"Камероны" - читать интересную книгу автора (Крайтон Роберт)

6

Они выждали, пока по берегу пройдет одетое в лохмотья семейство сборщиков водорослей, и только тогда снесли в лодку крючья, сеть и леску.

– Никак в море, что ль, собрались? – крикнул один из сборщиков.

– Угу, собираемся, – сказал Гиллон, и человек покачал головой. Мэгги понравилось, каким решительным тоном Гиллон это произнес. Сборщики водорослей смотрели им вслед, пока они не вышли в море. Ветер яростно подгонял их лодку.

– Что это с ними, неужели они ни разу не видели, как лодки уходят в море?

Гиллон улыбнулся.

– Они просто рассчитывают выловить хороший твидовый костюм или по крайней мере старую юбчонку, когда будет прилив.

От этих его слов у нее холодок прошел по телу.

– Не займешься ли крючками – надо их привязать к лескам, – сказал Гиллон.

– Да, да, конечно. – Это хоть отвлечет ее, и она не будет прислушиваться, как вода шипит под дном лодки.

Путешествие им предстоит нелегкое, сказал ей Гиллон, но и не опасное, если вести себя с умом.

– Надо только держаться правил, – продолжал Гиллон. – Никогда не испытывать море. Смириться перед ним.

Вот так же говорил ее отец про шахты. Еще один добрый знак, подумала Мэгги.

Задача сводилась к тому, чтобы до начала сумерек оказаться этак в миле от разлившегося устья реки Бакхорн – как только солнце опустится низко над водой, наступит «багряный час» и золотой слепящий свет поглотит их; тогда, укрытые высокой морской волной и этим призрачным светом, которого им, однако, будет вполне достаточно, они смогут брать рыбу.

Гиллон верил, что где-то неподалеку от устья лососевых рек – там, где вода уже не такая соленая, как в море, и еще не такая пресная, как в реке, – есть этакая срединная полоса, место отдыха лососей, где они останавливаются после долгих странствий, готовясь войти в пресные воды. А коль скоро реки, питаемые тающими снегами, холоднее, чем море, и холодная вода всегда бывает внизу, целые стада лососей, невидимые с поверхности, залегают на большой глубине в черной, почти пресной воде, возле устья рек – куда глубже, чем их обычно ищут люди.

Лишь только Гиллон и Мэгги вышли из-под прикрытия Праздничного острова в открытое море, волна ударила им в борт, и лодку закачало. Гиллон увидел, как вдруг взглянула на него Мэгги.

– Боишься?

– А ты?

– Нет.

– Тогда почему я должна бояться?

И так же внезапно, как волна налетела на них, он понял, что любит ее за это.

– Извини, – сказала она и, прикрывшись парусом, как ширмой, тщательно проследив за направлением ветра, выбросила из себя обед, а потом сполоснула рот соленой водой. – Вот и все, – сказала Мэгги, и он почувствовал, что любит ее за это. Он решил тут же испытать ее.

– Ну, а теперь не насадишь ли этих зверей на зубья тройника?

Он понимал, что требовал от нее многого. Продолжая грести, он ногой пододвинул к ней металлическую коробочку из-под табака, где кишмя кишели креветки. Одни уже сдохли и завоняли, другие еще копошились и барахтались, пытаясь выжить. Мэгги внимательно оглядела маленьких рачков и молча, ни о чем не спрашивая, принялась нанизывать на тройник. Он наблюдал за тем, как она протыкала их одного за другим, склонив набок мудрую головку с густой копной каштановых волос, ни разу не оторвавшись от своего занятия и не подняв глаза, даже когда лодку резко накренило набок. И он почувствовал, что любит ее за это.

– Без тебя я бы так далеко никогда не забрался! – крикнул он ей, потому что ветер был очень сильный.

