Кларк Эштон Смит
Склепы Йох-Вомбиса

Если прогнозы докторов оправдаются, жить мне осталось всего несколько марсианских часов. За это время я попытаюсь рассказать, в качестве предостережения другим, которые могут пойти по нашим следам, о необычайных и страшных событиях, положивших конец нашим поискам среди руин Йох-Вомбиса. Если мой рассказ хотя бы послужит тому, чтобы предотвратить там дальнейшее исследование, он уже будет не напрасным.

Нас было восемь человек, все профессиональные археологи, с опытом как земных, так и инопланетных исследований. Мы отправились с местными проводниками из Игнарха, торговой столицы Марса, чтобы осмотреть древний, тысячелетия назад покинутый город. Аллан Октейв, наш официальный руководитель, получил эту должность благодаря тому, что знал о марсианской археологии больше, чем любой другой землянин на этой планете; а другие члены нашего небольшого отряда, такие, например, как Уильям Харпер и Джонас Халгран, сопровождали его во многих предыдущих исследованиях. Сам же я, Родней Северн, был скорее новичком, прожив на Марсе всего несколько месяцев, а большая часть проведенных мной внеземных изысканий ограничивалась раскопками на Венере.

Полуобнаженные, широкогрудые Айхаи пытались удержать нас от этой экспедиции, говоря о бескрайних пустынях, над которыми постоянно витают песчаные смерчи, через которые нам предстояло пройти, чтобы достичь Йох-Вомбиса; и, несмотря на наши предложения щедро заплатить, нанять проводников для экспедиции оказалось весьма трудно. Поэтому мы были удивлены и обрадованы, когда после семи часов блужданий по плоской, безлесной, оранжево-желтой пустынной равнине к юго-западу от Игнарха, наконец, подошли к заброшенным руинам.

Впервые в лучах заходящего маленького, далекого солнца мы созерцали цель нашего путешествия. Вначале мы подумали, что треугольные башни без куполов и разрушенные временем монолиты принадлежали какому-то другому, малоизвестному городу, а не тому, который мы искали. Но расположение руин, лежащих в виде дуги почти на всем протяжении низкого, в несколько миль длиной каменистого возвышения, сложенного из обнаженных, изъеденных временем гнейсовых пород, а также и сам тип архитектуры, вскоре убедил нас, что мы достигли исконной цели. Никакой другой древний город Марса не был расположен подобным образом; а странные многоуступчатые опоры, напоминающие ступени лестницы забытого Анакима, были характерны для доисторической расы, построившей Йох-Вомбис.

Я видел среди бесплодных, пустынных Анд седые, бросающие вызов небесам стены Мачу-Пичу; я видел замерзшие, построенные гигантами зубчатые стены башен Уогама в ледяной тундре ночного полушария Венеры. Но они казались детскими игрушками по сравнению со стенами, на которые мы смотрели. Весь этот район находился вдалеке от животворных каналов, за пределами окрестностей которых редко можно встретить даже самую неприхотливую и ядовитую флору и фауну; и мы не встретили ни одного живого существа с момента нашего выхода из Игнарха. А здесь, в этом месте окаменевшей стерильности, вечной бесплодности и уединения, жизнь, казалось, вообще никогда не могла существовать. Я думаю, все мы получили одно и то же впечатление от увиденного, когда стояли, молча разглядывая окрестности, пока бледные, гнойного цвета лучи заходящего солнца скупо освещали мрачные циклопические руины. Я помню, как с трудом ловил ртом воздух, который был будто тронут леденящим холодом смерти; и я слышал такие же резкие звуки стесненного дыхания остальных членов нашего небольшого отряда.

– Это место еще более мертво, чем египетский морг, – заметил Харпер.

– И уж, конечно, оно гораздо древнее, – согласился Октейв. – Согласно наиболее достоверным легендам, Йорхи, которые построили Йох-Вомбис, были стерты с лица земли нынешней господствующей расой, по крайней мере, сорок тысяч лет назад.

– Помнится, существует легенда, – сказал Харпер, – что последние остатки Йорхи были уничтожены какой-то неизвестной силой – чем-то настолько ужасным и невероятным, что об этом невозможно было упомянуть даже в мифах.

– Конечно же, я слышал эту легенду, – согласился Октейв. – Возможно, среди руин мы найдем свидетельство, чтобы либо доказать, либо опровергнуть ее. Быть может, Йорхи были уничтожены какой-то ужасной эпидемией, наподобие чумы Яшта, вирусом которой была зеленоватая плесень, поражающая все кости тела, начиная с зубов. Не думаю, что нам следует бояться заразиться ею, – даже если в Йох-Вомбисе и сохранились мумии, после стольких тысячелетий высыхания планеты бактерии будут так же мертвы, как и их жертвы.

