"Волны над нами" - читать интересную книгу автора (Хлудова Ольга Флорентьевна)

Глава 13

Нам сообщили, что судно биостанции «Вяземский» рано утром пойдет к песчаным берегам бухты Енишары. Научные сотрудники будут там ловить волокушей нужных им рыб; нам предоставляется возможность сделать сборы беспозвоночных; студенты намерены забирать все, что попадется им под руку. Мы с вечера приготовили ведра, банки и прочее свое несложное оборудование и к семи часам утра были на причале.

Судно уже стояло у берега, но посадка еще не начиналась. Мы ждали капитана, Ивана Анкудиновича, без которого судно было нам недоступно.

Он появился на тропинке, сбегавшей с холма над причалом, загорелый, босой, с объемистым портфелем в руках. Меня, человека, не искушенного в кораблевождении, вначале ужасно смешил этот сугубо сухопутный, бухгалтерский портфель, без которого капитан не выходил в море. Потом мне объяснили, что в портфеле хранится судовая роль (судовые документы), без которой даже такое суденышко, как «Вяземский», не может идти в рейс.

Очень скоро палубу до отказа заполнили пассажиры. Еще столько же готовилось к посадке; ведра, тазы, банки, сачки, скребки, стойки с пробирками переходили из рук в руки. Чья-то шляпа медленно покачивалась на волнах, кто-то уронил бутылку с формалином, и острый запах примешался к свежему дыханию моря. Иван Анкудинович проявлял полное спокойствие; он привык за многие годы к неизбежной суете, сопутствующей выходам на его маленьком суденышке такого количества сухопутного народа. Капитан галантно помогал студенткам взбираться по почти отвесному и шевелящемуся трапу на высокий борт судна, ободрял робких и следил за погрузкой оборудования.

Когда, казалось, уже не было ни одного свободного сантиметра на палубе, Иван Анкудинович прошел между пассажирами и моментально навел порядок, рассадив всех по низким палубным надстройкам и на палубе между ними. Вдруг выяснилось, что нас уж вовсе не так много и можно было бы посадить на судно еще порядочное количество суетливых и веселых студентов.

Причал медленно отступил, «Вяземский» отошел метров на триста от берега и, описав плавную дугу, решительно устремился вдоль карадагских скал.

Иван Анкудинович, знающий наизусть каждый камень на берегах, взял на себя роль гида и комментировал открывающиеся перед нами пейзажи. Многие из студентов первый раз в жизни видели Карадаг, и многоголосые крики скоро сменились сосредоточенным молчанием, изредка прерываемым невольными возгласами изумления.

Мы с трудом узнавали знакомые места: камни, через которые карабкались по дороге на Кузьмич, были едва видны; два средней величины валуна оказались Кузьмичом; небольшая рытвина — тем самым обрывом, через который я так не люблю переходить из-за отвесных стен. Издали были совсем другие соотношения между высотой Карагача, прибрежных утесов и знакомых нам камней и скал, лежавших у их подножия.

Стена Левинсона-Лессинга поднимала к облакам свою призматическую вершину. Уж она-то не казалась меньше от сравнения с горным хребтом. За ней по склонам Карагача громоздились группы скал. Их причудливые формы были бесконечно разнообразны. Судно шло, и каменные фигуры кружились в медленном хороводе, открывая за собой все новые и новые произведения исполинского скульптора. Фантастические образы животных и людей сменялись развалинами замков. Смешной рогатый черт стоял перед группой испуганных монахинь в угловатых чепцах, за ними сидел орел; профиль человека рисовался на фоне неба; баранья голова с крутыми завитками рогов… или это дракон свил в кольца свой хвост?.. Без конца можно было находить все новые фигуры. Ниже их каменная стена отвесно падала в море.

