"Роза и лилия" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

24 Приключения камня Пет-о-Дъябль

— Пет-о-Дьябль исчез, — объявил в один прекрасный день Гийоме. Это случилось за несколько дней до переезда Жанны на улицу Бюшри. Она мысленно простилась с Франсуа Вийоном. Его стихи вселили в ее душу надежду, но он так и не появился. Бог знает, какая девушка или юноша царили сейчас в его сердце. Стихи уподобились засохшему букету.

Сидони заметила, что Пет-о-Дьябль не так-то легко унести в кармане, и Гийоме расхохотался во все горло.

Направляясь за покупками к набережным, Жанна множество раз проходила мимо этой местной достопримечательности. Она стояла на улице Мартруа-Сен-Жан, что на правом берегу, между Гревской площадью и Сен-Жерве, прямо за Ратушей. Вообще-то это был просто межевой столб, который решительно ничего не межевал, а стал местом сбора бродяг и юных карманников, слонявшихся там в ожидании какого-нибудь дельца. Столб походил на фаллос или, как говорили иные, на большую какашку. Большинство склонялось к последнему мнению, о чем свидетельствовало и название камня.[24]

Никто, кстати сказать, не интересовался происхождением и назначением этого столба, напоминавшего уменьшенный менгир. В противном случае к нему отнеслись бы, возможно, с большим почтением. В стародавние времена он мог отмечать границу между невидимыми мирами, которую лучше было не пересекать, что и доказали дальнейшие события. Когда эти места населяли племена паризиев, столб, должно быть, указывал юношам, что они вступают во владения Деметры и становятся мужчинами. Любопытство должно было вызвать хотя бы то, что на этом месте собирается молодежь и преступники, во все эпохи играющие роль первопроходцев.

Христианство, однако, не поощряло любопытство в отношении старинных камней — особенно имевших столь подозрительную форму. Большинство из них дышало древним язычеством и укрывало злокозненных демонов. Счастье еще, что первые монахи, проповедовавшие Евангелие в древней Лютеции, просто не расколотили столб молотком. Само название столба красноречиво говорило об их отношении к нему: вчерашние боги сплошь и рядом становятся сегодняшними бесами.

Неудивительно, что и отец Мартино, как-то по обыкновению заглянувший к Жанне съесть пирожок и выпить стакан вина, без колебаний заявил, что камень следует стереть в порошок.

Пет-о-Дьябль должен был рано или поздно отомстить за такое презрительное отношение. Что он и сделал.

С самого начала встал вопрос: кто и зачем мог украсть этот никому не нужный камень? Ученики и преподаватели Корнуэльского коллежа, захаживавшие к Жанне за вином и пирожками, только об этом и говорили. Стояла жара, и Жанна слышала их со второго этажа через открытые окна. Она не могла не улыбаться, когда до нее долетали обрывки разговоров с весьма легкомысленными предположениями о том, на что употребит вор свою добычу. Многие полагали, что все это проделки школяров и писак.

Дней через пять стоустая молва сделала из камня Пет-о-Дьябль главную достопримечательность города. Даже богачи, обычно с презрением относившиеся к болтовне простолюдинов, на все лады обсуждали новость. Все передавали друг другу одни и те же сальные шуточки, в конце концов поднадоевшие горожанам. Ну пропал Пет-о-Дьябль, и черт с ним.

В один прекрасный день торговец маслом объявил, что камень нашли на улочке Мон-Сент-Илер недалеко от улицы Сен-Жак почти напротив церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, что на улице Сорбонны. Выбор места казался разом удивительным и многозначительным, ибо Пет-о-Дьябль перебрался прямо к Университету, центру французской мудрости.

Происшествие занимало весь город. Болтали всякую чепуху, говорили, к примеру, что столб заколдован и сам переплыл Сену силою чар похотливых колдуний. Теперь не миновать шабаша на улице Мон-Сент-Илер.

Через несколько дней дело приобрело новый оборот. Госпожа Изабелла де Брюйер, дочь известного сутяги-адвоката, обратилась с жалобой к властям, страстно доказывая, что ее дворец, напротив которого камень стоял с незапамятных времен, значительно потерял в привлекательности и славе. В чем-то она была права, ибо ее жилище с давних пор называли «дворец Пет-о-Дьябль».

Королевский двор, конечно, тоже не упустил возможности развлечься, ибо дал делу ход и назначил расследование.

