"Рождение сверхдержавы: 1945-1953 гг." - читать интересную книгу автора

Глава 4 Конфигурация и функционирование власти

Политика большого террора 1937-38 годов привела к практически полному уничтожению правящей элиты Советского Союза. Репрессиям были подвергнуты партийно-государственные кадры, высший состав военного командования, хозяйственные руководители. Масштабы трагедии, происшедшей в конце 30-х, еще долго будут оставаться предметом изучения со стороны специалистов по истории советского общества. Для нашего же исследования важно другое: оборотной стороной репрессивной политики, проводимой Сталиным, стало выдвижение и появление на вершине партийно-государственной иерархии новой плеяды руководителей. Это молодое поколение в силу своего возраста не имело непосредственно революционных заслуг, не принимало активного участия в военных событиях 1917–1920 годов. Главной его чертой являлась полная и безоговорочная преданность Сталину, которому они были обязаны своим внезапным и стремительным возвышением.

Перед началом Великой Отечественной войны в высших органах власти страны — Политбюро ЦК ВКП(б) и Совнаркоме — появляется ряд выдвиженцев Сталина — А. Жданов, Л. Берия, Г. Маленков, Н. Вознесенский. Именно они занимают ведущие позиции в окружении вождя. Жданову и Маленкову поручалось руководство партийным аппаратом и кадрами, при этом их постоянно привлекали к решению различных государственных вопросов. Первым заместителем Сталина в СНК и его заместителем по военным и военно-морским делам стал Вознесенский, потеснивший в правительственной иерархии В. Молотова и А. Микояна. Л. Берия, находясь с 1938 года на посту наркома внутренних дел, курировал как заместитель председателя Совнаркома ряд ключевых ведомств — вновь созданный наркомат государственной безопасности, наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, нефтяной промышленности и речного флота. Все эти лица стали не только членами Центрального Комитета ВКП(б), избранными XVIII съездом партии, но и кандидатами в политбюро ЦК (Жданов являлся членом политбюро с 1939 года). Очевидно, что за этими кадровыми перестановками среди высшего руководства, срежессированными Сталиным, просматривалась конкретная цель — оттеснение «старой гвардии» посредством противопоставления ей новых активных выдвиженцев.

В годы Великой Отечественной войны этот сталинский подход получил дальнейшее развитие. «Молодые кадры» заметно укрепились в руководстве страны. Маленков, Вознесенский, Берия вошли в состав чрезвычайного органа власти, действовавшего в военный период — Государственного комитета обороны, где отвечали за жизненно важные направления функционирования экономики в военных условиях. Маленков курировал авиационную промышленность, Вознесенский занимался металлургическим, нефтяным и химическим комплексами, Берия обеспечивал производство вооружения и боеприпасов, а с мая 1944 года сменил Молотова на посту заместителя Председателя ГКО. Главенствующая роль «молодых кадров» в годы войны прослеживается и по журналам посетителей кабинета Сталина за 1941-45 гг. Весь этот период Маленков, Берия вместе с Молотовым неизменно входили в тройку руководителей, наиболее часто посещавших вождя.[338] В этом смысле важно подчеркнуть, что одним из заметных итогов внутреннего соперничества на вершине власти в те годы стало формирование связки Берия-Маленков. Их союз представлял мощнейшую аппаратную силу, контролирующую многие рычаги государственно-партийного управления в стране и серьезно противостоящую «старой группировке».

Изменения, произошедшие на вершине власти в годы войны, вызвали у Сталина потребность «прощупать» ближайших соратников на предмет их возможных политических планов. Как вспоминал позднее Молотов, «после войны Сталин собрался уходить на пенсию и за столом сказал: «Пусть Вячеслав (Молотов) теперь поработает. Он помоложе». Разговор такой у него был на даче, в узком кругу. Он сказал без всякого тоста».[339] Характерно, что именно после таких разговоров, по мнению Молотова, более отчетливо проявлялось недоверие Сталина к нему и возрастало доверие к другим членам партийного руководства,[340] игравшим на подозрительности вождя.

Осенью 1945 года произошли события, до недавнего времени неизвестные даже узкому кругу специалистов-историков. Почти сразу после окончания второй мировой войны у Сталина случился инсульт, спутавший планы и расчеты многих его ближайших соратников. Решением Политбюро он был в октябре отправлен в отпуск, где пробыл более двух месяцев. Сохранилась переписка Сталина с членами оставшегося в Москве высшего руководства, проливающая свет на причины многих последующих событий.

Формальным руководителем в отсутствие Сталина остался Молотов. Но никаких принципиальных решений он не мог принять не только без согласования со Сталиным, но и без поддержки Маленкова, Берии и Микояна. Ответственность же за все принимавшиеся этой «четверкой» решения нес именно Молотов. Есть основания полагать, что именно этим и попытались воспользоваться Маленков и Берия с целью дискредитации Молотова в глазах Сталина во время его отсутствия в столице.

Камнем преткновения стали робкие изменения в информационной политике, проведенные с разрешения Молотова. В начале ноября 1945 года центральная советская печать поместила выдержки из речи У. Черчилля, где он весьма лестно отзывался о вкладе СССР в разгром общего врага и давал высокую оценку Сталину на посту Верховного Главнокомандующего в годы войны. Казалось, это не могло не понравиться вождю. Однако вышло иначе. 10 ноября Сталин направляет «четверке» телеграмму, в которой подвергает критике ее действия. «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалениями России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу… Советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».[341]

Судя по тональности телеграммы, она еще не предвещала грозы. Правда, за неназванными «ответственными работниками» отчетливо просматривалась фигура наркоминдела Молотова. Сталин лишь предупреждал о том, что даже в таких мелочах следует советоваться лично с ним. Это понял Молотов, направивший Сталину следующий ответ: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой… Во всяком случае, ее нельзя было публиковать без твоего согласия».[342]

Однако ситуация не разрядилась, а, наоборот, продолжала осложняться. К этому времени Молотов совершил еще одну ошибку (возможно по «подсказке» товарищей по «четверке»). На приеме в НКИДе по случаю годовщины Октябрьской революции он внезапно дал согласие западным корреспондентам на снятие цензурных ограничений на отправляемые ими из Москвы корреспонденции (раньше это было невозможно сделать без визы отдела печати НКИД). Правда, он сказал им при этом об ожидаемой «взаимности» в этом вопросе со стороны западных стран. Удивление вызывает другое. Еще 1 ноября Молотов в присущей ему жесткой форме отреагировал на коллективный протест, подписанный западными корреспондентами в Москве. Изменение позиции можно было объяснить либо согласием Сталина, либо мнением «четверки». Однако, судя по последующей реакции Сталина, с ним никто не советовался по этому довольно важному вопросу. Остается предположить, что Молотов изменил свою позицию в связи с мнением коллег по «четверке».

Последствия снятия цензуры не заставили себя долго ждать. Английские и американские корреспонденты 8 и 9 ноября выдали на Запад свое видение ситуации в Москве. Агентство «Рейтер» на основе этой информации уже через несколько дней передало следующее сообщение: «Цензура в Советском Союзе ослаблена теперь до такой степени, что она является только формальностью, поскольку корреспонденты освещают события правильно и объективно. Политические обозреватели в Лондоне и Москве склонны связывать это событие с проявившимися в последнее время симптомами готовности Советского Союза поднять «железный занавес», разделяющий Восток и Запад…».[343] В качестве примера такой «открытости» называлось, в частности, увеличение числа советских делегаций на международных конференциях, большая свобода в деятельности политических партий и печати стран Восточной Европы, прозвучавший в эти же дни призыв М. И. Калинина к советской молодежи изучать иностранные государства и т. п.

Данную тему продолжила газета «Дейли геральд», которая 1 декабря 1945 г. сообщала о возможном оставлении Сталиным поста главы советского правительства (напоминая читателям, что председателем СНК он стал перед войной, которая теперь закончилась) и возможности назначения на этот пост Молотова. «На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова» — подчеркивалось в корреспонденции.[344]

В тот же день в «Нью-Йорк Таймс» отмечалось, что «Политбюро отправило Сталина в отпуск через 5 дней после возвращения Молотова из Лондона» и подчеркивала самостоятельный характер принимаемых без Сталина решений высшего руководства СССР.[345]

Еще раньше американская «Чикаго трибюн» отмечала, что «в Москве происходит ожесточенная закулисная борьба за власть между маршалом Жуковым и министром иностранных дел Молотовым, которые пытаются занять диктаторское место Сталина».[346] Само же состояние здоровья вождя оценивалось с каждым днем во все более мрачных красках. Швейцарская «Базлер нахрихтен» со ссылкой на турецкие дипломатические источники сообщила даже о его смерти. Сам Сталин прочел сводку об этом в тот же день. Интересен заголовок тассовцев на этом сообщении: «Инсинуация турецких мерзавцев в швейцарской газете».[347]

Не давая никаких комментариев по поводу всей этой волны домыслов, Сталин делал лишь небольшие пометки в тассовской информации, выделяя наиболее интересные, с его точки зрения, моменты. К примеру, он отметил посланную ему информацию о том, что «в Вашингтоне ожидают официального опровержения сообщения, согласно которому состояние здоровья генералиссимуса Сталина вызывает опасения».[348] Такая информация, без сомнения, была бы выгодна и самому Сталину. Однако это не соответствовало советской традиции освещения состояния здоровья и личной жизни руководителей и потому подобное сообщение так и не появилось.

Сейчас трудно судить о том, из какого источника западным корреспондентам стало известно об информации, закрытой даже для большинства советских руководителей. Однако более правдоподобной кажется спланированная «утечка» по линии ведомства Берия. Не случайно и прямое упоминание Молотова как возможного преемника Сталина на посту главы правительства. Расчет был явно на то, чтобы опрокинуть сталинского заместителя и освободить место официального преемника для другого. По линии Берия же Сталину был направлен и обзор зарубежной печати. Не менее важным здесь является и упоминание Г. К. Жукова, авторитет которого, без сомнения, мешал Берия в начавшейся борьбе за власть. Хрущев в своих воспоминаниях позже отмечал, что инициатива начавшихся гонений (и даже предполагавшегося ареста) Жукова принадлежала именно Берия.

Американская печать вначале сообщила о готовящемся до конца года визите Жукова в Вашингтон, а затем — об отсрочке его на неопределенный срок по распоряжению Сталина.[349] Затем появились фамилии Жданова и Булганина, как возможных преемников. Однако фамилии ни Берия, ни Маленкова не упоминались в этой связи ни разу, хотя именно им принадлежали многие рычаги реальной власти в Кремле.

Реакция вождя не заставила долго ждать. 5 декабря 1945 г. он направляет «четверке» гневную телеграмму, в которой пишет: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию «Дейли геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина…».[350] В связи с новой публикацией, теперь в «Нью-Йорк Таймс», он потребовал наказать виновных — Молотова или отдел печати НКИД.

В ответ «четверка» ограничилась сообщением о том, что начальник отдела печати НКИД Горохов снят с работы. О других последствиях вождю не сообщалось. Удовлетворить его это никак не могло. Свою новую телеграмму (от 6 декабря) он адресует уже «тройке» (Маленкову, Микояну, Берии): «Вашу шифровку получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны… Присылая мне шифровку, Вы рассчитывали должно быть замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но Вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем. Эту шифровку я посылаю только Вам троим. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».[351]

Замысел противников Молотова, казалось, удался. «Тройка» пригласила к себе Молотова, не знавшего о содержании нового послания вождя и зачитала ему письмо. «Преемник» растерялся и испугался. Более того, с него слагались полномочия заместителя Сталина и он лишался его политического доверия, что в прежние годы было предвестием ареста и гибели. В срочной телеграмме на Юг, отправленной 7 декабря, Молотов обращается к Сталину на «ты» и кается: «Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».[352]

Одновременно свою позицию высказали и члены «тройки»: «Вашу информацию получили. Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился. Мы со своей стороны сказали Молотову об его ошибках… Может быть, нами не все… доделано, но не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны».[353]

О данном эпизоде Сталин счел нужным упомянуть через некоторое время (апрель 1947 г.) в беседе с деятелем республиканской партии США Г. Стассеном: «В СССР трудно обойтись без цензуры. Всякий раз, когда советское правительство отменяло цензуру, ему приходилось в этом раскаиваться и снова ее вводить… Осенью позапрошлого года цензура в СССР была отменена. Он, И. В. Сталин, был в отпуске, и корреспонденты начали писать о том, что Молотов заставил Сталина уйти в отпуск, а потом они стали писать, что он, И. В. Сталин, вернется и выгонит Молотова. Таким образом, эти корреспонденты изображали Советское правительство в виде, своего рода, зверинца. Конечно, советские люди были возмущены и снова должны были ввести цензуру».[354]

Следствием этого случая, так взволновавшего Сталина, стало принятие специального постановления политбюро ЦК ВКП(б) «О цензорском контроле над информацией, направляемой из СССР иностранными корреспондентами». Им предусматривалось изъятие из ведения отдела печати наркомата иностранных дел контроля за иностранными корпунктами и возложение его на уполномоченного Совнаркома СССР по охране военных и государственных тайн, в помощь которому откомандировывались три сотрудника НКГБ, свободно владеющих иностранными языками. В инструкции о цензорском контроле, прилагаемой к постановлению политбюро, особо подчеркивалась обязательность изъятия тех мест в сообщениях, где содержались сведения военного или экономического характера, составляющие государственную тайну, а также выпады против Советского Союза, измышления в адрес руководителей страны, извращающие советскую политику и жизнь СССР. Причем цензоры были не обязаны оповещать корреспондентов об изъятии тех или иных мест в их сообщениях. Лишь в случае наложения «вето» на передачу всего текста, журналисты получали соответствующее уведомление.[355]

Данный эпизод оказал сильное влияние на Сталина и выводы из создавшейся ситуации он сделал с дальним прицелом. Они касались не только Молотова (который, действительно, был подавлен), на что рассчитывали Маленков и Берия. И без того мнительный Сталин лишил своего доверия, наряду с ним, и всю «четверку», которой с этого времени перестал доверять.

Как все это отразилось на обстановке в Политбюро?

Через неделю после этой переписки Сталин возвратился в Москву, а 29 декабря созвал заседание Политбюро. После краткого сообщения Маленкова о кандидатах в депутаты Верховного Совета СССР был рассмотрен целый ряд организационных и кадровых вопросов. На нем, стремясь ослабить роль Молотова во внешнеполитических делах, Сталин предлагает «создать при Политбюро группу руководящих работников примерно 60 человек из состава руководящих работников областей и центральных учреждений для подготовки их в качестве крупных политработников в области внешних сношений».[356] По существу, эти новые выдвиженцы смогли бы уже через некоторое время занять те места, на которых находились кадры, подобранные Молотовым. Однако не эта часть решения по внешней политике была главной. Основным, как показывает протокол, был пункт о расширении «пятерки» — теперь в ее состав вводился также А. А. Жданов, в срочном порядке отозванный из Союзного Контрольного Совета по Финляндии, который он возглавлял в Хельсинки с сентября 1944 года.