Солнце ушло за горизонт со сверхъестественной быстротой, как если бы оно исчезло благодаря ловкости рук фокусника. Мы тотчас же почувствовали прохладу сине-зеленых сумерек; и небо над нами стало похоже на громадных размеров прозрачный купол темного льда, усыпанного миллионом холодных искорок – звезд. Мы надели куртки и шлемы из марсианского меха, которые всегда носят по ночам; и, отойдя к западной стороне, разбили лагерь под их укрытием с подветренной стороны так, чтобы хотя бы немного защититься от джаара, жестокого ветра пустыни, всегда дующего перед зарей с востока. Затем мы сели, зажгли спиртовые лампы, захваченные для приготовления пищи, сгрудились вокруг них, в ожидании пока приготовится наша вечерняя трапеза. Поужинав, скорее не столько из-за усталости, сколько ради хоть какого-нибудь комфорта, мы забрались в спальные мешки; а два наших проводника – Айхаи завернулись в складки напоминающих погребальные саваны накидок из марсианского материала бассы. Кожистые тела марсиан и при минусовых температурах вполне удовлетворялись такой защитой от непогоды. Даже в плотном, с двойной подкладкой спальном мешке, я ощущал пронизывающую стылость ночного воздуха; это мешало мне заснуть довольно долгое время, но я, наконец, забылся тяжелым сном, беспокойным и прерывистым. Меня не беспокоили даже малейшие предчувствия тревоги или опасности, и я посмеялся бы над самой мыслью, что в окрестностях Йох-Вомбиса может таиться что-то опасное; ведь среди его не снившихся и во сне и поражающих разум древностей даже сами призраки мертвых давно уже растаяли и превратились в ничто.

Длительное время я засыпал урывками и просыпался снова. Наконец, в один из таких моментов бодрствования, я увидел в каком-то полусне, что взошли обе маленькие луны, Фобос и Деймос. Их свет отбрасывал громадные, далеко простирающиеся тени от лишенных куполов башен, тени, которые почти касались закутанных тел моих спутников.

Над всей этой сценой царила мертвая тишина, и никто из спящих не шевелился. Затем, когда мои веки стали снова закрываться, я уловил какое-то движение в застывшем мраке; и мне показалось, что от самой длинной тени отделилась какая-то ее часть и медленно поползла к Октейву, лежащему ближе всех к руинам.

Даже сквозь свою тяжелую дремоту я ощутил предчувствие чего-то сверхъестественного и, возможно, зловещего. Я попытался сесть, и как только я пошевелился, затененный предмет, или что там было, отодвинулся назад и вновь слился с длинной тенью. Его исчезновение полностью пробудило меня, и, тем не менее, я не мог быть полностью уверен, что действительно видел его. В тот краткий миг, когда я видел этот предмет, он показался мне круглой формы куском материи или кожи, темным и сморщенным, двенадцати или четырнадцати дюймов в диаметре, который полз по земле, сокращаясь как червь, складываясь и разворачиваясь удивительным образом по ходу движения.

Почти целый час я не мог вновь уснуть; и если бы не пронизывающий холод, я, без сомнения, поднялся бы, чтобы посмотреть и удостовериться, действительно ли там что-то было, или же мне все это приснилось. Но я убедил себя, что предмет этот был слишком невероятным и фантастичным, чтобы оказаться чем-либо иным кроме плода моего воображения. И, в конце концов, я вновь задремал.

Демоническое, вызывающее дрожь завывание джаара в развалинах стен пробудило меня, и я увидел, что слабый лунный свет начал окрашиваться бледным румянцем ранней зари. Мы все поднялись и приготовили завтрак окоченевшими от холода руками. Даже тепло спиртовок не смогло отогреть их.

Мое странное ночное видение еще больше приобрело оттенок фантасмагорической нереальности, я не стал больше и думать об этом и ничего не сказал своим спутникам. Мы все горели нетерпением скорее начать исследования; и вскоре после восхода солнца отправились на предварительный осмотр руин.

Как это ни странно, оба марсианина отказались сопровождать нас. Бесстрастные и молчаливые, они не объяснили причин своего отказа; но было совершенно очевидно, что ничто не могло побудить их войти в Йох-Вомбис. Мы не могли определить, боялись ли они этих развалин: их загадочные лица, с маленькими раскосыми глазами и огромными раздувающимися ноздрями, не выказывали ни страха, ни каких-либо иных эмоций, понятных землянам. В ответ на наши вопросы они просто заявили, что ни один Айхаи не ступал среди этих руин в течение многих столетий. Очевидно, с этим местом было связано какое-то таинственное табу.

В эту нашу предварительную вылазку мы взяли в качестве снаряжения только ломик и электрические фонари. Все наши другие инструменты, а также заряды взрывчатки мы оставили в лагере, чтобы при необходимости воспользоваться ими позже, после более подробного осмотра местности. У одного или двух из нас было автоматическое оружие; но его мы тоже оставили в лагере, поскольку казалось абсурдным представить, что среди руин может встретиться какая-либо форма жизни.

С самого начала нашего осмотра Октейв был явно возбужден и с жаром комментировал все увиденное. Остальные члены нашей группы вели себя тихо и молчаливо: было невозможно стряхнуть с себя мрачное благоговение и изумление, исходящие из этих циклопических каменных построек.