Перво-наперво Жан Безон, советник по уголовным делам, распорядился перенести камень во двор Дворца правосудия на набережной Орлож. Жанна, как и все остальные парижане, покатывалась со смеху. Дело становилось похоже на один из тех фарсов, что представляют на подмостках перед Великим постом.

Именно в это время перед дворцом де Брюйер появился новый столб. Отчаявшись увидеть обожаемый Пет-о-Дьябль, вдова де Брюйер заказала точно такой же камень. Это было забавно, ибо сия досточтимая дама славилась в Париже своим вниманием к девицам легкого поведения, которых она старалась убедить бросить свое греховное ремесло и обрести спасение души в одном из основанных ею благочестивых приютов.

Надо думать, она одна не заметила связи между камнем и развеселыми девками. Даже Гийоме, не слишком охочий до сальностей, отпускал на сей счет шутки, а Сидони не упускала случая похихикать с посетителями лавки. Поговаривали, что форма нового камня куда как красноречивей, чем у старого, но Жанна так и не собралась пойти посмотреть на него. Как бы то ни было, камень скоро получил название Весс — «Пукалка».

С самого открытия «Пирожка» его посетители передавали друг другу слухи о том, как идет дело. Новостей хватало, ибо в него вмешалось правосудие со свойственной ему твердолобостью. Нимало не заботясь о том, что они выставляли себя на посмешище, чиновники короля опрашивали преподавателей и служащих Сорбонны.

Вскоре, однако, всем стало не до смеха. Предмет расследования переместился — это неоспоримо. Однако ректор Университета возмутился, когда королевские чиновники посмели зайти за ограду и нарушить древнее право независимости учебного заведения. Такого еще никогда не бывало. Быть может, под таким нелепым предлогом королевская власть желает подмять под себя Университет?

Школяры из Корнуэльского коллежа и других учебных заведений вышли на улицы, поддержав ректора. Жанна, которая изредка спускалась вниз собственноручно проверить тесто, слышала, что говорили по этому поводу: терпение начинали терять не только преподаватели и служащие, но также студенты и школяры. Это была немалая сила. Жанна заволновалась. Дело шло к открытой ссоре короля и Университета. Она вспомнила слова отца Мартино: король укреплял свою власть в стране и начал с Университета. Жанна твердо решила ни во что не вмешиваться. Близость ко двору обходится дорого, это она усвоила.

Жанна спрашивала себя, не замешан ли Франсуа де Монкорбье во всю эту дурацкую, отдающую политикой, историю.

Как-то утром ее разбудил стук в ставни еще не открывшейся лавки. Кормилица встревожилась, и Жанна спустилась вниз. На улице стояли ее обычные клиенты. Они, казалось, были немного навеселе и требовали вина и еды. Народу собралось много. При виде красивой молодой женщины они разом стали любезнее. Франсуа среди них не было.

— Подождите, мне надо замесить тесто и развести огонь, — сказала Жанна приветливо.

Она скучала, а молодые люди были ей симпатичны, так что даже ранний подъем не раздосадовал ее. Жанна развела огонь и пока суд да дело подогрела вчерашние пироги. Все остались довольны и решили ждать свежих. Они были голодны, а все кабачки давно уже закрылись, выпроводив последних посетителей. Вскоре появились Гийоме с Сидони и стали помогать Жанне.

— Откуда вы пришли? — спросила Жанна юнцов, которых приняла поначалу за припозднившихся гуляк.

— С улицы Мон-Сент-Илер, — ответил кто-то.

Одно это название заставило всех рассмеяться. Жанна тоже улыбнулась:

— Что вы там делали?

— Ха! — разом заорали все, хлопая себя по бедрам.

— Мы поженили Весс и Пет-о-Дьябль!

Жанна расхохоталась. Посетители развеселились еще пуще. Они словно приняли Жанну в свою компанию. Черт возьми, она же была не старше них и радовалась случаю посмеяться. Вдовство да дворцовые заговоры — жизнь не баловала ее в последние месяцы.

Весельчаки рассказали Жанне, что, заручившись помощью школяров, они стащили Пет-о-Дьябль со двора Дворца правосудия!

Жанна восхищенно ахнула.

