Королюк В.Д. Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. (М., 1964г.)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РУССКО-ПОЛЬСКИЙ СОЮЗ 40-х годов XI в. И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ВОСТОЧНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ

Антифеодальное крестьянское восстание 1037—1038 гг., как уже отмечалось в предыдущей главе, до ос­нования потрясло раннефеодальную польскую госу­дарственность. Древнепольское государство как еди­ный политический организм перестало существовать. Вторжение Бржетислаgt;ва I, казалось, должно было на­нести последний удар монархии Пястов, способствуя укреплению в ней центробежных тенденций, приведших уже к отрыву Поморья и Мазовии. Последняя, если су­дить по словам Галла Анонима1, представляла собой большую силу. Важное значение имело и то обстоятель­ство, что Маслав Мазовецкий мог опираться на союз с поморянами, пруссами, ятвягами 2 и, может быть, даже Чехией Бржетислава I При таких условиях положение Казимира, бежавшего сначала в Венгрию, а затем ук­рывшегося в Германии3, могло действительно считаться отчаянным. Но тут вступили в силу новые факторы как внутреннего, так и внешнего порядка, которые совер­шенно изменили дальнейшее развитие событий.

Дело в том, что перед лицом мощного антифеодаль­ного движения, охватившего огромную территорию, должны были временно умолкнуть те противоречия, ко­торые разъедали господствующий класс, особенно в Ма­лой “ Великой Польше. Потрясенные выступлением крестьянства светские и духовные'землевладельцы, ес­тественно, торопились объединить сваи силы, чтобы по­давить восстание. Политическое подавление свободного м зависимого непосредственного производителя-общин-иика было 'В тех условиях необходимой предпосылкой для окончательного торжества lt;и дальнейшего развития феодальных отношений. Консолидации сил польских феодалов способствовала, по-видимому, и военная акция Бржетислава I, пытавшегося подчинить себе зна­чительную часть польских земель.

Исключение в этом смысле составляла, пожалуй, только поморская и мазовецкая знать, явно стремив­шаяся к феодальной обособленности. На Поморье зем­левладельческая знать, по-видимому, даже сама обрати­лась к лозунгу реставрации язычества, чтобы использо­вать в своих интересах антифеодальное народное движе­ние против христианской церкви4. Однако в сложных условиях конца 30-х годов собственных сил господству­ющего класса Великой и Малой Польши для достиже­ния победы над восставшим народом и восстановлении государственного единста Польши оказалось явно не достаточно. И тут на помощь польским феодалам приш­ли сначала германские, а затем русские феодалы.

В Империи, по-видимому, прекрасно понимали, что торжество язычества на польских землях — явленно чрезвычайно для нее опасное5 и прежде всего, разумеет­ся, 'потому, что языческое по форме движение в Польше носило ярко выраженный антифеодальный характер по своему классовому существу. Торжество непосредствен ного производителя-крестьянина в Польше не могло не вызвать соответствующей реакции в славянских об­ластях Империи, не могло не способствовать обостре­нию классовой борьбы против германских феодалов со стороны покоренного шлабочприбалтийского славянства. Наконец, торжество язычества в Польше неизбежно должно было усилить позиции язычников-лютичей, ос­лабить влияние германских феодалов в стране бодри-чей. Иными словами, антифеодальное движение в Древ непольском государстве угрожало как классовым инте­ресам германских феодалов, так и их политическим позициям на обширной территории между Одрой и Ла­бой. Это обстоятельство и явилось главной причиной активной помощи германских феодалов польским фео­далам и Казимиру I.

В предыдущей главе указывалось еще на одно об­стоятельство, обеспечившее польским феодалам помощь Империи. События конца 30-х годов ясно показали имперским политикам, что естественным следствием разва­ла Древнепольского государства будет быстрое усиле­ние Чехии, стремящейся выйти за свои этнические границы. Помогая Казимиру I и польским феодалам по­давить антифеодальное движение и восстановить в стране государственный аппарат как орган классового насилия крупных землевладельцев, Империя исходила также из расчета, что 'восстановленная монархия Пяс-тов явится политическим противовесом усилившейся Чехии Пшемыслидов, выступит против Чехии в роли имперского союзника 6. Тем самым будут сорваны опас­ные для Германии планы Бржетислава I основать круп­ное западнославянское государство. Игра на противоре­чиях между Польшей и Чехией, столкновение династи­ческих интересов Пястов и Пшемыслидов была такой же генеральной линией политики германских феодалов за Одрой, Рудными горами и Чешским лесом, как под­держка центробежных сил в Бодрицком княжестве, стремление не допустить его политическую консолида­цию в политике феодальной Саксонии за Лабой7.

Пясты имели, однако, и своих противников в Импе­рии, которые объединялись вокруг Магдебургского ар­хиепископа, прилагавшего все усилия к тому, чтобы ликвидировать отдельную польскую церковную провин­цию и подчинить своей власти в церковном отношении польские земли. При этом Магдебург опирался на фаль­сификат папской буллы, определяющий границы Магде-бургской архиепископии. Фальсификат этот был изго­товлен еще в эпоху польско-немецких войн при Боле­славе Храбром. Магдебургу удалась дважды добиться подтверждения его Римом и использовать его в качестве правовой основы для своих претензий на Востоке8.

Протесты Магдебурга, задержавшие восстановление отдельной польской церковной провинции, не изменили, однако, основной линии внешней политики Империи. Поход Бржетислава Чешского в Польшу побудил ее поторопиться с помощью Казимиру, который возвратил­ся в страну не позже 1039 г.9 Подавив с помощью германских феодалов антифеодальное движение, он До­вольно легко объединил под своей властью Великую и Малую Польшу. В данном случае как бы повторялась ситуация начала XI в. с той разницей, что Пясты и Пше-мыслиды поменялись местами. Если в начале XI в. гер­манские феодалы помогли Лшемыслидам устоять перед натиском Пястов, то в 1039—1041 гг. они приняли меры “ тому, чтобы спасти Пястов от мести Бржетислава I. Аналогия с чешскими событиями начала века настолько велика, что можно отметить даже сходство отдельных деталей. Подобно тому, как изгнание Болеслава Храб­рого из Чехии началось со вступления чехов в град Држевице 10, так и восстановление Древнеполыского го­сударства ознаменовало переход па сторону Казимира одного из укрепленных польских гродов и. Вооружен­ная помощь Казимиру со стороны Империи численно была, по-видимому, 'невелика. Галл Аноним упоминает всего-навсего о вспомогательном рыцарском отряде в пятьсот копий

Быстрота, с которой удалось Казимиру подавить ан­тифеодальное восстание, свидетельствует о том, что вос­ставшие крестьяне не имели прочной организации, что восстание носило стихийный характер и состояло из ря­да локальных выступлений более или менее крупного масштаба. Вместе с тем успехи Казимира определялись позицией быстро объединившихся вокруг своего князя, феодалов Великой и Малой Польши, видевших в цент­ральной власти гарантию своего классового господства и выразителя их политических интересов перед лицом иноземной угрозы. Трудно сказать, какую роль сыграли в событиях возвращения Казимира города и городское население. Судя по примеру Руси и Чехии, можно пред­полагать, что они тоже ие оставались пассивными зри­телями.

Восстановленное таким образом Древнепольское го­сударство в государственно-правовом отношении не было самостоятельным. Казимир был ленником германско­го императора, Польша временно оказалась леном Империи 13.

После возвращения Казимира I и подавления анти­феодального движения в Малой и Великой Польше международное положение Древнепольского государст­ва все еще оставалось крайне сложным. За пределами восстановленной монархии Пястов находились Поморье и Мазовия, где правили самостоятельные княжеские ди­настии, и большая часть Силезии, захваченной Чехией и оставшейся за ней по соглашению Бржетислава I с императором в 1041 г. Уже *в ходе борьбы в Малой и Великой Польше Казимиру I пришлось, судя по словам Галла Анонима, столкнуться с сопротивлением чешско­го князя и поморян 14.

Поэтому основной внешнеполитической задачей Древ­непольского государства в 40—50-е годы XI в. стала борьба за воссоединение Силезии, Поморья и Мазовии. Казимиру I приходилось иметь дело с могущественной чешско-поморянско-мазовецкой коалицией, опиравшей­ся на помощь пруссов и ятвягов. В борьбе с нею Древне-польское государство могло, правда, рассчитывать на по­мощь Империи. Однако поддержка Империи, боявшейся быстрого усиления Чехии и заинтересованной в установ­лении между Польшей и Чехией такого неустойчивого равновесия оил, которое позволяло бы императору пос­тоянно вмешиваться в дела обеих западнославянских стран и держать их в зависимости от себя, могла быть только временной и ограниченной. Кроме того, внимание Империи отвлекала борьба с Венгрией, которую Герман­ская империя, несмотря на существование в Венгрии не зависимой от императора королевской власти, пыталась превратить в свой лен 15.

При таких условиях для Польши особенно остро сто­ял вопрос о союзниках. Очень важно было установить союзные отношения с Русью. Только с помощью русского князя Казимир мог, кстати говоря, нанести поражение Маславу и подчинить своей власти необычайно усилив­шуюся и поддерживаемую извне Мазовию, как это и произошло на самвм деле впоследствии в результате походов Ярослава Владимировича на мазовшан.

Нужно сказать, что о походах Ярослава в Мазовию упоминают только русские источники. Галл Аноним, опи­сывая поражение Маслава и подчинение Казимиром I Мазовии, подчеркивает, правда, трудности борьбы и многочисленность мазовецких войск 16, однако ничего не говорит об участии в войне русского князя, хотя ему и было известно, что польский князь, возвратясь на роди­ну, взял себе жену на Руси 17, что означало установление русско-польских союзнических отношений. Здесь можно предполагать даже сознательное умолчание польского хрониста, только что иронизировавшего в своей хронике над Ярославом Мудрым 18. Русские летописи упомина­ют о ряде походов Ярослава на мазовшан. Только пос ледний поход завершился полным разгромом Маслава 19.

Но если цели Казимира, вступившего в союз с Русью, вполне очевидны, то мотивы, побудившие Ярослава под­держать план реставрации Древнепольского государства, с которым ему неоднократно приходилось вступать в борьбу, требуют более подробного объяснения. Русский князь был, очевидно, заинтересован в подавлении анти­феодального движения в Польше. Поэтому первым, что объединяло Русь и Польшу в описываемое время, были классовые интересы правивших в обеих странах феода­лов. Русских феодалов развитие антифеодального вос­стания в соседней стране тем более должно было бес­покоить, что первая половина XI в. являлась временем нарастания активности народных масс Киевской Руси в их борьбе с феодальным угнетением. В 1024 г. произошло крупное крестьянское восстание в Суздальской земле20. память о котором как, возможно, и о других, не отмечен­ных летописью движениях, очевидно, еще была свежа.

