"Волны над нами" - читать интересную книгу автора (Хлудова Ольга Флорентьевна)

Глава 10

Наши друзья, подводные охотники из Киева, уехали на Кавказ. Они хотят искать новые районы для охоты. Сомнительно, будет ли там больше рыбы, чем здесь, у скал. Галечные пляжи кавказского побережья неинтересны и бедны фауной. На прощание они подарили мне острогу. Это превосходное оружие, вполне пригодное, чтобы ворошить заросли цистозиры, не рискуя уколоться о колючие шипы скорпены или порезаться о мидии. Кроме того, ею можно измерять глубину.

Публика на берегу смотрит с почтением на мою новую игрушку и спрашивает, много ли я убила рыбы. По прямому назначению, то есть для охоты, острогу использовать вряд ли возможно. Она слишком коротка, чуть более полутора метров, наконечник сделан из мягкого цветного сплава и почти без зазубрин. К ручке привязано метра два резиновой тесьмы. Теоретически все было обоснованно: тесьма растягивается при борьбе с рыбой и помогает постепенно ее подвести к берегу. Только все это была сущая ерунда.

Как я охотилась, расскажу позднее. Я всегда таскала с собой острогу, «на всякий случай», но обычно она лежала на берегу, дожидаясь особенно крупной дичи.

Однажды я пристроилась писать этюд у подводных утесов за стеной Левинсона. Освещенная зеленоватыми лучами солнца скала с темным пятном небольшого грота и с золотистой цистозирой по его краям была очень хороша. Я все никак не могла взять правильный цвет воды в гроте. То она казалась мне коричневой, то темно-зеленой. Несколько раз я стирала руками и тряпкой положенную краску. Вглядываясь в грот, я заметила, как в нем то появляется, то исчезает темное тело.

Забыв об этюде, я нырнула к гроту и заглянула в него. Это оказалась глубокая щель между камнями. На другой стороне туннеля едва мерещилось слабое мерцание света. Я поплыла с другой стороны и с трудом нашла в зарослях цистозиры небольшой ход в ту же расщелину. Но заглянув в узкую щель, я увидела на другом ее конце не только широкое устье туннеля, но и силуэт крупной рыбы, отчетливо рисовавшийся на фоне пронизанной солнцем воды. Голова и передняя часть туловища были видны отчетливо, остальное терялось в тени грота.

Мне ужасно мешали мои живописные принадлежности. Я поплыла к берегу, чтобы сменить их на острогу. В тот день я была одна. Виталия одолела совесть, и он засел за работу на биостанции, Валя собиралась уезжать домой и на прощание отправилась с экскурсией в Судак. А помощь второго пловца была необходима. Если выгнать рыбину с узкого конца, то другой подводник мог бы ее подстеречь у широкого выхода… Эти мысли мелькали у меня в голове в тот момент, когда я засовывала в узкую часть расщелины свою острогу. Заглянув в туннель, я опять увидела горбатую спину рыбы. Резкий удар острогой в темный силуэт… и я зашипела от боли. Не рассчитав движения, больно ударилась пальцами об острые края камня. Рука не проходила в узкую щель. Острога оказалась слишком короткой и не задела рыбы, а только испугала ее. Я отчетливо увидела на продолговатом светлом пятне выхода мелькнувшее темное тело — характерную фигуру горбыля.

Пока я оплывала вокруг скалы, его и след простыл. Вероятно, это был темный горбыль, который нередко встречается у скалистых берегов. Он держится у отвесных скал или среди обвалов камней, где в любой момент можно скрыться в расщелину. Впрочем, мы встречали их и над песком, где рыбы вели себя особенно настороженно и близко не подпускали.

Темные горбыли бывают иногда крупных размеров, достигая 45–50 сантиметров длины и веса в три-четыре килограмма. Наши охотники за подводной дичью высоко ценили эту рыбу. Вид у горбыля мрачноватый: плотное тело с толстым, мясистым загривком окрашено в темный красновато-бурый цвет. Брюхо часто бывает несколько светлее, но мне попадались и совсем темные экземпляры. Спинной и хвостовой плавники обычно светлее тела и оторочены темной каймой.