Видя благодарного слушателя, юнцы поведали все о своей проделке. Воспользовавшись подвернувшимися стропилами как рычагами, они приподняли решетку у входа во Дворец и, пригрозив убить охранника, если тот посмеет поднять тревогу, вытащили камень. Потом все устремились к особняку Брюйер, забрали Весс и поставили оба камня на улице Мон-Сент-Илер. Там на камни надели железные обручи и прицепили к вмурованным в стену цепям. В довершение всего разгулявшаяся братия объявила Весс и Пет-о-Дьябль связанными священными узами брака.

Жанна, Гийоме и Сидони хохотали до упаду и с трудом успевали месить тесто и лепить пирожки.

Вскоре добрые горожане проснулись, дабы обратиться к обычным дневным трудам. Заслышав веселые крики и смех, доносившиеся из «Пирожка», они быстро присоединились к гулякам. Как же, ведь те подшутили над властью, так отчего не порадоваться вместе с теми, кто доказал королю, что они не рабы!

«Ну, уж нет!» — говорила себе Жанна. Она не отправится во дворец Турнель предупредить об опасности, которую таили эти невинные шалости.

Один из молодых людей, парень с рыжеватой шевелюрой и длинным носом, был так очарован приемом Жанны, что пригласил ее прийти вечером на улицу Мон-Сент-Илер поздравить новобрачных, хорошенько выпить и потанцевать на свадьбе.

Потанцевать!

Жанна сразу приняла приглашение. Когда они пришли, густая толпа уже веселилась на этой диковинной свадьбе. Люди вдруг почувствовали себя братьями и заговаривали с незнакомцами, словно тысячу лет знали друг друга. Каким-то чудом появлялись стаканы, и все отдавали должное вину, бочонки которого были выкачены по этому случаю на улицу.

Молодой человек звался Тьерри Лепулен. Он подвел Жанну к двум камням, уже украшенным цветами.

Жанне казалось, что после нескончаемой ночи наконец наступает рассвет. Она хотела забыть обо всем, хотела веселиться и чувствовать себя молодой.

Тьерри разошелся и принялся гладить грудь Жанны. Ей нравился его молодой задор, но повести его к себе она не могла. Вот если ее старое жилище в переулке у Ломбардского коллежа свободно…

Оно оказалось свободно, сохранилась даже соломенная подстилка, на которой Жанна когда-то спала. Вино немного разбавило удовольствие от любви. Все, траур закончился. По крайней мере, на один день. Долой мудрость, ответственность, власть, короля и священников!

— Не люби меня, — прошептала Жанна, — люби мое тело.

— Понимаю, — ответил Тьерри, прищелкнув языком.

Похоже, он действительно понял. Были еще на свете неглупые парни, кроме Матье, Франсуа и даже Бартелеми.

Поцелуи, еще поцелуи! Какое счастье на мгновение превратиться в мягкое тесто!

«Я сама пирожок», — подумала Жанна.

Домой она возвратилась с рассветом, полупьяная и довольная.

Кормилица спала похрапывая и ничего не услышала.

На этом история Пет-о-Дьябль не закончилась. Два камня, связанные с легкой руки бесцеремонных парижан священными узами брака, стали местом паломничества горожан. Королевский двор был в ярости.

На улице Галанд, как и во всем квартале, во всякое время дня стали появляться люди с цветочными венками на головах, показывая, что они живут в свое удовольствие в обычные непраздничные дни. Это была неприкрытая дерзость. И отчего бы им, черт возьми, веселиться, если тут не замешан Пет-о-Дьябль?

Жанна снова отправилась туда с Тьерри. Забавно было взглянуть на эти каменные фаллосы, всегда украшенные свежими цветами, и приятно рухнуть потом на солому в соседнем переулке и отдаться парню, не думая о завтрашнем дне.

Жанна отвела его в кабачок, где они поужинали окороком с вином.

— Послушай, — спросил Тьерри, — ведь ты Жанна де Бовуа, королевская пирожница?

— Да, я Жанна де Бовуа, королевская пирожница, но король никогда не имел того, что досталось тебе.

Тьерри рассмеялся. Жанну восхищали его непосредственность и белоснежные зубы.

— Отчего же такое досталось мне, а не королю?

— Ты не король, а это великое преимущество!

— Ты не любишь власть.

— Да, не люблю.

— Отчего?

— Власть — это торговля.

— Но ведь ты сама торговка.

— Тьерри, я с радостью продам тебе пирожки, но не свое тело и тем более душу.