В литературе, кроме того, указывается, что, заклю­чая союз с Казимиром I, Ярослав Аремился полностью гарантировать себя от возобновления борьбы с Польшей за Червенские города21. Вопрос этот не мог быть, одна­ко, в тот момент решающим для Ярослава, он не мог определить курс на союз с пястовской Польшей22. Дело не только в том, что Польша была еще тогда слишком слаба, чтобы угрожать могущественному Киевскому го­сударству. В том, что в русско-польском союзе 40-х го­дов XI в. именно Русь Ярослава, которому, по данным летописи, в 1036 г. удалось объединить под своей властью все русские земли (“Мьстислав... умре... Посемь же пе-рея власть его всю Ярослав, и бысть самовластець Русь-теи земли”) 23, была сильнейшей стороной, не может быть никакого сомнения.

Но если не Червенские города были предметом пер­воочередных забот русского князя, остается предполо­жить, что его беспокоила в первую голову активность языческих прусско-литовских племен или племенных княжеств, действовавших в контакте с языческими помо­рянами и Маславом-Моиславом в Мазовии. Именно та­кой точки зрения придерживается и польский исследова­тель Г. Ловмяиьский24. Находившаяся на границах Руси сильная и вступившая в союз с ятвягами и пруссами Мазовия Маслава, очевидно, действительно представля­ла опасность для Руси в Прибалтике25. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, чго заключению русско-польского союза предшествовал поход на ятвя-гов в 1038 г., о котором упоминают русские летописи и ко­торый окончился неудачно для Ярослава26. Вслед за тем под 1040 г. в летописи читается сообщение о походе Ярослава на Литву27. А уже под 1041 г. “Повесть вре­менных лет” и Новгородская 4 летопись рассказывают о начале борьбы Ярослава с мазовшанами28. Таким об­разом, положение, что одной из важнейших причин рус­ско-польского военного сотрудничества в 40-е годы было развитие событий в Прибалтике, представляется вполне обоснованным. Можно пойти еще далее и, опираясь на показания Галла о соотношении военных сил Казими­ра I и Маслава29, предположить, что в междоусобной борьбе в Польше Ярослав Мудрый поддерживал, может быть, даже слабейшую сторону против сильнейшей. Об этом говорит и длительность борьбы с Маславом Мазо-вецким.

Очень сложным из-за неполноты источников пред­ставляется вопрос о времени заключения русско-поль­ского союза. Исследователи до сих пор расходятся во мнениях ло поводу даты возвращения Казимира в Поль­шу. В то время, как С. Закшевский называет конец 1038 или в крайнем случае начало 1039 г.30, а С. М. Кучин-ский — конец 1038 г.31, Б. Влодарский относит появление Казимира в Польше к началу 1041 г.32 В соответствии с этим идут споры о времени брака Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги. О. Бальцер33, а вслед за ним С. Кентшинский34 принимают за дату брака конец 1038 или   начало   1039 г.,   С. М.   Кучинский — начало 1039 г.35, в то время как Б. Влодарокий36—1041 г., а Я. Беияк37 — даже 1042 г.

Вопрос о дате брака Казимира и Марии Добронеги представляется очень существенным потому, что брак этот оформлял собой русско-польский союз, обусловленный указанным выше изменением ситуации в Восточной Европе в конце 30-х годов. В русских источниках сообще­ние о браке Казимира и Марии Добронеги помещено под 1043 г., в “Повести временных лет” и Софийской 1 летописи38 и под 1041 г. в Новгородской 4 летописи39. 1043 г. как дату брака польского князя и дочери Влади­мира Святославича отверг уже А. А. Шахматов40. Не принимают ее, как видно из предыдущего, и поль­ские историки.

Нужно сказать, однако, что нет оснований принимать в качестве даты и 1041 г. В сущности говоря, Новго­родская 4 летопись и не называет этой даты. В ней под 1041 г. объединено несколько разновременных сообще­ний:

1) известие о походе Владимира Ярославича на Ви­зантию; поход этот состоялся в 1043 г.;

2) далее, указание о возвращении из Византии Вы-шаты “по трех же летех, миру бывшю”, т. е. в 1046 г.;

3) и, на'кояец, о состоявшихся “той же осени” бра­ках Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги, Изяслава Ярославича и сестры Казимира, Гертруды-Оли-Савы.

Иначе датирует брак Казимира и Марии Добронеги немецкий летописец, связывающий, подобно Галлу Ано­ниму41, возвращение Казимира в Польшу и его брак с русской княжной. Анналист Саксон помещает эти собы­тия под 1039 г.42

Поскольку неопределенные заявления русских лето­писей: “той же осени”43 или “в си же времена”44 отнюдь не противоречат показанию немецкого источника, дума­ется, что нет никаких оснований отвергать его данные.

Но если брак Казимира и Марии Добронеги дейст­вительно состоялся в 1039 г., то вполне вероятными сле­дует признать предположения тех польских исследова­телей, которые полагают, что переговоры о династическом союзе между Казимиром и Ярославом начались еще ра­нее, по-видимому, в 1038 г., во время пребывания Казимира I в Германии 45. Вполне (вероятной окажется в таком случае и гипотеза автора настоящего исследова­ния, предположившего в своих опубликованных ранее работах, что первое выступление Ярослава против Ма-слава следует тоже датировать 1039 г., когда Казимир I, только что вернувшийся в Польшу, был в наиболее слож­ном положении, теснимый Бржетиславом I, Маславом Мазоъецким и поморянами. Нужно учитывать к тому же, что одновременно он занят был подавлением антифео­дального движения в стране46.

Разумеется, военная помощь Польше со стороны Руси была соответствующим образом обусловлена. Ясно, что Казимир I должен был отказаться от всяких претензий на Червенские города. Русская летопись особенно под­черкивает обязательство Казимира вернуть захваченных еще Болеславом Храбрым во время киевского похода 1018 г. пленных: “... и вьдасть Казимир за вено людии 8 сот, еже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”47. Основываясь на Новгородской 4 летописи, следует пола­гать, 'что в число этих 800 человек не вошли женщины и дети48. Поэтому, опираясь на чтение, зафиксированное в фототипическом воспроизведении “Повести временных лет” по Лаврентьевскому списку49, С. М. Кучинский предлагает считать число возвращенных пленных в 5000 человек 50. Число “50 сот” действительно имеется в Лаврентьевской51 летописи, однако в Ипатьевской и Рад-зивилловской52 летописях, восходящих в этой части “ общему с Лаврентьевской протографу, читается та же цифра, что и в Новгородской 4, т. е. “осмь сот”. Поэтому последняя цифра была принята А. А. Шахматовым 53 и последними издателями “Повести Временных лет”54. Чтение “Я сот” легко могло получиться в результате смешения писцом букв “и” (8) и “н” (50). Учитывая все эти обстоятельства, поправку С. М. Кучинского никак нельзя принять, хотя число возвращенных пленных дей­ствительно превышало 800 человек.

Что касается русской стороны, то она, по-видимому, не брала на себя обязательства вернуть пленных поля­ков, захваченных в gt;1031 г.55

Русские летописные источники сохранили известия о трех походах Ярослава на Мазовшан. В советской56 и польской57 историографии высказывалось, однако, мне­ние, что фактически речь должна идти о двух походах — 1041 и 1047гг.— и что похода 1043г. Ярослав не совершал.

Опорой для такого рода суждений в работах ряда историков явился источниковедческий анализ летопис­ных известий о русских походах в Мазовию, который был сделан А. А. Шахматовым. Разбору этих известий он по­святил несколько очень интересных страниц в своем за­мечательном исследовании “Разыскания о древнейших русских летописных сводах” 58.

В немногих словах его выводы сводятся к следующе­му: в основе летописных известий о смерти Болеслава Храброго, антифеодальном движении в Польше под 1030 г. и летописной статьи 1043 г. о браке Казимира I и сестры русского князя Ярослава I и о двух походах последнего на мазовшан лежит житие Св. Антония, ут­раченное уже в XVI в. Составитель жития воспользовался рассказом о Моисее Угрине. Житие было составлено несколько позже 1072—1073 гг.59 и частично вошло в со­став Киево-Печерского Патерика. Отсюда А. А. Шахма­тов делал вывод, что в летописной статье 1043 г. (т. е. в “Житии Антония”) в обобщенном виде рассказывается о двух разновременных походах на мазовшан60, которые закончшись победой Ярослава. Развивая эту мысль А. А. Шахматова, Д. С. Лихачев отнес эти походы к 1041 и 1047 гг.61.

Рассказ о Моисее Угрине сохранился .в составе Кие­во-Печерского Патерика. Однако сравнение его с летопи­сью свидетельствует скорее против, 'чем в пользу пост­роения А. А. Шахматова.

Об источниках летописных известий о смерти Боле­слава Храброго и о крестьянском восстании в Польше автору этих строк приходилось уже говорить в другом месте. Сопоставление этих известий с аналогичными по­казаниями рассказа о Моисее Угрине привело его тогда к выводу, что рассказ о Моисее Угрине не может рас­сматриваться как источник статьи 1030 г. в “Повести временных лет”. Анализируя параллельные тексты лето­писи и рассказа о Моисее Угрине, можно высказать пред­положение, что в основе их лежал какой-то общий источ­ник, повествующий о судьбе плененной Болеславом I се­стры Ярослава Предславы. В свою очередь этот рассказ использовал при характеристике событий 20—30-х го­дов XI в. в Польше источник польского происхождения, в частности, показания польки — жены князя Изяслава62.

Разрабатывая свою гипотезу, А. А. Шахматов ссыла­ется, между прочим, и на так называемый “Тверской сборник”, тоже упоминающий о Моисее Угрине. На пока­заниях “Тверского сборника” поэтому стоит остановить­ся подробнее. В сборнике имеется два относящихся к рассматриваемым сюжетам текста, которые сопровожда­ются ссылкой на Патерик. Первый помещен под 1015 г.: “Бяшежесей отрок родом Угринь, именем Георгий, брат Моисею, его же потом плени Болеслав, пленуа Киевь с Святополкомь, бияся с Ярославом; много пострада в Ля-сех в плену от жены некыя, ея же мужа убиша на боювой Ярославля; она же хоте сего Моисея в дом свой взя-ти в мужа себе, красоты ради его, бяше бо красен вел-ми; о нем же повесть в Патерице в Печерскомь”63.

