"Игра в голос по-курайски" - читать интересную книгу автора (Лексутов Сергей)

Глава 4

Проснувшись после полудня, Павел послонялся по двору, вяло размышляя о проклятой загадке. Потом пообедал. После чего жизнь показалась не такой мрачной и унылой, как вчера. Хоть обед и состоял из опостылевшей картошки с подсолнечным маслом и соленых огурцов. Грибы следовало поберечь на зиму, неизвестно как себя поведет начальство, озабоченное в основном не благополучием подвластного населения, а своим личным благополучием: вдруг да вообще перестанет зарплату платить? Он прошел в свою комнату, сел за стол, придвинул к себе общую тетрадь, новую, пахнущую клеем и свежей ледериновой обложкой. Задумчиво раскрыл на первой странице, помедлил, и вывел крупными буквами — «Оползень». Посидел еще немножко, подумал, и чуть ниже написал: — «роман». Перевернул страничку и сверху озаглавил: — "План композиции". Он никогда не начинал писать вещь, пока не сложится в уме полностью сюжет, не выкристаллизуется композиция, и в этой пустой клетке, или, скорее, старинной этажерке, не начнут появляться, пусть в виде призрачных картинок, эпизоды будущей вещи.

Его давно мучила проклятая тема: кто они? Нынешнее поколение сорокалетних… Кто он, Павел? Что он значит в этой жизни? Или, правда, что он всего лишь мусор? Подсеки его какой подонок на дороге, никто и не заметит… Как-то все мгновенно переменилось; люди, которых он знал с детства, вдруг стали какими-то чужими, злобными, агрессивными, способными на поступки, которых раньше от них и ожидать показалось бы безумием. Другие опустились, замкнулись сами на себя, и даже глаза их как бы перевернулись и теперь смотрят вовнутрь, смотрят внутрь себя и ничего там не видят — только мрак, или зловонный туман, как над гнилым болотом, источающий ядовитые миазмы отчаяния.

В своих странствиях по тайге Павел часто встречал старые оползни. Оползень имелся даже неподалеку от его родного Урмана. В Урмане всю жизнь прожили дед с бабкой Лоскутовы. Так что, отец Павла, постранствовав по Сибири, просто вернулся в родной дом. Из Сыпчугура они уехали, когда Павел окончил четвертый класс. Так что в Урмане он пошел в пятый. Дед с бабкой жили в крошечном домике на окраине, в котором имелась только одна комната три на четыре метра, да кухонька. Месяца три они жили ввосьмером в этой комнатушке, потом матери дали квартиру в новом четырехэтажном доме, единственном на весь Урман. Старики поселились в Урмане сразу после гражданской войны и устроились на работу «шкрабами», школьными работниками. Потому как в стране бушевала лютая борьба с неграмотностью, а большая часть грамотных людей сбежала из России, так как была не только грамотной, но и умной. Дальновидно рассудив, что новая власть обязательно за свои неудачи будет искать козлов отпущения. Так и получилось, кто не сбежал в гражданскую, тех забили в тридцать седьмом и последующих, когда они уже окончательно извели безграмотность.

Оползень образовался на высоком береговом откосе, поросшем деревьями, в основном не старыми. Там росло только одно старое дерево — великанский кедр четырехсотлетнего возраста. Почему-то когда склон сполз, и все деревья причудливо наклонились в разные стороны, один кедр остался стоять гордо выпрямившись. Вот под этим-то кедром и умер дед Павла аккурат в восемьдесят восьмом, в конце лета, когда Павел в любовном угаре из последних сил цеплялся за юбку равнодушно уходящей от него Риты. Он тогда еле-еле нашел в себе силы, чтобы съездить на похороны, и, как мать ни уговаривала погостить, через два дня уехал. Дед Павла до самой смерти не терял ясность мыслей, но вот почему-то ушел утречком из дому, каким-то образом прохромал четыре километра, уселся под кедром, прислонившись спиной к стволу, да так и умер сидя, глядя на восток, будто мечтая увидеть еще один восход солнца.

Вот так стоит себе лес на склоне, растет помаленьку, подчиняясь извечным законам жизни, и вдруг приходит время, когда сама земля начинает шевелиться, неудержимо сползая вниз. Деревья, не падая, ползут тоже, наклоняются… Потом почва вновь цепляется за материк, замирает. Жизнь продолжается. Но после раздрая и нестабильности деревья оказываются торчащими во все стороны, под разными углами. Но жизнь берет свое, жить надо дальше, и деревья вновь начинают расти, тянуться к солнцу, но вырастают причудливо искривленными. Они не хотели, противно природе своей, извиваться — сама земля их заставила, чтобы выжить, искривиться, а потом вновь тянуться к солнцу.

Павел жил, как все. Родился, мать с бабкой тайно окрестили, пошел в школу, вступил в пионеры, потом в партию, но вдруг почва сдвинулась под ногами и поползла куда-то вниз… Когда умер Брежнев, Павел уже заканчивал аспирантуру. Всех работников и учащихся собрали в лекционном зале, где имелось несколько телевизоров, чтобы присутствовать на похоронах последнего Генсека. Тогда еще никто не знал, что он последний. Следующий станет уже Первым Президентом. Двое, мелькнувшие в промежутке, не в счет, их уже никто не помнит. Всех преподавателей и студентов представители парткома старательно проинструктировали, что когда заиграет траурная музыка, всем надлежит непременно встать и почтить ушедшего от нас навеки любимого… и так далее. Когда заиграла траурная музыка, никто из преподавателей и студентов даже не озаботился выполнить инструктаж. Сидели, стеснительно переглядываясь. Видимо было неудобно перед самими собой, так вот, при всех, публично, встать и почтительно проводить в последний путь человека, над которым потешались последние десять лет, и столько анекдотов было рассказано в курилках и на кухнях. И вот тут Павел ощутил, каким-то седьмым, а может десятым чувством, что скоро все поползет. Наверное, так кошки и собаки чувствуют приближение землетрясения, всей шкурой, всем нутром… Из врожденной вредности, а может из подсознательного желания дать полнее почувствовать всем присутствующим мелочную подлость советской интеллигенции, или, точнее, тем, кто привык считать себя интеллигентом, Павел поднялся и встал по стойке смирно, закаменев лицом и не отрывая взгляда от экрана телевизора. Честно говоря, единственным интеллигентом, с кем он был знаком, был профессор Батышев, да еще безвестный егерь с высшим образованием из далекого алтайского заповедника. Батышев никогда не рассказывал анекдотов про Брежнева, хоть и любил удивить в узком кругу виртуозным владением жанром "малой формы". Про Брежнева лишь пару раз высказался в том смысле, что, мол, взрослый, пожилой человек, а ведет себя… Главное, как он может без смеха воспринимать такой поток глупейшей лести в свой адрес?.. При виде того, как Павел встал, весь зал зашевелился, и через минуту застыл ровными рядами, усиленно делая хорошую мину при плохой игре.

А Павел тоскливо смотрел на экран и думал: — "Господи, неужели этого несчастного старика нельзя было хотя бы схоронить по-человечески?" Гроб с телом Генсека в могилу почему-то должны были опускать всего двое парней в бушлатах. Тот, который стоял с изголовья, взял в руки веревку, склонился… Камера смотрела прямо в его могучий зад, напрягшийся, туго обтянувшийся штанами. Траурная музыка взвивалась до предела безысходной тоски, а Павел с непонятной злостью думал, что вся героика социалистического строительства закончилась этой могучей задницей, глядящей прямо в камеру. А может, всего лишь оператор, расплачиваясь за годы молчания и лжи, вдруг нежданно-негаданно получил возможность вынуть фигу из кармана.

Когда могилу закапывали, Павел думал о том, что рухнуло последнее прямое, хоть и трухлявое дерево коммунистической эпохи. Осталась только мелкая, кривая поросль, выросшая во лжи, приспосабливающаяся к медленно сползающей в тартарары почве. Это дерево теперь долго будет гнить. А на могиле несчастного старика, и правда, поверившего в свою гениальность, будут плясать, бесноваться и гадить те, кто пел ему дифирамбы при жизни.

Он до самой ночи строчил фразу за фразой, описывая свою жизнь на зыбком склоне; была тоска по несбывшимся надеждам, была злость, на то, что никому не нужны были его энергия и интеллект. Одно слово — оползень… Все ползет вокруг, сама Мать-Земля, и не за что зацепиться… Далеко за полночь он заставил себя оторваться от работы и лечь спать.

На утро Павел опять долго слонялся по двору. Мозг, истощенный вчерашней запойной работой, выражал полнейшее нежелание приступить к работе, и на попытки Павла направиться к столу, отзывался легкой мозговой тошнотой. Павел попытался размышлять на животрепещущую тему; кто ж его пытается отправить в верхний мир раньше времени? Но в голову не приходило ни единой, даже самой завалященькой мыслишки. А потому он пошел в сарай, пошарил среди всякого хлама в углу, нашел старый ржавый напильник без рукоятки, короткий ломик, топор, и со всеми этими железяками вышел во двор. Роль одного из столбов забора исполнял толстенный пень от тополя, метра два высотой и метра полтора в диаметре. Когда-то тут рос гигантский тополь, но он стал слишком сильно притенять огороды, и жильцы барака, устроив воскресник, срубили его и поделили на дрова.

Павел отмерил от пня десяток шагов, подкинул на руке топор, прищурился и размашисто метнул его в пень. Главное, руку выбросить на всю длину, как его учил когда-то дядя Гоша. Топор с хряском вонзился точно в намеченное взглядом место. Чтобы не промахнуться, в момент броска надо неотрывно фиксировать взглядом мишень. Павел подкинул на руке ломик, примерился, отступил на пару шагов, отметил взглядом узловатый наплыв. Ломик вонзился в самую середину наплыва. Напильник своим хвостовиком врезался в дерево в двух сантиметрах от ломика. Навыки, приобретенные в далекой юности, и регулярно подновляемые, держались крепко.

В Урмане жить было скучно, а потому большая часть населения в свободное время беспробудно пьянствовала, а меньшая — занималась спортом. Сам Павел занимался аж по трем направлениям: бокс, борьба и тяжелая атлетика. Проводил в спортзале все вечера, включая и воскресные. По всем трем видам в год бывало лишь по два соревнования: первенство города и первенство железной дороги, проводившееся обычно в Новосибирске. Правда, по тяжелой атлетике проводить первенство города было несколько затруднительно; считая Павла, тяжелоатлетов было всего четверо и один культурист, который из принципа наотрез отказывался поднимать штангу в классическом стиле — рывок, толчок.

На первенствах города по боксу и борьбе в последние два года жизни в Урмане у Павла соперников не было, другие спортсмены мелковаты были, а те, которые были большими, считали, что достаточно силы, и технике уделяли мало внимания. А вот на первенствах железной дороги ушлые городские пацаны ловко стучали ему по челюсти и валяли по ковру. Однако ни в боксе нокаутом, ни в борьбе чистой победой одолеть его так никто и не смог.

Дядя Гоша, здоровенный мужичина, лет эдак шестидесяти, регулярно, строго через день, гремел штангой в крошечном зальчике, куда еле-еле поместилось две штанги. Он уже много лет поднимал в сумме двоеборья повыше первого разряда и пониже кандидата в мастера. Иногда шутейно сожалел, плохо, мол, что жим убрали, когда был жим, дядя Гоша по сумме троеборья кандидатом в мастера был. Рвал он еле-еле сотню, зато толкал далеко за сто шестьдесят. Павел представлял, сколько он мог бы выжать… Наверное, он мог бы поднимать и больше, но у него форменным образом было выдрано полбедра. Во времена своей юности он служил в войсках НКВД. Ловил шпионов в прифронтовой полосе, в начале войны шастал за линию фронта с диверсионными заданиями, партизанил, насмерть резался с самураями в дебрях Южных Курил. Уже в самые последние дни войны осколок шального снаряда тяжелой пушки, вроде бы даже от своих прилетевшего, чуть не лишил его ноги. Ему давно было пора отдыхать на пенсии, но он преспокойно командовал линейным отделом железнодорожной милиции. Множество его бывших подчиненных пошли на повышение, заняли немалые должности в крупных городах, на крупных железнодорожных станциях. Может, они-то и способствовали тому, что его каждый год забывали отправить в отставку. Звание у него было всего лишь капитанское, а любимой песенкой, которую он обычно напевал, прохаживаясь по залу между подходами, была: — "Капитан, капитан, никогда ты не будешь майором…"

Как-то, будучи в хорошем настроении, он позвал Павла:

— Пошли, Павлик, повозимся на ковре. Чего-то мне молодость захотелось вспомнить…

— Дядь Гош, ты ж килограмм на тридцать тяжелее меня!