Он снова расхохотался. На радость соседям, они обнялись прямо над столом.

— Да здравствуют суженые!

С Тьерри Жанне было так хорошо, как никогда в жизни.

Назавтра вся улица Галанд знала, что к двум камням приходил какой-то чиновник. Его узнали и задержали. Потом народ заставил его поклясться перед всем миром, что он будет вечно чтить священные брачные узы Весс и Пет-о-Дьябль. На свою беду, отпущенный решил кому-то пожаловаться, и вскоре весь Париж знал, что досточтимый мэтр Гобер де ля Феррандьер поклялся верой и правдой служить супругам Пет-о-Дьябль и Весс.

Парижане покатывались со смеху. Даже цари Иудеи на фасаде собора Парижской Богоматери строили рожи. Кроме трупов повешенных, болтавшихся в петлях у тюрьмы Шатле, все только и делали, что насмехались над королем, архиепископом и самими силами небесными. В эти дни даже вороны каркали с издевкой. Над чем же они все смеялись? Жанна не знала, но без оглядки отдавалась охватившему всех ощущению, что теперь и на их улице праздник. Люди смеялись не столько над Карлом VII, сколько над властью, которую якобы даровали ему небеса. Пришло время утереть ей нос.

Дошло до того, что нечистых на руку торговцев, которых королевские лучники и стражники хватали и отводили к позорному столбу, стали встречать с невиданным дружелюбием. Раньше в этих пройдох швыряли огрызки, а теперь сами жертвы их подточенных гирь кормили негодников салатом и куриной грудкой. «Как дела, Томассен? Ты нас обжулил, но мы не в обиде. Держи, поешь. Ну что, пописать-то можешь?» Черт возьми, они осмелились подрывать систему мер и весов его величества! Ну и что? Бедняга Томассен не знал теперь, что и думать. В железном ошейнике, со скованными ногами, он в изумлении вертелся у позорного столба.

Так продолжаться не могло. Начиналась зима, и к весне город рисковал и вовсе забыть о власти августейшего короля Карла. Да и как встречать Рождество со всей этой вакханалией? Первыми опомнились те, кому доставалось больше других. Особенно возмущался прево Робер д'Эстутвиль. Черт возьми, для того ли мы прогнали англичан, чтобы докатиться до такого свинства? И вот 6 декабря он распорядился послать войска на холм Сент-Женевьев.

Стоустая молва разносилась повсюду: Жанна узнавала о развитии событий каждый день и каждый час о том, как шло дело. По вечерам Тьерри добавлял что-нибудь новенькое.

Жанна уже перебралась на улицу Бюшри, взяв себе на подмогу Гийоме и поручив Сидони с новым помощником распоряжаться в лавке на улице Галанд. Боясь сплетен, Жанна не приводила домой своего любовника. Бартелеми скончался меньше года назад, а траур по мужу следовало носить год.

Д'Эстутвиль хоть и был кардиналом, в чьих руках находилась еще и земная власть, решил бросить серьезный вызов ученой братии. Все знали, что на Турском соборе ровно четырнадцать лет назад французский клир навязал королю свои условия. Отныне его власть заканчивалась у дверей всех заведений, подчиненных Университету, который был, в свою очередь, зависим от Церкви. Разошедшиеся школяры с Холма обосновались в таверне «У святого Этьена», достаточно просторной, чтобы вместить их всех, да к тому же обеспечить питанием. Хозяином заведения был мэтр Анри Брескье. Д'Эстутвиль расположил свой штаб на расстоянии броска камня, у адвоката Водетара. Заместитель прево по уголовным делам Жан Безон приказал расковать Пет-о-Дьябль и Весс, чтобы перевезти их во Дворец правосудия.

Войдя во вкус дела, д'Эстутвиль пошел на приступ. Войска выбили двери таверны «У святого Этьена», задали хорошую взбучку школярам и препроводили их в Гран-Шатле. Тут стало уже не до смеха. Полиция давно косо смотрела на все эти университетские привилегии и свободы. Д'Эстутвиль учинил обыск в таверне и кроме множества всяких вывесок, которые цвет французской молодежи имел обыкновение срывать, пребывая в веселом настроении, обнаружил кинжалы, древние короткие копья и — о ужас! — настоящую кулеврину.

Кулеврина! Так эти проказники хотели объявить королю войну!