Мы с Николаем переглянулись, вспомнив наше путешествие по подводному карнизу. Как мы могли потратить больше часа на переход такого короткого пути! Вот уже бухта Ивана Разбойника развернула перед нами свой каменистый пляж. Вон и проклятая тропинка мелькает между камнями. Меня быстро охладили, резонно указав, что на таком расстоянии мелькание тропинки — чистейший плод фантазии.

Высокий остроконечный пик Ивана Разбойника повернулся к нам боком и сразу стал похож на ассирийского быка с высокой тиарой. Капитан показал студентам на громадный барельеф сбоку фигуры. Резкие контрасты света и теней рисовали какие-то неясные образы. Судно повернуло к берегу и прошло вплотную к скале. И тут как будто глаза открылись у тех, кто не видел раньше этой интересной игры природы. Студенты зашумели, показывая друг другу на совершенно отчетливый барельеф женщины, держащей на руках ребенка. Она полулежит, несколько согнувшись в округлой выпуклой рамке из такого же камня. Стоит только раз увидеть ее фигуру, и начинаешь удивляться, как это раньше не мог ничего увидеть в переплетении света и теней на изборожденной рубцами стене.

Здесь был когда-то боковой кратер вулкана. Позже его заполнили сплавленные породы и образовали причудливый барельеф на скале.

Судно уже шло мимо Пуццолановой бухты, где Степан свершал по воскресным дням свои «сердоликовые оргии». И вот уже громадная каменная арка Золотых Ворот встала из моря. В тяжелых медленных волнах бежали розовые потоки отражений.

Темнота скопилась под высоким сводом, бросавшим резкую полосу тени на светлую воду. Дальше, в диком хаосе каменных глыб и неприступных скал спряталась Львиная бухта. Ее охраняет скала Лев, более похожая на сфинкса, чем на льва. С другой стороны стоит скала Маяк. Рядом с ее четырехсотметровым шпилем Лев и Золотые Ворота кажутся детскими игрушками, забытыми у подножия.

Вершина Маяка плыла в облаках, медленно покачиваясь в такт с движениями судна. У меня задрожали колени, когда я представила, как любители сильных ощущений влезают на вершину скалы, напоминающую по форме сахарную голову, сидят там свесив ноги над пропастью и любуются морем. Хребет Карагач заканчивается Львиной бухтой. Скалой Маяк начинаются совершенно неприступные стены хребта Хоба-Тепе.

Судно шло теперь у самых скал. Здесь достаточно глубоко даже для судна значительно большего, чем наше. Но только в самую спокойную погоду можно подходить к этим берегам. Волны и ветер слишком опасны в таком соседстве, как скалы Карадага.

Гулкое эхо повторяло рокот нашего мотора. Гроты и расщелины зубчатыми тенями взрезали освещенные солнцем отвесные стены, падающие в море с головокружительной высоты. У их подножия волны светились изнутри чистыми и живыми переливами красок. То лазоревая, то темно-синяя вода струилась розовыми и серыми отражениями скал. Потом она становилась пронзительно зеленой с чернильно-фиолетовыми зыбкими разводами или бледно-голубой, атласной, с почти недвижимыми змейками теней. Над нами стены вздымали к небу острые зубчатые края. Кое-где приземистые кустики судорожно цеплялись за неровности камня, заглядывая через плечо в глубину моря.

Для того чтобы дать человеку, не видавшему карадагских берегов, хотя бы приблизительное понятие о их дикой и беспокойной красоте, надо обладать редкостным даром образного слова, умением видеть все сразу и в то же время заметить мельчайшие детали.

Наиболее точно передает впечатление от карадагского побережья замечательная глава о Карадаге из книги Паустовского «Черное море». Силой своего громадного таланта

Паустовский создал облик сурового великолепия каменного хаоса, застывшего в безумном порыве, и вечно живого моря. С точки зрения географа, его описание полно неточностей и гипербол. Но разве может протокольное изложение, в котором изображаемые детали пейзажа так же похожи на их оригиналы, как точный, но бледный негатив, передать, какие захватывающие дух картины проходят перед глазами наблюдателя.