Мы прошли некоторое расстояние среди уступчатых, треугольной формы зданий, следуя по зигзагообразным улицам, вписывающихся в эту своеобразную архитектуру. Большинство башен были в той или иной степени разрушены; и везде были видны следы глубокой эрозии, нанесенной тысячелетиями песчаных бурь, которые, во многих местах, закруглили острые уступы некогда могучих стен. Мы входили в башни, но внутри обнаруживали только пустоту. Если в них когда-то и были мебель или оборудование, они давно рассыпались в пыль; а пыль была выметена прочь пронизывающими шквальными ветрами пустынь.

Наконец мы подошли к стене обширной террасы, вырубленной прямо в самом скальном плато. На этой террасе, в центре, стояла группа зданий, напоминающих акрополь. Ряд изъеденных временем ступеней, более длинных, чем у землян или даже у современных марсиан, поднимался к верхнему уровню террасы.

Остановившись, мы решили отложить осмотр высоких зданий, которые, будучи более других подвержены разрушительному воздействию непогоды, совсем развалились и вряд ли могли компенсировать чем-либо ценным наши труды. Октейв вслух выражал свое разочарование по поводу наших неудач в попытках обнаружить какие-нибудь предметы или резные изображения исчезнувшей цивилизации, способные пролить свет на историю Йох-Вомбиса.

Затем, немного справа от ступеней, мы заметили входное отверстие в стене, наполовину заваленное древними обломками и песком. За грудой мусора мы обнаружили начало ведущих вниз ступеней. Отверстие зияло темнотой, из него потянуло зловонным и затхлым воздухом, неким первобытным застоявшимся разложением и гниением. Мы ничего не могли разглядеть уже за первыми ступенями, которые словно висели над черной бездной. Направив луч фонаря в провал, Октейв начал спускаться по ступеням. Его нетерпеливый голос звал нас следовать за ним.

Спустившись по высоким, неуклюжим ступеням вниз, мы оказались в длинном просторном склепе, напоминающем подземный коридор. Его пол был покрыт толстым слоем пыли, попавшей туда еще в незапамятные времена. Тяжелый воздух сохранял своеобразный запах, как будто остатки древней атмосферы, не такой разреженной, как марсианская атмосфера, осели внизу и остались в этой застоявшейся темноте. Дышать здесь было труднее, чем на открытом воздухе, а легкая пыль поднималась перед нами при каждом шаге, распространяя слабый запах тлена, как прах рассыпавшихся в пыль мумий. В конце склепа, перед узкой и высокой дверью, свет наших фонарей осветил огромных размеров, но неглубокую урну или чашу, поддерживаемую короткими, кубообразными ножками, сделанную из тусклого, зеленовато-черного вещества. На дне урны мы смогли различить осадок – частицы темного пепла, от которого исходил легкий, но неприятный аромат, подобно призраку какого-то более едкого запаха. Октейв, наклонившись над краем урны и вздохнув, тут же начал кашлять и чихать.

– Это вещество, чем бы оно ни было, вероятно, было очень сильным благовонием, – заметил он. – Население Йох-Вомбиса, должно быть, пользовалось им для дезинфекции склепов.

Находящийся за урной проход привел нас в более просторное помещение, пол в котором был относительно чист и свободен от пыли. Мы обнаружили, что темный камень, находящийся под нашими ногами, был расчерчен разнообразными геометрическими фигурами, раскрашенными охрой, среди которых, как в египетских картушах, встречались иероглифы и чрезвычайно символизированные рисунки. Большинство из них были для нас малопонятными; но человеческие фигуры на многих из них, без сомнения, изображали самих Йорхи. Подобно Айхаи, они были высокого роста, угловатыми и худыми, с большими, как кузнечные меха, грудными клетками. Их уши и ноздри, насколько мы могли судить, не были такими огромными и раздувающимися, как у современных марсиан. Все Йорхи были изображены обнаженными; но на одном из картушей, выполненном видимо с большей поспешностью, чем другие, мы разглядели две фигуры, чьи высокие конические черепа были обернуты, как нам показалось, своего рода тюрбанами, которые они собирались то ли снять, то ли поправить. Художник, казалось, старался особо подчеркнуть тот странный жест, с которым гибкие четырехфаланговые пальцы пытались сорвать эти головные уборы; сами позы этих Йорхи были необъяснимо искажены.

Из второго склепа проходы разветвлялись во всех направлениях, ведя в истинный лабиринт катакомб. В них, выстроившись строгими рядами вдоль стен и едва оставляя место для прохода двоих из нас одновременно, стояли громадные пузатые урны, сделанные из того же материала, что и чаша для благовоний, но возвышающиеся выше человеческой головы и снабженные плотно пригнанными крышками с рукоятями. Когда нам удалось снять одну из них, мы увидели, что сосуд был до краев наполнен пеплом и обожженными кусочками костей. Без сомнения (а такой обычай и сейчас существует среди марсиан), Йорхи хранили в одной урне кремированные остатки целых семей.