Последние слова прямо свидетельствуют, что “Твер­ской сборник”, составленный в 1534 г., пользовался рас­сказом о Моисее Угрине. Однако этого еще недостаточно для того, чтобы утверждать то же самое относительно “Повести временных лет”. Вместе с тем привлекает к себе внимание то обстоятельство, что между приведенным вы­ше отрывком из “Тверского сборникам и сообщениями Па­терика наблюдается некоторая разница. “Тверской сбор­ник” знает некоторые подробности, неизвестные Патери­ку. В нем сообщается, что Моисей попал в плен в Киеве в то время, когда Болеслав брал город, “бияся с Яросла­вом”. Этого момента борьбы Болеслава с Ярославом из-за Киева нет ни в рассказе о Моисее Угрине Патерика, ни в “Повести временных лет”. Показательно, однако, что о бегстве Ярослава из Киева перед наступающими войсками Болеслава Храброго говорится и в хронике Галла Анонима, постаравшегося изобразить русского князя в самом карикатурном виде64.

Таким образом, в основе приведенного выше текста “Тверского сборника” под 1015 г. лежит иное известие, чем соответствующее место Киево-Печерского Патерика. Этим как будто снимается вопрос о рассказе о Моисее ^грине как источнике указанного текста “Тверского сбор­ника”.

Вместе с тем сопоставление известий о событиях 1018 г. в “Повести временных лет”, в рассказе Патерика о Моисее Угрине, в котором нет не только эпизода борь­бы из-за Киева, но и даже сведений о битве на Буге, и “Тверском сборнике” подтверждает, по-видимому, ту мысль, что рассказ о Моисее Угрине не мог явиться источ­ником летописных сообщений о русско-польских отноше­ниях первой половины XI в., что таким источником, ис­точником общим и для летописи и для рассказа о Моисее Угрине, был недошедший до нас рассказ о Предславе. Цитированный выше отрывок из “Тверского сборника”, использовавшего в этой части как данные Патерика, так и летописные источники, без сомнения, ближе стоит к гипотетическому рассказу о Предславе, чем соответствующие тексты Патерика и “Повести временных лет” в том виде, как они сохранились.

Вероятность бытования на Руси рассказа о Предсла­ве, повествующего о киевском походе 1018 г. Болеслава Храброго и о последующих событиях в Польше, пред­ставляется тем более убедительной, что, судя по словам Галла Анонима, отказ русского князя выдать замуж за Болеслава I Предславу, послужил одной из причин киев­ского похода65. Предслава пала жертвой мстительности польского князя, обесчестившего ее и уведшего в плен в Польшу66. Не менее важно, что летопись подчеркивает далеко не последнюю роль, которую сыграла Предслава в борьбе за киевский стол между Святополком и Яросла­вом. Ведь именно от нее, по словам “Повести временных лет” под 1015 г., узнал Ярослав о гибели Бориса и о го­товящемся покушении на Глеба: *tB ту же нощь приде ему весть из Кыева от сестры его Передъславы: си отець ти умерл, а Святополк седит ти Кыеве, убив Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику”67. В данном случае несущественно, что летописная статья 1015 г. не­точно освещает обстоятельства гибели Бориса и Глеба, о чем подробнее говорилось в гл. 7 настоящей работы. Следы использования летописцами рассказа о Предсла­ве можно обнаружить не только в “Повести временных лет” или “Тверском сборнике”, но и в Новгородской 4 летописи. К нему, по-видимому, восходит следующий текст, помещенный под 1018 г.:“... И седе (Болеслав. -В. /С.) на столе Володимере. И тогда Болеслав положи собе на ложи Предславу дщерь Володимерю, сестру Яро­славлю” 68.

Что касается сообщения летописи о изгнании Боле­слава I из Киева в результате восстания населения, под­нятого против польских войск князем Святополком, то этого известия, очевидно, не было в рассказе о Предсла­ве. Нет такого известия и в использовавшем его тексте рассказа Патерика о Моисее Угрине. Здесь даже как будто прямо говорится о добровольном уходе Болеслава:

“възвращася Болеслав в Ляхы, и поат с собою обе сес­тре Ярославля, и изыма же и бояр его”69. Зато из рас­сказа оПредслазе заимствовано, надо полагать, летопис­ное сообщение о возвращении в Польшу Болеслава I с большой добычей и множеством пленников. Это сообще­ние полностью подтверждается не только словами Галла Анонима70, но и показанием Титмара Мерзебургского, бывшего современником событий и знавшего о радостном возвращении в Польшу Болеслава71. Остается разобрать вторую ссылку “Тверского сборника” на Киево-Печер-ский Патерик.

Ссылка эта помещена под 1018 г. в том месте, где идет рассказ о битве на Буге и звучит следующим обра­зом: “На том же бою изымаша Моисеа Угрина, брата Георгиева, иже бе убит с князем Борисом; бе бо и той слуга Борисовь, и много пострада в Лятской земле от вдовы некыа, млады суща, ея же муж, боляринь сый Бо-леславль, убиень на сем бою; Моисей же по страдании своимь прииде в Киевь, в Печерьский монастырь, и бысть чюден старець, красен телом и душею, о нем же лежат повести в Оте^нице Печерьском”72.

Недоумение в данном случае возникает единственно в связи с тем, что в отличие, как от рассказа о Моисее Угрине Патерика, так и от предыдущего отрывка сборни­ка пленение Моисея оказывается здесь не результатом киевских событий, а последствием битвы на Буге. Эта деталь не была, очевидно, основана на предполагаемом рассказе о Предславе. Не может она рассматриваться и как заимствование из рассказа о Моисее Угрине, по­скольку прямо противоречит ему. В таком случае было бы совершенно естественно считать, что эта деталь второ­го отрывка “Тверского сборника” явилась результатом позднейшей комбинации сводчиком данных летописи и Патерика.

На мысль о таком именно происхождении этого из­вестия наводит следующее место Патерика. После не­удачных попыток обольстить Моисея Угрина вдова, к которой он попал в Польше как пленник, обращаясь к Болеславу I, говорит: “сам веси, яко мужь мой убиен

бысть на брани с тобою; ты же ми дал еси волю, да его же въсхощу, пойму себе мужа Аз же възлюбих единаго юношу от твоих пленник, красна суща.. ”73. Для сводчи­ка пользовавшегося сохранившимися или близкими к ним редакциями летописи, казалось несомненным, что в рассказе о гибели мужа женщины могли подразумевать­ся только битва на Буге, так как ни в одном из имеющих­ся летописных сводов эпизод с осадой Ярослава в Киеве в 1018 г. не упоминается Наименование Моисея “плен­ником” наталкивало на мысль, что и он был захвачен в плен в результате сражения на Буге Таково, по-види­мому, происхождение этого известия “Тверского сбор­ника”.

Иными словами и разбор показаний “Тверского сбор­ника” убеждает в том, что ни рассказ о Моисее Угрине, ни использовавшее его житие св. Антония не являлись источниками летописных статей о польско-русских отно­шениях и событиях в Польше 1018—1038 гг. Источником этих сведений мог зато быть недошедший гипотетический рассказ о Предславе, содержавший и сведения о пребы­вании в Польше Моисея Угрина, бывшего слугой Пред-славы.

Но если нет никаких оснований возводить летописные известия 1018—1038 гг. о Польше к сообщениям рассказа о Моисее, то тем более это невозможно относительно ле­тописных известий 1041 —1047 гг. Как следует из текста Патерика, Моисей провел в плену 6 лет74 и вернулся из Польши после смерти Болеслава в 1025 г, прожив после того еще десять лет75. Отсюда совершенно очевидно, что рассказ о нем не мог иметь ни малейшего причастия к сообщениям летописей о походах на мазовшан. Тем са­мым отпадает и возможность опираться на выводы А. А. Шахматова при оценке летописных статей об этих походах Ярослава. Вместе с тем нет, разумеется, никаких оснований возводить эти летописные сообщения и к пред­полагаемому рассказу о Предславе.

*    *    *

Остается рассмотреть сами по себе летописные дан­ные о походах на мазовшан, приводя их попутно в связь с современным им политическим положением Руси и Польши.

Сведения о русских походах в Мазовию находятся в составе 1 и 4 Новгородских и Софийской I летописей, а также в “Повести временных лет”. Прочие источники, в том числе и Галл Аноним, как уже говорилось, совершен­но умалчивают об участии русских сил в подавлении вос­стания Маслава в Мазовии.

Для целей дальнейшего исследования важно отме­тить расхождения, наблюдаемые в сообщениях летопис­ных сводов.

Новгородская 4 летопись знает о трех походах Яро­слава на мазовшан, помещая их под 1041 и 1047 гг.76 Так называемая Новгородская Первая летопись упоминает лишь об одном походе 1047 г.77 В “Повести временных лет” отмечены походы 1041 и 1047 гг.78 Сравнение текстов известий 1047 г. в этих трех летописях убеждает в большей первоначальности текста “Повести временных лет” и Новгородской 4 летописи, так как сообщение Новгородской Первой летописи о передаче Казимиром Ярославу — шурину — русских пленных предполагает наличие в тексте ее более раннего сообщения о браке Казимира и сестры Ярослава, когда русские пленные были возвращены Ярославу в качестве “вена” (платы за невесту).

Новгородская Первая летопись

“Ярослав иде на Мазовшаны и по­беди я, и князя их уби Моислава, и покори я Кази­миру; тогда даст Казимир 800 лю-дии Руси поло-неных Ярославу шюрину”.

Новгородская 4 летопись

“Иде Ярослав тре­тье на Мазовша­ны, и победи я, и князя их уби Мои­слава, и покори землю ту Казими­ру”.

“Повесть временных лег”

“Ярослав иде на Мазовшаны и по­беди я, и князя их уби Моислава и покори я Кази­миру”.

Такое сообщение в самом деле имеется в “Повести временных лет”, где оно помещено под 1043 г.: “В си же времена вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот, яже бо полонил Болеслав, победив Ярослава”. Аналогичное сообщение под 1041 г. помещено и в Новгородской 4 летописи: “Той же осени дасть Ярослав сестру свою за Казимира. В тыи лета абидяше Моислав Казимира, и ходи Ярослав двожды на мазовшан в лодиях, и рече к Казимиру: “ели­ко отець твой Болеслав, победив мене, и полонил людей моих за ся, то вдаи ми за вено”. И събра Казимир людин его Руси толоненых 800, кроме жен и детей, и вда за ве­но Ярославу, шюрину своему. Сей же Казимир вда сест­ру за Изяслава, сына Ярослава”79.

Большая четкость этих известий, говорящих пря­мо о состоявшемся 'браке и точнее объясняющих судь­бу пленников, в свое время захваченных Болесла­вом Храбрым, является достаточным основанием к тому, чтобы признать тексты “Повести временных лет” и Новгородской 4 летописи более первоначаль­ными.

В таком случае текст Новгородской Первой летописи окажется сравнительно поздней редакцией, соединившей воедино известие 1041 или 1043 г. о браке Казимира и сестры Ярослава с известием 1047 г., сообщающем о походе Ярослава на мазовшан. Что касается слова “третьее” в тексте Новгородской 4 летописи под 1047 г., то появление его объясняется, по-видимому, влиянием сообщения 1041 г. в ней, где говорится о том, что Ярослав “двожды” совершал походы на Ма-зовию.

