"Рождение огня" - читать интересную книгу автора (Коллинз Сьюзен (Сюзанн))

10.

Это моя сойка-пересмешница.

Что за бессмыслица? Моя птичка — на хлебце. Ну, я понимаю, что в Капитолии сойка-пересмешница — крик моды, вот её и изображают на украшениях и вообще где попало, но о какой моде может быть речь здесь?

— Что это? Что это значит? — отрывисто спрашиваю я, по-прежнему держа женщину на прицеле.

— Это значит, что мы на твоей стороне, — говорит дрожащий голос за моей спиной.

Ещё одна. Я её не видела, наверно, она была в доме. Но глаз от моей прежней цели я так и не отрываю. Возможно, новоприбывшая вооружена, но бьюсь об заклад — она вряд ли взведёт курок. Услышав щелчок — что будет означать мою неизбежную смерть — я немедленно убью её товарку.

— Иди сюда и стань так, чтобы я видела тебя! — приказываю я.

— Она не может, она... — начинает женщина с крекером, но я рявкаю: «Иди сюда!» — и слышу за спиной шаркающие шаги. Похоже, ходьба даётся ей с трудом. Вторая женщина, вернее, совсем ещё девчонка — на вид ей столько же, сколько и мне — прихрамывая, подходит к женщине с крекером. Она тоже одета в униформу миротворца, включая белый меховой плащ, но униформа на несколько размеров больше, чем ей, ходячему скелету, нужно. Оружия у неё нет, во всяком случае, я его не вижу. Обе её руки заняты — ими она опирается на грубый костыль, сделанный из обломанной ветви. На носке правого сапога налип ком снега, значит, эту ногу она и подволакивает.

Я внимательно разглядываю пылающее от мороза лицо девушки. Зубы у неё кривоваты, а над одним из шоколадно-карих глаз — тёмно-красное родимое пятно. Никакой она не миротворец. И уж тем более не жительница Капитолия.

— Кто вы? — спрашиваю я насторожённо, но уже не так воинственно.

— Меня зовут Сатин, — говорит старшая. Ей что-то около тридцати пяти. — А это Бонни. Мы — беженцы из Восьмого дистрикта.

Из Восьмого! Тогда им должно быть известно о мятеже!

— Где вы раздобыли униформу?

— Я украла её с фабрики, — отвечает Бонни. — Мы их там шьём. Только эта вот была для... ну, не для меня, словом. Потому она такая огромная.

— А оружие сняли с мёртвого миротворца, — говорит Сатин, проследив за моим взглядом.

— Этот крекер у тебя в руке... С птицей. Что это значит? — спрашиваю я.

— Ты разве не знаешь, Кэтнисс? — похоже, что Бонни искренне удивлена.

Они меня узнали. Ещё бы. Моё лицо ничем не прикрыто, и стою я в лесу, прилегающем к Дистрикту 12, нацелив на них стрелу. Кто же ещё это может быть, если не я?

— Птица похожа на ту, что на талисмане, который я носила на арене.

— Она не знает... — мягко говорит Бонни. — Может, она вообще ни о чём не слышала...

Внезапно мне захотелось показать, что кое-что мне всё-таки известно:

— Я знаю, что в Восьмом мятеж.

— Точно, поэтому нам и пришлось бежать, — говорит Сатин.

— Так, ну вот, вы оттуда выбрались. И что дальше? — спрашиваю я.

— Мы направляемся в Дистрикт Тринадцать, — отвечает Сатин.

— Тринадцать? — изумляюсь я. — Нет никакого Дистрикта Тринадцать. Его стёрли с лица земли!

— Семьдесят пять лет назад, — замечает Сатин.

Бонни переставляет костыль и морщится.

— Что у тебя с ногой? — спрашиваю.

— Лодыжку подвернула. Сапоги слишком велики, ну и...

Я закусываю губу. Нюхом чую — они говорят правду. И за этой правдой — масса информации, которую мне бы очень хотелось получить. Я делаю шаг вперёд и подбираю оружие Сатин, не опуская, однако, лука. Потом на мгновение приостанавливаюсь, вспомнив другой день здесь, в лесу — день, когда мы с Гейлом видели, как неизвестно откуда появился планолёт и захватил двух беглецов из Капитолия. Юношу убили на месте. Рыжеволосую девушку, как я узнала, прибыв в Капитолий, изуродовали и превратили в немую служанку. Таких слуг там зовут Авокс — безгласые.