Даже Октейв замолчал, по мере того как мы продвигались дальше – созерцательное благоговение, казалось, заменило его прежнее возбуждение. Мы же, я думаю, были совершенно подавлены мраком и тьмой древности, отвергающей все наши представления о действительности, о прошлом, в которое мы, казалось, погружались с каждым шагом все глубже и глубже…

Тени трепетали перед нами как чудовищные бесформенные крылья призрачных летучих мышей. Вокруг не было ничего, кроме мельчайшей пыли веков и урн с пеплом давно вымершего народа. Но в одном из дальних склепов я заметил на потолке прилипший к нему темный и сморщенный лоскут округлой формы, напоминающий высохший гриб. Дотянуться до этого предмета было невозможно; и мы продолжали разглядывать его, высказывая многочисленные предположения. Как ни странно, в тот момент я не вспоминал о сморщенном темном предмете, который я видел или который мне приснился прошлой ночью. Я не знал о том, какое мы прошли расстояние, когда подошли к последнему склепу; но, казалось, что мы бродили по этому забытому подземному миру целые столетия. Воздух становился все более зловонным и малопригодным для дыхания, густым и влажным, как будто в нем растворили какой-то гнилостный осадок. Мы уже почти решили повернуть назад. Затем, дойдя до конца длинной, уставленной урнами, катакомбы, мы совершенно неожиданно для себя оказались перед глухой стеной.

Здесь мы встретились с одним из самых странных и таинственных наших открытий – мумифицированной и невероятно высушенной фигурой, стоящей у стены. Она была более семи футов ростом, цвета темного асфальта и совершенно обнажена, если не считать нечто похожее на черный капюшон, слегка покрывающий голову и свисающий с обеих сторон сморщенными складками. Судя по размерам и общим очертаниям, это явно был один из древних Йорхи – возможно, единственный представитель этой расы, чье тело сохранилось в целом и нетронутом виде. Мы все почувствовали невыразимое волнение и возбуждение, только подумав о возрасте этого высохшего существа, которое, находясь в сухом воздухе склепов, пережило все исторические и геологические превратности этой планеты, чтобы оказаться связующим звеном с утраченными эпохами.

Затем, посветив фонарями и пристальнее вглядевшись, мы поняли, почему мумия сохраняла вертикальное положение. Ее щиколотки, колени, талия, плечи и шея были прикованы к стене тяжелыми металлическими обручами, так сильно изъеденными ржавчиной, что мы вначале не смогли различить их в полумраке с первого взгляда. Странный капюшон на голове и при ближайшем рассмотрении продолжал вызывать недоумение. Он был покрыт тонким слоем похожего на плесень пушка, грязного и пыльного, как многовековые паутины. Было что-то в этом капюшоне, я так и не понял что, отвратительное и отталкивающее.

– Клянусь Юпитером! Вот это настоящая находка! – воскликнул Октейв, тыкая фонарем в высохшее лицо, по которому как живые двигались тени в бездонных впадинах глазниц, в огромных тройных ноздрях и широких ушах, выступающих из-под капюшона.

Все еще держа поднятым фонарь, он протянул свободную руку и слегка дотронулся до тела. Каким бы робким ни было прикосновение, нижняя часть бочкообразного торса, ноги, кисти и руки рассыпалась в пыль, оставив голову и верхнюю часть тела все еще висящими в своих металлических оковах. Процесс разложения, видимо, протекал до странности неравномерно, поскольку оставшиеся части тела не подавали признаков распада.

Октейв вскрикнул от испуга и отчаяния, а затем начал кашлять и чихать в окутавшем его облаке коричневой пыли, плывущей с воздушной легкостью. Все отступили назад, чтобы избежать контакта с этим порошком. Поверх расползающегося облака пыли я увидел невероятную картину. Черный капюшон на голове мумии по краям начал извиваться и дергаться; он корчился в отвратительных судорогах, затем свалился с высохшего черепа и, падая, продолжал конвульсивно свертываться и развертываться в воздухе. Затем он опустился на обнаженную голову Октейва, который остался стоять у самой стены, будучи в расстроенных чувствах по поводу разрушения мумии. В это мгновение, в приступе необычайного ужаса, я вспомнил предмет, который при свете двойных лун отделился от теней Йох-Вомбиса, а затем при первом моем движении отполз назад как плод моего дремотного воображения.

Прилипая, как плотно облегающая ткань, существо окутало собой волосы, лоб, глаза Октейва, и он дико и пронзительно закричал, бессвязно призывая на помощь. Неистово вцепившись пальцами в капюшон, Октейв пытался сорвать его, но ему это не удавалось. Его крики перешли в безумное крещендо агонии, как будто его пытали дьявольскими, бесчеловечными пытками; он приплясывал и прыгал вслепую по всему склепу, ускользая от нас с какой-то странной быстротой, в то время как все мы бросались вперед, пытаясь схватить его и освободить от этой жуткой вещи. Все происшедшее было сверхъестественным и нереальным, как какой-то кошмар; но существо, упавшее на голову Октейва, явно было какой-то неизвестной формой марсианской жизни, которая, вопреки всем известным законам науки, выжила в этих первобытных катакомбах. Если мы сможем, мы должны спасти Октейва от объятий этого создания.

