"Жребий принцессы" - читать интересную книгу автора (Тарр Джудит)

Глава 17

Твердая рука императора быстро усмирила Золотой двор, и придворные, согласно законам всех дворов, продолжали вести себя так, словно никогда не стремились к бунту. Хирел был их единственным принцем, и его статус не подлежал сомнению. Сареван не был ни шпионом, ни выскочкой; и, конечно, он даже не помышлял о том, чтобы устанавливать, кого они должны признать своим господином. Подобные деликатные темы не подлежали обсуждению.

Сареван стал всеобщим любимцем. Они хотели бы превратить его в новую ручную зверушку, но, как и Юлан, Сареван Ис'келион не отличался покорностью. Он не обременял себя постижением всех сложностей протокола и не собирался придерживаться предписаний, ограничивающих поведение королевского заложника. Он скакал на своем голубоглазом жеребце везде, где ему хотелось. Он скрещивал мечи со стражниками. С раскрашенным дикарем, который следовал за ним как тень, он затевал шумные потасовки, иногда побеждая, а иногда претерпевая сокрушительное поражение. Он обнаружил в некоторых внутренних двориках зарешеченные окна гаремов, и стоило ему ненадолго там задержаться, как его окликали тихие голоса. Они сообщали ему о пустынных коридорах, об огороженных садиках и о покоях, где на красавчика-чужеземца можно было бы взглянуть через скрытые окна. Однако он не посмел бросить ответный взгляд. Даже если бы ему вздумалось подвергнуть риску свои глаза, пожелавшие видеть королевскую жену, его сладкоголосые собеседницы запретили бы ему это. То, что он слышал их голоса, уже являлось грехом.

Их сородичи были очарованы им. Он вызывал у них восторженный страх. Они считали его великаном; они недоверчиво таращили глаза при виде столь темной кожи, столь ярких волос и столь белых зубов; они называли его Солнечным лордом, Рожденным в бурю и Повелителем барсов. Сареван становился тщеславным, как солнечная птица, но он понимал, чего стоит лесть придворных. Это как золото колдунов. Пока заклинания действуют, оно ярко блестит. Но пролетит мгновение — и блеск меркнет.

Аварьян свидетель, здесь было достаточно колдунов. Шарлатаны попадались повсюду: люди, обладающие маленькой силой, но умеющие пустить пыль в глаза, творили чудеса, предсказывали судьбы и искали потерянные драгоценности для простачков придворных. Но они представляли собой лишь малую ветвь. Пока они убеждали скептиков Асаниана, что людей, подобных им, не стоит опасаться, истинные маги совершали свои тайные деяния. Это были неопределенного вида личности, которых редко замечали, хотя они всегда оставались на виду, облаченные в серые либо фиолетовые одежды и нередко сопровождаемые зверем или птицей. Сареван и представить себе не мог, что некоторые из них пользуются благосклонным вниманием императора. Они не признавались, а Зиад-Илариос не выставлял это напоказ. В основном же он относился к Саревану весьма благосклонно. Когда Сареван появлялся на совете и на заседании суда, император не говорил ни единого слова, хотя глаза его блестели, а губы сжимались от возмущения. Император отказывался видеть, что Сареван сует нос во все дела, и не ограничивал его. Впрочем, в нужные моменты принц проявлял благоразумие. Он никогда не делал попыток вмешаться в разговор, хотя слушал жадно, и часто его глаза сверкали, а челюсти напрягались, словно ему стоило большого труда сдержаться и не остановить поток чужой речи.

Его называли любимцем императора. Некоторые, живущие в сельской местности, где у людей языки подлиннее, назвали бы это иначе. Достаточно вспомнить, кто его мать и кем она была для императора. Возможно, они сочли бы своего повелителя околдованным.

