"Охота на Скунса" - читать интересную книгу автора (Милкова Елена, Воскобойников Валерий...)

Идолище требует жертв

Прошло три дня, но в жизни Ольги Журавлевой ничего страшного не случилось, и она даже почти забыла о надвигающихся неприятностях: о «визите троих» и назначении в гимназию нового директора. Начались выходные, и Ольга вздохнула. По крайней мере до понедельника можно быть спокойной относительно нового директора. А вот лесные братья скорее всего работают и по воскресеньям. У них, надо думать, ненормированный рабочий день. Но «пиджак» с подручными также не появился.

Однако чему быть, того не миновать. В понедельник в учительской появился вышедший с больничного Леня Казанцев. Он ни словом не упомянул о заявлении, только подал бухгалтеру больничный лист, на котором в графе «Заболевание» значилось: «Острое нервное переутомление». Он, как обычно, зашел в свой кабинет. Учителя затаили дыхание, ожидая, что будет делать без пяти минут бывший директор.

Леонид Яковлевич спокойно удалился в свой кабинет, собрал свои книги и другие вещи и сложил их на столе, а затем вернулся в учительскую.

— Стол-то найдется для меня? — спросил он. Все переглянулись. Свободного стола; разумеется, не было. Первой нашлась Ольга.

— Давай пока ко мне на стол. Я эту полку тебе освобожу и верхний ящик. А появится новый, он как раз вот сюда и влезет. Давай я тебе помогу книги переносить.

Все очнулись, только когда Леня с Ольгой принесли в учительскую первую партию пожитков пока еще директора.

В этот момент в учительскую ворвался Петя Сосновский и трагическим голосом произнес:

— Господа, я хочу сообщить вам пренеприятное известие!

Все замерли.

— Ну и какой он из себя? — спросила Алла Александровна.

— Чистый крокодил! — ответил историк.

— Чистый крокодил во всех случаях предпочтительнее грязного, — философски заметил Алик Поливанов.

— Идет! — Петр Иванович прижал палец к губам. — Надо встретить его достойно. По коням!

Все бросились каждый к своему столу и углубились в первые попавшиеся печатные материалы. Аллочка сунула в стол чашку, Петя на всякий случай повернул лицом к стене бюстик Зевса-громовержца.

Дверь распахнулась, и на пороге возник плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, в сером, застегнутом на все пуговицы костюме, белой рубашке и галстуке. Казалось бы, такой наряд должен был придавать ему сходство с новым русским, но этого не происходило. Костюм был сшит лет пятнадцать назад фабрикой «Большевичка», причем его обладатель был в те времена чуть менее толстым. Поэтому новый директор производил впечатление скорее тщательно скрываемой бедности. Но жалости он не вызывал. Тому виной было лицо — глупое и одновременно напыщенно-солидное. Короче, пришел-таки крокодил.

— Здравствуйте, — громко сказал он и запнулся. Товарищи — несовременно и политически неверно, а господа — как-то несуразно.

— Здравствуйте, — кивнули все.

— Я новый директор этой гимназии, — очень торжественно сказал крокодил. — Меня зовут Аркадий Петрович Домашнев. Прошу любить и жаловать.

Легкомысленная Аллочка подозрительно закашлялась, остальные смотрели сурово.

Ольга первой поднялась из-за стола:

— Добро пожаловать, Аркадий Петрович, позвольте вам представить наш педагогический коллектив. Петр Иванович Сосновский — учитель истории, Леонид Яковлевич Казанцев — учитель физики и астрономии…

Все затаили дыхание, ожидая от Лени какой-нибудь выходки, но тот только пробормотал:

— Очень приятно.

Прямо чудеса в решете!

Знакомство с учителями закончилось, и все та же Ольга повела нового директора в его кабинет.

— Какая она стала активная, я просто поражаюсь! — сказала Аллочка, когда Ольга вместе с новым директором исчезла за дверью. — Раньше такая тихоня была, чужих боялась.

— Работают люди над собой, — заметил Петя Сосновский. — Она права. Не стоит его пугать сразу с порога, пусть расслабится.

— А может быть, пронесет? — подал голос математик Виктор Викторович. — Может быть, будет сидеть там, как идолище, и ни во что не вмешиваться,

— Идолище требует жертв, — заметил Петя Сосновский.

