"Камероны" - читать интересную книгу автора (Крайтон Роберт)

3

Если бережно относиться к деньгам – бережно до нелепости, если дрожать над последними пенни так, как мать трясется над первенцем, то, решила Мэгги, две недели она еще протянет, – и тут она его нашла.

Это был ужасный для нее день. Она дошла до «Приюта Фиддиха», самой дальней из гостиниц; никого там не обнаружив, Мэгги пересекла площадку для крокета и, придерживая шляпку от ветра, двинулась дальше, чего до сих пор ни разу не делала, – до конца Ротзейского поля для гольфа и вниз, к песчаному берегу залива. Там, как она и предполагала, тоже не было ни души.

Ничего не получалось, ничего. Каждый день она все раньше признавалась себе в этом. Она устала – явно от голода, а от усталости пришла в уныние. Она отчетливо понимала – и еще как отчетливо! – что теряет присутствие духа. От одной мысли, что ей придется теперь шагать обратно до самого пансиона Бела Геддеса, она уже отчаивалась. Ничего не получалось.

Да еще этот стратнейрнский ветер, который безостановочно дует с моря, дует ей навстречу, дует ей в спину, замораживая и кровь, и душу, и надежды… В гряде дюн Мэгги обнаружила дюну повыше; один из ее склонов – слава богу!

– оказался с подветренной стороны, этакий песчаный карман, укрытый от ветра, и однако же оттуда видно было море, где несколько молодых яхтсменов, перекликаясь звонкими, как у всех англичан, голосами, пытались положить яхту по ветру и войти на ней в бухточку. Слушая их, Мэгги всегда ловила себя на мысли, что эти люди, должно быть, впервые встретились, тогда как на самом деле уже не раз видела их вместе.

– Приве-е-етствую!

– О-о-о, приве-е-етствую вас!

Голоса такие удивленные, возбужденные. До чего же глупо, подумала она, тратить время, катаясь на лодчонках, тогда как – при их-то деньгах – какие дела можно было бы делать! Она никогда не переставала удивляться, что такие людишки – «Приве-е-етствую вас!» – сумели подчинить себе шотландцев.

Наконец ветер стих, и Мэгги почувствовала – впервые с тех пор, как приехала в Стратнейрн и не лежала под одеялом, – что ей жарко. Она распахнула свою твидовую жакетку и подставила шею солнцу, а потом закрыла глаза и стала слушать, как шипит вода среди камней, как волна накатывает на берег и отступает, шурша увлекаемой в море галькой. Когда Мэгги открыла глаза, он стоял у самой воды и занимался чем-то непонятным на скале, торчащей из моря в нескольких ярдах от берега. Некоторое время она наблюдала за ним, не шевелясь, пытаясь разгадать, что же он делает. А он снова и снова повторял одни и те же движения: резко подавался вперед, точно вгонял в скалу бурав, потом поворачивал рукой и что-то опускал в плетенку; и вот, глядя на него, она вдруг со всей очевидностью поняла, что это и есть тот, ради кого она сюда приехала.

На нем была шотландская юбочка, и это вызвало у псе улыбку, потому что до сих пор она еще ни разу не видела мужчины в юбочке – во всяком случае мужчины, который занимался бы обычным делом. Правда, как-то раз она видела нескольких солдат, которые сбились с пути и зашли в таверну «Колидж» выпить, – так ведь у тех это была форма. Да еще время от времени – лорда Файфа, когда он направлялся по Тропе углекопов на Горную пустошь пострелять фазанов и куропаток; вид у него всегда был такой испуганный, точно он опасался, как бы кто-нибудь не пальнул по его юбочке или еще хуже – не высмеял его. Для этого же человека юбочка была обычной одеждой.