— Не боись. Я в полсилы…

Поборолись по правилам классической, незаметно перешли на вольную, Павел более-менее мог еще противостоять, не теряя достоинства, но тут вдруг дядя Гоша принялся валять его по ковру совершенно невиданными приемами, при этом поучал:

— Приемов нет, Пашка! Лови противника на захват и действуй рычагом. Вот так, гляди, запоминай. Помни, что и забором можно по башке треснуть…

Павел ухватывал его так, что, казалось, не вырваться, а суставчик точно затрещит, однако сам тут же оказывался на ковре.

В конце концов, Павел не выдержал, закричал:

— Ты ж меня приемами боевого Самбо метелишь!..

— Туфта все это, боевое Самбо… Так дрались в НКВД и ГПУ когда еще о боевом Самбо и не слыхивали. Так наши казаки еще самураев метелили под Порт-Артуром…

Павел хмуро проворчал на свою беду:

— Против лома нет приема, окромя другого лома…

— Тащи лом! — весело вскричал дядя Гоша.

— Ага, побежал… Знаем твои подначки…

Дядя Гоша не поленился, притащил лом из кладовки дворника, вручил Павлу, сказал:

— Бей на полном серьезе.

Павел пожал плечами скептически, взял лом, размахнулся, целясь дяде Гоше по плечу, и сам не понял, какая сила вырвала у него из рук тяжеленную железяку.

— Чего ты машешь, как колхозник?! Ломом тоже надо бить умеючи, а не то им же и схлопочешь по голове…

Минут десять Павел подбирал лом и снова и снова бросался на дядю Гошу; бил сверху, бил поперек, даже попытался работать ломом как один из киногероев, перехватив его посередке. Ему так ни разу и не удалось достать дядю Гошу.

Потом они частенько развлекались этой костоломной рукопашной. Дядя Гоша научил его, как защищаться от ножа, от топора, а так же тому, как превратить безобидный предмет в смертоубийственное оружие.

Потом, в дальнейшей жизни, это умение несколько раз спасало Павлу жизнь. Но первый раз он свое умение применил, нарушив главный завет дяди Гоши: не применять боевые приемы, когда нет НАСТОЯЩЕЙ необходимости. В той знаменитой драке в столовой Павел просто вышел из себя. Немножко его оправдывало то, что он дрался против всего призыва «стариков». Вернее, ему показалось, что придется драться со всеми «стариками». Павел пришел с боевой работы как раз к ужину, он просидел за экраном локатора добрых шестнадцать часов, оголодался, как бездомная собака зимой, только примерился вонзить ложку в кашу, а тут пьяный в мат Харрасов ввалился в столовую, и надо же Павлу было подвернуться ему на дороге! Схватив миску, Харрасов нахлобучил ее на голову Павлу. Может быть, Павел и стерпел бы это, но Харрасов, куражась, заорал:

— Ты, сал-лага, почему в столовую в каске пришел!? А ну, марш на плац, будем заниматься строевой…

Павел аккуратно снял миску с головы. Каша была густая, порция тройная, поскольку Павел не завтракал и не обедал, на волосах каши осталось совсем немножко. Хладнокровно примерившись, Павел размахнулся и точнехонько впечатал Харрасовскую морду в кашу. И когда Харрасов, кое-как отлепив миску от физиономии и продрав глаза, изрыгая маты, ринулся в драку, Павел аккуратно вырубил его правым прямым в челюсть, и еще успел добавить своим коронным с левой в печень. Бедняга рухнул на пол так, будто из него позвоночник выдернули. Все остальные «деды», числом в одиннадцать, ринулись на Павла, расшвыривая стулья, опрокидывая столы. Он дрался самозабвенно, с наслаждением, мгновенно заработали все навыки, приобретенные в поединках с дядей Гошей, а большинству из этих скотов ему было что припомнить, особенно Харрасову.

Солдаты его призыва, мужики матерые, большинство после отсрочек, все в годах между двадцатью тремя и двадцатью пятью, недолго посидев в оцепенении, тоже ринулись в свалку. Прибежавший с КП замполит, некоторое время орал что-то, стоя в дверях, потом бросился разнимать. Кто-то по запарке врезал ему, и лейтенант улегся рядом с Харрасовым. Потом их обоих привалило столами и стульями, так что лейтенант больше не пострадал. Когда он выпутался из-под груды столов и стульев, все уже было кончено, только Вовка, шахтер из Анжерки, самозабвенно полировал сапогом морду у кого-то, стоящего на четвереньках, и упорно не желавшего отправляться в нокаут.

Два дня рота ходила на цыпочках. Командиры взводов по очереди ночевали в казарме. Командир с замполитом безвылазно совещались в кабинете командира, то и дело отправляя шифрованные радиограммы в штаб полка, изредка получали ответы. Наконец начали по очереди вызывать участников драки. Дошла очередь и до Павла. Он вошел, вытянулся у двери, доложил, как положено, о прибытии.

— Садитесь, рядовой, — вежливо пригласил командир.

Павел сел, настороженно переводя взгляд с командира на замполита и обратно.

— Расскажите, кто начал драку? — задал прямой вопрос командир.

— Я не знаю… — Павел пожал плечами.

Тут заговорил замполит, доверительно, будто задушевный друг:

— Послушай, Паша, тебе ничего не будет, просто, нам самим интересно, как так получилось, что салаги отметелили дедов?

— Тоже мне, деды… — Павел пренебрежительно поморщился. — Из нашего призыва я самый младший, и то мне уже двадцать. А другим вообще по двадцать пять…

Замполит опять заговорил, с еще большей доверительностью:

— Паша, слово офицера — никому ничего не будет. Расскажи хотя бы, с чего началось, без имен?..

Дядя Гоша как-то разоткровенничался и рассказал Павлу о методах допроса. Тут имел место классический вариант первого допроса в виде доверительной беседы. Он вздохну, как бы решившись после долгой внутренней борьбы, и заговорил:

— С чего началось, я могу рассказать… — замполит с командиром обменялись быстрыми взглядами и тут же с бесконечным состраданием уставились на Павла. — Я еще до подъема убежал на станцию по включению. Проработал как раз до ужина. Весь день не ел… Ну, только собрался есть кашу, а Харрасов ни с того, ни с сего нахлобучил мне миску с кашей на голову. Вы ж знаете, как он ко мне относится, после того случая, зимой… Больше я ничего не видел. Такое началось!.. Мой призыв за меня заступился… Все ж знали, что я весь день не ел…

— Комиссар, надо бы обеспечить питание операторов на боевых постах. Непорядок… — проговорил командир строго, потом добавил раздумчиво: — Может, вызвать Харрасова? Так сказать, устроить очную ставку…

— Харрасов ничего не помнит. Он утром проснулся, и долго у своих допытывался, почему у него челюсть болит и все лицо в каше…

Павел отстранено подумал: — "Ну вот, и замполитов стукачок проявился… Откуда замполит мог узнать, о чем расспрашивал Харрасов своих? Хорошо, стукачок отсутствовал в столовой в момент начала драки…"

— Так кто же кому миску на голову надел? — строго спросил командир.

— Харрасов — мне… — упавшим голосом обронил Павел.

Павел ловким трюком завел следствие в тупик. Вроде бы для драки имелся весьма веский повод, и справедливый. А кто начал, по-прежнему неизвестно. Вряд ли свои сдадут Павла. А «деды» тем более будут помалкивать. Как же, салага одним ударом записного драчуна уложил до утра. Вот только стукачок… Ну, да ладно, авось…

В роте никто не знал о боевых возможностях Павла. Как учил дядя Гоша, первая заповедь настоящего бойца — тщательно скрывать свое умение и пользоваться им только тогда, когда является настоящая необходимость. Все тридцать два человека прошли через кабинет командира. Но Павла больше не вызывали, видимо при стукаче никто не проболтался о том, что Павел, сняв миску со своей головы, тут же ляпнул ею в Харрасовскую морду, а потом еще и врезал от души. Все твердили, что начала драки не видели, увидели только, что началась свалка, и кинулись разнимать. "Тут мне врезали, ну я и…" — примерно так звучали у всех заключительные фразы показаний. Командир всех заставил изложить показания письменно, толстую пачку листов бумаги спрятал в свой командирский сейф.

Рота еще долго ждала репрессий, но в полку видимо решили инцидент замять. Тем более что особого ущерба нанесено не было, если не считать здоровенного фингала под глазом замполита и его распухшего носа. Самым забавным было то, что он не видел, кто его ударил. Побитые физиономии «дедов» во внимание вообще никто не принимал, кроме самих «дедов», естественно… С Павлом они решили посчитаться на станции, но разве ж можно пройти десятку парней совершенно незаметно по расположению радиолокационной роты пятьсот метров держа курс на высотомер? Это моментально стало известно призыву Павла, и к станции тут же сбежались его товарищи, с примкнувшими к ним немногочисленными представителями весеннего призыва, которые тоже не прочь были посчитаться с «дедами». Набралось человек пятнадцать. Разошлись мирно, придя к общему выводу, что Харрасову не надо было надевать Павлу миску на голову. Потом Харрасов с двумя подручными как-то все же пробрался на высотомер незаметно. После он утверждал, что вовсе и не был в капонире высотомера, а, идя из самоволки пьяный в стельку, упал на сцепку фургона станции. Павел мог бы добавить, что упал ровно три раза. Он действительно, бил их о сцепку, только приборного фургона высотомера. Павел засек незваных гостей, когда они были уже в капонире. Бросившись вперед, к выходу, он сделал вид, будто пытается прорваться наружу. Троица расставила руки, Харрасов приближался с гаденькой ухмылкой. Павлу сразу приглянулась сцепка, очень удобная железяка, чтобы учить уму-разуму всяких козлов, возомнивших себя крутыми волками. Он бросился назад, вроде бы в узкий проход между стеной капонира и фургоном, ловко имитируя, будто заметался в панике. Харрасов ринулся за ним, но Павел сделал ловкий пируэт, перехватил его за руку, слегка развернул и направил прямиком на сцепку — гул пошел по всему капониру. Второго он бросил примитивным броском через спину, нарочито неуклюже. Третий успел размахнуться, но так по колхозному мощно и размашисто, что когда Павел пригнулся, пропуская его кулак над головой, незадачливого бойца развернуло на сто восемьдесят градусов. Павлу осталось только что есть силы толкнуть его в спину. Выпутавшиеся было из сцепки двое первых, снова повисли в живописных позах на железяке. Только после второго раза до них дошло, что вовсе не случайно они падают прямо на железяку. Тогда они попытались окружить Павла, хромая и охая, но тут же вновь оказались на сцепке, при этом один так приложился головой, что встать уже не смог, и очнулся он минут через пятнадцать после драки, когда Павел уже успел и похолодеть, и облиться холодным потом, и представить все ужасы пятнадцатилетнего заключения, или дисбата. Второй, скрючившись, сжимал обеими руками бедро правой ноги и тоненько завывал сквозь зубы. На ногах остался один Харрасов.

Павел тихо и угрожающе сказал:

— Ну, ты что, не понял? Тут нет салаг…

Однако Харрасов был твердым орешком, видимо не раз побывал в переделках, вот только не сумел распознать в Павле умелого бойца. Он довольно умело пошел в атаку, прикрывшись кулаками, но слишком уж явно выказывал намерение заехать Павлу в челюсть с правой. Павел слегка отклонился в сторону, пропуская кулак впритирку к физиономии, и тут же врезал в солнечное сплетенье с левой. Харрасов сел на корточки, кое как отдышался, Павел ему не мешал, пусть как следует прочувствует, что у него нет ни малейшего шанса. Отдышавшись, Харрасов вновь ринулся в атаку. На сей раз Павел взял его руку в узел, задней подножкой свалил на землю, перевернул и принялся тыкать мордой в сухую глину, приговаривая при этом:

— Что, падаль, каши не нажрался? Жри землю теперь… Жри!