На самом деле это грозное оружие было ни на что не пригодно и выносилось на свет божий лишь для того, чтобы принять участие в пасхальных и рождественских представлениях на сюжет взятия Иерусалима римлянами. Однако в соглашениях между гражданской и университетской властями было четко прописано, что учащимся запрещается хранить любое оружие, не исключая и простой палки.

Д'Эстутвиль приказал обыскать все заведения, служившие пристанищем школярам, включая «Образ святого Николая» и особняк Кокрель. Не обращая внимания на брань в свой адрес, все эти латинские ducianus culi и прочие vitis vitiosus,[25] помощники прево сделали свое дело и снова нашли кинжалы, дубины и фитили. Конечно же они не упустили случая присвоить заодно пару подбитых мехом плащей преподавателей, кое-что из оловянной посуды и — удивительное дело! — книги по грамматике, известные всем и каждому своим подрывным духом.

Первым этажом дело не ограничилось: вояки спустились в погреба и опустошили бочонки с вином нового урожая.

Бдительности их можно было только позавидовать: солдаты даже задержали некую женщину «с оружием в руках». Когда они ворвались на ее кухню, несчастная как раз резала овощи…

Бесчинства продолжались всю зиму. Раскаты смеха потонули в холоде, страхе и гневе. То, что начиналось как фарс, обернулось войной. Она лишь подтвердила, что Жанна была права, когда решила, покидая дворец Турнель, больше не иметь дела с сильными мира сего. Власть была воплощением жестокости, ощетинившейся лезвиями, отравленными стрелами и острыми крючьями.

Но последнее слово в войне Пет-о-Дьябль не было еще сказано.

С приближением Пасхи противостояние пошло на убыль. С церковных амвонов и папертей храмов, начиная с самого собора Парижской Богоматери, звучали слова о Страстях Иудея, жившего пятнадцать веков назад и тоже пострадавшего от властей предержащих. Все это, правда, лишь приглушило взаимную неприязнь, давая ей время отстояться и созреть.

Наступил пост.

В понедельник на улице Галанд появилась процессия кармелитов. Босоногие братья направлялись к собору Парижской Богоматери. Суровые звуки молитв разнеслись в морозном воздухе. Идти по снегу было нелегко, но людям хотя бы не приходилось наступать на нечистоты. За братьями шла толпа горожан, по большей части обутых. Некоторые из них пришли издалека и второпях просили у Сидони пирожок и стакан вина, чтобы подкрепиться и продолжить путь.

Другая процессия, на сей раз бернардинцев, спустилась с Сент-Авуа и через Гревскую площадь проследовала к Сент-Эсташ. От монмартрских ворот пришли францисканцы. От ворот Сент-Антуан — кордоньеры.

Августинцы, якобиты и матуринцы последовали за ними.

Монашки тоже не упустили случая принять участие в торжествах. На улицах города появились дочери конгрегации Сент-Ор, францисканки, кармелитки и многие другие. За ними неизменно шествовали набожные горожанки.

Для блудниц день был потерян: все улицы были запружены процессиями. Так называемые «кокийяры» тоже не хотели отставать от всех и старались приобрести хоть немного уважения добропорядочных подданных короля. Хотя они и претендовали на статус паломников Святого Иакова Компостельского, как о том говорили их страннические посохи, на поверку это был просто сброд, беспризорные, фальшивомонетчики, нищие и грузчики. Они, ясное дело, носили тонзуру, но с единственной целью ускользнуть из лап гражданского правосудия. Когда их задерживали пешие стражники, Церковь тут же требовала их себе, и делала это вовсе не из христианского милосердия, а чтобы лишний раз продемонстрировать свое право независимого суда. В стране было два правосудия — королевское и епископское. Второе было куда более снисходительно, хотя церковным властям и случалось отправлять на виселицу закоренелых преступников. Получалось, что и виселицы были разные — церковные и светские.

Жанна знала «кокийяров» понаслышке. Они носили широкополые шляпы, украшенные ракушками святого Иакова,[26] просторный плащ, а в руках держали посохи. Рожи у них были самые что ни на есть бандитские. Когда Жанна заметила их компанию в конце улицы, то поспешила запереть дверь и велела Гийоме затворить ставни.

Пара бродяг принялась все же стучать. Жанна приоткрыла окно.