Мэгги села, привела себя в порядок и, когда сочла, что готова, очень медленно, чтобы не спугнуть его, – так осторожно движется гончая, завидев в поле дичь, – двинулась по песку к скале. Он ее еще не заметил. Он был высокий, для Питманго даже очень высокий – на дюйм, а то и на два выше шести футов, подумала она, хотя человеку ее роста трудно было об этом судить. И стройный – стройный даже для жителя Нагорья, но при всей стройности чувствовалось, что у него крепкий костяк, что он прокален, задублен ветром, – такого тощим не назовешь. Жилистый. И работы не боится – сразу видно.

Он был светлый, какими, по ее представлению, и должны быть жители Нагорья, волосы у него были рыжевато-золотистые, а на солнце просто золотые и длинные, как у всех горцев (чтобы сэкономить на стрижке, подумала она). И кожа у него была белая, лишь щеки красные, точно его по ним били, – такая кожа не обгорает на солнце и не идет пятнами после вина. С самого раннего возраста Мэгги всегда думала, что чистая белая кожа бывает только у прирожденных аристократов. В Питманго кожа у всех была либо как обожженный кирпич, либо серая, как застиранное белье, а у иных – точно спелая слива, налитая кровью, предвестник ранней смерти.

Наконец он поднял взгляд и, увидев ее, замер – голова откинута назад, глаза широко раскрыты, точно олень, застигнутый врасплох посреди лужайки, – мгновение постоял и быстро скользнул за скалу. В спешке он забыл свою плетенку, и Мэгги тотчас смекнула, что этим орудием она и воспользуется.

Она ждала, когда он выйдет из-за скалы. Вообще она не отличалась терпением, но сейчас чувствовала, что готова ждать до бесконечности, – ждать, если понадобится, хоть всю жизнь. Вода там, где он стоял, была глубокая – она доходила ему почти до юбочки; снова поднялся ветер, и волны яростно бились о скалу, так что он не мог не промокнуть. Значит, время и прилив работают на нее. А время шло, и вода прибывала.

– Что это у вас там за страхолюдины? – крикнула она ему, но он «в ответил.

– Я говорю, что у вас там за страхолюдины в корзинке?

Молчит. Тут уж не до гордости – какая у нее сейчас может быть гордость. Значит, надо сделать вид, будто она решила, что он ее не расслышал, и еще раз попытаться завязать разговор.

– Эй, вы там, за скалой, что это вы собираете?

Она с удивлением обнаружила, что сердце у нее бьется быстро-быстро, где-то у самого горла.

– Сами знаете что, – ответил он. Голос у него был злой, и это ее тоже удивило: она ожидала услышать голос мягкий, застенчивый.

– Нет, не знаю. Я никогда таких не видела.

Он чуть-чуть вышел из-за скалы, чтобы краешком глаза взглянуть на нее.

– Морские уточки, – сказал он. – Так что теперь будете знать.

– До чего же уродливые. А что вы с ними делаете?

– Что я с ними делаю? – В голосе его звучала ирония. Теперь он уже совсем вышел из-за скалы и внимательно смотрел на нее. Он действительно был на нее зол, это ясно, но она не понимала почему. – Я их ем. Теперь понятно вам?

И он снова ушел за скалу, а она стала ждать. Выбора у него не было – разве что утонуть, но она решила, что даже застенчивость не способна довести человека до такой крайности. Когда ветер на минуту перестал свистеть, она сообщила ему, что живет не у моря. Сказано это было самым миролюбивым тоном точно она и не заметила или не почувствовала его злости.

– Откуда же вы в таком случае прибыли? – наконец спросил он.

– Если смотреть отсюда, то с юга.

– Из сассенахов, значит? Англичанка?

Она сделала вид, что оскорбилась.

– Я приличная шотландская девушка, вот кто я. – Произнесла она это чуть раскатисто, придав словам легкий привкус родных краев. – Из-под Эдинбурга.

Он снова заподозрил что-то.

– Так это же у самого моря.

– В общем, я из Западного Файфа. И на море еще никогда не была.

