчасти, твоя крыша в полном составе сбежит на Мартинику. Знаешь, где Мартиника?

– Н-не знаю…

– Вот то-то же… Иди, учи географию, и не нависай толстым брюхом над нами. Мой кореш, когда кого-нибудь нечаянно мочканет, всегда тоскует. Видите ли, жалко ему безвинно погибшие души… А тут он аж двоих мочканул… – и, больше не обращая внимания на охранника, властным жестом подозвал официанта, в вальяжной позе прислонившегося к стойке, и явно приготовившегося любоваться, как двоих лохов вышвырнут из кафе.

Когда официант убежал, выполнять заказ, Павел попросил:

– Дай-ка телефончик… Или, это для управления большой напряг, личные звонки оплачивать?

– Напряже-ется… – обронил Димыч, вытаскивая из кармана телефон.

Павел набрал домашний номер Оксаны. Она почти сразу взяла трубку, пропела:

– Алле-у?..

Павел сказал:

– Привет, Ксана. Чего стряслось?

– Паша? – ему показалось, что голос ее был испуганным.

– Да-да. Чего случилось?

Она долго молчала, дыша в трубку, наконец, выговорила:

– Паша, мне предлагают замуж пойти…

– Вот так так! Недели не прошло, как мы виделись, а ты уже замуж выскакиваешь!

Павел бодро и весело говорил в трубку, а самого его, будто по кишкам током шарахнуло, и будто в глазах потемнело. Никак он не может привыкнуть к тому, что его женщины бросают!

– Паша, это мой старый знакомый. Мы с ним уже хотели раз пожениться, но потом поссорились. Теперь он пришел, прощения просит… А я не могу… Мне ж совсем невозможно уже без тебя… Позови, а?.. – ее голос был на пределе слышимости, и Павел вдруг перепугался чего-то.

Понимая, что надо что-то сказать, он выдавил:

– Я не могу… За мной же идет охота… – это было на столько жалко и примитивно, что ему самому стало противно.

– Паша, да плевать я хотела на всяких бандитов! Ничего они с тобой не сделают!

– Мне бы твой оптимизм…

И тут до нее дошло. Она тихо выговорила:

– Не позовешь?… – он промолчал, она еще тише произнесла: – Все равно… Ты зови, я прибегу, как сучка, только бы потрахаться с тобой… – и тут же запищали короткие гудки.

Павел медленным движением протянул Димычу телефон, в ушах почему-то звенело.

Димыч сказал сочувственно:

– Замуж просилась?

– Откуда ты знаешь? – зло проворчал Павел.

– По твоему лицу видно…

Еще злее, Павел выговорил:

– Мусульманство, что ли, принять? Стоит пару раз трахнуть женщину, тут же замуж просится…

– Паша, хоть ты и выглядишь, как крутой боевой пес, но душа у тебя мягкая, ты жутко нежный и чуткий, а женщины от такого тащатся…

Тут пришел официант, притащил напитки, и скудные закуски. Димыч тоже предпочитал американский стиль; то есть добиваться максимального успеха, минимальными средствами. А потому официант притащил бутылку водки и много-много пива.

Посидеть и душевно пообщаться не удалось – они безобразно надрались. Потому как Павлу поскорее хотелось забыть жалобный голосок Оксаны, а у Димыча тоже явно скребли на душе даже не кошки, а целые тигры.

На сей раз, Павел контролировал сознание, чтобы не отключиться, как в прошлый раз, но все равно, кое-какие куски исчезали безвозвратно. Как выходили из кафе, он не помнил, – может, опять, кого под стол запихал, – вдруг обнаружил себя посреди какого-то скверика. Рядом стоял Димыч, и, потрясая пистолетом, орал:

– Козлы позорные! Ну, выходите все! Да мы с Пашкой вдвоем, всех ваших бойцов положим голыми руками!..

Накликал беду; откуда ни возьмись, вдруг вырулил милицейский "Уаз", из него выпрыгнул странно знакомый капитан, проговорил, приглядываясь:

– Чего шумим, граждане?

У Димыча, как у фокусника, пистолет моментально исчез из руки, и он совершенно трезвым голосом проговорил:

– Здорово, Смертин!

– Димыч, ты, что ли?

– Нет, тень Крестного Отца…

– Ну, вы и надрались… А чего орем?

– От безысходности, Смертин, от безысходности… Моего кореша убить пытаются, а я никак не могу понять кто, а главное, за что?

Смертин поглядел на Павла, проговорил:

– Опять? Если не знаешь, за что, значит, темнила, твой кореш…

– Брось, Смертин. Пашка правильный мужик. Если бы что знал, мне бы сказал…

– Ага, держи карман… В позапрошлом году Коляна завалил, вся милиция это знает, а сухим из воды вылез… Вот и сейчас темнит чего-то…

– Смертин, по уху получишь!

– Да ладно… Мне что? Не на моем участке, пусть валит, кого угодно… Как знаменитым стал, вообще забурел. Вчера в "Болоте" бухал с Васькой и Сашкой, дак чуть целую гангстерскую войну не спровоцировал. Самого Герку Шнифта с двумя охранниками под стол запихал.

– Ба-а… Так вот почему к нам охранник "Болота" вязался!.. Ну, Пашка, ты дае-ешь…

– Вот что, братцы, давайте, я вас по домам развезу. А то с вас станется, и правда, попрете вдвоем против всей нашей братвы… – предложил Смертин.

В машине Димыч спросил с подначкой:

– Смертин, а ты и в майорах будешь патрулем командовать?

