"Птица над городом. Оборотни города Москвы" - читать интересную книгу автора (Елена Клещенко)

Глава 1

В метро много мам и бабушек со школьными портфелями и сонными детенышами. Но все нормальные родительницы садятся в переполненный поезд, который идет в центр. А мы с Машкой — в куда более свободный, который направляется в противоположную сторону. На крайний юг Москвы, почти к самой окружной. Ну да, по мнению тех, кого не устраивает школа, ближайшая к дому, приличные учебные заведения должны находиться в центре. Но у нас особая специализация.

Все-таки правильное было решение — назваться спортивной гимназией. Все родственники и знакомые безумно удивились бы элитному гуманитарному учебному заведению в такой страшной дырище. А для спорта — огромного бассейна, собственной конюшни и прочих прелестей — вроде бы и в самый раз.

Типовое школьное здание: квадрат с внутренним двориком, четыре этажа, белые панели в голубом кафеле. Зачем бетонный забор вокруг, в наше интересное время объяснять никому не надо. На всякий случай.

Калитка раскрыта настежь, народ спешит к первому уроку. Вот лопоухий шестиклассник с косой челкой до кончика носа, на запястье свободной руки намотан плетеный поводок. Здоровенная ньюфаундлендиха захватила пастью свой конец поводка и басовито взрыкивает сквозь зубы.

— Здравствуйте. — Парня я не знаю по имени, но с его мамой знакома хорошо.

— Здрасьте, — мрачно отзывается юноша и со вздохом продолжает:

— Лондон из э вери эншиент сити… э-э…

— Р-р-р…

— Ну чего, чего, я вспоминаю! Зе Тауэр… ну, типа…

— Р-р-р!

— Мам, ну ты чего, в самом деле! Ну сама подумай, нафига мне, простому русскому еноту, про тот Тауэр?..

— Гав!!!

На письме этот «гав» как следует не передать, если честно. Мамы, дети и случайные прохожие аж подпрыгнули.

— На тебя люди смотрят, — огрызается парень. — Ну все, все, все, уже вообще молчу!

Виктория входит в совет попечителей гимназии, там я ее и видела. Симпатичная дама, только очень уж темпераментная. Подозреваю, что ньюфаундленда для общения с сыном она выбирает не ради превосходства в габаритах и командного голоса, а из обыкновенной родительской гуманности. Просто этот ее Облик безобиднее всех остальных. Не исключая и человечьего, потому что собаки не умеют говорить.

За калиткой — ничего необычного. Только на газончике напротив арки, ведущей в школьный двор, под зелеными липами красуется бронзовая скульптурная группа: Маугли, два волка — старый и молодой, Багира, Балу, питон Каа… Известный художник-анималист Ватагин почтительно снял бы шляпу. Гости школы обычно не верят, что автор скульптуры — наш учитель рисования. Пока не посетят школьный музей.

Колено Маугли, волчий лоб, морда питона и прочие выступающие части бронзовой живности отполированы до желтого блеска многочисленными прикосновениями ладоней, ладошек и ладошечек. И конечно же Машка сбегает с дорожки, чтобы погладить Багиру. Все правильно: где были бы традиции школы, если бы не младшие классы?! А кроме того, сегодня контрольная по математике, самое время кое-кому запасаться хорошими приметами…

Родителям разрешено заходить во двор, а в школьном подъезде сидит на вахте строгий охранник. Дальше — только дети и учителя. Вот одинокая бабушка с розовым портфельчиком (на класс младше нас — первый «А», если не ошибаюсь) поднимается на крыльцо, вынимает из-за пазухи синичку, берет в ладони, дует на пеструю головку, смеется. Потом сажает птичку на бетонный вазон с анютиными глазками. Синеватая вспышка — и маленькая Анечка поворачивается спиной, вдевает руки в лямки ранца. Ясное дело, у бабушки на груди ехать в школу куда как лучше, чем тащиться пешком, заодно доспать можно лишние сорок минут.

Народу прибывает, вспышки бьют по глазам чуть ли не каждую секунду, прямо как на пресс-конференции. Викин сын отстегивает от маминого ошейника поводок, она удаляется косолапой рысцой. А вон и Петровы! Каждый раз одно и то же, и все в той же проекции… За воротами тормозит золотистый «мерс», из него вылезает молоденькая дама, вся такая бело-розовая, от сапожек до креативно покрашенных волос, вытаскивает пластиковую переноску для котов. Из переноски, само собой, доносится истошный мяв. Перекосившись под тяжестью животного, цепляясь шпильками за выщербины на асфальте, Петрова бежит к крыльцу. Народ косится кто сочувственно, кто злорадно, дети хохочут. На крыльце мяв перерастает в вой. Петрова приподнимает крышку, из-под нее, как молния, мелькает когтистая лапа. Начинаются уговоры: «Никита, у вас сегодня контрольная!.. Ну засранец, дождешься… Ника, я тебя прошу, сколько можно, взрослый же мальчик!.. «Ника Петров, школьная притча во языцех, — манул. А манул, даже маленький, — это, как всем известно, комочек меха, а в нем зубы и когти, зубы и когти… Этот Облик дрессировке не поддается, а в человечий Облик родители и гувернеры на начальных этапах воспитания явно забыли инсталлировать совесть.