У темного горбыля есть одно интересное свойство: плавательный пузырь этой рыбы имеет сложное строение и снабжен специальной мускулатурой. Воздействуя этой системой на плавательный пузырь, рыба может произвольно издавать довольно громкие звуки.

В литературе указан случай, когда «голоса» нерестящейся стаи горбылей были отчетливо слышны на поверхности, хотя стая находилась на глубине 40 метров. Я слышала голос горбыля в море только однажды, а в аквариуме можно было часто слышать, как он «беседует» со своим товарищем. Звуки эти напоминают хрипловатое урчание и приглушенную барабанную дробь. Очень похоже получается, если слегка постукивать пальцем по краю стола.

Вначале я путала темного горбыля со светлым горбылем, что не удивительно, так как они относятся к одному семейству горбылевых, или сциеновых. Светлый горбыль значительно массивнее темного горбыля и с более тупой мордой. Брюхо у него совсем светлое, спина темно-бронзовая с красно-коричневыми косыми полосами. Спинной и хвостовой плавники темные, остальные — светлые. Если добыть горбыля, то определить точно, светлый это или темный горбыль, уже не составит труда. У светлого горбыля на нижней челюсти имеется четыре коротких кожистых усика, а по краю жаберных крышек — два колючих шипа. У темного горбыля ни шипов, ни усиков нет.

Светлые горбыли, судя по литературным данным, достигают очень внушительных размеров, до полутора метров длины. Таких гигантов ни я, ни мои знакомые подводные спортсмены ни разу не встречали. Хотелось бы посмотреть на выражение лица подводного охотника, повстречавшего полутораметрового горбыля,

В одной из бухточек за Кузьмичом мне несколько дней подряд попадался светлый горбыль сантиметров 50 длиной. В нашу первую встречу я увидела его раньше, чем он меня, и кинулась на него с острогой. Горбыль легко увернулся и скрылся. Немного позже я опять столкнулась с ним у самого дна, усыпанного мелкими обломками камней и гравием, и опять пыталась проткнуть его своим жалким оружием. Он ушел на глубину и больше в тот день не появлялся. В дальнейшем отношения так и остались натянутыми, близко он меня не подпускал и держался настороже.

Допустим маловероятный случай, что он позволит проткнуть себя острогой. Ну и что же дальше? Мы его съели бы, вот и все. Я горько сожалела о потерянной возможности понаблюдать за ним. А через несколько дней горбыль вообще ушел из бухты. Мелкие экземпляры сантиметров в 20–25 казались совсем неинтересными после встречи с их крупным собратом.

Через некоторое время почти перестаешь замечать таких слишком обычных рыб, как собачки, бычки или зеленушки. Их видишь, но равнодушно плывешь мимо, не обращая внимания, как не обращаешь внимания на стайку воробьев на улице. Поэтому часто пропускаешь интересных новых рыб, принимай их за примелькавшихся собачек или бычков, если они чем-нибудь похожи на них.

Я не замечала морских налимов, пока не увидела громадную, как мне показалось, собачку, раза в полтора больше самой крупной из тех, что нам встречались. Рыба подпустила меня на расстояние вытянутой руки и не особенно торопливо скрылась под большой грудой камней. Я смогла только убедиться, что это, конечно, не собачка. У собачек круто спущенная линия морды и глаза посажены на макушке. У этой рыбы морда была более плоская, а маленькие глазки находились относительно низко. Короче говоря, совсем другое «лицо».

Мне хотелось еще поглядеть на незнакомую рыбу, которая, кажется, не страдала излишней «застенчивостью», свойственной крупным рыбам. Я тщательно обыскала камни, засовывая руки во все щели и норки, потом осторожно разобрала часть камней. Вероятно, постороннему наблюдателю показалось бы странным мое занятие. Я ныряла, откладывала в сторону два-три камня из груды и всплывала за воздухом, потом опять ныряла и откладывала в сторону еще несколько камней.

