"Клинки против смерти" - читать интересную книгу автора (Лейбер Фриц)

КОГДА МОРСКОГО ЦАРЯ НЕТ ДОМА Перевод Ю. Соколова

© перевод на русский

язык, Соколова Ю.Р., 1992

Раздевшись до набедренной повязки, Серый Мышелов ящерицей распластался на бушприте шлюпа “Черный кладоискатель”, так что мешочек с амулетами раскачивался прямо под подбородком, и заглянул в зиявшую в море дыру. Жаркое солнце нещадно жгло загорелую спину — на небе не было ни облачка, но под ложечкой он ощущал холодок от трепета перед невероятным.

Внутреннее Море вокруг было недвижно, словно озерцо ртути в подвале замка чародея. С трех сторон, с юга, востока и севера, до безграничного горизонта ни вблизи, ни поодаль не было видно даже легкой ряби. Ничто не колебало водную гладь и у подножия отвесного и бесконечного кремового утеса, выраставшего из моря в полете стрелы к западу. Сам же утес был не ниже трех добрых полетов стрелы. Мышелов и Фафхрд взбирались на его вершину только накануне и сделали там ужасающее открытие.

Мышелову было о чем подумать. И прежде всего о печальной истине: они заштилевали здесь, к западу от Ул-Храспа, последнего на всем побережье цивилизованного… или нецивилизованного — как посмотреть — места почти без еды и питья (бочонок бренди с обоюдного согласия был оставлен на самый крайний случай). Мог бы подумать и о соблазнительных песнях, что доносились с моря последней ночью: тихие женские голоса подражали то шипению волн на песке, то их мелодичному всплеску о скалы, то ропоту взбешенного прибоя, ударяющего в заледенелые скалы. Мог бы осмыслить и безумие, охватившее вчера после полудня Фафхрда: громадный северянин вдруг принялся тупо бубнить о том, что, дескать, и под водой нетрудно отыскать себе девку, и даже стал расчесывать бороду, чистить коричневую куртку из шкур выдры и надраивать приличествующие мужчине украшения, чтобы достойным образом предстать перед подводными девами и пробудить в них желание. И еще: он все твердил, дескать, одна старинная симоргийская легенда гласит, что на седьмой день седьмой луны седьмого года Семеричного цикла Морской Царь отправляется на другой конец земли, предоставляя под водою зеленокожим женам, светящимся белизной, и наложницам в нежных серебристых чешуйках свободу, и те всякий раз пытаются отыскать себе возлюбленных… Подтверждение тому Фафхрд находил в видениях и прочих оккультных знаках и уверял, что находятся они как раз над дворцом Морского Царя… накануне того самого дня.

Тщетно пытался Мышелов напомнить другу, сколько дней им уже не приходилось видеть даже рыбешки, не говоря о девицах, что поблизости нет ни островка, ни пляжа для общения с русалками, сулящего им солнечные ванны, соблазнительные для подводных королев, и что ни вблизи, ни вдали не маячит ни единого черного потрепанного ветрами пиратского суденышка, в трюмах которого могли бы таиться прекрасные пленницы — терминологически это как раз и соответствовало бы словам “под водой”, — и что из краев, располагавшихся за обманчивым каменным занавесом, ожидать женщин и вовсе не следует, и что — если уж подытожить — с борта “Черного кладоискателя” уже много недель ни с правого, ни с левого борта не видали даже женской тени. На это Фафхрд с несокрушимой уверенностью отвечал, что подводные девы ожидают их внизу и готовят для них волшебный канал, или туннель, в воде, по которому их могут навестить и мужи, дышащие воздухом, и что Мышелову следует побыстрее привести себя в порядок, дабы не опоздать, когда их позовут.

Мышелов подумал тогда, что причиной всему жара, ослепительное солнце и совершенно естественные потребности истомившегося в долгом плавании морехода, а потому немедленно извлек из сундука широкополую шляпу и снежные очки с узкими прорезями. К великому облегчению Мышелова, с наступлением ночи Фафхрд провалился в глубокий сон, но тогда-то и принялись смущать его самого эти иллюзии… или реальность… — сладкое пение сирен.

Да, конечно же, Мышелов мог бы задуматься надо всем этим и особенно над пророческими изречениями Фафхрда, холодея под лучами жаркого солнца на бушприте “Черного кладоискателя”, но дело в том, что яшмовое это чудо теперь было так близко, что, казалось, протяни руку — и коснешься гладкого края.

Однако ко всем диковинкам и чудесам неплохо подступать не сразу. Что мы и проделаем.

Поверхность Внутреннего Моря вокруг шлюпа не колыхалась и не вздымалась, на ней не было даже малой волны, даже крохотной ряби, но ровной она тоже не была. Там и тут по ней были разбросаны небольшие воронки, похожие на неглубокие блюдца, казалось, что это следы, оставленные лапками почти невесомых и невидимых водяных жуков, хотя на поверхности воды нельзя было выделить шести, четырех и даже трех “оспин” подряд. Более того, в центре каждой оспины виднелся уходящий вглубь неширокий, сужающийся воздушный столбик, подобный тому крохотному водовороту, что иногда появляется в наполненной до краев золотой ванне самой Королевы Востока, если извлечь пробку из днища этого роскошного сосуда (или из сливной дыры в скромной ванне, сработанной из материалов попроще, доступных и вполне рядовым особам). Правда, вода вокруг них не кружилась, и сами столбики были не узловатыми, а прямыми клинками рапир с невидимыми неглубокими гардами, которые пронзали недвижные воды вокруг “Черного кладоискателя”. Или же могло казаться, что невидимки-лилии на прозрачных прямых стебельках со всех сторон окружили шлюп.

А теперь представьте себе такое неглубокое блюдце с воздушным столбом посредине, увеличенное в размере настолько, что чаша расплылась в добрый полет копья, а стержень стал уже не в ноготь, а фута в четыре; представьте себе шлюп, опустившийся носом к середине этого блюдца, и застывший возле центра; представьте, наконец, слегка опустившийся вниз бушприт корабля, оказавшийся прямо над центральным столбом или воздушным колодцем; и представьте невысокого загорелого до черноты мужчину, разлегшегося на бушприте в серой набедренной повязке, придерживаясь за ограждения передней палубы пальцами ног… и вы в точности представите себе положение, в котором оказался Серый Мышелов!