Но кое-кто ничего не говорил и никоим образом не показывал, что для него значит возвращение Высокого принца Асаниана и присутствие в Кундри'дж-Асане Высокого принца Керувариона. С Первого Дня Осени Аранос ни разу не появился при дворе. Это воспринималось как обычное, свойственное ему поведение. Он прославился своими странностями. Его имя произносилось чаще всего шепотом.

Это был очень умный поступок. Если придворные Асаниана и любили кого-то, то этим человеком был их блистательный и надменный Высокий принц. Араноса они боялись.

— Ему даже делать ничего не надо, — сказал Зха'дан. — Просто спрятаться в своих покоях и не выходить. А люди пусть говорят.

— Повадки змеи, — сказал Сареван. Он улыбнулся стражнику, который стоял у дверей, ведущих в покои Араноса. Это была одна из его самых очаровательных улыбок. — Я хочу говорить с твоим господином, — сказал он на асанианском языке.

К его удивлению, воин уважительно склонился перед ним и отступил от дверей.

Маг ждал его. Сареван чрезвычайно обрадовался, увидев, что этот маг — светлый. Чародей был весьма любезен. Он поклонился и провел Саревана в черные с серебром комнаты.

Аранос не счел нужным заставлять Саревана ждать, хотя мог бы рассматривать чужеземца как нежеланного гостя. Возможно, это было своего рода оскорбление. Аранос находился в купальне. Он лежал на ковре из соболиных шкур, и один из рабов втирал в его кожу благовонное масло. Другой раб расчесывал его волосы. Они были распущены и по длине превосходили его тело.

Он, безусловно, являлся превосходной миниатюрой мужчины. Впрочем, на этот счет ходили разные слухи. Насколько всем было известно, он не породил ни одного ребенка, а для асанианского принца несколькими годами старше Саревана это было форменным скандалом.

Взглянув на него, Сареван все понял. Веки Араноса опустились, снова поднялись. Он почти улыбался. — Да, это действительно так, — сказал он. Сареван посмотрел на рабов. Улыбка Араноса стала шире. — Они глухонемые, — сказал он. — Самые полезные и самые неболтливые.

— Но почему асанианский принц решил… — Ради силы.

Сареван присел на край мехового покрывала и нахмурился. — Я слышал об этом, но никогда не считал это правдой. Может быть, моя сила — другого рода. Аранос был всерьез изумлен.

— Воздержание тебе не помогает, но ты миришься с ним? — Ради клятвы и ради таинства. И ради моего бога. — А. — Важная асанианская гласная, красноречивая и многозначная. — И все-таки ты понял меня.

— Неужели никто из твоего гарема никому ни слова не сказал?

— Это ведь женщины, — сказал Аранос, не стараясь скрыть презрение. — Каждая из них верит, что я удостаиваю своими милостями другую. Некоторые даже лживо утверждают это, чтобы извлечь для себя наибольшую выгоду. Я потворствую им. Это служит мне на пользу: успокаивает моих так называемых наложниц.

— А тебя? Выиграл ли ты что-нибудь? Аранос едва заметно пожал плечами:

— Я пока еще ученик. Мне сказали, что полная сила придет вместе с полным знанием. — Ты не рожден в магии.

На мгновение из-под холодной маски показалось человеческое лицо. Принц снова спрятал его.

— Да. Я должен учиться летать при помощи крыльев из воска и проволоки, в то время как ты с самого рождения наделен орлиными крыльями.

Сареван подавил дрожь. В тот момент, когда обнажились чувства Араноса, он разглядел отчаяние, ненависть и жгучую зависть. И все же, несмотря ни на что, он чувствовал сострадание. Даже сняв маску, этот человек оставался асанианцем. Паутины внутри паутин. Сареван превратил свой язык в меч, разрубающий их.