Не менее значимыми были и другие решения. Члены Политбюро поддержали предложение Сталина «удовлетворить просьбу тов. Берии об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел СССР ввиду перегруженности его другой центральной работой» (последняя часть фразы дописана Сталиным в машинописный текст постановления Политбюро[357]) и назначении на этот пост С. Н. Круглова.[358] В апреле 1946 года был изменен состав коллегии возглавлявшегося им прежде МВД. Заместителями министра были назначены В. С. Рясной (первый зам., работавший до этого министром МВД Украины), В. В. Чернышов, А. Н. Аполлонов, И. А. Серов, А. П. Завенягин, Б. П. Обручников и С. С. Мамулов. Из всего этого состава близким Берии человеком был лишь Мамулов — бывший начальник его Секретариата. В мае 1946 г. Берия был назначен председателем комиссии по передаче дел от смещенного Меркулова — новому министру МГБ Абакумову. Итогом этой работы стало принятое опросом членов ЦК 23 августа 1946 г. решение Пленума «О т. Меркулове». В нем отмечалось, что «из акта приемки и сдачи дел Министерства Госбезопасности устанавливается, что чекистская работа в Министерстве велась неудовлетворительно, что бывший министр Госбезопасности т. Меркулов скрывал от Цека факты о крупнейших недочетах в работе Министерства и о том, что в ряде иностранных государств разведывательная работа Министерства оказалась проваленной». В связи с этим Меркулов был переведен из членов в кандидаты в члены ЦК. Эти недостатки были отмечены не Берией, а входившими в состав возглавляемой им комиссии А. А. Кузнецовым и самим Абакумовым. Ответственность за эти недостатки (как и в аналогичном случае с комиссией Маленкова по Шахурину) мог в любое время понести Берия, курировавший в Политбюро эти вопросы.

Вслед за Берией происходит нагнетание обстановки вокруг Маленкова. Его отставка с должности секретаря ЦК готовилась тщательно. Для этой цели было использовано т. н. «дело авиаторов», касающееся выпуска предприятиями наркомата авиационной промышленности СССР самолетов со значительными дефектами. Архивные документы позволяют проследить ход развития события. Буквально с первых дней 1946 года начинается давление на наркома авиапромышленности А. Шахурина, тесно связанного с Маленковым, отвечавшим в ГКО за производство этого вида вооружений. В январе на секретариате ЦК был поднят вопрос о личной нескромности наркома, имевшего в своем личном пользовании 8 легковых автомашин. Шахурин обвинялся в серьезном злоупотреблении служебным положением в личных целях. Ему был объявлен выговор с занесением в учетную партийную карточку, а машины передавались в резервный фонд Совнаркома.[359] Через 10 дней атаку на наркомат авиапрома продолжило уже политбюро ЦК. Причем обвинения трансформировались из бытовой в профессиональную сферу. От своих должностей были освобождены пятеро заместителей Шахурина, отвечающих за различные производственные циклы. Для дальнейшего изучения этих вопросов создавалась специальная комиссия.[360] Спустя полтора месяца, 4 марта 1946 года, политбюро вновь вернулось к данной теме. Теперь серьезные претензии были предъявлены к ответственным работникам более высокого ранга. Своих постов лишились руководители отдела ЦК ВКП(б), курировавшие авиацию, Будников и Григорьян, которые, по мнению политбюро, «несли ответственность за неустройства в наркомате авиации».[361]

Нетрудно убедиться, что логика заданного сценария неизбежно вела к Маленкову. Однако внешне это еще никак не проявлялось. Высокий статус Маленкова был подтвержден мартовским (1946 г.) пленумом ЦК ВКП(б), где он в качестве секретаря Центрального Комитета вошел во все руководящие органы, сформированные пленумом: политбюро, оргбюро, секретариат. Именно ему, как главному куратору авиапромышленности, получившему за это звание Героя социалистического труда, поручалось разобраться с создавшейся ситуацией. 25 апреля 1946 года Маленков выступил на собрании актива работников авиапрома, где признал доказанными факты сдачи дефектной техники. Он охарактеризовал свое присутствие здесь как предупреждение всем собравшимся, предложив «вытравливать каленым железом практику надувательства». В заключении Маленков подчеркнул: «Знайте, что не все вопросы решаются на совещаниях. Не всегда мы будем собираться так, как сейчас, и таким образом решать вопросы… Правительство предупреждает, что дальше терпеть такое положение нельзя».[362] В каком-то смысле эти слова оказались для Маленкова пророческими. Вскоре после совещания опросом членов ЦК ВКП(б) от 4–6 мая 1946 г. он был лишен поста секретаря ЦК и выведен из состава секретариата Центрального Комитета партии. Мотивировка его отставки сводилась к следующему: «установлено, что т. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов — над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них в ЦК ВКП(б)».[363]

11 мая 1946 г. Шахурин был осужден решением Военной Коллегии Верховного Суда СССР, а 18 мая лишен воинского звания и всех правительственных наград (включая звание Героя Социалистического Труда).[364] Вслед за этим Маленков был направлен в ссылку в Среднюю Азию. Правда, журнал посетителей кабинета Сталина не дает возможности увидеть, когда именно это произошло и выезжал ли в действительности Маленков за пределы Москвы, так как в числе других членов руководства он продолжал регулярно посещать Сталина и участвовать в выработке внешней и внутренней политики. Однако протоколы заседаний Секретариата и Оргбюро ЦК позволяют сделать вывод о том, что после 18 мая 1946 г. Маленков не участвует в работе этих органов и появляется на заседании Оргбюро лишь 17 июля 1946 года. Протоколы подписывает Жданов, сменивший его на посту фактического руководителя Секретариата и Оргбюро.

Однако отстранение Берии и Маленкова от высоких постов, которые они занимали еще с довоенных времен, нельзя однозначно квалифицировать как опалу. Ведь Берия продолжал возглавлять Спецкомитет № 1 (атомная проблема), а Маленков 13 мая 1946 года постановлением СМ СССР назначался председателем Спецкомитета № 2 (производство реактивного вооружения и техники).[365] Эти структуры обладали чрезвычайными полномочиями по мобилизации любых материальных и людских ресурсов страны и являлись своего рода «суперминистерствами» — главными «детищами» Сталина в обеспечении его масштабных планов. Поэтому перемещение ближайших сталинских соратников именно на эти важнейшие для вождя участки работы, на наш взгляд, никак не может свидетельствовать о его желании избавиться от них. Скорее тут следует говорить об ограничении сферы влияния Берии — Маленкова. Понимая какую огромную власть получают председатели этих комитетов, Сталин не счел возможным по-прежнему оставлять их на ключевых постах министра НКВД и секретаря ЦК ВКП(б). Сохранение такого положения фактически означало бы безраздельное господство в его «хозяйстве» одной группировки, что было не в правилах и традициях вождя.

Ущемление позиций Берии и Маленкова воспринималось ими болезненно, с тревогой. В июне 1953 года после своего ареста Берия в письме, адресованном Маленкову, вспоминал именно эти запомнившиеся ему послевоенные события: «Почти одновременно освободили тебя из ЦК, а меня из МВД и стали работать в Совнаркоме… Своей работой, своей преданностью своему ЦК и своему Правительству мы убедили тов. Сталина, что он был не прав в отношении нас».[366] Их тревогу вызывало не только собственное пошатнувшееся положение, но и шаги Сталина по формированию нового центра власти, предпринятые в начале 1946 года. Речь идет о группе руководителей — выходцев из крупного региона страны г. Ленинграда. Их возвышение было частью сталинского плана по созданию действенного противовеса Берии-Маленкову. Действенного в том смысле, что Сталин уже не рассматривал в качестве такого «старую гвардию», все менее ориентировался на нее в проведении реальной политики.

В марте 1946 года был созван первый после окончания войны Пленум ЦК, где обсуждался целый ряд важных кадровых и организационных вопросов. Прежде всего, было принято решение о переименовании наркоматов в министерства. Интересно, что в проекте повестки дня состоявшейся вслед за Пленумом сессии Верховного Совета СССР, был обозначен как особый пункт повестки дня вопрос «О Премьер-Министре СССР». Однако в последний момент глава правительства стал именоваться Председателем Совета Министров. Был расширен состав Оргбюро. В него теперь входили кроме Маленкова, А. А. Кузнецов, Булганин, Михайлов, Мехлис, Патоличев, Андрианов, Александров, Шаталин, Родионов, Суслов. Вскоре заседания стал вести Жданов. Все эти меры лишали Маленкова прежнего положения руководителя Секретариата ЦК.

13 апреля 1946 г. Политбюро утвердило распределение обязанностей между новым составом секретарей ЦК. Маленков отвечал теперь за вопросы руководства работой ЦК компартий союзных республик. Правда, пока еще он председательствовал на Оргбюро. На Жданова возлагалось руководство Управлением пропаганды ЦК и работой партийных и советских организаций в области пропаганды и агитации, а также руководство отделом внешней политики ЦК (что было явным контролем за Молотовым). Кузнецов становился руководителем Управления кадров, а также председательствующим на заседаниях Секретариата ЦК. Он отвечал также за работу обкомов партии областей, входящих в состав РСФСР.[367] Лишь обязанности Попова ограничивались участием в работе Секретариата и Оргбюро ЦК.

Сфера деятельности Жданова заметно расширялась. Он стал практически незаменимым помощником для Сталина. В отличие от других членов «шестерки», он занимался не каким-то узким участком работы, а в течение 1946 г. стал практически первым заместителем Сталина в высшем руководстве. Сталин подчеркивал растущую с каждым днем роль Жданова. 25 февраля 1946 г. новый фаворит был награжден орденом Ленина.[368] Наряду со Сталиным он стал подписывать совместные постановления ЦК и Совета Министров. Круг его обязанностей охватывал внешнеполитические вопросы, идеологию, организационно-партийную работу, кадры и т. п. С ним согласовывались практически все решения, принимавшиеся Политбюро, Секретариатом и Оргбюро ЦК. В таком объеме полномочия имел лишь сам Сталин. Жданов возглавил все мыслимые и немыслимые комиссии и комитеты, в которых были серьезно потеснены позиции сторонников Маленкова. Как отмечал позже Молотов, «Сталин Жданова больше всех ценил».[369]

С подачи Жданова Сталин согласился на изменение функций уставных партийных органов — Секретариата и Оргбюро. Этот вопрос обсуждался на заседании Политбюро 5 мая 1946 г. В решении по нему отмечалось, что «Оргбюро является директивным органом ЦК ВКП (б) по партийной и партийно-организационной работе».[370] Его главной задачей была объявлена проверка работы местных партийных организаций, а также выработка «руководящих указаний по вопросам партийно-организационной и партийно-воспитательной работы».[371] Секретариат ЦК (на тот момент возглавлявшийся Маленковым) стал играть подчиненную роль по отношению не только к Политбюро, но и к Оргбюро, где ведущие позиции Жданова уже были закреплены. В решении Политбюро отмечалось, что Секретариат является «постоянно действующим рабочим органом ЦК», а его главной задачей была названа всего лишь «подготовка вопросов, подлежащих рассмотрению Оргбюро и Оргбюро ЦК».[372] Более того, было изменено решение Политбюро от 13 апреля 1946 г. о регулярных еженедельных заседаниях Секретариата. В новом решении говорилось, что «в соответствии с изложенным характером работы Секретариат не имеет регулярных заседаний и собирается по мере необходимости» (какой именно и кто ее определяет, в документе не указывалось).[373] Более того, отмечалось, что теперь Секретариат ЦК «не имеет своего плана работы, а руководствуется планом работы Оргбюро и решениями Политбюро».[374] Это означало лишение Маленкова всех реальных рычагов управления партийным аппаратом.

Явно «антималенковским» шагом можно считать и снятие с высоких военных постов и исключение из членов ЦК Г. К. Жукова, которого в годы войны чаще других поддерживал Маленков. На это указывал позже Молотов.[375]

На первом же заседании Оргбюро, состоявшемся 18 мая под председательством Жданова были решены два серьезных политических вопроса: сменено руководство «Правдой» (ее новым главным редактором стал по предложению Жданова П. Н. Поспелов) и принято решение о создании комиссии во главе с А. А. Кузнецовым и Ждановым с целью «разработать вопрос о теоретической подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников».[376] За внешне безликой формулировкой стояло совсем небезобидное для прежней «четверки» обновление кадров на всех уровнях. Протоколы заседаний Оргбюро и Политбюро в течение всего 1946 г. показывают, что началась массированная кампания замены кадров дипломатических работников, местных партийных руководителей, членов коллегий и управлений силовых структур, послов и т. п.

В октябре 1946 г. Сталин, находясь в очередном отпуске на юге, направил телеграмму членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б). В ней отмечалось: «Опыт показал, что образованная Политбюро ЦК ВКП(б) шестерка для разрешения проблем внешнеполитического характера не может ограничиться вопросами внешней политики, а вынуждена в силу вещей заниматься также вопросами внутренней политики. Это особенно подтверждается практикой последних месяцев, когда шестерке пришлось заняться вопросами о ценах, о хлебных ресурсах, о продовольственном снабжении населения, о пайках».[377] Здесь же Сталин подверг серьезной критике и последнего из членов прежней «пятерки» — Микояна: «Как выяснилось, тов. Микоян, ведущий наблюдение за министерствами, занятыми этими вопросами, оказался совершенно неподготовленным не только к решению этих вопросов, но даже и к их пониманию и постановке на обсуждение».[378] Сталин предлагал: «1. Поручить шестерке заниматься впредь наряду с вопросами внешнеполитического характера — также вопросами внутреннего строительства и внутренней политики; 2. Пополнить состав шестерки председателем Госплана тов. Вознесенским и впредь шестерку именовать семеркой».[379]«Ленинградская группа», таким образом, еще более усилилась. Теперь Вознесенский председательствовал на заседаниях Совета Министров СССР.[380] А Кузнецов стал новым куратором органов государственной безопасности и начал чистку «бериевцев» в этих структурах.[381]

В феврале-марте 1947 г. по инициативе Сталина были оформлены решения ЦК: о пополнении состава Политбюро Н. А. Вознесенским; об освобождении Сталина от обязанностей министра вооруженных сил и назначении на эту должность Н. А. Булганина; о создании Уставной комиссии ВКП (б) под председательством А. А. Жданова. Это означало серьезное расширение «руководящей группы» членов Политбюро за счет новых лиц. Важно отметить, что прежние «фавориты» (даже и не входившие в состав Политбюро) оказались устранены с прежних позиций. К примеру, легендарный герой гражданской войны Маршал Советского Союза С. М. Буденный был назначен заместителем министра сельского хозяйства по коневодству.[382] Более того, перераспределялся и круг вопросов, за которые прежде отвечали члены сталинской «пятерки». За вопросы вооруженных сил и безопасности теперь наряду с Берией отвечал и Булганин. Вознесенский, наряду с Микояном, курировал экономические вопросы. Наконец, статус «заместителя по партии» теперь и формально был закреплен за Ждановым.