Самые большие глыбы были мне не под силу, но я пошарила под ними острогой. Там никого не было. Я последний раз всплыла и на прощание оглянулась на следы своей деятельности. Рыба лежала на прежнем месте, будто ее и не тревожили. Тогда я подобралась к ней, плывя у дна. Она улизнула от меня под большие камни так же неторопливо, как и в первый раз, но я успела заметить на кончике ее носа и на подбородке несколько торчащих вперед усиков. По этой особой примете и описанию рыбы ихтиологи с уверенностью сказали, что это был морской налим, или, как его называют, галей.

Через несколько дней морской налим попался в волокушу, и я смогла рассмотреть его во всех подробностях. Под водой, на фоне светлого песка он показался мне почти черным, но пойманные экземпляры были желтовато-бурые с более темными пятнами на спине и голове и светлыми пятнами на боку. На носу у налима два усика, на подбородке — один. Морской налим, как и наш речной, принадлежит к семейству тресковых.

Ближайшая его родственница в Черном море — мерланка, или черноморская пикша, встречающаяся в уловах осенне-зимнего сезона. По внешнему виду мерланка типичный представитель тресковых, с удлиненным телом, тремя спинными плавниками и маленьким усиком на нижней губе. Верхняя часть тела и голова окрашены в буровато-серый цвет с голубым и розовым оттенками, брюхо белое, серебристое. За грудным плавником, на боку, — темное пятно. Мне она ни разу не встречалась, так как это придонная рыба, предпочитающая низкую температуру воды. У берегов она появляется только в осенние и зимние месяцы.

Часто встречающийся у берега ошибень, небольшая донная рыба, немного похож на налима общими очертаниями тела и головы, но ряд внешних признаков дает возможность легко отличить одну рыбу от другой. У ошибня усики только на подбородке, на носу их нет, брюшные плавники имеют вид тонких, двойных нитей и находятся на горле; непарные плавники (спинной, хвостовой и анальный) сливаются в одно целое. Ошибень розовато-желтого цвета с неясными пятнами.

В первых числах августа заметно изменилось поведение кефалей: они разбились на группы, в которых обязательно одна ведет за собой четыре-шесть других. Они следуют будто привязанные невидимыми нитями. Это самка кефали разгуливает в сопровождении самцов. Обычно она самая крупная из косяка, иные самцы раза в два меньше самок. Кормятся они уже кое-как, самка изредка небрежно подхватывает корм с камней, а самцам вообще не до того.

Начинается нерест кефали. С каждым днем самцы все активнее преследуют самок, все теснее смыкается их кольцо.

Наконец, начались нерестовые игры. Спокойная самка вдруг кидается в сторону, за ней летит ее свита. Они кружатся возле самки, которая то прорывается вниз и делает крутой поворот у самого дна, то взмывает к поверхности. Самцы, переплетаясь и клубясь, преследуют ее. Они потеряли всякую осторожность и носятся рядом с нами. Самка еще как-то нас остерегается, а ее спутники совершенно игнорируют опасность.

Особенно много играющей кефали в глубоких бухтах, и, пожалуй, это одно из самых красивых зрелищ, которые нам удалось видеть. На фоне зелено-голубой воды, пронизанной косыми лучами солнца, где из мглы встают темные утесы, мохнатые от водорослей, — играют эти великолепные сильные рыбы, то пропадая в тени, то блистая на солнце живым серебром.