И точно, без жертв в тот день не обошлось. Уже к обеду, начитавшись классных журналов, Домашнев потребовал у учителей планы уроков, а также назначил на конец дня педсовет. В результате пятый и шестой уроки во всей гимназии оказались смятыми, поскольку учителя, как плохие школьники, судорожно чертили бумагу, расписывая уроки по всем правилам методической науки.

На педсовет шли даже с каким-то трепетом. Стали понятны бедные глуповцы, трепетавшие перед градоначальником, умевшим кричать только: «Не потерплю!» и «Разорю!».

— Итак, — начал Аркадий Петрович, — я ознакомился с документацией, и должен сказать, что, судя по документам, классным журналам, отчетам и прочему, на сегодняшний момент учебный процесс в гимназии ведется неудовлетворительно. И этому следует положить конец. Я ознакомился с личными делами педагогов гимназии. К сожалению, практически никто, кроме преподавателя физкультуры, — он кивнул на учителя, одетого в спортивную форму, — не получил специального педагогического образования. Этим можно объяснить серьезные просчеты в их работе. Но это не значит, что на подобные просчеты мы будем закрывать глаза. Мы вместе начнем работать, с тем чтобы наша гимназия стала школой высокого уровня и функционировала наравне с другими лучшими школами района и города.

Учителя мрачно внимали. Все они прекрасно знали, что их (а вовсе не «его») гимназия — одна из лучших школ города, и речь нового директора звучала для них как оскорбление. Затем Домашнев попросил всех представить планы уроков, и учителя, чувствуя себя последними идиотами, начали передавать вперед составленные наспех бумажки. Это была полная победа бюрократии над здравым смыслом.

Аркадий Петрович хозяйским жестом сгреб поданные бумажки и сообщил совершенно обалдевшим учителям, что внимательно ознакомится с этими документами, а через пару дней снова соберет педсовет, на котором эти планы будут обсуждаться. После чего отпустил всех с богом.

До остановки Ольга шла вместе с Петей Сосновским.

— По правде сказать, я искренне удивлен, — говорил историк, — но вовсе не личностью Домашнева, он-то как раз оказался крайне ожиданным. Но наш дорогой Леонид Яковлевич просто изумил меня. Я никак не мог предположить, что он так поведет себя в сложившейся ситуации. Я, признаться, думал, что еще никогда так не ошибался в людях. Но в данном случае ошибся — в хорошем смысле. Вы согласны со мной?

— Абсолютно, — кивнула Ольга. — Я следила за ним во время педсовета. Он глазом не моргнул, подавая Домашне-ву план урока. Понимаете? Он был совершенно спокоен.

— Да, — покачал головой Петр Иванович. — Если бы я не был твердо убежден в том, что люди в принципе не меняются, только с годами слегка дрейфуют в ту или иную сторону, я бы сказал, что личность Леонида Яковлевича заметно изменилась. Вернее так: он остался тем же, но исчезли сложные стороны его характера. Это вечное желание настоять на своем…

— А почему вы думаете, что человек не может меняться? — спросила Ольга. — Какое-то жизненное потрясение может полностью перевернуть человека.

— Полноте, Ольга Васильевна, это происходит только в книгах и в кино. Вспомните-ка хоть один убедительный пример из реальной жизни?

— Ну, — Ольга вспомнила свою тетку, — люди становятся с возрастом скаредными, у них портится характер… Кстати, многие прекращают научную деятельность. Я где-то читала, что после сорока от науки отходят чуть ли не пятьдесят процентов ученых.

— Я бы не стал их называть учеными, — усмехнулся Петр. — Образованщина, лица, защитившие кандидатские диссертации. До докторской не дотянуть, а иначе стоит ли стараться. Они с самого начала не были учеными, а лишь хотели получить степень, так что никаких особых изменений я тут не вижу. Скраредность, как вы изволили изящно выразиться, тоже не с потолка взялась. Она и раньше была, только не так замечалась. С годами черты характера обостряются. Но не изменяются. А вы можете припомнить случай, чтобы вспыльчивый и властный стал кротким и безропотным как овечка? Причем не на время, не в качестве какого-нибудь там покаяния, а всерьез и навсегда? Вы верите в то, что это возможно?