Мы попытались приблизиться со всех сторон к обезумевшей фигуре нашего начальника – что в тесном пространстве между последними урнами и стеной, казалось, было легким делом. Но, метнувшись прочь, – из-за его ослепленного состояния вдвойне непонятным образом, – Октейв обогнул нас и побежал прочь, скрывшись среди урн в лабиринте пересекающихся катакомб.

– Боже мой! Что с ним случилось? – вскричал Харпер. – Он ведет себя так, как будто в него вселился дьявол!

У нас явно не было времени для дискуссий по поводу этого загадочного происшествия, и мы помчались за Октейвом с такой скоростью, какую предполагало наше изумление. В темноте мы потеряли его из виду; и когда мы подошли к первому разветвлению катакомб, мы засомневались, какой из проходов он выбрал, пока не услышали пронзительный несколько раз повторившийся крик в крайней левой от нас катакомбе. В этих воплях было что-то неземное, что, видимо, можно было приписать застоявшемуся воздуху или особой, акустике разветвляющихся каверн. Но я как-то не мог представить, что звуки эти исторгали человеческие губы – или, по крайней мере, губы живого человека. Казалось, в них содержится бездушная, механическая агония, как будто их исторгал труп, с вселившимся в него дьяволом. Направляя лучи фонарей перед собой в качающиеся, прыгающие тени, мы бежали между рядами громадных урн. Вопли замолкли в могильной тишине, а далеко впереди мы услышали легкий приглушенный топот бегущих ног. Мы побежали туда, очертя голову; но, задыхаясь в испорченном, насыщенном миазмами воздухе, вскоре вынуждены были замедлить шаг, так и не догнав Октейва. Очень слабо, и уже гораздо дальше, как поглощаемые могилой шаги призрака, слышались затухающие звуки его шагов. Затем и они прекратились; и мы уже ничего не слышали, кроме собственного судорожного дыхания и пульсирующей в висках крови, отдающей в ушах как бой барабанов, извещающих об опасности. Мы продолжали двигаться дальше, разделив вскоре наш небольшой отряд на три части, подойдя к тройному разветвлению каверн. Харпер, Халгрен и я пошли по среднему проходу и прошли, казалось, бесконечный путь, не обнаружив никаких следов Октейва. Мы осторожно пробрались мимо ниш, заставленных до потолка колоссальными урнами, должно быть, наполненными прахом сотен поколений, и вышли в огромных размеров помещение с геометрическими рисунками на полу. Вскоре здесь же появились остальные члены нашего отряда, которым также не удалось обнаружить нашего исчезнувшего начальника.

Было бы бесполезно подробно описывать возобновившийся и длившийся часами осмотр несметного числа склепов, многие из которых мы до этого не обследовали. Никаких признаков жизни – все они были пусты. Я помню, как еще раз прошел через склеп, в котором я видел темный округлый лоскут на потолке, и с содроганием заметил, что кожаный предмет исчез. Было просто чудом, что мы не заблудились в этом подземном лабиринте; но, в конце концов, мы снова вернулись в последнюю катакомбу, в которой обнаружили прикованную мумию. Подходя к этому месту, мы услышали размеренный, повторяющийся лязг металла – в теперешних обстоятельствах звук чрезвычайно настораживающий и таинственный, как будто вурдалаки колотили молотками по какому-то забытому саркофагу… Мы подошли ближе, свет наших фонарей открыл нам совершенно неожиданное и необъяснимое зрелище. У останков мумии, повернувшись к нам спиной, стояла человеческая фигура. Голова ее была скрыта под раздувшимся черным предметом, напоминающим по размерам и форме диванную подушку. Человек этот что есть сил бил в стену заостренным металлическим брусом. Как долго Октейв находился здесь и где он разыскал этот брус, мы не знали. Под его неистовыми ударами глухая стена осыпалась, оставив на полу кучу обломков и обнажив маленькую узкую дверцу, сделанную из того же неизвестного материала, что и урны с прахом, и чаша для благовоний.

Изумленные и совершенно сбитые с толку, мы были полностью лишены воли и способности действовать. Слишком фантастичным и ужасным казалось все происходящее, одно было совершенно ясно, Октейв был охвачен безумием. Что касается меня, то я почувствовал сильный приступ внезапной тошноты, когда опознал отвратительное раздувшееся существо, охватившее голову Октейва и свисающее опухолью отвратительного вида. Я и не смел предполагать, отчего эта дрянь вдруг так раздулась.