Он снова показался из-за скалы и обошел ее, но продолжал стоять в воде. Он, видимо, стеснялся своих голых ног, однако Мэгги знала, что рано или поздно он выйдет на берег. Вода была ледяная.

– И как оно вам нравится?

– Очень даже, только я еще не была на воде.

– Я люблю море, – сказал он, и Мэгги заметила, как под влиянием чувства краска прилила к его щекам. Она еще ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь так произносил слово «люблю».

На этом все и оборвалось – больше им нечего было друг другу сказать. Он стоял в воде, сознавая, что раскрыл душу чужому человеку, а она никак не могла придумать, какой бы еще безыскусный вопрос ему задать. Вода то подкатывала к его коленям, то откатывала, время от времени захлестывая юбочку. А Мэгги любовалась его красивым тонким лицом, его орлиным профилем, прямым крупным носом – такие, наверно, бывают у лордов.

– А почему вы стоите в воде? – вдруг спросила она. – Вы, должно быть, до смерти закоченели.

Вот это было хорошо. Это прозвучало безыскусно и естественно нарушило молчание. Простая истина: он закоченел.

– Угу. Сейчас выйду. Все равно уточек тут больше нет.

Она удивилась, какой он оказался высокий, когда подошел к ней. Между ними снова легла тишина. Ему хотелось надеть носки, но он стеснялся, и они продолжали стоять у корзины с морскими уточками. Он пнул ногой корзину.

– Правильнее называть их «морские гуси».

– Вот как.

– В старые времена считали, что гуси произошли от этих уточек.

– Смешно даже подумать, чему люди верили.

В корзине больше не на что было смотреть, а про морских уточек Мэгги никакого безыскусного вопроса придумать не могла. Она указала вдаль за Мори-Фёрт.

– А там что?

Он снова посмотрел на нее, чтобы удостовериться, всерьез ли она спрашивает.

– Как что? Нагорье.

Горы в эту минуту выглядели изумительно. Большие кучевые облака скользили по ним, и нижние склоны из ржаво-бурых становились темными, с мягкими бархатными переливами.

– Правильнее – горы Кромарти, – с чувством сказал он и поймал на себе ее взгляд. – Мою семью прогнали оттуда, точно скотину с поля. По указу об очистке земель в Нагорной Шотландии.

На одном из склонов словно брызнули ярко-зеленой весенней краской – это какой-то уцелевший фермер вспахал поле и посеял пшеницу.

– Они перебрались сюда и умерли. Насмерть замерзли. – И он снова покраснел от сознания, что столько наговорил о себе первой встречной. – Надеюсь, человеку можно одеться?

– Ах, извините, пожалуйста.

Она зашла за дюну и стала ждать. В Питманго мужчины мылись в бадье в общей комнате перед очагом, а этот при посторонних даже носки не смеет надеть. Она ждала и ждала и наконец вышла из-за дюны и увидела, что он идет по берегу в сторону, противоположную Стратнейрну. Значит, с ней уже было покончено.

Дюны по крайней мере на четверть мили тянулись вдоль моря. И он шел по ним ближе к морю. Если же побежать по склонам, обращенным к суше, то она обгонит его и будет ждать там, где берег заворачивает и дюны кончаются. И она побежала. Ноги ее зарывались в песок, она спотыкалась о камни, но продолжала бежать, стараясь не пыхтеть, чтобы он по ту сторону дюн ничего не услышал; она понимала, что доберется до цели много раньше него и уже не будет задыхаться, когда он выйдет из-за последней дюны.

Увидев ее сейчас, во второй раз, он испугался еще больше, чем в первый. Смотрел на нее и ничего не понимал. Несколько раз раскрывал рот, хотел что-то сказать и снова закрывал. Он наверняка слышит, подумала Мэгги, как стучит у нее сердце.

– Вам в другую сторону, – сказал он наконец.