— А как же люди, которые раздавали землю своим крестьянам, а сами оставались босы и голы? — спросила Ольга.

— Так ведь его сущность, кажется, не особенно изменилась. Жизненные цели и задачи поменялись, это да, но не свойства его как личности. Он раздал свое имение с той же истовостью, с которой прежде накапливал. Я знавал одну комсомольскую богиню, которая стала верующей, причем настоящей, воцерковленной. Так ведь она как была заводилой, так и осталась. Только теперь она всех ведет не шефствовать над отстающими, а креститься. Но пыл тот же. Черты характера, энергетика — все осталось прежним.

— Что же, по-твоему, получается, что научить человека хорошему невозможно? Перевоспитать? Да и вообще воспитать. По твоей теории, что было в человеке в три года, то и будет по гроб жизни? Как-то это грустно.

— Ну не в три. Личность формируется позже. Я же говорю — воспитать можно, перевоспитать очень трудно. Проще всего сменить жизненные ориентиры: свято верил в идеалы партии, теперь так же свято верит в непогрешимость Патриарха, и если Патриарх сказал, что не считает убедительной научную экспертизу царских останков, то так оно и есть. Так переориентировать личность возможно. Но просто ли будет научить такого человека мыслить самостоятельно? После определенного возраста, кажется, это совсем бессмысленная задача.

— В чем-то мне придется с тобой согласиться, — кивнула Ольга. — Хотя соглашаться не хочется. Все-таки хочется верить в свои силы, в то, что можно сделать людей лучше.

— А ты вспомни кого-нибудь противного, — посоветовал Петя, — очень неприятного для тебя человека. Если не вспомнишь, возьми для примера хотя бы этого Домашнева.

Ольга хотела было сказать, что Домашнев ей вовсе не так уж отвратителен, но тут ей вспомнилась старший методист Нина Евгеньевна Кредина. Вслед за ней по какой-то странной ассоциации возникли трое бандитов.

— Ну, вспомнила, — сказала она.

— Ну а теперь представь, что ты или кто-то другой поставил перед собой благородную задачу этого человека перевоспитать. Я не спрашиваю тебя, возможно ли это, потому что ты — законченная идеалистка, и мне тебя не перевоспитать, поэтому я спрошу тебя: легко ли это будет?

Ольга вспомнила поджатые в ироничной усмешке губы, колкий взгляд из-за очков. Да, сделать из этой мымры доброжелательное, умное, веселое существо трудненько. Но ведь можно. Можно ли? Вспомнился «малиновый пиджак» и его подручные. А легко ли будет перевоспитать их, этих настырных и безжалостных парней, которых она не просто не любит, а еще и панически боится.

— Конечно, ты во многом прав, — сказала Ольга. — Но вот ты же сам сказал: Леня Казанцев очень изменился. Значит, это иногда случается.

Ольга сказала и тут же прикусила губу. Она вспомнила о том, что Леня в тот день посидел на той же скамейке, что и она, и, скорее всего, разговаривал с этим Саввой. Но ведь и она тоже говорила с ним. Ольга вспомнила то его мимолетное прикосновение. Оно действительно обожгло, но совсем не так, как обжигает касание любимого. Ничего похожего на влюбленность к Савве Ольга не почувствовала, это было что-то совершенно другое.

— А я, по-твоему, тоже не меняюсь? — по возможности легкомысленно спросила она Петю.

— Ты читаешь мои мысли, — ответил Петя, — Я как раз хотел сказать, что ты тоже в последние дни как-то неуловимо изменилась. Увереннее стала, что ли? Трудно объяснить. Но что изменилась. — это точно. Всех убедила согласиться на этого домашнего монстра, и тебе поверили, хотя кто его знает, правильный ли это был шаг.

— Ну, если перевоспитать его не получится, мы заставим его дрейфовать в нужную нам сторону, — заметила Ольга. — В конце концов, он сам заинтересован в том, чтобы руководить хорошей школой, а не плохой.

— Вот об этом я и говорил, — продолжал Петя. — В прежнее время прежняя Ольга никогда бы так не сказала. Разнервничалась бы или, наоборот, напустила бы на себя неприступность. Словами это трудно объяснить, это все на уровне ощущения от человека. Раньше бы тебя никто и слушать не стал, а теперь прислушиваются.