Оказаться в положении Мышелова над разверзшимся в воде вертикальным туннелем — штука потрясающая сама по себе, подобные картинки способны вытеснить все прочие мысли из головы мужчины (и из женской головки тоже!). Здесь, в полете стрелы от кремового скалистого занавеса вода была зеленоватой, очень прозрачной, но дна не было видно. Накануне они промеряли глубину — она оказалась от десяти дюжин до дюжины дюжин футов. И теперь вниз, в эту толщу, колодцем уходила прямая труба, гладкая, словно стекло. Мышелов вполне мог бы поверить, что дело обстоит именно так, и воду на краю колодца заморозили или не замутив отвердили иным путем. Правда, при малейшем шуме, если Мышелов негромко покашливал, мелкая рябь кольцами все-таки разбегалась в стороны.

Какая сила не давала морской воде всем весом своим немедленно сокрушить хрупкое на взгляд сооружение, Мышелов не только не понимал, но даже и представить не мог.

Но и глядеть вниз было бесконечно увлекательно. Проникавший в морские глубины свет окрашивал стенки зеленью, круглая стена, удаляясь, начинала выкидывать странные штуки. Ну вот, глядит Мышелов сбоку на трубу и видит, как подплывает к ней толстая рыбина длиной в руку и начинает тыкаться носом. Форма-то рыбины была довольно знакомой, только узнать ее он все же не мог. Тогда перевешивает он голову на другую сторону, и в прозрачной воде у трубы видит, что рыбина-то раза в три длиннее его самого… и что это — акула. Тут Мышелов поежился и подумал, что изогнутая стенка, должно быть, действует вроде уменьшительной линзы, похожей на те, которыми пользуются иные из художников Ланхмара.

Пожалуй, в конце концов Мышелов решил бы, что вертикальный туннель в воде просто иллюзия, порожденная пеклом и самовнушением, надел бы очки и залепил уши воском, чтобы не слышать более пения сирен, и, быть может, нарушил бы неприкосновенность закупоренного бочонка с бренди да отправился бы после этого спать, но прочие обстоятельства заставляли его держаться поближе к реальности. Прямо к бушприту была привязана усеянная узлами веревка, уходившая вниз прямо по центру трубы, канат был натянут и постанывал от напряжения, и из этой дыры посреди моря время от времени вырывались клубы черного дыма (Мышелов и кашлял-то, когда они попадали ему в лицо). Наконец, не последним было и то, что далеко внизу красным угольком рдел факел, казавшийся теперь не более свечи, а возле него за дымом угадывалось обращенное кверху крохотное из-за расстояния лицо Фафхрда.

Мышелов привык принимать на веру реальность всего, во что бывал замешан Фафхрд, в особенности физически. Почти семифутовый северянин был слишком осязаем, чтобы его можно было представить себе связанным с какими-то иллюзиями.

Восстановить цепь событий, связывающих реальность существования веревки, дыма и Фафхрда глубоко в колодце, было достаточно просто. На рассвете шлюп сам по себе тронулся в путь между оспинами на воде, хотя ни ветра, ни течения не было. Почти сразу он перевалил через край, скользнул вниз и замер, словно бушприт и колодец притягивались друг к другу двумя полюсами магнита. Потом, пока Мышелов оглядывался, выбивая зубами дробь, Фафхрд заметил уходящий вглубь канал и с довольным видом спустил веревку в глубь него, а затем принялся собираться, готовясь к любви и войне одновременно. Он напомадил шевелюру и бороду, надушил волосатую грудь и подмышки, натянул синюю шелковую рубашку под куртку из шкур выдры, надел все свои ожерелья из серебряных пластин, броши и кольца, прицепил к поясу длинный меч и топор, зашнуровал ботинки.

Потом он зажег от жаровни длинный тонкий факел — смолистую сосновую ветвь, и, когда огонь запылал, невзирая на все возражения и крики Мышелова, на все его толчки и протесты, отправился на бушприт и полез в колодец. Факел он держал большим и указательным пальцами правой руки, другими же тремя пальцами и всей левой уцепился за веревку. Только тогда он заговорил, призывая Мышелова приготовиться и поспешить за ним следом, если только он, Мышелов, истинный мужчина с горячей кровью, а не какой-то там ящер.

Мышелов стал готовиться: разделся почти донага — он подумал, что ему наверняка придется нырять за Фафхрдом, когда дыра эта сама поймет невероятность собственного существования и схлопнется, — и принес на переднюю палубу свой меч Скальпель и кинжал Кошачий Коготь в чехле из промасленной тюленьей кожи — на случай акул. А потом просто улегся на бушприт, как мы уже видели, чтобы следить за медленным спуском Фафхрда, позволив изумлению овладеть собой.

Наконец он опустил голову и негромко окликнул друга:

— Фафхрд, дна еще нет? — И поморщился, когда по стенкам трубы побежала мелкая рябь.

— Что ты сказал?

Ответный рык Фафхрда, усиленный трубой, вырвался из нее, словно снаряд, и едва не сдул Мышелова с бушприта, но что было страшнее — вопль этот погнал по стенкам волны такой величины, что они едва не перекрыли колодец, во всяком случае сузили его с четырех до двух или трех футов, бросив фонтан брызг в лицо Мышелову, вздули чашу, будто резину и, отразившись от нее, отправились обратно вглубь.

От ужаса Мышелов закрыл глаза, но когда открыл их снова, колодец был на прежнем месте, а громадная рябь на стенках уже затухала.

Лишь чуть громче, чем в первый раз, не без яда в голосе Мышелов крикнул вниз:

— Фафхрд, не повторяй этого!

— Что?

На этот раз Мышелов был готов — но видеть эти зеленые волны, стягивающие канал и несущиеся вниз и вверх с быстротой летящей стрелы… Он твердо решил впредь не звать друга, но именно в этот миг Фафхрд заговорил голосом куда более подходящим по громкости — возникшие кольца были теперь не выше, чем в кулак.

— Иди сюда, Мышелов! Это легко! Придется только спрыгнуть с последних шести футов!

— Фафхрд, не прыгай! — мгновенно отозвался Мышелов.

— Лезь обратно!

— Я уже спрыгнул…! Я на дне. Ох, Мышелов…

В голосе Фафхрда вдруг послышался такой трепет и возбуждение, что Мышелов немедленно откликнулся:

— Что? Что — “Ох, Мышелов”?

— Удивительно! Потрясающе! Невероятно! — Голос снизу на этот раз был едва слышен, словно Фафхрд оказался за одним—двумя коленами трубы.

— Что там, Фафхрд? — потребовал ответа Мышелов, и на этот раз уже его собственный голос поднял заметные кольца.

— Не уходи, Фафхрд! Что там?

— Все! — раздался на этот раз уже не столь тихий ответ.

— А девушки? — осведомился Мышелов.

— Целый мир!