– В другую сторону?

– Стратнейрн в другой стороне, мисс.

– Но я могла бы поклясться…

– Нет.

Он поставил плетенку на одно плечо, потом на другое, потом на голову, потом на одно колено, потом на другое – он понимал, что выглядит глупо, и злился.

– Я никогда еще не видела мужчины в юбочке.

Тут уж он совсем разозлился.

– Самые разные люди носят юбочки, – сказал он, точно она это оспаривала. – Там, наверху. – Он кивнул в направлении гор Кромарти и всего, что лежало за ними. – А это – армия, – добавил он.

Она не поняла.

Она пошла по берегу в сторону, противоположную Стратнейрну, так же естественно, как если бы шла к себе на Ловатт-стрит, – и он зашагал с ней рядом.

– Армия?

– Я служил в армии, в Камероновых высокогорных стрелках. – Видимо, воспоминание об этом вызвало у него прилив горечи. – А потом меня списали и отправили домой в чем был.

– По крайней мере это ничего вам не стоило.

– Это все, что у меня есть, понятно вам? – Он покраснел от смущения, но и от злости тоже. И чтобы все стало совсем уж ясно, добавил: – Я никогда не мог заработать столько, чтобы купить себе что-то другое. Теперь вам понятно?

– Там, откуда я родом, у мужчины всего один костюм, который служит ему всю жизнь. В нем и в гроб кладут.

Он с недоверием посмотрел на нее. Берег перерезала старая каменная ограда. Он перешагнул через нее и, очутившись на другой стороне, только было хотел распроститься с Мэгги, но она протянула ему руку, он посмотрел на нее и на ее руку, взял за пальцы и помог перелезть. При этом несколько морских уточек выпало из корзины на песок. Мэгги быстро опустилась на колени, чтобы их подобрать.

– Оставьте, леди не пристало этим заниматься.

Теперь оба стояли на коленях, и лица их почти соприкасались. Она обратила внимание на его руки, упершиеся в песок, – они были сильные и в то же время длинные, белые, с тонкими пальцами, совсем не похожие на широкие, черные лапищи жителей Питманго. Она понимала, что ее собственные руки выглядят грубее. Теперь настал ее черед быть откровенной, и она, как умела, выложила все напрямик:

– А я вовсе не леди.

Он взглянул на нее неприкрыто подозрительным, недоверчивым взглядом, сомневаясь и в то же время веря ей. А ведь он ничего не умеет скрыть, подумала она, его этому никогда не учили. В шахтерских же поселках это искусство познают с малых лет.

– Я сама зарабатываю себе на жизнь. Я из трудяг.

Он окинул ее взглядом – хороший твидовый костюм, шапочка, какие носят на Нагорье, узкие кожаные ботинки, полотняная сорочка в оборочках – и прикусил губу. Она поднялась с колен.

– А как вы готовите ваших уточек?

– Лучше вам и не знать, уж очень это отвратительно.

– Ну, у меня трудно вызвать отвращение.

– Хорошо. – Он решил ее отпугнуть. Достал из-за пояса юбочки нож и одним ударом перерезал ножку моллюска, затем содрал жесткую, как кора, кожу, обнажив мясо под ней. – Мы их варим в морской воде, а потом едим – уж больно мы голодные.

– Понятно.

– Просто подыхаем с голода.

Она понимала, что самое лучшее промолчать.

– Их еще называют омарами бедняков. – Щелкнув, он закрыл нож и зашагал дальше по берегу – она за ним. Услышав ее шаги по гальке, он обернулся. – Так что я – бедняк.

Быка надо было брать за рога – сейчас или никогда.

– Голод чему хочешь научит, – сказала Мэгги. Он посмотрел на нее совсем уже другим взглядом, и она это почувствовала. – А «пуртиз»[5] не преступление. В «пуртиз» ничего позорного нет, если стараешься из нее выбиться.