Можно сказать, что скалистые, неприступные стены Хоба-Тепе тянутся вдоль моря на восемьсот метров, что за поворотом стоит пик Стрижевой скалы, что около нее расположена небольшая бухта Барахты, а скала Слон отделяет бухту Барахты от Сердоликовой бухты. Все это очень точно, но в то же время дает весьма слабое представление о действительности.

Темная, почти черная стена Лагорио зубчатым хребтом поднималась в небо. За ней опять скалы, стены, осыпи, завалы… Дальше, над Сердоликовой бухтой горы разрезали ущелье Гяур-Бах. Густые заросли скрыли его крутые уступы и нагромождения камней. По ущелью к Сердоликовой бухте сбегал поток. На скалах блеснула слюдяная полоска водопада.

По пляжу бухты ползали какие-то розовые червячки. Они лежали на берегу и шевелились среди камней. До моего сознания не сразу дошло, что это люди. И только теперь, когда рядом со скалами для сравнения были человеческие фигуры, мы поняли, как привыкли наши глаза к грандиозным масштабам прибрежных утесов. Да и мы давно уже шли далеко от берега. Не имея для сравнения знакомых предметов, почти невозможно определить с судна действительные размеры скал или бухт. Крошечный камень оказывается по сравнению с человеком величиной в дом, а мелкая галька пляжа громадными валунами. Что же касается настоящей мелкой гальки, то ее принимаешь за шелковистый песок.

Сердоликовую бухту замыкали слоистые выступы Плойчатого мыса.

Восточнее ущелья Гяур-Бах начинается третий прибрежный хребет — Магнитный. Тридцатипятиметровый Сфинкс возвышается на нем среди небольших остроконечных скал, похожих на развалины крепости.

Прибрежные скалы теперь значительно ниже, а за Тупым мысом горы начали понемногу отступать от моря и сменились небольшими завалами камней и осыпями. Мягкие линии холмов легли на горизонте. Вдоль плоского берега бухты рассыпались белые точки домов. Это Планерское. Потом песчаные или глинистые крутые холмы, похожие на курганы, подошли к морю.

Бухта Енишары с золотой лентой песчаного пляжа и высокими дюнами встретила нас прозрачной и тихой водой. С борта хорошо было видно темные лужайки морской травы зостеры на песке отмели, отдельные небольшие камни и силуэты рыб. Судно встало на якорь, и мы на шлюпке перебрались на берег со всем нашим хозяйством.

Пока на шлюпке завозили подальше от берега конец волокуши, я побежала в сторону, где должны были быть не потревоженные нашим прибытием подводные угодья. Мельчайший песок моментально забился в ласты, неосторожно брошенные на него, облепил мокрые ноги, и пришлось несколько раз «переобуваться» в воде, чтобы от него избавиться.

Я поплыла, когда вода едва покрывала мне колени, и сколько ни отплывала от берега, дно почти не понижалось.

После живописных подводных пейзажей скалистых бухт песчаная отмель произвела на меня унылое впечатление своим однообразием и отсутствием ярких красок.

Сероватый песок покрывал почти ровное дно, вода была какая-то бледная, бесцветная. Пустыня — вот первое впечатление от этого района. Есть даже барханы — извилистые параллельные следы волн на песке. Только кое-где пейзаж оживляли темные издали и ярко-зеленые вблизи кустики зостеры. Животных почти не было. Несколько раков-отшельников и небольшие, в пятак, холмики с отверстием норки в центре, похожие на микроскопические вулканы (там живет морской червь арениколя), — вот и все, что я видела, плывя от берега. Но, как было сказано, никогда нельзя предугадать, что приготовило для тебя море в этот раз.

Еще издалека я заметила на фоне светлого дна большое темное тело животного. Чем ближе я подплывала, тем осторожнее и медленнее были мои движения. Прекрасная диковинная рыба с большими темными крыльями, отороченными лазоревой каймой, двигалась мне навстречу. Ее большую голову прикрывал угловатый панцирь, из-под которого с обеих сторон торчали по три длинных и тощих пальца. Опираясь на пальцы и распустив веером плавники-крылья, странная рыба медленно ползла по песку. Это была тригла — морской петух, которого мне давно хотелось встретить.