— Понятно, — только и сказала Ольга.

Они дошли до остановки. Собирался дождь. Даже маршрутки шли полностью набитые.

— Кстати, — вовсе некстати спросила Ольга, — а кто такой был, в сущности, этот Савва Морозов?

— Савва Морозов? — изумился Петр. — Что это ты его вспомнила? Ну был такой миллионер-заводчик, происходил из староверской семьи. В Москве в его особняке сейчас расположен или располагался до недавнего времени Дом дружбы. Помнишь такое здание на Калининском проспекте весьма странной архитектуры, то ли средневековый замок, то ли мусульманский дворец? Пирожное в псевдоромантическом стиле, одним словом. Вот его бывший дом. Весьма хорошо характеризует его странные фантазии, не правда ли? Типичный для России богатей-самодур. Большевикам с какой-то радости деньги давал. Собственно, вот и все в общих чертах. А что это он тебя вдруг заинтересовал?

— Недавно что-то о нем говорили, вот и вспомнился. А может быть, это был вовсе не он, а Павлик Морозов, — отшутилась Ольга.

— Действительно интересно, — кивнул Петр. — Морозовы — старообрядческая фамилия. Вспомни знаменитую боярыню. Был ли этот Павлик из семьи староверов, надо бы выяснить.

В это время к остановке подкатил Ольгин трамвай, и беседа была закончена.

Ольга смотрела на проплывающие за окном трамвая красоты родного города, но не видела их. Тревожные мысли набегали одна на другую, как волны разбушевавшегося моря.

«Петя прав — люди не меняются в одночасье. Всерьез сложившийся характер вообще изменить если и возможно, то очень трудно. Но Леня изменился на глазах. И я… Я и сама это чувствую. Я стала другой. И я уверена, что это сделал он, тот странный человек в шляпе. Савва Морозов, Наверняка это псевдоним или, лучше сказать, кличка», Ольгой внезапно овладел гнев. «Как он смел?! Какое он имел право вмешиваться в структуру моей личности без моего на то ведома? Это равносильно грабежу, да какой там грабеж — это убийство! Он убил прежнюю меня, прежнего Леню Казанцева!»

Внезапно ее взгляд упал на рекламный блок в газете, которую читал сосед справа. «Решаем ваши психологические проблемы!», «Опытный психотерапевт проводит сеансы психоанализа. Успех гарантирован». И чуть дальше: «Приворожу, сниму сглаз, порчу». «Муся, внучка бабы Нюры! Помощь во всех жизненных ситуациях».

Ольга усмехнулась и пожала плечами. Она была уверена, что Савва не дает объявлений в газетах. «Потому что он настоящий» — подумалось Ольге. И вдруг весь гнев на него прошел. Конечно, он поступил неэтично, что говорить, но надо смотреть правде в глаза, лично ей стало жить легче, да, пожалуй, и тем, кто ее окружает. Наверное, то же самое может сказать и Леня Казанцев. Но если бы несколько дней назад их спросили, готовы ли они к постороннему воздействию на свою психику, они бы скорее всего отказались. «Но ведь невменяемых лечат без их согласия», — подумала Ольга и сама себе возмутилась: «Какая же я невменяемая?» Нет, тут какое-то колдовство. И оправдания этому Савве Морозову нет никакого. Жаль, что он исчез, она бы ему высказала все, что о нем думает…

Ольга подняла голову и увидела в толпе, где-то в самом начале вагона, старомодную черную шляпу. Второй такой не существовало на свете. Ольга поспешно поднялась с места и стала протискиваться вперед.

— Извините, вы сейчас не выходите? Давайте с вами поменяемся… Простите…

Она была в самой середине вагона, далеко от обеих дверей, когда трамвай остановился и открыл двери. Ольга подалась вперед, потом назад, но пассажиры плотно взяли ее в тиски, и она застряла. В последний момент, повернув голову и взглянув в окно через головы пассажиров, она увидела оставшуюся на тротуаре фигуру в зеленой куртке и черной шляпе. Это был Савва.

Но трамвай покатил дальше, человек в зеленой куртке и черной шляпе исчез за поворотом, и Ольга начала сомневаться, да точно ли она его видела, не показалось ли ей. Да и вообще, был ли на свете такой человек или он только ей померещился.