— Я больше не летаю. Я хожу, как ходят все люди, и не более того. Но у меня осталось кое-что от прежних сил: я могу видеть ловушки, расставленные у моих ног. Аранос молчал. Сареван стремительно ринулся в нападение. — Ты обещал стоять за спиной твоего брата, объявить его наследником перед лицом вашего отца. Но ты не сделал этого. Ты обвинил олениай в предательстве. А теперь оказывается, что они верны, и не кому-нибудь, а вашему отцу. Откуда мне знать, что и все твои остальные слова — не ложь? — Мой брат — Высокий принц, каким он и рожден быть. — Надолго ли? Золотые глаза померкли.

— Настолько, насколько он сможет продержаться. Саревану хотелось схватить его, но он решил не двигаться. — Ты хотел, чтобы мы отделились от Халида и его людей. Почему? — Я не могу тебе сказать. — Не можешь или не хочешь? — И то, и другое. — Я могу вышибить из тебя правду. — Неужели?

Сареван оценил взглядом расстояния, пути отхода, самого принца и двух его молчаливых рабов. Он улыбнулся. Аранос улыбнулся в ответ.

— Прекрасный варвар, должно быть, ты сильно искушаешь моего брата!

Длинные пальцы Саревана впились в тонкую шею. — Лучше скажи мне, как я искушаю тебя. Скажи, каков заговор ты замыслил против нас.

— Честно говоря, — произнес Аранос, нисколько не обеспокоенный железной рукой на своем горле, — я не могу. Да, у меня есть собственные планы, я охотно признаю это. Может быть, мой брат и не будет императором так долго, как ему хотелось бы. Но что касается тебя… Я часть этого, но я ничего не решаю. И я не волен сказать тебе больше…

По спине Саревана прокатилась холодная волна. — Ты лжешь.

— Клянусь, это правда, как правда и то, что я никогда не знал женщины.

Сареван посмотрел на него почти с яростью. Это было так ясно, так очевидно. И если он лгал… но он не лгал. Этого было достаточно, чтобы свести с ума кого угодно. — Но если не ты, тогда кто? — Мне запрещено говорить тебе. Сареван оскалил зубы.

— Ты второй принц Золотой империи. Кто может осмелиться запретить тебе что-либо? — Мой отец.

Сареван почти попался в ловушку. Но он знал Зиад-Илариоса. Испытывал к нему симпатию и, может быть, даже немного любил. Однако эти чувства не могли ослепить его. Зиад-Илариос был сильным королем, хорошим человеком, насколько это позволительно императору Асаниана, и искусным интриганом. И все-таки…

— На него это не похоже. Как и на моего отца. Никто из них не стал бы организовывать то, что произошло, в империи противника. Одно время я обвинял его даже в потере моей силы. Но недолго. Это слишком смахивало на проделки магов. Слишком… смахивало…

Сареван застыл, осененный внезапно мелькнувшей мыслью. Глаза Араноса были круглыми и ясными, как топазы.

— Похоже на магию, — пробормотал Сареван. В его душе родилось сладкое бешенство. Будь он под открытым небом, оно вышло бы наружу в виде торжествующего вопля.

— Ах, маленький человек, — сказал он мягко, — как умно спланировал ты эту игру. А они знают, твои собратья? Они хоть знают, насколько ты опасен? — Любой человек опасен. — Не надо играть словами.

Аранос ничего не ответил. Наконец Сареван улыбнулся и отпустил его. На шее цвета слоновой кости уже начали появляться синяки. Кожа асанианца была такой нежной, что ни одна женщина не сравнилась бы с ним в этом.

— Ты опасен. Твой брат опасен. Я… я неистов и поэтому тоже опасен.

— Ты хитрее, чем думаешь, Солнечный принц. — Боже упаси, — сказал Сареван. Он встал и безо всякой иронии поклонился. — Благодарю тебя, принц.

— Может быть, в конце тебе и не захочется меня благодарить.

Сареван помедлил. Он совершенно не понимал этого принца. Наконец он пожал плечами и сказал: — Будь что будет. Доброго тебе дня, маленький человек.