Последние дни к нам на биостанцию доходят слухи об охотниках в Планерском и в Судаке; очевидцы говорят, что они добывают кефаль десятками. Это не удивительно теперь, когда в каждой бухте можно встретить косяк нерестящейся кефали. Не знаю, насколько спортивно бить рыбу во время нереста, но, вероятно, не очень. Правда, под водой больше шансов на стороне рыб, но это в обычное время, сейчас же был нерест. Я видела, как тяжело раненный самец пытался продолжать преследование самки; у него на теле были рваные раны от трезубца-наконечника стрелы, но он все еще плыл на боку за исчезнувшим вдали косяком, а когда косяк вновь промчался мимо него, он из последних сил кинулся навстречу самке.

Мы подобрали его уже обессиленного, опускавшегося на дно, и поскорее добили. После такого зрелища не захочешь и рыбы. Впрочем, мы его все-таки съели.

Серьезные охотники появились и у нас — В один прекрасный день мы втроем шли вдоль берега, направляясь в дальние бухты. Небольшая группа отдыхающих стояла на крутом берегу и с интересом смотрела вниз, где среди камней плескалось море.

Мы заинтересовались и тоже подошли к обрыву. В прозрачной воде отчетливо виднелась фигура подводного спортсмена в какой-то необычной для нас маске и с длиннейшим ружьем. Здраво рассудив, что ему, кроме биостанции, деться некуда и вечером его можно поймать и расспросить, а главное, посмотреть снаряжение, мы продолжали путь. Вернулись домой только к вечеру.

Было совсем темно, когда Николай предложил небольшую прогулку по ближайшим холмам. Дорожка вилась вдоль сухого русла ручья.

Среди густых кустов мелькало пламя костра и слышались крики. Мы остановились и прислушались.

— А у Кусто сказано…

— Что мне ваш Кусто, — возражал голос Виталия.

— Дюма много раз опускался на пятьдесят метров, — продолжал незнакомый голос, — и побил рекорд, спустившись почти на сто метров. Тут я не выдержала.

— Дайте нам его снаряжение, и мы тоже будем запросто спускаться на пятьдесят метров, — закричала я, прорываясь сквозь колючую стену зарослей.

В ответ раздался взрыв смеха.

— Я только собирался идти за вами, — сказал Виталий, помогая мне вылезти из кустов.

В центре небольшой ровной площадки горел костер. Его трепещущий свет выхватывал то полотнище палатки, полуприкрытой ветвями, то ярко освещал ствол дерева и пригорок, покрытый сухой колючей травкой. Вокруг костра сидели все наши друзья-приятели, чьи палатки стояли здесь, в сухом русле.

Незнакомый мне молодой человек все еще порывался что-то опровергнуть, но Виталий его не слушал.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — сказал он, указывая на юношу. — Вадик, подводный охотник.

В то лето впервые на побережье Черного моря стали выходить из воды странные люди с масками на лице и лягушачьими лапами. Естественно, что иной раз они вызывали бурную реакцию у сухопутных обитателей Крыма и Кавказа.

Вадик оказался одним из тех охотников, которые, забывая все на свете, могут охотиться целыми днями, вылезая изредка на берег, чтобы немного согреться. В те дни, когда сильные волны затрудняли передвижение из бухты в бухту вдоль берега, он шел по крутым горным тропинкам и все-таки охотился в намеченном им районе.

Виталий несколько раз принимал участие в этих походах через хребет Карагача, — с удовольствием снимал охоту и ел уху из кефалей. Самый процесс охоты, то есть именно то, что более всего привлекает многих подводных спортсменов, его не увлек. Виталий остался верен фотографии. Тоже самое произошло и со мной. Когда мне дали в руки ружье и обучили элементарным правилам обращения с ним, я бодро отправилась на поиски рыбы.

Несколько кефалей, которые пересекли мне дорогу, показались желанной добычей, и я стала осторожно к ним подбираться. Они держались на расстоянии нескольких метров и решительно не желали быть убитыми.

Я гонялась за кефалями, стреляя время от времени, пока не попала в одну из них; следуя инструкции, кинулась к бьющейся на гарпуне кефали, крепко схватила ее под жабры и, не снимая со стрелы, поплыла к берегу. Пока я охотилась, понятный азарт погони заставлял меня видеть только преследуемую мной добычу. Выйдя на берег, я не смогла бы даже сказать, где я плавала, какая была глубина, какие еще животные встречались на пути.