Отпустив Харрасова, упруго вскочил на ноги и, дождавшись, когда он поднимется на четвереньки, вырубил его аккуратным и точным ударом ноги в печень. Долго пришлось ждать, пока они мало-мальски придут в себя. Когда очухались, проговорил брезгливо:

— Валите отсюда, деды занюханные… А то до дембеля не доживете. Салаг здесь нет… — они выскочили, забыв о своем лежащем без сознания товарище.

Самым главным итогом было то, что в роте напрочь исчезла дедовщина, даже мелкие проявления ее. «Дедам», видимо, и правда, очень хотелось дожить до дембеля.

Поупражнявшись в метании увесистых предметов, Павел пошел завтракать. Некоторое время посидел над миской картошки, скупо политой постным маслом, видимо масло опять кончалось, как кончилась пенсия Анны Сергеевны. Когда теперь Ольга получит зарплату?.. Павел порезал парочку огурцов аккуратными ломтиками. Огурцы, видимо, тоже придется экономить. Судя по всему, до следующей весны придется питаться одной картошкой с огурцами. И тут ему мучительно, до боли в груди захотелось в Сыпчугур. Идти бы прохладным осенним вечером вдоль берега проверяя закидушки, и ни о чем не думать; ни о том, как бы заработать лишний рубль, ни, тем более, о том, как бы выжить, оставшись один на один с монстром, который называется "организованная преступность". Напластать бы полуметрового налима крупными кусками — и на сковородку. Да для него и постного масла не нужно! С него жир с живого капает!

Павел тяжко вздохнул, проглотил слюну и принялся за картошку.

Позавтракав, он прочитал написанное вчера и призадумался. Оно конечно… Коммунисты лгали, обещая народу сытую жизнь, только вот надо еще чуть-чуть поработать и, как там звучало? "Богатства польются полным потоком и каждому будет по потребностям, а от каждого, соответственно, по способностям…" А сами в это время, не дожидаясь полного коммунизма сладко пили, и вкусно жрали по своим тайным дачкам. Хотя бы стыдливо прятались. Нынешние не прячутся: плакатными буквами написали у себя на толстом пузе — «демокрррат», и жируют. Такую страну ограбили! Ни для кого не секрет, что зарплата работяг оседает за бугром уютными особнячками и прочими нетленными ценностями. А зачем, в конце-то концов, платить зарплату, если нет закона, который обязывал бы предпринимателя ее платить? Потому и закона, наверное, нет, что «бизнесмены» щедро делятся с законодателями…

Боже! Ну и шлепали бы друг друга из-за жирных банковских счетов! Павел-то при чем?! Кому он дорогу перешел? Он же и близко не подходил ни к «мерсам», ни к трехэтажным особнячкам в "долине нищих"… Нет, ниточка тянется в тот короткий период, когда он занимался бизнесом в компании Алексея с Николаем, и кое-кого из литобъединенцев. Что ж там могло быть такого опасного?..

Опьянение началось, когда, наконец, объявили свободу. Всякие инструкторы из ЦК перестали ездить и объяснять задачи и суть перестройки, а разрешили, наконец, организовывать кооперативы. Литераторы, которые поэнергичнее, тут же собрались и решили учредить кооперативное книжное издательство. С чего начинать, никто не знал, начали с самого привычного — обсудили план издательства на первый год. С месяц собирались каждую неделю и обсуждали с неподражаемо серьезным видом, кого издавать. В итоге набралось штук двадцать книг, но тех писателей, которые и раньше издательствами не были обижены. Никто из учредителей кооперативного издательства не решился представить свои вещи, все стыдливо переглядывались, всех буквально распирало, но из скромности никто не предложил себя, а друга и соседа не предложил видимо из врожденной сверх скромности

Собирались, обсуждали, спорили, один Павел догадался сходить в городскую администрацию и за каких-то пару часов выяснил, что кооперативные издательства, скажем мягко, организовывать не разрешено. То есть, все можно, но книги — ни-ни… Цензура, господа демократы, дело святое, тем более в условиях гласности… Да и нет у нас теперь никакой цензуры! Просто, бдительные редакторы усердно следят, чтобы безответственные литераторы не писали всякую чепуху в своих книжках. А в вашем, с позволения сказать, издательстве, обязательно будет работать какой-нибудь непрофессиональный недоучка, и польется на головы неподготовленного народа поток низкокачественных текстов…

Кооперативное книжное издательство умерло, не успев родиться. А слухи ходили, будто подобные издательства успешно заработали в Москве, и даже в Новосибирске. Павел не ощутил катастрофы, хоть и надеялся, пусть не в первой десятке, но издать кое-какие из своих повестей. К тому времени написались у него вполне добротные, а главное, занимательные приключенческие повести о научных сотрудниках заповедника. Наверное, подсознательно он был уверен, что с издательством ничего не получится, а потому не случилось и острого приступа разочарования. Впрочем, у большинства учредителей литобъединенцев, вообще ничего не оказалось, что можно было бы издать. Оказывается, большинство шумели и горлопанили исключительно за компанию, требуя свободы слова и печати. Спустя пару лет, когда стало можно за свой счет издать что угодно, они так ничего не напечатали, и тихонечко исчезли из окололитературной тусовки; кто занялся бизнесом, кто подался в экстрасенсы. Когда основной массе народу стало нечего есть, пышным цветом зацвело знахарство. Павел как-то прикинул процент от числа своих знакомых, подавшихся в знахари, получалось, что в России на каждых десять жителей приходится один экстрасенс.

Уже осенью кого-то осенило; если кооперативное издательство не можно, то почему бы не учредить литературно-художественный журнал совместно с городской администрацией? Сварганить этакого классического троянского коня.

Уже вовсю буйствовал кризис; из магазинов все исчезало, не успев появиться. А может, и вовсе не появлялось, исчезало по дороге. Так что, администрации было не до заморочек каких-то местных доморощенных писателей и литераторов. Она, администрация то есть, вяло махнула пальчиком в сторону какого-то подвластного ей предприятия по ремонту и реставрации. Писатели, то есть члены Союза писателей, и просто литераторы, то есть литобъединенцы, входящие в редколлегию, посидев в приемной директора предприятия всего лишь с часок, в ответ на вежливое приглашение секретарши вереницей прошли в небольшой, но уютный кабинет. Директор предприятия, имевший весьма знаменитую фамилию — Гафт, внимательно, не перебивая, выслушал главного редактора пока несуществующего журнала, кликнул своего юриста.

Через неделю был сочинен Устав "Книжно-журнального издательского предприятия", еще через неделю предприятие было зарегистрировано без всяких проблем. Литераторы враз воспрянули духом, усмотрев реальную возможность пробиться в писатели. Тем более что Гафт, послав в Москву по делам своего предприятия очередного посланца, заодно дал ему задание получить в Министерстве печати лицензию на издательскую деятельность. Редколлегия собиралась каждую неделю в течение четырех месяцев, обсуждали, кого напечатать в первом номере, кого во втором, да в каком порядке расположить. Большой рассказ Павла угодил в первый номер, и он ходил именинником. Каждую неделю директор предприятия-соучредителя обещал, что на следующей неделе непременно привезут бумагу на первый номер, но каждый раз эта важная акция срывалась, и Павел, исключительно из-за своего приобретенного за последние годы оптимизма, заподозрил неладное: именно то, что Гафт и не собирается гнать в Москву машину за бумагой. Видимо полагал, что господа литераторы как-нибудь сами извернутся, и раздобудут бумагу на месте, к тому же бесплатно. А бумагу, кроме как в Москве, раздобыть было решительно негде. Оптимизм Павла имел некоторые странные свойства; в начале перестройки и последовавшего затем кризиса ему было страшно, из-за обрушившихся лавиной перемен, и он все ждал, вот-вот станет полегче, получше, в магазинах начнут появляться продукты, деньги перестанут на глазах превращаться в пыль. Из-за этого постоянно свербело беспокойство где-то в груди, вроде легкой лихорадки. Но вдруг, в один прекрасный миг просветления, к нему пришло понимание, что так быстро, как он ожидает, хорошо стать ну никак не может. Может стать только хуже. После этого сразу пришло спокойствие. Терпеливое спокойствие быка, тонущего в болоте. Он уже испробовал все способы выбраться, истощил все силы, и теперь покорно и терпеливо ждет, когда трясина, наконец, его окончательно засосет.

Как и следовало ожидать от большой компании «интеллигентов» и творческих личностей, в редколлегии вскоре начался раздрай. Художественный редактор насмерть поссорился с главным, то ли по поводу цвета обложки, то ли по поводу эмблемы. Встав в гордую позу, он объявил, что не считает для себя возможным дальше работать с таким самодовольным диктатором, резко развернулся и вышел, громко хлопнув дверью, как и положено в дурных мелодрамах, и как это умеют делать лишь истинные «интеллигенты». Павел еще зимой понял, что журнала не будет, к весне это поняли и все остальные. Тихонько исчез главный редактор, исчезли кое-кто еще, в основном серьезные, занятые люди, члены Союза писателей, а на собраниях остатки редколлегии больше ничего не обсуждали, весело и непринужденно пили то водку, то домашнее вино. Изредка захаживал Илья Дергачев, остроумно-ироничный писатель сатирик, пел под гитару бардовские песни, в промежутках острил по поводу Гафта и его издательской деятельности.

Как-то Слава сказал:

— Господа литераторы, надеюсь, всем ясно, что журнала у нас не будет?

— Ессессно… — за всех откликнулся Сашка Бородин и отхлебнул густого рябинового вина, которого кто-то принес целую трехлитровую банку.

— Зато у нас есть предприятие, — продолжал Слава, — давайте хоть деньги зарабатывать.

Игнат вдруг захохотал, сквозь смех проговорил:

— Как ты будешь деньги зарабатывать? Нужен начальный капитал, нужны оборотные средства. Что, пошлешь телеграмму: — "Грузите апельсины бочками…"

— А что? Остап Бендер во многом был прав, а наше время весьма похоже на НЭП… — проговорил раздумчиво Сашка.

— При чем тут НЭП? — возмутился Слава. — Я знаю людей, которые из московских издательств получают книги на реализацию, реализуют, потом рассчитываются, а навар себе оставляют.

Игнат призадумался, потом сказал:

— Можно, конечно, попробовать. Но нужно открыть счет в банке. Не пользоваться же счетом конторы Гафта! А для этого нужен директор предприятия.

— Кого назначим, господа учредители? — осведомился Григорий.

— Нужен человек с опытом… — нерешительно встрял Павел.

— Вон, Сашка Бородин с опытом. Он редактором многотиражки был целых полтора года. А теперь без работы.

Сашка отпил вина, закурил новую сигарету, обвел взором всю компанию, смотрящую на него вопрошающими взглядами. Из собравшихся явно никому не хотелось в директора.

— Я согласен… — проговорил Сашка и почему-то пожал плечами.

А на следующий день Павел лишился своего роскошного спортзала. Он как всегда вечерком пришел на тренировку и застал в спортзале густую атмосферу уныния. Алексей с Николаем сидели рядком на скамейке для жима лежа и мрачно молчали.

Павел подошел, спросил:

— Что случилось?

— Случилось то, что и должно было случиться, в свете процессов, идущих в стране в связи с перестройкой социалистической экономики в рыночную, — витиевато ответил Алексей.

Он всегда переходил с русского языка на газетный, когда у него было наиотвратительнейшее настроение.

— Николай тут же перевел на русский:

— Домуправ приходил, сказал, либо платите за аренду, либо выметайтесь.

— И большая аренда?

— До фига. Никакой зарплаты не хватит.

— Может, тогда платные группы организуем?

