"Подозреваются в убийстве" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий)4– Входи, Виктор-Просто и буднично, будто и не было десятилетней разлуки… – Будем пить кофе… Он покорно кивнул и медленно пошел к креслу, которое ему предложила Хорунжая. Впрочем, почему Хорунжая? Юля, Юлька, Юлия Карамышева. Его первая любовь, его первая житейская драма. – Горячий? – Да… Немного… Не поднимая глаз, торопливо помешивал позолоченной ложечкой уже порядком остывший напиток, почему-то стесняясь отхлебнуть глоток-другой из фарфоровой чашечки. Говорила в основном она. Калашников в ответ только кивал и мычал нечто не очень вразумительное. – Что с тобой? Нездоровится? – Есть чуток… – ухватился как утопающий за соломинку. – Голова болит и вообще… – Не мог сказать раньше, – с укоризной молвила Хорунжая и положила ладонь на его плечо. От этого прикосновения кровь неожиданно хлынула к лицу – он покраснел. Торопливо схватил чашку, залпом выпил ее до дна. Хорунжая с улыбкой наблюдала за ним. Он это чувствовал, но встретиться взглядами боялся. Совсем оробев, попытался куда-то спрятать свои большие жилистые руки, которые на фоне журнального столика красного дерева, уставленного прозрачным фарфором дорогого кофейного сервиза, выглядели грубо отесанными чурками. – Кгм… Прошу прощения, Юлия Алексеевна, что я так… внезапно, но обстоятельства требуют… – С каких это пор мы с тобой на "вы"? – бесцеремонно перебила его Хорунжая. – И можешь не объясняться: ты юрист, и я догадываюсь, где работаешь и по какому поводу явился ко мне. Во всяком случае, – добавила с горькой иронией, покривив полные, чуть припухшие губы, – явно не за тем, чтобы предаваться воспоминаниям. – Да, Юлия, ты права, – Калашников уже взял себя в руки. – Не за тем. – Бумагу, ручку дать? – Зачем? – Ну как же – протокол допроса… и прочее… – Не требуется, – резко ответил Калашников и впервые посмотрел на нее в упор, гневно сощурив глаза. Хорунжая с трудом удерживала слезы; ее глаза голубели мокрым весенним ледком, губы чуть подрагивали, на высокий чистый лоб упала тень тонких морщинок. – Прости… – склонив голову, сказал Калашников, чувствуя, что сегодня он не в состоянии быть только следователем прокураторы: прошлое властно напомнило о себе. Хорунжая быстро поднялась и прошла в спальню. Возвратилась она минут через пять. Калашников топтался у порога, не решаясь уйти и боясь остаться. – Пойду я… – Торопишься? – Не так чтобы очень… – Тогда посиди немного. Поговорим. О Басаргиной. Ты ведь за этим ко мне пришел? – Да… – Вот видишь… Присаживайся. Еще кофе? – Не возражаю. Хорунжая достала из серванта пачку "Мальборо" и закурила. – Удивлен? – грустно улыбнулась. – Веяние века. Мода. А если честно – университетская привычка. У нас на курсе некурящих девушек, к сожалению, было мало. Теперь не могу бросить. Хорунжая ушла на кухню и вскоре возвратилась со свежим кофе. – Тоже привычка. И тоже далеко не безвредная. – Журнал "Здоровье" почитываешь? – поинтересовался Калашников, с наслаждением вдыхая тонкий аромат; только теперь он заметил, что Юлия готовит кофе превосходно. – Нет, до этого еще не дошла, – оценила юмор Хорунжая. – Но уже второй год, как начала ощущать, что у меня есть сердце. – Болит? – Нет. Иногда покалывает. Впрочем, пока очень редко. Жюли, возьми! – позвала болонку и бросила ей кусочек печенья. Собачонка, подозрительно поглядывая на Калашникова, быстро схватила печенье и снова забралась под диван. – Так что же ты хотел знать о Басаргиной? – Все. – Ого! Многовато, – засмеялась Хорунжая. – О женщине не знает все даже она сама. А что касается Варвары, то здесь у тебя явное фиаско: она жила довольно замкнуто. Кстати, меня она не очень жаловала. Как, впрочем, и остальных представительниц слабого пола. Чего нельзя сказать о мужчинах… Хорунжая вдруг умолкла, нахмурилась, видимо, вспомнив что-то не весьма приятное. – Я не претендую на абсолютно точные сведения из ее биографии, – нарушил молчание Калашников. – Но кое-что из твоих уст для меня может оказаться очень ценным – ты ведь всегда отличалась проницательностью. – Льстишь? – взгляд Хорунжей потеплел. – Почему