Мышелов вздохнул. Он понял: наконец настал тот момент, когда внешние обстоятельства и внутренние побуждения требовали действий, когда любопытство и изумление перевешивали осторожность, когда искушение и предвкушение становились настолько сильными, что оставалось только поддаться им, иначе пропадает всякое уважение к себе.

К тому же по долгому опыту он знал, что единственным способом извлечь Фафхрда из теней, в которых он иногда увязал, можно было, только самому отправившись за надушенным щеголем с мечом на боку.

Поэтому, легко поднявшись, Мышелов прицепил к нижнему поясу оружие в чехлах из тюленьей шкуры, привязал уложенный петлями небольшой узловатый линь со скользящей удавкой на одном конце, убедился, что люки шлюпа надежно прикрыты, а огонек в жаровне не представляет опасности, коротко и небрежно отбарабанил молитву ланхмарским богам и спустился с бушприта в зеленый колодец.

Там было прохладно, пахло рыбой, дымом, помадой Фафхрда. Оказавшись внутри, Мышелов старался не касаться его стеклянистых стенок. Он чувствовал, что, если даже слегка тронет их, чудесная водяная кожица разорвется и вода охватит его — так тонет намасленная игла на поверхности налитой до краев чаши, если тронуть ее пальцем. Он торопливо спускался, почти не используя ног, перебирая руками от узла к узлу, и молился, чтобы его не качнуло, а если такое случится, чтобы он мог справиться с качкой. Ему пришло в голову, что следовало попросить Фафхрда придержать снизу конец веревки, если, конечно, это возможно, а прежде всего предупредить приятеля, чтобы тот не вздумал кричать, пока Мышелов спускается. От мысли, что эти ужасные водяные кольца могут сдавить его, просто невозможно было отвязаться. Но поздно. Любое слово теперь лишь вызовет ответный рык северянина.

Таким образом, борясь с никак не исчезавшим страхом, Мышелов начал замечать окружающее. Этот зеленый мир не был мертв. Вокруг была жизнь, пусть и не очень обильная: тонкие полоски водорослей; почти невидимые медузы, окаймленные светящейся бахромой; летучими мышами перепархивали с места на место крошечные темные скаты; небольшие серебристые рыбки скользили и метались вокруг, некоторые из них в синих и желтых полосах и черных крапинах лениво ссорились над объедками, утром выброшенными с “Черного кладоискателя”, — Мышелов признал их по крупной бледной бычьей кости, которую Фафхрд старательно обглодал, прежде чем выбросить за борт.

Глянув наверх, он едва не задохнулся от ужаса. Темный корпус шлюпа, усеянный жемчужинками пузырей, оказался над ним раз в семь выше, чем он судил по счету узлов. Поглядев прямо вверх, он увидел, что рассеченный бушпритом кружок густо-синего неба не столь уменьшился в размерах и бушприт пока ободряюще толст.

Мышелов продолжал свой быстрый спуск. Кружок над головой посинел и стал меньше, превратился в кобальтово-синюю тарелку, а переливчато-синее, цвета фазаньего пера, блюдце — в странную ультрамариновую монетку, из которой опускалась веревка, — Мышелову показалось, что на ней замерцала звезда. Серый отпустил ей губами несколько поцелуев, подумав, как похожи они на последние пузыри утопающего. Свет сгустился, цвета вокруг поблекли, темно-бордовые водоросли стали серыми, рыбы потеряли желтые кольца, собственные руки Мышелова посинели, словно у утопленника. Теперь он начал смутно различать дальние черты морского дна, к его удивлению столь же далекие, как и висящий над головой шлюп. Хотя прямо под ним дно тонуло в какой-то странной дымке, и лишь где-то вдали он мог различить скалы и ребристые полоски песка.

Руки и плечи его болели. Ладони жгло. Чудовищно жирный групер подплыл поближе к трубе и принялся кружить вокруг нее. Мышелов угрожающе поглядел на него, и громадная рыбина завалилась на бок, открывая невероятных размеров пасть в форме полумесяца. Увидев острые словно бритва зубы, Мышелов понял, что перед ним или акула, или кто-то из ближайших родственников акульего племени, уменьшенный трубой. Зубы сомкнулись уже отчасти в трубе, в считанных дюймах от его бока. Но, к радости Мышелова, водяная “пленка” не разорвалась, хотя он не мог отделаться от странного впечатления, что при “укусе” в трубу попало немного воды. Акула чуть отплыла, но осталась кружить неподалеку, и Мышелов не стал более дерзить взглядом.

Тем временем рыбий запах сгущался, дым, должно быть, тоже. Не желая того, Мышелов закашлялся, вверх и вниз по трубе побежали кольца. Он попытался подавить не успевшее сорваться с губ проклятие, и в этот миг почувствовал, что под пальцами ног веревки более нет. Отцепив от пояса прихваченный кусок, он спустился еще на три узла, затянул удавку над вторым снизу узлом и продолжил спуск.

Перебрав руками раз пять, он ощутил под пальцами холодный ил, с облегчением разогнул затекшие ладони и сердито, но негромко позвал друга и только потом огляделся.

Он стоял внутри обширного, но невысокого воздушного шатра, устланного густым бархатистым ковром ила, над головой свинцовым блеском отсвечивал потолок, вода снизу не была гладкой, и то здесь, то там из нее вниз зловеще выпирали бугры. У подножия трубы воздушный шатер был высотой футов в десять. Поперечник его казался по меньшей мере раз в двадцать больше, хотя, насколько далеко уходили края, трудно было даже представить из-за неровности крыши, а также оттого, что плохо было видно, где именно она смыкалась с илом, да и проникавший сверху серый свет не позволял заглядывать далее, двух дюжин ярдов, к тому же там и сям вились кольца дыма, которые время от времени неторопливо втягивались в трубу.

Какие сказочные “шесты” удерживали над головой вес океанской воды, Мышелову было понятно не больше, чем природа той силы, что не давала трубе захлопнуться.

С легким отвращением вдыхая дым и усиливающийся запах рыбы, Мышелов со свирепым прищуром оглядывал шатер. Наконец там, где тьма казалась гуще всего, он заметил тусклый красный огонек, а чуть погодя появился и сам Фафхрд. Чадящий огонек факела, сгоревшего едва ли до половины, освещал северянина, ноги его были до бедер в иле, левой рукой он нежно прижимал к себе сочившуюся водой горсть блестящих предметов. Он пригнулся, и потолок над его головой пузырем обвис вниз.

— Эй, тупоголовый! — приветствовал его Мышелов. — Погаси свой факел, пока мы не задохнулись. Без него лучше будет видно. Ну и нескладеха, слепит себя дымом, чтобы похуже видеть!

