"Таежный бродяга" - читать интересную книгу автора (Демин Михаил)КТО ТЫ? ОТКУДА ТЫ?Утром я пересчитал оставшиеся рубли. И понял, что за гостиницу мне уже не расплатиться. Снимая комнату, я предупредил, что пробуду здесь дней десять. Что ж, это время я, пожалуй, мог быть спокойным… Ну а потом? Когда срок истечет? Если я не раздобуду денег, не получу гонорар-то… Но об этом мне даже думать не хотелось. Разбитый, с головной болью, спустился я в ресторан (надо было похмелиться, поправиться) и заказал стакан водки — последний! И отбивную с горошком — тоже последнюю! Отныне с ресторанами приходилось проститься. И вообще — со всякими закусками и выпивками; начинается режим строжайшей экономии. С этого момента я вынужден был вести унылую нищенскую жизнь — приберегая и учитывая каждую копейку. Вот так я и дотянул — в унынии — до дня нашей встречи с Ириной. Она сказала: — Пока — все хорошо. Стихи одобрены, подписаны в печать — и уже в наборе. Я запланировала их на воскресный номер. Ну, а дальнейшее зависит не от меня; материалами, сданными в набор, распоряжается секретариат… Да вы это и сами знаете, что мне вас учить! — Конечно, — проговорил я, — знаю. Воскресный номер, это ведь — завтра? — Ну, да. Подождем, посмотрим. Надеюсь, никаких сюрпризов не будет. — Я тоже надеюсь. Хотя… Должен сказать, что сюрпризы — это моя специальность. Они на меня валятся всю жизнь. Беспрерывно. И нет мне от них отдыха… — Но если так, вы счастливый человек! — Как сказать, — усмехнулся я, — как сказать. Если бы сюрпризы были добрые… — Все равно. Неужели вы не понимаете — а еще романтик?! Ведь самое страшное, по-моему, жить монотонно, скучно; без сильных страстей, без перемен и неожиданностей. И опять я — сквозь табачный дым — уловил текучий и странный блеск ее глаз. Она курила, облокотясь о стол, держа папироску в кончиках пальцев. А я не курил! Не мог. Не имел папирос. В кармане у меня, правда, была насыпана махорка — мелко нарезанные, вонючие, табачные корешки. Это был самый дешевый сорт табака. Самый плебейский! И демонстрировать его перед работниками газеты я сейчас не хотел. И был прав, по-своему. Для приезжего москвича, столичного поэта, такая деталь была бы весьма странной. Я страдал и томился. Но и попросить у нее папироску я тоже не решался; безотчетно стеснялся чего-то. Ах, как портит нас нищета, как она нас приземляет! Что бы мы ни делали и ни говорили, мы не можем о ней забыть ни на миг. Невольно впадаем в фальшь, переполняемся комплексами, перестаем воспринимать вещи просто… Дверь кабинета растворилась: заглянул, поблескивая очками, Лева. Он был теперь подтянут, деловит — и ничем не напоминал того, вчерашнего, выпивоху и ерника. Он тоже — курил! Какую-то сладкую сигарету. И небрежно посасывая ее, улыбнулся, стоя в дверях: — Ирина, вы чего тут застряли? Перерыв! Я в буфет бегу… Занимать для вас очередь? Меня Лева словно бы и не узнал. Кивнул мне вежливо и суховато и больше уже не смотрел в мою сторону. — Займите, — сказала Ирина. — Это очень мило, что вы так заботливы. И потом — поворачиваясь ко мне: — Пойдемте с нами, а? Вы ведь никуда не торопитесь? — Вот как раз — тороплюсь, — возразил я. — Занят, понимаете ли. — И поднялся поспешно. — Благодарю. Как-нибудь потом. В коридоре я простился с ними и пошагал к выходу. — Но вдруг Ирина окликнула меня. И подойдя вплотную, проговорила, понижая голос: — Ну, а вечером — вы тоже заняты? — Да вроде бы нет… — Тогда приходите ко мне ужинать. — Не знаю, — забормотал я, — стоит ли? Как-то неловко… При чем здесь ужин? — Как, то есть, при чем? — сказала она, внимательно разглядывая меня. — Ужин — дело хорошее… Посидим, поболтаем, проведем вечер… Договорились? — Н — ну что ж, — сказал я, — ладно. Она сейчас же извлекла из сумочки блокнот — что-то чиркнула там. И протянула мне вырванную страницу: — Вот адрес. Значит, к девяти… Буду ждать! Дом, в котором жила Ирина, был велик и напоминал муравейник; тут были длинные, путаные коридоры, множество дверей и беспрерывно снующие повсюду люди. — Шумное у вас, Ирочка, жилище, — сказал я ей. — За одной дверью поют, за другой плачут. А где-то, слышно, целый оркестр грохочет. — Так ведь это же — актерское общежитие, — пояснила она с улыбкой. — У меня муж — артист. Работает в городском драмтеатре. Ну и вот… Публика, конечно, здесь своеобразная. Я сразу уловил, отметил слово «муж». И оно меня задело вдруг — ужалило болезненно… Почему? И тут же я сказал себе мысленно: осторожно! Без