"Дневник гения" - читать интересную книгу автора (Дали Сальвадор)

Июль

Когда я проснулся в 6 часов, мое первое желание было коснуться кончиком языка маленькой трещины. Она подсохла за ночь, которая была исключительно теплой и сладостной. Я удивился, что она подсохла так быстро и что при прикосновении языка казалась твердой, как рубец. Я сказал себе: "Это становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней — это было бы необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я превратился в рыбу Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.

Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа. Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего. Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение, когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она резвилась на рубце.

Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина совершенно зарубцевалась, и вмешательства моего языка было недостаточно, чтобы отделить тонкую чешуйку, если бы я при этом не помогал конвульсивной гримасой, появлявшейся всякий раз, когда я брал краску с палитры. Эта тонкая чешуйка была точно такой же, как чешуйка рыбы. При повторе операции бесчисленное множество раз я мог снять какое-то количество рыбных чешуек. Мой рубец был подобен фабрике, производящей рыбную чешую, похожую на слюду. Как только я снимал одну чешуйку, в углу рта моментально возникала новая.

Я сплюнул одну чешуйку себе на колено. Мне показалось, что она, словно жало, ужалила меня. Я тут же прекратил писать и закрыл глаза. Мне нужно было собрать всю волю, чтобы остаться неподвижным — так много сверхактивных мух было на моем лице. Терзаясь, мое сердце начало биться как сумасшедшее, и вдруг я понял, что отождествляюсь со своей гниющей рыбой, ибо чувствовал, что становлюсь таким же неподвижным, как она. "Боже мой Я превращаюсь в рыбу" — воскликнул я.

Доказательства реальности этой мысли не замедлили появиться. Чешуя с моего рубца жгла колено и стала размножаться. Я ощутил, как мои бедра, сначала одно, затем другое, потом живот стали покрываться чешуей. Я хотел насладиться этим чудом и продолжал держать глаза закрытыми почти четверть часа.

"Ну, — сказал я себе, все еще не веря, — сейчас я открою глаза и увижу, что превратился в рыбу".

Сладко несло по течению мое тело, и я купался в лучах заходящего солнца. Наконец я открыл глаза. О Я был покрыт сверкающими чешуйками. Но в ту же минуту я понял, откуда они взялись: это были всего-навсего брызги моего застывшего фиксатива.

В этот момент горничная должна была принести мне съестное: тосты, сдобренные оливковым маслом. Увидев меня, она поняла ситуацию: "Вы вымокли, как рыба Не понимаю, как вы можете работать со всеми этими ужасными вас мухами" Я углубился в свои видения до самых сумерек.

О, Сальвадор Твое превращение в рыбу — символ христианства — произошло благодаря мучениям с мухами. Какой типично далиниевский безумный способ идентифицироваться с Христом, когда ты пишешь Его

Кончиком языка, которому было больно от дневной работы, мне удалось, наконец, отделить весь струп, а не только одну из его хрупких чешуек. В то время, как я писал одной рукой, большим и указательным пальцами другой бесконечно осторожно я держал струп. Он был тонкий, я сжал его, он сломался. Я прислушался к его запаху. Запаха не было. С отсутствующим настроением я на мгновение уместил его между носом и верхней губой, которая приоткрылась в гримасе, точно передавшей мое чувство изнеможенного головокружения. Блаженная усталость незаметно овладела мной.

Я отодвинулся от стола. Струп едва не упал на пол. Я поймал его уже на тарелке, стоявшей у меня на коленях. Но это не вывело меня из состояния прострации, и мой рот застыл в гримасе как бы навечно. Но, к счастью, из состояния неодолимой апатии меня вывела радость обнаружения моего струпа. В панике я начал искать его на тарелке, где среди бесчисленных крошек от съеденного хлеба темнело коричневое пятно. Я подумал, что струп вновь мой, сжал его двумя пальцами2, чтобы поиграть с ним еще немного. Но ужасная мысль пришла мне в голову: я уже не был уверен, что это был мой струп. Мне надо было поразмыслить. Это была загадка, ибо я вообразил, что произвел его сам, но поскольку размер, вид и отсутствие запаха были те же, какое это имеет значение, настоящий это струп или нет? Это сравнение взбесило меня, ибо я подумал, что божественный Христос, которого я писал во время своего истязания мухами, никогда не существовал.

