"Доктор Чёрный" - читать интересную книгу автора (Барченко Александр Васильевич)

IX

В передней снова задребезжал звонок.

Появились новые лица. Старик, профессор физиологии, Леман, долго топтавшийся на пороге, сослепу чуть не поцеловавший руки у хозяина и сухо раскланявшийся с доктором Чёрным. Потом появился красивый высокий офицер-артиллерист с академическим значком — претендент на руку Наташи. Пришёл профессор Медицинской академии, знаменитый психиатр, с длинной бородой и длинными, скобкой, волосами, похожий на добродушного деревенского деда, одетого ради шутки в военный сюртук с погонами тайного советника.

Этот поздоровался с Черным приятельски и тотчас начал с ним какой-то мудрёный специальный разговор. Молодёжь пошла в смежную комнату, заменявшую гостиную и зал.

Наташа тотчас же развалилась в качалке, а её подруга подошла к роялю и рассеянно перелистывала забытые на пюпитре ноты.

— Сыграй что-нибудь, Дина! — лениво попросила подругу Наташа.

— Дина Николаевна! Пожалуйста, Шопена! — принялся упрашивать артиллерист, страстный поклонник музыки.

— Я сегодня что-то не в духе, — задумчиво улыбнулась Дина.

— Таинственный доктор произвёл на Дину Николаевну подавляющее впечатление, — язвительно заметил Чижиков, от которого не ускользнуло внимание, с каким она наблюдала нового гостя.

Дина холодно посмотрела на изобретателя и молча опустилась на круглый табурет у рояля.

Чижиков не был совсем не прав. Доктор произвёл на неё какое-то странное впечатление, скорее неприятное, чем выгодное. Ей казалось, что его синие холодные глаза загораются каким-то особенным светом всякий раз, как он встречался с ней взглядом. Она смутно помнила, что видит его не впервые. Ах, да! Этот странный пристальный взгляд она не раз ловила устремлённым на себя во время вечерних занятий в Публичной библиотеке. Как-то всегда выходило, что этот странный человек оказывался со своими старинными фолиантами за одним из соседних столов.

Дина насмешливо улыбнулась своим мыслям и коснулась клавиш. Робко, неуверенно прозвучали первые рыдающие аккорды «похоронного марша». Вот они сгустились, окрепли; среди них можно уже различить мерные тяжёлые шаги толпы, идущей за гробом.

В столовой притихли, перестали звенеть посудой.

В тяжёлые сумрачные аккорды вступает, словно голос жизни, светлая высокая мелодия; её давят суровыми голосами басы, и вдруг покрывает всё полный безысходной тоски, отчаянный вопль. Минута — и снова мерно и мягко шагают сдержанные аккорды… Раз, два…

Дина не следила за нотами, пристально глядя своими серыми серьёзными глазами в темноту, сгущавшуюся в глубине комнаты за роялем.

Вдруг она вздрогнула и, взявши неверный, резанувший уши аккорд, разом оборвала игру…

Прямо из темноты на неё глядел знакомый ей странный лучистый взгляд.

Она нервно захлопнула крышку рояля и, встав с места, подошла к подруге.

— Что же ты, Дина?

— Не знаю, не играется сегодня… У меня, должно быть, мигрень.

— Ну-у! — разочарованно протянул артиллерист. — А я только расположился слушать…

— Ваше превосходительство! — шутливо обратилась Наташа к вышедшему из столовой психиатру. — Отчего музыка так действует на душу?

Знаменитость с улыбкой погладил бороду и кивнул за рояль.

— Это вы, девочка, вон кого спросите. Это по его части. У него своя теория. Куда нам, старикам!

— В самом деле, доктор, вы знаете?

— Профессор мне льстит, — с улыбкой ответил доктор Чёрный, прервав разговор, который он вёл вполголоса с Дорном. — Теория принадлежит не мне, а профессорам Блондло и Мейеру, открывшим особые излучения, сопровождающие всякое нервное и умственное напряжение…

— Ах, это фотография мысли? Я что-то читала об этом, по правде сказать, не верю.

— Нет, это не фотография, — спокойно возразил доктор. — Открытые профессором Блондло излучения не действуют на фотографическую пластинку.

— Как же их в таком случае обнаружить?

— К сожалению, при мне нет прибора, посредством которого я мог бы вам это показать. Лучи эти усиливают тускло мерцающий свет. Для обнаружения их берётся экран, покрытый сернистым кальцием.

— Но какое же отношение это имеет к музыке?