Смертин пробурчал серьезно:

– А нафиг мне кабинеты? Тут воздух свежий. И дождь, и ветер, и звезд ночной полет… Я даже представить не могу, чем еще можно заниматься? На моем участке меня каждая собака и даже кошка знает, и я всех собак и кошек в лицо знаю, не говоря уж о криминальном элементе…

– Романтик ты, Смертин, сил нет… – проворчал Димыч. – Давай сначала Пашу завезем, а то на него опять объявлена охота. Вчера даже киллер в него стрелял.

– Ну и писатели у нас… Даже профессионал ухлопать не может… Киллер-то, хоть жив остался?

– Я из пистолета плохо стреляю… – пробурчал Павел.

– А разрешенице на оружие у вас есть, Павел Яковлевич? – вкрадчиво спросил Смертин.

Павел чуть не схватился за сумочку, в которой покоились наган с ножом, но вовремя спохватился, проговорил безмятежно:

– А я из киллеровской тэтэшки стрелял…

– Ну, вы, писатели, дае-ете… Не пойдете ли к нам в милицию, совместителем? По ночам будете бандюганов шерстить, а днем романы писать…

– А когда ж я спать буду? – резонно возразил Павел.

– Эт, верно… Вы хоть, за сколько времени можете роман написать?

– Год-полтора… – обронил Павел, пожав плечами. – Но вот куплю компьютер, за пару тройку месяцев буду управляться…

– Хреново… – грустно протянул Смертин.

– Это почему же? – ревниво вмешался Димыч.

– Ну, один покойник в год – куда ни шло. Но три-четыре, это уже беспреде-ел…

– Ты чего несешь?!

– Ну, как же, Димыч? В позапрошлом году он мочканул одного – роман написал. В этом тоже мочканет – опять роман напишет. А прикинь, если у него компьютер будет?..

– Погоди-погоди! Что ты хочешь сказать?

– Да он же в своем романе описал все один к одному, как было! Я сразу же купил, как только знакомую фамилию увидел.

– Пашка, правда?

Павел смущенно пожал плечами.

– Ну, ты и нагле-ец…

– Димыч, да кто ж роман может принять за чистосердечное признание? Как ты его в папку подошьешь?

– Это точно, роман в папку не подошьешь, такой мощный дырокол трудно найти… Именно поэтому ты еще на свободе.

Когда машина, развернувшись, укатила, Павел расслабленно огляделся по сторонам, подумал лениво: – "Торчит где-то топтун… Может, пойти, морду ему хоть набить?" – но мысль возникла и исчезла. Он прошел в калитку, вошел в подъезд. При виде него, Ольга всплеснула руками:

– Господи! Опять пьяный…

Павел проворчал хмуро:

– С Димычем нагрузились… От безысходности… – и быстро раздевшись, пошел в душ.

Но вода была теплой, и его начало стремительно развозить. Выбравшись из кабинки, он дотащился до колонки, открыл кран и лег под тугую струю, проворчал самокритично:

– Пить надо поменьше… А то сейчас придут козлы убивать, я и защититься не смогу…

Пока он ужинал, Ольга мыла в тазу посуду и осуждающе поглядывала на него. Павел раскаяния не показывал, а пытался делать вид, что абсолютно трезв, и адекватен окружающей действительности. Но получалось у него видимо плохо, потому как Ольга все больше и больше хмурилась. А потому, торопливо доев жареную картошку и закусив ее куриной лапой, Павел отправился спать. Как и вчера, только он ткнулся головой в подушку, как тут же заснул.

Наутро он проснулся довольно поздно, Ольги уже не было. Бодро насвистывая, он вышел во двор, встал под душ, и тут вспомнил, что Оксана выходит замуж, и ему стало невыносимо тоскливо. Надо же, какой-то шустряк только с помощью штампика в паспорте овладеет этим красивым, гибким, сильным телом, и будет лапать его липкими немытыми руками. Павлу почему-то казалось, что руки непременно будут липкими и грязными… Он помотал головой, и пошел под колонку, вода в бочке показалась ему слишком теплой.

После водных процедур, он уселся в шезлонге, жмурясь на солнце.

…Вилена пришла к нему в больницу второго сентября. Видимо, тридцать первого она приехала с каникул, которые проводила дома, первого числа металась по Университету, выясняя все подробности о Павле, а второго заявилась в больницу. Как обычно в совдепии, к больным посетителей не пускали. Если на ногах, пожалуйста, тащись в холодный грязный холл, там и общайся с близкими. А если лежачий, лежи и не возникай. Хотя встреча с близким человеком, возможно, тебя бы сразу на ноги поставила. Вилена надела свой лабораторный белый халат, и прошла вахтера, с независимы видом своего человека. Увидев ее в дверях палаты, Павел не удивился, только безмерно приятное тепло разлилось по всему изломанному и израненному телу.

Она присела к его постели, сказала смущенно:

– Здравствуйте, Павел Яковлевич…

Тут вмешался разбитной, не в меру общительный парень с соседней койки:

– Сестричка, а вы что, новенькая? Такую симпатичную я бы давно заприметил…

Вилена повернулась к нему, гневно сверкнула глазами и высокомерно выговорила:

– Лежите спокойно, больной. Мне надо с Павлом Яковлевичем поговорить.

– Сестричка! Да о чем с ним говорить?! У него же все, что ниже пояса, давно атрофировалось… – парень неприятно заржал.

Теперь уже Павел повернулся к нему, сказал угрожающе:

– Дай поговорить, а? Не будь скотиной. А то ведь у меня то, что выше пояса, не атрофировалось…

– Че ты сказал? Че ты сказал?.. – запетушился парень, начиная сваливать на пол толсто загипсованную ногу.