Гильдия магов располагалась в нейтральном квартале города, в пятом круге, между текстильным рынком и главным храмом Золотоглазой Уварры. Там, вдоль узкой извилистой улочки, оканчивавшейся площадью перед храмом, устроились мудрецы и предсказатели, колдуны и черные маги, чудотворцы и заклинатели. Они разделили силу на свет и мрак. Они дали имена более могучим силам, которыми оказались пророчество и врачевание, управление людьми и демонами, господство на земле и хождение по грани между мирами, а также воскрешение из мертвых. Они не забыли и о менее значимых, среди которых были мысленная речь и искусство воспитания животных, извлечение огня, полеты, управление облаками и способность изменять вещества при помощи одной лишь воли. Они даже создали специальный цех, который превратил дар таинственных богов в предмет изучения.

Сареван нашел гильдию по ощущению пульсирующей боли в глазных яблоках. Дверь, перед которой он очутился, не была скрыта от глаз или снабжена табличкой с названием ордена. Это оказалась простая деревянная панель за бронзовой калиткой, возле которой дежурил привратник. Взглянув сквозь решетку, он впустил незнакомца в полном дворянском облачении Ста Царств, с шапкой, из-под которой виднелись его яркие длинные волосы, а также дикого кота и раскрашенного зхил'ари, охранявших его. Взгляд привратника не выдал удивления. Калитка и дверь распахнулись; привратник, асанианец неопределенного возраста, поклонился и сказал:

— Не угодно ли следовать за мной, принц? Дом казался самым обычным. Здесь не было узких извилистых коридоров. Здесь не пахло снадобьями и не слышалось бормотания заклинаний. Здесь не было мерцающих колдовских барьеров. Сквозь открытые двери Сареван видел мужчин и женщин, склонившихся над книгами, или погруженных в беседу, или обучающих новичков. Почти все учителя оказались жителями востока с землисто-коричневой кожей или белыми как кость островитянами. Большинство учеников были асанианцами. Некоторые из них провожали Саревана взглядами любопытными и даже зачарованными, но вовсе не удивленными.

Сареван предполагал, что его ждут. Но он не думал, что это заденет его за живое. Они могли хотя бы притвориться, будто поражены тем, что сын Солнцерожденного осмелился показаться среди них.

Следуя за своим проводником, Сареван поднялся по лестнице, затем прошел по коридору. Одна из дверей была открыта. Комната, в которую он попал, оказалась библиотекой: здесь высились ряды полок со свернутыми или сложенными свитками, здесь стоял длинный стол, заваленный книгами, и за ним работал человек. Его возраст невозможно было определить. Волосы побелели, но кожа оставалась гладкой, спина сгорбилась, но глаза блестели, а истончившиеся пальцы, сжимавшие перо, не потеряли силы и гибкости. Спутника мага Сареван не обнаружил, да и не ожидал увидеть. Он склонил свою измученную болью голову. — Мастер, — сказал он.

И ничего больше. Никакого имени. Маги ордена сообщают свое имя только как великий дар. Магистр поклонился в ответ.

— Принц, — сказал он, — прошу прощения, я не могу подняться и как подобает приветствовать тебя. Не угодно ли тебе сесть подле меня?

Привратник ушел. Зха'дан обосновался возле двери, Сареван сел за стол напротив мастера, а Юлан, примостившийся рядом с ним, положил подбородок на стол и уставился на магистра магов немигающим взглядом изумрудных глаз.

Все ждали. Сареван не намеревался говорить первым. Он посмотрел на ближайший к нему свиток. Это был трактат, посвященный темным искусствам. Его дед, Красный князь, когда-то заставил его прочесть этот труд. «Маг должен знать все возможности своей силы», — сказал тогда князь Орсан.

«И ее неправильное употребление», — ехидно заметил Сареван.

«Темные искусства — вовсе не неправильное употребление силы. Они так же естественны, как и искусства света. Но там, где свет лечит, мрак разрушает».