– Но нам предстоит еще долгий путь, – ответила она. А сама подумала: «Пусть поразмыслит над этим». Гиллон хорошо изучил повадки ветра и приливов. Когда он бросил якорь неподалеку от устья реки и с носа лодки оглянулся и посмотрел на корму, где сидела Мэгги, он не увидел ничего, кроме смутного силуэта. Он был как слепой – значит, косые лучи заходящего солнца скрывали их. А когда солнце совсем зайдет, их окутают сумерки. Пока все идет хорошо, подумал он, даже лучше, чем он предполагал. Если бы солнце спряталось за облаками, они не могли бы совершить того, что он задумал. Гиллон был до крайности возбужден.

– Они тут, я это знаю, – сказал он Мэгги, и она поверила ему. Все его повадки – как он заглядывал за борт, принюхивался к воде, проверял рукой ее температуру, пробовал ее соленость – все это вызывало в ее представлении образ рыбы, лосося.

Он ведь рассказывал ей об этом – о своей тяге к рыбе, особенно к лососям: каждую весну он уходил из Стратнейрна и шагал не одну милю до водопадов Дойг, чтобы посмотреть на то, как большие рыбины пытаются перескочить через водопад, и он всегда, с одного взгляда, знал, которым рыбинам это удастся, у которых хватит сил и воли, а которые рухнут и не выполнят своего назначения, хотя для того, чтобы это назначение выполнить, они, влекомые некой силой, проплыли не одну тысячу миль. Порой он мог даже отличить одну рыбину от другой, чего никто, кроме него, не умел. Ночью он вдруг вспоминал о какой-то рыбине, за которой наблюдал у водопадов весь день, и на другое утро, встав спозаранку, шагал не одну милю назад, чтобы проверить, удалось ли ей преодолеть препятствие.

– Ну, теперь дело за мной, – сказал Гиллон. – Давай мне одну из лесок. Мы прибыли на место.

Леска была в воде не больше двух-трех минут, когда рыба проглотила наживку. Они сквозь днище лодки почувствовали толчок, и леска начала разматываться.

– Пошел наутек, – крикнул Гиллон. – С тройником. Держи крепче!

Лицо его горело от возбуждения, глаза были дикие. Когда рыбина размотала всю леску, они почувствовали второй толчок – значит, тройник держит; рыба остановилась, и нос лодки потянуло в воду.

– Поймал мою громадину! – выкрикнул Гиллон.

Рыболов, поймавший такую рыбу в реке на удочку, целый день подтаскивал бы ее к берегу. Для Гиллона же, удившего прямо на леску, все сводилось к состязанию в силе – его сила против силы лосося – и к тому, чтобы рыба не сорвалась с крючка. Потянуть, остановиться, смотать вытянутый кусок лески и снова потянуть. Работа была нелегкая: эта рыба явно решила не умирать, пока не доберется до своих родимых мест в пресноводной реке.

Гиллону хотелось бы вести себя иначе, но он вынужден был вести себя так.

– Нехорошо это, – произнес он вслух.

– Что именно?

– Не по-спортивному и вообще несправедливо.

– А что справедливо?

Гиллон подтянул лосося к лодке, и тот, стукнувшись боком о деревянный борт, подпрыгнул – сильное серебристое тело осыпало их каскадом брызг и морской пены – и в этом прыжке исчерпал все силы. Катушка его жизни раскрутилась. Рыбина лежала в воде рядом с лодкой, слегка подрагивая по привычке плавниками, чтобы удержать равновесие, – еще живая, но, по сути, уже мертвая.

– Нехорошо это, – повторил Гиллон. – Прости меня, – сказал он, обращаясь к рыбе. И повернулся к Мэгги. – Боюсь, мне одному не поднять ее в лодку.

Рыба была почти такая же длинная, как сам Гиллон – больше шести футов – и безжизненно висела на его остроге. Огромным напряжением сил, так что лодка накренилась и оба они едва не упали в море вместе со своим лососем, Гиллон вытащил голову и верхнюю часть рыбы из воды и, чтобы передохнуть, прижал ее к краю лодки, и тут последним сокращением мышц, последним рывком к жизни лосось вдруг снова тяжело ударил о борт.