Машка увидела свою Алину, обе с визгом носятся кругами, уворачиваясь из-под ног старшеклассников. Подружки. Сразу и не поймешь, что у них общего: моя лохматая дылда, на полголовы выше всех ровесниц, со здоровым шилом в попе, которое их классная руководительница вежливо называет «предприимчивостью»- и миниатюрная блондинка, девочка-конфеточка с безупречным маникюром и большой любовью ко всему красивому и блестящему. Зато по основному Облику обе — кошки. Машка — сиамка, силпойнт, голосистая и с мерзейшим характером, Алинка — пушистый черепаховый котенок, способный вызвать добрую улыбку даже у собаки.

Вообще-то кошачьи не склонны к нежной девичьей дружбе, разве что внутри прайда. Но среди оборотней случается и не такое.

Алинина бабушка мне улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Не могу угадать, кто она по Облику, а спросить стесняюсь. Прохожу вместе с девчонками внутрь, киваю пожилому охраннику.

— Борис Дмитриевич, доброе утро.

— Доброе утро, проходите.

Пробираюсь через раздевалку, полную разногабаритного народа, к лестнице на второй этаж. Зимний сад в холле чуть слышно шелестит листьями… стоп!

Что тут может шелестеть, под стеной из стеклянных кирпичей, где отродясь не было ни форточек, ни сквозняков?!

Так я и знала!

У мозаичного бортика стоят два рюкзачка, один девчачий, с Русалочкой, другой зеленый, в камуфляжных пятнах. Даже целых два?.. Ага, вот: бельчонок, заложив на затылок уши-кисточки, скачет с пальмы на пальму, оскальзывается на темном лаке листьев, грациозно приземляется между кактусов. Я молча показываю зверенышу кулак и стучу пальцем по циферблату часов.

Белочка прыгает ко мне, потом делает еще один прыжок, но коснуться пола не успевает. Беззвучная красноватая вспышка…

Лера Новгородцева, четвертый «Б», сидит на бортике, растопырив длинные ножки в полосатых гольфах, ладошки упираются в пол. Ай, молодца. Пять с плюсом по специальности.

— Десять минут до звонка, — напоминаю я.

Лера вскакивает, одергивает форменную юбку. (Розово-оранжевые гольфы под красно-сине-зеленую клетку — это же надо так нарядиться! Ну, лишь бы в радость. У грызунов с цветовым зрением всегда проблемы.) Честные круглые глаза смотрят прямо на меня.

— Галина Евгеньевна, а Павел Петрович Бурцева в попугая обернул! Вот!

В золоченой клетке, поставленной прямо на землю, сидит крупный ара. Глянул на меня одним глазом, другим, грустно встопорщил крылья и тут же опустил.

— Твою ма-ать… — шепчет сиплый попугайский тенорок.

— Два в четверти по поведе-ению, — злорадно отзываюсь я. Птичка прикрывает зернышки глаз белыми пленками. Изображает смущение.

Вадик Бурцев из того же четвертого «Б». Неизменный честный-пречестный взгляд, буратинский нос, лягушачий рот, брови домиком. Выражение лица номер один: «а чего, че я сделал-то?» По сравнению с этим молодым человеком моя Машка просто ангелица. Он, кстати, по основному Облику тоже кот.

— Хорошо, Лера, иди в класс.

То есть ничего хорошего, ясное дело. Ламберта мне иногда хочется придушить или стукнуть чем-нибудь тяжелым по голове. Вот и сейчас, например, хочется. Но не делиться же этим желанием с четвероклашками! Непедагогично. Дети слишком многое понимают буквально.

— Было за что? — спрашиваю узника в клетке.

— Бы-ыло… Бы-ыло… Бур-рцев ха-ам… ха-ам…

Левый Вадиков глаз очевидно подмигивает, и мне кажется, что горбатый клюв вопреки всем законам природы расплывается в наглой ухмылке. Спасибо Пашечке, что не выбрал для своих воспитательных экспериментов какую-нибудь более трепетную душу.