— За вами нет погони?

— По-мому, нет. Они думают, мы погибли, когда фабрика взлетела на воздух, — отвечает Сатин. — Чистое везение, что мы живы.

— Ладно, пошли в дом, — киваю я на бетонную хижину. Они идут впереди, я, сжимая в руках оружие, — за ними.

Бонни сразу направляется к очагу и опускается на расстеленный перед ним форменный меховой плащ, должно быть, принадлежащий Сатин. Она протягивает руки к слабенькому огоньку, еле теплящемуся на конце обугленного чурбака. Кожа у неё такая бледная, что кажется прозрачной, и я вижу, как её пальцы на фоне огня просвечивают розовым. Сатин пытается подоткнуть лежащий на полу плащ вокруг дрожащей девушки.

Внутри очага на угольях стоит половина большой жестяной консервной банки, наполненная кипятком. Края у банки опасно зазубрены — можно здорово порезаться. В кипятке настаивается пригоршня сосновых почек.

— Чай завариваете? — интересуюсь я.

— Да вот, честно говоря, сами не знаем, что делаем. Я видела несколько лет назад, как кто-то заваривал сосновые почки на Голодных играх. По крайней мере, я так думаю, что это были сосновые почки, — смущённо говорит Сатин.

Дистрикт 8, насколько мне помнится, — это безобразный, загаженный мегаполис, многочисленные промышленные предприятия загрязяют воздух отвратительным вонючим дымом. Люди живут в обветшалых многоквартирных домах, нигде ни пучка зелени. Просто чудо, что эти двое до сих пор не окочурились. Они же отродясь живой природы не видали. Откуда им знать, как выжить в лесу!

— Припасы кончились?

Бонни кивает.

— Мы взяли, что могли, но у нас и было-то — кот наплакал. Продукты давно уже страшный дефицит. — Дрожь в её голосе уничтожает последние остатки моих сомнений. Передо мной всего лишь изголодавшаяся больная девочка, пытающаяся вырваться из лап Капитолия.

— Считайте, сегодня вам дико повезло, — говорю я, бросая свою охотничью сумку на пол. Народ дистрикта голодает, а у нас пока ещё всего полно, даже больше, чем нам надо. Так что я понемногу раздаю — то туда, то сюда. Конечно, у меня свои приоритеты: семья Гейла, Сальная Сэй, ещё кое-кто из бывших завсегдатаев Котла... Моя мать тоже помогает другим, в основном, своим пациентам. Сегодня утром я намеренно набила свою сумку под самую завязку: мать, конечно же, заметит, что запасы в кладовке изрядно потрёпаны, и решит, что её дочь пустилась в обход голодающих. Таким образом я обеспечила себе достаточно времени на поход к озеру, и мать не будет беспокоиться, куда я пропала. Я собиралась раздать свои припасы вечером, по дороге домой, но теперь ясно, что все они останутся здесь.

Я вытаскиваю из сумки две свежие булки с запечённым в их верхнюю корочку слоем сыра. У нас они не переводятся, с тех пор как Пит узнал, что я до них большая охотница. Бросаю одну из них Сатин, а другую аккуратно кладу на колени Бонни, понимая, что ей сейчас, наверно, трудно будет словить что-то на лету. Не хватало ещё, чтобы еда угодила в огонь!

— Ой! — вскрикивает Бонни. — Неужели это всё мне?!

В груди у меня словно что-то переворачивается — я слышу другой голос, голос Руты. Там, на арене. Когда я дала ей ножку грусёнка, она сказала: «Ой, а мне одной никогда раньше не доставалась целая ножка!» Изголодавшийся человек не в состоянии так сразу поверить своему счастью.

— Да, ешь давай, — говорю. Бонни держит булку так, будто боится, что та сейчас растает в воздухе, а потом принимается терзать её зубами и глотает не разжёвывая, не в силах сдержаться. — Ты лучше жуй как следует, не то подавишься.

Бонни кивает и пытается есть помедленнее. Знаю, как это трудно, когда ты так оголодал.