Яростные гримасы вместе с моей волей к власти углубили кровоточащую трещину в углу рта. Алая овальная капля стекла на подбородок.

Да Совершенно в испанском духе то, что я всегда мечу свои безумные игры кровью — способом, столь милым сердцу Ницше

3 июля

Как обычно через четверть часа после завтрака, я заложил за ухо цветок жасмина и пошел в туалет. Едва я уселся, кишечник начал работать, что происходило почти без запаха. Настолько, что душистая туалетная бумага и аромат жасмина преобладали. Это событие могло быть предварено блаженными и чрезвычайно приятными снами минувшей ночи, предвещавшими мне однородный, лишенный запаха стул. Сегодняшний стул был совершенным, ибо все соответствовало необходимым условиям. Я отношу это полностью за счет моего почти абсолютного аскетизма и с отвращением и почти ужасом вспоминаю о моем стуле во времена мадридских дебошей с Лоркой и Бюнюэлем, когда мне был двадцать один год. Это было неописуемо, ядовитый позор, 8лихорадочный, спастический, брызжущий, конвульсивный, инфернальный, дифирамбический, экзистенциальный, мучительный и кровавый; в сравнении с ним сегодняшняя ровность и душистость весь день заставляли меня думать о меде заботливой, суетящейся пчелы.

У меня была тетушка, которая приходила в ужас от всего вульгарного. Сама мысль о том, что она может испортить воздух, наполняла ее глаза слезами. Она готова была поклясться, что никогда в жизни не имела стула. Сейчас мне ее подвиг кажется не таким впечатляющим. На самом деле в периоды аскетизма и интенсивной духовной жизни я замечал, что оправляюсь совсем немного. Утверждение, часто встречающееся в старых текстах, о том, что у святых отшельников вообще не было экскрементов, кажется мне близким к истине, особенно если вспомнить мысль Филиппа Аврелия Теофаста Бомбастуса фон Гугенхайма[1], который говорил, что рот — это не рот, но желудок, и он становится им после длительного разжевывания без последующего проглатывания пищи; если выплюнуть ее, она все еще остается питающая. Отшельники жевали и выплевывали насекомых. Наивный религиозный вымысел, что они жили на небесах, которые дарили им свою эйфорию.

Необходимость проглатывать — я писал об этом в своих исследованиях о каннибализме[2] — меньше соответствует диетическому питанию, чем потребности эмоционального и морального порядка. Мы проглатываем пищу, чтобы максимально идентифицироваться с любыми. Таким же образом мы проглатываем Божественный ломоть, не прожевывая. Это объясняет антагонизм между прожевыванием и проглатыванием. Святой отшельник заботился о разделении этих двух актов. Чтобы посвятить себя такой "жвачной роли" на Земле, он старается кормиться, используя только свои челюсти, акт проглатывания остается, таким образом, уделом Господа Бога.

4 июля

Моя жизнь устроена, как заведенный механизм: все в ней строго согласовано. Как только я окончил работу, к моему дому подошли два посетителя с сопровождающей их группой людей. Один из них — L., барселонский издатель Дали, заявил, что он специально приехал из Аргентины; второй — Pla. Сначала меня посвятил в свои планы L.: он намерен издать в Аргентине четыре книги:

1. Фундаментальное исследование Рамона Гомеза де ла Серна, которому я обещал предоставить весьма любопытные материалы.

2. Мою "Рассекреченную "жизнь"[3], которую я писал в это время.

3. "Скрытые лики" Серна, которую он уже приобрел в Барселоне.

4. Несколько моих рисунков эзотерического характера с комментариями ла Серна.

L. просил меня дать иллюстрации. Я же решил наоборот: пусть он сам организует иллюстративное оформление книги, написанной мной.

Pla., приехав, сразу повторил то, что сказал при нашей последней встрече: " В конце концов усы поранят Вас" Между ним и L. началась перепалка. Чтобы прекратить ее, я сказал, что Pla. написал статью, которая своей проницательностью произвела на меня сильное впечатление. На что тот ответил: "Говорите мне такое почаще, и я напишу столько статей, сколько вам захочется"

"Напишите обо мне книгу Вы сделаете это лучше, чем кто бы то ни было"

"Хорошо Я напишу ее"

"А я ее издам — воскликнул L. — Да и Рамон уже почти закон чил очередную книгу о Дали".