С другой койки вдруг прохрипел попавший в аварию и намертво парализованный тракторист дядя Гриша:

– Утихни, трахаль-перехватчик… Не видишь, это вовсе не сестра…

Парень засопел, схватил костыли и уковылял за дверь. Вилена проворчала:

– Господи, везде всякое хамло липнет… Внешность у меня, что ли располагающая?..

Павел улыбнулся:

– Ты еще слишком молоденькая. Станешь постарше, приобретешь величественность, тогда всякие-такие липнуть перестанут, – Павел неловко замолк, разглядывая ее. Господи, всего-то двадцать лет, а будто присохла намертво; четвертый год пошел…

– Как вы, Павел Яковлевич? Сильно болит?

– Да нормально уже… Раны затянулись, позвоночник растянули. Говорят, ходить буду…

Она тоже неловко молчала, и будто порывалась что-то сказать, но не решалась. Зато Павел решился; будто в ледяную воду ухнул:

– Вилена, я все понимаю, чай не чурбан… Но ты посмотри на меня, я ведь полнейшая развалина. Мне, по-видимому, нельзя будет в дальние маршруты ходить. Тайга для меня навсегда закрыта.

Она тихонько прошептала:

– Я в город перееду… К вам… – голос ее совсем сник.

Он тяжело вздохнул, сказал:

– Я ж тебя уже три года знаю, зачахнешь ты без своих гор…

– Тогда, вы ко мне… – она совсем опустила голову.

– Господи, Вилена! Случись что со мной, тебе же с кордона на лыжах бежать целую неделю до центральной усадьбы. Да и на центральной усадьбе, вряд ли чем помогут, при моих-то травмах… К тому же, хоть и люблю я по тайге странствовать, но возвращаться предпочитаю в город. Потому как я горожанин. Я ведь уже плохо помню, как мы в деревнях жили…

Она ушла, тоскливая и поникшая. А Павел лежал, и упивался своим благородством. Теперь он не думал, что поступил правильно. Может потому, что тогда он думал, что будет не ходить, а ковылять, весь затянутый в кожу с железными штырями. А теперь не только ходит, но и шустро бегает, а также продолжает штангу поднимать, и раза два в неделю с Димычем проводит спарринг-бои в спортзале школы милиции.

Павел уже основательно накалился на солнце, впору было снова лезть под колонку, но все сидел и сидел, размышляя о своей тяжкой участи: любить сразу двоих женщин, а выбор делать не в пользу самой приятной в сексуальном плане.

Кряхтя, вылез из шезлонга, остудил под колонкой раскаленную кожу, и поплелся завтракать.

Пока завтракал, уныло размышлял, как его в следующий раз попытаются убить? Но не сидеть же дома! Если они увидят, что он спрятался дома, могут и гранату в окно швырнуть от безысходности. А тут целых три женщины и Денис… Нет уж, надо побольше болтаться на людях, пусть думают, что он их нисколько не боится, уверенный в своей силе, и боевом искусстве.

После завтрака засел за машинку, и еле-еле заставил себя отпечатать дневную норму – десять страниц. В голову все упорнее лез сюжет нового криминального романа. Вот только никак оформиться не желал; виделся этакой бесформенной горой всевозможных образов и эпизодов. Видимо, сюжет оформится, когда он докопается до сути происходящего с ним. Впрочем, прошлый роман он написал на две трети, а все не знал, чем дело кончится, и из-за чего на него наехали. Отпечатав норму, сложил листы в папку. Подумал, подумал и достал из ящика стола новенькую тетрадь. Заправил чернилами любимую авторучку с эльборовым пером и пошел обедать. Когда обедал, вдруг зазвонил телефон.

Не спеша, выйдя в прихожую, взял трубку, помедлил, сказал нейтрально:

– Алле…

В трубке послышался странно знакомый голос:

– Алле! Это квартира Лоскутовых?

– А вы кто? – настороженно спросил Павел.

– Пашка, ты, что ли?! – восторженно заорал неведомый абонент.

– Да, я… – еще больше насторожился Павел.

– Ты что, не узнаешь? Это же я, Батышев!

– Арнольд Осипович? – потрясенно выдохнул Павел.

– Ты, паршивец, забыл совсем старика. А недавно я встретил Кока, он мне и поведал, что ты писателем стал. Да я и сам в книжном магазине знакомую фамилию видел, но подумал, что однофамилиц.

– Да откуда вы телефон-то мой знаете? Мне его лишь пару дней назад поставили…

– А через Кока. Он мне дал телефон вашего Михаила Михалыча…

И тут Павел вспомнил, что сам обзвонил нескольких своих знакомых, которых с некоторой опаской считал друзьями. Вдруг опять ошибается? Так что, его телефон знали Михалыч, Слава и Илья Дергачев.

– Ты все частностями интересуешься…А встретиться не хочешь?

– Конечно, хочу, Арнольд Осипович…

– Тогда так, подъезжай к Университету часикам к четырем, прогуляемся, поговорим. А лучше, на пляж пойдем. Тут неподалеку есть уютный дикий пляжик, я там каждый день после работы купаюсь.

– Заметано, Арнольд Осипович, к четырем подъезжаю.