Я подумала и решила с ружьем больше не охотиться. Слишком много интересного можно пропустить в те минуты, когда шалеешь от азарта, а в результате, кроме некоторого количества охотничьих переживаний, остается только кучка рыбьих костей.

Мы с Виталием очень огорчены: уехала домой наша Валя, верный товарищ в подводных приключениях. Она уехала, увозя с собой увлечение на всю жизнь. Теперь она начнет еще с осени искать маску и ласты, ломать голову, какой фотоаппарат лучше для подводных съемок (широкопленочный или стандартный), будет делать бокс для аппарата и так далее. Словом, она обеспечена занятием на всю зиму.

Вот уже несколько недель, как не было ни капли дождя. Земля потрескалась от зноя, трава пересохла настолько, что ломается от прикосновения, листья на деревьях парка обвисли и запылились.

Ручей на дне нашего оврага едва шевелится, с трудом добираясь до моря среди сухих комков глины и горячих камней русла. Временами над пепельными вершинами гор появляются полупрозрачные тучи; слабые раскаты грома заставляют всех с надеждой глядеть на небо. Проходит еще немного времени — и тучи тают, так и не набравшись сил.

В тот день, когда, наконец, пришло долгожданное избавление от зноя, с утра нависла тяжелая предгрозовая тишина. Наши синицы молча сидели на сосне, раскрыв клювы, бабочки забились в кусты пересохшей травы. Мы бродили, как сонные мухи, не в силах сосредоточиться на работе. Нервы были напряжены, и я уже успела поссориться и с Виталием и с Николаем, который, несмотря на свою безукоризненную корректность, в это утро был немного раздражителен; он взял сачок и исчез на ближайших холмах. Виталий демонстративно прошел мимо палатки с маской в руках, но даже не посмотрел в мою сторону.

Разобиженная на весь мир лежала я в тени сосны и пыталась читать. В висках стучало, тяжелая дремота склеивала глаза. Меня разбудила струя прохладного ветра, зашумевшего в поникшей листве. Над северным перевалом появилась гигантская черная туча.

Она выползала медленно, как сытый удав. Длинный вал белых облаков катился впереди тучи, отчетливо выделяясь на ее темно-сизом теле. Все усиливающиеся порывы ветра подцепили фанеру, лежавшую на ящике и изображавшую стол. Покатились в траву ложки и миски, полетели к морю листы альбомов. Палатка рвалась, как горячий конь, вслед за листами. Она прыгала и даже немного становилась на дыбы, стараясь оборвать свои веревки.

Над дорогой встало облако пыли, полетели листья деревьев, какие-то перья и клочки газетной бумаги. Кроме того, летели шишки с двух наших сосен на поляне. Но они летели только вниз и главным образом на меня. Как на грех куда-то пропал Николай. Я запихивала в палатку все, что было разложено на полянке. А там было практически все, что мы имели. В низинке в тени сосны оказалось сыровато, и даже в эти идеально сухие дни каждый второй день надо было подсушивать и проветривать все, что было в палатке. Я втащила последнее одеяло и только успела закрыть на деревянные пуговки полотнище входа, как упал дождь.

Никаких капель не было. Вода падала слитной массой, и громкий гул ливня заглушил все звуки. Минут через пять я почувствовала приятное ощущение полной безопасности. Ни одна капля не просачивалась через крышу палатки; стены хотя и выгибались немного под порывами ветра и хлещущими струями дождя, но вели себя тоже превосходно. Я сидела у опущенного полотна окошка и в щелку подсматривала за буйством тихой крымской погоды.

