"Восхождение самозваного принца" - читать интересную книгу автора (Сальваторе Роберт)

ГЛАВА 5 К ВЗАИМНОЙ ВЫГОДЕ

За минувшие десять лет черты его лица стали еще острее и резче. В эти годы его жизнь была полна как озарений, так и разочарований. Путь, который прежде казался ему единственным путем к Богу, вдруг сделал неожиданный поворот, раскрыв истину завета Эвелина. Завет этот, принесший миру исцеление от розовой чумы, несколько изменил сознание Фио Бурэя — самого могущественного магистра Санта-Мир-Абель, занимающего третье место в иерархии церкви Абеля после отца-настоятеля Агронгерра и настоятеля Олина из монастыря Сент-Бонд абрис в Энтеле. Когда-то Бурэй был решительно настроен против тех абеликанских братьев, кто отваживался выйти за стены своих превратившихся в крепости монастырей, чтобы попытаться помочь жертвам розовой чумы. Магистр даже издевался и осыпал упреками своего собрата Фрэнсиса, когда тот, будучи более не в силах слышать стоны умирающих, взял камень души, гематит, и вышел за крепкие стены Санта-Мир-Абель, чтобы хоть чем-то облегчить участь несчастных. Бурэй тогда открыто осмеивал благородные, но бесплодные усилия Фрэнсиса, который в конце концов сам пал жертвой розовой чумы.

Но средство исцеления было все-таки найдено. Им оказалось вкушение крови, истекавшей из высохшей руки брата Эвелина Десбриса, который погиб на горе Аида, сражаясь с демоном-драконом. Сегодня все шло к тому, чтобы причислить его к лику святых. Безумный монах, как его когда-то называли, всегда отличался человеколюбием и сострадательностью. Чрезмерной сострадательностью, как утверждали многие, включая и прежнего отца-настоятеля Далеберта Маркворта, которого Фио Бурэй считал своим наставником… Многое изменилось со времен правления Маркворта, и теперь каждый может открыто утверждать, что Эвелин в своих воззрениях был прав, а его приверженцы, боровшиеся за более человечное и великодушное отношение церкви к своей пастве, следовали Божьей воле, о чем красноречиво свидетельствовал дар Эвелина людям.

Новые воззрения не перечеркнули жизнь магистра Фио Бурэя, как случилось с самим Марквортом и его более фанатичными сторонниками, такими как магистр Де'Уннеро. Наоборот, со времени явления завета Эвелина положение Бурэя в ордене Абеля упрочилось. Отец-настоятель Агронгерр ныне находился в весьма преклонном возрасте, слабея не только телом, но и разумом. Магистрам из ближайшего окружения Агронгерра приходилось помогать ему буквально во всем, что касалось его обязанностей отца-настоятеля. А во главе этого окружения как раз и находился Фио Бурэй, который зачастую придавал речам и молитвам главы абеликанской церкви именно то направление, какое было выгодно самому Бурэю.

Несмотря на это, путь Бурэя к вершинам церковной власти не был ровным и гладким. Когда Хингас, временный настоятель Сент-Хонса, погиб на пути в Барбакан, куда он направлялся, чтобы вкусить крови завета Эвелина, Агронгерр предложил Бурэю возглавить монастырь в Урсале. Однако тот отказался; его помыслы были устремлены к более высокой цели, казавшейся ему достижимой, если он останется рядом с престарелым отцом-настоятелем. Именно этот пост был предметом всех его честолюбивых устремлений. За кончиной Агронгерра (неминуемой и скорой, как считал Бурэй) последуют выборы нового отца-настоятеля церкви Абеля. И эти выборы он считал своим единственным шансом.

Все складывалось исключительно удачно, как вдруг Агронгерр в один из редких моментов прояснения разума буквально ошеломил Бурэя и всех остальных присутствующих магистров. Отец-настоятель объявил, что не намерен называть своим преемником Фио Бурэя. Агронгерр вообще не назвал ни одного имени, а лишь выразил надежду, что выбор падет на аббата Хейни, возглавившего после него Сент-Бельфур в далеком Вангарде, хотя этот монах был чересчур молод и его едва ли могли избрать на такой пост.

— Видно, мне придется прожить еще с десяток лет, — тихим и слабым голосом произнес тогда Агронгерр, после чего сам рассмеялся над очевидной абсурдностью своих слов.

Столь недвусмысленное отрицание кандидатуры Бурэя всколыхнуло всех монахов Санта-Мир-Абель. Магистры, знавшие процедуру выборов и возможные последствия, не на шутку встревожились. Разумеется, никто из них не допускал, что избранным окажется «этот юнец» Хейни. Помимо Фио Бурэя единственным реальным претендентом оставался только настоятель Олин Жантиль, которого никто в Санта-Мир-Абель не желал видеть главой абеликанской церкви.

И действительно, способными противостоять Олину во всем ордене были только Фио Бурэй и, возможно, настоятель Сент-Прешес Браумин Херд. Однако при рассмотрении его кандидатуры возникало то же препятствие, что и в случае с Хейни. Настоятелю Сент-Прешес, как и многим из новой плеяды аббатов и магистров абеликанского ордена, недоставало опыта, чтобы заручиться поддержкой своих более зрелых и искушенных собратьев, включая и тех, кто вовсе не симпатизировал настоятелю Олину.

Обеспокоенный этими соображениями, Фио Бурэй прибыл нынешней весной в Палмарис, чтобы затем отправиться в Кертинеллу на освящение часовни Эвелина. Кроме того, Бурэй рассчитывал потолковать с глазу на глаз с настоятелем Браумином и его ближайшими друзьями, дабы склонить их на свою сторону и обеспечить определенное число голосов, отданных за него.

Сойдя с парома, переправившего его через Мазур-Делавал, Фио Бурэй всем обликом своим являл впечатляющее зрелище: узкое лицо с орлиным носом, аккуратно подстриженные серебристо-серые волосы, застегнутая на все пуговицы темно-коричневая сутана, пустой левый рукав которой был засунут за пояс — в молодости Бурэй, работая в каменоломнях Санта-Мир-Абель, потерял руку. Когда он шествовал по оживленной палмарисской гавани, резвящиеся дети спешили убраться прочь с дороги, однако сам Бурэй воспринимал это исключительно как проявление должного уважения. Уважение со стороны других людей, вне зависимости от их возраста, всегда было для него предпочтительнее дружбы.