Павел положил трубку, задумчиво прошел на кухню. Вот те раз, не забыл его старик, а он-то думал, если вышвырнули из Университета, так и все от него отвернулись…

Доев свой обед, он вышел из дому, и пошел в школу, засветиться на работе. Пока шел, несколько раз проверялся, но мог бы поклясться на чем угодно, слежки не было. Только случился маленький инцидент; откуда-то вдруг выскочил молодой парень, типичный браток, за ним гнались двое неприметных мужчин. Догнали, умело заломили руки, откуда-то вывернулся "жигуленок", парня запихнули на заднее сиденье, и машина унеслась.

Павел пробормотал:

– Димычевы опера, что ли, топтуна повязали?..

Придя в школу, он хотел позвонить Димычу, но телефон все еще не работал, и неизвестно было, когда заработает. Поскольку, все же была опасность, что за Павлом следят, он не торопясь, побрел в обход школы, как бы направляясь к бассейну, а сам нырнул в густые заросли скверика, пробежал по тропинке, свернул под прямым углом на другую, проскользнул в дыру в металлическом заборе, и был таков. Пусть теперь топтун ищет его на любом из четырех направлений. Вскоре он был на остановке. Из предосторожности доехав до Университета с двумя пересадками, успел вовремя, профессор как раз показался в дверях. Все такой же могучий, подтянутый, только окончательно побелевший. Белая голова, белые борода с усами. Крепко стискивая ладонь Павла в своих жестких ладонях, Батышев проговорил:

– За столько лет мог бы и навестить пару раз…

– Арнольд Осипович! Вы только представьте мое состояние, будто в дерьме захлебнулся. Я ведь несколько лет даже ходить мимо Университета не мог, по параллельной улице обходил…

– Да понимаю я тебя… – вдруг Батышев расхохотался. – А здорово ты Гонтаря разукрасил! А себе фингалы наставил для маскировки? Я ж и твое интервью видел… Ловок ты, Паша, ничего не скажешь. Обязательно куплю твой роман.

Павел смущенно потупился:

– Да вот, накатило, не продохнуть… Так захотелось ему по морде дать… И пусть тоже в дерьме побарахтается. Я ж еще и улики для ментов против него оставил, и заявление написал, будто он меня сам избил, да еще обвинения в гомосексуализме выдвигает. Будет дальше возникать, я на него в суд подам, стребую компенсацию морального ущерба.

– Паша, а может не надо? Зачем время тратить?

– Да я ж не специально! На меня недели полторы назад кто-то охотиться начал, с целью убить. Сначала топить пытались, а позавчера киллер стрелял. Ну, я и подумал, что это Гонтарь меня заказал. Я же единственный свидетель, который знает, что он Фирсова убил.

– Во-от оно что… – протянул Батышев. – С него станется… Зайдем-ка пивка возьмем, холодненького. Я тут знаю магазинчик… У них всегда холодное.

Зайдя в магазинчик, они набрали полторашек пива, и вскоре оказались на том же пляжике, где полторы недели назад состоялось организационное собрание Союза российских писателей. Искупавшись, они разлеглись на солнышке. Батышев был все такой же, как прежде; мускулистый, загорелый. Павел вдруг сообразил, что когда он был с ним в экспедиции, еще студентом, Батышеву было лишь чуть-чуть за пятьдесят. Немножко побольше, чем теперь Павлу. Господи, а он тогда его стариком посчитал!

Разливая пиво, Павел спросил:

– Арнольд Осипович, а вы в экспедиции все еще ходите?

– Конечно, хожу.

– А помните, когда я был еще студентом, вы жаловались, что жизнь проходит?..

– Ну-у… Когда это было. У меня был кризис середины жизни. А сейчас все нормально, никаких депрессий. Я с тех пор четыре монографии опубликовал.

Павел вдруг заметил, что Батышев держится с ним на равных. Раньше он, все-таки, как-то дистанцировался. Видимо, действительно, положение, завоеванное собственным горбом, возвышает.

Осушив полулитровый разовый стакан, профессор с удовольствием крякнул, сказал:

– Послушай, Паша, а почему бы тебе не вернуться? Маленько подновишь диссертацию и защитишь в два счета. Я ж ее читал, добротная работа…

Внутри у Павла все замерло: вот оно, опять наука, тайга, Университет… Но тут же добавилось: лекции, зачеты, консультации… Прощай свобода…

Он с усилием выговорил:

– Нет, Арнольд Осипович… Я уже привык к свободе…

– Я не тороплю, ты подумай… У нас большинство перспективных ребят разбежались, осталась одна шваль, так что, конкурентов тебе никаких…

Павел не ответил, разливая по второй. Выпили, поболтали о том, о сем, перескакивая с одного на другое. Повспоминали общих знакомых. Вдруг Батышев весело хохотнул:

– А ты знаешь, что за история вышла с твоей Виленой на последнем курсе?

– Почему, моей? – кисло проворчал Павел.