— Мы уже думали. Если много заломить, никто ходить не будет, а если по-божески — на аренду не хватит. Это надо будет сидеть тут с утра до вечера, да еще чтобы народ шел. Человек сто надо собрать. Где их столько соберешь?..

— Давайте для начала фирму учредим, а там посмотрим, что делать… — сказал Павел. — Возьмем кредит в банке. Можно, например какую-нибудь книгу издать. Книгоиздательская деятельность стоит на третьем месте по прибыльности, — добавил он глубокомысленную фразу, которую любил повторять бывший главный редактор их несостоявшегося журнала. — А первые два места занимают торговля оружием и наркотиками. Я недавно закончил приключенческую повесть, можно будет ее издать, прибыль будет сто процентов.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересованно подался вперед Алексей. — Изобрази на бумаге.

Павел взял с полочки тренировочный дневник Алексея, на чистой страничке быстро произвел расчеты, набросал выкладки: количество и цену бумаги, стоимость полиграфических услуг.

Алексей скептическим тоном спросил:

— И сколько печатать будут?

— Примерно полгода.

— Ты сумасшедший. Сейчас инфляция, какую ты прибыль надеешься получить?.. Проценты по кредиту сумасшедшие…

— Это ты сумасшедший, да и с математикой у тебя не все ладно. Даром что инженер… Дешевеют-то деньги, а материальные ценности дорожают. Просто, через полгода, на выходе тиража, цена за экземпляр будет не эта, расчетная, а тогдашняя, реальная. Так что, рост цены раз в десять перекроет проценты по кредиту.

Николай призадумался, потом сказал:

— Это долго, полгода… Будем лучше железные двери делать. Преступность и бандитизм растут не по дням, а по часам, народ сейчас начнет в срочном порядке железные двери ставить. Рынок в буквальном смысле неограниченный… Вот тут уж навар, так навар… Десятикратный!

В последующие дни Павел с Алексеем сочиняли Устав, потом Павел его печатал на своей пишущей машинке. А Николай занимался вандализмом; срезал тренажеры, которые были приварены к вмурованным в пол и стены штырям, и сваливал их кучей в дальнем углу.

Начать решили с решеток на окна, потому как Алексею удалось договориться на заводе насчет арматурного прута без предоплаты. Теперь Павел каждый день ходил в подвал на работу. Они с Николаем варили решетки на окна, решетчатые ворота, калитки. Николай давно уже научился варить и сварщиком стал не хуже Павла, а может и лучше. Потом ездили устанавливать свои изделия. У Николая были кое-какие сбережения, умный и осторожный Алексей посоветовал их забрать из сбербанка и вложить во что-нибудь нужное, не подверженное инфляции. Николай купил грузовик, "Газ — 53". Насчет зарплаты Павел помалкивал, понимал, что предприятие должно развиваться. Заработанные деньги тут же тратились на закупку материалов, необходимых инструментов, электродов.

Павел как-то зашел в сбербанк, оказалось, что ссуду или кредит получить довольно просто.

На другой день он сказал Алексею:

— Послушай, очень трудно так вот вкалывать и не получать зарплаты…

Алексей сочувственно покивал, потом спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Давайте возьмем все трое ссуды на неотложные нужды. Они на три года даются.

— Кредит отдавать надо. К тому же с процентами… — раздумчиво протянул Алексей. — Вот если бы без отдачи…

— Украсть, что ли?…

Не слушая его, Алексей продолжал:

— Допустим, нашелся бы человек, у которого большая сумма денег…

— Ну и что, ограбить?..

— Нет, при простом ограблении могут найти, ограбленный опознать… Свидетеля не должно остаться…

Павел нервно хохотнул:

— Ну и шутки у тебя…

— Это не шутки… — лицо Алексея как-то неуловимо изменилось, на мгновение приобрело хищное выражение, будто хорек высунулся из норы, но тут же спрятался. — Никаких кредитов! Только хорошая сумма без отдачи. Смысла нет, на одни проценты работать…

Павел задумчиво произнес:

— Какой-то знакомый сюжет… Где-то подобное я читал…

— Вот именно. Ты думаешь, почему такие законы? А это чтобы дать возможность тем, кто наверху, захапать все, что можно, а таких как мы, энергичных и умных, придержать за задницу. Так что, мы тоже имеем право, заполучить капитал не совсем законно. Потому что получить законно — десять раз пуп надорвешь и состариться успеешь. К тому же, я и не собираюсь старушку топором рубить. Деньги сейчас аккумулируются в руках тех еще волков…

— А может, все же, нанять рабочих, а самим только организовывать?..

— Сначала надо оборотный капитал накопить, а потом народ нанимать.

Тем временем и Сашка Бородин развил бурную деятельность: целыми днями сидел на телефоне и звонил в московские издательства. Самое удивительное, книги вскоре начали поступать; в контейнерах, в почтовых вагонах. Так что теперь в свободное от сварочно-слесарных работ время Павел бегал по городу с мешком книг и упрашивал директоров магазинов взять их на реализацию. А директора магазинов, — о, чудо! — сидя среди пустых полок своих торговых точек, еще и кочевряжились. Однако книги расходились быстро. К тому же, как грибы после дождя в продовольственных и промтоварных магазинах стали появляться лотки частных торговцев. Они-то очень охотно брали книги на реализацию. Что интересно, и рассчитывались аккуратно.

Все бывшие члены бывшей редколлегии стали книготорговцами, а точнее — афенями. Вскоре появились и новые люди, ни к литобъединению, ни к редколлегии никакого отношения не имевшие, друзья Сашки Бородина. Трудились в поте лица, заработок формировался из процентов со сделок. Преимущество имели те, у кого дома были телефоны. По телефону можно было, не выходя из дому договориться о встрече, продиктовать ассортимент, да просто выяснить, присутствует ли на работе нужный товаровед.

Павел тратил целые дни, чтобы только съездить в какой-нибудь магазин, с телефона-автомата не шибко-то договоришься, а зарабатывал гроши, большую часть времени тратил впустую.

Как-то, когда собрались распить бутылочку вечерком в своем «офисе», просторной ободранной комнате старинного здания, которое ремонтировало и реставрировало предприятие-соучредитель, Павел завел разговор:

— Послушайте, ребята, мы же неэффективно воздух ногами перемолачиваем. Надо свои торговые точки ставить.

— Ну и не перемалывай воздух, — проворчал Григорий. — Кто тебя заставляет?..

Павел покосился на него, почувствовав нехороший подтекст в реплике, повторил:

— Я всего лишь предлагаю свои точки ставить и налаживать работу по двум направлениям: оптовая торговля, и своя сеть реализации.

Сашка поднял руки, с нажимом протянул:

— Ну, зачем это… За-аче-ем!.. Надо зашибить побольше денег и разделить. Что, всю жизнь книгами торговать?..

— Да не заработаешь много быстро! — вскричал Павел. — Я вон гроши зарабатываю, хоть и кручусь наравне со всеми.

— Зарабатывай больше, кто тебе мешает?! — вдруг окрысился Сашка.

— Не получается. У меня телефона нет, — безнадежно пробормотал Павел.

На том и кончились его попытки наладить нормальную работу «фирмы». Все остальные промолчали, но на их лицах читалась явная враждебность. Павел никак не мог сообразить, откуда эта враждебность. Однажды он разговорился с хозяином книжного лотка, стоящего не на самом бойком месте и ужаснулся: дневная выручка со стола была, чуть ли не больше недельной выручки их «фирмы». Трудно продать быстро тысячу книг одного наименования, но тысячу книг разных наименований можно продать гораздо быстрее. И уж совсем не было понятно, почему его товарищи противились организации торговых точек? Всего- то и надо было внести изменения в Устав и заполучить кое-какие документы в городской администрации. Был и еще один путь зарабатывать хорошие деньги — зарегистрироваться частным предпринимателем. Но частный предприниматель в то время обязан был торговать сам, работников нанимать не имел права. А Павлу увольняться из бассейна и вставать самому за прилавок совсем не хотелось. Бизнес ему казался настолько ненадежным, что он каждое утро, идя в «фирму», ожидал, что дело уже лопнуло. Все дела велись как-то сумбурно, безалаберно, даже несерьезно, будто, и правда, жили последний день.

Алексей тоже не решился насовсем перейти на работу в собственное предприятие, и выполнял обязанности директора, совмещая их с работой сменным мастером в литейном цехе. Впрочем, была, видимо, и другая, более веская причина; частенько он доставал кое-какие материалы на заводе задаром. Да и работал он по схеме: день — ночь, сорок восемь часов отдыха.

Теперь Павел мог писать только на дежурстве, да в редкие выходные дни дома. Которых было лишь один-два в месяц. По субботам и воскресеньям была самая работа по установке решеток, ворот, калиток и дверей. Однако, странно, но работалось хорошо, и он даже решился издать тоненький сборничек своих рассказов через редакционно-издательский отдел, образовавшийся при какой-то государственной надзорной конторе; то ли ГорЛит, то ли ОблЛит. Но как помнил Павел, до начала буйства гласности и демократии, в эту контору носили рукописи за резолюцией о благонадежности. Резолюции налагались всегда, потому как если бы редактор принес неблагонадежную рукопись, то моментально лишился бы работы.

Выкроив как-то время, когда очередной груз книг задерживался, и в подвале в работах возникло затишье, Павел взял два экземпляра своей рукописи и пошел в РИО. Редактором оказалась молоденькая девушка. Она мило улыбнулась, взяла рукопись, спросила:

— Решились издать?..

— Да нет, просто, немного денег накопилось… — усмехнулся Павел.

— Ну что ж, зайдите через пару недель, я внимательно прочту ваш материал…

Павел насторожился, и предупредительно сказал:

— Это не материал. Это рукопись литературно-художественных произведений. Рассказов, то есть…

— Да-да, я понимаю… — кивнула девушка и повторила: — Зайдите через пару недель.

Здраво рассудив, что его рассказы, к тому же за его же счет напечатают обязательно, Павел тут же отправился в пединститут, где на художественно-графическом факультете работал преподавателем его приятель, мягкий интеллигентный человек каждый день встречающий с работы свою жену. Хоть он и был ровесником Павла, тот его называл исключительно по имени-отчеству, потому как грех было чеховского интеллигента называть просто по имени. Звали его Иван Иваныч.

Всю эту историю Павел давно бы забыл, но она помнилась ему исключительно потому, что была первым уроком на тему: — "В экстремальной обстановке интеллигент не в состоянии действовать адекватно обстановке". Вот Иван Иванович и преподал ему первый урок этой самой неадекватности. Но все равно, Павла эта история ничему не научила, и даже не прибавила осторожности в общении с "интеллигентами".

Иван Иванович был настоящим художником, поэтому Павел застал его в мастерской. Входя в помещение, Павел вскричал весело:

— Иван Иваныч, мое почтение! Как идет творческий процесс?

— А, Паша! Здравствуй, здравствуй… Давно не виделись

— Вот именно. И при всем при том я ровно двадцать раз в месяц прохожу мимо твоего дома.

— А, да-да, ты что-то говорил… Дежуришь ночами. Что, преподавать так и не можешь?.. — Иван Иваныч сочувственно покачал головой.

— Иван Иваныч, у тебя как со временем?

— Да как? Как обычно… Преподаю, для себя работаю, иногда халтурки перехватываю… А в чем дело?

— Ты не смог бы сделать оформление книги?

— Да запросто. Я ж график…

— Ну, так как?..

— А что за книга?

— Сборник моих рассказов…

— Ба, Паша! Да ты что, писать начал?

— Давно уже… — Павел скромно потупился.

— Ну, Паша, о чем разговор!.. Для тебя — конечно сделаю.

Павел протянул ему второй экземпляр рукописи:

— На твое усмотрение. Выбери самый яркий эпизод из какого-нибудь рассказа, и отрази на обложке. Насчет оплаты работы, ты уж сам прикинь. Я же не знаю ваших расценок. Ну, и помни, что я не миллионер…

— Ладно, когда сделаю, тогда и поговорим.

— Когда подойти?

— Ну, мне надо сначала рукопись прочитать, обдумать… Давай, через месяц. У тебя же не горит?