– Мне не удержать ее! – крикнул Гиллон. – О господи, я сейчас потеряю мою рыбину. – И в то же мгновение что-то просвистело мимо его уха – хвост лосося, подумал он; раздалось: «шмяк», тупой звук от удара рыбы о дерево, и борьба окончилась так же внезапно, как началась. Он обеими ногами уперся в планширы, подтянул своего лосося и уложил его на дно и тут увидел, что Мэгги вставляет в уключину весло.

– Так это ты его огрела?

Она кивнула.

– Ты чуть и меня не ударила. – Он улыбнулся ей.

– Иначе нельзя было.

– Лосось-то теперь, можно сказать, твой.

– Иначе нельзя было.

– Угу, иначе нельзя было.

Оба посмотрели на лосося, лежавшего на дне лодки. Такого большого Гиллон еще ни разу не видел. Это был самец, и притом старый. Гиллон опустился на колени и провел рукой по его скользкому серебристому боку.

– Мне жаль тебя, старина, – сказал Гиллон, – такой проделал путь и погиб почти у цели. – Он поднял взгляд на Мэгги. – Но иначе было нельзя. – И он улыбнулся ей такой неожиданно ласковой улыбкой, что она улыбнулась в ответ и подумала: «Эх ты, милый дурень, эх ты, милый глупый романтик».

– Лучше уж нам поймать его, чем им,– сказала она.

Гиллон повернулся к ней спиной, чтобы она не видела, как он будет вытаскивать тройник изо рта рыбы, – зрелище, прямо скажем, кровавое.

– А чем они тебе так насолили? – спросил он. У него злость вскипала, как шквал – налетит и тут же спадет, а у нее злость была холодная, упорная, злость на целый год.

– Мне не нравится, как они на меня смотрят.

– Как же это?

– Смотрят и точно не видят.

– Угу, понятно.

– Но придет день, когда я заставлю их увидеть меня.

– Ох, какое это имеет значение? Ну, какое вообще это имеет значение?

– Для меня это имеет значение. Все имеет.

Наконец он вытащил тройник и, сматывая леску, принялся рассказывать:

– Однажды в Кайл-оф-Тонге закрыли мидиевы отмели, а мы в ту пору жили на мидиях. Никто не мог сказать, почему их закрыли. И вот как-то ночью, когда мы уж очень изголодались и было очень темно – шел снег с дождем, – мать, дождавшись отлива, отправилась туда и набрала целую корзинку мидий. Когда она уже шла домой, один из подручных морского пристава подобрался к ней сзади и чикнул ножом по постромкам корзины. Мать потеряла равновесие и упала навзничь в воду. – Он поднял на Мэгги глаза. Леска была смотана. В лице его не было злости, и это огорчило ее. – Пока мать добралась до дому, она совсем закоченела. Через неделю она умерла.

– А ты что сделал?

Он опустил голову.

– Ничего.

– Тогда знаешь, что надо сделать? Забить еще одного их лосося.

Гиллон снова улыбнулся ей.

– Лосойся.

– Лосойся, – повторила Мэгги.

Теория Гиллона подтвердилась. В устье реки было всего несколько рыбин – те, что готовились назавтра двинуться вверх по реке, но дальше в море, там, где пресная вода смешивалась с соленой, темные тени так и шныряли вокруг их лодки – скользнут и исчезнут в черной глубине. В последующие пятнадцать минут, а может быть, полчаса – когда находишься в таком возбуждении, трудно вести счет времени – они поймали трех лососей – самцов и самок; все рыбины были большие, самая маленькая больше Мэгги.