Теперь необходимо перейти к разбору соответству­ющих текстов “Повести временных лет” под 1043 и Нов­городской 4 летописи под 1041 г. (в Софийской I летопи­си под 1043 г.).

Сравнение их выявляет существенные расхождения

“Повесть               Новгородская 4 летопись

временных  лет”           “Toe  же  осени  Ярослав  даст

“В    си     же    времена     сестру свою за Казимира   И в

вдасть Ярослав сестру     та лета обидяшеМоислав Кази-

свою   за   Казимира,   и     мнРаgt; и Х°ДИ Ярослав двожды

вдасть Казимир за ве­но людий 8 сот, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”

в лодиях на Мазовшаны и ре-че Казимиру ели отець твой Болеслав победив мене, и по­лони людий моих за ся, то дай ми за вено И собра Казимир людий его Руси полоненых семьсот, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу — шури­ну своему Сей же Казимир вда сестру за Изяслава, сына Ярослава”

Анализ расхождений, существующих между известия­ми 1043 г в “Повести временных лет” и 1041 г в Новго родской 4 летописи, наводит не только на мысль о том, что редакции этих собщений разновременны, но и убеж­дает, что редакция Новгородской 4 летописи является более древней

Правда, и в этой редакции можно обнаружить не­сколько редакционных слоев, раскрывающих иногда ха­рактер постепенной обработки текста летописцами Речь идет о таком точном определении времени брака Казими­ра, как “тое же осени”, возникшем, как указывал еще А А Шахматов80, под влиянием других известий летопи­си, помещенных под тем же годом

В пользу такого решения вопроса говорит тот факт, что эта внешне точная дата брака Казимира в действи­тельности является ошибочной Как удалось доказать еще О Бальцеру, брак Казимира и Марии Добронеги следует датировать не позже, чем 1039 г 81

По-видимому, и речь Ярослава к Казимиру является продуктом вольного творчества позднейшего редактора, на основании знакомства с предыдущими летописными сообщениями о Польше ошибочно назвавшего Казимира сыном Болеслава Храброго. Такая комбинация имен не могла представляться ему неправдоподобной, так как ле­тописи не было известно имя Мешко II

Отбросив эти поздние напластования, получаем сле­дующий текст:

“В си же времена Ярослав даст сестру свою за Кази­мира И в та лета обидяше Моислав Казимира и ходи Ярослав двожды в лодиях на Мазовшаны И собра Ка­зимир людий его Руси полоненых семьсот, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу, шурину своему Сей же Казимир даст сестру свою за Изяслава, сына Ярослава”.

Сравнение восстановленного таким образом текста с соответствующим местом “Повести временных лет” сви­детельствует в пользу того, что сообщение последней представляет собой по существу лишь краткий пересказ текста, реконструируемого на основе рассказа Новгород­ской 4 летописи “Повесть временных лет” под 1043 г. не сообщает ничего ни Q походах на Мазовию, ни о бра­ке Изяслава и сестры Казимира Не поясняет она и того обстоятельства, что в число 800 возвращаемых пленных не входили женщины и дети

Только в одном месте текст “Повести временных лет” при пересказе первоначального текста сохраняет, по-ви­димому, его более древнюю редакцию Речь идет об име­ющемся в “Повести временных лет” упоминании о том, что возвращаемые на Русь пленники были захвачены еще Болеславом I Слова восстановленного выше текста. “И собра Казимир людий его Руси полоненых семьсот ”, без сомнения, были связаны с вставкой разобранной вы­ше речи Ярослава к Казимиру Опираясь на известие “Повести временных лет” под 1043 г, можно восстано­вить это место в первоначальном тексте в следующем ви­де: “И вда Казимир за вено Ярославу, шурину своему, людий 8 сот, кроме жен и детей, яже бе полонил Боле­слав, победив Ярослава” Но даже восстановленный та­ким^ образом текст Новгородской 4 летописи не может, по всей вероятности, считаться первоначальным Как уже указывалось выше, летописный текст помещает заклю­чение брака между сестрой Ярослава и Казимиром то под 1041 г. (Новгородская 4), то под 1043 г (Софий­ская I), связывая с ним два похода Ярослава на мазов-

317

шан, в то время как в действительности брак этот был заключен в 1039 г.

Ни у кого из исследователей не появлялось сомнения в том, что династический союз между русской и польской княжескими фамилиями и походы русского князя в Ма-зовию — явления, теснейшим образом связанные между собой. В таком случае было бы естественным предполо­жить, что первый поход Ярослава против Маслаоза был предпринят непосредственно после заключения брака между Казимиром и Марией Добронегой, т. е. еще в 1039 г., когда Казимир I больше всего нуждался в во­оруженной помощи русского князя.

В таком случае заключение русско-польского союза и предполагаемый поход 1039 г. следовал бы непосредст­венно за походом на ятвягов 1038 г., о котором упомина­ют наши летописи и который окончился неудачно для Ярослава. Затем, в следующем 1040 г., Ярослав совер­шил поход на Литву. А под 1041 г. “Повесть временных лет” и Новгородская 4 летопись рассказывали бы уже о втором походе Ярослава на мазовшан “в лодиях”. При­чем между предполагаемым первым (1039 г.) и вторым (1041 г.) походами Ярослава на мазовшан оказалось бы отмеченное в немецких анналах русское посольство в Империю 1040 г. Источник не сообщает, правда, целей посольства 8г, не трудно, однако, предположить, что оно было в какой-то мере связано с ситуацией в Польше, поддержать которую в этот момент считали в своих ин­тересах германские феодалы.

Такая последовательность и напряженность диплома­тических и военных действий Ярослава и Казимира впол­не отвечала бы тому отчаянному положению, в котором находился Казимир в Польше (Чехия еще не вышла из борьбы) и тем трудностям, с которыми встретился Яро­слав в борьбе с мазовецко-прусско-ятвяжской коалицией. Нельзя забывать также, что торопиться союзников заста­вляло и массовое антифеодальное движение в Польше.

Если согласиться с предположением, что впервые рус­ская помощь была оказана Казимиру I еще в 1039 г., то будет вполне логичным признать восстановленный выше на основе рассказа Новгородской 4 летописи под 1041 г.

текст не первоначальным, а являющимся результатом объединения и обработки сводчиком двух текстов—1039 и 1041 гг. В первом из них говорилось о браке Казимира и Добронеги, о возвращении -пленных русских людей и о первом походе на мазовшан: “В се же лето Ярослав даст сестру свою за Казимира. И вда Казимир за вено Яро­славу, шурину своему, людий 8 сот, кроме жен и детей, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава. И в тыи лета обидяше Моислав Казимира, и ходи Ярослав в ло-днях на Мазовшаны”. В другом тексте читалось о новом походе русского князя в Мазовию: “В се же лето иде Ярослав в лодиях на Мазовшаны”. Слово “двожды” в тексте Новгородской 4 и Софийской I летописей появи­лось, по-видимому, в результате объединения летописных сообщений 1039 и 1041 гг. Что касается сообщения о бра­ке Изяслава и сестры Казимира, TOO нем речь пойдет ниже.

Помимо походов 1039, 1041 и 1047 гг., в промежутке между ними, в 1043 г., Ярослав, по-видимому, совершил еще один поход на Мазовию. В этом убеждают не столь ко показания Софийской I летописи, которая сообщает о походах на мазовшан под 1041 г.83, 1043 г.84 и под 1047 г.85, поскольку ее текст под 1043 г. повторяет соот­ветствующий текст Новгородской 4 летописи под 1041 г., сколько соображения о времени вступления Изяслава в брак с сестрой Казимира. Изяслав родился в 1024 г.8S, следовательно, в 1039 г. он еще не мог вступить в брак с польской княжной. Зато в 1043 г. брак этот был впол­не возможен, так как в это время Изяславу было уже 19 лет. Вероятность такой датировки этого брака при­знает и О. Бальцер 87.

Вступление   в   брак   Изяслава,  очевидно,   означало укрепление польско-русского союза и, естественно, новый . поход против Маслава. Тезис, что занятая борьбой с Ви­зантией Русь была не в состоянии вести борьбу с мазов-шанами88, едва ли выдерживает критику и противоречит существующему представлению о военных ресурсах киев­ского князя 8Э. Нет оснований и говорить о пассивности Руси на международной арене между 1043 и 1047 гг. В 1043 г. в Империи вновь появилось русское посольст­во90, предлагавшее императору Генриху III жениться на дочери Ярослава. Посольство, возможно, вело перегово­ры не только по польским, но и византийским сюже­там91. А под 1044 г. Новгородская 4 летопись вновь со­общает о тоходе на Литвgt; 92.

В таком случае первоначальный летописный текст под 1043 г. мог звучать приблизительно так: “Иде Ярослав на мазавшаны, и вда Казимир сестру свою 31 Изяслава, сы­на Ярослава”.

По-видимому, следует также признать, что в первона­чальном тексте, объединявшем известия 1039 и 1041 гг., сообщение о браке Изяслава с сестрой Казимира отсутст­вовало. Оно появилось здесь в результате объединения сведений 1041 и 1043 гг. Иными словами, текст Новгород­ской 4 летописи под 1041 г., как и аналогичный ему текст Софийской I летописи под 1043 г. являются результатом соединения и обработки целых трех летописных статей, читавшихся первоначально под 1039, 1041 и 1043 гг. В хо­де такой редакционной работы упоминание об одном из походов могло легко выпасть, так как число походов сводчик должен был стремиться подогнать под число браков: два брака — два похода.

Объединяя эти показания своего источника, свод­чик-летописец руководствовался, очевидно, стремлением дать в рамках погодного изложения более яркую и связ­ную картину русско-польских отношений конца 30-х— начала 40-х годов XI в., несколько драматизировать су­хой рассказ. Работа эта не была им завершена, так как окончание борьбы с мазовшанами оказалось вне этого текста, о нем говорится в особой записи лод 1047 г.

Что касается текста “Повести временных лет” под 1043 г., то он представляет собой извлечение из разо­бранного выше летописного рассказа. Из всего простран­ного текста оставлено только упоминание о браке Казимира и Марии Добронеги. Полностью выпало известие о браке Изяслава и Гертруды. Таким образом, исчезло как раз то сообщение, которое давало сводчикам осно­вание группировать известия о русско-польском союзе и походах на мазовшан вокруг 1043 г.

Как показал уже А. А. Шахматов, известия о похо­дах Ярослава на Литву и ятвягов восходят к новгород­скому летописанию XI в. Интерес к борьбе с ятвягами и Литвой у новгородских летописцев, вероятно, объясня­ется тем, что в этих событиях принимали непосредствен­ное участие вооруженные силы Новгорода93. К новго­родскому летописанию XI в. следует, возможно, возво­дить и разобранное выше летописное сообщение о русско-польском сотрудничестве.