Ольга вернулась домой. Сыновей еще не было, и она спокойно сняла плащ. Но что-то ее насторожило. В квартире витал какой-то чужой неприятный запах. Ольга, как зверь, потянула носом. Вроде бы показалось. Она огляделась вокруг: все как будто было на своих местах и в то же время неуловимо изменилось. Ольга чувствовала шестым чувством: здесь были чужие.

Она прошла на кухню, и тут ее мозг пронзила ужасная мысль: где же кошка? Где Пунечка? Почему она не встретила хозяйку в прихожей, как обычно? Прежняя Ольга сейчас бы в панике заметалась по квартире, выскочила на балкон, побежала во двор звать родную животину. Нынешняя Ольга остановилась и стала анализировать факты. Она ушла из дома последней, так как ей нужно было только ко второму уроку, пришла же она домой, судя по всему, также первой. Котлеты не тронуты, в раковине не стоит пустая тарелка и чашка (никогда не помоют без предупреждения!). Сыновья не появлялись, а больше ключей от квартиры не было ни у кого.

Ольга снова огляделась. Вроде бы все на месте, но тревожное чувство не отпускало. Кто-то был здесь, но зачем? Искали что-то? И где же Пунечка?

— Пуня! Пуня! — в отчаянии крикнула Ольга и внезапно услышала жалобное и казавшееся полузадушенным: «Мяу…»

— Господи, да где же ты?

Ольга никак не могла установить направления, откуда доносился звук.

— Пуня? Где ты?

Она замерла и прислушалась. Стало настолько тихо, что было слышно, как в ванной капли мягко ударяются об эмаль. И вдруг где-то тут совсем рядом послышалось шебуршение. Господи, неужели за холодильником? Забралась, а выбраться назад не может.

— Пуня, ты здесь? — громко спросила Ольга, подойдя вплотную к гиганту «Стинолу».

«Мяу», — утвердительно ответила кошка и сделала попытку выбраться.

— Ну что с тобой делать? — вздохнула Ольга. — И как ты только туда забралась? Ну что мне теперь делать, как я эту махину сдвину с места, а? Что ж, придется ждать, пока придут Петруша с Павлушей. Так ведь они неизвестно когда заявятся, а ты что, так и будешь там сидеть?

Ольга отошла и с сомнением оглядела трехкамерную махину, которая была значительно выше ее самой. А если она его уронит, что тогда? Да еще на себя? Может быть, позвать кого-то из соседей?

Это было совсем не так просто. Они жили в этой квартире всего три года, и коротко познакомиться с соседями Ольга не успела. В старой хрущевке подвинуть холодильник, да хоть передвинуть всю мебель в квартире, не было проблемой. Равно как оставить у кого-то ключи, занять соли и тому подобное. Там Ольга жила с детства и знала абсолютно всех, а здесь в лучших традициях большого города едва узнавала в лицо тех, кто жил на той же лестничной площадке, а остальных не знала вовсе. И вот теперь нужно идти к соседям. Не очень-то удобно обращаться с такой необычной просьбой. Но Пуня за холодильником мяукала так жалобно. Неужели ей там сидеть до самого вечера?

Ольга вышла на лестничную площадку и, преодолев внутреннее сопротивление, позвонила в соседнюю дверь, Никто не откликнулся. Разумеется, этого и следовало ожидать: время — четвертый час, все на работах, в институтах, школах и детских садах. Никого не оказалось и во всех других квартирах. «Вот так, — подумалось Ольге, — убивать будут, хоть кричи — не докричишься».

Однако вопрос с кошкой надо было решать, и Ольга спустилась этажом ниже, рассчитывая здесь найти подмогу. Она поднесла руку к кнопке звонка, когда услышала за спиной глуховатый голос, первые звуки которого заставили ее вздрогнуть.

— Здравствуйте, Ольга Васильевна, вам помочь? Ольга резко повернулась. Перед ней стоял Савва.

— Помочь — в чем? — спросила она невежливо, опустив даже непременное «здравствуйте».

— Ну как в чем? — пожал худыми плечами Савва. — Животину-то надо ослобонить. Чего ж ей маяться за холодильником.

— Но… — Ольга хотела спросить: «Откуда вы узнали?» — но ничего не сказала, а только кивнула: — Хорошо. А вы уверены, что мы с вами справимся?