Прежде чем кто-либо из нас опомнился, Октейв отбросил в сторону металлический брус и начал что-то нащупывать в стене. Должно быть, это была скрытая пружина; хотя как он мог узнать о ее существовании или местоположении, остается за пределами разумных догадок. С неприятным резким скрипом вскрытая дверь подалась вовнутрь, тяжелая и плотная, как плита над захоронением, открывая отверстие, из которого полуночный мрак хлынул потоком тысячелетиями накапливавшейся отвратительной скверны. Почему-то в этот момент наши электрические фонари замигали, и свет их потускнел; в нос ударило удушающее зловоние, как будто потянуло сквозняком откуда-то из недр этого древнего мира, с незапамятных времен охваченных разложением и гниением. Октейв повернулся к нам лицом, стоя в небрежной позе перед открытой дверью, как человек, выполнивший предписанное ему задание. Я первый из нашего отряда сбросил парализующие чары и, выхватив складной нож, – единственное подобие оружия, которое я носил, – подбежал к Октейву. Он отступил назад, но не настолько быстро, чтобы ускользнуть от меня, когда я вонзил четырехдюймовое лезвие в черную, набухшую массу, охватывающую всю верхнюю часть его головы и свисающую на глаза.

Чем было это существо, я не мог даже вообразить – если вообще можно было вообразить что-либо подобное. Оно было бесформенным, как большой слизень, не имело ни головы, ни хвоста, ни каких-либо иных видимых органов – грязное, раздувшееся, кожистое существо, покрытое мелким, похожим на плесень ворсом, о котором я уже говорил. Нож пробил его как прогнивший пергамент, нанеся глубокую рану, и это порождение ужаса, казалось, опало, как проткнутый пузырь. Из него хлынул вызывающий тошноту и отвращение поток человеческой крови, перемешанной с кусками темной массы, являющейся, возможно, наполовину растворенными волосами, плавающими желатинообразными сгустками, напоминающими расплавленную кость, и лоскутами свернувшегося белого вещества. В это же самое время Октейв пошатнулся и упал на пол, растянувшись во весь свой рост. Потревоженная его падением, пыль рассыпавшейся мумии поднялась облаком и окутала его, оставив лежать под этим покровом совершенно неподвижным.

Поборов отвращение и задыхаясь от пыли, я наклонился над ним и сорвал с его головы мерзкую тварь, из которой все еще сочилась жидкость. Она далась с неожиданной легкостью, как будто я снял мокрую тряпку: но лучше бы я не трогал ее! Под ней уже не было больше человеческого черепа, поскольку все было выедено до самых бровей. Я поднял похожее на капюшон существо – передо мной обнажился наполовину съеденный мозг. Я выпустил мерзкую тварь из внезапно онемевших пальцев и, падая, она перевернулась, обнаружив на обратной стороне ряды розоватых присосок, расположенных по окружности вокруг бледного диска, покрытого волосками нервных окончаний и образующего нервный узел. Мои спутники сгрудились у меня за спиной, но долгое время никто не произносил ни слова.

– Как вы думаете, как долго он уже был мертв? – вслух обратился Халгрен с этим ужасным вопросом, который каждый мысленно задавал себе. Было очевидно, что никто не мог или не желал отвечать, все только стояли и глазели на Октейва как завороженные, испытывая чувство непередаваемого отвращения.

Наконец, я заставил себя отвести взгляд; и, повернувшись к останкам прикованной мумии, с каким-то механическим, неестественным ужасом впервые заметил, что высохшая голова была наполовину выедена. Затем мой блуждающий взор остановился на открывшейся в стене двери и вначале я не мог понять, что же привлекло мое внимание. В дверном проеме, в слабеющем свете далекого фонаря, с содроганием я заметил множество копошащихся, извивающихся, ползущих теней на дне глубокого черного колодца. Казалось, сама темнота кишела ими; отвратительный авангард бесчисленной армии извергнулся через широкий порог в склеп – существа эти были родственными той чудовищной дьявольской пиявке, которую я сорвал с выеденной головы Октейва. Некоторые из этих тварей были тощими и плоскими, подобно извивающимся, складывающимся дискам из материи или кожи, другие – более или менее упитанными и ползли медленно и пресыщенно. Чем они могли питаться в запечатанном вечном мраке ночи, я не знаю, и, надеюсь, так и не узнаю никогда.

Черная армия нескончаемым потоком шла вперед из распечатанной бездны, двигаясь с кошмарной быстротой, подобно рвоте, извергающейся из пресытившегося ужасами ада. Я отпрянул в ужасе, как будто меня ударило электрическим током. Масса этих тварей двигалась к нам, накрыв тело Октейва извивающейся и корчащейся волной, а, казалось бы, мертвое существо, которое я отбросил в сторону, стало подавать признаки жизни. С вызывающими отвращение усилиями оно пыталось подняться и последовать за своими собратьями.