Невероятное возбуждение, жажда убийства – и вдруг все кончилось. Столько лет Гиллон мечтал о том, чтобы самому забить большого лосося, и вот он забил целых четырех и неожиданно почувствовал страшную пустоту внутри – он был спокоен и несколько озадачен собственным состоянием, и в то же время ему было грустно.

– Теперь можем ехать назад, – сказал он Мэгги. – Согласна?

– Да. Я уже настроилась.

– Сейчас будет самое трудное, понимаешь. Ты к этому готова?

– Да.

Он поднял парус и сел на весла.

– Плавать умеешь?

– Нет.

– Я тоже не умею.

После этого оба притихли. Он не сказал ей, что испытывает море, но она и так поняла. Лодка устрашающе низко сидела в воде. По счастью, как Гиллон и рассчитывал, ветер стих. А солнце уже опустилось на воду. Самый опасный момент наступит, когда оно совсем зайдет, а сумерки еще не сгустятся и их можно будет увидеть с берега. Гиллон взялся за весла и принялся грести. Дело это было нелегкое.

Теперь все зависело от света. Гиллону нужна была темнота, и, хотя солнце уже село, темнота никак не наступала. Гиллон все еще видел берег. С каждым взмахом весел они приближались к спасению, но подлинное спасение могли даровать им лишь спокойное море и темнота.

– Что ты сейчас чувствуешь? – спросила Мэгги. Ее озадачивало выражение его лица.

– Сам не знаю. Я никогда не знаю, что я чувствую, – сказал Гиллон. – По-моему, мне грустно. Не знаю почему.

– А я вот знаю, что чувствую. Я очень счастлива. И я знаю, почему тебе грустно.

– Почему?

Он был рад, что гребет, ему приятно было, что в руках у него весла и что он чем-то занят.

– Ты мечтал поймать большую рыбу. И вот ты ее поймал, а в жизни никогда не бывает так, как в мечтах, верно?

Гиллон сказал, что не знает – он так редко мечтает о чем-нибудь.

– Нет, никогда не бывает, – повторила Мэгги, – и чем скорее ты это поймешь, тем легче тебе будет жить.

– Не шевелись, – вдруг приказал Гиллон. – Пригнись и замри.

Впереди на воде вспыхнул холодный белый круг и заскользил, запрыгал по волнам в направлении их лодки.

– Теперь мы у него в кармане, – сказал Гиллон и тоже пригнулся. В ту же секунду яркий свет словно взорвался в лодке – слепящий, холодный, белый свет; он взял их в кольцо и метнулся дальше. – Теперь мы у него в кармане, – повторил Гиллон.

– Ни у кого мы не в кармане, – сказала Мэгги. И услышала, как закричали далеко с берега.

Гиллон приналег на весла, но лодка почти не двигалась.

– Да греби же! – выкрикнула Мэгги.

– Он знает, – сказал Гиллон. Он был в отчаянии. – Дрисдейл знает, он все время знал.

– Никто ничего не знает, – сказала Мэгги, и голос у нее звучал очень резко и холодно. – Если бы они нас застукали, они бы и сейчас держали нас под прожектором. Ну-ка, спусти парус и пойдем на веслах.

Надо же быть таким дураком с этим парусом, подумал Гиллон и рывком поднялся, чтобы его спустить. Он сразу понял, что она права, и с удвоенной силой налег на весла. Все было против них – и ветер, и течение, и тяжесть лодки, и отсутствие паруса, тем не менее они удалялись от берега, стремясь уйти подальше, на середину залива, за пределы, доступные для прожектора.

– О господи, – вздохнул Гиллон и опустил весла.

– Что еще? – Он ее просто бесил.

– Неужели не слышишь? – Нет, она не слышала. Она не умела, как он, различать звуки моря. – Катер Дрисдейла на воде.

– Но он нас здесь не найдет.

– Найдет, ведь у него же есть прожектор. Вся потеха в том, что вышел-то он в море для того, чтобы спасать тебя.

– Ну, так он не спасет меня, потому что не найдет. Поехали, Гиллон, греби же.