Мышелову казался вполне очевидным лишь один способ погасить факел — воткнуть его в жидкую грязь под ногами, но улыбавшийся с отсутствующим видом Фафхрд, имел совершенно иные намерения. Под опоздавший страдальческий вопль Мышелова он небрежно ткнул горящей палкой в водянистый свод.

С громким шипением вниз ударил клуб пара. На миг Мышелову показалось, что сбылись худшие его опасения, так как сердитая струя воды прямо от факела ударила Фафхрду в шею. Однако когда пар рассеялся, стало ясно, что море не намерено следовать примеру струи, по крайней мере немедленно. Теперь над головами их надулся зловещий волдырь, с него стекала струйка не толще стерженька птичьего пера, сразу же размывшая крохотный кратер в толще ила под ногами.

— Не делай этого больше! — скомандовал Мышелов в глупой ярости.

— Этого? — невинно осведомился Фафхрд, прикасаясь пальцами к своду рядом с сочащимся водой волдырем. И снова ударила сердитая струйка, превратившись немедленно в капель… Теперь с потолка рядом, будто женские груди, свисали два волдыря.

— Да-да, именно этого, — выдавил Мышелов тонким и отстраненным голосом, едва сдержав себя, чтобы очередная вспышка его гнева не привела Фафхрда к новым, еще более безрассудным поступкам.

— Ну хорошо, не буду больше, — заверил его северянин, — хотя, — добавил он, задумчиво поглядев на две тонкие струйки, — такой капелью эту полость не наполнить и за год.

— Кто говорит здесь о годах? — огрызнулся Мышелов. — Олух! Железный чурбан! Зачем ты наврал мне? “Здесь все, целый мир!” Ты так говорил? И что я нахожу здесь? Ничего! Пятачок вонючего ила под нависшей водой! — И Мышелов в ярости топнул ногой, лишь отчаянно забрызгавшись при этом. Одутловатая рыбка с фосфоресцирующими усами, выставившись из грязи, неодобрительно поглядела на него.

— Таким вот топотом, — мягко сказал Фафхрд, — ты мог бы раздавить череп принцессы в шапочке из серебряной филиграни. Так ты говоришь — ничего? А вот погляди-ка, Мышелов, какое сокровище я выловил на вонючем, по-твоему, пятачке.

И он приблизился к Мышелову, осторожно ступая по илу шипастыми подошвами сапог и ласково поглаживая правой ладонью блестящие штучки, придерживаемые левой рукой.

— Эй, гляди, — сказал он, — вот самоцветы и безделушки, которые я выудил из ила, хотя искал нечто вовсе иное.

— Что же иное, пустая башка? — резко спросил Мышелов, не отрывая голодных глаз от блестящих безделушек.

— Дорогу же, — отвечал Фафхрд ворчливо, словно Мышелов должен был знать, что он имеет в виду. — Дорогу из какого-нибудь закоулка этого шатра к девицам Морского Царя — ведь эти вещички с намеком. Погляди-ка сюда, Мышелов. — И он слегка приоткрыл изогнутую левую руку и кончиками пальцев деликатно извлек металлическую маску во все лицо.

В тусклом сером свете трудно было сказать, золотая она или серебряная, оловянная или просто бронзовая… Широкие волнистые полосы на ней, оставленные ярь-медянкой или илом, напоминали сине-зеленые слезы или струйки пота. А было это лицо женственным, благородным, всезнающим, больше того — соблазнительным, любящим и жестоким и невыразимо прекрасным. Жадно и сердито Мышелов выхватил маску, и она рассыпалась в его руке. Остался лишь гордый лоб с отверстиями глаз, куда более трагичными, чем просто глаза.

Мышелов отшатнулся, ожидая от Фафхрда карающего удара, но в тот же миг он заметил, что северянин повернулся в сторону и, вытянув вперед руку, жестом корабельного сигнальщика указывает пальцем вперед.

— А ты прав, Мышелов! — радостно воскликнул Фафхрд. — Не только дым факела, но и само пламя его слепило меня. Смотри! Вот и дорога!

Взгляд Мышелова последовал за рукой приятеля. Теперь, когда дым слегка рассеялся и оранжевые лучи не слепили глаза, в сочащемся сверху сером свете стали заметными светящиеся пятна на иле и подыхающие в нем морские твари.

Дно светилось вовсе не пятнами. Прямо под колодцем, под самой веревкой, начиналась широкая желто-зеленая светящаяся полоса, уводившая в малозаметный уголок воздушного шатра и терявшаяся в нем.

— Не ходи туда, Фафхрд, — попросил Мышелов. Но северянин уже, словно во сне, широким шагом прошел мимо. Рука его, укрывавшая сокровища, постепенно раскрывалась, и добытые из ила предметы один за другим посыпались в него обратно. Подойдя к светящейся тропе, он направился по ней, твердо ступая шипастыми сапогами.

— Не ходи туда, Фафхрд, — повторил Мышелов с безнадежностью в голосе, едва ли не повизгивая. — Не ходи туда… Там таится смерть в виде какого-нибудь спрута. А пока мы еще можем взобраться наверх и унести с собой твою добычу…

Но ноги уже несли его следом за Фафхрдом, и он уже склонялся, поднимая — теперь уже куда осторожнее, чем маску, — те предметы, что ронял его друг. Впрочем, усилия не стоили труда, как тут же понял Мышелов. Заманчиво поблескивавшие ожерелья, тиары, филигранные чаши для нежных грудей, броши с громадными булавками весили не больше и были не толще сухого листа. Пальцам Мышелова явно не хватало деликатности, свойственной Фафхрду, и все вещи от его прикосновения рассыпались.

Северянин обернул к нему сияющее лицо, отражающее блаженство неземного видения. Едва последняя призрачная безделушка соскользнула с его руки, он сказал:

— Мышелов, все это — ничто, маска и все остальное — только изглоданные морем призраки сокровищ. Но что сулят они, о Мышелов!

Тут он снова повернулся вперед и согнулся под свинцовым пузырем, выдававшимся из крыши.

Мышелов в последний раз оглянулся назад, вдоль светящейся тропки к малому кружку света, в центре которого виднелась узловатая веревка. Два ручейка капели сочились из двух ран в потолке, теперь они как бы окрепли, капли при падении расплескивали ил. И Мышелов последовал за Фафхрдом.