– Твоей, твоей… – твердо скрутил его Батышев: – Отправили ее на преддипломную практику в Сихотэ-Алинский заповедник. Ну, насобирать материала на дипломную работу. Она ж въедливая, скрупулезная, сама выпросила это место. А там как раз директора путного не было. Заместитель замотанный; то браконьеры шалят, то проверка, то еще что, а директор только водку пьет. Закинули ее в отроги хребта, да и забыли там. Вертолетчики тоже, кстати, загуляли. Предполагалось, что экспедиция продлится месяц, и напарник ей полагался. Но напарник в последний момент передумал ехать в такую даль, в заповеднике все серьезные люди были "в поле", крутился возле главной базы какой-то алкашок-бич, но она только взглянула на него, тут же заявила, что ей придется его зарезать в первую же ночь. Потому как он начнет приставать к ней, и иначе его будет не остановить. Вот и оказалась одна с тиграми. Вспомнили о ней, – не поверишь, – в начале октября! И то – вертолетчики. Прилетели как-то в заповедник, чего-то там привезли, и эдак мимоходом спрашивают: – А кто у вас девку-то из хребтов вывез?.. Вот тут и вспомнили. Там как раз уже новый директор был. Он как давай бушевать! Р-разгоню всех, кричит. Там ее кости тигры догладывают, а вы тут водку жрете! Полетели. Прилетают, а она уже к зиме приготовилась; изюбря завалила, шкуру выделывает, собирается зимнюю одежду шить, вокруг избушки поленницы дров высотой с саму избушку… Из тех мест, на своих двоих летом не выберешься, только к середине зимы, по льду речек и можно выйти, – профессор вздохнул, покачал головой, проговорил: – Бедовая девчонка… Сейчас у отца на кордоне живет. Кандидатскую защитила у меня, теперь докторскую пишет. Бедствуют. Денег, уже который год не платят, продовольствия не забрасывают, живут натуральным хозяйством, да охотой…

Павел спросил, почему-то хрипло:

– Замуж вышла?

– Вышла. За научного сотрудника… Только, как ни приедет, все про тебя спрашивает. В начале зимы должна приехать, что сказать?

Павел вздохнул, сказал:

– А и скажите, все, как есть; мол, писателем стал, все хорошо, и со здоровьем наладилось…

Так и пролежали они на песочке до самого заката, попивая пивко и пытаясь наговориться за все тринадцать лет. Когда поднялись с берега на набережную, долго прощались, профессор требовал, чтобы Павел звонил почаще. Павел обещал звонить. Прищурившись, профессор спросил:

– Телефончик-то твой дать Вилене?

– Господи! Да как же я с ней…

Профессор тяжко вздохнул:

– Эх, молоде-ежь…

Он зашагал домой пешком, а Павел побрел к остановке. Разорванная надвое душа противно и нудно ныла. А может, у него две души, и одна периодически умирает? А потом возрождается, чтобы страдать?.. И снова умереть?.. М-мда, жизнь одновременно в двух параллельных вселенных не сахар…

Когда он вышел на остановку, уже смеркалось. Народу было мало. Можно сказать, улица была пустынна, а на самой остановке не было ни души. Что поделаешь, лето, все на дачах…

Вдруг на остановку скорым шагом вышла женщина. Вернее, еще не женщина, но уже и не девушка, в том благодатном возрасте то ли до тридцати, то ли немного за… Она будто чего-то опасалась; вертела головой, и то и дело оглядывалась туда, откуда пришла. Она встала поближе к Павлу, но полуотвернувшись от него. Видимо для того, чтобы он подумал, что она не собирается с ним знакомиться, но со стороны бы казалось, будто они как раз знакомы. Павел был в благодушном состоянии легкого подпития, а потому приветливо спросил:

– За вами гонится маньяк?

Она улыбнулась с чуть заметным кокетством, спросила:

– А вы не маньяк?

– Конечно маньяк! Как увижу красивую женщину, мне с ней тут же познакомиться хочется. Разве это не мания?

– А жена что скажет?.. – сделала она короткую разведку боем.

Павел серьезно выговорил:

– А я способен любить одновременно нескольких женщин, верно и преданно. Вот сейчас стою и раздумываю, а не принять ли мусульманство? У них там полагается четыре жены. А то меня уже столько женщин бросило на том основании, что им замуж захотелось!..

Она рассмеялась, с интересом разглядывая его, потом сказала:

– А вы не похожи на того, кого женщины бросают. А фингалы вам наставил муж-рогоносец?

Он грустно сказал, чистейшую правду:

– В жизни не спал с замужними женщинами. Вы представляете, меня на протяжении нескольких лет по два раза в месяц регулярно разлюбливали и бросали навсегда.

– Ну, вы и ловела-ас… По две женщины в месяц…

– Вы не поняли. Это была одна и та же женщина…

Она с минуту смотрела на него, затем до нее дошло, и она расхохоталась. Но тут же посерьезнела, и тихо произнесла, глядя на что-то, за спиной Павла:

– За мной гонятся аж три маньяка…

Павел резко повернулся, к ним подходили три мужичка совершенно ханыжного вида. Один из них широко осклабился, завлекательно заблеял:

– Чего ж ты убежала, красавица? Мы парни не жадные, пиво пойдем пить под зонтик…

Женщина вдруг уцепилась за Павла, истерично вскрикнула:

– Отцепитесь, подонки! Это мой муж!

– Ну, муж не стена, отодвинуть можем… – и, обращаясь к Павлу, прохрипел с нарочитой злобой: – Давай, вали отсюда, мужик… У нее каждый вечер по мужу, а то и по два…

Павел, стараясь держать их в поле зрения, спросил:

– Правда, что ли?

– Да вы что?! Я разве похожа на проститутку?! – женщина даже возмущенно отодвинулась от него.

Павел рассудительно проговорил:

– Идите своей дорогой, мужики. По одному виду сразу ясно, что эта ягодка не с вашего поля…

– Ты че, каз-зел, не поял, че ли?! А ну вали отсюда! – и он попытался примитивно заехать Павлу по физиономии.