— Абсолютно, — ответил Савва и улыбнулся.

— Хорошо, пойдемте.

Они поднялись этажом выше и вошли в Ольгину квартиру. Ольга с сомнением смотрела на долговязого и худого Савву, однако он оказался значительно сильнее, чем можно было подумать. Он без труда отодвинул холодильник, кошка выпрыгнула из своей тюрьмы и сразу же бросилась под пальто, висевшие на вешалке. Она всегда пряталась здесь, когда пугалась.

— Боже мой, что с ней? — У Ольги упало сердце.

Кошка была вся облита зеленой краской, а к хвосту было что-то привязано.

Савва наклонился и бережно вытащил испуганную Пунечку наружу.

— Просто зеленка, — сказал он, рассмотрев яркие пятна на шкурке. — А вот это придется отрезать. Принесите, пожалуйста, ножницы.

К хвосту кошки скотчем была прилеплена записка: «Счетчик включаем завтра».

— Господи, какое варварство! — Ольга не смогла сдержать слез. — Мучить ни в чем не повинное животное! Я уверена, это они забросили ее за холодильник. Сама она не могла туда забраться.

— Я с вами совершенно согласен, — кивнул Савва.

— Живодеры, — Ольга выбросила скотч вместе с запиской в мусорную корзину, — бесчувственные скоты.

— Не уверен, — ответил Савва, осторожно опуская все еще испуганную кошку на пол. — Скорее всего, совсем наоборот. Они не хотели встречаться с вами лично, видно, им уж очень тяжело дался ваш предыдущий разговор. Слишком уж вы их задели за живое.

— Что-то мне этого не показалось, — покачала головой Ольга.

— Ну, они уж постарались скрыть свои чувства, — ответил Савва, — Но, похоже, им было тяжело заниматься вашим делом. Они ведь обещали прийти через три дня и не пришли.

— Пришли через пять, мне от этого не легче.

— Насколько я знаю таких людей, у них есть своя профессиональная этика, набор правил, другими словами. Они неукоснительно исполняют то, что обещали. Если они сказали, что придут через три дня, — придут, будьте уверены. Они ведь должны продемонстрировать свою всесильность и всезнание. Вы должны поверить, что их кара неотвратима, как закон природы. А они появляются на пятый день, да еще, боясь встретиться с вами лично, передают записку через кошку.

— Мучают животное!

— Полноте! Любые другие на их месте просто бы убили ее и положили при входе. Мол, с тобой будет то же самое. А так — бросили за холодильник, приклеили записку скотчем. Милые, мягкосердечные мальчики, куда им в выколачиватели долгов! По ним общество защиты животных плачет.

Ольга улыбнулась. Выходило действительно занятно. Значит, она все же смогла дать «крутым» должный отпор.

— Но все-таки они вернулись.

— Работа у них такая, — пожал плечами Савва. — Вы тоже каждый день идете в школу. А насчет зеленки не беспокойтесь, она отмывается плохо, но вреда не приносит.

— Да, мы ведь мазали ее зеленкой, я знаю, видите у нее на мордочке…

— Аллергия на что-то, — продолжил Савва. — Скорее всего, на этот линолеум. Кстати, и людям он не полезен. Надо бы его сменить, и чем быстрее, тем лучше.

— А вдруг придется менять квартиру, — сказала Ольга. — Тогда какой в этом смысл?

— Э-э, вы эти упаднические настроения бросьте! Если вы в своем воображении нарисуете четкую картину того, как вы продаете квартиру или меняете ее на меньшую, то так и произойдет. Вы моделируете событие, вы его уже создали, как бы это получше выразиться, виртуально. И ему остается только воплотиться в реальность. Ведь не секрет, что многое из того, что с нами происходит, мы притягиваем к себе сами. В частности, когда представляем какое-то событие, особенно если говорим о нем вслух. Так что линолеум пора на свалку. И поскорее. Лучше просто сегодня же.

— Как это — сегодня же? — не поняла Ольга.

— Сегодня — значит, в этот же день. У вас есть чем его отодрать?

— Ой, так как же… — забеспокоилась Ольга, которая никогда ничего не делала с бухты-барахты, как она это называла. И для того чтобы хоть на какое-то время отвратить неизбежное, она сказала:

— Так, может, лучше чаю сначала? Я вот не обедала еще.