Но он не взялся за весла.

– Надо избавляться от рыбы, – сказал Гиллон. – Надо убрать из лодки все доказательства.

Он встал, прошел по лодке к тому месту, где сидела Мэгги, и ухватил за хвост верхнего лосося. Потянул было его на себя, но она вцепилась ему в руки с неожиданной, поразившей его силой:

– Не смей выбрасывать рыбу. Она моя не меньше, чем твоя.

Он не выпускал лосося.

– Если эта рыба полетит за борт, – сказала Мэгги очень медленно и тихо, прямо ему в ухо, – я отправлюсь следом за ней.

Рыбина шлепнулась на дно, и он вернулся на весла.

– Сидеть-то в тюрьме придется мне, – как бы ставя точку, сказал Гиллон.

– А ждать, пока ты выйдешь оттуда, – мне.

Что она хотела этим сказать, подумал Гиллон, продолжая грести; вскоре он понял, что, если все и дальше так пойдет, если ветер и течение будут им благоприятствовать, они сумеют повернуть и зайти в Рыбачий город. И тогда, может быть, позволил он себе подумать, ну может же так быть… Но это уже была ошибка, он знал, что ошибка, ибо не успел он так подумать, как услышал стрекот мотора, двигавшего катер Дрисдейла по волнам. Прожектора на нем не было, только морской фонарь висел на носу. И когда катер находился от них в какой-нибудь сотне ярдов, Гиллон вдруг протянул руку и, дернув Мэгги, уложил ее на лососей.

– Ох. Гиллон! – охнула она.

– Тихо! – приказал Гиллон. – Не двигайся.

Она лежала очень тихо в темной, покачивавшейся на волнах лодке, прижавшись щекой к боку верхней рыбины, чувствуя в носу и во рту отвратительный запах смерти и моря, и ругалась про себя. Она слышала, как переговаривается команда на катере, как матросы окликают друг друга, потом голоса пропали, но Гиллон не давал ей сесть, пока не пропал почти и свет фонаря.

– Он вернется, – сказал Гиллон, – надо скорее уходить. – Он взялся за весла и принялся грести с такой силой, точно и не греб весь день. – Они патрулируют по кругу. При удаче мы уже выйдем за черту, когда они вернутся.

Ей не хотелось его спрашивать – он весь отдался гребле, – но под конец она все же не выдержала и спросила:

– Почему ты так меня дернул?

– Чтобы прикрыть рыбу, а то чешуя заблестела бы от фонаря. Она ведь на свету горит, как светляки.

– Все это прекрасно, но ты испортил мой чудесный твидовый костюм.

– Иначе нельзя было.

– Конечно, иначе нельзя было, – сказала Мэгги.

Он подумал, стоит ли посвящать ее в то, что он намерен делать, и решил: она заслуживает того, чтобы знать. Ветер крепчал, и сейчас как раз можно было рискнуть.

– Я хочу снова поднять парус, но, если я это сделаю, лодку может так накренить, что мы зачерпнем воды. Из-за паруса нас, конечно, могут заметить, зато ветер будет нас подгонять. – Он умолк. Она явно не поняла, что он спрашивает ее согласия. – Так как же?

– Поднимай парус, – сказала она.

Какая она храбрая, подумал он и снова почувствовал, что любит ее. Он работал быстро и умело, и вот парус поставлен – ветер щелкнул по нему, надув парусину, и лодка помчалась вперед, рассекая волну. В какой-то момент ее так накренило, что вода стала перекатываться через планширы, и Гиллон уже был уверен, что зря он пошел на такое – вот стал испытывать море и проиграл. Он решил, что надо предупредить Мэгги: они потонут, так как лодке, подумал он, уже не выправиться, но она выправилась – мучительно медленно, по дюйму выдирая из моря борт, и вдруг – совсем неожиданно – стала как надо и понеслась, разрезая волны, чуть не подпрыгивая по взбаламученному ветром морю. Гиллон ликовал.