Павел нырнул под удар, перехватил налетчика поперек туловища и провел молниеносный бросок через бедро, да специально дожал так, чтобы любитель ягодок с чужого поля приложился головой об асфальт. Он, однако, не приложился, но и вставать, пока не спешил. Второго Павел встретил своей коронной серией, правда, провел ее в обратном порядке; сначала засадил в печень, а уж после этого провел хук в челюсть. Ханыга, распрямившись, как жердь грянулся навзничь на землю. И тут же Павел услышал знакомый до жути хряск, будто арбуз лопнул. Он похолодел, и в этот момент мог бы пропустить удар от третьего, но третий уже улепетывал вдоль по улице. Бедный налетчик лежал, неловко подогнув шею, голова его скатилась с бордюра и от этого шея выгнулась так, будто была сломана. Из-под головы медленно выплывало алое пятно.

Пока Павел стоял, в оцепенении глядя на упавшего, женщина склонилась к нему, потрогала шею, быстро выпрямилась, глаза ее расширились.

Павел сказал:

– Милицию надо… Скорую…

– Какую скорую?! Вы его наповал… Пойдемте отсюда!

– Но…

– Никаких "но"! Я врач, мне с первого взгляда все ясно. А вы, выпивши, так что вам пару лет на всякий случай дадут. Судья и слышать не пожелает о необходимой самообороне…

Она напористо потянула его прочь. Они пробежали какими-то дворами, выскочили на параллельную улицу. Возле автобусной остановки стояла вереница "леваков", она распахнула дверцу первой в колонне машины, назвала адрес. Это оказалось совсем неподалеку. Минут через десять они уже входили в ее квартиру. Только сидя в мягком уютном кресле, Павел стряхнул с себя какую-то странную апатию, вдруг навалившуюся на него. Тьфу ты! Да ведь просто, протянулась параллель, между нынешним случаем, и тем, давнем, в деревне, когда он испытал лютый ужас, неудачно бросив бедного Альку головой на половинку. После того, как он столько разнокалиберных козлов спровадил в верхний мир, вид смерти на него должен бы уже и не действовать.

Она появилась из кухни с подносом. На нем стояла бутылка неплохого коньяка, блюдечко с тонко порезанными ломтиками лимона и две рюмочки. Она сказала:

– Вам надо в себя прийти. На некоторых вид смерти действует ну прямо убойно. Я насмотрелась…

Она разлила коньяк по рюмкам, подняла свою, проворковала чарующим голосом:

– За вас, мой рыцарь. Не часто в наше время встретишь мужчину, который станет так непреклонно и жестко защищать женщину… Удивительно, как такому крутому бойцу кто-то фингалов наставил?..

– На любого крутого бойца могут найтись два бойца, еще круче… – неохотно пробурчал Павел.

Выпив коньяк, Павел с наслаждением положил на язык ломтик лимона, пососал, потом разжевал и проглотил. После этого его окончательно отпустило. Она спросила с сочувствием:

– Ну как, полегчало?

Он пробурчал нарочито грубовато:

– Терпимо… И как же вас зовут, прекрасная незнакомка, из-за которой мне придется на нары отправиться?

Она испуганно поглядела на него, сказала:

– Но ведь никто же не видел? А я никому, никому, ни словечка… И те ханыги меня не знают, я их вообще впервые вижу. Просто, мне сегодня вдруг стало одиноко, одиноко, я вышла на улицу, а тут на беду еще и пива захотелось, присела под зонтик. Эти ханыги и привязались…

Он скептически прищурился:

– Такой красивой, и – одиноко, одиноко?..

– Ну вот, – она легко засмеялась, – вы мне уже и комплименты делаете. Зря вы не верите. Вокруг меня то и дело кто-нибудь вертится, но я шибко уж разборчивая. Мне трудно объяснить, вы ведь не медик…

– А вы попробуйте. Будто врач с врачом разговариваете. Я ведь биолог. Университет закончил…

Она опустила взгляд, ушки ее слегка порозовели, стала разливать коньяк, не поднимая взгляда, медленно заговорила:

– Понимаете, я ведь не девочка… Вы только не подумайте чего… Но несколько попыток меня полностью отвратили от мужчин. Я поняла, что если мужчина меня целует, а я от этого не испытываю сексуального возбуждения, дальше лучше не продолжать; будет противно, а потом и больно… Так что, вот так уж получилось… Вы сами толкнули меня к откровенности. А я ведь врач… – она смущенно замолкла.

Павел поднял рюмку, спросил:

– Как вас зовут?

Она тихонько выговорила:

– Валерия…

– Валерия?!

Она жалобно попросила:

– Вы только не смейтесь…

– Да я не смеюсь. Это довольно распространенное имя… Одну римскую патрицианку звали Валерией. И она по уши была влюблена в раба по имени Спартак…

Она удивилась:

– А разве она была не рабыней? Я в кино видела…

– Кино-то штатовское… – проговорил он презрительно. – А меня Павел зовут с фамилией Лоскутов.

Глаза ее расширились, она осторожно спросила:

– А вы детективы, случайно, не пишете?

– Я их пишу не случайно, а ради денег, – и опрокинул рюмку себе в рот.

Пивной хмель из него выветрился во время драки, и теперь от коньяка он вовсе не пьянел, просто, нервы медленно, будто потрескивая, расслаблялись. По телу разливалось приятное тепло. Это было особенно приятно, потому как в комнате было прохладно. Валерия вдруг вскочила, выбежала в другую комнату, но через секунду вернулась. В руке она несла книгу Павла. Попросила жалобно:

– Подпишите, а? Обожаю детективы! У меня в спальне в две стены стеллажи, полные книг. Подумать только, неделю назад купила книгу, а уже с автором сижу, запросто коньяк пью… Так это правда, вы Люську с натуры списали?

– Конечно, правда. Я не умею выдумывать, я пишу только то, что лично со мной было…

– С ума сойти!.. – прошептала она потрясенно. – А сейчас что-нибудь пишете?