"Но Рамон даже не знаком с Дали лично" — возразил раздраженно Pla.[4]

Неожиданно дом заполнился многочисленными друзьями Pla.

Их облик плохо поддается описанию. Однако их отличали две характерные детали: почти у всех были густые брови, и они производили впечатление гуляк, только что вывалившихся из кабака, где провели последние десять лет.

Провожая Pla., я сказал ему: "Когда-нибудь ваши усы проколот вас Необходимо срочно решить вопрос с публикацией пяти книг — либо моих, либо написанных обо мне Идея заключается в том, чтобы о моей личности вышло как можно больше публикаций, и везде нужно постоянно подчеркивать, что мои антиницщеанские усы устремлены к небесам подобно шпилям бургосского собора. Интерес к моей личности усилит интерес и к моему творчеству. Это более действенный способ непосредственно узнать о художнике чем получить о нем представление через его творчество. Меня, например, весьма привлекла бы возможность узнать все о Рафаэле-человеке.

5 июля

В этот день, когда поэт Лотен, от которого я получал многократные доказательства поклонения, подарил мне рог обожаемого мной носорога, я сказал Гала: "Этот рог будет охранять меня".

И это мое утверждение начинает обретать реальность. Работая над "Христом", я вдруг понял, что Его изображение составляется из носорожьих рогов. Словно одержимый, я начал писать каждую часть тела Христа так, как если бы это был рог носорога. Совершенен рог и совершенно и божественное тело Христа. Я был потрясен этим открытием и преклонил колена, дабы возблагодарить Господа, — и это вовсе не метафора. Нужно было видеть, как я, словно настоящий безумец, рухнул в мастерской на колени.

Художники на протяжении всей истории человеческой культуры мучительно пытались свести реальные формы к простейшим геометрическим фигурам. Леонардо всегда стремился воспроизвести форму яйца — самую совершенную согласно

Эвклиду. Энгр предпочитал форму шара, а Сезанн — кубы и цилиндры. И только Дали, благодаря своему изощренному уму, смог прийти к истине. Все поверхности человеческого тела имеют общую геометрическую форму; их можно свести к конусу совершенного носорожьего рога, вершина которого устремлена к земле или небесам.

6 июля

Изнурительная жара. На полную мощность включена музыка Баха. Кажется, голова вот-вот лопнет. Я преклонил колена, благодаря Всевышнего, — так хорошо продвигалась работа над "Вознесением". В сумерки подул южный ветер, горы вдали озарились сиянием. Гала вернулась с рыбной ловли и прислала горничную сказать, чтобы я обратил внимание на закат солнца, окрасивший море в аметистовые тона, перешедшие затем в багровые. Из окна я подал ей знак, что все вижу. Гала уселась на носу лодки, выкрашенной неаполитанской охрой. В этот день она показалась мне прекрасней, чем когда-либо. Рыбаки на берегу тоже смотрели на панораму пламенеющих гор. Я вновь обратился к Господу с благодарностью за красоту Гала, что сродни творениям Рафаэля.

Эта красота непостижима, и никто не способен воспринять ее живее и острее, чем я.

7 июля

Гала все хорошеет

Получил приглашение на мистерию в Эльче[5] на 14 августа. Сквозь механически открывающееся отверстие в куполе церкви ангелы возносят Мадонну к небесам. Видимо, мы поедем туда. В Нью-Йорке мне заказали статью о

Даме Эльче. Примечательное совпадение — городок с таинственной Дамой и мистерия Вознесения, которую уже пытались запретить, однако представление было разрешено Папой Римским. В то же время я получил свой текст к "Вознесению", который появится в Etudes Carmelitaines. Отец Бруно посвятит журнал мне. Перечитал написанное и, признаюсь, был весьма удовлетворен. Ощущая вкус спекшейся крови на потрескавшихся губах, я сказал себе: "Я обещал и сдержу слово"

Вознесение — вершина ницшеанской феминизированной воли к власти: сверхчеловек в женском обличье возносится к небесам силою собственных антипротонов.