В феврале 1947 г. это предложение Сталина было дополнено решением Пленума ЦК об избрании Вознесенского членом Политбюро. Правда, будучи мастером создания системы сдержек и противовесов, Сталин еще раньше перевел из кандидатов в члены Политбюро Маленкова и Берию.

С этого времени начала набирать силу «ленинградская группа» в составе Политбюро — Жданов (ставший, по сути, вторым секретарем ЦК), Вознесенский, А. А. Кузнецов (ставший в 1946 г. секретарем ЦК и получивший в ЦК после временного падения Маленкова контроль над кадрами и органами безопасности), А. Н. Косыгин (заместитель председателя Совета Министров СССР, избранный в 1946 г. кандидатом в члены Политбюро). Эта группа быстро набирала политический вес и вскоре заняла ключевые позиции в партийном и государственном руководстве.

Новая расстановка сил, сложившаяся в руководстве страны после войны, описана и в воспоминаниях Хрущева: «Тогда считалось, что вот тройка молодых — Вознесенский, Кузнецов и Косыгин. Они идут нам на смену. Сталин стал их продвигать. Кузнецов должен был заменить Маленкова. Вознесенского он сделал первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, то есть своим первым заместителем, и поручил ему председательствовать на заседаниях Совмина. Косыгин занимался проблемами легкой промышленности и финансов».[383]

Заняв прочные позиции и получив в свое распоряжение многие рычаги партийно-государственного управления, лидеры группы могли оказывать определенное влияние на Сталина, а следовательно и на выработку конкретного политического курса. В 1946–1949 годах ленинградской командой предлагались решения крупных вопросов социально-экономического, идеологического характера, затрагивавшие функционирование всего общественного организма и определявшие пути модернизации страны. Одной из главных тем, реализуемых лидерами группы, стал вопрос о соотношениях промышленного производства: группы «А» (средств производства для тяжелой индустрии) и группы «Б» (средства производства для легкой промышленности). От формирования этих пропорций напрямую зависело экономическое состояние общества, его хозяйственные характеристики. Как известно, именно группа «А» составляла основу советской экономики, что имело незыблемый характер.

Попытки обсуждения вопроса об изменении пропорций хозяйственного строительства наблюдались в 30-е годы, но война по объективным причинам отодвинула подобные дискуссии на задний план. Поэтому наиболее развернуто идеи смещения акцентов промышленного развития страны были озвучены в первые послевоенные годы. В их формировании главную роль играл заместитель Председателя Правительства СССР, Председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский. После войны курс на развитие производства товаров народного потребления, на повышение материального благосостояния людей имел особую актуальность. Советские люди, устав от постоянного перенапряжения и тягот военного времени, заслужили право на лучшую жизнь. Многие из них стали участниками европейского освободительного похода против фашистской Германии. Впервые огромное количество советских граждан побывало в Европе, своими глазами они увидели жизнь зарубежных стран и получили возможность самостоятельно без пропагандистской помощи сравнить жизненные реалии двух систем. К тому же задачи восстановления гигантских разрушений, нанесенных войной народному хозяйству, предполагали и допускали использование иных рычагов воздействия на экономику, несколько выходящих за рамки сугубо административно-хозяйственных методов. Вне всякого сомнения, такой крупный ученый-экономист, каким был Н. Вознесенский, не мог игнорировать практику новой экономической политики 20-х годов, которая помогла преодолеть хозяйственную разруху после гражданской войны. Стремление применить некоторый опыт нэпа в схожих восстановительных условиях представлялось не лишенным смысла. В комплексе все это проясняет возникновение на самом высоком уровне вопроса об изменениях пропорций промышленного развития.

Естественно, в общественной обстановке тех лет любой политический поворот требовал освящения со стороны великого «вождя и учителя». Такое благословение касательно названной темы прозвучало в сталинском предвыборном выступлении 9 февраля 1946 года. Советский лидер признал очень важным повышение материального уровня жизни народа и указал путь достижения этой цели через широкое развертывание производства товаров народного потребления, развитие всех отраслей, имеющих к этому отношение. Данная установка оформлялась несколькими постановлениями Правительства СССР за 1946-48 гг.: «О развертывании кооперативной торговли в городах и поселках продовольствием и промышленными товарами и об увеличении производства продовольствия и товаров широкого потребления кооперативными предприятиями» (9. 11. 1946 г.), «О мероприятиях по ускорению подъема государственной легкой промышленности, производящей предметы широкого потребления» (23. 12. 1946 г.), «О мероприятиях по расширению торговли потребительской кооперации в городах и рабочих поселках» (21. 07. 1948 г.), «О мероприятиях по улучшению торговли» (20. 11. 1948 г.).[384] Смысл этих документов сводился к следующим положениям: государство требовало значительного увеличения товарооборота, расширения объемов торговли между городом и деревней, пересмотра роли потребительской кооперации, которая не располагала устойчивыми связями с потребителем, ограничивала свои функции распределением товаров, получаемых от государства. Разрешалась торговля в городах и рабочих поселках продовольствием и товарами широкого потребления, ставилась задача повсеместного расширения сети магазинов и лавок.

В концептуальном плане эти идеи нес журнал «Плановое хозяйство» (орган Госплана СССР). На его страницах прослеживается стремление пропагандировать в хозяйственной практике категории экономической целесообразности. К примеру, в одной из статей подчеркивалось: «переход к мирной экономике… требует перестройки планирования и укрепления экономических рычагов организации производства и распределения — денег, цены, кредита, прибыли, премии».[385] В другой обосновывалась необходимость конкурентных отношений в торговой системе. В связи с чем приветствовалось устранение монопольного положения государственной торговли, развитие здоровой конкуренции между ней и кооперацией.[386] Обращает на себя внимание частое использование в понятийном аппарате статьи термина «конкуренция», что не совсем традиционно для советских идеологических стандартов тех лет. Такие же мотивы преобладали и в главном пропагандистском рупоре — газете «Правда». В передовой центрального партийного органа от 6 января 1947 года говорилось: «Чтобы экономическая жизнь страны могла забить ключом…, а промышленность и сельское хозяйство имели стимул к дальнейшему росту своей продукции, надо иметь развернутый товарооборот между городом и деревней, между районами и областями страны, между различными отраслями народного хозяйства. Чем шире будет развернут товарооборот, тем быстрее поднимется благосостояние советских людей, тем лучше будут удовлетворены их насущные нужды». Заметим, что эти мысли излагались в 1947 году в период наибольшего расцвета культа личности Сталина. Еще более примечательно и само название редакционной статьи: «Советская торговля — наше родное большевистское дело».

Страницы центральной, республиканской печати заполнились публикациями о ходе развертывания торговли в разных регионах страны. К примеру, «Правда Украины» рапортовала, что с середины 1946 и 1947 годы в республике открыто около 7 тыс. новых магазинов, ларьков, число пайщиков возросло на 1,5 млн. человек. Планировалось открытие еще 15 тыс. торговых точек.[387] Масштабы кооперативной торговли в СССР заметно возрастали: ее розничный оборот в марте 1947 г. увеличился по сравнению с декабрем 1946 г. почти в три раза, а до конца 1947 г. поднялся еще в два раза.[388] За 1947 год в целом по стране кооперативными организациями было закуплено более 180 тыс. тонн мяса, свыше 9 тыс. тонн жиров, 83 млн. литров молока, около 200 тыс. тонн картофеля, 195 тыс. тонн овощей, 126 тыс. ящиков яиц и т. д.[389] Сопровождая многочисленные информационные сообщения о важности развития торговли для населения, «Правда» указывала: «все мелочи торгового дела должны быть предусмотрены, ибо речь идет не о какой-то временной кампании, не о проведении эпизодической ярмарки, а о торговле всерьез и надолго».[390]

Меры по расширению товарооборота и оживлению торговли объективно требовали и укрепления денежной системы, отмены карточек на приобретение товаров. В ходе военных действий инфляционные процессы значительно усилились: цены по сравнению с довоенными выросли в 10–15 раз. Денежная реформа декабря 1947 года была призвана ликвидировать последствия войны в области денежного обращения, восстановить полноценный рубль и облегчить переход к торговле по единым ценам без карточек. В постановлении Правительства СССР и ЦК ВКП(б), посвященном этим вопросам, давалась прямая ссылка на опыт аналогичной реформы 1922 года, когда фактически были созданы новые деньги, оживившие экономику начала 20-х годов.[391] Проведение реформы сказалось на некотором улучшении общей ситуации в товарно-денежной системе. Такие тенденции зафиксированы во многих отчетах местных властей для ЦК ВКП(б).[392]

Отмене карточной системы и денежной реформе сопутствовала мощная пропагандистская кампания об успехах советской экономики колхозного строя, обеспечивавших быстрое преодоление последствий войны. Однако за фасадом этой кампании остался конфискационный характер реформ. Государство фактически сняло с себя всякие обязательства по гарантированному, карточному снабжению городского населения и рабочих, а новые цены, установленные государством, в большинстве своем были выше коммерческих, утвержденных после войны.

Таким образом, первые послевоенные годы характеризовались попытками формирования политического курса, связанного с коррекцией приоритетов хозяйственного развития в сторону производства товаров народного потребления и попытками укрепления денежной системы. В этой связи мы полностью разделяем вывод российского ученого Р. Пихоя о первых годах послевоенного периода: «нельзя не отметить, что команда Жданова-Вознесенского смогла добиться и определенных положительных результатов в экономической области, среди которых считаем необходимым отметить прежде всего отмену карточной системы, проведение денежной реформы и вызванное этим некоторое усиление товарно-денежных отношений в стране».[393] Следует сказать, что только в последнее время исследователи, обращаясь к послевоенному периоду, стали различать и выделять его политические зигзаги, отходя от идеологических (как положительных, так и отрицательных) штампов в отношении многогранного исторического процесса. Недостаточное внимание историков к этим новациям ленинградской группы связаны во многом с тем, что они не утвердились в общественной практике как преобладающие.[394]

Другим масштабным делом ленинградской группы стала разработка проекта новой программы ВКП(б). Ее подготовка была возобновлена после войны и велась в рамках специальной комиссии, созданной в 1947 году решением политбюро ЦК, где главенствующую роль играли Жданов и Вознесенский. В своей работе комиссия стремилась определить основные задачи развития страны на ближайшие 20–30 лет.[395] В проекте нашли отражение многие идеи, сформированные лидерами ленинградской команды. Отличительной чертой готовившейся программы стала ее социальная ориентированность. Авторы считали необходимым, сохраняя ведущую роль отраслей, производящих средства производства, резко усилить объем и повысить удельный вес в экономике отраслей, производящих предметы потребления. Как показывает знакомство с текстом, социальные аспекты в проекте поданы привлекательно, с размахом. Так, выдвигалась задача до конца ликвидировать жилищную нужду, развернуть в больших масштабах жилищное строительство с целью обеспечить каждому трудящемуся благоустроенную отдельную комнату, а каждой семье — отдельную квартиру, перейдя со временем к бесплатным коммунальным услугам. Любопытна и еще одна деталь: предлагалось уделить особенное значение массовому производству автомобилей для населения, имея в виду предоставить каждому гражданину пользование легковым автомобильным транспортом.[396] В этом же контексте звучали идеи бесплатного снабжения населения продуктами питания (хлебом, мясом и др.), а так же подготовка к бесплатному обслуживанию граждан «первоклассно поставленными по всем правилам техники и культуры столовыми, прачечными и другими культурно-бытовыми учреждениями»,[397] т. е. в сфере услуг.

Одним из самых примечательных, содержательных моментов проекта программы партии образца 1947 года являлись идеи о путях развития советского государства. Вот выдержка из этого документа: «Развитие социалистической демократии на основе завершения построения бесклассового социалистического общества будет все больше превращать пролетарскую диктатуру в диктатуру советского народа. По мере вовлечения в повседневное управление делами государства поголовно всего населения, роста его коммунистической сознательности и культурности, развития социалистической демократии будет вести к все большему отмиранию принудительных форм диктатуры советского народа, все большей замене мер принуждения воздействием общественного мнения, к все большему сужению политических функций государства, к превращению его по преимуществу в орган управления хозяйственной жизнью общества».[398] Нетрудно заметить, что здесь фактически сформулирована доктрина перерастания диктатуры пролетариата в общенародное государство. Следует напомнить: впоследствии данная тема, наряду с вопросом о «культе личности», составила идеологическую основу «хрущевской оттепели». Однако в конце 40-х годов это положение еще находилось в плотной оболочке традиционных сталинских постулатов — о дальнейшем усилении мощи государства пролетарской диктатуры, неустанном укреплении органов НКВД в деле разоблачения, раскрытия и пресечения подрывной работы классового врага и т. д.[399]

В проекте 1947 года формулировался и ряд других моментов принципиального характера, предлагаемых ленинградской группой. В частности, речь шла о развертывании демократизации советского строя. В этом плане признавалось необходимым поголовное вовлечение трудящихся в управление государством, в повседневную активную государственную и общественную деятельность на основе неуклонного развития культурного уровня масс и максимального упрощения функций государственного управления. Предлагалось на практике приступить к соединению производственной работы с участием в управлении государственными делами с переходом на поочередное выполнение всеми трудящимися функций управления. Высказывалась, также, идея о введении прямого народного законодательства, для чего считалось обязательным:

а) проводить всенародное голосование и принятие решений по большинству важнейших вопросов государственной жизни как общеполитического, хозяйственного порядка, так и по вопросам быта и культурного строительства;

б) широко развернуть законодательную инициативу снизу путем предоставления общественным организациям права вносить в Верховный Совет СССР предложение о новых законопроектах;

в) утвердить право граждан, общественных организаций непосредственно вносить запросы в Верховный Совет по важнейшим вопросам международной и внутренней политики.