глупостей! Не начинай новой истории, хватит с тебя старых… Думай об ужине — и забудь обо всем другом. Ирина ввела меня в столовую. И я действительно отвлекся, забыл обо всем; увидел накрытый стол. Он был хорошо накрыт, обильно, — сплошь уставлен бутылками и блюдами… — Сейчас, между прочим, я одна, — продолжала Ирина. — Муж в отъезде, на гастролях. И детей тоже нет — они в деревне. Так что вся семья в разгоне! — Так у вас еще — и дети? — А как же. Двое! — Поздравляю, — пробормотал я кисло. — Мерси. Но с чем же тут поздравлять? С хлопотами? Я порою так устаю, не знаю, куда деваться… А впрочем, что — об этом! Давайте-ка ужинать. Мы уселись. И поднимая стопку, Ирина сказала: — Ну, за вас! За ваши успехи! За то, чтобы вы все-таки нашли то, что ищете… Ужин затянулся надолго. Потом — уже поздней ночью — мы сидели на низкой тахте, слушали музыку. Из патефонной коробки сочился тягучий хриповатый блюз. И от тихих ритмов его, и от выпитого, и от близости женщины — у меня медленно начала кружиться голова. Осторожно, без глупостей, — предупреждал я себя заранее, еще с вечера… Но какое уж тут — осторожно! Был я молод и глуп, и сильно захмелел на этот раз. Ирина сидела рядом, почти касаясь меня плечом. Я, помедлив, положил руку на ее плечо. Еще подождал. И резким движением привлек ее к себе. — Не надо, — проговорила она слабым голосом. — Зачем? Это все ведь для меня — не просто… Я не девочка; у меня семья. Тут через многое нужно переступить… Ах, я, наверное, кажусь тебе типичной провинциалкой! Ирина загасила папиросу. И тотчас же, прикурила вторую. Затянулась порывисто — окуталась в дым. — Лучше останемся пока друзьями. Ну, а дальше — будет видно… Ты ведь уезжать еще не собираешься? — Да вроде — нет… Все, в общем-то, зависит от обстоятельств. Она затихла, прислонясь ко мне. Возникла пауза. И в тишину проникло дуновение блюза; музыка была томительна, чуть надрывна… Ирина вздохнула легонько. И потом — неожиданно — спросила шепотком? — Кто ты, а? Откуда ты? — Как, то есть, откуда, — усмехнулся я, — как — откуда? Из Москвы. — Я не об этом… — А о чем же? — Я — вообще… Что-то в тебе есть такое, чего я не пойму. Какая-то тайна, что ли, какая-то скрытая печаль… Не знаю, не знаю. Словно бы ты — из другого мира. Ну, начинается, — с досадой подумал я. — Как эти бабы все-таки чуют все, угадывают — удивительно! И тут же пришло искушение: "А может, хватит кривляться? Может, сказать ей правду?" Но какой-то новый, возникший из глубины голос остановил меня: "Нет, погоди. Была бы она твоя, была бы ручная — другое дело… Но пока не суетись. Самое главное сейчас: не наломать дров!" Хмельная слабость моя прошла. Я убрал с ее плеча руку, и тоже потянулся за папиросами. — Ты в Москве чем, конкретно, занимался? — допытывалась Ирина. — Писал — как обычно. Еще рисовал немного. Я вообще-то, по специальности — график. — А газету ты хорошо знаешь? — В принципе — да… — Так. — Она сдвинула брови — задумалась о чем-то. — Ну, а почему бы тебе не поработать, к примеру, у нас в редакции, а? Ты бы согласился? "Конечно!" — хотел я крикнуть. Но — сдержался. И проговорил с ленцой: — Пожалуй. Если найдется такая возможность… — Я думаю — найдется. Но сначала надо подождать, пока пройдут стихи. — А ты уверена, что они все-таки — пройдут? — Еще бы! Раз уж я подписала… — Но ты же сама говорила — о сюрпризах! — Ах, это все пустяки… Да чего гадать? Воскресенье уже — сегодня. Ночь прошла. Ночь прошла. И актерский шумный дом спал, был тих, когда я уходил от Ирины. Только у крыльца, в лиловой предутренней мгле, бубнили чьи-то голоса… Там, судя по всему, шел диалог двух педерастов. Один был чем-то обижен — визгливо сыпал упреками, а другой оправдывался и басовито ворковал. Я ушел окрыленный… Впереди открывались кое-какие перспективы — и оставалось только ждать появления стихов. Я ждал их с нетерпением, с жадностью. Но и с некоторой тревогой — тоже! Я ведь знал уже себя, свою участь, и все время пребывал в сомнениях. Что-то непременно произойдет в последний момент, — думал я с горькой иронией, — что-то обязательно случится! Или сгорит типография, или — помрет редактор… Утром я поспешил к киоску. Схватил свежий, пахнущий типографской краской номер газеты — развернул его с треском. И не увидел своих стихов. Не нашел их. Нет, в редакции ничего не изменилось; типография была цела, и редактор — жив по-прежнему. Имя его, набранное жирным шрифтом, стояло на привычном месте… И только моего имени не было нигде! |
|
|