— То, что мы называем музыкой, суть колебания воздуха, вызванные напряжённой струной или стенками духовых инструментов. А всякое напряжённое, скрученное, сдавленное вещество испускает эти лучи. Установлено, что музыка сопровождается особенно обильными излучениями такого рода. Они свободно проникают через кости черепа.

— Установлено? — саркастически переспросил Чижиков. — Не слишком ли смело? Насколько я знаю, N-лучи, которые вы, очевидно, имеете в виду, открыл или, точнее, вообразил, что открыл, ваш пресловутый Блондло, и видел их только он да его полусумасшедший помощник. А то, что имеет право называться наукой, считает ваши таинственные «эн» просто электричеством.

— Вы ошибаетесь, — спокойно возразил доктор. Существование N-лучей признано самыми солидными авторитетами. Существует обширная литература. Что же касается электричества, то… разве мы с вами и теперь можем ответить, что такое электричество?

— Говорите за себя! — обидчиво отозвался Чижиков.

— Виноват… В таком случае не откажите сами определить нам это понятие?

— Недостаёт, чтобы мы затеяли здесь учёный диспут! — насмешливо фыркнул Чижиков.

Студент Дорн, молча слушавший спор, подошёл к Чижикову и своим монотонным, унылым голосом спросил:

— Вы, кажется, за чаем, в рассказе о своём изобретении, ссылались как на авторитет на профессора Шарпантье?

— Что ж из этого? — огрызнулся Чижиков, с некоторой тревогой вспомнив, в какой просак он попал за столом.

— Я только хотел обратить ваше внимание на то, что Шарпантье много пишет по поводу N-лучей. Он и сейчас работает над этим вопросом. Кроме того, профессора Мейер, Андрэ…

— Позвольте, кто? Где?..

— Депинэ, Жуар… — перечислял Дорн своим монотонным, тягучим голосом.

— Да это ходячий справочник какой-то! — весело расхохотался психиатр. — Молодой человек, да вы на котором курсе?

— На третьем, — ответил Дорн.

— Недурно. Через год, к выпуску, вас можно будет на полке вместо энциклопедии держать!

— Дорн учён и бесстрашен, как индусский факир! — крикнула Наташа со своей качалки. — Дорн! Почему вы не едете в Индию?

— Да! Я завидую Дине Николаевне, — отозвался Дорн серьёзно.

— А вы были в Индии, барышня? — заинтересовался профессор.

Дина повернула к нему своё бледное задумчивое лицо.

— Нет, — ответила она. — Но я должна туда ехать через месяц. Мой отец живёт постоянно в Бенаресе.

— Вы англичанка?

— Нет. Я русская. Моя фамилия Сметанина… Вам, наверное, пришлось в своё время слышать фамилию моего отца?

— Ещё бы! Так вы дочь… — профессор чуть не сказал: «…дочь героя этого скандального процесса». — Так вы его дочь?

— Да, я его дочь, — спокойно произнесла Дина. — Дочь Сметанина, сосланного, бежавшего с каторги и не пожелавшего вернуться в Россию, когда был обнаружен настоящий виновник преступления.

— Стало быть, вы также разделяете ненависть вашего батюшки к родине?

— Напротив! — горячо возразила Дина, и лицо её осветилось улыбкой. — Я очень привязана к России и как можно скорее постараюсь вернуться.

— Вы уже составили себе маршрут? — спросил доктор.

— Пока нет. Но я думаю выехать из Гамбурга. Все оттуда, насколько я знаю, выезжают.

— Ваш отец ждёт вас в Бенаресе или где-либо встретит?

— Нет. Папа должен пробыть до конца июня по делам в Батавии.

— В таком случае я советую вам выезжать не из Гамбурга. Немецкие и английские пароходы идут на Коломбо и пристают к Сингапуру, пройдя Малаккским проливом. Вам лучше всего сесть на один из голландских пароходов. Те идут на Падангу, что на Суматре, и пристают прямо к Батавии, через Зондский пролив.

— Вообще я боюсь отпускать Динку одну, — материнским тоном отозвалась Наташа. — Завезут её к людоедам!

Дина улыбнулась.

— Со мною, наверное, поедет мисс Джонсон, гувернантка знакомых. У неё брат офицер в Дели.

— Это дело другое, — сказала Наташа и с самым серьёзным видом прибавила: — Одну я тебя не пущу.

— Ваше превосходительство! — объяснил хозяин, распахнув дверь кабинета. — Роббер вас ждёт.

— Охо-хо! — со вздохом поднялся с дивана психиатр. — Да уж нечего делать — реванш. Помнится, я вас прошлый четверг без трёх оставил?

В глубине кабинета приветливо мерцали свечи на зелёном ломберном столике, белели мелки и запечатанные колоды.