Не был обойден вниманием и принцип выборности руководителей. В проекте программы ВКП(б) ставилась задача по мере продвижения к коммунизму осуществлять принцип выборности всех должностных лиц государственного аппарата, изменения в функционировании ряда госорганов в сторону все большего превращения их в учреждения, занимающиеся учетом и контролем общенародного хозяйства. Представлялось важным максимальное развитие самодеятельных добровольных организаций. Обращалось внимание на усиление значимости общественного мнения в коммунистической переделке сознания людей, воспитания на основе социалистической демократии в широких народных массах начала социалистической гражданственности, трудового героизма, красноармейской доблести, поднимая весь народ до уровня знатных людей советской страны.[400]

Однако все эти мысли не стали тогда предметом достояния широкой общественности, оставшись известными лишь узкому кругу правящей элиты. Это произошло из-за того, что в конце 40-х так и не состоялся съезд ВКП(б), где должен быть представлен проект партийной программы. Хотя подготовка к высшему форуму партии велась, о чем определенно свидетельствуют документы. На февральском (1947 г.) пленуме ЦК А. Жданов, докладывая о работе возглавлявшейся им программной комиссии, говорил о решении собрать очередной XIX съезд ВКП(б) в конце 1947 г. или во всяком случае в 1948 году. Кроме этого, в целях оживления внутрипартийной жизни, он предложил принять упрощенный порядок созыва партийных конференций, проводя их ежегодно с обязательным обновлением по их итогам состава пленума ЦК не менее чем на 1/6.[401]

Как известно, не только съезд, но и готовившаяся XIX Всесоюзная партийная конференция также не состоялась, несмотря на то, что в конце марта 1948 года Сталину уже был представлен проект постановления ЦК ВКП(б) «О порядке представительства и порядке выборов на XIX Всесоюзную конференцию ВКП(б)». На конференции в качестве основной темы планировалось рассмотреть вопрос «О мерах подъема животноводства». Проект резолюции конференции с аналогичным названием находится на хранении в Российском государственном архиве социально-политической истории. В нем продолжался разговор, начатый на февральском (1947 г.) пленуме ЦК, о проблемах сельского хозяйства применительно к другой его отрасли — животноводству. Проект резолюции начинался откровенным признанием об отсталости и кризисе этой отрасли. Затем формулировались конкретные меры решения данной острой проблемы. Среди их привычного набора содержались и некоторые нетрадиционные моменты. В частности, в целях развития кормовой базы для животноводческих ферм, допускалось их полное освобождение от государственных заготовок зерна, сена и другой продукции полеводства. Обещалась государственная поддержка кредитом, кормами, пастбищами поголовья, содержащегося в личном пользовании колхозников, рабочих и служащих. При этом оговаривались специальные условия для районов страны (Молдавия, Литва, Латвия, Эстония, Западная Украина), где много скота находилось в хозяйствах единоличников[402] и т. д.

Многие наработки резолюции несостоявшейся конференции затем были использованы в «Трехлетнем плане развития общественного и совхозного продуктивного животноводства (1949–1951 гг.)».[403] Эта программа, оформленная постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), во многом повторяя проект резолюции, тем не менее имела некоторые отличия. Здесь уже не говорилось о послаблениях в поставках государству зерна и кормов, не предусматривались особые условия для районов, вошедших в СССР после войны, делался больший акцент на моральное стимулирование сельского труда (подробно прописывались правила награждения орденами, медалями, званиями заслуженных работников). Иными словами, «Трехлетний план» в вопросах осознания проблем села не продвигался вперед, оставаясь на уровне представлений февральского (1947 г.) пленума ЦК. Предлагаемые механизмы функционирования сельского хозяйства не давали эффективности. В результате сталинский план развития животноводства 1949–1951 годов, оказавшись фактически проваленным, был свернут и предан забвению в ходе следующей массовой кампании по укрупнению колхозов, начавшейся в начале 1950 годов.

Приведенные материалы дают представление о практической деятельности ленинградской группы в 1946-48 годах, путях общественной модернизации, предлагаемых ее лидерами. Однако анализ функционирования этой силы в руководстве партии и государства был бы неполным без учета той обстановки внутреннего соперничества, которая складывалась в этот период. Ущемление позиций Берии-Маленкова привело к усилению их противостояния с появившимися конкурентами в борьбе за власть и влияние на вождя. Для этого они располагали необходимыми возможностями. Они по-прежнему находились в руководстве Совета Министров СССР. Это подтвердили итоги реорганизации правительства, происшедшие в начале февраля 1947 года. В структуре Совмина образовались восемь отраслевых бюро, возглавляемых заместителями председателя СМ. Распределение обязанностей между ними в соответствии с новым построением правительства зафиксировало следующий расклад сил: Бюро по сельскому хозяйству возглавил Маленков, оно курировало 6 министерств и ведомств; Бюро по металлургии и химии закреплялось за Вознесенским, в подчинении которого находилось 7 министерств и ведомств; Бюро по машиностроению — за Сабуровым, только назначенным заместителем председателя СМ, здесь числилось 11 профильных министерств; Бюро по топливу и электростанциям — Берия (7); Бюро по торговле и легкой промышленности — Косыгин (5); Бюро по пищевой промышленности — Микоян (5); Бюро по транспорту и связи — Кагалович (8); Бюро по культуре и здравоохранению — Ворошилов (19 министерств и ведомств).[404]

Сохранив влияние во власти, тандем Берия-Маленков развернул активную деятельность по дискредитации лидеров недружественной политической силы. Обиженные сталинские фавориты очень скоро нащупали эффективные пути противостояния ленинградцам, выработав действенную аппаратную тактику борьбы с ними. Знаковой вехой в этом стал август 1946 года, когда было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Данное постановление хорошо знакомо исследователям и вовлечено в научный оборот как документ, прежде всего, характеризующий политику властей по отношению к творческой интеллигенции. Однако значение этого постановления, причем не столько в идеологической сфере, намного серьезнее и глубже. По существу, на основе этого казалось бы сугубо идейно-политического решения Центрального Комитета был отработан формат атаки на ленинградскую группу, а точнее на ленинградскую партийную организацию, выходцы из которой занимали теперь ведущие посты в партии и государстве.[405] В этом же плане ключевой смысл документа видится в следующих строках: «Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства ими и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах… Более того, зная отношение партии к Зощенко и его «творчеству», Ленинградский ГК, не имея на то права, утвердил решением от 26 июня 1946 года новый состав редколлегии журнала «Звезда», в который был введен Зощенко. Тем самым Ленинградский ГК допустил грубую политическую ошибку. «Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив хвалебную рецензию о творчестве Зощенко… Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) не обеспечило надлежащего контроля за работой ленинградских журналов».[406] Из всего этого следовал один простой вывод — подопечные Жданову «ленинградцы» игнорируют центр. Данное заключение было услужливо преподнесено Сталину Маленковым на заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года. Обращает на себя внимание и тот факт, что это было единственное заседание Оргбюро за весь послевоенный период, где в списке присутствовавших значился Сталин.[407] Это свидетельствует о том, для кого и каких целей готовился этот, на первый взгляд, сугубо идеологический вопрос.

Использование ленинградской темы во внутрипартийной борьбе с этого момента становится постоянной. Общеизвестно, что вождь недолюбливал Ленинград, с недоверием относясь к «колыбели революции», где он не занимал ведущих позиций. Нащупав «слабое место», Берия-Маленков с настойчивостью начали эксплуатировать данную тематику, используя для этого имеющиеся у них аппаратные ресурсы. Поэтому не случайно, что многие крупные недостатки в тех или иных сферах работы рассматривались и обобщались именно на материалах г. Ленинграда, ленинградской партийной организации. Архивные материалы содержат немало подобных свидетельств. Так, например, г. Ленинград оказался в центре внимания Центрального комитета при разборе нарушений в ходе проведения денежной реформы. В Комитет партийного контроля поступило заявление коммуниста Трофимова об антигосударственных проступках некоторых руководящих работников г. Ленинграда и области при проведении реформы. Назначенная по данному сигналу проверка установила, что действительно ряд руководящих лиц, используя служебное положение и нарушив закон, внесли вклады в сберкассы деньгами старого образца после прекращения операций. На 28 декабря 1947 года по Ленинграду и области с подлогом документов было внесено вкладов на сумму свыше 900 тыс. рублей, но Ленинградский горком отрицал эти факты, заявляя, что ему неизвестно о случаях злоупотреблений со стороны руководящих работников.[408] Вне всякого сомнения, такие нарушения имели повсеместный характер, их без труда можно было обнаружить в любом без исключения регионе страны. Тем не менее, развитие получила тема нарушений именно в Ленинграде, что и стало предметом разбирательства со стороны секретариата ЦК, получив соответствующую огласку во всех структурах аппарата. То же самое можно отнести и к, инспирированному сверху, постановлению ЦК ВЛКСМ (25 июня 1948 г.) «О недостатках в работе Ленинградской организации ВЛКСМ по идейно-политическому воспитанию студенческой молодежи». Здесь осуждалась слабость идеологической работы в высших учебных заведениях, перечислялись типичные для того времени недостатки в воспитании студенческой молодежи,[409] хотя весь негатив, вскрытый на примере ленинградских институтов, в полном объеме присутствовал в любом другом крупном вузовском центре СССР.

Атака на ленинградскую группу происходила не только по линии дискредитации Ленинграда как их «стартовой площадки» во власть. Под жестким прессингом находилась и конкретная политика, вырабатываемая и реализуемая этой группой. Так, постоянным нападкам со стороны правоохранительных структур, где было немало сторонников Берии, подвергался курс на развертывание торговли, развитие потребительской кооперации. К примеру, прокуратура РСФСР настойчиво привлекала внимание ЦК ВКП(б) к фактам проникновения спекулянтов в систему торговли, местной промышленности и кооперации. В своих письмах руководство прокуратуры России информировало секретариат ЦК о существовании значительного числа дельцов и спекулянтов, открыто занимающихся частнопредпринимательской деятельностью и обогащающихся за счет государства, кооперации и населения. Как отмечалось, эти лица под вывеской государственной и кооперативной торговли открывают собственные магазины и ларьки, через которые реализуют товары широкого потребления. Местные руководящие работники не реагируют на частнопредпринимательскую деятельность, не выявляют и не устраняют условий для ее возникновения. Наиболее негативным следствием развития советской торговли называлось сращивание ее работников со спекулятивными элементами.[410] После прочтения таких официальных писем создавалось впечатление, что проводимый курс на развертывание торговли и кооперации является крайне опасным для государства, порождающим вал хозяйственных преступлений и подрывающим экономику страны.

Явно не улучшило позиций ленинградской группы предложение по созданию Бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР. Эта инициатива излагалась в письме Председателя Совета Министров РСФСР М. Родионова от 27 сентября 1947 года, адресованному Сталину. Учреждение такого специального органа мотивировалось необходимостью предварительного рассмотрения вопросов Российской Федерации, вносимых в союзные инстанции, привлечением большего внимания к использованию местных возможностей для выполнения пятилетнего плана, а также решения различных вопросов хозяйственного и культурного строительства. Не составляет труда понять насколько удачно этот эпизод развивал тему противопоставления Ленинграда центру. В конечном счете, данный мотив, активно разыгрываемый противниками ленинградской группы, стал не последним аргументом, приведшим ее к поражению.

Усилия союза Берии-Маленкова по дискредитации ленинградской группы получили серьезную отдачу летом 1948 года, когда удалось эффективно использовать конфликт между главным «агрономом» страны Т. Лысенко и сыном Жданова — Юрием Ждановым, возглавлявшим с декабря 1947 г. отдел науки Управления пропаганды и агитации ЦК.[411] Молодой и энергичный руководитель отдела атаковал «научное творчество» Лысенко на семинаре лекторов обкомов партии 10 апреля 1948 года, где выступил с докладом «Спорные вопросы современного дарвинизма». Вот некоторые выдержки из выступления Ю. Жданова: «Т. Д. Лысенко напрасно берет на себя роль монополиста мичуринского учения, единственного продолжателя дела Мичурина», «Лысенко — представитель лишь одной ветви в биологической науке, лишь одного направления в школе великого Мичурина. Попытка подавить другие направления, опорочить ученых, работающих другими методами, ничего общего с новаторством не имеет», «Мы скажем нашим биологам, которые воюют сейчас с Трофимом Денисовичем — смелее в практику, смелее в жизнь».[412] Прямой вызов сталинскому фавориту в науке не мог остаться без внимания такого опытного аппаратчика, каковым являлся Маленков. Он начал проработку этого перспективного для него вопроса: доклад Ю. Жданова, полученный им, был изучен самым внимательным образом, о чем свидетельствуют многочисленные пометки, сделанные рукой Маленкова. В мае 1948 года уже сам Лысенко передал Маленкову собственные замечания по докладу начальника отдела науки аппарата ЦК, которые представляли собой 24 выписки с комментариями и разъяснениями.[413]

Подготовленность Маленкова, сумевшего в своих интересах представить этот конфликт, как известно, оказала влияние на Сталина, и стало той критической точкой, за которой последовало охлаждение его отношений со Ждановым-старшим. Подробности данного эпизода, в конечном счете, приведшие к смерти А. Жданова, сегодня подробно описаны в литературе. Больше всего удивляет стремительность разрешения конфликта Жданова-Маленкова, стремительность, проявленная Сталиным в удалении первого и возвышении второго. 1 июля 1948 г. Маленков опросом членов ЦК ВКП(б) вновь избирается секретарем ЦК и возвращается в секретариат (вместе с Пономаренко),[414] а 6 июля политбюро принимает решение об отпуске Жданова на два месяца.[415] В журнале приема Сталиным фамилия Жданова значится 12 июля, причем она обведена рамкой красным карандашом, потому что упомянута последний раз.[416] Как известно, А. Жданов не вышел из этого вынужденного отпуска, скончавшись на Валдае 30 августа 1948 года. Его смерть оставила немало неясностей, породила много слухов и догадок.

Вернув позиции, утраченные двумя годами ранее, взяв в руки рычаги управления Центральным Комитетом ВКП(б), Маленков сразу же приступил к реорганизации аппарата. Через десять дней после его утверждения в должности секретаря ЦК, на политбюро уже был вынесен вопрос о реорганизации. Ее суть состояла в упразднении громоздких Управлений ЦК и замене их отделами, основанными на отраслевом принципе. Были образованы: 1) отдел пропаганды и агитации (300 штатных единиц), 2) отдел партийных, профсоюзных и комсомольских органов (300 шт. ед.), 3) отдел внешних сношений (150 шт. ед.), 4) отдел тяжелой промышленности (80 шт. ед.), 5) отдел легкой промышленности (60 шт. ед.), 6) отдел машиностроения (17 шт. ед.), 7) отдел транспорта (50 шт. ед.), 8) отдел сельского хозяйства (80 шт. ед.), 9) планово-финансовый отдел (43 шт. ед.), 10) отдел административных органов. Основной задачей отделов определялся подбор кадров по соответствующим отраслям и проверка исполнения решений ЦК и Правительства. Управление кадров ЦК, которое планировалось укреплять при Жданове, расформировывалось. Этим же решением политбюро утверждалось и новое распределение обязанностей между секретарями ЦК по руководству отделами: Жданов — отдел пропаганды и агитации, Маленков — отделы партийных, профсоюзных и комсомольских организаций и сельского хозяйства, Суслов — внешних сношений, Кузнецов — машиностроения и административных органов, Пономаренко — транспортный и планово-финансовый отделы.[417]

Уточнялись функции оргбюро и секретариата Центрального Комитета ВКП(б). Главной задачей оргбюро, как директивного органа ЦК, определялась проверка работы партийных организаций, заслушивание отчетов обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик и принятие необходимых мер по улучшению деятельности местных парторганов. Оргбюро рассматривало и утверждало руководящие указания по вопросам организационной и воспитательной работы. Заседания оргбюро созывались не реже одного раза в неделю. Секретариат ЦК определялся в качестве постоянно действующего рабочего органа ЦК. Его основная функция — подготовка вопросов к рассмотрению на оргбюро и проверка исполнения решений. Секретариат формировал повестку дня оргбюро, предварительно рассматривал проекты решений. Он не имел четкого графика заседаний, а собирался по мере необходимости, не располагал своим планом работы, а руководствовался планом оргбюро и решениями политбюро ЦК. Следует заметить, что значение оргбюро и секретариата ЦК в этот период было особенно важно, так как не собирались пленумы ЦК, практически не функционировало политбюро.[418] В этих условиях реальная жизнь аппарата сосредотачивалась в этих структурах, а тот, кто занимал в них главенствующую позицию, по существу контролировал всю многоплановую деятельность Центрального Комитета.