– Собираюсь приступить к очередному криминальному роману. Примерно половину сюжета уже прожил, надо записать, пока не забыл…

– Как, вас опять кто-то пытается убить?!

– Ага, – обронил он безмятежно, – и я опять не знаю – кто. Даже представить не могу и – за что.

Глаза ее расширились, она попросила:

– А вы мне дадите хотя бы черновик прочитать? Я ведь помру от нетерпения… Надо же, вокруг вас в этот самый момент что-то происходит… Давайте еще выпьем, за вас, и за вашу удачу!

– Давайте… – теперь уж он разлил коньяк.

Она смотрела на него, в прямом смысле, брызжущими искрами глазами, и Павлу вдруг стало не по себе; как бывало всегда, когда он ощущал, что нравится женщине. Она сказала:

– Можно я переоденусь? А то после этих ханыг чувствую себя грязной и липкой…

– Конечно, можно!

Она вышла в другую комнату, и через минуту вернулась уже в домашнем халатике. Халатик этот был еще короче ее летнего платьица, из которого вряд ли можно было выкроить два носовых платка. Они выпили еще по одной, коньяк стремительно кончался, Павел понимал, что пора откланиваться, но огромные, лучащиеся черным светом глаза кричали: – Не уходи!

Валерия была как раз во вкусе Павла; стройная, отлично сложенная брюнетка, с густыми, слегка вьющимися волосами и с темными, почти черными глазами. Они выпили по последней, Павел поднялся, она тоже встала, делая хорошую мину при плохой игре, с равнодушным видом произнесла:

– Да, действительно, пора, а то скоро автобусы перестанут ходить…

Они замешкались в этом уютном уголке между диваном и креслом, с остатками скудного пиршества на журнальном столике. Павел вдруг поднял руку, и привлек ее к себе за талию. Она прижмурилась и потянулась губами к его губам. Он прижался губами к ее губам, все сильнее, и сильнее, она охватила его за шею и вдруг волна дрожи прокатилась по ее телу. Оторвавшись, она прошептала:

– Боже, я, и правда, извращенка… Мне ж еще в машине вдруг невыносимо захотелось тебя… Теперь понятно, почему римские патрицианки любили гладиаторские бои. Я вообще терпеть не могу драк, но то, как бил ты, доставило мне эстетическое наслаждение… Ну, чего ж ты медлишь? Я больше не могу…

Павел дернул поясок, халатик свалился с ее гладких плеч… Ну правильно! Под ним ничего не было. Она запустила руки в волосы, закинула голову, выгнулась, и стояла голая перед ним, пока он торопливо срывал одежду. Она набросилась на него, как кошка на мышь; опрокинула на диван, оседлала, два раза подпрыгнула и вдруг застонала, закусив губу, потом завыла, пронзительно и сладострастно, еще несколько раз судорожно подпрыгнула и упала на Павла расслабленной куклой. Лишь через минуту открыла глаза, спросила потрясенно:

– Это и называется оргазм?

– А ты такого не испытывала раньше?

– Представь себе, ни разу. Я уступала натиску мужчин, спала с ними несколько раз, но каждый раз мне было все больнее и больнее, и после пятого раза примерно, приходило полнейшее отвращение… Теперь понимаю, почему я испытала такое… Ты же не сделал ни малейшей попытки овладеть мной. Ты просто коварно завлек меня, а мне показалось, что это я тобой овладела… Я и правда, извращенка… – добавила она грустно, после чего спросила: – А повторить можно?

– Конечно, можно. Ты ж на нем сидишь…

– Ой, правда!.. – она засмеялась, но лицо ее тут же стало серьезным, она прикрыла глаза и принялась двигаться круговыми движениями, будто исполняя какой-то языческий танец.

Вскоре она уже в буквальном смысле пошла в разнос; бесновалась на Павле, кричала, стонала, а когда вновь упала почти без чувств, он за нее испугался, решил заканчивать это истязание, перевернул на спину, и принялся нежно, не торопясь покачивать. Это ее привело в еще большее неистовство. Люська, пожалуй, была менее неистовой. И когда Павел кончил, она лежала, закатив глаза, и выглядела так, будто ее только что задушил маньяк. Однако вскоре зашевелилась, прошептала:

– Боже, теперь понимаю, почему умирают от любви. Если каждую ночь так истязать будут, действительно, помрешь… – она игриво подрыгала ногами, сказала: – Слезай с меня, медведь. В тебе же добрых сто килограмм. Если лежать под тобой просто так, а не в состоянии возбуждения, и задохнуться недолго. У меня вино есть… – накинув халатик, она исчезла в кухне.

Вскоре принесла из кухни бутылку неплохого сухого, высокие стаканы, штопор. Павел потянулся за штанами, но она попросила:

– Не надо, не надевай. Не часто доводится полюбоваться такими могучими мужчинами. Тебя даже шрамы не портят, а придают эдакую мужественную пикантность. Глядя на эти шрамы, любой скептик поверит, что ты все списываешь с натуры.

Павел откупорил запотевшую бутылку, разлил по стаканам, выпили. Смущенно потупившись, она спросила:

– А повторить нельзя?

– Конечно, можно, – Павел принялся разливать по второй.

– Я не это имею в виду… – она начала краснеть.

– А-а… – Павел засмеялся. – Ты знаешь, я не половой гигант, а нормальный мужик… Хочешь, анекдот расскажу?