— Надолго?

— До втор-рого ур-рока… Пидор-рас…

Я настолько опешила, что даже проигнорировала последнее слово.

Час чистого времени. Десятилетний пацан, урожденный оборотень, целый час пробудет в чужом для него Облике. Ну да, хулиган, шут и наглец, но… едрена карета, всяческого счастья Пашечке и добра полную пазуху!..

— Л-ладно. Терпи.

Ничего обещать ему я не могу, просто не имею права.

Однако… неужели вся школа в курсе моей нежной любви к Ламберту? Вот даже Лерка, бельчонок лупоглазый, вместо того чтобы извиняться за лазанье по деревьям перед уроками, жалуется мне на него. В полной уверенности, что я немедленно забуду о белке на пальме и примусь злиться на Ламберта. Кстати, это отлично сработало.

…И вообще — мог бы этого мелкого сквернослова обернуть кем-нибудь неговорящим.

— Наташ, к тебе можно?

— Галка, привет, заходи. Сейчас, два слова напишу…

Наталья с утра уже усталая, в пепельнице два свежих окурка, в пальцах третья сигарета, на мониторе полстраницы текста, на столе распечатка. Быть директором московской гимназии — та еще работка. Особенно такой гимназии, как наша.

Сажусь в посетительское кресло, рассматриваю последнее пополнение коллекции конфискатов — со вчерашнего английского, надо полагать: директор у нас английский ведет. Горсть разноцветных кружочков-соток, комикс про Спайдермена, куриная кость со следами мелких зубиков, листок в клеточку с набросками черным фломастером — личики в стиле манга, с подписями: «АНТОН», «ОЛЬГА», «ГЕСЕР», все трое, не исключая Гесера, хорошенькие и трогательно большеглазые; опасного вида рогатка, кучка камушков — то ли для рогатки, то ли для пищеварения, ветеринарный шприц на крупный рогатый скот (будем надеяться, что они из него просто брызгались водой!), два лесных ореха и презерватив «Гусарский». Дети, мать их природа…

Наталья перестает стучать по клавишам и оборачивается ко мне.

— Ты когда Ламберту вгонишь ума? — честное слово, само вырвалось, я хотела сказать совсем про другое.

— Что с ним опять?

— Да не с ним, а он. Попугая в клетке видела?

Наташка думает не более полусекунды.

— Бурцев?

— Уже знаешь.

— Догадалась. Ой, и любят они друг друга…

— Ну и доколе?

Наталья молча шевелит губами, свирепо взъерошивает свои кудри, черные с яркой проседью — сорочья масть, приметная. На руке у нее три модных кольца, одно шириной в сустав пальца, с вот такенным прозрачным камнем, ограненным «пирамидой». А проседь вовсе не ранняя, потому что мы с Натальей — не ровесницы, как могло бы показаться…

Что я могу добавить? Цитировать школьный устав, напоминать, что насильное обращение несовершеннолетнего оборотня запрещено уже двести лет, рассуждать о том, каким букетом разнообразных последствий это наказание чревато для физического и психического здоровья, риторически осведомляться, что делает солдафон и садист на ставке учителя?..

— Ты с Бурцевыми-родителями пробовала побеседовать?

— Ты знаешь, да! — ядовито ответила Наталья. — Папа — мужик хороший по-своему, неглупый, но… бурый медведь, сам при Советской власти закончил специнтернат, с Ламбертом ручкается при каждой встрече. Сказал, что этот товарищ из его балбеса человека сделает… не поймите неправильно.

— М-да…

На более интеллектуальный ответ меня не хватило.

— И не говори, подруга.

— Так ты заклятье-то снимешь?

Наталья несколько мгновений молчала. Достаточно долго, чтобы я пожалела, что спросила.

— Сниму. Минут через… десять. Скажу, что ему крупно повезло, и пошлю убирать актовый зал, там дежурные уже трудятся.

— А с Ламбертом поговоришь?

— Галка, ты по делу пришла или как?

— По делу, — вздыхаю я. — Насчет зоологии. Три часа в неделю до Нового года возьму.

— Шесть.

— Чего шесть?!

— Часов, — хладнокровно уточняет госпожа директриса. — По уроку в день, в среду два, но могу сделать первыми.

— Наталка, среди твоих Обликов крокодила, случайно, нет?!

— Ты знаешь, что нет. И крокодила нет. И учителей свободных нет. И сил, чтобы проверяющих отражать, тоже нет, а опять ведь придут, заразы… Окна в расписании — есть.

— Ты на меня не дави. Шесть не могу.

— Тогда четыре.

— Договорились.