Поэтому не случайно, что именно с реорганизации аппарата Маленков возобновил свою деятельность в качестве секретаря ЦК. Изменение структуры, перетасовка кадров, перераспределение полномочий — все это можно квалифицировать как подготовку к тотальному выдавливанию из руководства страной ленинградской группы, оставшейся без покровительства Жданова. Начало наступления можно отнести к заседанию оргбюро ЦК от 20 ноября 1948 года, где теперь председательствовал Маленков. На нем был обсужден вопрос «Об улучшении преподавания биологических наук в школах и педагогических учебных заведениях». Уничтожительной критике подвергалось Министерство просвещения РСФСР, которое возглавлял родной брат Н. Вознесенского — А. Вознесенский Министерство обвинили в неудовлетворительном преподавании биологических наук, отрыве от передовой мичуринской материалистической биологии, в отсутствии учебных книг о Мичурине и Лысенко. А. Вознесенскому поручили устранить отмеченные недостатки,[419] но возможности, а главное времени ему предоставлено на это не было.

Наступал 1949 год. С самого его начала стало ясно, что судьба ленинградской группы предрешена. Секретарь ЦК Кузнецов 24 января последний раз присутствовал на заседании оргбюро, а спустя четыре дня был лишен своего поста в связи с назначением руководителем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б), где пробыл непродолжительное до ареста время. 7 марта Вознесенский был освобожден от обязанностей заместителя председателя Совета Министров и председателя Бюро СМ по металлургии и химии, выведен из состава политбюро и отправлен в отпуск для лечения.[420] Находясь в отпуске, отстраненный от всех дел, он использовал последние месяцы своей жизни для подготовки капитального теоретического исследования «Политическая экономия коммунизма» объемом свыше 800 страниц, так и не вышедший в свет,[421]

Претензии, адресованные Вознесенскому, касались пропажи документов в вверенном ему Госплане СССР. Как установила проверка, за 1944-48 гг. исчезло более 200 секретных документов, в том числе 9 из личного секретариата председателя. В числе их: записка о мерах по развитию нефтяной и угольной промышленности в 1947 г., материалы о восстановлении черной металлургии Юга, записка об основных показателях плана производства цветных металлов в СССР, мероприятия об организации производства радиолокационных станций и т. д. Были и другие более серьезные обвинения. В решении политбюро ЦК говорилось, что Госплан допускал необъективный и нечестный подход к вопросам планирования и оценки выполнения планов, занимался подгонкой цифр с целью замазать действительное положение вещей, указывалось на смыкание Госплана с отдельными министерствами и ведомствами для занижения хозяйственных планов.[422]

Расширение т. н. «ленинградского дела» коснулось и руководителя московской партийной организации, секретаря ЦК Г. Попова — выдвиженца и союзника поверженной группировки. В декабре 1949 года он был смещен со своих постов и заменен вызванным из Украины Н. Хрущевым. Причина отставки Попова сводилась к неправильной политике в отношении союзных министерств и министров. Как отмечалось в постановлении, глава столицы пытался командовать ими, подменяя на практике правительство и ЦК. Бюро МК и МГК ВКП(б) в своей работе проявляло антигосударственные действия, требуя от министров подчинения по вопросам, связанным с предприятиями союзного назначения, расположенными в Москве и Московской области, препятствовало их несогласованному с бюро обращению в правительство.[423]

Всего по «ленинградскому делу» арестовано по разным оценкам от двух до десяти тысяч человек, что дает основание говорить о нем как о самой крупной репрессивной волне среди высшего руководства страны в послевоенный период. Однако следует подчеркнуть, что в то время оно не было предано огласке, в средствах массовой информации о нем ничего не сообщалось. Даже руководящие сотрудники, приближенные к центрам власти, не представляли не только масштабы, но и сам факт происходящего. Например, работник госбезопасности М. Докучаев в своих воспоминаниях пишет: «О «ленинградском деле» в то время никто ничего не знал. Ходили слухи и разговоры об арестах и расстрелах, высказывались догадки, и только на ХХ съезде КПСС о нем стало более или менее известно». То же самое подтверждает высокопоставленный генерал МГБ П. Судоплатов, который по секрету узнал об арестах от одной сотрудницы аппарата Маленкова.[424] Любопытна такая деталь: в самый разгар арестов и репрессий ленинградцев «Правда» помещала на своих страницах письма Сталину от трудовых коллективов г. Ленинграда и области, которые сообщали о патриотических починах, клялись вождю в новых трудовых свершениях.[425] Полный информационный вакуум отличает «ленинградское дело» от аналогичных процессов второй половины 30-х годов, когда большая часть общества, настроенная против очередной партии «врагов», требовала немедленной и самой суровой расправы.

Сегодня о «ленинградском деле» написано немало. Со значительной долей достоверности установлен хронологический ряд событий, прояснены многие детали, но при этом меньше сделано в осмыслении причин случившейся трагедии. Многие исследователи в их объяснении делают акцент на неприязнь Сталина к Ленинграду, ленинградской парторганизации, где он постоянно еще со времен Зиновьева ощущал настроения оппозиционности своей личной власти, и что именно данную струну сталинской психологии сумел настроить на нужный лад тандем Берии-Маленкова. Конечно, учитывая циничность, коварство последних, а также патологическую подозрительность вождя, все это представляется объективным и справедливым. И все же снова зададимся вопросом — почему Сталин отрекся от ленинградской группы и вновь сделал своей опорой потесненных ранее фаворитов? По нашему мнению, ответ заключается не только в специфике личных качеств вождя и продуманности интриг Берии и Маленкова. Не нужно забывать, что те же Жданов, Кузнецов, Вознесенский являлись не менее подготовленными людьми для ведения сложных интриг и многоходовых аппаратных комбинаций. Непонятно другое и, пожалуй, самое главное — зачем Сталин, испытывая стойкую ненависть к северной столице, пошел на формирование ленинградской группы, доверив им высшие посты в партийно-государственной иерархии? Получается, что весной 1946 года его не беспокоили (или он просто не замечал) те возможные проблемы от ленинградских выдвиженцев, которые заставили его спустя всего три года принять решение об их устранении. Зная дальновидность и расчетливость Сталина, вряд ли можно это допустить.

Здесь мы подходим к одному принципиальному моменту: причины разрешения Сталиным конфликта между Берией-Маленковым с одной стороны и ленинградской группой — с другой, в пользу первых становятся более понятными если исходить, прежде всего, из характера и сферы деятельности этих двух основных кланов. Вспомним, чем занимались Жданов, Вознесенский, Косыгин — пропагандой и агитацией, культурой, государственным планированием, металлургией, легкой и текстильной промышленностью. Они выступали за смещение приоритетов хозяйственного развития в сторону группы «Б», разрабатывали новую программу партии, готовили XIX съезд, затем XIX Всесоюзную партийную конференцию и т. д. Совершенно разные направления работы и дела, зачастую очень далекие друг от друга. Вместе с тем, здесь есть и одно обстоятельство, сводящее все выше перечисленное к одному общему знаменателю — все это сугубо гражданская деятельность, связанная исключительно с гражданской жизнью советского общества. Но у Сталина в послевоенный период существовали иные приоритеты. Он был одержим идеей мирового господства, путях его достижения. Поэтому развитие военно-промышленного комплекса как главного условия в этой борьбе становится для планов «вождя всех времен и народов» все более и более жизненной задачей. Хорошо известно, что его правой рукой в этом деле являлся Берия. Именно он курировал комитеты № 1, № 2, № 3 (по созданию атомной бомбы, реактивных ракет, радиолокационных систем) на базе которых затем будут сформированы основные министерства отечественного ВПК. За Берией в эти годы стояли главные действующие организаторы, руководители «оборонки» и он выражал интересы этого «монстра», растущего не по дням, а по часам. Стратегическим союзником Берии по аппарату ЦК и Совмину являлся Маленков. Иными словами, этот тандем в 1948-49 годах занимался и обеспечивал то, что тогда более всего отвечало устремлениям и замыслам вождя. Тот, кто отвечал за ВПК, а фактически за инструмент достижения его амбициозных идей, оказался намного нужнее готовивших съезды, конференции, программы. Вот именно на этой основе развертывались интриги Берии-Маленкова по дискредитации ленинградской группы в глазах Сталина, разыгрывалась карта оппозиционности Ленинграда центру, ненадежность его кадров, но это уже было вторичным.

Падение ленинградской группы существенно изменило расклад сил на вершине партийно-государственной иерархии. В этом смысле можно говорить и об еще одном важном последствии разрешения этого конфликта. Речь идет о начавшемся отстранении «старой гвардии» от реальных властных рычагов. Именно с 1949 года ветераны политбюро, на которых все меньше опирался Сталин, все больше оказываются не у дел, на второстепенных ролях. Эти процессы, вызревавшие давно, набрали силу именно в ходе падения ленинградской группы. Здесь важно подчеркнуть, что Молотов, Микоян, Андреев ориентировались на нее, выступая союзниками по многим вопросам. Молотовым было установлено тесное сотрудничество с Вознесенским, который даже замещал его в Совете Министров во время зарубежных командировок. Микояна связывали родственные отношения с Кузнецовым.

Ослабление ленинградской группы сразу же отразилось на позициях «старой гвардии». Особенно заметно это сказалось на положении Молотова как наиболее значимой фигуры ближайшего сталинского окружения, долгожителя политбюро. Уже к концу 1948 года между ним и вождем чувствовалось напряжение.[426] Как известно, в этот период был дан ход делу П. Жемчужиной — жены Молотова, которую обвинили в поддержании длительных и близких отношений с еврейскими националистами, подозреваемыми в шпионаже, участии в похоронах Михоэлса, посещении московской синагоги и т. д. 4 марта 1949 года, одновременно с Вознесенским, Молотов освобождается от обязанностей министра иностранных дел,[427] после чего его положение во власти можно квалифицировать как более чем странное. Оставив его в должности заместителя председателя Совета Министров, Сталин поручил ему заниматься совершенно отличным от внешней политики делом. 6 апреля политбюро утверждает Молотова председателем Бюро по металлургии и геологии при СМ, но уже в июле его освобождают от этой работы, обязав наблюдать за МИДом, где на посту министра находился Вышинский, абсолютно не нуждавшийся в Молотове. 13 февраля 1953 года произошло еще одно неожиданное назначение: Молотов возглавил только что сформированное Бюро по транспорту и связи при СМ, которое ведало министерствами путей сообщения, морфлота, речфлота и связи.[428] С июля 1949 года Молотов все реже значится среди посетителей кремлевского кабинета Сталина.[429]

Оттеснение от властных рычагов других ветеранов, в отличие от Молотова, считавшегося вторым человеком после Сталина, происходило более спокойно, без резкостей, однако от этого не стало менее реальным. Микояна освободили от обязанностей министра внешней торговли СССР. Такой сугубо военный человек как Ворошилов находился на должности председателя Бюро по культуре и здравоохранению при СМ и, видимо в качестве компенсации, курировал добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Каганович занимал далеко не самый важный пост председателя Госснаба СССР. Председатель Совета по делам колхозов при СМ Андреев вообще практически был забыт Сталиным, который не принимал его с февраля 1947 года, т. е. с момента проведения пленума ЦК ВКП(б) по вопросам сельского хозяйства, где с главным докладом выступал Андреев.

Падение ленинградской группы и ослабление ветеранов открыло дорогу на вершину власти руководителю Компартии Украины Н. Хрущеву. После празднования 70-летнего юбилея Сталина, Хрущев утверждается секретарем ЦК ВКП(б) и одновременно секретарем московской парторганизации. Решение Сталина о его переводе в столицу не в последнюю очередь обусловлено стараниями Маленкова, укреплявшего после чистки центральные органы своими людьми. В этом смысле он имел основания считать руководителя Украины своим сторонником. Маленков как секретарь ЦК до мая 1946 года курировал республиканские организации и не мог не соприкасаться с Хрущевым. Затем в 1947 году уже в качестве председателя Бюро по сельскому хозяйству при Совете Министров он тесно контактировал с крупным «знатоком» сельской экономики. Данные утверждения подкрепляются и хрущевскими мемуарами, где содержатся многочисленные свидетельства их взаимоотношений по самым различным вопросам. Хотя хрущевская интерпретация всех этих моментов «задним числом» резко отрицательная: он демонстрирует расположенность к Жданову и Вознесенскому и выражает осуждение деятельности не только Берии, но и Маленкова.

Тем не менее близость Хрущева именно к этой группе подтверждают эпизоды внутрипартийной борьбы тех лет. В частности, конфликт Хрущева и секретаря Курского обкома партии П. Доронина. Последний, пользуясь поддержкой лидеров ленинградской группы, начал активно пропагандировать такую форму организации труда в колхозах, как звено. Для пропаганды своих взглядов Доронину одному из первых предоставлялось слово на февральском (1947 г.) пленуме ЦК, в его распоряжении находились страницы центральной партийной печати.[430] Соперничество Хрущева с Дорониным приобрело острый характер на пленуме ЦК в феврале 1947 года, где украинский лидер, подвергнув критике взгляды курского коллеги, публично вызвал его на соревнование.[431] В содержательном плане суть разногласий заключалась в следующем: Хрущев считал оптимальной формой организации труда на селе бригаду. По его мнению, она как более крупное подразделение лучше состыковывалась с процессами механизации сельского хозяйства. Доронин же был убежден в эффективности звена как более мобильной структуры, позволяющей наиболее полно учитывать принцип заинтересованности, справедливости в оплате труда. В конечном счете, конфликт разрешился не на идейной основе. Падение ленинградской группы предопределило поражение Доронина, который лишился своего поста, а утверждение Хрущева секретарем ЦК поставило точку в содержательной части конфликта. В феврале 1950 года Оргбюро ЦК заслушало вопрос «О работе Курского обкома ВКП(б)», где подчеркнуло неудовлетворительное руководство сельским хозяйством, извращения в вопросах организации колхозного труда. Звучала критика Доронина и сменившего его на посту секретаря обкома Голубева за действия, направленные на ослабление колхозного строя. Среди их покровителей назывался еще функционировавший Андреев, на которого также возлагалась вина за вскрытые недостатки.[432] Разгром Курского обкома ВКП(б) стал первым результатом пребывания Хрущева в Москве в новом качестве.