– Расскажи…

– Пошли, значит, два мужика с женами на ипподром. Ну, решили сделать ставки. А номера решили выбрать так; кто сколько раз жену за ночь трахает. Поставили. Один – на номер десять, второй – на номер девять. Их жены переглянулись, и поставили на номер один. Так вот, выиграл номер первый.

Валерия засмеялась:

– Паша, что мне больше всего в тебе нравится, что ты совершенно без комплексов. Все равно, у меня сегодня, вроде как, брачная ночь, надо же, тридцать лет прожила, впервые узнала, что же это такое, с настоящим мужиком спать… Пошли в ванную, а потом в спальню. У меня кровать широкая…

– Павел вздохнул украдкой, и смирился с неизбежным. Они вдвоем залезли в ванну и, обнявшись, долго вертелись под прохладными струями душа. Гладя его по плечам, по спине, она шептала самозабвенно:

– Ты знаешь, мне ведь на работе частенько приходится видеть голых мужчин; большинство вызывает жуткое отвращение, ты первый, кто вызвал во мне возбуждение…

Вылезя из ванны, они прошли в спальню. Тут, и правда, две стены были заняты полками с книгами, от пола до потолка. Валерия ушла на кухню, за вином, а Павел рассеянно окинул взглядом ряды книг. Взгляд его задержался на православной библии, стоящей на полке, у изголовья приткнутой передней спинкой к стеллажам кровати. Взяв книгу в руки, он открыл титульный лист, и изумился; оказалось, библия была издана в Сан-Франциско, в 1920 году. Он сидел на кровати и с интересом листал книгу, когда вошла Валерия с подносом, на котором стояла бутылка уже красного вина, и тарелочка с разобранным на дольки апельсином. Павлу показалось, что глаза ее настороженно вспыхнули, но она тут же улыбнулась, сказала:

– У меня прадед был, он в революцию за границу уехал. А во время войны, когда у нас с американцами были хорошие отношения, бабушке вдруг посылка пришла, и в ней эта библия и коротенькое письмецо.

– А кем был твой прадед?

– Дедушка рассказывал, большим ученым, в нашем Университете работал…

Смущенно улыбнувшись, Валерия протянула ему штопор:

– Вино должен откупоривать мужчина, даже если женщина угощает…

Ввинчивая штопор, он сказал, усмехнувшись:

– Хорошо живешь…

Она улыбнулась, слегка смущенно, сказала:

– У меня обширная частная практика…

– Вот как? И от чего же лечишь?

– По-моему, тебе это не грозит.

– А все же?

– Я – сексопатолог и венеролог.

– Так вот почему у тебя мужчины отвращение вызывают!

Выпив вино, она сбросила халатик, спросила:

– Как думаешь, почему все мои мужчины меня обзывали Венерой Милосской?

Он критически оглядел ее, сказал:

– На Венеру ты явно не похожа, у тебя другой тип сложения. На мой взгляд, ты красивее, изящнее и аристократичнее…

– Теперь понятно, за холодность… Я ж лежала, и ждала, когда боль придет…

– Господи, ты ж сексопатолог! Неужели саму себя не могла вылечить?

– В том-то и дело, что это не патология… – грустно сказала она. – Я бы это назвала "синдромом единственного мужчины". Похоже, во всем Мире, есть только один мужчина, подходящий для меня, и это ты…

Она мягким, ласковым движением потянула его в кровать, и он подчинился. Ее нетерпение так возбудило его, что он не стал ее целовать и ласкать, а просто посадил на себя, и она добрый час неистовствовала на нем, пока не пришла в изнеможение, и не попросила его поскорее закончить. Он для интереса поставил ее на четвереньки, и быстренько закончил, при этом она так вскрикнула, что он испугался, как бы не сбежались соседи.

Растянувшись на кровати, она прошептала:

– Боже, так изощренно меня еще никто… Боже мой, Паша, Боже мой… – она закрыла глаза, медленным, сонным движением накинула простыню на бедра.

Павел сел на краю кровати, налил вина, подал ей фужер. Она оперлась на локоть, поглядела на него блестящими от счастья глазами, спросила:

– Ты придешь еще?.. – голос ее пресекся, и она только смотрела на него с мольбой во взгляде.

Он усмехнулся, спросил:

– А ты замуж проситься не станешь?

– А если попрошусь?

– Видишь ли, в идеале писатель должен жить один, в квартире, заваленной книгами и рукописями, женщины должны к нему лишь приходить, иначе ему работать будет некогда. Или у него должна быть такая жена, как у Льва Толстого. Но в наше время такую найти абсолютно невозможно… За прекрасных и верных женщин, – он легко прикоснулся фужером к ее фужеру, и залпом выпил вино.

Оно было густым, терпким, с легкой кислинкой, совсем как Валерия.

Пока он одевался, она поглядывала на него грустным взглядом, мелкими глоточками попивая вино. Наконец не выдержала:

– А все-таки, тебе хоть позвонить можно?

– Дай лучше мне свой телефон…

Она протянула руку, взяла с полочки визитку, протянула ему. Там значилось: " Валерия Федоровна Жгун, врач".

– Действительно, ты вся необычная, и фамилия у тебя тоже необычная…

Прокатившись с ветерком на такси, Павел шел домой через двор соседа. Странно, но ни раскаяния, ни чувства вины он не испытывал, как после встреч с Люськой, было лишь легкое утомление, и светлая грусть по Оксане. Душа уже не ныла, видимо возродилась заново. Димычу звонить было поздно, а потому он разделся и пошел в душ. Вертясь под струями, думал, что у него просто две души, сросшиеся, как сиамские близнецы, и когда одной больно, или она умирает, вторая тоже испытывает боль…