По другую сторону пузыря свод снова поднимался более чем на высоту человеческого роста, но стенки, заметно сузились. Скоро они шли уже по туннелю со свинцовым сводом и светящейся желто-зеленой полосой под ногами. Туннель немного вилял то вправо, то влево, поэтому трудно было понять, как далеко он ведет. Время от времени Мышелову казалось, что он слышит слабые стоны и свист, эхом доносящиеся откуда-то. Переступив через едва попятившегося крупного краба, он заметил руку мертвеца, выступавшую из светящегося ила, его указательный палец показывал как раз туда, куда они шли.

Полуобернувшись, Фафхрд серьезно шепнул:

— Согласись, Мышелов, здесь есть какое-то колдовство!

И Мышелов подумал, что более неуместного замечания ему еще не приходилось слышать. Он совсем приуныл. О детских жалостливых просьбах к Фафхрду нечего было и думать — он знал, что остановить приятеля можно только дракой, а потасовка, когда кто-нибудь из них непременно врежется в водяную стенку туннеля, была ему явно не по вкусу. Конечно же, сам он всегда мог повернуть назад, но…

Монотонно хлюпая ногами по илу, Мышелов еще более расстроился, когда подумал о тяжести нависшей над головой воды. Он ступал, будто вес всех кораблей на земле навалился ему на спину. Воображению его рисовалось, как внезапно обрушивается этот туннель. Он вобрал голову в плечи, ему хотелось рухнуть на колени и, обхватив голову руками, ожидать ужасного конца.

Море впереди слегка побелело, и Мышелов понял, что подводный туннель приближается к кремовому занавесу скал, на который они с Фафхрдом взбирались накануне. Воспоминание об этом слегка подбодрило его, быть может, потому, что совпадало направление пути — в обоих случаях им следовало подниматься.

Подъем был сложен, хотя бледные скалы были прочны и надежны, но опор для ног и карнизов было немного, и им то и дело приходилось пользоваться веревкой и загонять в стену крючья там, где не было другой опоры, но они так надеялись отыскать наверху воду и дичь — в такой дали они находились от Ул-Храспа с его охотниками. Наконец, задыхаясь, они добрались до вершины, мышцы ныли, оба уже готовы были броситься на землю, чтобы отдохнуть, оглядывая травянистый ландшафт, усеянный чахлыми деревцами, характерными для этого уединеннейшего из полуостровов, простиравшегося на юго-восток между Внешним и Внутренним морями.

Но они обнаружили… ничто, хуже чем ничто, если такое возможно. Вожделенная вершина оказалась скалистым гребнем по большей части не шире трех футов, а иногда и уже. С другой стороны скала уходила вниз еще более круто, на самом деле она даже была глубоко подрезана снизу, почти с середины, и от подножия головокружительного обрыва к горизонту простиралась мешанина скал, пены и волн.

Так они обнаружили, что, распростершись, жмутся к скалам горной преграды, тонкой полоской, ленточкой, отделявшей Внутреннее Море от того, что, как они поняли, следовало считать Внешним Морем, проевшим себе дорогу через полуостров, но еще не до конца. Насколько хватал глаз, и по одну и по другую сторону все было одинаково, хотя, по мнению Мышелова, хребет утолщался в направлении на Ул-Храсп.

От удивления Фафхрд расхохотался, приступы хохота этого великана заставили Мышелова ругнуться про себя из опасения, что производимое голосом сотрясение может выбросить их из острой, как лезвие ножа, седловины, в которой они находились. И в самом деле он настолько разгневался на неуместный хохот, что просто вскочил и в ярости запрыгал на узкой каменной ленте, вспоминая тем временем слова Шилбы: “Человек, сознает он это или нет, всегда балансирует меж двух пропастей на тонком канате, у которого нет ни конца, ни начала”.

Выразив таким образом каждый на собственный лад потрясение и ужас, они уже осмысленней вгляделись в пенистое море внизу.

Прибой и множество выступающих скал свидетельствовали о небольших глубинах, Фафхрд даже предположил, что при низких приливах дно обнажается. Его знание лунных фаз говорило ему, что в этой части света в эту пору приливы высокие. Среди скал особенно выделялась одна, будто толстый столб высилась она в двух полетах стрелы от скального барьера и была высотой с четырехэтажный дом. По спирали ее охватывали карнизы, казавшиеся, по крайней мере отчасти, делом рук человека. В расширявшемся основании в пене мелькал странный, обрамленный водорослями прямоугольник, пересеченный крестом, более всего напоминавший большую прочную дверь… хотя куда могла вести такая дверь и кто мог ею пользоваться было трудно и предположить.

Потом, поскольку ни на этот вопрос, ни на другие ответа не было, а дичи и пресной воды на узкой каменистой полоске тоже не приходилось искать, они вернулись назад к Внутреннему Морю и к “Черному кладоискателю”, хотя теперь крючья в скалу загоняли не без трепета — как бы не завалить и не обрушить всю стену…

— Смотри, скалы! — Предупреждающий крик Фафхрда вывел Мышелова из задумчивости, и в мгновение ока он спустился с кремового гребня скалы к ее источенному волнами подводному подножию.

Прямо перед ними из серого водяного потолка туннеля необъяснимо торчали три массивных каменных выступа. Поежившись, Мышелов проскользнул за них, как, должно быть, и Фафхрд, но тут же заметил, что каменные выступы отовсюду стискивают туннель… Он и в самом деле стал теперь иным: не узким ходом в воде с илистым полом, а каменистым, уходящим в прочные скалы. Светлое пятно воды таяло позади, но естественное свечение подводной жизни в этой морской пещере почти заменяло свет дальнего солнца, ясно очерчивая каменистый пол, на котором тут и там яркими красками пестрели полосы, огоньки, усики и кольца вокруг глаз на разных задыхающихся рыбинах и ползучих тварях.

Мышелов понимал, что теперь они, быть может, проходят под ширмой-скалой, на которую вчера поднимались, и что туннель уводит их в покрытое бурунами Внешнее Море. Здесь не ощущалось ни давящей тяжести волн, ни магии, которой так и сочились стенки водяного хода. И все же мысль о том, что оставшийся сзади колодец, воздушный шатер или туннель может обрушиться и поглотить их, не отступала. Но там, под многофутовым водяным сводом, он хотя бы мог надеяться, что, устремившись к поверхности, донырнет до нее, даже увлекая за собой громоздкого друга. Здесь же их положение оказывалось безнадежным.