Говоря о фигуре Хрущева, необходимо заметить, что его деятельность в последние годы сталинского правления по-прежнему остается недостаточно освещенной в литературе. Однако данный вопрос представляется крайне важным с точки зрения выяснения позиций Хрущева в руководстве страны, определения его политических устремлений как будущего лидера СССР. Выявленные материалы свидетельствуют о неоднозначности политического лица Хрущева, во многом не совпадающим с имиджем будущего архитектора «оттепели». Именно так можно охарактеризовать его инициативу о выселении крестьян из Украинской ССР. В письме к Сталину в январе 1948 года будущий реформатор излагал наболевшее: «Отдельные паразитические и преступные элементы присосались к колхозам, пользуются льготами, предоставленными колхозникам, но никакого участия в работе колхозов не принимают. Подобные элементы, используя колхозы как ширму, занимаются спекуляцией, воровством, самогоноварением и совершают другие преступления».[433] К письму прилагался проект постановления (вскоре принятого), где предлагалось предоставить собраниям колхозников право высылки «нежелательных элементов» на срок до 8 лет. Что из этого вышло на практике, хорошо видно из сообщения Генерального прокурора СССР Г. Сазонова секретарю ЦК Кузнецову. В письме приводились факты многочисленных нарушений в применении постановления: выселение лиц пенсионного возраста, семей, в которых были неработающие.[434] Но эти мелочи нисколько не смущали автора инициативы. На пленуме ЦК КП(б) Украины (25 мая 1948 г.) Хрущев заявлял: «Борьба за укрепление трудовой дисциплины в колхозах, за образцовую организацию труда должны все время находиться в центре внимания парторганизаций. Борясь с лодырями, со злостными нарушителями дисциплины, с паразитическими элементами, сельские коммунисты… расчищают путь для еще более успешного продвижения вперед по пути к коммунизму».[435] Начинание Хрущева по выселению крестьянства приобрело и всесоюзный размах. Украинский опыт решено использовать для укрепления трудовой дисциплины повсеместно: 2 июня 1948 года президиум Верховного Совета СССР принял указ, предусматривающий аналогичные действия в масштабах всей страны.[436]

Вообще, в поступках Хрущева в эти годы просматриваются те черты, которые станут неотъемлемыми характеристиками его политической натуры в послесталинскую эпоху. Прежде всего, речь идет о таких качествах, как поспешность в выдвижении всевозможных инициатив, скоропалительность в решении крупных хозяйственных дел, требующих тщательной проработки. Например, еще находясь на Украине, он организовал почин трудящихся Шполянского района Киевской области по выполнению «трехлетнего плана развития животноводства 1949–1951 гг. «за один год под девизом «шполянцы подчиняют себе время».[437] Комментарии здесь излишни.

Будучи на работе в Москве, Хрущев выдвинул глобальную идею укрупнения колхозов и создания т. н. «агрогородов». Ее корни уходили еще в период его работы на Украине, где в Киевской области была предпринята одна из первых попыток создания колхозного города. В конце 1949 года в селении Леськи прошел торжественный митинг, посвященный закладке такого города. Был установлен обелиск с надписью: «Вместо старых сел — Леськи, Талдыни, Худяки и Ломовате, которые отжили свой век, тут будет сооружен колхозный агрогород им. Сталина».[438] Увлеченный этой инициативой, Хрущев сформулировал планы создания «агрогородов» в масштабах всей страны. Свои мысли он изложил в статье, опубликованной «Правдой» 4 марта 1951 года. Они сводились к нецелесообразности существования мелких колхозов и деревень и необходимости их резкого укрупнения. На практике такие действия означали был насильственное переселение огромного количества людей в новые искусственно созданные образования, разрушение всей ткани деревенской жизни, и, в конечном счете, физическое уничтожение крестьянства как класса. Непродуманность последствий и авантюристичность этих мер были настолько очевидны, что уже 2 апреля 1951 года появилось закрытое письмо ЦК ВКП(б), осуждающее хрущевское новаторство. Сам автор направил покаянное письмо Сталину, где признавал ошибочность своих взглядов.[439]

Несмотря на этот промах, позиции Хрущева в руководстве партии в 1950-53 годах постепенно укреплялись. Конечно, в начале этого отрезка времени его влияние было несопоставимо с возможностями Берии или того же Маленкова, но сфера его деятельности расширялась и «вширь» и «вглубь», оставаясь, правда, в рамках партийного аппарата. В январе 1951 года Хрущев, будучи занятым в качестве руководителя Московской парторганизации, решением политбюро получает полномочия по наблюдению за «родным» ЦК КП(б) Украины. Здесь следует отметить, что параллельно происходило укрепление позиций Булганина, на котором никак не отразилось падение ленинградской группы. В феврале 1947 года он становится заместителем председателя СМ СССР, примерно через год выносится предложение о его переводе из состава кандидатов в члены политбюро. В феврале 1951 года Булганин утверждается председателем Бюро по военно-промышленным и военным вопросам при СМ, куда вошли крупнейшие организаторы советского ВПК и военачальники — Хруничев, Устинов, Юмашев, Василевский и др. фактически это означало серьезное ущемление положения Берии, впервые после устранения ленинградской группы. К тому же, утвержденный Сталиным порядок председательствования на президиуме Совмина, предусматривал следующую очередность — Булганин, Берия, Маленков, тогда как ранее в сентябре 1949 года порядок очередности был несколько иным — Берия, Булганин, Маленков, а также Каганович и Сабуров.[440] В результате в конфигурации власти в 1951-53 гг. начал зримо вырисовываться новый дуэт Булганина-Хрущева, которые состояли в хороших личных отношениях еще со времен довоенной работы в Москве (соответственно на постах председателя Моссовета и секретаря парторганизации). Нельзя не заметить, что по своему расположению в партийно-государственной иерархии этот союз во многом напоминал тандем Берии-Маленкова. Булганин становился одним из главных действующих лиц ВПК, Хрущев же приобретал сильные позиции в аппарате Центрального Комитета.

Интересы Берии и Маленкова (хотя он и председательствовал на оргбюро ЦК) в эти годы концентрировались главным образом в Правительстве СССР. Их позиции оставались прочными. Во всяком случае, усиление централизации в работе Совмина никак не отразилось на положении ближайших сталинских фаворитов. 7 апреля 1950 года образуется Бюро президиума СМ для сосредоточения в нем наиболее важных вопросов социально-экономической жизни. И уже через неделю после этого решения (15. 04. 1950 г.) Маленков входит в состав Бюро.[441] В марте 1951 года происходит ликвидация отраслевых Бюро Совмина: по топливной промышленности, по сельскому хозяйству и заготовкам, по транспорту и связи, по металлургии и геологии, по культуре. Все их функции переходили в Бюро президиума СМ, но при этом за Берией по-прежнему оставалось руководство спецкомитетами № 1, № 2, № 3, на что ему обязывалось «отдавать половину своего рабочего времени».[442]

Направленность интересов Берии и Маленкова на правительство далеко не случайность. Роль Совета Министров СССР в общей системе власти после войны была необычайно высока. Именно здесь сосредотачивалось все реальное и оперативное управление экономикой, хозяйством страны, социальной сферой. В этом состояло сталинское видение властного устройства. Как свидетельствует венгерский лидер послевоенных лет М. Ракоши, Сталин подчеркивал: «Товарищи забывают, что коммунистическая партия, какой бы они ни была популярной, является лишь маленькой частичкой народа. Подавляющее большинство населения, народ считает своим представительным органом правительство, поскольку оно избрано депутатами, за которых голосовал народ».[443] Политбюро, как уже говорилось, не отличалось в те годы оперативностью работы, практически не собиралось. Его заменили различного рода совещания, встречи у Сталина тех или иных членов высшего руководства страны. Впоследствии Хрущев с возмущением говорил о второстепенной роли партии в послевоенной властной иерархии, когда практически вся работа партийных комитетов сводилась к поддержке и проведению в жизнь распоряжений Совмина и министерств. Хрущев подчеркивал: «…13 лет съезд партии не собирали, 8 лет пленум не собирали и как могли 20 лет политбюро не собирать? Мы-то члены политбюро знаем, как оно работало, нам-то известно. В два часа ночи поднимали и говорили, что вот такие-то вопросы надо решить. Приезжали, нас спрашивали: покушать хотите? А какая еда в два часа ночи. Ну поели, теперь расходитесь. Это было заседание политбюро. Вот как было».[444]

Принятие решения о проведении XIX съезда партии знаменовало собой новый этап в жизни правящей элиты, отличающейся своим внутренним содержанием и своей логикой.[445] В партийно-государственной политике в 1952 году утверждались и выходили на первый план новые акценты. Они связаны с формированием и повсеместным внедрением в практику цельной концепции развертывания критики и самокритики. Данная тема всегда неизменно присутствовала в официальном лексиконе советской пропаганды, давно став во многом ритуальной, но в преддверии Х1Х съезда эти вопросы приобрели необычайную остроту, превратившись в самую главную повседневную задачу всей партии и всего общества. Для начала этой широкомасштабной кампании Сталиным была выбрана компартия Грузии, что уже само по себе не могло не вызвать значительной доли удивления. В ноябре 1951 года в Грузии прошло разоблачение антипартийной группы Баремия. Как сообщалось, она намеревалась захватить власть в республике и подготовить ликвидацию советского строя, рассчитывая при этом на помощь зарубежных империалистов. Однако ликвидация этой группы еще не ставила точку в данном деле. Политбюро было обеспокоено медленным исправлением ошибок по нейтрализации последствий вражеских действий, сохранением на руководящих постах в грузинской парторганизации сторонников разоблаченной группы.

В силу этих причин политбюро ЦК посчитало нужным внести на повестку дня вопрос «О положении дел в компартии Грузии», для чего члены бюро ЦК КП(б) Грузии вызывались в Москву. Состоявшаяся на заседании дискуссия следующим образом определяла и раскрывала сложившуюся ситуацию: «В Грузии продолжает оставаться неблагополучное положение дел с внутрипартийной демократией. Самокритика в грузинской парторганизации, как и критика снизу со стороны рядовых членов партии, как правило, не практикуется и не пользуется почетом… Более того, в Грузии имеют место факты гонения на людей, вскрывающих недостатки в работе ЦК КП Грузии, господствует обстановка благодушия и парадного благополучия, имеет место упоение хозяйственными успехами и забвение того, что хозяйственные успехи имеют и теневую сторону, влекут за собою некритическое отношение к недостаткам в работе, вносят обывательскую успокоенность и порождают политическую слепоту. Кроме того, ЦК КП Грузии плохо связан с местами, с массами рабочих и крестьян. Руководители ЦК И СМ республики мало бывают в местных организациях, на предприятиях, колхозах, а если и бывают, то проездом. Выяснилось также, что в ЦК КП Грузии, по вине бюро ЦК и прежде всего т. Чарквиани, предано забвению важнейшее указание Ленина о том, что основу организации большевистского руководства составляет правильный подбор кадров и проверка исполнения решений… Выяснилось даже, что ЦК КП Грузии редко созывает пленумы ЦК, плохо организует работу ЦК Грузии, не рассылает членам ЦК протоколов бюро ЦК, вследствие чего члены ЦК оказываются даже неосведомленными о партийных решениях по важнейшим вопросам, что является совершенно ненормальным».[446]

Мы специально подробно остановились на этом документе, так как здесь фактически в полном объеме сформулирован формат кампании по развертыванию критики и самокритики, внутрипартийной демократии, которая в мае-октябре 1952 год станет доминантой в жизни всей партии и общества в целом. Концентрировано здесь определены и названы конкретные направления предстоящей широкомасштабной кампании — борьба с зажимом критики, с обстановкой успокоенности, укрепление связей с массами, проверка исполнения. Все эти взаимозависимые вещи подводились к главной задаче — подбору кадров. Иными словами, речь шла о формировании механизма осуществления кадровой политики, основанной на постоянном и тотальном давлении на партийно-государственный аппарат, когда ответственный работник любого уровня не мог быть застрахован от обвинений и нападок. Важно подчеркнуть и другое: от грузинской парторганизации требовалось то, чего уже давно не наблюдалось в деятельности самих центральных органов, где не созывались пленумы, бездействовало политбюро ЦК. Не случайно для старта масштабной кампании была выбрана именно грузинская компартия и ее лидер Чарквиани — ближайший соратник Берии, находившийся под его покровительством и считавшийся «неприкасаемым». Решением политбюро ЦК за все вышеперечисленные недостатки Чарквиани был снят со своего поста, который он принял из рук Берии в конце 1938 года. Тем самым сразу задавалась высокая планка намечаемой кампании, при этом бросалась тень и на могущественного Берию. Лидером грузинской компартии становился его давний недоброжелатель, руководитель Кутаисской организации Мгеладзе.[447]

Апробированная на грузинской почве, кампания по развитию внутрипартийной демократии стартовала по всей стране, трансформируя звучавшие ранее ритуальные заклинания о пользе критики и самокритики в реальную политическую силу. Развернутая кампания затронула все без исключения регионы Советского Союза. Об этом со всей определенностью свидетельствуют материалы, публикуемые газетой «Правда». Главный пропагандистский рупор из номера в номер ратовал за принципы демократического централизма, за борьбу с бюрократизмом, необходимость критического отношения к работе. Требовал со всей строгостью наказывать лиц, виновных в зажиме критики и преследующих коммунистов, сигнализирующих о недостатках. И это были не просто слова: многие руководящие работники лишились своих постов в ходе развернувшейся кампании. К примеру, 26 июля 1952 года секретариат ЦК принял постановление «О фактах зажима критики в партийной организации Железнодорожного района г. Ростова». За антипартийную деятельность, выразившуюся в преследовании за критику и провокациях в целях обмана партии, руководство районной парторганизации (четыре человека) было исключено из рядов ВКП(б). Прокуратуре СССР поручалось привлечь их к судебной ответственности, а секретарю Ростовского обкома объявлялся строгий выговор.[448] В той же Грузии, откуда кампания брала свое начало, в течение 1952 года было заменено 427 секретарей горкомов, райкомов, заведующих отделами.[449] Под шквалом критики оказались не только партийные структуры, но и государственные органы: только за август 1952 года Секретариат ЦК рассмотрел вопрос «О недостатках в деле подбора, расстановки и воспитания кадров» применительно к четырем общесоюзным ведомствам — Министерству вооружений, авиационной промышленности, судостроительной промышленности и связи. Здесь также в полном объеме воспроизводились обвинения в бюрократическом стиле работы, плохой проверке исполнения решений со стороны руководителей министерств.[450]