Фио Бурэя сопровождали шестеро молодых монахов. Они шли в две шеренги, почтительно держась на расстоянии трех шагов от магистра. Пока вся процессия добралась до Сент-Прешес, Бурэй успел вдоволь наслушаться обрывков уличных сплетен, и все они касались ухаживаний короля Дануба Брока Урсальского за баронессой Палмариса Джилсепони Виндон.

Однорукий магистр предусмотрительно прятал улыбку. Он провел немало времени в напряженных раздумьях, пытаясь сообразить, как бы извлечь для себя выгоду из этого. Джилсепони пользовалась уважением нынешней церкви, и Бурэй знал о ее дружбе с настоятелем Браумином. Если она займет место на троне, пойдет ли это на пользу его замыслам? А может, попытаться сделать так, чтобы она заняла другой, не менее важный пост?

Да, Фио Бурэю было трудно скрыть улыбку.

Король Дануб считался опытным наездником. Он пустил свою лошадь наперерез Джилсепони, скакавшей на Грейстоуне.

Джилсепони резко натянула поводья; ее конь взбрыкнул, почти встав на дыбы, и издал недовольное ржание. Всадница тоже была не прочь высказать свое недовольство, но смех Дануба развеял ее досаду.

— И ты пыталась убедить меня сесть на эту черепаху, уверяя, что он лучше моего скакуна? — насмешливо спросил король, пришпорив жеребца.

Лошадь Дануба опустила голову, прижала уши и понеслась по широкому полю, которое начиналось сразу за Чейзвинд Мэнор.

Застигнутая врасплох поступком короля и его настроением, Джилсепони даже не нашла, что ответить Данубу. Она пробормотала что-то невразумительное, но приняла вызов, пришпорив Грейстоуна.

Ее серый белогривый конь встрепенулся. Прежде Грейстоун был любимой верховой лошадью барона Рошфора Бильдборо, и не без основания. Сейчас Грейстоуну было уже более двадцати лет, но бег его по-прежнему сохранял резвость. Благородный скакун вытянул свою изящную, но крепкую шею и рванулся вслед за жеребцом Дануба, с каждым прыжком сокращая расстояние между ними.

— Значит, я пыталась его убедить… — повторила Джилсепони слова короля и воскликнула, обратившись к Грейстоуну: — Давай-ка покажем ему!

Тот не подвел хозяйку и быстро нагнал серого в яблоках жеребца короля, сделав это без особого напряжения, — ведь его всадница была на добрую сотню фунтов легче, чем Дануб!

А каким неоспоримым изяществом отличались лошадь и всадница, настолько гармонично дополнявшие друг друга, что казались единым целым. Как плавно и грациозно неслись они по полю! Грейстоун оставил позади не только королевского коня. Где-то вдалеке осталась и досада Джилсепони. Дануб озорно улыбался, всем своим видом показывая, что хотел просто подразнить ее. Когда она подумала об этом, то поняла: внезапно бросившись наперерез, король таким образом выразил свое восхищение ее искусством ездить верхом. Дануб доверял ее умению и чутью и даже не подумал уберечь от возможной опасности, что частенько пытались сделать другие.

Теперь Джилсепони уже улыбалась. Она осадила Грейстоуна, а затем перевела коня на быстрый шаг. В это время к ней подъехал король Дануб.

— Я же говорила вам, что Грейстоун — лучший скакун в моей конюшне, — сказала баронесса.

— Это удивительно, учитывая его возраст, — согласился Дануб, качая головой. — Он прекрасен. Таких коней мне не доводилось видеть, за исключением одного великолепного жеребца по имени Дар…

На последних словах король запнулся и с беспокойством взглянул на Джилсепони.

Он знал, что пробуждает в ней болезненные воспоминания. И действительно, мысли баронессы устремились к тем далеким дням, когда она вместе с Элбрайном странствовала по лесам на Даре, сражаясь с гоблинами, поври и великанами. Она попыталась скрыть свою боль от короля, но тень, мелькнувшая в голубых глазах Джилсепони, выдала ее истинные чувства. Дара она не видела с прошлого лета, когда навещала могилу Элбрайна.

Могила Элбрайна. Его последнее пристанище на земле, где лежит его безжизненное холодное тело, а она в это время развлекается скачками по полям в обществе другого мужчины…

— Пожалуйста, прости меня, — посуровев лицом, произнес Дануб. — Поверь, я не хотел…

Джилсепони мягко улыбнулась и жестом попросила его не продолжать. В конце концов, король не повинен в нахлынувших на нее воспоминаниях. Если во время скачки он отнесся к ней как к равной, не стоит и здесь делать ей скидок на женскую слабость.

— Вы тут ни при чем, — спокойно ответила она. — Мне действительно пора перестать пестовать свое горе и начать радоваться жизни так, как я радовалась ей, когда был жив Элбрайн.

Она изо всех сил старалась, чтобы эти слова соответствовали ее внутреннему состоянию.

— Он был прекрасным человеком, — искренне сказал Дануб.

— Я любила его всем сердцем и душой, — ответила Джилсепони, глядя королю прямо в глаза. — Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полюбить кого-то другого так же горячо, — призналась она. — Вы готовы принять жестокую правду этих слов?

Король, не ожидавший от собеседницы подобной прямоты, опешил. Но вскоре его лицо разгладилось и на нем появилось удовлетворенное выражение.

— Своими искренними словами ты оказываешь мне большую честь, — произнес он. — Я вполне понимаю твое состояние; ведь я тоже испытывал в свое время настоящую любовь. Я хотел бы рассказать тебе про королеву Вивиану. Возможно, нынешним же вечером.

Эти слова он произнес непринужденным тоном, однако взгляд Джилсепони оставался серьезным.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — сказала она.