Павел прикинул сроки, пожал плечами:

— Да вроде не горит. Пока редактируют, потом еще набор будут делать. Месяц — самый подходящий срок.

Ровно через две недели Павел отправился в РИО. Девушка редактор выложила на стол рукопись, сказала:

— Я внимательно прочла вашу работу. Надо кое-где немножко подправить, а, в общем, и целом очень даже неплохо…

— А можно узнать, что там следует изменить?

— Пожалуйста, пожалуйста…

Павел развязал тесемки, открыл папку. На первых страницах не оказалось никаких пометок. Потом пошли подчеркнутые слова. Редакторша сказала, что тут точнее будут другие синонимы. Он в два счета разъяснил, почему и зачем тут именно эти слова стоят. Перелистывая рукопись, он не заметил, как изменилось лицо у редакторши, будто закаменело и стало надменным, а взгляд, обрамленный густо накрашенными веками и ресницами, стал холодным и презрительным. Павел наткнулся на целый отчеркнутый блок текста.

— А тут что не правильно?

— Видите ли, тут у вас герой идет по поляне и подходит к опушке…

— Ну да… А в чем дело?

— Видите ли, — тон у девушки был терпеливый, как у учительницы, разговаривающей с тупым и ленивым учеником, — Опушка, это край леса. И герой, идя по поляне, никак не может подойти к опушке. Он может подойти только к краю леса.

Павел слегка помотал головой, спросил ошарашено:

— А какая разница?

— О, принципиальная!

— Послушайте, но опушка, это и край леса, и край поляны!

— Не морочьте голову! В словаре Ожегова ясно сказано, что опушка — край леса.

Теряя терпение, Павел выговорил:

— В словаре Даля ясно сказано, что опушка — это край леса, и в то же время — край поляны. Ну, хорошо, пойдем дальше…

Он перевернул еще несколько страниц. Подчеркнутые слова, подчеркнутые слова… Он мимоходом объяснял, почему тут именно эти слова должны стоять. Снова обнаружился отчеркнутый блок текста. Павел прочитал: — "… на пустыре тут и там виднелись купы тополиной и кленовой мелочи…"

— Ну, а тут что вас смущает?..

Она терпеливо выговорила:

— Бывают кроны деревьев…

На Павла вдруг накатила волна отчаяния от этого непробиваемого самодовольства юной дамы, видимо совсем недавно окончившей филфак, и все еще не знающей, что не писатели пишут свои вещи по учебникам, а учебники переписываются по произведениям писателей.

— Кроны бывают у деревьев, — еле сдерживаясь, выговорил Павел, — а тополиная и кленовая мелочь растет купами.

— Молодые деревца растут рощицами, — назидательно выговорила она, — вот и пишите: — росли рощицы тополиной и кленовой мелочи…

— О, Господи! — вскричал Павел. — Да на заросшем бурьяном пустыре именно виднелись, и именно купы тополиной и кленовой мелочи!

Она вдруг выпрямилась в своем кресле и высокомерно выговорила:

— Либо вы исправите все ошибки, либо мы откажемся издать вашу рукопись. Мы не можем взять на себя ответственность. В конце концов, мы отвечаем за качество текста.

Павел представил свой текст, из которого исчезнут все словечки и фразы, придающие ему яркость и эмоциональность, и понял, что такой текст будет попросту драть уши, будто мятой газетой. Он молча собрал рукопись, постучал торцами о стол, подравнивая листы, положил в папку, аккуратно завязал тесемки, сказал, поднимаясь:

— До свидания, — и ушел.

Шагая по улице, он изумленно размышлял: неужели и раньше издание книг тормозилось из-за подобной ерунды?! Она ведь даже не слышала Павла! Да нет, чепуха… Просто, объявили гласность и свободу слова, но этим самозванным цензорам ох, как не хочется упускать из рук вожжи! Как им хочется и дальше править литературным процессом… Или, думать, что они правят…

Вдруг он вспомнил, что издательская лицензия имеется у их книжно-журнального издательского предприятия.

На другой же день он спросил у Сашки:

— Как ты думаешь, а мои рассказы можно издать по нашей лицензии?

— Да запросто!.. Только за свой счет, — добавил он тут же весьма поспешно.

— Ну, разумеется!.. Я ж понимаю, что с такой тоненькой книжечки прибыли не получишь…

Все было решено, осталось только дождаться художественного оформления и отдавать в набор первую книжку. Павел представил, как будет выглядеть на полке книжного магазина маленькая, скромненькая, но со вкусом оформленная книжечка, и сердце сладко замерло от гордости, и какого-то иррационального ужаса. Он видел картины Ивана Ивановича, и полностью доверял его вкусу, если уж сделает, то сделает на совесть. Павел никак не мог зайти к Ивану Ивановичу в назначенное время, только через неделю выкроил время, да и то пришлось уйти с дежурства.

Иван Иванович встретил его в роскошном халате, а ля ретро, проговорил:

— Паша, я ждал, ждал тебя, а потом решил, что тебе, все же, проще ко мне на работу зайти. Ну, я картинки и унес обратно в институт.

Павел терпеливо сказал:

— Иван Иваныч, пожалуйста, пусть картинки лежат у тебя на работе. Я обязательно зайду в институт, к тебе в мастерскую. Хорошо?

— Ну ладно, ладно… Что ты разволновался? Картинки я сделал, очень даже хорошо получилось…

Раза два Павел заходил в институт, но застать Ивана Ивановича на работе не удавалось. Застал его только недели через полторы.

Иван Иванович стоял возле мольберта и задумчиво смотрел на полотно. Забыв ответить на приветствие, спросил рассеянно:

— Паша, по-моему, синевы маловато, а?..

— Да-а, синевы явно мало… — глубокомысленно изрек Павел.

— А с другой стороны, если добавить красного, получится более эмоционально…

— Точно, сюда бы побольше эмоций!.. — с чувством согласился Павел.

— Ладно, решено! — решительно махнул кистью Иван Иванович. — Добавляем красного…

— Ладно, Иван Иваныч, давай картинки, — сказал Павел.

— Какие картинки?!

— Как, какие?!. — вскричал Павел. — Оформление моей книги…

— Ах, это… Фу ты, совсем из головы вылетело… Знаешь, Паша… Ты все не приходил, и не приходил… И я унес картинки домой. Там они целее будут. Завтра или послезавтра зайди по пути с работы, я как раз утром дома буду.

Павел, естественно, зашел к Ивану Ивановичу домой, но дома его не оказалось, а его дочь ничего не знала. Так что Павел застал его дома лишь через неделю, и к своему удивлению узнал, что в Новосибирске проходит выставка новой книжной графики, а поскольку все другие работы Ивана Ивановича много хуже оформления книги Павла, то он отправил на выставку именно эти картинки. "Ты, Паша, конечно, не против? Для твоей книги будет большой плюс… Еще не вышла, а уже реклама…"

Из-за своей наивности Павел заподозрил нечто неладное лишь после того, как в очередной раз уверил Ивана Ивановича, что за картинками непременно придет к нему на работу, непременно в мастерскую, и чтобы он положил картинки на полку… "Да-да, вот именно сюда, на самую верхнюю, тут как раз много свободного места…" И чтобы ни в коем случае больше никуда он картинки не уносил!.. Иван Иванович уверил, что так и сделает, непременно завтра же принесет картинки из дому и положит на полку.

Когда Павел пришел к нему через три дня, Иван Иванович смущенно развел руками и поведал, что дома у него начался сущий кошмар — ремонт, что картинки оказались в спальне под кучей вещей, и что до окончания ремонта достать их ну совершенно невозможно!.. Тут же заверил Павла, что ремонт продлиться не более двух недель, и что через две недели Павел непременно получит свои картинки.

Павел пришел в ужас, и принялся искать другого художника. Расспрашивал своих знакомых писателей, кто может быстро и качественно сделать оформление книги. У самого-то у него в художественном бомонде знакомых не было. Зашел как-то по пути в типографию, справиться, не изменились ли условия напечатания тиража? Оказалось — изменились: цена на бумагу подскочила раза в четыре, а на полиграфические услуги — в три раза. Всех сбережений Павла как раз хватило бы на половину одного, самого короткого, рассказа.

Удивительно, но он опять не ощутил катастрофы, хоть и уплыл единственный шанс издать свою книжку. Из чисто профессионального любопытства он еще несколько месяцев заходил время от времени к Ивану Ивановичу, то на работу, то домой за картинками, с интересом, сочувственно поддакивая, выслушивал очередную сногсшибательную историю, где находятся многострадальные картинки. При этом ясно читал на благородном, интеллигентном челе Ивана Ивановича тоскливую мысль виноватого интеллигента: — "Господи, ну когда же этот дурак, наконец, поймет, что нет никаких картинок, и оставит меня в покое?.."

А Павел, с вежливой улыбкой выслушивая Ивана Ивановича, с не меньшей тоской думал: — "Господи, ну когда же он, наконец, признает перед самим собой, что сволочь, и скажет — нет картинок. Извини, так получилось; очень хотел сделать, но все как-то не получалось начать…"

Тем временем деньги буквально на глазах превращались просто в цветные бумажки. Поэтому Павел все свои сбережения отдал Ольге, и они некоторое время хорошо пожили, купили кое-что из одежды, ну и питались деликатесами, которые наконец-то появились в магазинах.

Сашка Бородин вдруг начал поговаривать, что устал работать директором, и что не худо бы пригласить со стороны опытного и порядочного человека. Все с энтузиазмом встретили идею, пригласить директора со стороны. Очень уж не хотелось, кого-нибудь своего видеть на директорском посту. Однако опытного и порядочного директора долго не находилось, зато встал вопрос о складе. Так как ремонт и реставрация здания, в котором у них находился «офис», подходил к концу, и вот-вот должна была подойти очередь их комнаты. Гафт не советовал им больше складировать книги в «офисе», а уже отреставрированные комнаты он запер на замки, и, естественно, устраивать в них бардак перед самой сдачей объекта заказчику он, Гафт, не рискнул бы. Но вы, ребята, не волнуйтесь; перейдем на другой объект, и вам комната под «офис» найдется.

Сашка впал в истерику, ожидалась очень большая партия книг, а складировать их было негде, он метался по комнате, и как полоумный бормотал:

— Три вагона… Три вагона… Что же делать? Что делать? В центре города все складские помещения уже расхватаны… А на окраину замучишься ездить… Да и сторожа придется нанимать…

Павел предложил:

— Есть у меня вариант. Хочешь, поговорю?..

— Конечно! Завтра успеешь?

— Я могу и сегодня…

— Давай, ради Бога! Позвони мне вечером, как только договоришься…

Павел отправился в подвал. Алексей оказался там, вместе с Николаем они монтировали сложную конструкцию из арматурных прутьев. Конструкция чем-то напоминала пыточный агрегат, стоявший на вооружении средневековой инквизиции.

Павел спросил с любопытством:

— Что это такое? Вы что, с зоопарком договор заключили?

— Иди ты, знаешь куда?!. Со своими идиотскими шуточками… — вдруг злобно окрысился Николай. — Давай, переодевайся, без тебя не получается…

— Да ты скажи сначала, что это такое?! — возмущенно вскричал Павел.

Алексей рассудительно сказал:

— Один торгаш с рынка заказал решетки на окна по своим чертежам…

— Гос-споди! Да тут можно было сделать гораздо проще и красивее…

— Тебе сказано, по его чертежам! — еще злее и раздраженнее рявкнул Николай. — Желание клиента — закон.

— Да я и не говорю, от чертежей отступать. Просто, варить сначала блоками, а потом собрать. А вы городите пространственную конструкцию… Ее без специального шаблона не соберешь…

Николай раздраженно швырнул электрододержатель на пол, отошел к стене, сел на скамейку, зло плюнул в угол. Видно было, что он старается подавить в себе злость, но ему это плохо удается. На него это часто находило, мог разозлиться из-за пустяка. Однажды и на Павла кидался с кулаками, тот еле увернулся.

Павел переоделся, и они с Алексеем в два счета собрали решетчатую коробку. Павел отступил, полюбовался.