— Хозяюшка, у меня есть на продажу сущее сокровище. Редчайшая ценность, несущая, небесное благословение.

Жанна насмешливо улыбнулась в ответ.

— Хозяюшка, — настаивал пришелец, вынимая из кармана какую-то труху, — это солома из Вифлеема. Та самая, на которой лежал младенец Иисус, наш Спаситель!

В это самое время его напарник ломился в дверь.

— Как так? Они там что, в Вифлееме, солому никогда не меняли? — бросила Жанна, закрывая окно.

— Тогда помилосердствуйте ради Христа, хозяйка! Всего один пирожок!

Жанна просунула ему пирожок в щель окна и облегченно вздохнула, когда процессия завернула за угол.

На другой день страсти, бушевавшие вокруг камня Пет-о-Дьябль, вырвались наружу. Несмотря на провозглашенный Карлом VII четырнадцать лет назад запрет Праздника дураков, студенты и школяры открыто бросали вызов властям.

В тот день на улице Сен-Жак появилась влекомая ослом повозка, на которой стояли четверо обнаженных мужчин, решивших, должно быть, не обращать внимания не только на власть, но и на холод. Все понимали, что нагота не должна была возбуждать похоть, а обличала лицемерие и показные добродетели. Самый пузатый из четверых нацепил на голову шапочку, подозрительно напоминавшую головной убор прево — кардинала д'Эстутвиля, но вдобавок украшенную ослиными ушами.

— Любуйтесь на королевского осла, — кричал его товарищ в шлеме стражника, перепоясанный деревянной саблей.

— Любуйтесь на осла при осле! — вторил ему первый, отвешивая удар по заднице.

Оба визжали и дергались, раздавая удары двум своим товарищам, одетым в школьную шапочку и головной убор клерка.

Завидев их, прохожие хохотали во все горло. Стоило появиться стражнику, повозка стремительно исчезала.

По улице Бюшри, к немалой радости Жанны и Гийоме, проехала другая повозка. Сидевшие в ней двое мужчин были одеты в черное и красное платье. Казалось, что они не могут поделить какой-то предмет, отдаленно напоминавший Пет-о-Дьябль, но выточенный гораздо более натурально. Двое лупили друг друга палками под мерный барабанный бой шедшего рядом товарища. В какой-то момент человеку в черном удалось завладеть вожделенным предметом. Он сделал вид, будто пытается предаться содомскому греху со своим дружком в красном. Толпа вокруг разразилась смехом и принялась подначивать парочку. Несколько добродетельных горожан с треском захлопнули окна. В ряженых полетели объедки, но многие стали бросать им монеты.

Так продолжалось весь день, а к вечеру народ разошелся вовсю. Тьерри водил Жанну из таверны в таверну. Люди в шутовских масках отпускали грубые шутки в адрес кардина-лапрево.

— Он хочет забрать себе жало дьявола, а знаете, люди добрые, что дьявол делает со своим жалом? — кричал один из них, виляя задом.

Женщины захихикали.

— Дьявол идет прямиком к задери-сутану. А знаете, что на кончике жала дьявола?

Все ждали ответа.

— Так вот, люди добрые, на кончике жала дьявола добрая дижонская горчица!

Снова смех, хлопки в ладоши, свист. Да и как не смеяться, когда все знали, что Дижон — это столица Филиппа Доброго, герцога Бургундского, великого герцога Запада и заклятого врага Карла VII.

В тот вечер ярко светила луна. Возвращаясь, Тьерри и Жанна проходили мимо кладбища Сен-Северен; у входа толпился народ. Любовь к мертвым приносила отличную прибыль живым.

Школяры между тем и не думали сдаваться. Тьерри рассказывал, что в Вербное воскресенье они собрались на совет на улице Фуар и решили толпой идти к тюрьме Шатле, обезоружить стражу и освободить сорок своих товарищей, томившихся в промозглых камерах. Наставникам едва удалось отговорить их от этой дерзкой затеи, поскольку у их подопечных не было оружия, а у короля нашлось бы довольно солдат. Один залп арбалетчиков наделал бы больше жертв, чем было захвачено их товарищей.