Король Дануб глубоко вздохнул, пытаясь скрыть свою растерянность.

— Вот ты скачешь на Грейстоуне, — произнес он. — Станешь ли ты отрицать, что между тобой и лошадью возникли особые узы?

Баронесса наклонила голову, глядя на белую с золотистым отливом гриву Грейстоуна.

— А встречала ли ты коня, величественнее и прекраснее, чем Дар? — спросил король.

Джилсепони взглянула на него с удивлением.

— Тем не менее ведь тебе нравится ездить на Грейстоуне, — продолжал Дануб.

Баронесса улыбнулась, и от ее улыбки сердце короля радостно забилось.

— Моя лошадка, конечно, уступает Грейстоуну, — неожиданно заметил он, тронув поводья. — Но, боюсь, твой жеребец слишком стар, чтобы выдержать еще одну бешеную скачку!

С этими словами Дануб пришпорил коня и понесся по направлению к Чейзвинд Мэнор.

— В этот раз тебе меня не обогнать!

Джилсепони не могла спорить; Грейстоун и в самом деле тяжело дышал и поводил боками. Где ему угнаться за более молодым скакуном?

Можно и не гнаться, лукаво улыбнувшись, решила баронесса. Поле слегка заворачивало вправо, огибая небольшую рощу.

К этим-то деревьям она и направила Грейстоуна. И коню, и всаднице был хорошо известен этот путь. Правда, там приходилось перепрыгивать через поваленные деревья, зато дорога была намного короче той, что избрал Дануб.

Король был несказанно удивлен, когда, обогнув рощу с другой стороны, увидел впереди неспешно шествующего Грейстоуна и торжествующую Джилсепони.

Дануб рассмеялся. У него все замирало внутри при виде этой прекрасной женщины с густыми светлыми волосами, сверкающими на солнце. Король не лгал, говоря, что они оба испытывают одинаковые чувства по отношению к своим ушедшим любимым. И тем не менее все-таки было одно существенное различие, о котором он не собирался говорить вслух. Да, Дануб Брок Урсальский любил Вивиану — женщину, которую он сделал своей королевой. Но тогда он был совсем молодым человеком; к тому же он относился к супруге совсем не так, как сейчас к Джилсепони. Все, что было связано с баронессой — ее красота, изящные движения, мужество, ум, слова и даже мысли, — отзывалось в его сердце, заставляя чувствовать себя юношей, трепещущим от любви. Ему хотелось стремительно нестись на лошади по залитым солнцем пригоркам или плыть в неведомую даль. Джилсепони вторгалась в его мысли и сны. Вивиану он любил совсем не так, не с такой всепоглощающей и безнадежной страстью. Но сможет ли он удовлетвориться тем, что недавно услышал от баронессы, с ее искренними до жестокости словами? Смирится ли он с тем, что она никогда не будет любить его так, как любила Элбрайна? Достаточно ли ему будет лишь части той любви?

Мне придется согласиться, признался себе Дануб. Глядя на Джилсепони Виндон — женщину, завладевшую его сердцем и душой, — король знал, что у него нет иного выбора.

Смотря на нее, слушая каждое ее слово, Дануб сознавал: даже часть ее чувств к нему и то была бы больше того, чего он заслуживал.

— До сих пор она отказывала королю, — заметил Фио Бурэй, когда они с настоятелем Браумином Хердом уселись на верхней площадке высокой сторожевой башни аббатства Сент-Прешес.

Магистра Виссенти Бурэй отослал с каким-то поручением, скорее всего наскоро выдуманным, чтобы остаться наедине с Браумином.

— Отказывала, потому что знала настоящее чувство, — ответил тот. Херду не слишком нравились попытки его собеседника осудить Джилсепони. — Она всем сердцем любила Элбрайна. Боюсь, едва ли чье-то чувство может хоть в малой степени сравниться с его любовью.

Настоятель Сент-Прешес догадывался, какой ответ он услышит от однорукого магистра, и не ошибся.

— Дануб — король Хонсе-Бира, самый могущественный человек в землях Короны.

— Даже он меркнет в сравнении с Полуночником, — заметил Браумин. — Даже отец-настоятель абеликанского ордена…

— Думайте, что говорите, — резко перебил его Фио Бурэй, однако быстро совладал с собой, и черты его сурового лица несколько смягчились. — Брат мой, я восхищаюсь вашей любовью и уважением к этому человеку, но не следует впадать в святотатство. Вы едва ли прибавите славы павшему герою, вознося его столь высоко над прочими смертными. Его подвиги — еще не повод…

— Нет, повод, — теперь уже Херд перебил своего старшего собрата, изо всех сил пытаясь не показать закипавшего внутри раздражения. — Он совершил более великие деяния, чем любой человек, любой король и отец-на…

— Довольно! — воскликнул Фио Бурэй и рассмеялся. — Сдаюсь, мой дорогой аббат Браумин!

Его тон и дружеское обращение застали Браумина Херда врасплох, он никак не ожидал от магистра Бурэя столь необычного поворота их беседы.

— В таком случае, вы не можете обвинять Джилсепони, если ее сердце не принимает ухаживаний другого мужчины, пусть даже он и правит Хонсе-Биром.

Кивнув, Бурэй улыбнулся, после чего тяжело вздохнул.

— Вы правы, — печально согласился он, — однако для королевства будет лучше, если баронесса Джилсепони все же отыщет в своем сердце уголок для короля Дануба.

Настоятель Браумин с любопытством смотрел на магистра.

— Джилсепони поддерживает церковь Абеля, — пояснил Фио Бурэй. — А в нынешнее время процветания и спокойствия упрочение связей между церковью и государством может принести только благо.