Алексей, посмеиваясь, сказал Николаю:

— У тебя всегда отсутствовало воображение. Я тебе сразу говорил, что надо так было делать, а ты вперся, как баран рогами в новые ворота. Вечно тебя в начальники тянет. Понимаешь, ты из тех, кого надо вести. Ты исполни-итель! И никто больше из тебя не получится.

— Заткнись, длинный, — устало и беззлобно проворчал Николай, поднимаясь со скамейки.

Втроем они быстро собрали восемь решетчатых коробок, сложили штабелем у стены.

Павел протянул:

— Да-а… Просторная квартирка у купца…

— Да не особенно… — пренебрежительно покривился Николай. — Он на первом этаже купил две трехкомнатные квартиры.

Они сидели на скамейке, отдыхали, и Павел, наконец, решил заговорить о деле:

— Слышь, Алексей, у нас вон тот угол возле дверей постоянно свободен, а нашему предприятию негде книги складывать… Нас, понимаешь, выселяют из офиса…

Алексей задумчиво помолчал, наконец, спросил:

— А мы что будем иметь?

— Ну-у… Я не знаю… Арендную плату с площади, я полагаю… Да, и еще; Сашка Бородин из директоров уходить хочет. Может, тебе на его место?

Павлу показалось, что это великолепная комбинация. Уж с помощью-то своего старого друга удастся, наконец, убедить остальных, что издавать приключенческие повести, даже и безвестного писателя, дело прибыльное.

Алексей опять долго молчал, наконец, спросил:

— Что скажешь, толстый?

Николай пожал плечами:

— А что, есть смысл… Ладно, пошли по домам, по дороге обговорим…

Павлу показался какой-то скрытый подтекст в этой реплике, но он не придал этому значения. А зря… Подумал только, что среди братьев верховодит младший, Николай. Уж очень часто Алексей идет у него на поводу…

На следующий день Алесей пришел в «офис», и Павел познакомил его с остальными. А еще через день, начали поступать книги. Из вагона выгружали прямо на Николаев «газик», и он за хорошую оплату возил их в подвал. Последующие дни превратились в полный кошмар. Все как полоумные носились по городу с мешками и сумками. Но трудно быстро распихать по ограниченному количеству торговых точек сотни и даже тысячи книг одного наименования. Кто-то прибегал первым, обойденный на него обижался, вспыхивали нешуточные ссоры, но только если конкурент оказывался из чужой группировки. Павел заметил, что их теплая компания давно разделилась на две неравные группы. Одна кучковалась вокруг Сашки Бородина, другая — вокруг Григория. Павел оказался вообще в одиночестве. Поэтому у него стремительно портились отношения со всеми.

Если Павлу удавалось сдавать на реализацию всего лишь по одной две пачки книг, то Сашка возил их машинами, хоть и небольшими, арендовал у кого-то по дешевке москвич-пикап. У него было все «схвачено». Однако распродать пять грузовиков книг было не так-то просто, работы всем хватало.

Потом начали поступать деньги с реализации, и тоже мешками. Люди покупали все, лишь бы только избавиться от стремительно дешевеющих денег, да и книги появлялись такие, которые мечтали прочитать целые поколения, и даже не видели, а лишь слышали о них. А тут, на тебе, легендарные названия свободно на полках. Когда набралась нужная сумма, Сашка с рюкзаком денег полетел в Москву. А когда через несколько дней вернулся, сразу сказал, что лучше всего иметь собственный офис и не зависеть от Гафта, который в любой момент может потребовать свою долю, как соучредитель фирмы. Оказалось, что Сашка уже и позаботился о новом «офисе» "фирмы". Так что, даже не стали ждать, когда дойдет очередь на реставрацию их комнаты, съехали в один день, благо, имущества никакого не было.

Новый «офис» разместился на девятом этаже в крошечной малосемейке. И в первый же день на новом месте, Сашка заявил, что окончательно устал в директорах. Работать-то он будет, но только не директором. Павел только хотел предложить в директора Алексея, но его опередил Григорий:

— Послушайте, мужики, а почему бы нам не назначить директором Алексея?

Павлу послышался явственный вздох облегчения. Алексей по своему обыкновению помолчал, подумал, потом сказал веско:

— Хорошо, я согласен. Но немного погодя, мне оглядеться надо.

Когда Павел пришел на дежурство, его ждали аж три плохие новости. Во-первых, механик вытащил из слесарки верстак, инструменты, в дверь врезал новый замок и повесил на нее красиво нарисованную табличку: — "Главный механик". А своим слесарям поставил стол в машинном зале, возле бойлера, и пару стульев, чтобы было где коротать дежурства. Во-вторых, за этим столом уже сидел Витька Малышев, один из ночных слесарей, и явно собирался проситься, на сегодня подменить Павла, чтобы тот за него отдежурил потом. И, в-третьих, это означало, что Павла опять будет терзать приступ раздвоенности. Потому как он, естественно, направится домой, но ноги сами принесут его к Люське.

Тем временем Витька увидел Павла и радостно заорал:

— Пашка-а! Наконец-то!..

Подойдя к столу, Павел уныло, без малейшей надежды, спросил:

Может, ты потом за меня подежуришь?..

— Нет, Паша, не получится. Мне надо срочно в деревню ехать. Младший брат, понимаешь, женится. А потом будет работы выше крыши. Так что я не смогу тебе должок вернуть. Ну что, договорились?..

— Ладно, дежурь… — уныло протянул Павел, и направился к выходу.

Не вся жизнь состоит из минусов, и тут был один плюс: Витька Малышев работал в бассейне по совместительству, а основное его место работы было в милиции. Просто, он устроился работать в бассейн, когда еще учился в школе милиции, да так и прижился. Насколько знал Павел, он был неплохим опером, да и рукопашкой владел не хуже Павла, правда, не такой экзотической, а обычной, ментовской. Но кости мог поломать весьма даже качественно. Единственный недостаток у него был, это то, что он часто подменялся — служба, понимаешь… Но и механик, и директор этот недостаток терпели. Все-таки неплохо иметь собственного мента. А еще Павел точно знал, что он ходит на дежурство со своим табельным оружием.

Вот будет сюрприз мочилам! Придут за Павлом, а наткнутся на крутого опера… И тут Павла осенило; поистине, катализатором включения ассоциаций, может быть все, что угодно. Даже подмена на дежурстве сменщика. А что если тогда Сашка Бородин не увез деньги за книги в издательство? За пять грузовиков книг, сумма получалась астрономическая. Примерно с того времени начались трудности получения книг на реализацию. Сашка просто сказал, что без предоплаты больше не дадут, и все. Никто и не поинтересовался — почему? Ведь только Сашка был связан с издательствами. Потом, конечно, некоторые адреса и телефоны он передал Алексею, но явно не все.

Павел хоть и зарабатывал тогда меньше всех, но оказался среди учредителей. В то время законодательство менялось, чуть ли не каждый месяц. Первоначально их "книжно-журнальное издательское предприятие" задумывалось, как совместное, Союза писателей c Администрацией города. Но единственный член Союза писателей исчез из их компании тихо и незаметно еще тогда, когда стало ясно, что Гафт никакой бумагой их снабжать не собирается. Так что, Союз писателей сюда больше никаким боком не касался. И когда пришлось перерегистрировать Устав в соответствии с новыми требованиями, кое-кому пришлось записаться в учредители. Сашка наотрез отказался стать учредителем. Так что, в эту почетную категорию господ предпринимателей угодили даже не самые главные организаторы: Павел, Григорий, Слава, Игнат и даже Илья Дергачев, который книгами не торговал, просто, изредка заходил посидеть в теплой компании, попить водки и попеть бардовские песни. Вся остальная компания работала просто за деньги.

Павел стоял на хоздворе, в задумчивости покачиваясь с пяток на носки, и со стороны, наверное, походил на полоумного, потому как остановившимися глазами вперился в забор, будто там, как на экране, демонстрировался занимательный боевичок, о злодействе Сашки Бородина.

— Вот положеньице… — наконец пробормотал Павел, очнувшись.

Сашку он не видел с того дня, когда больной, еле держащийся на ногах от слабости, уходил насовсем из бизнесменов. Кто-то говорил, что он устроился корреспондентом в газету, которые росли, как поганки после дождя. Когда-то на весь город было всего три газеты. А теперь Павел и сосчитать не мог, но за полтора десятка перевалило точно.

Хорошо работать на благоустроенном Западе какому-нибудь частному сыщику. Подойдет к злодею этакая милая субтильная старушка, мисс Марпл, глянет на него проницательным взором, тот тут же и расколется, и сам в полицию побежит. Или, скажем, громила Спайд: возьмет негодяя, убийцу, подонка одной рукой за шиворот, другой пройдется кулачищем по почкам и другим чувствительным местам организма — и дело в шляпе. Э-хе-хе… У нас бы бедной мисс Марпл открутили головенку даже не за раскрытие преступления, а так, на всякий случай, чтобы под ногами не путалась, а Спайда зарыли бы так глубоко еще в начале карьеры, что его и Шерлок Холмс бы не нашел…

А что если взять Сашку за шиворот, закрутить удушающий захват, и ласково так спросить: — "Сашя-я, а ты денежки-то отвез тогда, а?.."

М-м-да-а-а… В лучшем случае наживешь еще одного врага. Даже если у Сашки рыльце и в пушку, он ни за что не признается. Потому как никаких доказательств нет, все в голове у Сашки. Не в Москву же ехать за уликами… Или, поехать? Заявиться в издательство, прямо к директору, и сказать, этак вежливо: — "Ребята, это не я украл ваши денежки, а Сашка Бородин…" Во-первых, в какое издательство ехать? А во-вторых, все равно не поверят. Первым делом в задницу паяльник сунут… И, в-третьих, ехать не на что, денег ни копейки, да и неизвестно, по какому адресу искать издательство; адресам, помещенным в конце книг, Павел давно уже не верил. Он отправил по ним несколько писем, а так же ума хватило послать несколько рукописей. И письма и рукописи канули без следа и отклика. Как же быть? Ну не затаскивать же Сашку в подвал!.. А оно бы неплохо: затащить в подвал строящегося дома, чтобы никто воплей не слышал, запалить паяльную лампу, и медленно, ме-е-едленно…

Павел помотал головой. Вообще-то, против Сашки он ничего не имел. Просто, обидно было, что Сашка ловко и непринужденно похоронил надежды на издание хотя бы одной книжки, и вовремя соскочил с поезда, к тому же с неплохими деньгами. Единственное, что можно сделать, это поспрашивать других учредителей, не наезжали ли на них тоже?

Ну, ладно, вспомним молодость, поиграем в шпионов… — проговорил Павел и полез в дальний угол дворика по нагромождениям старых насосов, ржавых кожухов, бочек с засохшей известью, и другого хлама, который механик каждый год собирался увезти на свалку, но то руки не доходили, то грузовика не находилось.

В углу дворика через забор свешивались густейшие ветви старого клена, растущего в сквере, и лишь чуть-чуть тронутые желтизной. Павел всегда удивлялся стойкости старикана, листья он сбрасывал чуть ли не в конце октября. Подтянувшись на руках, Павел перевалился через забор, и легко соскочил вниз, укрытый со всех сторон: забором и зарослями. Если кто-то его пас, теперь может до утра наблюдать за входом в бассейн, и калиткой, ведущей на хоздвор. Укрываясь за зарослями, он прокрался на боковую аллею, обсаженную густейшими кустами какого-то гибрида, похоже — шиповника со смородиной, быстро прошел через сквер, вышел на улицу и замешался в толпе. Народ как раз густо валил с работы. На предмет хвоста, Павел решил провериться попозже. К Игнату идти Павлу ох, как не хотелось после истории с Люськой, да и раньше-то они не особенно дружили. Поэтому он решил отправиться к Славе. Тем более что Павел не знал, где живет Сашка. Он сменил квартиру, естественно, и телефон у него поменялся. А Слава был дружен со всем окололитературным бомондом. Павел просто не мог представить себе маньяка, который смог бы стать врагом Славы.