Итак, если весь предшествующий ход рассуждений автора справедлив, то следует подчеркнуть, что борьба с восставшей Мазовией, опиравшейся на помощь помо­рян, пруссов, ятвягов и литовцев, была очень тяжелой, длительной и упорной. Только после четырех походов русских войск (из них один, 1039 г., следует считать гипотетическим) задача воссоединения Мазовии с Поль­шей была решена. Двигавшимся по Припяти и Бугу на ладьях русским войскам только после нескольких по­пыток удалось, наконец, в 1047 т. разгромить Масла-ва94. При тех исключительно сложных международных условиях, в которых в рассматриваемое время находи­лось Древнепольское государство, помощь Киевской Руси приобретала для него особенно важное значение. Русско-польский союз был крупнейшим успехом Кази­мира I. Союз с Русью не только обеспечил разгром Маслава, но и существенно облегчил борьбу за возвра­щение Силезии и воссоединение Поморья.

Еще в 1046 г. поморяне не признавали власти поль­ского князя95. И только после 1047 г. Казимиру I уда­лось подчинить себе Поморье96, причем Восточное По-• морье непосредственно вошло в состав Древнепольского государства, а   Западное — признало   свою  вассальную зависимость

Вслед за тем, несмотря на сопротивление Империи, вновь начавшей опасаться усиления Польши, около 1050 г. воссоединена была и Силезия98, а в 1054 г., в год смерти Ярослава Мудрого, Казимиру удалось догово­риться о сохранении ее в составе своих владений под условием уплаты чешскому князю ежегодной дани. Козьма определяет эту дань в 500 гривен серебра и 300 гривен золота ежегодно". Вместе с тем было разо­рвано существовавшее, по-видимому, в период 1042— 1054 гг. 10° чешско-поморянское политическое сотрудни­чество.

Одновременно польским князем и польскими феода­лами предпринимались самые энергичные меры по вос­становлению церковной иерархии. Этого требовали как классовые интересы польских феодалов, так и государ­ственные интересы страны.

В 1049 г. в Польше было восстановлено архиепис­копство, но с центром в Кракове101. Вслед за восстанов­лением церковной самостоятельности должна была прийти самостоятельность государственная. Ее добился преемник Казимира I Болеслав II Смелый, короновав­шийся в 1076 г. королевской короной.

Анализ политики Болеслава II, как и преемников Ярослава Мудрого на Руси и Бржетислава I в Чехии, не входит в задачи настоящего исследования. Они дей­ствовали в существенно отличных как внутриславянских стран, так и на широкой европейской арене, условиях, чем их отцы. Внутри славянских стран резко усилива­лись, становясь доминантой развития, тенденции фео­дальной раздробленности. В европейскую политическую жизнь вихрем ворвался великий спор из-за инвеституры. Здесь нужно только подчеркнуть, что если в 40—50-е годы польским феодалам и их государю удалось со­хранить целостность Древнепольского государства,

а в дальнейшем монархии Пястов удалось добиться го­сударственной самостоятельности, то объясняется это прежде всего тем, что они сумели опереться на союз со славянской Русью. Этот бесспорный вывод полностью опровергает лишенные оснований домыслы буржуазно-националистических историографов, о, якобы, извечном польско-русском национальном антагонизме.

Та исключительная роль, которая была сыграна Русью в 40—50-х годах XI в. в политическом развитии Центральной и Восточной Европы, объяснялась ее ог­ромным политическим подъемом во второй половине правления Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава Черниговского и Тмутараканского Русь вновь, как и при Владимире Святославиче, оказалась объединенной в руках одного правителя. Центробежные силы, подго­тавливавшие торжество феодальной раздробленности, временно отступили перед силами раннефеодальной концентрации. В 1036 г. последний из оставшихся в жи­вых сыновей Владимира Судислав был заточен 102, и вся власть сосредоточилась в руках Ярослава Владимиро­вича.

Обособленность Полоцка, где продолжал сидеть Брячислав Изяславич, не могла сильно ограничивать власть киевского князя, тем более, что есть основания думать, что в походах начала 40-х годов на Литву103. Ярослав и Брячислав выступали совместно104. В сущ­ности говоря, в этом смысле никаких изменений, по сравнению с эпохой Владимира, признавшего обособлен­ность Полоцкого княжества, не произошло.

Поэтому автор замечательного памятника древне­русской литературы “Слова о законе и благодати”, со­зданного в 1049 г.105, митрополит Иларион с полным основанием сравнивал Владимира и Ярослава, видя в правящем великом киевском князе прямого наследника и продолжателя дела его отца Ш6.

Могучий подъем Руси после довольно ушгельного периода феодальных усобиц (1013—1036 гг.) нашел свое чрезвычайно яркое и показательное воплощение в огромной строительной деятельности Ярослава. В 1037 г. был заложен главный храм города и государства — Со­фийский собор — огромное пирамидальное тринадцати-1лавое здание, не имевшее себе равных по монументаль­ности не только в Древней Руси, но и в странах Запад­ной и Центральной Европы.

На запад от него возводятся три монастырские церкви- Св Георгия (патрона Ярослава), Св. Ирины (патрона его жены) и еще одна церковь, имя которой неизвестно.

Киев расширяется и украшается не только как цер­ковный, но и как светский центр государства, столица могущественной Руси. Значительно выросший город ук­репляется огромными валами и рублеными деревян­ными стенами. Приезжий и путник могли вступить в город через трое ворот—Крещатицкие, Жидовские и Золотые. Последние одним уже своим названием подчер­кивали стремление Ярослава уподобить и противопоста­вить Киев великолепному и царственному Константино­полю 107 Может быть, поэтому же имя Св. Софии полу­чил и кафедральный собор

Расстраивался, укреплялся и украшался не один Киев. По словам киевского летописца, Ярослав не только Св. Софию “созда сам, украси ю златом и серебром”, но “и ины церкви ставляше по градом и местом”108. Большое внимание уделялось великим князем и рус­скому окну на Балтику-Новгороду. Под 1044 г в Нов­городской Первой летописи сообщается: “... на весну же Володимир 109 заложи Новъгород и сдела его”110, а уже под 1045 г. идет новая запись: “Заложи Володимир святую Софею в Новегороде”1И. Судя по летописной статье 1049 г., отмечающей пожар в Новгородской Со­фии, она “беаше... честно устроена и украшена, 13 верхы имущи...”112. Уже в следующем, 1050 г. Новго­родская Первая летопись отмечает восстановление Со­фии: “Свершена бысть святая Софеа в Новегороде, по­велением князя Ярослава и сына его Володимира и архиепископа Лукы” из. И по имени и по архитектуре главный новгородский храм имел своим прототипом сто­личную Св. Софию114.

Не менее ярко, чем монументальное строительство времен Ярослава, подъем Руси характеризует и ее не­обычайно широкая и многоплановая внешняя политика. Ярослав, проведший большую часть жизни в ме/кдукня-жеских усобицах и интригах, связанных со сложными внешнеполитическими акциями, вступил на великокня­жеский троп не только искушенным, многоопытным и ловким дипломатом, но и политиком, имевшим трезвый взглят, на вещи, полностью сознающим величие стоящих перед Русью за та ч и преисполненным высокого пред­ставления о своем сане главы Русского государства. Поэ­тому не чувствуется абсолютно никакой натяжки в той характеристике, которую дает ему древнерусский писа­тель Иларион, как наследнику и продолжателю объеди­нительных традиций Владимира Святосланича. Поэтому же, конечно, не случайно появление в “Повести времен­ных лет” под 1036 г. титула Ярослава — “самовластець Рустеи земли”115. Титул этот несомненно отражал пред­ставления правившего в Киеве князя о себе как о совер­шенно самостоятельном, независимом государе. Показа­тельна в этом смысле и титулатура, употребляемая Иларионом в его “Слове о законе и благодати”. Иларион называет Владимира, продолжателем дела которого в его глазах был Ярослав, “великим каганом” 116 и “едино-держцем”117. Оба титула обозначали самостоятельных и независимых государей. То же значение имел и приме­няемый к Ярославу Титмаром Мерзебургским титул “король” (rex) 118. Не меняет дела и тот факт, что на одной из печатей, связываемых с Ярославом, фигури­рует титул “архонт”. Как указывает В. Н. Лазарев, титул этот тоже “обозначает самостоятельного влас­тителя” 119.

Особый интерес представляет опубликованная С. А. Вы­соцким в 1959 г. надпись на стене Киевской Софии, в которой Ярослав назван “царем”: “В лето 6562 12° ме­сяца феврари 20 усъпьне царя нашго въ въсискрьсе-ни... Феодора” 121. По мнению акад. Б. А. Рыбакова, надпись эта подтверждает гипотезу М. Д. Приселко-ва 122gt; что в юз/ г_ после смерти Мстислава, Ярослав принял императорский титул 123.

Борьба Ярослава за укрепление внутреннего единства “Русской земли”, естественно, должна была найти свое отражение и в церковной политике киевского князя. Однако в церковных вопросах Ярослав должен быт считаться с мнением константинопольского двора и кон­стантинопольского патриарха, фактическим представи­телем которых на Руси был глава русской церкви мит­рополит грек Феопемпт, впервые упомянутый в источ­никах под 1039 г.124.

Несмотря на большую заинтересованность Ярослава в союзе с Византией против печенегов, яростное напа­дение которых на Киев ему с большим трудом удалось отбить в 1036 г.125, засилье греческого духовенства, являвшегося проводником на Руси универсалистских тенденций Византийской империи, встречало резкое со­противление со стороны русских феодалов и великого князя. Универсалистское учение императорского двора, согласно духу времени, пыталось подменить реальные отношения между государствами сложной паутиной юридических формул. Так, фактически независимые “варварские” государи трактовались то как сычовья, то как младшие братья и друзья императора 126.

Претензии Византии на верховную власть над Русью 127, а также притеснения, чинимые русским купцам в Константинополе128, привели в 1043 г. lt;к русско-визан­тийской войне. О причинах войны 1043 г. так рассказы­вает ее современник, придворный византийского импе­ратора Михаил Пселл: “Это варварское племя всегда питало яростную и бешеную ненависть против греческой гегемонии, при каждом удобном случае, изобретая то или другое обвинение, они создавали предлог для войны с нами” 129.

Русский поход на Константинополь во главе которого стоял сын Ярослава — Владимир, окончился, правда, неудачно 13°, однако за этой неудачей не после­довало сколько-нибудь заметное ослабление внешнепо­литических позиций Руси. По-видимому, около 1046 г. был заключен мир ш, скрепленный, очевидно, между 1046 и 1052 гг. женитьбой третьего сьыа Ярослава Все­волода на представительнице императорского дома Мономахов, Марии 132.