Только тут он заметил, каким темным огнем горят ее глаза. Ему понравилась непривычная чернота ее волос и смуглость кожи.

– Но «пуртиз» не оправдание.

Он подхватил свою плетенку и двинулся дальше по берегу и уже не стал останавливаться, заслышав за собой ее шаги. Впереди, у основания поросшего соснами мыса, стояла в укрытии каменная хижина.

– Вот, – сказал он, – вот где «пуртиз» вынуждает человека жить.

Она была разочарована. Она-то думала, что он приведет ее в дом, а это оказалась пещера, «кейрн», хоть и умело сложенная, но все же лишь груда камней. Такие дома она видела в школьных учебниках на картинках, изображавших жилища пиктов тысячелетней давности.

– Вы сами его сложили?

– Вместе с отцом. Другого выхода у нас не было. Они с матерью тут и умерли.

Оба понимали, что дальше надо либо входить в хижину, либо не входить. Он не двигался с места, и Мэгги не двигалась, и вдруг он сунул кончик большого пальца в рот, прикусил его («Какая странная манера», – подумала она) и сказал:

– Ну ладно уж, входите.

В хижине было чисто. Пол был земляной, но гладкий, хорошо утоптанный поколением босоногих обитателей, к тому же хозяин, видимо, недавно посыпал его песком. Пахло рыбой, а также сосной и торфом.

– Стряхните-ка с ботинок мокрый песок, – приказал он. – Стойте, я помогу вам.

Он приподнял ее маленькую ногу в узком, зашнурованном до икры ботинке и вдруг остро ощутил интимность ситуации – ведь он держал в руке женскую ногу у себя в домике, где царила полутьма и никого, кроме них, не было. Он выпустил ее ногу и отвернулся.

– Простите, – сказал он.

– За что?

Но он не мог заставить себя на нее посмотреть.

Одежда его висела на деревянных колышках, а на полке, выструганной из плавника, нахально лежала совсем здесь неуместная шляпа.

– Ах, вы носите шляпу!

– А почему бы и нет?

– В тех краях, откуда я родом, только граф и его сыновья ходят в шляпах. Углекопы не носят шляп.

– Ну, а у меня есть шляпа, – сказал он, по-прежнему отвернувшись от нее. Это была красивая коричневая шляпа, мягкая и в то же время державшая форму, с вызывающе загнутыми полями, с ленточкой из перьев шотландской куропатки вокруг тульи и серебряным медальоном сбоку, из-под которого торчал красновато-рыжий кончик оленьего хвоста. Он никак не мог прийти в себя от сознания, что держал ее ногу в своей руке, – такую маленькую, плотную и неожиданно тяжелую.

– Как-то раз я услышал, что гость лорда Монбоддо упал за борт, стреляя гусей, а на другой день шляпу эту волной вынесло.

– А сам он утонул? Неужто вы носите шляпу с покойника?

– Бедняки не выбирают, – сказал он.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. После этого обоим стало легче.

Для такого высокого человека он двигался неожиданно легко и стремительно. Он делал то, что привык делать годами, не сознавая, что за ним наблюдают. Затеплив масляную лампу, он белой ободранной хворостиной помешал в котелке, стоявшем на огне. Из котелка пахло морем, морскими отмелями во время отлива, йодом.

– Суп из ламинарий. – Он поддел охапку водорослей и приподнял над горшком. Они походили на ленты прозрачной, обданной кипятком резины. – В него добавляют ирландского мха – вот и вся хитрая кулинария.

Ну и вонища, подумала Мэгги, иначе не скажешь.

– Я думаю, суп вам понравится, – заметил он.

– Думаю, что да.

Он вышел и через несколько минут вернулся с пригоршней какой-то зелени и листьев – все это он тоже бросил в горшок.

– Морской шпинат и приморский салат, – пояснил он. – Вам это понравится.

– Ага.

