Зинаида Шедогуб
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пушки палили беспрерывно, снаряды летели по воздуху и, падая, поднимали вверх землю вместе с кустарником и рассеивали её по полю. Пахло гарью. Степь, еще недавно синеющая васильками, скорбно почернела. Обезумев от страха, Орлик нёсся вперёд, перелетая через рытвины и ямы, обходя перевернутые телеги и пушки. Его шерсть покрылась гарью и копотью, и трудно было признать в нём белоснежного красавца.

Степан, припав к гриве и прижмурив очи, бешено колотил плёткой коня и повторял при этом одни и те же слова:

– Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани нас, грешных…

Он где-то потерял шапку, и чёрные кудри метались, вились по ветру и падали на его сильную жилистую шею.

Степан видел, как впереди, в дыму, исчез его сосед Фёдор, но по-прежнему мчался вперёд. Внезапно наскочив на немецкий расчёт, с налету полосонул шашкой по чьей-то согнувшейся фигуре, вновь занёс клинок и увидел, как худенький немецкий офицер, пытаясь защититься, испуганно вытянул вперед руки и, вытаращив голубые глаза, что-то закричал по-своему.

Степан резко опустил шашку – и, как подкошенная трава, человек стал оседать на землю, орошая всё и всех кровью.

– Господи, прости нас, грешных, – прошептал он, содрогаясь от

сделанного.

А рядом, занимая высоту, кричали казаки: «Так их! Ура! Любо!» – но Степан не мог разделить их веселья: слишком много потерь, слишком много смертей… От сотни казаков, присланных из кубанской станицы, осталось только двое, он да Фёдор. И теперь среди ликующих Степан не видел своего соседа, и тревога постепенно овладела им.

Казак спрыгнул с коня, по привычке ласково похлопал его по грязной, вспотевшей шее, и Орлик, похрапывая от счастья, потянулся мордой к щеке хозяина, заросшей черной, густой щетиной.

– Отстань, Орлик, не до тебэ…

Давай Фёдора шукать, – тихо, как человеку, сказал он животному, и конь, словно понимая, присмирел и пошел за хозяином.

Они медленно двигались по развороченной снарядами земле, обходя воронки, стараясь не наступить на тела людей.

Чувствуя, как напрягаются поводья, Степан, пытаясь успокоить коня, говорил:

– Не бойся, Орлик! Господи, шо роблять люди… Спаси и сохрани нас, грешных…

Он всматривался в лица казаков, жалея их, погибших в расцвете сил, и

зрелище смерти было невыносимо.

Вдруг сердце его затрепетало, когда впереди, у куста терновника, увидел знакомую фигуру казака, лежавшего на животе.

Степана била нервная дрожь, и, чтобы унять зубную дробь, он до боли сжал челюсти, но это не помогало. Казак заставил себя перевернуть тело убитого и с облегчением прошептал:

– Слава Богу, не Федя…

И вдруг рядом, за эти же кустом, он увидел друга.

Лицо Фёдора было спокойно и красиво. На высоком лбу лохматились чёрные брови. Широко раскрытые очи глядели куда-то вверх. Длинный, горбатый нос навис над тонкими, застывшими в усмешке губами.

Степан бросил поводья, приподнял ещё податливое тело и почувствовал, что руки погрязли в крови. Видимо, Фёдор был ранен в грудь навылет.

Казак поволок своего друга к стоявшему вдали, у речки, огромному раскоряченному дубу.

Он положил бездыханное тело на чистую, непримятую траву, сорвал с приклонённой к земле ветки резные дубовые листья и стал вытирать ими окровавленные ладони.

– Ловке тут мисто, ловке, – грустно вздыхая, подумал Степан, и его темно-синие очи заблестели слезой.

Он стоял на крутом берегу, а внизу билась, кружилась, стонала река,

расчесывая шершавой волной высокие травы и унося вдаль мусор, бревна,

ветки деревьев, кусты.

За нею зеленели луга, а там, вдали, в садах, прятался какой-то посёлок.

– Вот наша ридна Украина, вот наша батькивщина… Отсюда пришли на

Кубань наши диды, а тепэр мы, внуки, сюда вернулись, наверно, навсегда, -

подумал Степан и подальше от ствола, чтобы не мешали корни, наметил

могилу и стал не спеша снимать верхний слой земли.

Казак вгрызался в землю сантиметр за сантиметром, выгребая руками комья чернозёма и аккуратно складывая их вокруг ямы. Стоя на коленях, согнувшись в три погибели, рылся в земле, боясь оглянуться и увидеть мёртвого товарища: он не мог привыкнуть к мысли, что друга уже нет. Прошлую ночь они долго не могли уснуть и всё вспоминали детство, родных, станицу… В ушах ещё стоял вкрадчивый шёпот Фёдора… И легче было рыть землю, чем смотреть на мертвого друга.

Кто-то из казаков принёс лопату и вызвался ему помочь. Кто-то сбил дубовый крест и вырезал на нём ножом: «Фёдор Сидоренко. 1914 год». Кто-то, выражая сочувствие, что-то говорил ему. Степан слышал голоса, но не понимал, кто с ним говорит и о чём.

И только тогда, когда похоронили друга, он присел у могилы и, не стесняясь, зарыдал. Казак оплакивал всех погибших и тех, кто ещё погибнет. Жизнь казалась ему такой грустной, короткой, бессмысленной, что не стоило и рождаться… Степан устал, обессилел, но как только закрывал глаза, он видел жёлтое лицо друга, его устремлённые вверх глаза, его странную улыбку, и мужчина открывал очи и страстно молился.