Поскольку известно, как высокомерно обычно отвер­гались константинопольским двором брачные предложения “варварских” государей ш, ясно, что в данном случае Византия была очень заинтересована в установ­лении дружественных отношений с великой восточно­европейской державой.

Итак, русско-византийский конфликт 1043 г. не при­нес Византии выгод. Зато прямым результатом его было провозглашение Ярославом церковной независимости Руси. В 1051 г. без согласия константинопольского пат­риарха Ярослав с собором епископов поставил в митро­политы Илариона, русского по происхождению 134, быв­шего прежде священником придворной церкви в Бере­стове 135. Добиваясь церковной независимости, Ярослав преследовал, разумеется, те же политические цели, что и Болеслав Храбрый, когда он добивался основания гнезненского архиепископства, или чешские князья Бо­леслав II и Бржетислав I, когда они лелеяли планы превращения пражской епископской кафедры в архи­епископскую. Легко заметить, однако, что Ярослав дей­ствовал гораздо более решительно, что было результа­том иного соотношения сил между Русью и Византией, с одной стороны, Древнепольским государством, Импе­рией и Римом, с другой.

Вместе с тем как в Чехии при Болеславе II и в Польше при Болеславе I, на Руси при Ярославе Вла­димировиче завершался процесс оформления государст­венной идеологии, которая по условиям своего времени должна была иметь религиозный характер, гарантиро­вать Руси покровительство небесных патронов. При Ярославе была подготовлена канонизация русских святых Бориса и Глеба и беатизирован Владимир, кото­рого Иларион называет вторым Константином 136 и, что особенно важно, “блаженным” 137.

С обострением русско-византийских отношений была в определенной мере связана резко усилившаяся при Ярославе активность русской политики на Западе. Уси­ление связей Киевской Руси со странами Центральной и Западной Европы, начиная с 30—50-х годов XI в., уже отмечалось в литературе вопроса ш.

Могучему Древнерусскому государству действительно принадлежало в то время очень видное место в сложной системе центрально- и западноевропейских политичес­ких взаимоотношений. Выше уже отмечалось значение союза с Русью для Древнепольского государства, союза, значительно укрепившего положение Польши в Цент­ральной Европе. Свидетельством политической актив­ности Руси на Западе являются многочисленные дина­стические браки между киевской великокняжеской семьей и европейскими государями. О двойных брачных связях Рюриковичей и Пястов и попытке заключить династический союз между киевским и германским дво­рами говорилось уже выше. Сын Ярослава Святослав был женат на сестре трирокого архиепископа Бурхарда, одного из крупнейших феодалов Империи ш. Трех своих дочерей Ярослав выдал: Анастасию за венгерского ко­роля Андрея I (около 1039 г.), Елизавету за Гаральда норвежского (около 1044 г.), Анну за Генриха I фран­цузского (около 1049—1050 гг.) 14°.

При киевском дворе получали убежище преследуе­мые у себя на родине представители правящих евро­пейских династий. Несколько лет провели в России братья Мешко II польского Бесприм и Оттон. С 1034 по 1046 г находились в России венгерские герцоги Андрей и Левенте, племянники короля Стефана I, прибывшие туда из Польши 141. На Руси нашли убежище и сыновья английского короля Эдмунда Железный Бок Эдвин и Эдуард, бежавшие сначала в Швецию 142. Один из сы­новей Ярослава носил чешское имя Вячеславш. Не является ли это свидетельством политических и куль­турных связей Руси и Чехии в 30-е годы XI в.?

Рост политических контактов происходил на фоне развивающихся экономических связей Руси со странами Западной и Центральной Европы, о чем свидетельствует многочисленный нумизматический материал М4. Крупную роль в этих связях играла балтийская торговля 145.

Поэтому древнерусский книжник, обращаясь с про­поведью к Ярославу 26 марта 1049 г в церкви Святого Благовещения на Золотых воротах Киева, имел полное право сказать, что его страна “ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли”146

Обрисованная выше картина политического общения восточного и западного славянства за столет­ний (с середины X до середины XI века) период време­ни характериз)ет одну из наиболее существенных сто­рон заключительного этапа становления, феодального строя в Центральной и Восточной Европе, когда об­разуются относительно единые раннефеодальные славян­ские государства и формируются в рамках этих госу­дарств в результате явлений племенной интеграции фео­дальные народности Картина эта, однако, в силу ряда причин, связанных с состоянием источниковедческой базы исследования, имеет свои изъяны и свои особен­ности

Завершая исследование, автор не может не подчерк­нуть того обстоятельства, что в восстанавливаемой им цепи событий отсутствуют многие безвозвратно утерян­ные звенья, что в воссозданной им картине политиче­ской жизни раннефеодальной Центральной и Восточ­ной Европы остается много белых пятен и что те обще­ственные процессы, в которые автору так или иначе удалось проникнуть, представлены им в гораздо более схематическом и обобщенном виде, чем они происходи ли в действительности Реальная жизнь того времени была гораздо более яркой и пестрой, более сложной и противоречивой, чем она представляется исследователю спустя почти тысячелетие

Дело здесь не только в том, что большое расстояние вообще скрадывает детали и частности, выявляя лишь главные линии и контуры Невозможность проникнуть во многие детали событий, трудности их осмысления являются естественным следствием чрезвычайно огра­ниченного и специфического круга имеющихся источни­ков, преимущественно наративного (летописи, хроники, памятники агиографии) и лишь в очень небольшой час­ти документального характера

При таком положении, когда источники освещают прошлое не ровным, хотя бы и слабым, светом, а врыва­ются в темень истории в виде отдельных, проникающих, словно сквозь щели в ставнях, лучей, часто трудно уло­вить именно общие контуры явлений и судить о сораз­мерности их масштабов Исследователю постоянно при­ходится считаться с тем, что отдельные, лучше разли­чимые детали могут заслонить собой в его построениях основные, решающие линии развития

В исследованной теме неравномерность освещения источниками разных сторон ее требует особой оговорки Определенно больше и лучше освещены источниками отношения Руси и Польши Гораздо меньшими данны­ми, если говорить о политических связях, располагает исследователь при изучении отношений и связей Рgt;си с Чехией и полабо-прибалтийским славянством

Особенно досаден недостаток сведений о русско-чеш­ских отношениях Судя по той роли, которую играло раннефеодалыное Древнечешское государство в Цент­ральной Европе, судя по тому, с каким вниманием сле­дили за политическим развитием Чехии в Империи и Риме, судя по той ключевой позиции, которую занимала Чехия на великих путях, связывавших Восток и Запаз, Европы, опираясь, наконец, на известные факты куль­турного общения Руси с чешскими землями в исследуе­мое время, можно уверенно считать, что использованные источники явно не в состоянии дать сколько-нибудь пол­ное представление о развитии русско чешских полити­ческих отношений X—XI вв

Но даже и применительно к Польше нельзя не счи­таться с неравномерным распределением источников во времени Если о развитии русско-польских отношений в 10—40 годы XI в можно судить сравнительно уверенно, то ход событий предшествующего периода времени час­то становится невозможно реконструировать

Само собой разумеется, что при таком состоянии ис­точников предпринятое исследование характеризует оп­ределенная неполнота охвата попадающих в его обзор процессов и фактов Автор полностью отдает себе от­чет в том, что отдельные элементы исследования нужда­ются в дальнейшей углубленной разработке Ряд проб­лем решен лишь в гипотетическом, предположительном плане В иных случаях автору приходилось вообще ограничиваться постановкой вопроса, оставляя решение его открытым.

Существенно иначе обстоит дело, когда предметом исследования являются взаимоотношения стран внутри западнославянского мира или отношения западносла­вянских стран с Германской империей. И здесь, разуме­ется, исследователю приходится считаться с недостат­ком и аналогичной спецификой имеющихся в его распо­ряжении источников Но их все же значительно больше, и сами они содержат гораздо более богатые сведения, чем источники, рисующие отношения восточного славян­ства с западным. Поэтому и выводы исследователя в этом случае, щсть они и сохранят в ряде моментов свой гипотетический, предположительный характер, звучат много определеннее и обнимают большую совокупность явлений жизни Развитие взаимоотношений между Польшей и Чехией, а также взаимоотношений этих стран с Германской империей оказывало самое значи­тельное влияние на развитие политических отношений между западнославянскими странами и Русью, с од­ной стороны, между Германской империей и Русью — с другой Этот факт и определил то обстоятельство, что в работе столь значительное место заняли вопросы внешне- и внутриполитического развития Польши и Че­хии, оказавшихся, таким образом, в центре настоящего исследования.

Но вместе с тем возникает следующий вопрос: можно ли вообще считать отмеченное выше неравномерное распределение материала источников по отдельным сто­ронам исследования совершенно случайным явлением или оно имеет свое основание в реальных условиях по­литического бытия славянских стран того времени?

Проведенное исследование дает, как кажется, осно­вание ответить на поставленный таким образом вопрос. При всей своей значимости ни для Руси, ни для Польши и Чехии вопросы их взаимоотношений долго не были главными. Зато для политического бытия западносла­вянских государств всегда решающее значение имели их отношения с Германской империей, в центре внима­ния западнославянских полководцев и дипломатов на­ходилась восточная политика германских феодалов и проблемы взаимоотношений между западнославянски­ми странами. Соответственно для Руси до 10—40-х годов XI в. более важными были процессы, происходив­шие на ее северных, южных и восточных границах, чем на западных. Борьба с печенежской кочевой степью, от­ношения с Византией и странами Скандинавии, как пра-в'ило, заслоняли собой до этого времени проблемы от­ношений с западнославянскими странами.

Поэтому, подчеркивая неполноту и специфику имею­щихся источников, считаясь со случайными потерями или обеднением их в результате их последующего быто­вания (здесь имеются в виду прежде всего летописи), следует все же сказать, считаясь с возможными исклю­чениями, что объем и полнота имеющихся источников, если и не прямо пропорционально, то все же находится в определенной зависимости от реального значения тех или иных исторических явлений.

Мысль эту можно хорошо проиллюстрировать на примере польско-русских отношений. Как только отно­шения эти приобрели чрезвычайно существенный, жиз­ненно важный для обеих стран характер, а произошло это в 10—40-gt;е годы XI в , так сразу же существенно воз­росла степень освещенности их в источниках. Поэтому даже само по себе состояние источников в известной мере помогает судить об относительной важности тех или иных процессов и явлений в политическом развитии изучаемых стран. Речь, разумеется, идет только об их внешнеполитическом развитии.