– Ты веришь в бога? – спросил он Мэгги.

– Иногда.

– Ну так сейчас придется поверить. И вознести ему молитву.

– Неужели мы были на волоске?

– Угу, на волоске, – сказал он и увидел, что она плачет. Он не осудил ее. Бывалые моряки и те заплакали бы, даже он сам заплакал бы, если бы лодка не требовала всего его внимания и сил.

– Не плачь, – сказал он, – уж сейчас-то нечего плакать – самое худшее ведь позади.

– Не в этом дело.

Слезы ее текли и текли. Ему хотелось подойти к ней и обнять, как ребенка.

– А в чем же тогда?

– Такой красивый был твидовый костюм. Теперь он уже никогда не будет как прежде.

Вдали за кормой он видел огонек на дрисдейловском катере, нырявшем среди волн. Еще немного – и вышлют поисковые команды прочесывать берег, смотреть, не выбросило ли море трупов. Но впереди уже замелькали первые огоньки на рыболовецких суденышках, стоявших на якоре у Рыбачьего города.

– Мы спасены, – сказал он и, свесив голову, уперся подбородком в грудь. Так он проспал минуты две-три. А проснувшись, почувствовал, что снова полон сил. Они одержали великую победу – ей в жизни не понять, сколь грандиозна была эта победа.

– Знаешь, что мы должны сделать? – сказал Гиллон. Он чувствовал себя невероятно храбрый, и ему было очень хорошо.

– Что же мы должны сделать?

– Мы должны… ну, словом… Нет, пожалуй, я что-то не то… – И он умолк. Нелепая, конечно, мысль: парень в юбочке и такая девушка, как она. Какой он мужчина, когда и фунта в неделю не может заработать – обычно даже меньше пятнадцати шиллингов.

– Так что же?

– Просто сорвалось с языка, – сказал Гиллон и, задрав ноги на лосося, предоставил волне нести их к цели.

Он оглянулся на корму, где сидела Мэгги, потом посмотрел на рыбу и вдруг расхохотался. Все было сплошное безумие. Что эта женщина делает у него в лодке, почему она крадет рыбу вместе с ним?

– Над чем ты смеешься?

– Над нами. – Ему захотелось спросить ее, как же это все произошло. Хотелось рассказать, какую победу они одержали, но только моряк мог бы это оценить. И ему стало грустно от того, что он совершил нечто незабываемое – пережил шторм и благополучно привел свою лодку в гавань, а рассказать об этом некому. Они подходили к первым рыбацким лодкам, и Гиллон встал, чтобы спустить парус и закрыть им лососей. Не стоило хвастать уловом – даже в Рыбачьем городе, где презирали мистера Дрисдейла и его подручных.

– Я знаю место, где человек может заработать сорок восемь шиллингов в неделю, – ровным, спокойным голосом сказала Мэгги.

Это была целая куча денег. Мэгги увидела, как он покачал головой. Просто невероятно, подумал он, откуда она узнала, о чем он думал.

– Что ты по этому поводу скажешь?

– По-моему, здорово.

Он снова сидел на веслах и был рад, что гребет, потому что это давало ему время на раздумье.

– А через два года можно выколачивать до шестидесяти шиллингов в неделю.

Они уже проезжали мимо первых рыбацких лодок, и, к радости Гиллона, никто вроде бы не обращал на них внимания.

– Где это? – спросил он наконец.

– Там, где я живу.

Ее ответ взволновал и озадачил его. Куда она гнет?

– И какого же рода воровством придется мне заниматься?

– Тем же, чем занимается и мой отец.

Его все больше загоняли в угол – такая уж была игра, но он не знал ее правил, понимал только, что сидит в мышеловке и вовсе не хочет из нее вылезать.

– А именно?

– Стать углекопом.

– Чем-чем?

– Углекопом.

Он опустил весла.