«Я никогда не паду так низко, — заявил тогда Сареван. — В моих жилах течет кровь самого Солнца. Тьма — мой кровный враг. Я всегда буду лечить и никогда не стану разрушать».

Теперь, вспоминая об этом, он горько улыбнулся. Он чересчур гордился собой. И вот теперь он, предатель Керувариона, сидит перед магистром гильдии, которая повернулась спиной к его отцу.

— Дело в том, — сказал старик, — что он хотел подчинить нас своей воле. А мы никогда не станем отрицать мрак, мы не откажемся от практики его мастерства. Иначе нарушится равновесие мира.

Сареван заставил себя сидеть спокойно. Магистр мог читать его мысли только по выражению лица, но не более того. Его разум был все так же скрыт и неприступен, несмотря на попытки проникнуть в него.

— Я слышал, — сказал Сареван, — что вы хотите запретить искусства света и все повергнуть во мрак.

— Есть и такие, кто хотел бы сделать это из алчности или обиды. Я не из их числа. — И все же вы их терпите.

— До тех пор пока они мне повинуются, я не буду избавляться от них.

— Даже если из-за них ваша магия вызывает отвращение? — Что вызывает твое отвращение, принц? Отказ предать своих богов и поклоняться Аварьяну? Упорное стремление сохранить собственные ритуалы и молитвы? Сопротивление законам, которые они считают тираническими?

— Если тирания запрещает убийство детей, — ответил Сареван, — то да. Я знаю, о каких ритуалах ты говоришь. Жертвоприношение Перелома Зимы. Призывание смерти и кормление богов. Изготовление Глаз Силы.

Магистр сложил свои длинные прекрасные руки. На его пальце сверкало кольцо с топазом. Саревана передернуло. С недавнего времени он не выносил вида топазов. Маг тихо сказал:

— Мир жесток. И боги тоже. Если они хотят крови, они ее получают. И не нам осуждать их.

— Мы утверждаем, что кровь им не нужна. Это все людская скупость, жестокость и алчность силы.

— А твой Аварьян разве чист, принц? Разве он не попирал кровь, пролитую в его честь? Разве он не подверг даже свою невесту смертельной боли?

— Это людская жестокость, магистр. Людская ненависть и предательство.

— Тем хуже для тех, кто совершил эти преступления, ибо у них нет бога, который превратил бы кровопролитие в священный акт.

Сареван откинулся назад, поглаживая бороду. Это было верным признаком того, что он разгорячен спором и ему невмоготу остановиться.

— Может быть, мы и ошибаемся. Может быть, ошибаешься ты. Возможно, равновесие — это другое название мягкотелости. Аварьян провозгласил на весь мир о своем существовании. Никакой другой бог не сделал этого. И никакой другой бог не сделает. Никто, кроме него.

— И кроме его сестры, согласно твоей же вере. Она дарует темноту для его света, лед для его пламени, тишину для могучего рева его силы. Другую половинку для него самого.

— Таково асанианское учение. Мы говорим, что они существуют раздельно. Он заковал ее в цепи, иначе она погрузила бы мир в вечную тьму.

— Или помешала бы ему нарушить равновесие. Солнце дарует жизнь, но оно и разрушает ее. Избыток света служит причиной человеческой слепоты.

— Нет, если человек чистосердечен. — А ты чистосердечен, принц?

— Едва ли. — Улыбка Саревана очень напоминала гримасу. — Если бы это было так, я вряд ли находился бы здесь. Я бы странствовал, пребывая в благословенном неведении, или правил бы в Яноне. Магистр молча ждал.

Сареван позволил ему насладиться этой победой. — Да, да, я сомневаюсь в моем боге. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли с ума мой отец. И, в конце концов, не служат ли асанианцы истине — двуликой Уварре, стоящей над всеми богами?

— Уж не за ответом ли ты пожаловал ко мне? Сареван коротко рассмеялся.