Шум дождя немного стих, и до меня донеслись ритмичный скрип и посвистывание ветра в ветвях. Это шумел тополь. Он стоял в нескольких метрах от палатки, мертвый и высохший, как мумия. Почему его до сих пор не срубили, когда дрова на биостанции были привозные, я так и не поняла. Если ветер был южный, я совершенно спокойно смотрела, как качается и гнется, потрескивая, дряхлый ствол тополя. Если б он и свалился, то на дорогу, а не на палатку. Но при северном и северо-восточном ветрах старое дерево превращалось в дамоклов меч, который мог упасть нам на головы при любом сильном порыве. Слушая угрожающие звуки, которые издавал тополь, сгибаясь под ударами ветра, я подумала об эфемерности крыши над моей головой, и мне уже не было так уютно, как прежде. Следовало бы взглянуть, как ведет себя тополь, но в задней стенке палатки не было окна. Вылезать на проливной дождь уж очень не хотелось.

Пока я колебалась, мое внимание привлекло движение под полом палатки. Что-то ползло там, извиваясь и вздувая парусину. Низкий порог приподнялся, и я не успела ахнуть, как через него хлынула вода. Вровень с порогом несся поток. Стекая с высокого холма позади сада, вода сливалась в быстрый и бурный ручей. Посередине его русла стояла наша палатка...

Мелкий ровик, окопанный для очистки совести едва ли на глубину трех-четырех сантиметров, давно скрылся под водой. Мне, подводному спортсмену, грозила судьба княжны Таракановой. Но я не стала принимать живописной позы, хорошо знакомой по картине Флавицкого. Вместо этого я руками и зубами вцепилась в полог палатки и подняла его вместе с полом на полметра кверху. Так я спаслась от злой судьбы.

Самое замечательное было то, что хотя палатка практически плавала в воде, но внутри было совершенно сухо, если не считать просочившейся через порог небольшой лужицы. Хорошо, что наш дом был сшит в виде мешка со стенами и полом, составляющими одно целое. Убедившись, что немедленная смерть мне не грозит, я опять начала находить в своем положении даже приятные стороны. Что же касается тополя, то я здраво рассудила, что если он выдержал первый натиск бури и не упал, то, возможно, выдержит и последующие ее удары. А если ему суждено упасть, на это воля аллаха. Короче, мне очень не хотелось лезть в сырость.

Скоро дождь прекратился так же внезапно, как и начался, но грозный гул воды доносился до меня с прежней силой и даже нарастал с каждой минутой. Пришлось выждать еще полчаса, пока не иссяк ручей на нашей поляне. Тогда я вылезла из палатки. Тонкий слой грязи затянул траву, и только кое-где по ней пробивались отставшие струйки воды.

Рев потока доносился из нашего безобидного и почти пересохшего оврага за палаткой. Я не могла поверить своим глазам. Мутный Терек с водоворотами и глинистой пеной несся вровень с берегами. В нем мелькали газеты и тряпки, которые отмечали ранее место лагеря только что ушедших туристов. Потом весь этот мусор вынесло в море, а море в свою очередь выбросило большую часть на пляж биостанции. Я зашлепала по грязи обратно в палатку, думая о том, что сейчас придет мокрый и несчастный Николай и вместо отдыха мы будем сушить и палатку и землю под ней.

Николай явился совершенно сухой. Он работал в музее, когда неожиданно налетела гроза. Темные лохмотья туч еще летели над морем, а солнце уже опять припекало так, что от грязи повалил пар. Через час все высохло. Только поток еще бесновался в овраге, и под его шум удивительно приятно было спать.

К утру все стихло. Скромный ручеек журчал на дне, и только засохшая грязь на лужайке еще некоторое время напоминала нам о буре.

Дольше всего помнило о грозе море у нашего берега. Черный овраг, прорезающий холмы у подножия Карагача, вынес в море громадное количество глины. Белая муть затянула воду на расстоянии 200–300 метров от берега. Она непроницаемой молочной завесой висела в воде. Только через несколько дней море постепенно приобрело прежнюю прозрачность.