Ни я, ни мои спутники не могли больше выносить этого зрелища. Повернувшись, мы пустились бежать среди рядов огромных урн, а бесчисленная масса дьявольских пиявок скользила за нами по пятам. Добежав до первого пересечения катакомб, не обращая внимания друг на друга, мы в слепой панике разбежались в разные стороны, наугад в разветвляющиеся проходы. Я услышал, как кто-то сзади споткнулся и упал, услышал слова проклятья, перешедшие в безумный вопль. Я знал, что если только я остановлюсь и поверну назад, меня постигнет та же зловещая смерть, что застигла врасплох бежавшего сзади товарища. Все еще сжимая в руках электрический фонарь и складной нож, я помчался по боковому проходу, который, насколько я помнил, должен был привести меня прямо к большому внешнему склепу с разрисованным полом. В этом проходе я бежал один. Остальные мои спутники придерживались главной катакомбы; далеко позади и в стороне слышались безумные крики, как будто сразу несколько человек были схвачены преследователями.

Вероятно, я ошибся направлением, поскольку эта галерея поворачивала и изгибалась незнакомым образом, многократно пересекая другие проходы. И вскоре я обнаружил, что заблудился в черном лабиринте, где в течение жизни неисчислимых поколений лежала нетронутая ногами живущих пыль. Лабиринт погребальных катакомб вновь погрузился в тишину, и я слышал только собственное неистовое тяжелое дыхание, громкое и хрипящее, как будто в мертвой тишине подземелья находился титан. Внезапно, когда я двинулся вперед, луч фонаря высветил человеческую фигуру, бредущую мне навстречу во мраке склепа. Прежде чем я смог справиться с испугом, фигура миновала меня длинными и размеренными как у автомата шагами, возвращаясь, по всей видимости, во внутренние склепы. Думаю, что это был Харпер, поскольку он был примерно такого же роста и телосложения; но я не уверен полностью, так как его глаза и верхняя часть головы были закутаны темным, раздувшимся капюшоном, а бледные губы плотно сжаты, как будто в столбнячной судороге или смерти. Кто бы то ни был, он бросил где-то свой фонарь и шел вслепую, в полной темноте, вероятно, направляясь на поиски фонтана высвобожденного ужаса, управляемый неземным вампиром. Я знал, что человеческая помощь ему уже бесполезна и даже не пытался остановить его.

Трясясь как в лихорадке, я вновь бросился бежать. Мимо меня прошли еще двое из нашего отряда, шествуя с механической быстротой и уверенностью, неся на головах капюшоны из этих дьявольских пиявок. Остальные, должно быть, вернулись по главным катакомбам, поскольку я их не встретил, и, наверное, мне уже никогда не суждено было увидеть их вновь.

В состоянии затмевающего сознание адского ужаса я покрывал оставшуюся часть пути. Еще раз, подумав, что приближаюсь к внешней каверне, я обнаружил, что окончательно сбился с пути и снова побежал через протянувшиеся в вечность ряды чудовищных урн, через неисследованные нами склепы, простиравшиеся на неведомое расстояние. Казалось, я бегу уже годы; легкие мои были забиты мертвым тысячелетним воздухом, а ноги, казалось, готовы были подломиться подо мной. Наконец, я увидел далеко впереди крошечную точку благословенного дневного света. Из последних сил я побежал к ней, оставляя позади себя все ужасы чужеродного мрака. Передо мной расступились проклятые ненавистные тени – склеп заканчивался у низкого, полуразрушенного входа, заваленного обломками камней, на которые падал осой луч солнечного света.

Это был другой вход, не тот, через который мы проникли в это смертоносное подземелье. Я находился уже на расстоянии дюжины футов от выхода, когда совершенно и беззвучно неожиданно что-то упало мне на голову с потолка, мгновенно ослепив и стянув мою голову как сетью. В мой череп вонзились миллионы иголок, которые, проникнув сквозь черепные кости нарастающей агонией, сходились в самой сердцевине мозга.

Ужас и невыносимые страдания, обрушившиеся на меня в этот момент, были хуже, чем мог вместить в себя ад земного сумасшествия, или безумного бреда. Я почувствовал на себе отвратительные, кровожадные когти ужасной смерти – и более чем просто смерти.

Наверное, в этот момент я уронил фонарь, но правая рука все еще сжимала открытый нож. Скорее инстинктивно – поскольку я уже вряд ли обладал сознанием и волей – я вскинул руку и несколько раз ударил ножом – снова и снова – существо, объявшее голову смертельными складками. Лезвие, должно быть, многократно пронзило прилипшую мерзкую тварь, а во многих местах задело и мою собственную плоть; но среди миллионов пульсирующих, источающих мучение огней, охвативших меня, я не чувствовал боли этих ран…

Наконец, я увидел свет; спавшая с глаз черная полоска, сочащаяся моей собственной кровью, свисала со щеки. Она слегка извивалась, и я срывал эти мерзкие остатки существа со лба и головы, отдирая одно за другим сочащиеся кровавые лохмотья. Пошатываясь, я побрел к выходу из склепа. Тусклый свет казался далеким, танцующим и отступающим передо мной пламенем, летевшим последней звездой мироздания над зияющим, наплывающим хаосом и забытьем, в которое я стремительно падал…

Говорили, что я недолго пробыл без сознания. Придя в себя, я увидел загадочные лица двух наших марсианских проводников, склонившихся надо мной. Моя голова раскалывалась от острой боли, а полузабытые ужасы теснились в мозгу как тени слетевших гарпий. Я перевернулся и посмотрел назад, на вход в каверну, от которого меня марсиане отнесли на некоторое расстояние. Вход этот находился под нависшей террасой здания, из которого был виден наш лагерь.