С опубликованием проекта нового Устава партии дискуссии о развертывании демократических принципов перешли в русло его обсуждения. С этой целью «Правда» открыла постоянную рубрику, где помещались поступившие отклики на текст Устава. Коммунистами высказывалось немало замечаний, направленных на демократизацию внутри партийной жизни. Предлагалось сделать открытыми для всех членов партии данного города или района собрания актива, привлекать к ответственности вплоть до исключения из партии за преследование работников печати (т. е. журналистов), не выдвигать секретарями крайкома, обкома, горкома и райкома тех, кто на выборах парткомитетов в ходе собраний или конференций не получил 2/3 голосов.[451] Сильные возражения при обсуждении проекта Устава вызвало изменение названия партии из Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) в Коммунистическую партию Советского Союза. Многих не удовлетворила предложенная мотивировка о том, что наименование КПСС является более точным, так как находится в большем соответствии в наименованием государственных органов СССР. В Центральный Комитет поступали письма в резким несогласием против данного положения Устава. Так, Павлов (г. Москва) писал: «Категорически возражаю против наименования — Коммунистическая партия Советского Союза. Причина: в жизни мы не называли нашу партию полным наименованием… По этой традиции и новое наименование будем называть сокращенно КПСС. Одно звучание эс-эс противно каждому советскому человеку, как напоминающее о немецкой фашистской организации «СС», а сокращенное КП — на военном языке означает командный пункт».[452] Были и другие, менее эмоциональные, но более содержательные аргументы, как, например, письмо Владыкина (Удмуртская АССР), где подчеркивалось: «Слово большевик я прошу сохранить из-за того, что оно сразу как-то напоминает об исторических моментах борьбы и работы нашей партии, воодушевляет коммуниста, как-то морально и психологически действует… Кроме всего этого я считаю, что наша коммунистическая партия большевиков есть ведущая партия во всем мире и вот эту ведущую роль чем-то надо оттенить и мне кажется, вот это-то слово большевик сразу выделяет нашу партию от остальных коммунистических партий мира, к тому же слово большевик имело бы большое значение для молодежи и для вступающих».[453]

Масштабная кампания по оживлению внутрипартийной жизни достигла своего апогея на Х1Х съезде КПСС. Буквально все ораторы партийного форума делали основой своих выступлений данную тему. Сменяя один другого, делегаты съезда повторяли как заклинание — развернуть решительную борьбу с теми, кто тормозит развитие критики и самокритики, не право, а обязанность коммуниста сообщать в вышестоящие инстанции о недостатках в работе и т. д. В этом смысле интересные наблюдения сделал Поскребышев: «Критику и самокритику не уважают лишь люди с нечистой совестью, это либо нарушители партийной и государственной дисциплины, либо презренные трусы, либо жалкие обыватели, недостойные носить высокое звание члена партии».[454]

Удивительно, но факт — самым некритичным человеком, присутствующим на Х1Х съезде КПСС, был… сам Сталин. К такому выводу приводит сделанная им накануне съезда правка проекта Отчетного доклада ЦК, озвученного Маленковым. Изучение архивных документов показало, что Сталин, редактируя отчетный доклад, всячески пытался смягчить в тексте многие места, ослабить некоторые формулировки, снять острые моменты. Вот несколько выдержек из документов (текст дается по проекту доклада Маленкова, в скобках указана правка Сталина):[455]

«министерства недополучают большое (Ст. — известное) количество продукции».

«…имеют место многочисленные (вычеркнуто) факты поставки потребителю недоброкачественных изделий и товаров».

«нельзя мириться с такими крупными (вычеркнуто) недостатками в работе промышленности».

«на предприятиях и особенно на стройках все еще велика (Ст. — имеется) текучесть рабочих».

«Далее, надо признать, что все еще имеют место факты преступного расхищения и растаскивания (Ст. — разбазаривания) колхозного добра, захвата колхозных земель (вычеркнуто).

«появилось много (Ст. — немало) работников, которые забывают…»

Изучение документа выявило вещи более серьезные, чем просто техническая правка. Сталин произвел в докладе Маленкова вставки принципиального характера. Например, им вписано известное заявление Маленкова о решении в СССР зерновой проблемы. Вот оно: «Таким образом, зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой и серьезной проблемой, решена с успехом, решена окончательно и бесповоротно».[456]

Но все эти детали не были известны тогда делегатам съезда, которые в течение его работы с нетерпением ждали выступления вождя. Как известно, он выступил с краткой речью, сказав по сути несколько общих фраз жаждавшей его слышать аудитории. Это хорошо передано в воспоминаниях Шепилова: «Весь зал поднялся как наэлектризованный. Громовые овации сотрясали здание дворца. Стоя на трибуне, Сталин внешне безучастно смотрел в пространство. По его лицу нельзя было определить, какие чувства испытывал в этот момент диктатор… Пару раз он поднимал руку, как бы прося аудиторию позволить ему начать говорить. В эти моменты овации удесятерялись».[457]

На XIX съезде КПСС было принято решение о значительном увеличении состава Политбюро, преобразованного теперь в Президиум ЦК. В его состав, избранный съездом, вошли 25 членов и 11 кандидатов. Такого большого количества Политбюро не насчитывало еще никогда. Вскоре Сталин образовал неуставной орган — Бюро Президиума ЦК (во многом, по аналогии с Бюро Президиума Совмина), в который не включил Молотова и Микояна. Вспоминая об этих переменах, Хрущев отмечал, что «Президиум фактически не собирался, все вопросы решало Бюро».[458]

Немало вопросов вызывает согласование кандидатур для включения в состав Президиума и Бюро. Среди них было немало новых людей, что, вне всякого сомнения, отражало серьезные намерения Сталина по кардинальному обновлению правящей верхушки. Как отмечал в своих мемуарах Хрущев: «Я и другие прежние члены Политбюро были удивлены, как и с кем составлялся этот список? Ведь Сталин не знал этих людей, кто же ему помогал? Я и сейчас толком не знаю».[459] Утверждение Хрущева о том, что Сталин не знал этих людей, верно лишь отчасти. Сопоставление списочного состава нового президиума с данными журналов посетителей кремлевского кабинета вождя позволяет установить: Сталин действительно плохо знал только 12 человек (т. е. ровно 1/3 президиума), которых принимал всего 2–3 раза в жизни или до Х1Х съезда не видел вообще (как А. Аристова, Л. Мельникова, Д. Чеснокова, Л. Брежнева, Н. Игнатова, А. Пузанова). Все остальные, судя по журналам приема, должны быть ему хорошо известны или, по крайней мере, знакомы.[460]

В фонде Маленкова имеется черновой набросок состава высших органов партии, которые предполагалось создать в ходе работы съезда. В списке намеченных кандидатур в состав ЦК знак вопроса был поставлен (безусловно, по инициативе Сталина) напротив фамилий А. Н. Косыгина, П. К. Пономаренко, М. А. Суслова, а также В. М. Андрианова, А. Б. Аристова, Л. И. Брежнева, А. Я. Вышинского, С. Д. Игнатьева, В. В. Кузнецова, Н. А. Михайлова, Н. С. Патоличева. Вычеркнуты были две фамилии — Микоян и Молотов.[461]

В другом документе из этого фонда приводятся наметки персонального состава Президиума ЦК. Знаком «+» здесь были отмечены фамилии, которые либо не вызывали никаких дополнительных вопросов у Сталина, либо должны были составить в будущем «руководящую группу» членов Президиума: Сталин, Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Хрущев и Сабуров.[462] Все секретари ЦК должны были являться членами или кандидатами в члены Президиума ЦК.

Весьма интересно и распределение обязанностей между членами Президиума ЦК, утвержденное на его заседании 18 октября 1952 г. Были созданы три постоянные комиссии при Президиуме.

Комиссию по внешним делам возглавил Маленков, а в ее состав были включены Брежнев, Вышинский, Игнатьев С. Д., Каганович, Кузнецов В. В., Кумыкин, Куусинен, Михайлов Н. А., Молотов, Павлов В. Н. (ему отводилась роль секретаря комиссии), Первухин, Пономарев, Поскребышев и Суслов.

Во главе комиссии по вопросам обороны был поставлен Булганин, а в ее состав вошли Берия, Василевский, Ворошилов, Громов Г. П. (предполагавшийся секретарем комиссии), Захаров С. Е., Каганович, Кузнецов Н. Г., Малышев В. А., Первухин М. Г., сабуров М. З.

Комиссию по идеологическим вопросам возглавил Д. Т. Шепилов. В ее состав были включены Румянцев А. М., Суслов М. А., Чесноков Д. И., Юдин П. Ф. (для которого Маленковым было дано специальное поручение по осуществлению контроля за работой идеологических журналов).[463]

На этом же заседании были еще более ослаблены позиции Молотова, Микояна и Булганина. Молотов был освобожден «от наблюдения за работой МИД СССР», а это наблюдение было передано теперь постоянной комиссии по внешним делам (которую, напомним, теперь возглавлял Маленков). Микоян был лишен обязанностей куратора министерства внешней торговли и министерства торговли СССР (этот участок также переходил теперь к Маленкову как председателю комиссии по внешним делам). Булганин же был лишен контроля над работой военного и военно-морского министерств, так как контроль над этим участком переходил к комиссии, где он хоть и был председателем, но вряд ли мог решить что-либо без одобрения Берии.[464]

Одновременно, по инициативе Маленкова, был создан «единый орган по изучению и распределению партийных и советских кадров» при Секретариате ЦК, где главную роль играл он сам. Это давало ему в руки контроль над кадрами не только партии, но и государства.

Между секретарями ЦК обязанности оказались теперь распределены следующим образом: Н. М. Пегов отвечал за работу с кадрами; А. Б. Аристов — осуществлял контроль за работой ЦК КП союзных республик, обкомов и крайкомов партии; Н. А. Михайлову было поручено руководство работой в области пропаганды и агитации; Л. И. Брежневу — наблюдение за деятельностью Главных политуправлений военного и военно-морского министерств; М. А. Суслов, Н. Г. Игнатов, П. К. Пономаренко оставались «разъездными» секретарями ЦК, выезжавшими по поручению руководства в регионы (а, по сути, не имевшие никаких непосредственных обязанностей).[465]

Кроме того, был создан Секретариат Президиума ЦК КПСС во главе с А. Н. Поскребышевым, который непосредственно уже тогда замыкался на Маленкова. Пункт четвертый соответствующего постановления обязывал Секретариат ежедневно докладывать Сталину или Маленкову о важнейших вопросах, поднятых в письмах, направленных в ЦК. В составе Секретариата предполагалось иметь шесть секторов: 1-й — общий; 2-й — архив Сталина и Президиума ЦК; 3-й — бывший архив Коминтерна; 4-й — шифровальный; 5-й — письма на имя Сталина; 6-й — хозяйственный. Фактически это было «государство в государстве», имевшее возможность реально управлять всем аппаратом ЦК.[466]

Завершив организационные вопросы, Сталин вновь через два дня (20 октября) собрал членов нового президиума. На этот раз он выступил перед ними с содержательной речью, где озвучил немало интересных моментов. Их смысл представляется возможным воспроизвести в самых общих чертах по записям Шепилова. Сталин выразил неудовлетворение уровнем и качеством партийно-государственной работы, узким кругозором и недостаточной квалификацией имеющихся кадров. Он потребовал серьезного изучения международных проблем, истории развития мировой экономики и сельского хозяйства в частности, для чего необходимо иметь образованных людей со знанием основных мировых языков. Смелее обращаться к вопросам внешней политики, помня, что СССР является мировой державой, не ждать указаний сверху. Сталин потребовал серьезно поднять идеологическую работу, усилить состав редколлегии журнала «Большевик», оказать помощь журналам «Вопросы философии», «Вопросы истории», «Вопросы экономики», покончив с практикой перепечатки в них постановлений партии и правительства и их пустым комментаторством. Все эти мысли произвели сильное впечатление на участников встречи.[467]

Ситуация стала еще более стремительно развиваться после 1 декабря 1952 г., когда состоялось расширенное заседание Президиума ЦК КПСС (иногда его называют Пленумом ЦК). В настоящее время в архивах (включая и АПРФ) не обнаружены документы с материалами этого заседания. О них лишь упоминает в своих дневниках В. А. Малышев, который пишет о том, что речь Сталина на заседании носила программный характер. Он не просто обрушился с резкой критикой на «американский империализм» и его «сионистских пособников», но и потребовал очередной перестройки органов государственной безопасности, на которые возложил ответственность за негативные стороны жизни общества. Были вновь заклеймены Молотов и Микоян.

О характере принятых на заседании решений известно также из составленной по итогам его работы Записки (от 4 декабря 1952 г.).[468] В документе отмечалось, что партия «слишком доверяла и плохо контролировала работу Министерства госбезопасности и его органов». Особый акцент делался на то, что «обкомы, крайкомы партии и ЦК компартий союзных республик неправильно считают себя свободными от контроля за работой органов государственной безопасности и не вникают глубоко в существо работы этих органов».[469] Весьма знаменательным фактом было и то, что авторы документа критиковали партийные организации системы МГБ как в центре, так и на местах за то, что они «не вскрывают недостатков в работе органов МГБ, зачастую поют дифирамбы руководству».[470] Такая постановка вопроса прямо вела к усилению доносительства и новой волне репрессий в самих органах МГБ, так как в постановлении требовалось «обеспечить развертывание критики и самокритики в организациях, своевременно сообщать руководящим партийным органам вплоть до ЦК КПСС о недостатках в работе министерств, управлений и отдельных работников».[471] Для этого предлагалось установить впредь такой порядок, чтобы секретари парторганизаций республиканских министерств, областных и краевых управлений МГБ утверждались обкомами, крайкомами, ЦК компартий союзных республик, а секретари партийных комитетов центрального аппарата МГБ СССР — ЦК КПСС.

Метаморфозы этого документа поразительны. Сталин пытался использовать его для усиления и без того, казалось, полного личного контроля над органами госбезопасности. Берия, спустя три месяца использовал основные положения этого документа при создании объединенного МВД, во главе которого он стал. Маленков в июле 1953 г. включил его основные положения в свой доклад на пленуме ЦК, развенчавшим Берию. Наконец, уже в 1954 г. Хрущев использовал это постановление как отправное при создании КГБ и объяснении необходимости контроля партийного аппарата (который он тогда возглавлял) над деятельностью органов госбезопасности.