Зная, как осторожны крупные рыбы, я не решалась нырнуть поближе к петуху и медленно следовала за ним у самой поверхности воды. Петух совершенно не обращал на меня внимания и спокойно полз по дну, поднимая временами облачка ила. Он выискивал в песке какую-то съедобную мелочь.

Постепенно я осмелела и, нырнув, проплыла над ним на расстоянии полуметра. Петух решительно не желал меня замечать. Тогда я совсем уж обнаглела и протянула к нему руку, намереваясь погладить странное существо. Вместо того, чтобы кинуться наутек, как поступила бы каждая нормальная рыба, петух только еще больше распустил свои крылья и спокойно увильнул от моего прикосновения. Одновременно раздался довольно громкий скрипящий звук.

Это было так неожиданно, что я отдернула руку и с недоумением уставилась на петуха. Он как ни в чем не бывало пополз дальше. Я лежала на поверхности воды и размышляла, о том, насколько пострадает моя репутация, если я расскажу кому-нибудь, что меня обругала рыба. Может быть, мне показалось? Я опять нырнула и протянула к нему руку, петух немного отодвинулся, распустил крылья и, нет сомнения, хрипло заскрипел.

Я могла бы извлекать из него звуки целый день, так мне все это понравилось, но петух был другого мнения. В конце концов он плавно поднялся в толщу воды и уплыл. Я кинулась вдогонку, чтобы продлить интересный разговор, но петух уже скрылся из глаз.

Позже я рассказала Николаю о странном происшествии и была уверена, что он мне не поверит. А он только удивился, что я не слышала раньше голос морского петуха, и рекомендовал почитать повнимательнее «Основы ихтиологии». Оказывается, подобно сциенам и некоторым другим рыбам, петух издает свои немелодичные хрипы при помощи плавательного пузыря.

Все еще переживая необыкновенное происшествие, я с удвоенным вниманием стала смотреть по сторонам, надеясь на новые интересные встречи. Но если бы камбалка не переплыла на другое место, то вряд ли бы я ее заметила. Она легла на песок метрах в двух от меня. Я нырнула. Никакой камбалы на этом месте не было. Не могла же она затеряться на квадратном метре грунта!

Я еще раз нырнула и провела рукой по дну. Камбала вырвалась почти из-под ладони и неожиданно быстро поплыла, лежа на боку. Немного дальше она опять залегла на дно. Это был маленький калкан, окрашенный настолько точно в цвет песка, с темными и светлыми пятнышками по серо-желтому фону, что я с трудом его нашла по двум бугоркам глаз и едва заметному контуру тела.

Краб-плавунец (портунус) отвлек мое внимание от камбалы. Я встречала этих крабов и в Лисьей бухте, но там мне все попадались мелкие экземпляры. Здесь их было больше, и они были значительно крупнее. Один из них бойко «бежал» в толще воды, немного накренившись на бок и поглядывая на меня стебельчатыми глазками. Он кинулся на дно и зарылся в песок, пустив облачко мути. Собственно говоря, даже нельзя сказать «зарылся в песок»: он просто мгновенно в нем утонул. На задней паре ног плавунца последние членики расширены в виде лопаточек. Ими он гребет при плавании, и они же помогают ему закапываться в песок с удивительной быстротой. После того как краб-плавунец зарылся, его можно схватить вместе с горстью песка. Правда, обычно в горсти, кроме песка, ничего не оказывается, но при известной настойчивости… Только сначала надо решить вопрос: зачем он вам нужен. Конечно, его можно съесть, но в нем так мало съедобного, что игра не стоит свеч.