— Я целый час провел в храме Уварры. Он очень похож на другие. Разукрашен драгоценностями, задымлен ладаном, заполнен жрецами, для которых нет другого бога, кроме золота. Божественный образ заставил бы покраснеть даже девок из публичного дома Сувиена. И все же, несмотря на все это, когда я поклонился и вознес молитву Аварьяну, меня поразила безумная мысль. Мне показалось, что мои слова донеслись до Уварры. Это была светлая Уварра и темный Ивурьяс в одном лице. И темнота была прекрасна, магистр. Она взывала ко мне. Она предлагала мне мою силу, темную силу, от которой я отказался и которая все еще во мне, и мне нужно только захотеть освободить ее.

— Нет закона, который запрещал бы богам лгать. — То же самое ответил и я, — сказал Сареван. — Но если я могу чувствовать ложь, то могу чувствовать и правду. И в храме я чувствовал правду. — Всегда приходится чем-то расплачиваться. — Конечно. И цена этого — жизнь моей матери и сердце моего отца. Я отказался. Это было слишком легко, маг. Чересчур легко. — Сареван перегнулся через стол. — Выбор делать трудно. Думаю, мне все же предстоит сделать его. Я знаю, что ты к этому каким-то образом причастен. — А откуда ты знаешь это? Сареван нахмурился. Голова болела, и он обхватил ее руками.

— Может быть, мною управляет мой бог: каков бы он ни был, но он истинный бог. Может быть, я сошел с ума. Мне кажется, что я избран для чего-то. Если только не для смерти в наказание за предательство. — Ты хочешь получить предсказание? — Я хочу добиться правды. Я отдаю себе отчет в том, что сделал, и знаю, почему я это сделал. Но это выглядит слишком гладко, маг. Слишком просто. Я думаю, мне кто-то помогал, и этот кто-то не желает выдавать себя. Магистр поднял брови. — Неужели?

— Конечно, — сказал Сареван, подавляя нетерпение. Тактика орудования мечом творила чудеса среди асанианских придворных, но перед ним был маг, к тому же в своем собственном владении. И Сареван осторожно подбирал слова. — Посуди сам. В Асаниане приготовили ловушку. Принц угодил в нее из-за собственной гордыни и лишился своей силы. Могущественный мастер магии гнался за ним через две империи, но не смог найти его, и тем не менее Глаз Силы нашел того, для кого он предназначался. Случайность? Может быть. Или воля таинственных богов? Однако двум принцам на двух сенелях и дикому коту удалось сбежать из самого сердца Керувариона, из-под наблюдения Солнцерожденного, с предательством в душе. Они бежали, а слухов об их побеге или об их предательстве не появилось и не было признаков погони. Это вовсе не случайность. Это работа магов. — Или искусный обман.

— Нет, — сказал Сареван. — Чтобы обмануть моего отца, требуется большая сила. Сила и великая храбрость. И все же кто-то сделал это. Кто-то сделал все, чтобы замести мои следы, чтобы освободить мне путь через весь Керуварион. — Мы не единственные маги в мире.

— Вы единственные маги, если не считать жрецов Солнца в Эндросе, которые подчиняются крепкому правлению. И они никогда не стали бы плести эту паутину: слишком отдает предательством по отношению к моему отцу. Маленький принц — часть этого дела. Он признался мне, что не руководит всем этим, но это не очень похоже на правду. Он не раб, он служит только самому себе, и никому другому, однако в данный момент ему выгодно изображать из себя лояльного заговорщика. Он не был бы лояльным по отношению к человеку, к которому не испытывает даже притворного уважения.