Рассматривая под этим углом зрения сохранивший­ся материал, нельзя не прийти к выводу, что с течением времени политические связи между восточным и запад­ным славянство'М становились все более широкими и разнообразными. Особенно заметно это на примере рус­ско-польских отношений. Сравнительно бедный источ­никами, и, по;видимому и событиями X век, здесь резко отличается от богатого разнообразными и сложными событиями XI в

Отношения между восточным и западным славянст­вом, не будучи, “ак правило, центральными и решаю­щими в политическом развитии изученных славянских стран, были все же в достаточной мере сложными и про­тиворечивыми. Если при характеристике отношений Руси и Чехии нет оснований говорить о возможности конфликтов между ними, а в правление Олдр'жиха Чеш­ского и в последние годы княжения Владимира и з

335

начале правления Ярослава можно предположить даже русско-чешские союзнические отношения, то картина русско-польских отношений представляется гораздо бо­лее сложной. Анализ летописных статей 981 и 992 гг. убеждает, правда, в том, что распространенное в лите­ратуре представление об остро враждебном характере русско-польских отношений в конце X в. не имеет под собой оснований. Отношения Руси и Польши развива­лись в это время мирно, хотя чешский великокняжеский двор делал, вероятно, попытки втянуть Русь в польско-чешский конфликт из-за Силезии и Малой Польши. Од­нако период мирного руоокочпольокого соседства сменил­ся в 10—30-е годы XI в. периодом длительного воору­женного конфликта, вслед за которым, правда, наступил в конце 30-х и в 40-х годах период тесного русско-польского военного и политического сотрудничества.

Не менее сложной была и картина отношений запад­нославянских стран друг с другом. Вслед за относитель­но недолгой эпохой польско-чешского союза 60—начала 80-х годов X в. отношения между польскими и чешскими феодалами вошли в период острых противоречий и столкновений, для развития которых чрезвычайно серь­езное значение имела восточная политика Германской империи. Важно подчеркнуть также наличие почти по­стоянного в исследованное время польско-лютического конфликта, особенно опасного для позиций польских феодалов на Поморье. Зато довольно тесные связи, военное и политическое сотрудничество далеко не всег­да, конечно, оформленные формально, объединяли Че­хию и Лютическнй союз.

В ходе развития польско-чешских отношений в конце X и начале XI в. при Болеславе II Чешском и Болесла­ве I Польском и в конце 30-х годов XI в. при Бржети-славе I Чешском неоднократно возникали планы созда­ния под руководством чешских или польских феодалов обширной западнославянской раннефеодальной монар­хии. Речь при этом, разумеется, не шла об объединении всех западнославянских стран, включая земли, населен­ные полабо-прибалтийсквми славянами. Речь шла лишь об объединении Польши, Чехии и части полабо-прибал-тийских славянских земель, когда военная и политиче­ская инициатива находилась в руках польских феода­лов, либо об объединении Чехии и части польских зе-

336

мель, когда объединительные планы формировались в среде чешских феодалов. Сходные тенденции сказыва­лись и в политическом развитии Руси второй половины X в., когда киевский князь Святослав стремился вклю­чить в состав своих владений Болгарию, перенеся при этом столицу на Дунай.

Планы эти оказывались, однако, крайне нереальны­ми, а возникавшие политические объединения крайне непрочными и кратковременными. Большую роль в про­вале такого рода планов играла восточная политика германских феодалов, не заинтересованных в создании на своих границах большой западнославянской держа­вы и поэтому державших курс на раздувание противо­речий между феодалами западнославянских стран. Уси­лившейся Чехии Германская 'империя торопилась проти­вопоставить подымающуюся Польшу. Так было в 80— 90-е годы X в. 'и в конце 30-х годов XI в. В то же время резкое усиление Польши приводило к поддержке Чехии германскими феодалами, не отказывавшимися при этом и от случая натравить на христианскую Польшу языче­ских лютичей. Так обстояло дело в годы тяжелых поль­ско-немецких войн начала XI в. (1003—1018 гг.), а за­тем в первой половине 30-х годов XI в.

Но были, однако, и внутренние причины, определявшие нереальность планов создания большой западнославян­ской державы в X—XI вв. Несмотря на родство и ярко выраженную тогда общность культуры всех славянских народов, что без всяких оснований пытаются отрицать некоторые современные западногерманские историки', анализ политического развития восточного и западного славянства 'приводит к выводу, что главным, направля­ющим процессом в это время был процесс образования в основном этнически однородных раннефеодальных го­сударств2. Это обстоятельство является косвенным под­тверждением тезиса о быстро развивавшемся тогда про­цессе образования славянских народностей. Хорошо за­свидетельствованное источниками чувство славянской общности не затормозило, таким образом, процесса фор-

1 М Н е 11 m а п. Указ, соч., стр. 403; J В а г n i k Deutsche-russische Nachbarschaft. Stuttgart, 1959, стр. 154.

2 Б. Ф Поршнев считает этот процесс тенденцией вообще харак­терной для феодализма. См. Б. Ф. Поршнев Феодализм и народ­ные массы. М., 1964, стр. 516.

22 в  Д   Королюк

337

мирования   раннефеодальных  славянских   народностей Впрочем, следует оговориться, что процесс этот далеко не с одинаковой степенью   интенсивности  проходил   на территориях славянских стран. Применительно к Поль­ше можно отметить относительное отставание процесса формирования народности   в Мазовии   и Поморье, осо бенно Западном, где можно говорить  даже о явлениях формирования  отдельной народности,  применительно  к монархии Пшемыслидов в аналогичном положении нахо­дилась Моравия, а в державе Рюриковичей — земли вятичей

Подчеркивая значение процесса образования этни­чески однородных раннефеодальных славянских госу­дарств в качестве основного, важно отметить, что процесс этот характерен не только для Руси, Польши и Чехии, но, что особенно показательно, и для полабо прибалтий­ского славянства Даже в условиях постоянного и жес­токого натиска германских феодалов в рамках полабо-прибаптийского славянства происходило не формирова­ние единого государственного организма, а образоватесь две народности — бодричи и лютичи и два государст венных объединения — лютическое и бодрицкое3 Даже у ран на острове Руяне шел процесс формирования са­мостоятельной политической организации В более слож­ном положении оказались сербы-лужичане, политическое развитие которых было резко прервано немецким завое ванием Поэтому, как правило, все попытки политическо­го объединения полабо-прибалтийских славян оказыва­лись неудачными как вообще попытки западнославян ских государств выйти за свои этнические пределы Этим попыткам определенно мешал процесс формирования от­дельных славянских народностей

При таком положении получает объяснение и тот факт, что агрессивная политика германских феодалов на Востоке не привела к консолидации сил польских и чеш­ских господствующих классов, к объединению столь родственных стран, как Польша и Чехия.

Особенностью образовавшихся в Центральной и Во­сточной Европе раннефеодальных государств было то обстоятельство, чго в ни\ чуть ли не с самого начала,

3В Д  Королюк  К вопросу о раннефеодальной государствен ности   , стр 7—10

338

наряду с господствовавшей тенденцией к феодальной кон­солидации, стали проявляться и тенденции феодальной раздробленности Период времени, когда эти тенденции возобладали в обществе, лежит уже за рамками настоя­щего исследования В данной связи важно подчеркнуть, однако,тот факт,что временное ослабление центральной власти и усиление тенденций феодальной раздроблен­ности имело своим прямым следствием резкое ухудше­ние международного положения того или иного государ­ства, активное и опасное вмешатетьство в его дела соседних феодальных правителей В таком положении оказалась Чехия в конце X — начале XI в , когда она бы­ла даже временно захвачена польскими феодалами и вынуждена была признать опасную для ее будущего развития ленную зависимость от императора, Киевская Русь в 10—20 е годы, когда Болеслав Храбрый совер­шил свой поход на Киев, а Польша в конце 30-х го­дов XI в , когда она стала жертвой агрессии германсклч и чешских феодалов

Другой важной чертой социального и политического развития исследуемых славянских раннефеодальных го­сударств является активное участие в политической, з том числе и во внешнеполитической жизни, не только князя и знати, но и торгового и ремеспенного люда горо дов Политическая активность городского населения, его непосредственное участие в политической жизни страны пожалуй, лучше всего свидетельствуют против построе­ний тех зарубежных буржуазных ученых, которые, во­преки данным письменных источников и археологии, все еще пытаются противопоставить пути исторического раз­вития славянского и западноевропейского города, факти­чески отрицая в X—XI вв существование городов у ела вян4. Политическая роль города хорошо засвидетель­ствована для Киевской Руси, в меньшей степени для Чехии Показательна при этом политическая активность не только таких крупных городских центров, как Киев, Прага или Новгород, но и значительно более мелких го­родов на Руси и в Чехии Источники не отмечают фактов активного участия городов во внешнеполитическом раз­витии Польши Учитывая, однако, что и в Польше в это время бил уже ключом родник городской жизни, можно предполагать активное участие городского населения и в политическом развитии Древнепольского государств?. Это были ростки новых отношений и новой расстановки сил в феодальном славянском обществе.

Сам факт существования в Центральной и Восточной Европе относительно единых крупных государств, фор­мировавших свою самостоятельную, в связи с конкрет­ными условиями исторического развития, феодально-христианскую государственную идеологию, определял активное участие славянских стран в европейской поли­тической жизни того времени. Сложные и многосторонние связи существовали тогда между славянскими государ­ствами Центральной и Восточной Европы и Германской империей, Византией, Венгрией, Данией, Севером Евро­пы и даже Италией и папским Римом. Исследуемое время было временем большого политического подъема славянских государств, а крупные исторические задачи, которые время это ставило gt;перед ними, неизбежно требовали выдвижения на авансцену политической жизни талантливых полководцев, искусных и решитель­ных политиков и дипломатов, государственных деятелей большого размаха и широкого кругозора. Именно такими политическими деятелями были на Руси Владимир и Ярослав, в Чехии — Болеслав II и Бржетислав I, в Поль­ше— Мешко I и Болеслав I, в Бодрицком княжестве — Готшалк.

X—XI века, как уже отмечалось выше,— время, когда бурно протекали процессы становления самостоятельной феодально-христианской государственной идеологии у восточных и западных славян. Процессы эти обнаружи­вают не только ярко выраженный параллелизм, но и известную взаимосвязь, несмотря на свою разновремен­ность. Канонизация на Руси Бориса и Глеба и беатиза-ция Владимира была таким же выражением этих процес­сов, как канонизация Вацлава — в Чехии и Войтеха-Адальберта в Польше. Вместе с тем, когда Ярослав поставил в Киеве митрополитом Илариона, он вел такую же борьбу с универсалистской внешнеполитической программой Византии, как и польские князья Мешко I и Болеслав I, добивавшиеся создания независимой польской церкви, или чешские правители Болеслав II и Бржетислав I, стремившиеся основать пражское архиепископство, боровшиеся лротив универсалистской идеологии Германской империи.