На дне кое-где лежали серые камни, почему-то не обросшие цистозирой, как положено всем камням. Их поверхность была источена ходами, и из некоторых отверстий виднелись светлые края раковин. Мысленно оплакивая поломанные ногти, я принялась выковыривать ракушку из норки. Неожиданно камень оказался совсем мягким и хрупким. Он крошился под малейшим нажимом, и я вытащила ракушку, просто отломив вместе с ней кусочек камня, напоминающего ноздреватый швейцарский сыр.

Это был моллюск-камнеточец морской финик (фолас), у которого вся передняя часть створок покрыта зубчиками или бороздками. Ими моллюск стачивает, как рашпилем, довольно плотные породы, просверливая свои ходы.

Камнеточцы могут причинять большой вред, разрушая портовые сооружения, сделанные из мягкого камня. Интересно, что этот заключенный в своей норке моллюск интенсивно светится в темноте.

Вся добыча складывалась в широкие пробирки и банку, привешенные в холщовом мешочке к поясу.

Я держалась одной рукой за камень, чтобы меня не выбрасывало водой наверх, а другой продолжала шарить в песке. К великому моему удовольствию, я нашла несколько больших червей-амфитрит с розоватым венчиком щупалец вокруг рта и крангона, креветку, зарывающуюся в песок.

В илистом облаке, поднятом моей возней, сновали такие крошечные ракообразные и черви, что я не решалась ловить их руками, боясь повредить нежные прозрачные тельца. Их надо ловить дражкой или сачком и потом крошечным тюлевым сачком величиной в пятак или большой пипеткой выбирать поштучно из воды.

Пробирки наполнялись, а илистая завеса становилась все гуще. Я уже шарила вслепую. Пришлось отплыть подальше и передохнуть на поверхности.

Я нырнула еще раз и только нацелилась на темное отверстие чей-то норки, как мой взгляд упал на небольшую, сантиметров в двадцать рыбку с черным пятном на спинном плавнике. Ее вид сразу отбил у меня охоту копаться в песке на ощупь. Морской дракончик (его еще называют морским скорпионом) лежал до половины зарывшись в песок. Его узкое золотисто-желтое тело с темными рваными полосками пятен было видно только вблизи. Я вспомнила, как мы ловили ставриду на самодур в районе Батуми и как закричал на меня капитан Каро, выхватывая у меня из рук леску, когда я хотела снять с крючка странного желтоватого бычка с темными полосками. Рыбу веником смахнули с самодура и отправили за борт. Это была моя первая встреча с морским дракончиком.

Через несколько дней после этого я познакомилась с рыбаком, приходившим на рыбстанцию. Он месяц болел после того, как выбирая улов, наколол ладонь о ядовитые шипы. У него все еще была перевязана рука, и он жаловался на сердечную слабость и боли в руке и плече, хотя считалось, Что первая опасность уже миновала.

Пожалуй, дракончик — самая опасная рыба Черного моря. Острые лучи спинного плавника и шипы на жаберных крышках имеют ядоотделительные железы. Симптомы отравления такие же, как и при ранении хвостовым шипом морского кота, но болезненные явления протекают еще интенсивнее. Впрочем, это не мешало нам регулярно получать на завтраки, обеды и ужины жареных морских дракончиков. Сын нашей Ефимовны ловил их в сеть в числе прочей мелкой рыбы. Не можем пожаловаться, ели с удовольствием и только горевали, что порции были маленькие. Но для его приготовления, кроме сковородки и масла, надо еще иметь и ножницы.

Манера дракончика зарываться в песок так, что над грунтом торчат только глаза, приводит иногда к неприятным последствиям. На него наступают купающиеся и получают очень болезненные уколы. Я не стала приставать к дракончику. Подумаешь, невидаль!

Лужайка зостеры издали кивала мне зелеными космами. Ее нежно-зеленые листья похожи на шелковистую травку лугов. Это действительно трава. У нее есть настоящая корневая система, которая отсутствует у водорослей. Песок и ил — самая подходящая почва для зостеры, и она также типична для песчаного грунта, как цистозира для каменистого.