Знала же, чем все это кончится!

— И москвоведение в летающих группах, — безмятежно договаривает нахалка Наталка. Нет, а вот такого поворота темы я не предвидела!

Пока я хватаю ртом воздух, Наталья разъясняет:

— Галка, ну ты же понимаешь, кого мне еще просить? У тебя педагогическое образование есть, документы в порядке. И профессия подходящая, город ты знаешь лучше самого супер-пупер-компьютера в мэрии. Не могу же я человека со стороны брать, помнишь ту историю…

— Моя профессия предполагает почти круглосуточную занятость, — мрачно напоминаю я.

— Галка, не надо рассказывать сказки о вашей занятости педагогу.

— Хорошо, не буду.

— Ты согласна.

— Я подумаю.

— Думай, думай. Про зоологию мы договорились, берешь пять ча…

— Четыре часа!

— Ну Галочка…

— Четыре, — тоном ниже, но непреклонно отвечаю я. — Ламберта попроси, пусть расскажет детишкам, как прожить месяц ужом в таежном болоте!

— Питаясь пиявками и спецпайком, — уточнила Наталка. — И не ослабляя бдительного контроля за местностью.

Мы обе хихикаем.

— Да, ОБЖ он и так ведет, — с непонятной интонацией сказала Наталья. — Полезный предмет, чего уж там. Глядишь, и вправду придется Ламберта просить…

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, наверное. Пока непонятно… Так, сердце не на месте.

— А ты кури побольше с утра.

— А ты учи меня, подруга, — огрызается госпожа директриса. — Придешь домой, загляни в Интернет, хорошо?

— Загляну.

— А теперь пиши заявление, — и с размаху, пристукнув о столешницу, выкладывает передо мной лист бумаги. — «Директору ГОУ… Эльстер Н.П. от…»Пиши-пиши, четвертая власть. «От Афанасьевой Г.Е. Прошу принять меня…»

Я обреченно завожу глаза к потолочному плафону. Нет, все-таки — обыкновеннейший крокодил!

Пока я сидела у Натальи, пошел мелкий дождичек. Асфальт во дворе потемнел, но небо осталось светлым, промоины между серыми тучами наливались солнечным серебром. У Машки сегодня шесть уроков, можно еще смотаться домой.

Бронзовые статуи мокро заблестели. Подхожу поближе и, воровато оглянувшись на окна гимназии, подпрыгиваю, чтобы дотронуться до клюва коршуна Чиля, который сидит на голове Балу, между круглыми ушами.

Я здесь не училась. Мы вообще в гимназиях не обучались, в советское время их и не было. Когда я рассказываю Машке про школьную форму и красный галстук, она слушает с недоверием, но без особого интереса. Может, оно и к лучшему?

И все равно дотрагиваться до блестящего горбатого клювика мне нравится. В конце концов, Машкины традиции — мои традиции, а немного удачи никому еще не вредило.

Калитка, естественно, уже заперта. Вместо того, чтобы нажимать на красную кнопочку, застегиваю куртку, становлюсь на бордюр и…

Моя вспышка — желтая, цвета меда. Как всегда, немного кружится голова, немеет тело, но вот уже можно лететь. На метро до дома добираться почти час, а лётом — и пятнадцати минут не будет.

Кто я, спрашиваете? Хороший вопрос. Так вроде уже представилась. Афанасьева Галина Евгеньевна. По-испански Галина, как мне объяснили в свое время, значит «курица». Так что я предпочитаю непочтительно-уменьшительную форму своего имени. Галка я, всем понятно?

Взлетаю над забором, набираю высоту. Утренняя сонливость и среднепаршивое настроение мгновенно исчезают без следа. Поравнявшись с чердачными окнами соседнего дома, ору во все горло. Без слов, просто от восторга.

Почему, например, хорошо быть галкой — наш крик не слишком раздражает людей. Ну, скажем так: меньше, чем публичные высказывания вороны или тем более кота. Или попробовала бы ты, дорогая, оставаясь прилично одетой горожанкой средних лет, завопить и перекувырнуться через голову! Нет, лучше не пробуй. А вот теперь — можно.

«И тогда он кричит», как сказал классик…

Спорим на десять долларов, Иосиф Александрович сам был птицей! Не дам голову на отсечение, что именно ястребом, но небольшой хищной птицей — точно. Надо будет спросить у кого-нибудь из старших. Хотя бы у Рязанцева, он наверняка знает.

Я испускаю еще один вопль и кувыркаюсь в воздухе, как турман. Мне отвечают галки из стаи, что гнездится на чердаке ближайшего дома. Но мне сейчас не хочется простых радостей птичьего общения. Закладываю вираж и на хорошей высоте направляюсь к северу, домой.