Пасхальное воскресенье прошло относительно спокойно, хотя у дверей всех храмов собрались толпы нищих. У входа в Сен-Северен их было не меньше сотни. Они размахивали своими культями и выставляли напоказ гноящиеся нарывы и раны. Рядом с ними были такие же дети, которых нищие специально крали и уродовали для вящего процветания своего ремесла. Среди всех этих «никчемных людишек», как определял их один королевский указ, были свои «хищники», промышлявшие именно воровством и уродованием детей. Они просили у храмов милостыню Христа ради.

Жанна окинула взглядом это уродливое сборище, спрашивая себя, не мог ли тут оказаться Дени. Но нет, нигде не было видно его светлой шевелюры. Двигаясь вслед за кормилицей, Жанна с трудом проложила себе путь сквозь толпу несчастных и вошла в храм. Кое-кто из нищих пробрался даже туда, разнося по церкви зловонный дух.

Рискуя подхватить вшей, какие-то дамы раздавали нищим корзинки с хлебом и колбасой. Другие вкладывали каждому в руки по два денье.

Толпы этих бродяг, на Святой неделе бравших храмы прямо-таки приступом, были невыносимы. Жанна сказала это отцу Мартино, когда тот явился к ней по приглашению отужинать.

— В Париже восемьдесят тысяч нищих, — сообщил ей священник, — и большинство из них жалкие обманщики, сделавшие из попрошайничества ремесло. Это против воли Господа нашего, заповедавшего трудиться в поте лица ради хлеба насущного. Рано или поздно приходские священники, пренебрегая добродетелью милосердия, будут вынуждены при помощи солдат разгонять эти толпы, которые разносят по стране самые страшные болезни.

Девятого мая, когда только-только появились первые цветы миндаля, орешника и лещины, преподаватели вдруг перешли в контрнаступление против д'Эстутвиля. Они затеяли следствие, составили описания событий и списки разграбленного имущества. Собравшись все вместе, они пришли к заключению, что прево первым нарушил закон, растоптав привилегии Университета. Тот факт, что он был кардиналом, только усугублял тяжесть содеянного, ибо Церковь была обязана радеть о благе Университета. К его резиденции на улице Жуй была направлена делегация. Прево ничего не оставалось, как принять ее.

В числе пришедших был и Тьерри Лепулен. Он не был школьным учителем, но по правилам Университета магистры искусств должны были учить детей своему предмету. Кроме того, он был свидетелем беззаконного ареста многих школяров. От Тьерри Жанна узнала о том, чем все кончилось.

От имени пришедших говорил теолог Жан Ю. Он прочитал прево торжественную проповедь, что было само по себе забавно, и заключил, что арест невинных людей был не только нарушением университетских привилегий, но и превышением власти.

Д'Эстутвиль предпочел покончить с делом, которое грозило осложнениями. Он приказал немедленно освободить сорок школяров.

Вместе с делегацией отправилось не меньше двух сотен школяров и преподавателей. Услышав вердикт прево, они отправились на улицу Сент-Антуан поджидать освобожденных товарищей. Толпа шумела, и из окон стали высовываться горожане. К пришедшим присоединились случайные прохожие. Тут явились и освобожденные школяры во главе с теми, кто вызволил их из тюрьмы. Все принялись обниматься и кричать «виват», вверх полетели шапочки. В это же время отряд сержантов возвращался в резиденцию прево. Толпа зашикала. Стражники ничего не знали об освобождении и решили, что это бунт. Старший приказал разогнать толпу.

Преподаватели, школяры и зеваки бросились врассыпную. Кое-кто открыл двери, чтобы спасти людей от бессмысленной жестокости вояк. Те еще очень долго, даже на набережных, гонялись за всеми, кто походил на школяров и студентов. Охота на них вскоре перекинулась на другой берег реки и продолжалась до самого вечера. Один человек был убит, и множество ранены. Пешие и конные стражники патрулировали по всему городу. Люди, в которых платье выдавало ученых, уподобились прокаженным. Они прятались, где только могли, в ожидании момента, подходящего для возвращения домой.

Ближе к вечеру один из таких бедняг, завидев стражника, зашел в первую же попавшуюся лавку. Это была кондитерская на улице Бюшри. Он был растрепан после схватки с каким-то горожанином, выведенным из себя университетскими бузотерами.

Жанна в это время думала, что завтра день смерти ее родителей. Она просила отца Мартино отслужить мессу за упокой их душ.

Гийоме домывал стаканы.

Жанна взглянула на вошедшего и вздрогнула: перед ней стоял Франсуа де Монкорбье.