— Думаю, ваш чай готов. — Я вытаскиваю банку из угольев. Сатин вынимает из рюкзака две оловянные кружки, я наливаю в них чай и ставлю банку на пол, остывать. Они с Бонни садятся рядом, едят, дуют на чай и потихоньку, чтобы не обжечься, потягивают его маленькими глотками. Я в это время развожу огонь пожарче. Жду, пока они тщательно не оближут каждый палец, и спрашиваю:

— Так что с вами произшло?

И они принимаются рассказывать.

С тех пор, как закончились последние Голодные игры, недовольство в Восьмом дистрикте всё росло и росло. До известной степени, Восьмой, обеспечивающий тканями весь Панем, всегда был неспокоен. Но теперь одних разговоров стало мало, и было решено, что пора от слов переходить к делу. Текстильное производство — довольно шумное, уследить за разговорами практически невозможно: за грохотом машин трудновато подслушать слова, нашёптываемые прямо в ухо.

Сатин преподавала в школе, Бонни была её ученицей. Когда учебный день заканчивался, обе они отрабатывали ещё и черырёхчасовую смену на фабрике, специализировавшейся на изготовлении униформы для миротворцев. Несколько месяцев потребовалось Бонни, работавшей на складе предварительного контроля, чтобы раздобыть два комплекта униформы, собирая их по частям — там сапог, здесь брюки... Униформа предназначалась для Сатин и её мужа: как только восстание начнётся, весть о нём будет необходимо распространить за пределы Восьмого. Если в восстании примут участие и другие дистрикты — вот тогда можно будет рассчитывать на успех.

В тот день, когда мы с Питом выступали перед жителями Восьмого дистрикта, было проведено что-то вроде генеральной репетиции. Народ на площади расположился организованными группами, рядом с теми зданиями, которые подлежали захвату в начале восстания. В их число входили центры управления дистриктом: Дом правосудия, главный штаб миротворцев, главпочтамт — все они располагались на площади. Другими объектами особого внимания были железная дорога, зернохранилище, электростанция и склад боеприпасов.

В вечер моей помолвки, тот самый, когда Питер под направленными на нас камерами опустился на колено и в который раз признался в своей немеркнущей любви, в Восьмом дистрикте началось восстание. Прикрытие было идеальное. Наше интервью с Цезарем Фликкерманом было обязательным к просмотру. Это дало людям Дистрикта 8 повод, не вызывая подозрений властей, большим числом выйти на улицы, собраться на главной площади или в центрах многочисленных пригородов — чтобы смотреть интервью на установленных там экранах. Таким образом, все были на своих местах точно к назначенному часу — в восемь вечера. Лица закрыли масками, и преисподняя разверзлась.

Застигнутые врасплох и ошеломлённые численным превосходством, миротворцы поначалу были опрокинуты наступающими массами. Почтамт, зернохранилище, электростанция были сразу же захвачены. Оружие погибших миротворцев переходило в руки повстанцев. Все надеялись, что происходящее — не просто безумная затея отчаявшихся людей, что если донести весть о восстании до других дистриктов, то свержение правящего режима станет реальностью.

Ответная акция Капитолия не заставила себя ждать. Миротворцы стали прибывать тысячами. Планолёты дотла разбомбили опорные пункты повстанцев. В воцарившемся кровавом хаосе всё, что можно было попытаться сделать — это добраться домой живым. Менее чем через сорок восемь часов город вновь оказался под властью Капитолия. Затем последовали репрессии. В течение недели не было поставок продовольствия и угля, всем было запрещено покидать свои дома. Единственное, что показывали телевизоры — это казнь предполагаемых зачинщиков — их повесили на главной площади. Потом, в один прекрасный вечер, когда весь дистрикт оказался на грани голодной смерти, пришёл приказ вернуться к обычному распорядку жизни.

Для Сатин и Бонни это означало возвращение в школу. Улицы из-за воронок стали труднопроходимы, поэтому мои новые знакомые опоздали к началу смены на своей фабрике. Они были в ста метрах от неё, когда фабрика взлетела на воздух вместе со всеми, кто был внутри, включая мужа Сатин и всю семью Бонни.

— Должно быть, кто-то доложил Капитолию, что идея восстания пошла с нашей фабрики, — тихо говорит Сатин.