Только бы не обнаружить перед гостем своих сомнений, думал Браумин Херд. Он знал Бурэя в течение многих лет. Несомненно, магистр, как и многие абеликанские братья, принял откровение завета Эвелина, изменившее ход жизни в лучшую сторону. Однако Бурэй так и остался своекорыстным человеком. Его честолюбие не исчезло, и он был полон решимости занять в свое время место отца-настоятеля абеликанского ордена. Куда он гнет? Неужели приезд Фио Бурэя в Палмарис и его похвальные отзывы о Джилсепони и об открывающейся для нее возможности стать королевой не более чем попытка склонить Браумина на свою сторону? Однорукий магистр, догадывался Херд, знал, что, когда настанет время выбирать нового отца-настоятеля, магистры Сент-Прешес — Кастинагис, Виссенти и Талюмус — поддержат выбор, сделанный самим Браумином.

— Возможно, весной, — произнес он после некоторого молчания, и непонятное замечание Херда вызвало недоуменный взгляд его собеседника.

— Я хотел сказать, возможно, весной будущего года Джилсепони сократит наконец расстояние, разделяющее ее и короля Дануба, — пояснил Браумин. — Она согласилась следующим летом отправиться в Урсал. Скорее всего, это будет первым шагом на ее пути к трону.

Магистр Бурэй откинулся на спинку стула и тщательно обдумал услышанное.

— Вы считаете, если король сделает ей предложение, баронесса Джилсепони его примет?

Браумин пожал плечами.

— Я не берусь утверждать, будто знаю, что у Джилсепони на сердце, — ответил он. — Могу лишь сказать, что она продолжает любить Элбрайна и после его смерти. Я искренне восхищаюсь терпением и упорством короля Дануба. Думаю, баронессу эти качества тоже привлекают. Быть может, она найдет в своем сердце место и для короля. А может, этого не случится.

— Похоже, вы не отдаете предпочтения ни одному из возможных решений баронессы, — подытожил Бурэй.

Настоятель Сент-Прешес только пожал плечами, ибо, откровенно говоря, так оно и было. Он с симпатией относился к королю Данубу и уважал его ненавязчивое и терпеливое ожидание ответа Джилсепони. Король позволял ей самой определять ход развития их отношений, хотя с легкостью мог бы проявить здесь собственную волю. Но Браумину, который и после смерти Элбрайна оставался безоговорочно верен дружбе с ним, в возможном сближении Джилсепони с Данубом иногда виделось предательство по отношению к своему покойному другу, и ему было трудно побороть это ощущение — пусть и не совсем справедливое.

Тонкие пальцы Фио Бурэя с безукоризненно ухоженными ногтями нервно пощипывали острый подбородок.

— Думаю, есть способ, посредством которого мы могли бы достичь желаемых перемен вне зависимости от того, какое решение примет баронесса, — наконец произнес он.

Настоятель Браумин и не думал скрывать своего недоверия к подобным замыслам, равно как и к источнику, из которого они исходили.

— Как свидетельствуют очевидцы, король Дануб сейчас находится в прекрасном настроении, — пояснил магистр. — Возможно, нам удалось бы убедить его согласиться на небольшие изменения в управленческой иерархии Палмариса.

— Какие именно?

— Что вы скажете насчет вторичного появления в Палмарисе епископства? — осведомился Бурэй. — Но предложить на пост епископа кандидатуру, которая куда в большей степени удовлетворила бы короля Дануба, нежели Маркало Де'Уннеро.

Если бы Фио Бурэй сейчас встал и, обойдя вокруг столика, ударил аббата Браумина по лицу, наверное, даже это ошеломило бы его меньше.

— Когда король находится в обществе Джилсепони, его прекрасное настроение кажется вполне естественным, — сказал Херд. — Но это не значит, что он позабыл мрачные дни правления епископа Де'Уннеро! У короля Дануба прекрасная память. Даже если бы вам удалось уговорить его вновь учредить епископство в Палмарисе, я ни за что не согласился бы занять этот пост. Нет, дорогой брат, обязанности настоятеля Сент-Прешес и так достаточно тяжелы, чтобы взваливать на свои плечи еще и светское правление.

По лицу его собеседника скользнула усмешка.

— Вы? — переспросил он. — Король Дануб едва ли согласился бы сделать вас епископом, да и церковь тоже, хотя вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями.

Нет, дорогой брат Браумин, сообразно моему замыслу, нынешний настоятель Сент-Прешес должен был бы временно занять другое место. Только тогда епископство в Палмарисе станет возможным.

Слова Бурэя более встревожили, нежели заинтриговали Браумина, однако он воздержался от возражений и продолжал внимательно слушать однорукого магистра.

— Вскоре нам предстоит освятить часовню Эвелина, — продолжал тот. — Конечно, это не монастырь, но и население Кертинеллы пока не так невелико, а для возведения монастырских стен требуется время. Однако никто не сомневается, что Эвелин совсем скоро будет причислен к лику святых; похоже, теперь осталось лишь соблюсти необходимые формальности. А скромная часовня достаточно быстро станет частью будущего монастыря, который, без сомнения, вскоре сделается одним из важнейших в нашем ордене. Он станет воротами на север; ведь и по сей день немало людей желают совершить паломничество к горе Аида, дабы поцеловать нетленную руку Эвелина Десбриса.

— Итак, вы предлагаете мне оставить Сент-Прешес и стать священником часовни Эвелина? — недоверчиво спросил Браумин.

— Это было бы самым разумным решением, — без колебаний ответил Бурэй.

Он резко повернулся на стуле, отчего пустой левый рукав сутаны покачнулся.

— Будет лучше, если именно вы станете первым священником этой часовни. Ведь вы раньше, чем кто-либо из священнослужителей, отдали свое сердце Эвелину Десбрису. И кому, как не вам, способствовать в дальнейшем превращению часовни в монастырь?

Какая-то часть существа Браумина Херда с радостью внимала словам однорукого магистра. Для него и в самом деле было бы честью видеть, как восходит к славе монастырь, воздвигаемый в честь геройски погибшего Эвелина. По правде говоря, его уже давно тяготили обязанности настоятеля аббатства, стоявшего в центре большого, шумного города, — вся эта череда свадеб, похорон и иных обрядов. Кертинелла обещала желанный отдых. Меньший круг обязанностей вовсе не означал понижения в звании. Его пребывание на посту священника продолжалось бы некоторое время, гарантируя достаточно скорое возвращение в Сент-Прешес.