Туннель, правда, стал уходить вверх, но не столь круто и быстро, чтобы Мышелов мог чувствовать себя спокойным. Более того, судя по всему, выйти на поверхность он мог лишь среди хаоса скал и пены, который они вчера созерцали сверху. Воистину, казалось Мышелову, выбирать им уже не из чего. Уныние и обреченность овладели им с новой силой, пожалуй, близкой к отчаянию, но и желание стряхнуть с себя эти чувства было не меньшим, и он стал представлять себе веселейшую таверну из всех, которые он знал в Ланхмаре, — большой серый погреб, залитый светом факелов, где лилось и пенилось вино, стучали кружки, звенели монеты, ревели громкие голоса, клубился дым коромыслом, обнаженные девицы извивались в сладострастных танцах.

— О, Мышелов…!

Глубокий, исполненный чувства шепот Фафхрда и вдруг упершаяся в грудь рука остановили Мышелова. И Серый даже не понял, вернулся ли его дух обратно на дно Внешнего Моря или же просто его уводящее от действительности воображение претерпело фантастическое изменение.

Они стояли у входа в громадный подводный грот, многими ступенями и террасами подымавшийся к невидимому потолку, с которого каскадами лилось серебристое сияние, подобное лунному свету, только раза в три ярче. В гроте сильно воняло рыбой, как, впрочем, и во всем туннеле, на дне повсюду лежали задыхающиеся рыбины, угри и маленькие осьминоги; стены между свисающими шпалерами водорослями и их серебристо-зелеными вуалями, гроздьями облепили моллюски, большие и крошечные, а уютные ниши и сводчатые проходы образовали потоки воды и песка.

Серебряный туман сгущался на террасах не равномерно, а какими-то вихрями и волнами. Первая из трех террас оказалась в самом центре, ровная полоса и несколько невысоких ступеней отделяли ее от горла туннеля. На самой террасе стоял широкий каменный стол, опушенный по сторонам водорослями, ножки его были инкрустированы моллюсками, но пятнистая мраморная крышка была отполирована до исключительной гладкости. На краю стола оказалась большая золотая чаша, возле нее — три золотых кубка.

За первой террасой вздымался второй марш неровных ступеней, тонувших в угрожающей тьме, теснящей лестницу с боков. Повыше, над областями тьмы, свет облюбовал вторую и третью террасы. Та, что была справа, со стороны Фафхрда, скажем так, потому что он стоял ближе к правой стенке туннеля, сверкала перламутром, переливчатая крыша аркой вздымалась над нею, образуя как бы гигантскую раковину, из пола жемчужинами выступали округлости, похожие на горки атласных подушек. Терраса со стороны Мышелова была чуть пониже. Позади нее волнистыми прядями ниспадали свекольно-бурые водоросли, уютно ложащиеся на пол, словно мягкая мебель. Между этой парой террас новая череда неровных ступеней уводила вверх, во мрак.

Мелькавшие тени, странное поблескивание, какие-то темные дуновенья — все указывало на то, что в темных нишах что-то таится, но и в отношении террас сомневаться не приходилось. На верхней террасе, ближе к Фафхрду стояла высокая пышная красавица, золотые волосы ее были уложены в какое-то подобие раковины, одеяние ее из золоченой рыболовной сети обтягивало бледно-зеленую кожу. Между пальцами у нее виднелись зеленоватые перепонки, а, когда она повернулась, сбоку на шее стали видны узкие щели жабер.

Со стороны Мышелова оказалось создание изящнейшее и непередаваемо женственное, серебристая плоть ее явно переходила в серебряные чешуйки на плечах, спине и бедрах, слегка прикрытых фиалкового цвета кисеей, расчесанные надвое короткие темные волосы были откинуты с невысокого лба серебристым гребнем.

Кем была третья фигура, скрючившаяся за столом, дряхлая и древняя, жилистая от старости, облаченная в черный плащ или в какое-то другое черное одеяние, сразу понять было трудно. Куст темно-рыжих, словно ржавчиной покрытых волос толщиной со среднюю веревку торчал во все стороны, перепонки и жабры были куда более заметны.

На каждой из женщин была металлическая маска, по форме и виду напоминавшая ту, изъеденную морем, что Фафхрд разыскал в иле. На первой она была золотой, на второй — серебряной, на третьей — из потемневшей, покрытой зелеными пятнами бронзы.

Две первые женщины стояли спокойно, словно со стороны наблюдая за происходящим. Жилистой морской ведьме не стоялось на месте — ее так и трясло, хотя она только переминалась с ноги на ногу. В обеих руках у нее было по короткому кнуту, перепонки снаружи прикрывали стиснутые костяшки, кнутами этими она подгоняла и раскручивала с полдюжины быстро вращавшихся на полированной крышке стола предметов. Что они собой представляли, сказать было трудно, разве что все они были овальными. Судя по тому, что при всем том они казались еще и полупрозрачными, это были небольшие кольца или блюдца, сплошными предметами они быть не могли. Отливая серебром, зеленью и золотом, они быстро вращались и одновременно неслись по столь запутанным и пересекающимся орбитам, что в подернутом дымкой воздухе оставляли за собой светящийся след. Едва хоть один из предметов замедлял свое вращение и его истинная форма начинала проступать, и она тут же двумя—тремя ударами хлестко подгоняла его; если же волчки слишком приближались к краю стола, или к золотой чаше, или могли столкнуться, она уверенными движениями снова направляла их путь… Время от времени с невероятной ловкостью она подхлестывала каждый из предметов, так что он подскакивал в воздух, а потом приземлялся, не замедляя вращения и оставляя за собой тающий серебряный след.

Эти-то крутящиеся предметы и испускали свист и прерывистые стоны, которые Мышелов заслышал еще издали, из туннеля.

Наблюдая теперь и слушая, Серый убедился — отчасти потому, что серебристые трубчатые траектории над столом напоминали воздушный колодец, в который они спускались по веревке, и туннель, по илистому дну которого пришпорь им так долго шлепать, — что эти-то кружащиеся предметы и лежат в основе магии, что открыла перед ними путь в глубины Внутреннего Моря и держала его открытым. И едва только кружение это прекратится, и колодец, и шатер, и туннель обрушатся, а воды Внутреннего Моря по скалистому ходу стремительно ринутся в этот грот.

Действительно, жилистая подводная ведьма поглядела на Мышелова так, словно уже долгие часы трудилась за этим столом и, что было куда более уместным, могла еще подгонять свои волчки не меньшее время. Признаков утомления она не обнаруживала, разве что ритмично вздымалась и опадала ее плоская грудная клетка, да посвистывало дыхание за маской, да пульсировали жаберные щели.

Теперь она, казалось, впервые заметила их, Мышелова и Фафхрда, и, не замедляя движений, обратила к ним свою бронзовую маску с красными веревками на покрытом зелеными пятнами лбу и поглядела на них… голодными, похоже, глазами. Внимательно разглядев обоих приятелей, она дважды кивнула назад, за спину, словно указывая им дорогу. И тогда зеленая и серебристая королевы безмолвно пригласили героев.