Подруги побежали к Сатин домой — там хранилась краденая униформа. Они наскребли провизии — сколько получилось, не стесняясь воровать у тех соседей, где, как они знали, никого не осталось в живых, — и отправились на вокзал. На складе у путей они переоделись в униформу миротворцев и, никем не замеченные, сумели пробраться в товарный вагон с тканями. Поезд направлялся в Дистрикт 6. Они покинули вагон, когда поезд остановился для дозаправки, и дальше путешествовали пешком. Скрываясь под покровом леса, идя вдоль путей, они два дня назад добрались до окрестностей Дистрикта 12. И тут Бонни подвернула лодыжку, и они вынуждены были сделать остановку.

— Теперь я понимаю, почему вы спасаетесь бегством. Но что вы ожидате найти в Дистрикте 13? — спрашиваю я.

Бонни и Сатин обмениваются напряжёнными взглядами.

— Мы и сами точно не знаем, — отвечает Сатин.

— Там же камня на камне не осталось, — говорю, — мы все видели репортажи оттуда.

— Вот в том-то и дело — они используют одну и ту же запись. По крайней мере, в Дистрикте 8 никто никогда не видел другой, — говорит Сатин.

— Что, правда? — Пытаюсь воспроизвести в памяти то, что когда-либо видела по телевизору о Тринадцатом.

— Ты помнишь, как они всегда показывают Дом правосудия? — продолжает Сатин. Я киваю: конечно, тысячу раз видела. — Если посмотреть очень внимательно, то можно заметить. В верхнем правом углу.

— Что заметить?

Сатин вновь вытаскивает свой крекер.

— Сойку-пересмешницу. Она мелькает там, пролетая мимо. Она всё время одна и та же.

— Дома у нас все думают, что они вновь и вновь используют одну и ту же старую запись, потому что не могут показать, что там, в Тринадацатом, происходит сейчас, — встревает Бонни.

Ой, что-то с трудом верится.

— И вы отправились в Тринадцатый, основываясь на такой ерунде? — фыркаю я. — На том, что птичка пролетает? Думаете, найдёте там новый город, с людьми и всё такое? А Капитолий лапки сложил и мило улыбается?

— Нет, — серьёзно отвечает Сатин. — Но может же так статься, что люди перебрались под землю, когда поверхность стала непригодна для жизни? А вдруг они сумели выжить? Мы думаем, Капитолий не осмеливается их тревожить, потому что раньше, до Тёмных дней, Тринадцатый дистрикт специализировался на ядерных исследованиях.

— Да они графит добывали! — говорю я. И вдруг начинаю сомневаться — ведь информация-то моя — из рук Капитолия.

— Да, несколько маленьких шахт у них было. Но их недостаточно, чтобы оправдать наличие такого большого населения. Это, пожалуй, единственное, что мы знаем более-менее точно, — говорит Сатин.

Моё сердце пускается вскачь. А если они правы? Неужто такое может быть? Неужто есть ещё место, помимо дикой пустоши, где можно скрыться? Безопасное место? Если люди в Тринадцатом каким-то образом выжили, то не лучше ли отправиться туда? Там я, скорее всего, смогу сделать что-то полезное, тогда как здесь просто сижу и дожидаюсь смерти. И потом... Если у людей в Дистрикте 13 есть оружие такой мощи...

— Но почему тогда они не помогают нам? — злобно рублю я. — Если это правда, почему они позволяют, чтобы мы жили так, как живём? Подыхаем от голода, умираем на Играх? — И внезапно во мне просыпается ненависть к Тринадцатому, его воображаемому городу и таким же призрачным жителям, сидящим и наблюдающим, как мы отдаём концы. Да они ничуть не лучше Капитолия!

— Мы не знаем, — шепчет Бонни. — Мы просто цепляемся за последнюю надежду — что они есть на свете...

Её слова возвращают меня к реальности. Это всё несбыточные мечты. Дистрикта 13 не существует, потому что Капитолий ни за что бы не позволил ему существовать. Скорее всего, они ошибаются насчёт телевизионной записи. Тоже мне нашли невидаль — сойка! Да их как грязи, и от них так же трудно избавиться. Так что если уж сойки пережили тотальную бомбёжку Дистрикта 13, то теперь-то они процветают вовсю!