– Значит, одним из тех, кто работает под землей, добывая там уголь и прочее? Этим?

Он увидел, как она кивнула.

– Шахтером?

Она снова кивнула.

Он изо всех сил ударил по воде веслом.

– Не бывать этому! – почти крикнул он ей. Какие-то люди на рыбацкой лодке посмотрели на них и снова вернулись к своим сетям. Он видел, как сверкнули ее зубы при тусклом свете фонарей, висевших на мачтах рыболовецкой флотилии, – эти ее белые, маленькие, остренькие, как у лисы, зубки. – Не смогу я быть таким – нет, нет, никогда. Чтобы торчать весь день в темноте, под землей… Да я там помру. Нет, об этом и речи быть не может. Да и вообще, ну как бы я мог им стать?

– Если бы ты поехал со мной.

Она сказала это так, между прочим – сначала он даже не поверил, правильно ли расслышал ее.

– Я, конечно, слыхал об этих людях. Читал про них. Отребье человеческое, самые что ни на есть низы общества. Они ведь раньше были здесь рабами, ты знаешь.

– Да, знаю.

– Как чернокожие.

– Знаю.

– Тогда зачем же мне становиться таким?

– Углекопы хорошо зарабатывают.

Они медленно продвигались среди рыболовецкой флотилии. Лодка, отяжелевшая от лососей, плохо повиновалась, но Гиллон, работая багром, ловко прокладывал себе путь через усеянную суденышками гавань и наконец очутился в тени причалов. Приставать к берегу им не следовало, пока флотилия не выйдет в море, поэтому Гиллон бросил якорь в мелких водах, укрыл лодку в тени причала и стал ждать.

– А там внизу, под землей, холодно или жарко? Скорее, наверно, жарко, потому как ближе к аду.

– Летом там прохладно, а зимой тепло.

Он не знал, верить ей или нет.

– А как насчет черноты? Она когда-нибудь сходит?

– Я буду смывать ее с тебя.

Он почувствовал, как сердце у него вдруг остановилось, точно его кто-то сжал. При одной мысли о том, что ее маленькие смуглые руки будут мыть ему потную спину, будут лить теплую воду ему на голову, и вода эта будет стекать по его груди и спине, а Мэгги будет намыливать его тело мягким бархатистым мылом, руки его задрожали. Он молчал, так как боялся, что даст петуха, если раскроет рот. И вдруг увидел, что она с улыбкой на него смотрит.

– Они начинают выходить в море, – сказала она.

– Ах, да. – Он обрадовался тому, что сейчас можно будет двинуться с места, и, однако же, не двигался. – Так ты сказала: «Если б ты поехал со мной…»

– Ага.

Гиллон приподнял край парусины и сделал вид, будто смотрит на рыб.

– И что же это значит? – немного выждав, спросил он.

– Ах, Гиллон, – сказала она. И расхохоталась, но в смехе ее слышалась злость. А у него из головы не выходила мысль о теплой воде и смуглых руках, о бадье для мытья и о мыле. – Я предлагаю тебе жениться на мне.

Он снова накрыл рыбу парусиной и посмотрел вдаль.

– Угу, я так и думал.

И продолжал сидеть не шевелясь. Теперь уже все суденышки покидали гавань – его молчание заполняли удары весел по воде, скрип канатов, хлопанье надуваемых ветром парусов.

– Который тут последний причал? – спросила Мэгги.

– Да вот этот.

– Нам нужен четвертый от последнего.

Он поднял якорь и, действуя багром, стал продвигаться вдоль причалов. У четвертого он пригнулся, и они поплыли в густой тьме, среди свай, под деревянным настилом. Вот показались ступеньки, кто-то ухватил лодку за борт и спросил с сильным акцентом, выдававшим жителя Рыбачьего города:

– Это вы, мисс Драм? А мы уже считали, что вас нет в живых. Ну, как улов?

– Пять штук. Пять больших рыбин.