— Ну чаю, так чаю.

— Вы хоть разделись бы, — сказала Ольга, не представляя, как Савва будет выглядеть без этой шляпы, которая казалась его неотъемлемой частью. Она бы не удивилась, если бы он так и сел за стол в шляпе.

Савва тем не менее спокойно снял шляпу и повесил ее на тот же крючок, что и куртку. На нем оказался пушистый зеленоватый свитер и такие же джинсы.

Ольга вспомнила, как много лет назад они с Геной ходили во Фрунзенский универмаг покупать ему костюм. Ей очень понравился зеленый, не цвета листвы, разумеется, а благородного темного цвета, переходящего в оливковый. Но, услышав о том, что ему предлагают зеленый, Геннадий буквально взвился: «Я еще пока не председатель колхоза!»

— А вот человек ходит — и ничего, — возразила она тогда.

— А я люблю зеленый цвет, — сказал Савва. Ольга покраснела. Она на миг забыла о его способности угадывать (или читать) чужие мысли.

— А чай? — спросила она. — Тоже зеленый или, может быть, черный?

— А чай — любой.

— С бергамотом будете?

— Давайте с бергамотом.

Выяснилось, что Савва чай пьет без сахара. От еды он также отказался, только погрыз немного крекера с кунжутом.

— Скажите, Савва, — спросила Ольга, — вы сегодня не ехали в трамвае?

— Как будто нет, — покачал головой тот. — А что?

— Нет, ничего. Просто сегодня в трамвае я видела человека, очень похожего на вас, правда, издали.

— Ольга Васильевна, клянусь Богом, я вообще стараюсь не пользоваться транспортом. Это совсем не так сложно. Вот святой Сергий Радонежский всегда ходил только пешком. Выходил из монастыря затемно, а к вечеру бывал в Москве, а расстояние-то там приличное, на электричке минут сорок, не меньше.

«Господи, откуда я это знаю? — пронеслось у него в голове. — Значит ли это, что я бывал там или просто слышал от кого-то…»

— Значит, мне показалось, — с сомнением проговорила Ольга.

— Вы хотели меня увидеть, вызвали в воображении, вот я и пришел, — просто объяснил Савва. — Как, кстати, ваш новый директор?

— Ужас, — ответила Ольга, — хуже не придумаешь. Это просто трагедия для гимназии.

— Ну уж! Не говорите так. Нет предела ни хорошему, ни плохому. Уверяю вас, легко себе представить директора куда хуже вашего. Любителя объявлять выговоры с занесением в личное дело, самодура, да просто любителя выпить.

— Ну, такого в школах не бывает.

— В наше время бывает все. — Савва поднялся. — Спасибо за чай. А теперь, если хотите, давайте передвинем вещи с кухни и сдерем этот линолеум. И сегодня же постелем новый.

— Но, — Ольга очень не любила, когда ее заставляли что-либо делать, — наверное, сначала нужно купить новый. И вообще…

— Хорошо, — миролюбиво согласился Савва. — Как хотите. Просто желательно это дело не затягивать. Эта гадость ведь отравляет не только кошку, но и вас самих. Или вы решили, раз придется расставаться с квартирой, пусть травятся супостаты. Не доставайся ж никому!

Все это он говорил легко, что не вязалось с серьезным, внимательным взглядом его темных глаз. Он подошел к вешалке и снял шляпу. И Ольга решилась. Действительно, почему не сделать этого сегодня, почему обязательно откладывать на завтра?

— И аллергия у кошки пройдет? — на всякий случай спросила она.

— Не моментально, но пройдет.

— Но нам самим линолеум не снять. А как мы будем выносить холодильник?

— Его достаточно передвинуть с места. Кроме того, сейчас придет Петр и нам поможет.

— Почему вы решили, что он сейчас придет?

— Ну а вы сами этого разве не чувствуете? Любой человек знает о приближении близкого ему человека заранее. Насколько заранее — зависит от степени близости, от качеств самого человека. Замрите на месте и прислушайтесь к себе.

Ольге вовсе не надо было застывать с закрытыми глазами, она и сама чувствовала, что Петруша вот-вот войдет в квартиру.

— Я пока буду все вынимать из холодильника, чтобы ничего не опрокинулось.