— Ваша служба в Кертинелле не продлилась бы долго, — заверил Фио Бурэй, словно прочитав его мысли. — Возможно, только до весны будущего года.

Браумин окинул собеседника долгим пристальным взглядом. Он не торопился принимать слова магистра за чистую монету. Настоятель Сент-Прешес достаточно хорошо его знал, чтобы понимать: за внешней приманкой непременно кроется какая-то интрига, связанная с личными интересами самого Фио Бурэя.

— Вы предлагаете мне отправиться в Кертинеллу, освобождая для вас место в Палмарисе? — осведомился он, полагая, что докопался наконец до истинных замыслов однорукого магистра.

Смех Бурэя поверг настоятеля Сент-Прешес в еще большее замешательство.

— Ни в коем случае! — с явной искренностью возразил он.

— Даже если бы я заговорил об этом с королем Данубом, — продолжал Браумин, — даже если бы я попросил Джилсепони поговорить с ним об этом и она бы согласилась, сомневаюсь, чтобы король решился на такой шаг. Он и по сей день помнит печальный опыт с правлением первого епископа…

Фио Бурэй смеялся все громче, и Браумин умолк.

— Уверяю вас, я не жажду стать епископом Палмариса и не принял бы подобного предложения, даже если бы оно исходило от самого Бога, — заявил однорукий магистр. — Я прибыл сюда как официальный посланник Санта-Мир-Абель, дабы присутствовать на открытии часовни Эвелина в Кертинелле. Не скрою, меня интересовало, как складываются отношения между королем Данубом и Джилсепони. После освящения часовни я пробуду в Палмарисе не более двух недель, а потом вернусь к своим обязанностям первого советника отца-настоятеля Агронгерра. Нет, дорогой брат Браумин, у меня нет ни малейших намерений осесть в Палмарисе и занять место настоятеля в вашем драгоценном Сент-Прешес! Простите уж за невольный каламбур.[1]

Херд прищурил глаза. Изощренные умопостроения, которые плел Фио Бурэй, на первый взгляд казались ему лишенными логики. Если не Браумин и не сам Бурэй, кого же однорукий магистр прочил на пост епископа? Возможно, человека из своего окружения, магистра Гленденхука. Но и такой шаг представлялся Браумину совершеннейшей бессмыслицей. Какую выгоду принесло бы это Бурэю в его борьбе за вожделенное кресло отца-настоятеля? Гленденхук и так обладал полноправным голосом на Коллегии аббатов. И что вообще давало бы назначение отнюдь не обладающего способностями дипломата Гленденхука на столь влиятельный пост? Вот уж действительно паутина, составленная из непонятных Браумину хитросплетений!

— После падения отца-настоятеля Маркворта и бегства епископа Де'Уннеро король Дануб не согласится на назначение епископом человека из рядов церкви, — пояснил Фио Бурэй. — Однако у нас имеется возможность потрафить королю, намекнув ему, что та, кто ныне олицетворяет светскую власть в Палмарисе, могла бы успешно совместить ее с властью духовной.

Браумин молчал, переваривая услышанное. Если он правильно понял слова сурового магистра из Санта-Мир-Абель, Бурэй только что заявил, что согласен видеть Джилсепони, которая официально даже не принадлежала к абеликанскому ордену, начальствующей сестрой Сент-Прешес — третьего по значимости монастыря Хонсе-Бира. Когда до него окончательно дошел смысл сказанного Бурэем, у аббата Херда изумленно округлились глаза.

— В этом есть непреложный смысл, — возразил однорукий магистр, видя сомнения своего собеседника. — Это пошло бы во благо и церкви, и государству. Баронесса Джилсепони показала себя умелой светской правительницей. Никто не решится отрицать ее влияние и внутри церкви. Если предложить королю такой выбор, он вряд ли сможет отказать Джилсепони. И вот что тогда получится. Либо Дануб будет рад, что светская власть пробивает дорогу к вершинам власти церковной, либо окажется в водовороте столь яростного противоборства между собственными сердцем и разумом, что не сумеет воспротивиться нашему предложению.

— Вы говорите так, будто сама Джилсепони жаждет стать епископом, — заметил Браумин, для которого умозаключения Бурэя по-прежнему звучали не слишком-то убедительно.

— Я полагаю, что здесь вы могли бы повлиять на баронессу и, осмелюсь сказать, даже попытаться заставить ее принять этот титул, — поправил его Бурэй. — Если вы представите ей это назначение как возможность способствовать упрочению дела Эвелина, возражений у нее, скорее всего, не возникнет. А если вы постараетесь поднять этот вопрос выше вашей дружбы — на уровень долга, — она согласится безоговорочно.

— В этом вы не можете быть уверены полностью, — спокойно возразил настоятель Сент-Прешес. — Ваши слова показывают, что в действительности вы не слишком хорошо знаете характер Джилсепони.

— И вы, я полагаю, тоже, — не задумываясь парировал Бурэй. — Но мы можем узнать ее характер еще задолго до того, как явимся к королю Данубу с этим предложением. Прошу вас, дорогой брат, тщательно обдумайте мои слова. Если вы поддержите мой замысел, у вас будет возможность возглавить часовню Эвелина в самое судьбоносное для нее время. Вы увидите, как она начнет превращаться в монастырь. У вас будет возможность самостоятельно приглашать зодчих, набирать работников для строительства, равно как и способствовать скорейшей и заслуженной канонизации брата Эвелина.

— Кажется, вы никогда не являлись особым сторонником воззрений Эвелина Десбриса, — напомнил ему Браумин. — Вы находились на стороне Маркворта, когда он объявил Эвелина еретиком и приговорил магистра Джоджонаха к сожжению у позорного столба.