Я внимательно осмотрела заросли, прежде чем начать поиски мелких животных. Всегда есть вероятность, что там залег морской кот. И когда имеешь дело с этим «симпатичным товарищем», некоторые предосторожности отнюдь не лишни. Но, кроме нескольких зеленушек, кстати сказать, действительно довольно зеленых зеленушек, я пока еще никого не видела.

Креветки стояли толпой среди шелковистых листьев. Их полупрозрачные тельца просвечивали в лучах солнца. Но не их я искала, медленно перебирая и раздвигая пучки травы. Мне нужен был хороший, большой травяной краб, которого я обещала привезти неутешному хозяину покойной крабихи Лизаветы. Она подохла еще весной от неизвестных причин, скорее всего просто от преклонного возраста.

Но крабов не было. Вместо них, зацепившись хвостиком за пучок листьев, шахматным конем стоял мой старый приятель морской конек. Он с полнейшим равнодушием отнесся к тому, что я пересадила его на палец, и только когда я всплыла на поверхность, распустил тугую петельку хвоста и медленно вернулся в траву.

Эти забавные рыбки обладают интересной особенностью: на брюшке самца складки кожи образуют выводковую сумку, в которую самка откладывает икру. Нежный отец таскает в постепенно разрастающейся сумке все свое будущее потомство, являя собой довольно редкое в природе зрелище — беременного отца. Наконец, настает день, когда из открывшегося отверстия выплывают крохотные морские коньки, совершенно похожие на взрослых, но только очень головастые и с очень жиденьким тельцем. Этакие морские жеребята, чинные и медлительные, как и их родители.

У морских коньков и форма тела, и повадки указывают на то, что это типичные обитатели подводных зарослей. Плавают они довольно плохо, медленно двигаясь в воде в почти вертикальном положении. Вибрация небольшого спинного плавника дает им поступательное движение.

При первой же возможности коньки немедленно стараются прицепиться к траве или к другому подходящему предмету, часто просто к другому коньку. Я видела, как два морских конька сцепились хвостами. Каждый тянул что было сил в свою сторону, но отцепиться не догадывался. К крупным конькам в аквариуме вечно прицеплялись мелкие. Они гибкими хвостиками охватывали шею, длинную мордочку или тело старшего товарища и, несмотря на его вялые попытки освободиться от нахальной молодежи, продолжали висеть на нем причудливой гирляндой, пока мы не посадили в аквариум кустик зостеры. Тогда все коньки, и большие и маленькие, сразу перешли на траву.

Морские иглы, ближайшие родственники морских коньков, часто встречаются и в зарослях водорослей, и в толще воды. Среди цистозиры или зостеры найти морскую иглу удается не сразу. Обычно они вертикально стоят среди стеблей, окрашены в зеленый или в желтый с коричневыми полосками цвет и совершенно неотличимы от растений.

Плавает игла неторопливо, медленно извиваясь, и довольно спокойно позволяет взять себя в руки. Потом, когда ее выпустишь, она так же спокойно и неторопливо следует своей дорогой или, если вблизи есть водоросли, скрывается там от вашего любопытства.

И коньки, и иглы могут, как хамелеоны, смотреть одним глазом в одну сторону, а другим — в другую. Очень смешно, когда в аквариуме много корма и у рыбы «разбегаются глаза» или когда она наблюдает за движениями человека при очистке аквариума.

Пелагические морские иглы играют весьма важную роль в питании некоторых обитателей моря, в частности таких крупных млекопитающих, как дельфины.

Размножаются морские иглы так же, как и морские коньки. Самец вынашивает свое потомство, и на свет появляются уже совершенно сформировавшиеся рыбы.

Я перебрала всю траву, но, кроме нескольких мелких ракообразных и десятка моллюсков, ничего не нашла. Мои товарищи на берегу были заняты волокушей. Я поплыла к лодке, которая медленно следовала за гирляндой поплавков.