8 июля

Ко мне пришли два недалеких инженера. Я слышал разговор, который они вели, поднимаясь ко мне. Один говорил другому, что обожает сосны.[6]

"В Порт Льигате слишком сухо и пустынно, а я люблю сосны и не за тень их крон, которой я никогда не пользовался, я просто любуюсь ими. Лето без этого наслаждения — для меня не лето".

Я подумал про себя: "Постой-ка Я сейчас тебе устрою сосны"

Я принял этих господ весьма радушно, усилием воли заставив себя поддерживать банальнейшую беседу. Гости были чрезвычайно довольны. Когда же я провожал их, мы вышли на террасу, и они увидели громадный череп слона.

"Что это?" — спросил кто-то из них.

"Череп слона, — ответил я. — Обожаю слоновьи черепа. Особенно летом. Просто не могу без них. Лето без черепа — для меня не лето"

9 июля

Приятно щемит от желания превзойти самого себя. Это божественное ощущение некоторого недовольства — знак того, что в душе зреет нечто такое, что принесет мне огромное удовлетворение. В сумерки я выглянул из окна и увидел Гала, которая показалась мне еще свежее и моложе, чем вчера. Она шла под парусом на своей новой лодке. Она пыталась поймать и приласкать пару лебедей, расположившихся на маленькой шлюпке, но это никак не удавалось: один из них отскочил в сторону, второй спрятался под носовой частью.[7]

10 июля

Получил письмо от Артуро Лопеза. Судя по нему, я его лучший друг. Он собирается приехать на яхте с китайскими порфировыми столиками. Мы решили встретить его в Барселоне и после этого на яхте вернуться в Порт Льигат. Его приезд имел историческое значение, ибо мы намеревались сделать золотой кубок, украшенный эмалью и драгоценными камнями и предназначавшийся для Темпьетто Браманте в Риме.

12 июля

Всю ночь мне снились удивительные сны. В одном из них я создал большую коллекцию одежды, которой достаточно для того, чтобы обеспечить мне успех в качестве Couturier на протяжении чуть ли не семи сезонов. Забыв сон, я утратил это маленькое сокровище и смог восстановить только два платья, которые Гала будет носить этой зимой в Нью-Йорке. Но особенно впечатляющим был последний ночной сон. В нем я узнал способ фотографического изображения Вознесения. Я использовал его в Америке. И в состоянии бодрствования сон казался мне столь же прекрасным, что и во сне. Вот этот способ: берете пять порций турецкого горошка, затем пересыпаете их в мешочек; далее высыпаете горох с тридцатипятифутовой высоты. На падающий горох направляете яркий луч проектора с изображением Мадонны; зерна отделяются друг от друга подобно атомам, представляя собой мельчайшие частички образа; затем изображение переворачивается: благодаря ускорению, объясняющемуся законом гравитации, создается впечатление "вознесения". Следуя этим указаниям, вы получаете "возносящееся" изображение, полностью отвечающее всем физическим законам. Необходимо отметить, что это эксперимент, единственный в своем роде. Можно еще покрыть каждую горошину таким веществом, которое придаст движению своеобразный киноэффект.

13 июля

Написал письмо Pla.

Дорогой друг

L. забыл сказать, что Ваша книга, посвященная мне, пользовалась в Аргентине огромным успехом и переведена на несколько языков. Поскольку мне известно, что Вы в настоящее время много пишете, я думаю, что настал момент сделать еще одну книгу. Нужно только найти способ, чтобы она как бы написалась сама собой. Я, кажется, решил эту задачу, назвав ее "Атом Дали". Пролог уже готов, им должно стать это письмо. В нем мы укажем, что во всей Ампурданской области[8] есть только один атом — атом Дали, в котором и будет заключаться весь смысл книги. Таким образом, Вы сосредоточитесь только на нем, и это с лихвой вознаградит Ваши усилия. При встрече с Вами я буду сообщать последние новости об "атоме", передам фотографии, документы. Вам останется только создать вокруг них определенную атмосферу, что для Вас с Вашим изысканным слогом не составит труда. Мой "атом" так активен, что пребывает в состоянии постоянного творчества. Повторяю: он, он, а не мы с Вами, напишет эту книгу.

Приезжайте к нам отобедать. Вы откушаете все, что пожелаете и что позволяет Ваша диета.

Ваш Дали