Павел с отсутствующим видом стоял на остановке, будто дожидаясь своего автобуса. Когда подошел тот, на котором нужно было ехать к Славе, он даже не пошевелился, продолжая равнодушно смотреть куда-то вдоль улицы. И запрыгнул в дверь, когда в цилиндрах механизма закрывания двери уже зашипел воздух. Его чуть было не прищемило дверями. Народу в автобусе было полно, и он с трудом протиснулся в гармошку и там прижался в уголке, в полумраке.

Дядя Гоша как-то ему говорил, что многие хитрые и ушлые шпионы, и подпольщики, вкупе с террористами, попадались именно потому, что маячили в окнах автобусов, трамваев и прочего общественного транспорта. И тут Павла, будто ледяной водой окатило: дядя Гоша еще ему говорил и о том, что человека проще всего убить в тесной толпе, кольнуть под лопатку длинным шилом и спокойно уйти. Пройдет несколько минут, прежде чем человек поймет, что с ним произошло, почувствует слабость и упадет.

— Ч-черт… Параноиком станешь, с этими мочилами занюханными… — прошептал Павел, внимательно оглядывая своих соседей.

Но рядом стояли вполне мирные граждане; толстая тетка в плаще и побитый жизнью, как молью, мужичок, лет этак сорока-семидесяти. Однако Павел не расслаблялся, особенно когда в салоне начиналось движение перед остановками; знал, как это бывает, мелькнет рука, как змея протиснувшись меж телами, и исчезнет, оставив в твоей груди единственную улику. Вряд ли в толпе замотанных этой проклятой жизнью людей кто-то что-то заметит.

Наконец замаячила нужная остановка. Павел протиснулся к дверям, стараясь по возможности прижиматься спиной к стенке, и внимательно следя за соседями. Хохотнул про себя, и правда, маньяком станешь от такой жизни. Выпрыгнув из автобуса, он перешел улицу на перекрестке на зеленый свет светофора, внимательно проследив, кто перешел вслед за ним, прошел несколько шагов, и, будто что-то вспомнив, вернулся на перекресток. Машин на улице было немного, и он перебежал ее на красный свет. С противоположной стороны за ним никто не метнулся. Он быстро пошел, почти побежал по тротуару, а вот и Славин дом. Еще раз оглянувшись, и никого не увидев, Павел юркнул в подъезд, взбежал на шестой этаж, прислушался, вроде бы за ним никто не шел. Ну, слава Богу! Можно будет спокойно обделывать свои дела, а потом, попозже, закатиться к Люське.

Слава уже был дома. Он вообще не был любителем поздних тусовок и гулянок. Даже в загулах окололитературного бомонда участвовал редко.

Открыв дверь и увидев Павла, он неподдельно просиял, вскричал:

— Паша! Как хорошо, что ты зашел…

— Да вот, ты что-то на собраниях лито не появляешься, а я шел мимо, дай, думаю, зайду… — Павел переступил с ноги на ногу.

— Ты проходи, проходи… — Слава поспешно посторонился.

Павел прошел в комнату, сел на диван, огляделся. Он давно не бывал у Славы, но тут ничего не изменилось. Павел давно привык к грязи и форменному бардаку, присутствующему обычно в квартирах поэтесс и прозаичек, но Слава был неплохо устроен: жил в двухкомнатной квартире с женой и дочкой. Хоть квартира и была обставлена весьма скромно, зато в ней присутствовал идеальный порядок. Даже на книгах, стоящих на самодельном стеллаже во всю стену в прихожей, пыли не было.

Присев на краешек кресла, Слава спросил:

— Может, чайку?..

— Да нет, не надо. Я не надолго…

— Ну, как там, в литобъединении?.. — спросил Слава, впрочем, без особого интереса.

— Да ничего, встречаемся, обсуждаем рукописи… На следующем собрании меня будут обсуждать… А ты чего не приходишь?

Слава стеснительно потупился:

— А я, понимаешь, в Союз писателей вступил…

Павел ошарашено выпучил глаза. Уж кого-кого, а Славу он всерьез не принимал. Слава был в дружеских отношениях со всем окололитературным бомондом, да и со многими молодыми членами Союза писателей был на короткой ноге, но писал-то он, мягко говоря, весьма слабо.

Павел быстро справился с собой, ловко переведя ошеломление в радость за Славу, сказал:

— Поздравляю. Я рад за тебя.

— Ну, а ты что? Почему не попытаешься в Союз вступить?

— Да у меня же ни строчки не опубликовано!

— Ну, сейчас это просто, а ты теряешься. Я вот уже шесть книжек издал.

— Да-а?!. Когда успел?..

— Хочешь, подарю?..

— Конечно…

Слава сходил в кладовку, принес книжки. Павел давно когда-то слышал выражение — книжка с паспорт, от кого-то из великих, но оказалось, что это вовсе не гипербола. Некоторые из книжек Славы насчитывали всего по двенадцать страничек, а одна была размером даже с половину паспорта. Однако все они имели непременные атрибуты книг: библиотечный индекс, индекс книжной палаты, авторский знак и прочее.

Слава старательно написал пожелания на внутренней стороне обложки каждой книжки. Все они поместились в одном кармане куртки Павла.

— Ну, ладно, пойду, пожалуй, — нерешительно сказал Павел, сделал вид, будто хочет подняться, но тут же, словно вспомнив малозначительную деталь, заговорил: — Да, Слава, мне бы Сашку Бородина нужно повидать?..

— Ты знаешь, Паша, он меня очень просил никому не давать адрес. Жена у него против нашей тусовки. Говорит, что все мы графоманы, неудачники и пьяницы, и плохо влияем на Сашу.

— Но тебе-то он дал телефон и адрес?

— Паша, разумеется, я дам его телефон. К тому же ты можешь узнать его в газете, где Саша работает.

— Ну, я ж там и адрес могу узнать…

— Нет, газета не разглашает места жительства своих сотрудников.

— Что, такая крутая?

— Да уж, такие проблемы поднимает, такие дела раскручивает… — с гордостью протянул Слава, будто газета была его детищем.

Он достал записную книжку, продиктовал телефон. Записывая, Павел подумал, а можно ли нынче узнать адрес по телефонному номеру? В прежние-то времена достаточно взять телефонную книгу — и, пожалуйста… А сейчас, когда все можно, можно, наверное, сделать так, что в телефонной книге ни твоего номера не укажут, ни адреса, а справочная откажется дать справку. Но, стоит попробовать, поискать, если Сашка сам не скажет, где живет. Впрочем, Павел давно уже не видел новых телефонных книг. А посмотреть, как живет Сашка, ну очень хотелось! После полутора лет безработицы в его квартире должна царить нищета, не хуже, чем у Павла.

— Слава, с тобой в последнее время ничего не случалось? — спросил Павел, пряча записную книжку.

— В каком смысле?.. — удивленно воззрился на него Слава.

— Понимаешь… — Павел замялся, все еще сомневаясь, рассказывать или нет, наконец, решившись, договорил: — За последние две недели меня пять раз пытались убить.

— Уби-ить?!. — глаза Славы расширились, и стали аж квадратными от изумления, но он тут же жалко улыбнулся: — Да ну, Паша! Ты, конечно, ошибаешься. Если бы тебя действительно хотели убить, давно бы убили. Вон, каждый день по телевизору и в газетах сообщают о заказных убийствах…

— Я не знаю почему, но им зачем-то надо, чтобы все выглядело, как несчастный случай.

— Откуда ты знаешь? — еще больше изумился Слава.

— Я слышал, как они это обсуждали.

— Ну, Паша, ты дае-ешь… — Слава с уважением поглядел на него.

— Я ж говорю, что мне это не почудилось. Один раз пытались бритвой на улице зарезать. Так что, я, так сказать, входил с ними в боевое соприкосновение.

— Как, прямо в рукопашную?!.

— Ну, что ты… Они по трое приходили. На дежурстве меня пытались выловить.

— Ну и как?..

— Как видишь, не нашли, — Павел самодовольно ухмыльнулся. — Понимаешь, Слава, я над этим ломал, ломал голову, но так и не нашел ничего в своей жизни, за что меня можно было бы убить. Единственный темный период, это когда мы бизнесом занимались. Вот я и спрашиваю, тебя не пытались машиной сбить, или еще как не наезжали? Ты ж ведь тоже был в учредителях…

— Да нет… — Слава испуганно смотрел на Павла, наконец, нервно хохотнул, сказал нарочито бодрым тоном: — Да нет же, Паша! Там все чисто. Мы же никому не остались должны много. Так, мелочишку… Разве что Алексей… Но к тому делу мы же не имели ни малейшего отношения; они сепаратничали, отделились, собственную фирму учредили и погорели…

— Ну, тогда я вообще ничего не понимаю! — вскричал Павел.

— Может, они спутали тебя с кем-нибудь? — с надеждой спросил Слава. — Ты с ними поговори по-хорошему, объясни…

— Ага, поговори… Да и вряд ли они меня перепутали с кем-то. Они ж за мной целую неделю следили, а может и больше.

— Паша, а если в милицию?..

— Был я уже там… — он безнадежно махнул рукой. — Ладно, пойду я… Пока… — тяжело поднявшись с дивана, он пошел к двери.

Из кухни высунулась жена Славы, симпатичная блондинка, как хвастался Слава — естественная, сказал:

— Куда ты, Паша? Чайник скипел. Давайте хоть чайку попьем, как когда-то…

— Тороплюсь я, Ира, как-нибудь в другой раз…

Он быстро и бесшумно, как это умеют делать только таежные охотники, сбежал вниз, в подъезде никого не было, возле подъезда — тоже. Похоже, на сегодня Павел стряхнул топтунов с хвоста. Да они, наверное, и не следили так внимательно, как в первые дни, когда Павел шестым, звериным чувством ощутил слежку. Однако расслабляться все равно не следовало. Относительно Люськи у него в голове забрезжил смутный план, в свете чего ни в коем случае нельзя было навести топтунов на ее квартиру. Был и еще один отрадный факт, все это не Люськиного отчима штучки. Тогда, в спортзале, когда они искали Павла, они же недвусмысленно обмолвились, что у Павла "нет никакой бабы". Люську бы они точно помянули, или, если бы про нее знали, не выразились бы именно так. Возможно, методом исключения удастся понять, откуда ветер дует. До сих пор он дул со всех тридцати шести румбов, теперь осталось тридцать пять…

Заглянуть бы в квартиру к Сашке… Если там такая же нищета, что и у Павла, останется тридцать четыре румба. А если Сашка живет богато… То придется иметь в виду, что заказчик в Москве. Крутые конторы с должниками обходятся бесцеремонно. Сами-то промеж собой — как скорпионы в банке… Недавно по телевизору сюжетец показали: ухлопали директора издательства, которое выпускало только детские книжки. Павел помнил, как нагло, чуть ли не на виду всего дома, средь бела дня удавили собственным шарфиком книжного торговца, и еще недвусмысленно было продемонстрировано, что именно за долги, хоть и должен-то он был мизерную сумму. Если действительно, лапы тянутся из Москвы, останется только сделать пластическую операцию и рвануть в Бразилию. Тем более там вполне могли отыскаться весьма близкие родственнички. Из туманных намеков бабки, которая по-матери, можно было понять, что дедуля, беспутный гепеушник-гестаповец, осел именно в теплой Бразилии, где в лесах водится много-много обезьян… М-да-а… До Бразилии пришлось бы плыть зайцем в трюме какого-нибудь грузового парохода, а по ночам промышлять рыбной ловлей. Проще рвануть в родные леса. Там до сих пор сыщется десяток охотоведов, которые так запрячут Павла, что никакая мафия не достанет. А если достанет, закон — тайга, прокурор — медведь. Павел и со своим убогим ружьишком мог бы потягаться с их автоматами…

Павел вышел на остановку, огляделся. Народу было немного, вал людей, спешащих с работы домой, сошел на нет. Вечерело, наступал тот час, когда все становится призрачным и настигает особая, осенняя тоска. Да еще на другом конце остановочного павильона сидел щупленький парнишка в детском плащике и невыносимо тоскливо дудел на саксофоне. Руки из рукавов высовывались чуть не по локоть и были тонкими, даже на вид казались слабыми.