Вопреки желанию Херда говорить жестко и сдержанно, когда он произносил последние слова, голос его непроизвольно дрогнул. Они сразу же вызвали в памяти картину чудовищной по своей несправедливости расправы над магистром Джоджонахом — его наставником и самым близким другом. Тогда безупречный брат Браумин мог лишь беспомощно наблюдать, как Маркворт вместе со своими приспешниками вначале обвинили Джоджонаха в пособничестве Эвелину, а потом предали жестокой казни. И хотя многие из тогдашних приверженцев Маркворта, в том числе и Фио Бурэй, впоследствии осудили тот чудовищный приговор и признались в собственных заблуждениях, зрелище расправы над Джоджонахом навсегда осталось в памяти настоятеля Браумина.

— После тех откровений, что предстали передо мной в мрачные дни чумы, я не могу противиться канонизации брата Эвелина, — произнес Бурэй. — Поверьте, я не настолько неразумен и горд, чтобы отказываться признавать свои заблуждения. Все мы осознали, что действия отца-настоятеля Маркворта и тех, кто придерживался его взглядов, были, если выразиться наиболее мягко, ошибочными. Хотя еще не известно, было его заблуждение осознанным или же просто продиктовано благими, однако неверными по своей сути намерениями. Спорить об этом будут еще не один десяток лет, — быстро добавил он.

Браумин Херд знал: Фио Бурэй, может, и способен признать ошибку в суждении, но он никогда открыто не сознается в совершенном грехе.

— По-моему, все, о чем я говорил, должно отвечать чаяниям аббата Браумина, рисковавшего жизнью, поддерживая дело Эвелина. Ведь в немалой степени благодаря вам стала возможной победа его воззрений.

Настоятелю Сент-Прешес совершенно не понравились эти слова.

— Вы не можете отрицать очевидного, — продолжал магистр Бурэй. — Я бы даже сказал, не должны. Вы правильно выбрали позицию и действительно серьезно рисковали собственной жизнью. Вполне справедливо, что теперь вы получите награду за дальновидность и смелость. Я ни на секунду не сомневаюсь в искренности вашего выбора и действий и предлагаю возможность осуществить вашу миссию глашатая воззрений Эвелина Десбриса и магистра Джоджонаха.

Последние крупицы искушения — восстановление доброго имени Джоджонаха, — на это настоятелю Браумину трудно было не поддаться. Он почитал Эвелина и высоко ценил заслуги безумного монаха, но ему не приходилось встречаться с ним. С магистром же Джоджонахом его связывало несколько лет тесной дружбы. Неудивительно, что дань уважения своему погибшему наставнику занимала мысли Браумина сильнее даже, чем канонизация Эвелина. Более того: если бы настоятелю Сент-Прешес было предоставлено право решать, кого из этих, без всякого сомнения, достойных людей канонизировать первым, он отдал бы предпочтение Джоджонаху.

И Фио Бурэй явно догадывался об этом.

— Одного я только не пойму, мой дорогой брат: если вы относитесь к Джилсепони с таким почтением, почему вы опасаетесь увидеть ее епископом Палмариса? — продолжал однорукий магистр.

— А я никак не пойму причину, заставляющую вас столь сильно желать ее избрания на этот пост, — без обиняков ответил ему Браумин.

— Обыкновенное благоразумие, — произнес однорукий магистр. — Появилась возможность, которую мы никак не должны упустить. Король Дануб настолько очарован баронессой, что не сможет отказать ей в подобной просьбе. Пусть король думает, что тем самым он в большей степени распространит светское влияние на церковь. Мы-то с вами знаем: назначение Джилсепони епископом возымеет прямо противоположное действие. Да, она баронесса по титулу, но сердце ее не глухо к делам церкви. Она доказала это своим подвигом в годы розовой чумы. Достаточно сказать, что Бог и Эвелин именно ее сделали вестницей завета.

Король Дануб согласится на ее назначение. — Речи Бурая продолжали литься нескончаемым потоком. — Однако Джилсепони недолго пробудет епископом. Как только она изъявит согласие принять предложение короля Дануба и взойдет на трон Хонсе-Бира, ее преемником станет уже человек церкви. И тогда от нас будет зависеть, кого мы пожелаем видеть на этом посту.

Снедаемый любопытством, Браумин пытался следить за вязью хитроумных замыслов Бурэя. У него просто волосы на затылке шевелились, когда он видел, с какой внешней простотой его собеседник выкладывает мозаику своих интриг. Логика рассуждений однорукого магистра была неопровержимой. Скорее всего, Дануб действительно согласится с назначением Джилсепони епископом. Когда же она станет его женой и королевой, пост епископа сохранится, король вряд ли вознамерится его упразднить. И если заручиться поддержкой со стороны Джилсепони, следующим епископом действительно станет человек из церковных кругов.

— Браумин, епископ Палмарисский — не правда ли, звучит величественно? — сказал Фио Бурэй. — Джилсепони, полагаю, вас поддержит, более того, даже будет настаивать на вашем назначении. А король Дануб, пребывая в блаженном состоянии в ожидании свадьбы, выполнит и это пожелание своей будущей супруги.

Аббат Браумин долго глядел на собеседника, следя за каждым его жестом и изо всех сил стараясь понять истинный смысл слов, столь удивительных и непривычных для лексикона однорукого магистра.

Вы, наверное, думаете, что искушаете меня, тогда как на самом деле вам вряд ли удастся проникнуть в мое сердце, — наконец произнес настоятель Сент-Прешес. — Я не поставлю личную выгоду выше благополучия Джилсепони, которую считаю едва ли не самым дорогим своим другом. Я не стану вовлекать ее ни в один замысел, способный нанести ей вред.

— Но откуда у вас уверенность, что назначение Джилсепони епископом причинит ей вред? — удивленно осведомился Фио Бурэй. — Она же сама не единожды утверждала, что избрала в жизни путь служения Богу. Мы могли бы поднять ее на такую высоту, где возможности подобного служения неизмеримо возрастают. Вы не верите, что она увидит в этом именно благоприятную возможность?

— Благоприятную возможность для самой Джилсепони или для абеликанского ордена? — напрямую спросил Браумин.