— Ты видишь большие сложности в том, что является всего лишь судьбой, случаем и заговором принцев. — Может, и так. Я сам принц и единственный сын. Я избалован. И прошу снисходительности. — Сареван ослепительно улыбнулся. — У твоих людей есть основания не любить моего отца. Он был слишком негибким по отношению к ним. Он поставил условие: либо он будет править ими, либо им придется покинуть его империю. Они выбрали изгнание. Теперь давай предположим, — продолжал Сареван, — что кто-то из них придумал способ, как одновременно отомстить ему и добиться мира. Заговор с целью предотвратить эту войну, отнять у Солнцерожденного его наследника и в конце концов, если уж на то пошло, заполучить назад свою собственную страну. Солнцерожденный благополучно умрет, а кто-то молодой, хорошо управляемый и бессильный, займет его место. — Логично, — сказал магистр. Сареван поклонился, принимая похвалу. — Моя душевная болезнь стала настоящей удачей. Я не просто оказался не у дел; я оказался в долгу перед вашим заговором. Не находишь ли ты, что настало время для правды? Невозможно платить, если не знаешь, кому ты должен.

— Если бы ты узнал, — поинтересовался магистр, — то хотел бы заплатить?

— Смотря что и кому. В этой паутине может скрываться намного больше, чем мне позволено видеть. И она может привести к такой гнусности, которую я не способен вытерпеть. — Тебе уже доводилось совершать гнусные поступки? — Я здесь, не так ли? Магистр гильдии улыбнулся.

— Меня предупреждали, Солнечный принц. Твой отец признан величайшим хитрецом Керувариона, однако найдется немало людей, которые станут оспаривать это; они отдадут пальму первенства Саревану Ис'келиону.

— И ты тоже? Улыбка мага стала шире.

— Солнцерожденный не знает о том, что он прекрасен. — Зато он знает, что ни разу не предал истину. Воцарилась звенящая тишина. Магистр медленно произнес: — Для него никогда не существовало проблемы выбора. Я завидую его уверенности. Хотел бы я, чтобы она была дарована мне.

— Ни ты, ни я не являемся сыновьями бога. Магистр опустил голову.

— Кое-что, принц, я могу сказать тебе. Паутина действительно опутывала тебя. Я не скажу, что ты был ее центром. Для мира и для силы есть нечто поважнее, чем парочка воюющих империй. И тем не менее твои поступки вплелись в узор этого полотна. — И что это за узор? — Ты видел его.

Сареван поднялся. Он оперся на руки, сдерживая гнев и заставляя себя улыбнуться сквозь зубы.

— Все, что ты сказал, было мне уже известно. Неужели ты рассчитываешь, что я уйду удовлетворенным?

Магистр взглянул на Саревана, остановив холодные глаза на его разгоряченном лице.

— Ты не был рожден для того, чтобы испытывать чувство удовлетворения. Я хотел бы объяснить тебе то, что ты хочешь узнать, насколько это касается тебя, но я не могу. — Увидев, что разъяренный Сареван выпрямился, он добавил: — Пока не могу. Я магистр гильдии. И могу приказывать моим союзникам не больше, чем принц Аранос. Ни одному из нас это не дано. Я должен поговорить с остальными и получить их согласие, прежде чем раскрывать наши секреты. Сареван фыркнул от отвращения.

— У кого вы позаимствовали этот ритуал? У магистрата Девяти Городов?

— Любой народ севера подчиняется подобным законам. Сам император Керувариона учитывает мнение своих лордов на совете.

— Но в конце концов правит он, — сказал Сареван. — Итак, ты признал, что я был частью происшедшего с самого начала. И ты уж прости меня, но я чувствую, что меня использовали. И к тому же использовали дурно. Магистр развел руками.

— Принц, это будет исправлено. Обещаю тебе. Сареван повернул руку ладонью вверх. Солнечный диск горел и сиял. — Поклянешься на этом?

Магистр глубоко вздохнул, словно охваченный мрачным предчувствием. Но его палец коснулся Касара. Сверкнула искорка — магистр отпрянул. — Клянусь твоей силой.

Кулак Саревана сжался. От прикосновения мага боль не усилилась, хотя ему показалось, что старик побледнел и задрожал, словно ему досталось больше, чем он ожидал. — Я принимаю твое обещание.