– Четыре, – поправил ее Гиллон.

– Нет, по-моему, пять, – повторила Мэгги.

Гиллон так и не понял почему.

В проеме над их головой тускло светил фонарь, и постепенно их глаза стали различать окружающее. Сверху бросили веревку, они обвязали ею хвост лосося, и первая рыбина исчезла.

– Ох, ну и крупна! – услышала Мэгги.

– Ш-ш, ш-ш! – прошипел кто-то, и Мэгги решила запросить за рыбу больше, чем было условлено. Рыбины-то у них – теперь она это поняла – все как одна, диковинные. Она нащупала ступеньки и поднялась по ним.

– Только чтоб без баб, – сказал кто-то.

– Но я все равно уже здесь, – заявила Мэгги.

Гиллон слышал, как они спорили, слышал горячность спора, но не слышал слов и так потом и не спросил, о чем шла речь. Когда последнюю рыбину подняли наверх, до него донеслось шуршание льда, а потом звон монет, пересыпаемых из ящика в кошелек.

– Ну вот, теперь все по справедливости, – сказал кто-то. – Я знал, что из нашего знакомства будет толк – с самого первого дня знал. Можете звать меня теперь просто Черри. Как-никак мы сообщники. Если появится еще какая мыслишка, вы знаете, где меня найти.

Гиллон услышал ее шаги по деревянным ступенькам, и она снова очутилась с ним в лодке. Она протянула ему три бумажки и мешочек с серебром и медью. Бумажки на ощупь были мягкие, теплые и потрепанные.

– В жизни еще не держал в руках фунтовой бумажки, – сказал Гиллон, – а сейчас их у меня целых три.

Отталкиваясь багром, он вывел лодку из-под причала и двинулся вдоль Рыбачьего города, вдоль причалов, в направлении Шикового города. Без груза мертвых лососей лодка стрелой мчалась по спокойной воде гавани. Он снова и снова складывал в уме слова, составляя нужную фразу, но, как их ни переставлял, ничего не получалось. Через несколько минут он увидел свет на пристани. Катер мистера Дрисдейла стоял, пришвартованный к ней.

– Придется нам тут вылезать, – сказал Гиллон. И, легко прыгнув за борт, стал вытягивать лодку на берег, чтобы Мэгги не промочила ног. – А тебе придется шагать до Ловатт-стрит, чтобы там его встретить.

– Да.

– Кстати, Мэгги…

– Да?

– Я это сделаю.

– Что сделаешь?

– То, о чем ты говорила.

– Что именно? Я много о чем говорила.

– То, что ты сказала!

– Женишься на мне?

– Угу.

Он не знал, что делать дальше. Едва ли он имеет право поцеловать ее только потому, что заявил о своем намерении на ней жениться. Он помог ей выбраться из лодки, и они стояли друг против друга – Гиллон по щиколотку в воде, почти так же, как в тот момент, когда они впервые встретились.

– Ну что ж, я не возражаю, – сказала Мэгги.

Он шагнул было к ней, понимая, что надо как-то проявить свои чувства, но не знал, как именно, и потому остановился, не дойдя до нее. Он не очень разбирался в обычаях.

– Это будет очень хорошо, – сказала Мэгги.

– Да, я тоже так думаю, – сказал Гиллон и, к своему удивлению, вдруг увидел, как она повернулась и пошла через пляж к проулкам, что вели на Ловатт-стрит.

– Куда же ты? – крикнул он ей.

– Как – куда? Выпить с мистером Дрисдейлом.

Он смотрел ей вслед, пока она шла через пляж, затем свернула в проулок и скрылась. Она тоже не очень-то придерживается обычаев, решил он, хотя, пожалуй, по-правильному они могли бы и поцеловаться. Впрочем, не так уж это важно, подумал Гиллон и, вдруг почувствовав, что бесконечно устал, залез в свою лодку и двинулся в не столь уж близкий путь домой.