Павел присел на лавочку, почти укрывшись за массивной опорой. Хорошо, что павильоны стали строить с этакими монументальными колоннами, будто они не легкую жестяную крышу поддерживают, а, по меньшей мере — твердь небесную.

В который раз он вскричал про себя: — "Гос-споди! Итак, всю жизнь изнахратили тупые, вороватые правители, а тут еще ловкие и наглые, единственные, кому эти правители дали обогатиться с помощью своих дебильных законов, пристукнуть хотят. И, главное, неизвестно за что…"

А может, и правда — ни за что, а просто так? И не стоит голову ломать, искать заказчика? А просто, когда они придут в следующий раз, взять арматурный прут, и всех троих… Я ж, как-никак, на посту. А потом в милиции стоять на своем, что, мол, принял за грабителей, перепугался, вот и бил по чему попало. В крайнем случае, на всякий случай пару — тройку лет условно дадут, зато все кончится.

Павел не додумал мысль до конца, в двух шагах от него на скамейку уселся бомж. Волна такой отвратной вони накрыла Павла, что его затошнило. Но перейти на другое место он не мог, не хотелось, чтобы его стало видно из проезжающих машин. Бомж достал пузырек с чем-то зеленым, а может, пузырек был зеленым, а содержимое — как слеза младенца, отвинтил пробку, задумчиво пососал.

— Скорее бы автобус подошел… — пробормотал Павел, соседство ему шибко не нравилось.

Тихий, безветренный вечер, похоже, был не совсем тих, имели место некие хаотичные подвижки воздуха. Временами Павел мог нормально дышать, вонь сносило куда-то в другую сторону, но не на долго, облако то и дело возвращалось, и Павла каждый раз чуть не выворачивало наизнанку. Как назло весь общественный транспорт, будто в грандиозную пробку угодил.

Саксофон все так же заливался в неизбывной русской тоске. С надеждой глядя вдоль улицы, Павел заметил троих людей, как стало принято говорить в последнее время, кавказской национальности. Хотя, само это выражение должно вызывать хохот у людей, хотя бы чуточку знающих русский язык. Это все равно что сказать — лицо российской национальности, или — лицо американской национальности. Смех, да и только.

Одно… Или, один из лиц кавказской национальности подошел к лотку, торговавшему неподалеку фруктами, купил банан, очистил на ходу, помусолил кончик во рту и протянул банан бомжу со словами:

— Кушай на здоровье, дарагой…

Бомж медленным движением принял подарок, пососал из пузырька, потом поглядел его на свет и бросил под ноги. И принялся есть банан.

Павла вдруг буквально перекосило от омерзения. Господи, да этот сын гор специально так сделал, чтобы пощекотать свое национальное самосознание. Да в лице этого бомжа он всем русским преподнес обмусоленный банан! Это ж ежу понятно! Потому как у них там, в горах, бомжей просто не может быть. Вот оно откуда все идет; и наглость наших новых русских, и беспардонная вороватость правителей и политиков. У всех комплексы, как у этого сына гор, все соплеменники которого без особой тесноты умещаются в одном ущелье, или в одной долине. Нынешние политики — то же самое. Даже те из них, которые происходят из хороших семей, из семей партийных боссов, дипломатов и прочей элиты советского времени. Они же ездили по заграницам, видели, как живет тамошняя элита, им так же хотелось — а нельзя было. А теперь, наконец, все можно, даже то, за что на Западе однозначно сажают на электрический стул, или в газовую камеру. Вот потому-то и нынешние правители, и «крутые», а попросту бандиты, и не криминальные бизнесмены, соперничают в своей наглости, с которой обворовывают собственный народ. Разницы-то никакой, что из роскошной московской квартиры, что из комуналки — психология одна и та же. Они же давно уверовали, что только они имеют все права, а остальные — мусор, быдло. Наконец Павел разобрался в одном загадочном случае, который произошел с ним этим летом. Как-то он ехал не торопясь на своем велосипеде, чтобы совершить очередной марш-бросок на сотню километров по левобережью. Стоявший на тротуаре молодой человек со всеми чертами преуспевающего бизнесмена, даже с сотовым телефоном в руке, явно в легком подпитии, вдруг начал орать:

— Давай! Давай, быстрее крути, быстрее, братан!.. Давай-давай-давай…

Павел пока проезжал мимо него медленно поворачивал голову, пытаясь понять, из дурдома ли его досрочно выпустили, или он только что с пальмы упал, и его едва лишь побрить и приодеть успели. А теперь Павлу стала понятна его реакция: только что выбравшись из роскошной тачки, с сотовиком в руке, он вдруг увидел плохо одетого человека, едущего на разбитом велосипеде, и его это так рассмешило, что он не выдержал…

Все они готовы любому глотку перервать, если хоть чуточку заподозрят посягательство на наворованное добро. И плевать им всем на то, что Россия вроде этого бомжа, сидит на задворках Европы и кушает бананы, обмусоленные чьими-то слюнявыми пастями. А для основной массы народа придумали сказочку: — "Дерзайте, работайте, зарабатывайте! Все теперь в ваших руках".

Да что за бред?! Что зависит, например, от Павла? Ему за его же работу деньги не отдают. Он пишет занимательные повести и рассказы, а его никто не печатает потому, что из-за дебильной политики правителей большинство издательств разорились и закрылись. Что ж от него то зависит?! Да и не может весь народ на рынках торговать. Кому-то надо детей учить, книги писать, да и на заводах работать.

На Павла вновь накатила волна обморочной слабости от безысходности. Проклятые бананы! Почему так много неприятных воспоминаний у него связано именно с бананами? Началось с того, что когда появились в продаже эти экзотические злаки, ему страстно захотелось попробовать. Еще бы, столько лет слышал: банановые республики, банановый экспорт… Вот только эти самые банановые республики экспортировали свои бананы куда-то в другую сторону, Павлу ни разу в жизни не довелось даже увидеть банан. Не продавали почему-то бананов по сибирским деревням, а когда они переехали в Урман, уже и по городам бананы тоже не продавали.

Идя как-то по улице, он наткнулся на овощно-фруктовый лоток. Бананы на нем оказались замечательно дешевыми, тетки брали целыми гроздями, по десятку штук. Они так аппетитно блестели нежной зеленью, что Павел решил купить один. Он не знал, что для немедленного употребления надо покупать желтые бананы. Самое противное, что он прямо тут, на виду целой толпы, стоявшей на автобусной остановке, попытался съесть этот злополучный банан. На него смотрели, как на дикаря, пока он пытался разжевать безвкусную мякоть. К тому времени весь народ уже успел отпровбовать бананов…

Вдруг саксофон умолк на середине рулады. Павел повернул голову и увидел, как саксофониста обступили четверо парней, один из них дергал саксофон на себя, пытаясь с помощью матершинных слов объяснить пацану, что он только маленько подудит, и отдаст дудку обратно. Но саксофонист, человек искусства, видимо матершинных слов не понимал, потому как ни за что не желал отдавать свое сокровище.

Любитель подудеть в чужую дудку вдруг ткнул саксофониста кулаком в зубы, тот прижал к груди саксофон и попытался прикрыться плечом, но тут же получил по зубам еще раз, гораздо сильнее. Парень выпустил саксофон и закрыл лицо руками, а его обидчик, широко размахнувшись, вдруг хряснул сверкающее чудо об опору.

Павел вмешиваться не собирался, вскочил чисто машинально, однако один из парней скользнул к нему, ощерился, выплюнул:

— Чего дергаешься, козел?!. — и протянул руку к лицу Павла.

Тот не стал разглядывать, что в руке было зажато, рефлексы сработали молниеносно; резко присев, схватил парня за ноги и что есть силы рванул на себя, да еще поддернул слегка вверх. Парень так треснулся головой об асфальт, что голк пошел по всей округе. Из руки его выпал округлый черный предмет. Павел подхватил баллончик и направил его в лицо уже набежавшего на него второго противника. Баллончик резко, злобно зашипел. Парень, к изумлению Павла, вдруг закатил глаза и рухнул к его ногам как борцовский манекен.

— Ни фига себе!.. — вскричал Павел и сунул баллончик в карман, от греха подальше.

Двое оставшихся на ногах парней, было попятившихся, вновь ринулись на него. Но, двое — это не четверо. Павел ловко ушел в сторону, перехватил парня за руку, раскрутил вокруг себя на три четверти оборота и направил прямо на стальную опору, весь остановочный павильон величественно загудел от удара, бедолага приложился точнехонько лбом. Оставшегося Павел без энкаведистских штучек встретил своей коронной серией; правым прямым в челюсть и с левой в печень. Этому, похоже, досталось меньше, чем остальным, трое лежали не шевелясь.

Павел оглядел место побоища. Парни лежали в живописных позах, и среди них прикорнул бомжик. Он безмятежно спал, придавив щекой банановую кожуру к асфальту. Видимо когда парни укладывались на асфальт, в его затуманенном сознании возникла вполне здравая, с его точки зрения, мысль, что пришла пора спать. Что ж, удачно подвернулся, любой патруль, унюхав облако ядреной вони, решит, что это компания бомжей расположилась на отдых после принятия чего-то сногсшибательного. А тут и троллейбус удачно подвернулся. Немногочисленные свидетели, с интересом наблюдавшие за побоищем, провожали его восхищенными взглядами, когда Павел заскакивал на заднюю площадку, даже не озаботившись поглядеть, какой номер маршрута.

Он встал в уголке, развернувшись спиной к окну. Троллейбус тронулся. Две девчонки, вошедшие вместе с Павлом, перешептывались в другом углу, то и дело зыркая на него глазами. Лица их буквально сияли от восторженной жути, которую они испытывали, став свидетельницами быстрой и предельно жестокой расправы в остановочном павильоне. Вдруг Павла тоже окатило запоздалой жутью: Господи, да это же типичная провокация! Как бы случайная уличная драка, вмешавшийся посторонний человек, становится случайной жертвой. Типичный несчастный случай. От хулиганья проходу нет, господа! Не зря же парнишка так расторопно кинулся к нему, едва Павел вскочил. Все же выследили, гады…

Павел покосился на девчонок. А что, почему бы и нет? До этого момента ему и в голову не могло прийти, что следить за ним могут и такие вот пигалицы. До сих пор перед его мысленным взором представали этакие мордовороты в кожанках. Их-то он и высматривал в непосредственной близости.

С передней площадки, с видом голодного сеттера, случайно узревшего перепелку, в сторону Павла направлялась кондукторша, но троллейбус уже начал тормозить перед остановкой. Павел шагнул к двери, но тут же сунулся лицом к девчонкам и, скорчив зверскую рожу, прорычал:

— Если вы сойдете вслед за мной, я подумаю, что вы за мной следите… Утоплю в канализации, к херам…

Девчонки прижались друг к другу, распахнув на пол-лица глазищи от ужаса, но тут со скрежетом распахнулась дверь, и Павел упруго соскочил на асфальт. К троллейбусу сзади подрулил автобус, Павел сделал вид, будто пошел прочь от остановки, но тут же вернулся и запрыгнул на заднюю площадку уже отходящего автобуса. Устроившись в кресле посреди салона, подумал, что таким примитивным способом, прыгая из автобуса в автобус, опытных топтунов не сбросишь, тем более, если у них есть машина. На билеты никакой зарплаты не хватит. Вон, кондукторша уже направляется… Что ж, это повод, в очередной раз сменить машину, как и положено по канонам шпионских и детективных романов. Беглец, скрывающийся от погони, должен почаще менять машины. Если топтунов не сбросит с хвоста, то хоть от милиции ускользнет. А то ведь заметут, блюстители порядка долбанные, а в камере уж точно с Павлом разделаются быстро и без затей. Не дай Бог, если кто-нибудь из напавших в павильоне дух испустил! Положение Павла неимоверно усложнится.

Подошла кондукторша, уставилась взглядом милицейского сержанта, ведущего самостоятельное расследование, из-за отсутствия штатного следователя.

Павел вздохнул, сказал с сожалением:

— Денег нет…

— Тогда выходи!

— Хорошо, — покладисто обронил Павел.