Это пробудило и Мышелова и Фафхрда от оцепенения, и они дружно отреагировали. Проходя мимо стола, Мышелов почуял запах вина и остановился, чтобы взять по золотому кубку себе и другу. Каждый осушил чару, хотя содержимое отливало зеленью, потому что запах-то был правильный, и вино отдавало пламенной терпкостью.

Мышелов заглянул в чашу, зелена вина в ней не было, она до краев была наполнена кристально чистой жидкостью, которая могла оказаться водой, а могла ею и не быть. На жидкости плавала модель, едва с палец длиной, — черный кораблик. От носа его вглубь уходила тонкая воздушная трубка.

Но времени вглядываться не было, Фафхрд уже двинулся в тень, направо, а Мышелов за ним, налево. И тогда из полумрака перед Серым выступили два бледно-голубых воина, вооруженных ножами с волнистым краем. Судя по косичкам и походке в раскачку, это были матросы, хотя оба были наги и, вне сомнения, мертвы… Об этом свидетельствовал мертвенный цвет кожи, к тому же они словно не замечали толстого слоя ила под ногами, и глаза их были обращены к Мышелову выпученными белками, зрачки тоненькими полумесяцами выглядывали из-под ресниц… к тому же их носы, уши и прочие выступающие части тела были несколько, скажем, пожеваны рыбами. Позади них с громадной саблей ковылял колченогий кривоногий гном с чудовищных размеров головой и жабрами, настоящий ходячий эмбрион. Громадные, блюдечками, глаза его тоже закатились, как у покойника, отчего Мышелов вовсе не почувствовал себя бодрее, а наоборот, выхватил Скальпель и Кошачий Коготь из чехла тюленьей кожи — все трое уверенно окружили его и преградили ему путь, едва он попытался обойти их.

Возможно, было не так и плохо, что в тот миг Мышелову некогда было отвлекаться на друга. Ожидавшее Фафхрда темное пятно густыми чернилами растекалось по стене, и едва северянин переступил его границу, миновав гребнистую скалу величиной со стоящего человека, отделявшую его от Мышелова, из глубины этой мглы восстали из своего логова восемь гигантских змеев — толстых, извивающихся, усеянных кратерами-присосками щупалец спрута — чудовищного осьминога. Шевеление словно высекло в нем внутренние искры: чудовище засветилось пурпурным цветом с желтыми полосами, явив перед Фафхрдом зловещие, громадные, словно блюдца, глаза, жестокий клюв его был не меньше носовой оконечности перевернутой байдарки, и что было совершенно уж невероятно — в каждом из щупалец его было зажато по блестящему широкому мечу.

Ухватившись за свой собственный меч и топор, Фафхрд отшатнулся от вооруженного спрута и прислонился спиной к гребенчатой скале. Гребни оказались краями раковины, мгновенно защемившими сзади его куртку из выдры.

В яростном желании жить северянин описал своим мечом широкую восьмерку, едва не задев в нижней петле пол, в то время как верхняя петля словно щит оградила его. Этот двухлепестковый цветок из стали успел отразить четыре клинка из восьми, с которыми не без опаски подступал к нему осьминог. И когда морское чудище потянуло вперед конечности для очередного удара, Фафхрд успел взмахнуть топориком, что держал в левой руке, и отсек ближайшее щупальце.

Противник его громко затрубил и ударил сразу всеми мечами. Какой-то миг казалось, что защита Фафхрда окажется пробитой, но тут топорик снова раз—другой метнулся из центра образованного мечом щита, и еще одно щупальце упало вниз, а с ним и меч. Тогда осьминог отступил подалее и выпустил из трубки огромное черное облако вонючих чернил, под покровом которого он мог бы подобраться к северянину. Но пока черное слепящее облако еще подкатывало к Фафхрду, он успел запустить в чудовищную голову топором. И хотя черный туман поглотил топор, едва тот вырвался из руки, тяжелое оружие явно нашло свою цель и попало в жизненно важную точку, осьминог побросал оставшиеся мечи, к счастью, пролетевшие мимо, и щупальца его задергались в предсмертных конвульсиях.

Выхватив небольшой нож, северянин полоснул по своей куртке и шагнул вперед, оставив одежду моллюску. Презрительным жестом он как бы предложил тому отобедать, если блюдо придется по вкусу, и обернулся поглядеть, как идут дела у приятеля. Покрытый зелеными струйками крови (ничего особенного, две небольшие ранки на плече и на ребрах), Мышелов как раз перерубал последние сухожилия на конечностях троих своих кошмарных противников. Иного способа обездвижить их не оставалось, любые, самые смертельные раны не замедляли их движений — из ран не вытекало ни капли крови, какого бы там цвета она у них ни была.

С легким омерзением он мельком улыбнулся Фафхрду, и они дружно повернулись к верхним террасам. Теперь стало ясно, что Серебряная и Зеленоватая хотя бы в одном отношении были истинными королевами: вид двух страшных схваток не испугал их, они и не думали бежать, как поступили бы всякие обычные женщины. И теперь они протянули руки навстречу героям. Золотая и Серебряная маски не могли улыбаться, но тела их словно смеялись. И когда приятели двинулись вверх из тени к свету, ранки Мышелова из зеленых превратились в красные, а фиолетовая рубаха Фафхрда приобрела вовсе чернильный оттенок, им уже казалось, что ничего прекраснее женщин с перепонками между пальцев и с тоненькими жаберными дугами на шее быть не может. Свечение на верхних террасах несколько померкло, но на нижней все было по-прежнему, и шеститоновая музыка волчков как-то подбадривала… Оба героя вступили в то. темное пышное царство, где исчезают все мысли о ранах, а любые воспоминания, даже о веселейших кабачках и подвалах Ланхмара, тают как сны, и Море, жестокая прародительница и нежная любовница наша, отдает все долги.

Беззвучное могучее сотрясение, словно шевельнулась скалистая плоть земли, вернуло Мышелова в чувство. Почти одновременно жужжание одного из волчков превратилось в высокий визг и закончилось звоном. Серебряный свет в гроте запульсировал, отчаянно заметался. Вскочив на ноги и глянув вниз вдоль лестницы, Мышелов увидел неизгладимую картину: морская ведьма-чернокнижница с ржавой головой дико подхлестывала свои беснующиеся волчки, скакавшие и прыгавшие над столом серебристыми горностаями, а со всех сторон, но главным образом из туннеля, к ней стремительно неслись летучие рыбы, скаты, длинные черные ленты угрей, все угольно-черные и с разверстыми крошечными ртами.