Я вгляделся в зияющее черное отверстие с чувством отвращения и очарования одновременно, улавливая в полумраке смутное движение – отвратительное шевеление корчащихся существ, которые наползали из темноты, но не выходили на свет. Без сомнения, они не могли выносить солнечный свет – эти создания мрака космической ночи, запечатанные на тысячелетия разложения.

И вот тогда последний ужас – начинающееся безумие – охватил меня. Вместе с отвращением и желанием бежать подальше от этого кишащего мерзкими тварями входа в склеп, у меня возник совершенно противоположный импульс – вернуться и проделать обратный путь через все катакомбы, как мои несчастные спутники; спуститься туда куда ни один человек, кроме них, непостижимо обреченных и проклятых, никогда не ступал, разыскать, находясь во власти ужасного принуждения, преисподнюю, которую и представить себе не сможет человеческая мысль. В тайниках моего мозга зажегся черный свет, прозвучал призыв, внушенный этими существами вызов действовал как всепроникающее колдовское зелье. Этот призыв завлекал меня к подземной двери, замурованной вымирающим народом Йох-Вомбиса, чтобы заточить этих адских бессмертных пиявок, этих паразитов мрака, внедряющих свои мерзкие жизни в полусъеденные мозги мертвых. Он звал меня в бездны мрака, туда, где обитают Они, правящие отвратительным царством мертвых, и для кого мерзкие пиявки, со всей их дьявольской властью вампиров, являлись всего лишь самыми мелкими слугами…

Вернуться назад мне помешали только эти два Айхаи. Я сопротивлялся, отбивался от них изо всех сил, когда они пытались удержать меня своими мягкими вялыми руками; но, должно быть, я был совершенно изнурен нечеловеческими приключениями этого дня; и я снова спустя некоторое время провалился в бездонное небытие, из которого я периодически выплывал через долгие промежутки времени, чтобы осознать, что меня несут через пустыню по направлению к Игнарху.

Вот и весь мой рассказ. Я пытался рассказать обо всем обстоятельно и связно, заплатив цену, которая покажется немыслимой любому человеку в здравом уме… рассказать прежде, чем безумие снова охватит меня, а произойдет это очень скоро – уже сейчас происходит… Да, я рассказал свою историю… а вы ведь записали ее, не правда ли? Сейчас я должен вернуться в Йох-Вомбис – вновь пересечь пустыню и, спустившись вниз, пройдя через все катакомбы до самых нижних склепов. Что-то сидит у меня в мозгу, что приказывает мне и направляет меня… Говорю вам, я должен идти…

Постскриптум

Поскольку я работал начинающим врачом в территориальном госпитале Игнарха, мне было поручено вести медицинское наблюдение за Роднеем Северном, единственным оставшимся в живых членом экспедиции Октейва в Йох-Вомбис, и я записывал под его диктовку изложенную выше историю. Северна принесли в госпиталь марсианские проводники экспедиции. У него была страшным образом порезана и воспалена кожа головы и лба. Большую часть времени он был в горячечном бреду, и его приходилось держать привязанным к кровати во время периодически повторяющихся маниакальных припадков, неистовство которых было вдвойне необъяснимо, учитывая крайнюю слабость его здоровья.

Порезы на голове, как можно было узнать из рассказа, были, в основном, нанесены им самим. Они перемежались с многочисленными маленькими круглыми ранками, легко отличимыми от ножевых порезов и расположенными правильными кругами, через которые, видимо, был впрыснут в кожу головы Северна неизвестный яд. Причину появления этих ранок было трудно объяснить, если только не поверить тому, что рассказ Северна был правдой, а не плодом его расстроенного воображения. Что касается меня, то в свете происшедшего впоследствии я чувствую, что мне остается только поверить в это. Странные вещи происходят на красной планете; и я могу только поддержать пожелание, высказанное обреченным археологом в отношении будущих исследований. На следующую ночь после того, как он закончил рассказывать мне свою историю и пока другой доктор находился на дежурстве, Северну удалось сбежать из госпиталя. Без сомнения, это случилось во время одного из тех странных припадков, о которых я упоминал: вещь тем более удивительная, поскольку Северн казался слабее обычного после длительного напряжения, вызванного его ужасным повествованием, и смерть его ожидалась в ближайшие часы. Еще более удивительным оказалось то, что следы его босых ног были обнаружены в пустыне по направлению к Йох-Вомбису. Они исчезли во время легкой песчаной бури; сам же Северн так до сих пор и не объявился…