Следует особо подчеркнуть роль Чехии в формирова­нии древнепольской и отчасти древнерусской государ­ственной идеологии. Чехом по происхождению был пер­вый святой — патрон Польши Войтех, а его брат Гау-дентый стал первым польским архиепископом. “Житие” Вацлава было использовано на Руси при составлении “Жития” Бориса и Глеба.

В современной западногерманской историографии лю­бят подчеркивать “заслуги” Германской империи в рас­пространении несомненно более прогрессивного, чем язычество, христианства на Востоке Европы. Так, один из руководителей остфоршунга Эрих Кейзер писал, про­зрачно намекая на политические претензии правящих боннских кругов: “Германия не кончается на Одере, Эль­бе или Висле Точно так же и Европа простирается за эти реки вглубь восточного пространства. Германия яв­ляется пионером этого общеевропейского процесса. Ее заслуги, наряду с тем, что сделано в области между­народного сотрудничества с другими европейскими наро­дами, состоят в распространении христианства, в подъ­еме культуры, в обеспечении порядка; они позволяют ей претендовать на равное представительство в политиче­ском и экономическом объединении”5.

Разумеется, христианство широко использовалось германскими феодалами в качестве идеологического обоснования их восточной агрессии. Однако факты не свидетельствуют о больших успехах германской хри­стианской миссии к востоку от Лабы в X—XI вв. В Киевской Руси деятельность немецко-христианских миссионеров не имела существенного значения. В хри­стианизации Польши основную роль сыграла соседняя славянская Чехия, где как раз во второй половине Х--первой половине XI в. переживала свой подъем церков-но-славянская письменность. Что касается полабо-при-балтийского славянства, то немецкая феодальная агрес­сия здесь не только не способствовала, а, наоборот, прямо тормозила христианизацию бодричей и лютичей. Могучее восстание полабо-прибалтийских славян в 983 г.надолго подорвало основы немецкой церковной органи­зации на восток от Лабы.

Связь между политическим и социальным гнетом немецких феодалов и провалом христианизации полабо-прибалтийских славян была очевидной даже для такого враждебного славянам хрониста, как мерзебургский епископ Титмар, писавшего о восстании 983 г.: “Наро­ды, которые после принятия христианства подчинялись нашим королям и императорам, платя им дань, из-за своеволия герцога Дитриха6 испытывали огромное угне­тение и ка“ один человек взялись за оружие”7. Во второй половине XI в. жадность и жестокость немецких захват­чиков осудит в своей хронике Адам Бременский: “Не обращали внимания несчастные на то, что большой опасностью заплатят за свои страсти, так как христиан­ство в Славонии сначала взволновали жадностью, потом жестокостью принудили подчиненных к восстанию”8. В XII в. слова Адама полностью повторит немецкий хронист Гельмольд, говоря о “ненасытной жадности саксов”9.

Далее следует подчеркнуть, что в X — первой поло­вине XI в. нет никаких признаков того, что на взаимо­отношения восточного славянства с западным оказывали какое-либо заметное влияние национальные или рели­гиозные противоречия, сыгравшие столь отрицательную роль в развитии межславянских связей в последующие эпохи. Анализ имеющихся источников исключает даже саму постановку вопроса о неких двух замкнутых сфе­рах, сложившихся под политическим и идейным воздей­ствием Византийской и Германской империй в Цен­тральной и Восточной Европе этой эпохи. Внешнеполи­тическое развитие Руси и западнославянских государств определялось реальными политическими и классовыми интересами их господствующих классов, а не какими-либо идеологическими или юридическими формулами и концепциями, имеющими своим источником римскую курию или германский императорский двор.

В отношении Руси самостоятельность ее государст­венного развития достаточно хорошо была уже изучена

ь Маркграф Северной марки

в советской историографии. Здесь следует только под­черкнуть тот факт, что при Ярославе Владимировиче, последнем “самовластие” Киевской Руси, конфликт с Византией сопровождался бросающимся в глаза ростом политической активности Руси на Западе, укреплением политических связей Древнерусского государства со странами Центральной, Северной и Западной Европы, в том числе и с западнославянскими странами, особенно с Польшей. Завершая настоящее исследование, очень важно подчеркнуть тезис о самостоятельности государ­ственного развития применительно к Польше и Чехии. Аксиомой их внешней политики, особенно в периоды подъема этих стран, всегда оставалась борьба за само­стоятельное государственное бытие, которому угрожали германские феодалы. Поэтому совершенно недоказуемы­ми являются развиваемые современными западногерман­скими историками 10 тезисы об особой исторической цен­ности универсалистских традиций Германской империи для современности, нашедшие яркое выражение в одном иг газетных выступлений К- Гохова, заявившего, что От-тоны оставили империю, “которая может быть моделью объединения государств в Европе”11. Эта трактовка империи в сущности не далека от идеализации ее таким пангерманистом, как Генрих Србик, который привет­ствовал аншлюс Австрии, видя в нем этап на пути к “умиротворенной Срединной Европе, осуществление извечной немецкой мечты” 12.

В действительности Германская империя проводила на Востоке откровенно захватническую политику, а гер­манские феодалы всегда легко отказывались от христи­ански-универсалистской имперской концепции, как толь­ко она оказывалась в -противоречии с их агрессивными планами. Когда это было выгодно, они отнюдь не гну­шались союзом с язычниками против христиан, приме­ром чего может служить союз Генриха II с лютичами против Болеслава Храброго. Восточные планы герман­ских феодалов встречались с постоянным противо­действием западнославянских государств. Даже в том случае, когда в силу конкретных исторических условий германским феодалам удавалось временно навязать Польше или Чехии те или иные формы зависимости, их важнейшей политической задачей оставалось дости­жение государственной самостоятельности

Не иначе обстояло дело с христианско-имперским универсализмом. Если можно отметить такие факты, как временная поддержка его Болеславом II в Чехии или Болеславом I в Польше, то и тогда речь шла об исполь­зовании этой концепции в целях укрепления междуна­родного положения Чехии или Польши или даже созда­ния большой западнославянской державы.

Следует отбросить широко распространенное в старой польской и русской историографии представление о Польше второй половины X— первой половины XI в., как форпосте Римской курии, очаге латинской пропаганды на Востоке. Не говоря уже о слабости и шаткости в то время международных позиций Рима, его зависимости от Империи, надо учитывать, что тогдашняя Польша не располагала ни людскими, ни материальными ресурса­ми для организации латинохристианских миссий в со­седних странах, а путь из Империи и Рима на Русь не лежал через Гнезно и Познань. Даже в тех случаях, когда, преследуя свои политические цели, Болеслав Храбрый попытался выступить в роли покровителя ла-тинохристианской проповеди у пруссов и в Скандина­вии, ему приходилось пользоваться услугами инозем­цев— чеха Войтеха-Адальберта и немца Бруно Квер-фуртского.

Говоря о реальных интересах, которыми руководи­лись в своей внешней политике феодалы Руси, Польши или Чехии, нельзя не отметить существенной роли, ко­торую играли в ней интересы укрепления в важнейших, узловых пунктах международной транзитной торговли, связывавшей страны Восточной Европы с Западом. При столь характерной для славянского мира X—XI вв. близости, единстве материальной культуры славянских народов вопросы широкой международной транзитной торговли естественно занимали большое место в их эко­номических взаимоотношениях. Широкая международная торговля являлась важным фактором, укреплявшим привилегированное положение славянской знати13. О том, как стремления овладеть международными тор­говыми путями сказывались на политическом развитии славянских стран, ярко свидетельствуют знаменитые слова Святослава Киевского: “Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переславци на Дунай, яко то есть середа в земли моей, яко ту вся блага сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеви розноличныя, из Чех же и из Угор — сребро и ком они, из Руси же — скора и воск, мед и челядь”14. В определенной мере вопросы тран­зитной торговли влияли и на конкретное содержание объединительных планов польских и чешских феодалов. Именно поэтому такую большую роль в межславянских политических отношениях того времени играли такие районы, как Западное Поморье, Силезия, Краков, Чер-венские города, мазовецко-русско-ятвяжское погра-ничье, прусские земли. Изменения в балтийской тран­зитной торговле в известной мере способствовали пе­реносу центра польской политической жизни из Вели­кой в Малую Польшу, из Познани в Краков. Это пере­мещение стало заметным в годы правления Болеслава Храброго и завершилось при Казимире I после анти­феодального восстания 1037—1038 гг.15

Классовая обусловленность внешней политики сла­вянских феодалов особенно ярко проявилась на приме­ре Польши во второй половине X в., когда страх поль­ских феодалов за свои классовые позиции, в первую очередь на Поморье, побудил их стремиться к польско-германскому союзу против языческих лютичей, и в кон­це 30—40-х годов XI в., когда только с помощью гер­манских и русских феодалов феодалам Польши удалось расправиться с мощным антифеодальным движением.

Выше уже отмечалось, что самостоятельность госу­дарственного и политического развития славянских стран Центральной и Восточной Европы исключает те­зис об историческом “опыте” европейской интеграции Германской империи. Завершая анализ международных отношений в Центральной и Восточной Европе во вто­рой половине X—первой половине XI в., можно было бы, пожалуй, подчеркнуть иной тезис: главной линией развития в это время было здесь образование и даль­нейшее развитие самостоятельных славянских госу­дарств. Вместе с Венгрией они являлись важнейшим фактором, определявшим тогда расстановку сил в бас­сейне Лабы, Одры, Дуная, Вислы и Днепра Вместе с тем, сам факт существования крупных раннефеодальных относительно единых государств на восточных границах Империи являлся величайшим тормозом на пути восточ­ной экспансии германских феодалов, мешал им сосре­доточивать свои силы на тех или иных участках борьбы. Коренные изменения в этом смысле принесла с собой только эпоха феодальной раздробленности.

Правильность этого тезиса особенно выразительно иллюстрирует пример полабо-прибалтийского славянст­ва, добившегося в описываемое время крупных успехов в борьбе с германскими феодалами. Показательны в этом смысле и примеры Польши и Чехии. Славянская Чехия помогла в 60—80-е годы Польше занять прочные политические позиции в Европе. Сами немецкие феода­лы вынуждены были поддерживать Чехию против уси­лившейся Польши и, стремясь к союзу с лютичами, ос­лаблять свой нажим на полабо-прибалтийское славянст­во. Активное вмешательство славянской Руси вывело Древнепольское государство из политического кризиса и помогло ему вернуть свои позиции в Европе.

Этническая и политическая карта раннефеодальнэй Центральной и Восточной Европы, как это вытекает из проведенного исследования, была результатом активно­го и самостоятельного прогрессивного экономического, культурного и политического развития населявших ее славянских и неславянских народов, энергично участво­вавших в широком международном общении того вре­мени. Они были действительными творцами прогресса цивилизации на этом обширном европейском простран­стве, в античную эпоху представлявшем собой лишь глухую периферию средиземноморского мира.