В этот миг Фафхрд ухватил его за плечо и развернул, указывая на лестницу. Серебристая вспышка молнии на мгновение осветила наверху громадную, обросшую по краям водорослями дверь, накрест пересеченную балками. Мышелов энергично кивнул — это значило, что он все понял, и это, должно быть, та самая дверь, которую они вчера видели с вершины скалистой ленточки, разделявшей моря. Удовлетворенный тем, что приятель последует за ним, Фафхрд метнулся вверх по ступеням.

Но в мыслях у Мышелова было нечто другое, и он бросился в противоположную сторону навстречу зловещему влажному и вонючему ветру. Вернувшись назад через дюжину вспышек молнии, он заметил, как и Зеленая и Серебряная королевы подошли к круглым черным туннелям в скале по обе стороны террасы и исчезли.

Приятели вместе сняли поперечины с покрытой водорослями двери и потянули за массивные ржавые засовы. Дверь вздрогнула, словно от могучего тройного удара, как будто некто трижды ударил ее длинным кольчужным плащом. Вода хлынула из-под двери и через приоткрывшуюся щель. Мышелов оглянулся, подумав, что неплохо бы отыскать другой путь к спасению… и увидел увенчанный белой пеной водяной столб, почти до половины высоты грота бьющий из уходящего во Внутреннее Море туннеля. Тогда-то померк озарявший пещеру серебристый свет.

Фафхрд сумел распахнуть одну створку громадной двери. Зеленая пена окатила их колени и отступила. Осилив течение, они пробились наружу, громадная дверь захлопнулась за ними от притока нахлынувшей воды. Они оказались среди прибоя, вокруг пенились и кружили волны, под ногами была громадная, гладкая, плоская галька, годящаяся великанам “печь блины” на воде. Мышелов повернул к берегу, отчаянно скосился на молочно-белый утес в двух полетах стрелы впереди, сомневаясь, что до него можно добраться во вздымавшемся приливе.

Но Фафхрд глядел в море. Мышелов почувствовал, что его вновь ухватили за плечо, развернули и потащили, на этот раз к карнизу, изгибающемуся вдоль скальной башни, в подножии которой находилась дверь, из которой они только что вышли. Он оступался, падал на колени, резал их, но его безжалостно влекли вверх. Он понимал, что у Фафхрда есть все основания для подобного грубого обращения и, не сопротивляясь, изо всех сил мчался за ним по вздымавшемуся вверх крутому карнизу. На втором обороте он осмелился бросить взгляд на море и припустил наверх по краю головокружительного обрыва еще сильнее.

Вода отхлынула с каменистого пляжа внизу, кое-где на нем задержались лишь клочья пены, но со стороны Внешнего Океана с ревом и грохотом подступала чудовищная волна высотой с половину башни, на которую они поднимались… Громадная белая стена, в которой мелькали коричневые и зеленые пятна обломков, — такие волны словно чудовищных всадников рассылают по морю могучие землетрясения. За этой волной виднелась другая, повыше, за ней третья, еще выше.

Когда крепкая башня затряслась и качнулась от могучего удара первой гигантской волны, друзья оказались уже выше на три оборота. В тот же миг обращенная к скалам дверь в подножии распахнулась изнутри, и пенистый желтоватый поток воды, прошедшей по пещере из Внутреннего Моря, хлынул наружу, теряясь в волнах. Гребень волны чуть зацепил Фафхрда и Мышелова за лодыжки, не слишком помешав им, даже не замедлив бега. То же было со второй и третьей волнами, хотя в промежутке между волнами друзья поднимались еще на оборот. А потом пришла четвертая волна, за нею пятая, уже не достигавшие величины третьей. Добравшись до плоской вершины, приятели бросились наземь, вцепившись в еще содрогающиеся скалы и украдкой поглядывая на берег. Фафхрд с удивлением заметил, что Мышелов зажимает в уголке рта небольшую черную сигару.

После удара первой волны кремовая стена задрожала, по ней зазмеились трещины. Вторая волна разнесла ее на обломки, которые рухнули в третью в целой туче брызг, вытеснив столько соленой воды, что отраженная волна едва не затопила верхушку башни. Грязный гребень ее лизнул пальцы на ногах Мышелова и Фафхрда. Башня содрогнулась и заколебалась, но устояла. Высоких волн больше не было. Друзья по спирали спускались вниз, догоняя отступавшее море, укрывающее теперь дверь в подножии башни. Они снова поглядели на сушу, поднятый катастрофой туман развеивался.

На протяжении, пожалуй, полумили тонкий каменный занавес обрушился до самого основания. Обломки его исчезли под волнами, а через брешь высокие волны Внутреннего Моря устремились во Внешнее, гася остатки волн, порожденных землетрясением. На широкой этой реке из тумана вынырнул “Черный кладоискатель” и направился прямо к скале, предоставившей им убежище.

Фафхрд суеверно чертыхнулся. С волшебством, направленным против него, он был знаком, но дружественная магия всегда его возмущала.

Едва шлюп приблизился, они нырнули в волны, несколькими быстрыми гребками пересекли их, взобрались на борт, выправили курс мимо скалы, а затем, не теряя времени, принялись сушиться, одеваться, готовить горячее питье. Вскоре они глядели друг на друга поверх дымящихся кружек, наполненных грогом.

— Теперь, когда мы оказались в другом океане, — начал Фафхрд, — при попутном западном ветре мы достигнем Но-Омбрульска за какой-нибудь день.

Мышелов кивнул и улыбаясь поглядел на приятеля. Наконец он произнес:

— Ну, старый друг, неужели тебе больше нечего сказать мне?

Фафхрд нахмурился.

— Ну, есть одна вещь, — отвечал он, несколько смутившись. — Скажи мне, Мышелов, — а твоя девица снимала маску?

— А твоя? — вопросом же ответил тот, испытующе глядя на друга.

Фафхрд нахмурился.

— Хорошо, к делу, — ворчливо сказал он. — Что же это было? Мы потеряли мечи и прочее барахло, и ни за что?

Мышелов ухмыльнулся, вынул из уголка рта черную сигару и вручил ее Фафхрду.

— Вот зачем я возвращался, — сказал он, прикладываясь к грогу. — Я подумал, что без этой штуки нам не вернуть свой корабль. И, кажется, я не ошибся.

Сигара оказалась крошечной моделью из черного дерева, зубы Мышелова оставили глубокие следы возле кормы… “Черного кладоискателя”.