Нижний край волокуши, скользящий по дну, поднял такую муть, что я почти воткнулась головой в сетку, прежде чем ее заметила. Небольшая стайка барабулек то быстро плыла впереди сетки, то пыталась повернуть назад и вновь кидалась к берегу от надвигающегося ячеистого мешка. Бычки спокойно переплывали вперед и ложились на дно, постепенно приближаясь к берегу вместе с сетью. Ставридки испуганно метались, натыкаясь на стенки и застревая в ячеях. Какие-то рыбы ловко выскальзывали с боков, где нижние края не очень плотно прижимались ко дну. Две-три кефали успели улизнуть в последний момент, воспользовавшись тем, что канат зацепился за камень и приподнял край сети.

Видно было плохо, и я могла наблюдать только за своей стороной волокуши. Потом стало так мелко, что пришлось выйти на берег. Я присоединилась к моим товарищам как раз вовремя. У самого уреза воды они начали набирать в ведра и банки всякую живность.

Среди небольшого количества разной мелочи оказалось несколько интересных рыбешек. Я успела подхватить и сунуть в ведро странную маленькую рыбку с плоской головой и острым, как у мышки, рылом, крошечную камбалу и двух морских коровок. Дальнейшее пиратство с моей стороны было прекращено руководителем студентов, который решительно заявил, что весь улов принадлежит им, так как волокушу студенты тащили специально для себя. Как жаль! А мне так хотелось присвоить еще и морской язык, продолговатое и плоское существо из семейства камбаловых… Студенты плотным кольцом окружили улов, и каждая посаженная в ведро рыба сопровождалась ликующими криками.

Мне стало стыдно, что я лишила их радости найти в улове такую интересную рыбу, как морская коровка. Поэтому я предложила обменять одну из моих двух коровок на маленький морской язык и даже отдала им самую крупную. Студенты с радостью согласились на обмен. Все были довольны. Кстати, чем крупнее рыба, тем сложнее сохранить ее живой в аквариуме без проточной воды.

Я нянчилась со своими рыбами всю дорогу обратно. Мне надо было обязательно нарисовать их с натуры живыми. Все книги обычно помещают перерисовки с очень старых и несовершенных рисунков.

На этот раз мне было не до пейзажей. Пришлось все время держать ведро на коленях, амортизируя толчки и вибрацию судна, менять воду и следить, чтобы коровка не сожрала маленькую морскую мышь или камбалку. В банках, за которыми взялся присматривать Николай, собравший богатую коллекцию моллюсков у самого берега, было битком набито всякого «зверья».

Во втором ведре сидело несколько крабов-плавунцов; их Николай взял из первых уловов волокушей. Я подсадила к ним пойманного мною плавунца. Это была самка. Ее хвост оттопыривался от массы желтой икры, валиком выступавшей вокруг хвостовых сегментов. Она сразу же с жадностью вцепилась в дохлую хамсичку, лежавшую на дне ведра. Другие крабы проявили такой же живой интерес к новой соседке, вернее к ее икре. Они подсовывали клешни под брюшко самки и поедали икру, не задаваясь праздными размышлениями, кем они закусывают с таким аппетитом — собственными детьми или двоюродными племянниками.

Вероятно, на воле такая возможность выпадает им не часто. Они со вкусом обсасывали с клешней крупинки икры, на что самка, занятая хамсой, почти не обращала внимания. Только когда родственнички уж слишком навалились на угощение и даже перевернули самку на спину, она стряхнула наглецов, но хамсичку так из клешней и не выпустила.

Несмотря на отличный аппетит, плавунцы прожили у меня всего несколько дней. Им надо все время менять воду и следить, чтобы она не нагревалась, я же просто не успевала это делать.

В азарте поисков и погони мы опять набрали слишком много животных. При самых примерных подсчетах получалось, что, даже работая с утра до вечера, мы закончим рисование своего улова не раньше чем дней через десять.