Небо все светлее, дождик и в самом деле ненадолго. Водяную пыль с моих глянцевых перьев сдувает ветер. Верчу головой, взглядывая вниз то одним глазом, то другим. Серые прямоугольники крыш, черные линии проводов, будто линии туши, перечеркнувшие цветную картинку. Купы деревьев, еще совсем зеленые, с редким желтым крапом. Щербатый и растрескавшийся, как высохшая грязь, старый асфальт, исчерна-серый — положенный заново. Полоса шоссе в ярких разноцветных бусинах машин; желтенькие, чуть крупнее других — маршрутки-автолайны, длинные палочки — автобусы… Москву совсем не сложно любить, если видишь ее с высоты птичьего полета.

А вот она и пробка по направлению к центру! Бусины ссыпались в плотные ряды, образовав эдакий циклопический браслетик-фенечку. Километра в полтора длиной. Красивое зрелище, кто бы спорил!

Как всегда, с трудом подавляю злорадство. Нет, ну до чего я была мудра, что не поддалась давлению своих родичей и не купила машину! Толку с нее, с той машины, в Москве двадцать первого века! А прирожденной галке тем более машина нужна, как… Ну да, именно как козе баян, зайцу барабан и волку жилетка.

Единственно — Машку жалко. Среди ее Обликов пока нет ни одного летающего, и учиться она побаивается, а значит, научится нескоро. Вот и приходится нам с ней таскаться в метро. Впрочем, в школу и из школы по любому не полетишь. Портфели у них такие, что не больно-то обернешься.

Одно из самых дурацких суеверий, связанных с оборотничеством, — что оборачиваться якобы можно только в голом виде, мол, одежда трансформации не поддается. Очень эротично и для романтической прозы небесполезно: серый волчище или черная пантера превращается не просто в человека, а в обнаженного мускулистого парня или стройную деву. Неземной красоты, естественно. А теперь скажите: чем по сути своей отличается звериная шерсть или человеческий волос от шерстяного свитера? Вот то-то, что ничем. Волос, перо, омертвевший коготь — такая же точно неживая материя. Но я ни разу не видала, чтобы волк, перед тем как оборачиваться человеком, брился налысо! (Вообразив Пашу Ламберта за этим полезным занятием, я громко расхохоталась, чуть дыхание не сбила. Кто сказал, что птицы не смеются, как люди?..)

На самом деле одежда трансформируется так же, как тело, и вместе с ним. Если наряд не слишком объемный, конечно. Как только наши прабабки обходились в эпоху кринолинов? Вот это, я понимаю, мастерство — обернуться волчицей или той же галкой, не отвязывая фижм! Или все-таки отвязывали?.. И карманы трансформируются, и все их содержимое, и даже небольшие сумочки либо рюкзачки, и мелкая аппаратура вроде диктофона или плеера. (К сожалению, в схлопнутом виде ни то, ни другое не работает…) А вот с более крупной ручной кладью бывают проблемы. Рассказывают байки про умельцев, которые уходят в Облик прямо со станковым рюкзаком, но — не знаю. Лично не встречала.

Попробуйте приглядеться к московской толпе в метро, наверняка увидите нескольких таких граждан. Одеты не то чтобы точно по фигуре, скорее чуть менее тепло, чем попутчики. И в руках ничего, и вещей — никаких. Ни тебе кейса, ни дамской сумки, ни зонтика, максимум — маленький рюкзачок или пояс с кошельком. Все легкое, по возможности плотно прижатое к телу, и непременно свободные руки! Ну вот, среди этих легкомысленных людей с очень большой вероятностью окажутся двое-трое наших. Особенно если у человека волосы крашеные, или если он серьезно, на равных разговаривает с собакой или белой крысой… Плохие опознавательные признаки, неотчетливые? Это и хорошо, что неотчетливые.

А вот и мой дом, серая девятиэтажка по пояс в тополевом лесу. Хоть бы не забыла оставить форточку открытой, а то придется снижаться, прятаться у дворницкой двери, чтобы обернуться… Нет, все в порядке, форточка настежь. В то, что птица, влетающая в окно, приносит несчастье, мы с Машкой не верим. Вот когда кошка перебегает дорогу, да еще там, где машины ездят, да еще одна, без мамы, это — точно к подзатыльнику и лишению благ…

Влетаю в теплую комнату, сажусь на компьютерный стол и несколькими ударами клюва включаю монитор и запускаю Эксплорер. Пока обернусь туда-сюда, стартовая страничка уже появится. Что там Наталка говорила про новости?..