же – констатирую факт. – И на том спасибо… Варвара была моей соперницей. Удивлен? Знаешь, временами я ее ненавидела, готова была… убить. Да-да, убить! Если бы на это хватило смелости… – А почему – была? – Калашников вдруг почувствовал, как перехватило дыхание. – Так кто же об этом не знает? – искренне удивилась Хорунжая. – Эта дурочка Терехина раззвонила всему микрорайону: кровь в ванной, а прихожей… – Ну, это еще как сказать… Мертвой ее никто не видел. – Но и живой тоже. Больше недели. – И тебе не жалко? – Не знаю. Наверное, все-таки жалко… А ведь она меня презирала, я это знаю. Именно – презирала, а это хуже, чем просто ненавидеть. За что?! – Ты давно знакома с Басаргиной? – Давно-недавно… Разве это так важно? Я уже и не помню точно… – Хорунжая нервно забарабанила пальцами по столику. – Она была красива… Очень… И красива именно красотой, которая нравится мужчинам – первобытной, необузданной, привлекающей кажущейся доступностью. При виде таких женщин мужчины теряют голову, глупеют, забывают обо всем на свете, готовы пойти на все за один ее благосклонный взгляд. – А почему – соперница? – Долго рассказывать… Да и не стоит. Хочешь сказать, что я тоже красива? – Хорунжая пытливо посмотрела на Калашникова; тот выдержал ее взгляд. – Да. Ты права. Хочу. – Потому что ее нет рядом. Осмелился бы ты покривать душой в присутствии Варвары… А, что говорить теперь об этом! Я предпочитала никогда не появляться в компаниях, где бывала она. Но так уж получалось, что не всегда этого удавалось избежать. И после я долго ходила, как оплеванная. Можешь называть меня истеричкой, недалекой женщиной с комплексами, но это было невыносимо – чувствовать себя униженной, раздавленной, потерявшей веру в свои силы и возможности. Ты меня не поймешь, я знаю. Ты не женщина. А ведь одевалась она просто безобразно. С эдаким мещанским шиком – вещички подороже, покрикливей, да чтобы все заграничное, с фирменными нашлепками. И что же? Кто-нибудь осуждал ее за это, смеялся? Отнюдь! Наоборот, восхищались, справлялись о ценах да где достала… А я скромно сидела в уголочке и делала вид, что меня это не касается. – Откуда у нее деньги, чтобы приобретать дорогие и дефицитные наряды? – Что же тебе тут видится тайного и необъяснимого? Да Варваре стоило только мигнуть и любой дефицит тут же лежал у ее ног. Перед тобой сидит свидетель таких сцен – уж Варвара не упускала случая уколоть мое самолюбие, да еще с усмешечками и признаниями в вечной дружбе. – Предположим, это так. Кто те люди, которые были щедры к Басаргиной? – А это еще зачем? – Меня интересует все, как я уже заявил в начале разговора. – Хорошо, отвечу и на этот вопрос… Калашников исподволь присматривался к Юлии. Годы пошли ей, как ни странно, на пользу: слегка округлилась, потеряла некоторую угловатость, свойственную юности, но не в ущерб фигуре: все такая же статная, с тонкой талией. "А ведь прическа у нее точь-в-точь как у Басаргиной", – вспомнил Калашников излияния понятого Самохина, и невольно залюбовался шеей Юлии: про такие в народе говорят – лебединая. И вынужден был признаться себе, что тот был прав… На улице уже давно опустился темный вечер, когда Калашников засобирался домой, – Хорунжая угостила его ужином, и он с радостью согласился. Не потому, что был голоден, просто не хотелось так скоро расставаться с прошлым. – Я тебя провожу. – Ну что ты, не нужно… – смутился Калашников. – Только до скверика… – жалобные нотки неожиданно проскользнули в голосе Хорунжей. – Хорошо, идем… В скверике постояли, помолчали. – Пойду я… – непривычная робость снова нахлынула на Калашникова. – Ви-ить… – не сказала, выдохнула Хорунжая и вдруг с силой обхватила его голову руками и крепко поцеловала в губы. Затем резко оттолкнула и, не оборачиваясь, почти бегом заспешила к дому. Калашников долго стоял неподвижно, глядя ей вслед. Потом уже, сидя на скамейке здесь же в скверике, вдруг вспомнил: "А я ведь так и не спросил, почему Жюли лаяла позавчерашней ночью…" И это было последнее, что успел подумать следователь прокуратуры Калашников: тяжелый удар сзади по голове обрушился неожиданно… |
||
|