Он сдобрил суп сухой морской капустой – вместо соли и специй и протянул Мэгги большую раковину волнистого рожка – вместо глубокой тарелки (в Питманго бедняки в таких случаях пользуются тыквами).

– Ложек нет, – сказал он. – Надо пить прямо из раковины, через край. Эх, угостить бы вас тем, что живет в них, – сказал он и постучал по раковине. – Вот это была бы еда.

Пахло очень сильно, причем только морем – точно сам сидишь в раковине. Хозяин внимательно наблюдал за Мэгги, и она отхлебнула супа. Хотела что-нибудь сказать и не смогла. Только порадовалась, что в этом склепе было так сумеречно и он не мог видеть, как глаза ее наполнились слезами.

– Очень вкусно, – наконец произнесла она.

– Это старый рецепт. Я, понимаете ли, получил его по наследству.

Голод в самом деле чему хочешь научит, подумала Мэгги и с удивлением ощутила на лбу капельки пота.

– Только не давайте ему остынуть, – сказал он. – Холодный он никуда не годится. Весь жир всплывает наверх. А в нем ведь много рыбьего жира.

Она еще глотнула супа, потом еще и наконец прикончила раковину.

– Ох, хорошо, – сказал он и снова налил ей полную раковину. – А знаете, у нас тут на побережье есть люди, которые в жизни к такому супу не притронулись бы! Подождите, что еще вы скажете, когда водоросли испробуете.

Теперь у нее уже весь лоб был в испарине – пот ручейками катился по ее лицу и шее, так что даже взмок полотняный воротничок сорочки. Ей очень хотелось выйти на улицу. Пройтись на ветру. Она чувствовала, как пот стекает по ее плечам, течет между грудей. Она старалась усидеть на месте и все же встала и направилась к двери.

– Только не открывайте ее, – сказал он.

– Почему? – чуть не криком вырвалось у нее.

– Неужели не слышите?

Дождь хлестал в стены хижины и грохотало море, а она ничего даже не заметила. Она вернулась на прежнее место, села и сняла свою твидовую жакетку. Намокшее от пота полотно сорочки прилипло к груди, обрисовывая ее, но Мэгги было все равно. Она принялась изучать свои ноги, стараясь думать только о них, начала было пересчитывать глазки на ботинках, и тут он сунул ей под нос какую-то еду.

– Жаль, что нет угрей, – сказал он. – В такой день хорошо было бы поесть суп из ламинарий с рубленым угрем.

Взгляд его упал на ее грудь и какое-то время задержался на ней; Мэгги подняла на него глаза, взгляды их встретились, он покраснел и отвернулся.

– Не надо бояться, – сказал он.

Надо же сказать такое женщине, подумала она. Нет, ему еще учиться и учиться.

– Бури?

– Угу, бури.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и в наступившей тишине он почувствовал всю неловкость создавшегося положения. Слишком тяжкое он взял на себя бремя: пригласил ее в свой дом, а теперь изволь держать на привязи глаза и мысли.

– Ну вот, теперь можете идти, – сказал он. Получилось это довольно неуклюже, но ничего другого придумать он не мог.

Она надела свою твидовую жакетку и увидела, что он наблюдает за ней, хоть и очень старается делать вид, будто вовсе не наблюдает. Он открыл дверь – свежий ветер был как божья благодать для Мэгги. Он стоял у двери и не знал, что сказать и вообще как себя вести. Что надо делать, когда леди покидает твой дом? Он понятия об этом не имел. Он протянул руку, и она пожала ее – по его глазам Мэгги поняла, что он удивился силе ее пожатия.

– Спасибо за чай, – сказала Мэгги.

– Ох, чай! – Он хлопнул себя по лбу. – Я ведь уже поставил для него воду.

– Чай будем пить в другой раз. – Ну вот и нашлась щелочка, которую она так искала. – Условились?

Он озадаченно смотрел на нее.