— Для них обоих, — ответил Бурэй, утомленно махнув рукой. — Думаю, что даже если бы это сулило благо только для церкви, Джилсепони все равно следовало бы согласиться на этот шаг. И вам тоже, дорогой брат, вместо того чтобы терзать меня своими расспросами и сомнениями! Ваша обязанность перед церковью здесь не выглядит такой уж сложной, аббат Браумин. Вы должны убедить Джилсепони принять пост епископа и оставаться на этом посту до тех пор, пока для нее не настанет время занять место на троне рядом с королем Данубом. Этот союз, если бы он состоялся, сделал бы узы церкви и государства крепкими, как никогда ранее, и значительно усилил бы влияние церкви Абеля.

— Значит, вы собираетесь сделать из Джилсепони марионетку, которой надеетесь без труда управлять? Вы рассчитываете, что в церкви все будет оставаться по-прежнему, а духовная власть епископа никак не коснется наших патриархальных устоев, — упрекнул собеседника настоятель Сент-Прешес. — Вы хотите воспользоваться известностью Джилсепони лишь в интересах церкви, забывая о собственных интересах баронессы. Согласен, король Дануб, скорее всего, подыграет вашим замыслам. Вряд ли он сможет отказать Джилсепони в этой просьбе. Итак, играя на чувствах короля, орден получит управляемое им епископство в Палмарисе. Даже если оно и будет упразднено с отъездом Джилсепони, церковь все равно получит изрядную выгоду. Вы верно рассчитали, что само назначение Джилсепони на пост епископа будет способствовать возрастанию любви и уважения к церкви простого народа. Знаете, магистр Бурэй, я не считаю ваши замыслы злокозненными. Но меня тревожит, когда моих друзей собираются превратить в средство для достижения чьих-то целей. Что бы вы здесь ни говорили, самой Джилсепони епископство не даст возможности действовать по своему усмотрению. Да, официально она станет начальствующей сестрой Сент-Прешес, однако не будет обладать значительной духовной властью. Сан епископа обернется для нее ничем, и Джилсепони лишится какой-либо власти, едва только покинет Палмарис.

Последние слова Браумина вызвали у Фио Бурэя взрыв громкого смеха.

— Она покинет Палмарис, чтобы стать королевой! — возразил однорукий магистр, словно этот довод должен был мгновенно утихомирить строптивого аббата. — Вы неверно оцениваете положение Джилсепони, дорогой брат. Известность — это тоже власть и весьма значительная сила. Такова непреложная истина, которую напрасно пытаются опровергнуть все те, кто прозябает в безвестности. И в Палмарисе, и в любом другом месте Джилсепони будет обладать властью, не прилагая к этому почти никаких усилий. В один прекрасный день она станет — мало кто сейчас сомневается в этом — королевой, и если мы поведем себя мудро и дальновидно, то даже тогда сохранит свое влияние на церковь. Я вовсе не собираюсь пользоваться известностью Джилсепони и расположением к ней короля Дануба, чтобы затем отшвырнуть ее как ненужную сломанную куклу. Ни в коем случае, ибо это означало бы для нас величайший проигрыш! Нет, друг мой. Я твердо убежден, что Джилсепони Виндон заслужила право весомого голоса в кругах церкви: и как епископ, если наши замыслы осуществятся, и в любом другом качестве. Возможно, став королевой, она распространит свою власть и на Сент-Хонс. Она вполне может стать начальствующей сестрой, ибо в этом монастыре по-прежнему недостает опытных и чистосердечных людей!

Аббат Браумин оцепенел. Разум его блуждал по лабиринтам умозаключений однорукого магистра и по-прежнему не находил в них особого смысла. Даже после явления завета Эвелина, даже после того, как церковь изменила отношение к безумному монаху и его сторонникам, признав их истинными абеликанцами, Фио Бурэй противился переменам в окостеневшей структуре церковной власти. Всякий раз, когда речь заходила о более тесном сближении Джилсепони с церковью, он высказывал недовольство. Магистр Бурэй скрепя сердце соглашался видеть ее настоятельницей Сент-Гвендолин — единственного монастыря, традиционно возглавляемого женщинами, но не более того. И вдруг теперь он убеждает его в том, что следует связать Джилсепони с церковью более тесными узами.

— До сих пор не случалось, — продолжал Бурэй, — чтобы правящая королева Хонсе-Бира участвовала в очередной Коллегии аббатов. Уверяю вас, Коллегия будет созвана достаточно скоро, учитывая преклонный возраст отца-настоятеля Агронгерра и его неуклонно слабеющее здоровье.

«Что нужно Бурэю от Джилсепони? — задал себе вопрос настоятель Сент-Прешес. — Просто присутствие на Коллегии? Или поданный ею голос? Не за этим ли явился в Палмарис однорукий магистр? Решил залатать старые пробоины, поскольку ему необходимы союзники на грядущих выборах отца-настоятеля? Но если это так, зачем он добивается именно голоса Джилсепони?»

— А не будет ли вам, досточтимый магистр Бурэй, легче добиваться избрания себя отцом-настоятелем, если Коллегия аббатов пройдет без участия Джилсепони? — спросил наконец он. — Общеизвестно, что есть служители церкви, которым она отдает большее предпочтение, нежели вам.

— Те, кому она отдает предпочтение, еще не готовы занять высший пост в церкви, — с такой же прямотой ответствовал гость из Санта-Мир-Абель.

— Вы говорите так, словно отец-настоятель Агронгерр уже лежит в могиле, — поморщившись, заметил Браумин Херд.

— Жива лишь телесная оболочка отца-настоятеля Агронгерра. Все остальное в нем мертво, — произнес однорукий магистр.

Слова эти были достаточно жесткими, но Браумину было трудно упрекнуть Бурэя, ибо в его обычно холодном голосе неожиданно прозвучала нотка сострадания, проявилась симпатия к немощному старику. Возможно, годы, проведенные рядом с Агронгерром — человеком мягким и кротким, — все же благотворно сказались на суровом монахе.