После заседания Президиума ЦК 1 декабря 1952 г. был ускорен ряд мер органов госбезопасности по так называемому «мингрельскому делу», за которым вырисовывалась фигура «главного мингрела» — Берии. В «подвешенном состоянии» оказались и другие члены высшего руководства. Начались аресты по «делу врачей». Их справедливо полагали одним из звеньев в готовящейся Сталиным акции по смещению Берии. Более того, по сложившейся практике, при оперативной разработке членов высшего партийного руководства фамилии разрабатываемых не печатались, а вписывались самим министром (или, в зависимости от характера документа, другим ответственным лицом) от руки в готовый текст. Печатать фамилии этих руководителей в документах МГБ начинали лишь тогда, когда вопрос о его предстоящем аресте был уже решен наверху. По данным В. П. Наумова, в оперативных документах МГБ уже во второй половине 1952 г. фигурировали фамилии Молотова, Микояна и Берии.

Значение заседания Президиума ЦК, состоявшегося в день убийства Кирова (1 декабря), имеет определяющее значение для последних трех месяцев жизни вождя. Именно здесь было объявлено о т. н. «деле врачей». В выступлениях руководства МГБ оглашались материалы, касающиеся этого вопроса. Как известно, сообщение по данному делу публиковалось в «Правде» 13 января 1953 года под заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Среди жертв врачей назывались видные деятели партии и государства: А. Жданов, А. Щербаков, А. Горький, В. Куйбышев, В. Менжинский. «Красной нитью» этого сообщения был вывод о повышении бдительности и борьбе с ротозейством. С этого момента данная тема вводится в активный политический оборот.[472]«Правда» помещает письма трудящихся, адресованные Л. Тимашук, проявившей ту самую бдительность и разоблачившую врагов в медицине. Вот выдержка из одного из них: «Все — стар и млад, если бы было возможно иметь Ваш портрет, поставили бы его на самое дорогое место в рамке, в семейном альбоме».[473]

История шпиономании, замешанная на изрядной порции антисемитизма, захлестнула советское общество первой половины 1953 года. В информации ЦК КПСС об откликах на сообщение об аресте врачей-вредителей говорилось о повсеместных требованиях увольнять евреев, в школах создавалась нетерпимая атмосфера вокруг учащихся еврейской национальности, люди отказывались посещать врачей-евреев.[474] Волна шпиономании, поднятая властями, была настолько сильна, что продолжилась и после смерти Сталина. В этом смысле не случайно, что арестованный в июне 1953 года Берия был объявлен не кем-нибудь, а иностранным шпионом, агентом западных спецслужб. В существовавшей обстановке массовой истерии и поиска врагов, возникшей после «дела врачей», по-другому быть не могло. Несомненно, волна шпиономании была инспирирована самим Сталиным. По всей видимости, это можно квалифицировать как начало конкретных действий по физическому устранению его многолетних соратников по власти — Молотова, Микояна, Ворошилова, Берии и не только. Их смена, возведенная Сталиным в президиум ЦК, могла занять место ветеранов в любой момент.

Как показывают документы, радикальные кадровые решения могли последовать уже в первые дни марта. Во всяком случае, журнал посетителей кабинета Сталина 2 марта 1953 г. зафиксировал последних его посетителей перед началом болезни. Ими стали неизменный спутник падения высших партийных чиновников председатель Комитета партийного контроля Шкирятов (причем дважды), секретарь ЦК Суслов и заместитель председателя СМ СССР М. Г. Первухин (введенный 30 августа 1952 г. в состав Бюро Президиума Совета Министров). Показательно, что Берия и Маленков последний раз перед болезнью посетили кабинет Сталина лишь 17 января, а Молотов вообще лишь 1 октября 1952 г.

Все это говорит о том, что смерть Сталина пришлась как нельзя более кстати многим членам Президиума ЦК. И это вновь ставит вопрос о необходимости внимательного изучения обстоятельств внезапной болезни и смерти Сталина. Сегодня не кажутся абсолютно нелепыми и безосновательными утверждения А. Авторханова и других авторов о возможном убийстве вождя. Во всяком случае, к началу февраля Сталин не жаловался на здоровье, неплохо выглядел, был полон планов. Внезапный инсульт случился именно тогда, когда все лечащие врачи Сталина оказались под арестом, а начальник личной охраны генерал Власик — под следствием. Еще раньше, в мае 1951 г. были значительно сокращены расходы по Управлению охраны МГБ СССР (предложение исходило от Берии), а начальник личной охраны Сталина генерал Н. С. Власик снят со своей должности. Характерно, что информация о реальных злоупотреблениях Власика служебным положением имелась у Берии давно, но пущена в ход была лишь в нужный момент. О том, что Власик был снят по инициативе Берии, свидетельствуют не только воспоминания самого Власика, но и то, что в состав комиссии по расследованию поступившего на него «сигнала» был назначен именно Берия, а возглавил ее близкий ему Маленков. В сентябре 1952 г. по инициативе Берии П. И. Егоров был заменен на посту начальника Лечсанупра Кремля генерал-майором И. И. Купериным, работавшим начальником медико-санитарного отдела АХУ МГБ СССР и тесно связанным с Берией. Наконец, устранение от должности ближайшего помощника Сталина — А. Н. Поскребышева в канун смерти вождя также наводит на серьезные раздумья. По свидетельству дочери Поскребышева, при аресте ее отца тот произнес весьма знаменательную фразу: «Дни Сталина сочтены. Ему мало жить осталось».[475]

В личном фонде Сталина имеется фактически две истории болезни (д. 1482 — с 25 марта 1921 по 14 апреля 1952 гг. и д. 1483 — с 31 августа 1944 по 9 ноября (?!) 1953 гг.) и д. 1484 с советами о лечении и жалобами на неправильное лечение вождя (охватывающее период с 4 марта по 4 апреля 1953 г.). В этих важнейших документах обращают на себя внимание многочисленные подчистки, нехватка листов, измененная нумерация страниц. Относятся они к периоду, когда Сталина уже не было в живых.

Напомним, что вплоть до середины 40-х гг. серьезных заболеваний у вождя не зафиксировано. Лишь в начале 20-х гг. в ходе внутрипартийной борьбы у него на короткий срок была диагностирована неврастения. Суставный ревматизм левой руки имел еще более раннее происхождение (с 1885 г.) и давал о себе знать чаще всего после гриппа.

Болезнь, начавшаяся в ночь с 1 на 2 марта 1953 г. была диагностирована как нарушение мозгового кровообращения (инсульт). Она же указывалась и как непосредственная причина смерти в официальных документах, опубликованных после кончины Сталина. Однако в истории этой последней болезни с самого начала обращают на себя внимание неполадки вовсе не в головном мозге, а в желудке и печени. Врачи отмечали некие изменения мочи, которые консилиум расценил как результат нефросклероза. В первые часы после начала заболевания 2 и 3 марта отмечалось вздутие живота больного, а также рвота. Однако очистки кишечника решили не производить, чтобы «не беспокоить больного» (!?), а рвотную массу впервые за все годы наблюдения первого лица не отправили на специальную экспертизу (чтобы убедиться в отсутствии яда), как это было предусмотрено прежде. 4 марта врачи отмечали новую особенность — «печень выходит из-под ребер на 3 см». После относительно спокойного течения болезни, в 4. 55 утра 5 марта у больного появилась икота, в 8. 00 — кровавая рвота (данные об этом содержались в дневнике консилиума, но не нашли отражения в официальном бюллетене), а в 11. 20 — новые позывы на рвоту. Как отмечали специалисты, «состояние больного сразу резко ухудшилось. Лицо побледнело. Дыхание стало очень поверхностным, с длительными паузами». Пытаясь разобраться в причинах внезапно открывшейся кровавой рвоты, консилиум в 12. 00 пришел к выводу, что «она является результатом сосудисто-трофического поражения слизистой оболочки желудка, связанной с основным заболеванием». В проекте официального заключения консилиума врачей 5 марта, составленного сразу после смерти Сталина, говорилось, что непосредственной причиной его смерти стало внезапно возникшее желудочное кровотечение. Именно оно «способствовало возникновению повторных приступов коллапса, которые закончились смертью». Однако именно эта фраза, равно как и упоминания о кровавой рвоте и других симптомах, связанных с желудком и печенью, были вычеркнуты из окончательного варианта документа чьей-то рукой. В том, что ни один врач, и даже министр здравоохранения не мог взять на себя ответственность за такой шаг, сомневаться не приходится. Это могло быть лишь одно из высших лиц в государстве.

Патолого-анатомическое исследование тела Сталина показало, что ущерб, причиненный кровоизлиянием в мозг не так велик, как могло показаться: «В области полюса левой височной доли небольшой очаг кровоизлияния, диаметром 0,5 см…». Зато в желудке обнаружена «черного цвета жидкость». При вскрытии были обнаружены очаги кровоизлияния не только в желудке, но и в кишечнике.

Поскольку официальные бюллетени о состоянии здоровья генералиссимуса публиковались в открытой печати и горячо обсуждались, особенно среди специалистов-медиков, а в памяти у всех еще было «дело врачей», еще в период болезни Сталина в ЦК стали поступать советы о лечении вождя, а после его кончины — указания на неправильное лечение.

Так сотрудники Горьковского мединститута высказывали беспокойство в связи «с целесообразностью применения при высоком давлении и кровоизлиянии тонизирующих средств камфары и кофеина». Некий аноним обращал внимание именно на множественные кровоизлияния в сердечную мышцу и органы брюшной полости, в то время как «кровоизлияние в мозгу ограничилось подоболочечным и внутриузловым. В желудочках мозга кровоизлияния не было».

Самым обстоятельным было письмо врачей Е. Е. Филипповой, А. А. Никонова и Ф. Н. Евлахова, написанное 10 марта. В нем отмечалось, что назначение и подкожное впрыскивание 20 % камафарного масла при гипертонической болезни и кровоизлиянии в мозг губительно, опасно и ничем не оправдано, так как оно «повышая кровяное давление и усиливая сокращение мускулатуры сердца и сосудов, способно лишь выбросить кровь из сосудов головного мозга под мозговую оболочку», что и произошло. Они полагали неправильным и назначение больному кислорода, что вызвало охлаждение тела, спазмы и сокращение сосудов в легких, а это, в свою очередь, повышает кровяное давление и ведет к выбрасыванию крови из мозговых сосудов под мозговую оболочку. Авторы письма обвиняли в неправильном лечении «старых буржуазных профессоров» Тареева, Мясникова и Лукомского и требовали их к ответу. Понятное дело, что власти взяли врачей под защиту.

В то же время, вариант готовящегося покушения на Сталина находит отражение и в воспоминаниях его дочери Светланы. Она отмечает, что в феврале 1953 г. состоялся ее последний разговор с отцом по телефону, в котором он спросил ее о письме некоего Надирашвили, искавшего выход на Жукова или Ворошилова и имевшего некие компрометирующие материалы на Берия.[476] Светлана обращает внимание и на то, что несмотря на тяжелое состояние отца, высшие чины охраны не предпринимали ничего для оказания помощи Сталину, хотя даже без прихода врачей диагноз («удар») ему поставила даже подавальщица Мотя Бутузова.[477] Светлана Сталина утверждает, что некоторой информацией об участии отдельных членов руководства в устранении отца располагал ее брат Василий, который попытался поделиться своими идеями на этот счет с зарубежными корреспондентами и был именно за это арестован.[478]

Материалы истории болезни Сталина показывают, что в этот критический момент был почему-то изменен традиционный (и проходивший всегда под неусыпным надзором МГБ) порядок лечения главы государства. Особую и до конца не проясненную роль в эти дни сыграл вскоре бесследно пропавший ближайший подручный Берии — Хрусталев. Некоторое недоумение с точки зрения практической целесообразности вызывает установление Бюро Президиума ЦК КПСС «постоянного дежурства у т. Сталина членов бюро Президиума ЦК».[479]

На прямой вопрос Ф. Чуева о возможности отравления Сталина во время последней встречи с ним членов Политбюро за столом, Молотов позже отвечал: «Могло быть».[480] Более того, размышляя о первых месяцах после смерти Сталина, Молотов вспоминал о том, что Берия «на трибуне мавзолея 1 мая 1953 года делал такие намеки…», говоря: «Я всех вас спас».[481]

Наконец, в последний день жизни Сталина (причем именно в те часы, когда наметилось некоторое улучшение состояние его здоровья) «ближний круг» приступил к дележу власти. Это тема отдельного разговора, но она необычайно важна, так как речь идет о механизмах передачи власти. О том, как все проходило, говорил Молотов на январском Пленуме (1955 г.), подвергая критике Маленкова: «Смерть товарища Сталина. Мы стоим у постели больного человека, который умирает. Надо между собой поговорить, никто не говорит с нами. Здесь есть двое — Маленков и Берия. Мы сидим на втором этаже: я, Хрущев, Булганин, Ворошилов, Каганович, а они наверху. Они приносят готовые, сформулированные предложения, обращение ЦК, проекты Президиума Верховного Совета, состав Правительства, глава Правительства, Министерства, такие-то Министерства объединить и прочее. Все это принесено нам Берия и Маленковым». В фонде Маленкова сохранились черновые наброски состава высшего руководства страны. Согласно этим первоначальным планам, лишались своего былого веса в партии и правительстве именно те лица, которым наиболее доверял в последний период жизни Сталин, более того, те, кого он всячески выделял в эти месяцы: М. З. Сабуров, М. Г. Первухин и В. А. Малышев. Они должны были утратить посты заместителей Председателя Совета Министров и членов Бюро Президиума СМ СССР. Первухин должен был получить пост министра электростанций (позже, заметим, после своего падения с поста главы правительства на это место был назначен сам Маленков), а Малышев — министра транспортного и тяжелого машиностроения. Характерно, что утверждение этих проектов на совместном заседании высших партийных и государственных органов состоялось вечером 5 марта, когда Сталин еще был жив!

Для чего понадобилось Маленкову и Берии после нескольких лет подковерной борьбы за власть вновь возводить на ее вершины Молотова, Микояна, Кагановича и др.? Думается, главной причиной было именно то, что не знавшие всех перипетий этой борьбы миллионы советских людей по-прежнему видели едва ли не единственным преемником Сталина Молотова, а других старейших членов Политбюро — обязательным окружением любого нового лидера страны. Маленков и Берия справедливо опасались того, что страна может не поддержать иной расклад политических сил в высшем руководстве. И надо сказать, что опасались этого они, конечно, не без оснований — в адрес Молотова после смерти Сталина пришли сотни писем, в которых простые люди выражали недоумение по поводу того, что не он стал новым лидером страны. Кроме того, быстрая реабилитация врачей привела к тому, что в общественном сознании (обладавшим большой инерцией) она вызвала сомнение в правильности этого шага. Люди в письмах Молотову обвиняли Маленкова и Берию в «потворстве евреям» и т. п.

Так или иначе, смерть Сталина оказалась весьма кстати как для тех членов Президиума ЦК, кто возглавил бы списки новых «врагов народа» уже к лету 1953 г., так и для тех, кто уже явно заждался власти и стремился скорее получить ее, не дожидаясь возможной опалы.