– В следующий раз будем пить чай.

– Угу, – наконец произнес он.

– И я принесу к чаю пирог.

Он кивнул.

– Ну так до свиданья. До следующего раза.

– До следующего раза, – сказал он.

Он стоял и смотрел ей вслед, пока она шла по дорожке вниз, к морю.

– Подождите! – крикнул он вдруг и бросился в дом. Через минуту он снова появился и, нагнав Мэгги, вручил ей какой-то очередной продукт моря. – Вот вам вместо леденца на обратный путь.

Это был пучок сушеных морских водорослей, зеленовато-черных, как на дне глубокого пруда, и хрустящих от соли.

– Пожуйте хорошенько и почувствуете, какие они вкусные, – сказал он, она кивнула, и они улыбнулись друг другу.

– Знаете что? А ведь я так и не знаю, как вас зовут. Ела в доме, а не знаю, как звать хозяина.

– Камерон.

Она продолжала вопросительно смотреть на него.

– И это все? – наконец произнесла она. – Просто Камерон?

– Гиллон Камерон. Гиллон Форбс Камерон, если хотите полностью.

Она почувствовала, как подпрыгнуло у нее сердце, подпрыгнуло от удовольствия – замерло и снова ровно забилось. «Да, – подумала она, – это меня устраивает».

– Очень звучная фамилия и очень красивая.

– Угу, мне говорили, что мы из высокородных. Воины, придворные, ученые – все такой народ.

– Это что же, был клан?

– О да, конечно, клан. Камероны с Какого-то-Там Озера.

– А Форбсы?

– Тоже. Это фамилия моей матери. Она из Роб-Роев и Сазерлендов. Сазерленды-то, по-моему, и прогнали нас с земли. Они там наверху очень серьезно к этому относятся, – сказал он. И указал на горы. – К фамилиям.

Это вполне естественно, подумала она: с фамилиями связана история, и каждая фамилия что-то значит. Не то, что в Питманго, где все либо Джаппы, либо Куки, либо Хогги. Есть еще Хоппы, Бегги, Минто, Менгисы, Пики.[6] Пик – самая подходящая фамилия для углекопа. Лучше, конечно, Пикт.[7] А в общем, сплошь уродливые, дурацкие фамилии, такие же унылые, как угольные копи, – фамилии для людей особой расы, для потомственных рабов. Неважно, какое место Гиллон Камерон занимает сейчас в жизни, важно то, что его предки были великими людьми и что где-то в его крови сидит величие, которое только ждет случая, чтобы проявиться. Мэгги улыбалась ему, сама того не сознавая, даже не видя его, а он был совершенно ею заворожен – ее ровными белыми зубками, маленькими и острыми, как у лисиц на пустоши, и ее глазами, карими, миндалевидными и блестящими, как у лисицы.

– Скажите-ка мне вот что, – прервала она молчание. Он кивнул, показывая, что готов отвечать. – Вы кельт?

Он призадумался. Потом посмотрел в сторону гор, которых сейчас не видно было из-за туч.

– Так ведь все они там кельты, верно? Значит, и я тоже кельт, – сказал он и удивился, чему она так улыбается. До чего же у нее сияющая улыбка, подумал он, и эти остренькие, как у лисы, зубки на непривычно смуглом лице…

Он смотрел ей вслед, пока она шла вдоль бухточки, а затем повернула в направлении Стратнейрна, и тут ударил себя по лбу – второй раз за этот день. Ведь он же не спросил, как ее зовут.

Он бросился бежать. Достигнув берега, он повернул, следуя изгибу бухточки, и тут увидел ее и остановился. Что-то подсказывало, что дальше идти не надо. Она стояла к нему спиной и спиной к ветру. Вырвав травинку из дюны, она осторожно и тщательно крутила ею в горле и выбрасывала из себя горячий суп из ламинарий, морскую капусту и соленые водоросли.