— Он мало что помнит, забывая иногда даже собственное имя, — продолжал однорукий магистр, понизив голос. — Агронгерр оказался образцовым отцом-настоятелем, намного превзойдя все мои ожидания. Как вы знаете, когда Агронгерра избирали на этот пост, я не был его сторонником. Но сейчас ему недолго оставаться с нами, я совершенно в этом уверен. Возможно, несколько месяцев; может, год или даже два, но не больше. Говорю это вам не из стремления поскорее занять его место, хотя и считаю себя наиболее подходящим преемником отца-настоятеля Агронгерра. Нет, это на самом деле так, и правда известна не только мне, но и другим братьям в Санта-Мир-Абель, входящим в его окружение. Все мы видим, как с каждым днем он слабеет и разум его угасает.

Аббат Браумин откинулся на спинку стула, свел руки и принялся постукивать кончиками пальцев. Он изучающе глядел на Бурэя, пробуя разгадать, что же действительно было скрыто за его словами. Пытался ли он склонить собеседника на свою сторону, чтобы завоевать голоса друзей и сторонников настоятеля Сент-Прешес: Виссенти, Кастинагиса, Талюмуса? Сюда же надо добавить голоса магистра Делмана из Сент-Бельфура и, возможно, Хейни — настоятеля этого далекого северного монастыря. Несмотря на то, что Делман давно обосновался в Сент-Бельфуре, он оставался верным Браумину Херду и своим друзьям из Сент-Прешес. Хейни, молодой настоятель, сменивший Агронгерра, при голосовании будет, вероятнее всего, ориентироваться на более искушенного в церковной политике Делмана.

Но какое место в своих замыслах отводил Бурэй для Джилсепони? Рассчитывал ли он своим внешне почтительным отношением к ней завоевать расположение Браумина? Или же действительно хотел, чтобы на Коллегии был услышан ее голос?

Мысль о том, что Фио Бурэй добивается лишь собственного избрания на высший в церковной иерархии пост, полностью выбивала Браумина из колеи. Нет, однорукий магистр, разумеется, был прав, заметив, что он, Браумин Херд, слишком молод и неопытен для избрания отцом-настоятелем. Учитывая быстрое падение Маркало Де'Уннеро, сложности в Сент-Хонсе, где управлял уже второй по счету новый настоятель, и крайне шаткое положение внутри аббатства Сент-Гвендолин, жестоко опустошенного розовой чумой и так и не сумевшего оправиться от потерь… Если Браумин считается молодым настоятелем, то аббат Хейни еще моложе него и обладает еще меньшим опытом. Из всех прежних настоятелей и магистров единственным соперником Бурэя оставался аббат Олин Жантиль из Сент-Бондабриса, расположенного в Энтеле. Десять лет назад он был серьезным соперником Агронгерра на тогдашней Коллегии аббатов, и за все эти годы положение Олина еще более упрочилось. Но в позициях настоятеля Сент-Бондабриса имелось одно слабое звено, единственное темное пятно на его репутации. В свое время сторонники Агронгерра умело воспользовались его уязвимыми сторонами, чтобы помешать его избранию. Олин был весьма тесно связано с Бехреном — государством, с которым Хонсе-Бир граничил на юге. Ни у кого из его предшественников не складывалось таких близких и доверительных отношений с южными соседями. В настоящее время Хонсе-Бир не воевал с этим государством, однако отношения между ними нельзя было назвать добрососедскими. Более того, орден Абеля и бехренские ятолы вообще никогда не отличались взаимным дружелюбием. Шумный Энтел, в котором располагался монастырь Олина, находился совсем недалеко от столицы Бехрена Хасинты — кораблю или лодке достаточно было обогнуть подходящую к самому морю горную гряду Пояс-и-Пряжка. В Хасинте восседал Чезру — властитель ятолов, объявивший себя живым богом. Олин не осуждал странные нравы и обычаи Энтела, что всегда вызывало определенное недовольство абеликанской церкви, а его тесные связи с Бехреном всегда настораживали и раздражали короля Дануба.

Магистр Бурэй, как и многие другие, считал, что Джилсепони непременно рано или поздно станет королевой. Следовательно, она будет поддерживать желания и политические интересы короля Дануба. Королю явно не хотелось бы видеть Олина отцом-настоятелем церкви Абеля, поэтому Джилсепони пытаются привлечь на сторону голосующих за магистра Бурэя.

Какой изощренный замысел! Браумин не мог не отдать должное изобретательности Бурэя по части интриг. Он вдруг поймал себя на том, что даже восхищается упорством однорукого магистра и его политическим чутьем. Ведь кто бы ни стал отцом-настоятелем, ему непременно придется балансировать между нуждами церкви и требованиями государства. Как бы решительно Агронгерр ни отказывался заниматься политикой, он не мог не сознавать, что политических забот у отца-настоятеля ничуть не меньше, чем духовных. Большинство отцов-настоятелей традиционно стремились поддерживать доверительные отношения с тем, кто занимал королевский трон.

В таком случае, принятие Джилсепони епископского титула оказывалось весьма благоприятным для магистра Фио Бурэя, уже готовящегося к Коллегии аббатов. В особенности если она впоследствии станет королевой Хонсе-Бира. Сама Джилсепони относилась к Бурэю без особых симпатий, однако не являлась его врагом. Наверное, любая супруга короля предпочла бы видеть во главе церкви Бурэя, а не настоятеля Олина, окруженного толпой своих бехренских приспешников.

Браумин восхищался хитроумностью замысла однорукого магистра, но это не означало, что ему особо нравился сам этот замысел. От сознания того, что Джилсепони, по сути, навязывали выбор, он ощущал неприятную горечь во рту. И все же настоятель Сент-Прешес был вынужден признать: замысел Бурэя во многом действительно содействовал благу церкви и государства. Какие бы личные чувства ни владели Браумином Хердом, если их отбросить — он мог только радоваться грядущему назначению Джилсепони епископом Палмариса и своему переезду в Кертинеллу, где его ожидало скромное, казалось бы, место священника в часовне Эвелина.

— Так вы постараетесь убедить ее? — спросил улыбающийся Бурэй, который словно видел борьбу, происходившую в сознании настоятеля Сент-Прешес, окончившуюся принятием им стороны однорукого магистра.

Молчание аббата Браумина затягивалось. Наконец он, не произнося ни слова, кивнул головой.