У Бонни нет ни дома, ни семьи. Она не может ни вернуться в Восьмой, ни поселиться в другом каком-нибудь дистрикте. Конечно, она ухватилась за идею о независимом, свободном Тринадцатом! У меня не хватает духу напрямую выложить ей, что она гонится за мечтой, столь же призрачной, как дым. Может, им с Сатин удастся как-то выжить в лесу, хотя сомневаюсь. Но мне их так жаль, что я решаю помочь им, чем смогу.

Я отдаю им всё, что есть в моей сумке, по большей части — зерно и сушёные бобы; зато их много, хватит надолго, если они будут расходовать их с умом. Потом мы с Сатин выходим из дому, углубляемся в лес, и я пробую научить её основам охоты. Её оружие при необходимости может преобразовывать энергию солнца в смертельные силовые лучи, так что «боеприпасы» никогда не кончаются. Первая убитая ею белка превращается в обгорелый бесформенный комок, потому что заряд пришёлся прямо в тельце зверька. Но я всё равно показываю, как освежевать добычу. Ничего, постепенно Сатин набьёт руку.

Я срезаю новую палку-костыль для Бонни. Вернувшись обратно в хижину, стаскиваю с себя лишнюю пару носков и отдаю девушке, советуя ночью надевать их на ноги, а днём, когда ходишь, — набивать ими носки её сапог. И наконец, учу их, как пожарче растапливать очаг.

Они расспрашивают меня о положении в Двенадцатом дистрикте, и я рассказываю им о жизни под тяжёлой рукой Треда. Похоже, они думают, что это важная информация для тех, кто заправляет в Дистрикте 13, и я подыгрываю им, чтобы не лишать их надежды. Но когда свет за окном возвещает о скором наступлении вечера, я сознаю, что мне придётся покинуть их приятную компанию.

— Мне пора, — говорю я.

Они осыпают меня благодарностями и обнимают на прощание. В глазах Бонни стоят слёзы.

— Не могу поверить, что нам так повезло — встретить тебя! Все только о тебе и говорят с тех пор, как...

— Знаю, знаю. С тех пор, как я вытащила те ягоды, — с досадой говорю я.

Во время обратного пути начинает падать мокрый снег, но я почти ничего вокруг не замечаю. Мысли всё время вращаются вокруг новостей о восстании в Восьмом дистрикте и сомнительной, но такой дразнящей и увлекательной возможности существования Тринадцатого.

Во всяком случае, в одном я теперь убеждена: президент водил меня за нос. Никакие в мире поцелуи и заверения в неувядающей любви не могли предотвратить заварухи в Восьмом. Да, мой фокус с ягодами послужил искрой, но над разгоревшимся огнём я не властна. Так какого, спрашивается, надо было заявляться ко мне домой, зачем приказывать мне успокоить людские толпы демонстрацией моей безумной любви к Питу?

Да затем, чтобы отвлечь меня. Чтобы я не вздумала ещё больше раззадорить народ, и без того находящийся на грани взрыва. Ну и, само собой, позабавить жителей Капитолия. Наверняка, затея со свадьбой служит тем же самым целям.

Я уже почти около изгороди, когда замечаю на ветке сойку-пересмешницу. Она издаёт переливчатую трель. И тут до меня доходит, что я так и не получила объяснения, почему на крекере была изображена моя птичка и что это вообще означает.

«Это значит, что мы на твоей стороне», — сказала Бонни. На моей стороне? Какой-такой стороне? Я теперь что, нежданно-негаданно стала олицетворением идеи восстания? Неужели сойка на моей золотой булавке — символ сопротивления? Если так, то «моей стороне» что-то не больно сопутствует успех. Погляди только, что делается в Восьмом дистрикте!

Я прячу своё оружие в обычном месте — в дупле трухлявого дерева. Отсюда рукой подать до нашего старого дома в Шлаке. Приблизившись к изгороди, опускаюсь было на четвереньки, собираясь пробраться на ту сторону, на Луговину. Голова так занята сегодняшними событиями, что только внезапный крик совы приводит меня в чувство.

В меркнущем свете дня проволочная сетка выглядит такой же безобидной, как всегда. Но тут я слышу странный звук и вовремя отдёргиваю руку. Звук напоминает жужжание, что исходит от дерева, увешанного гнёздами ос-убийц. Он означает, что изгородь находится под напряжением.