— Оно будет выполнено, — сказал магистр. — Ты узнаешь истину, насколько это будет возможно. Я посоветуюсь с моими соратниками. Когда мы закончим, позволишь ли ты вызвать тебя?

Сареван посмотрел на мага, подумал о его словах и о его чести и сказал: — Позволяю.

Саревана ожидало подлинное чудо. Хирел вел себя не просто вежливо после их стычки. Он был великодушен, как истинный принц. Он решил простить Саревану даже самые обидные его слова.

Простить самого себя Саревану оказалось намного сложнее. О том, что произошло с Вуадом и Сайелом, ему рассказал вовсе не Хирел. Один из придворных поведал об этом, охваченный восхищением, смешанным с недоверием. Обритых наголо принцев поместили в императорскую темницу, и спустя ночь и день, по истечении которых они оказались близки к безумию, с минуты на минуту ожидая появления холостильщиков, появился Хирел и предоставил им выбор: либо вольная жизнь и права евнухов при Низшем дворе в дальних пределах империи, либо чин офицеров императорской армии и военная служба, грозящая смертью в бою, но дающая возможность восстановить свой ранг и снова завоевать благосклонность брата. Вуад нашел выбор до смешного легким. Сайел, по слухам, колебался. Однако Сайела не слишком любили в кругах Золотого двора. И он отправился вместе с братом служить на восточных границах. Прежде чем уехать, они принесли великую клятву верности своему Высокому принцу.

Когда Сареван стал искать Хирела, оказалось, что он закрылся в гареме, выполняя свой долг перед наложницами, которых у него было триста шестьдесят. Сареван допускал, что ради такой причины ему придется подождать. Но ему это вовсе не понравилось.

Он бродил по своим покоям. Бродил по комнатам Хирела. Он выпил вина больше, чем требовалось, и затеял шутливую, но жаркую потасовку со Зха'даном, после чего почти решил, что Хирел заслуживает извинений.

Вино оказалось крепче, чем ожидал Сареван. Оно подтолкнуло его к мысли о том, что он должен сделать нечто из ряда вон выходящее. Оно заставило его решиться.

Сареван совсем потерял здравый смысл. Он оставил возмущенного, но покорившегося Зха'дана в покоях Хирела. Для охраны ему хватало и Юлана.

Они прошли через пустынные внутренние дворики, пересекли редко посещаемый коридор. Сегодня нежные голоса не окликали его через скрытые решетки. Сареван шел по новому для него пути, пролегавшему вдали от них.

Золотой дворец состоял из двух миров. Внешний был наполнен мужчинами и евнухами. Внутренний состоял из женщин и евнухов. Евнухи свободно перемещались из одного мира в другой. Мужчина, не лишенный своего мужского естества, мог проникать только в ту обитель, где являлся полновластным хозяином, где находились женщины, принадлежащие только ему. Во внешнем мире Сареван был чужаком. О внутреннем нечего было и говорить. Женщины, которые находились там, никогда не видели неба, не очерченного квадратом окна или стен. Они никогда не встречались с каким-либо мужчиной, кроме отца, брата или хозяина, которого лишь немногие из них могли назвать мужем, поскольку каждый из пятидесяти принцев имел соответствующее его положению количество наложниц.

Сареван уже усвоил, что каждая наложница мечтает о том, чтобы ее хозяин женился, ибо, согласно обычаю, после этого он может распустить гарем. А еще лучше для наложницы, если ей удается родить сына своему повелителю, потому что после этого ее не только освобождают, но и наделяют правами, почетом и могуществом придворной леди.

Если бы Сареван не знал, что гарем — это настоящая тюрьма, он нашел бы его не более странным, чем остальная часть дворца. Здесь господствовала пресыщенность, здесь благоухали незнакомые притирания, здесь было множество извилистых коридоров, напоминавших лабиринт. Роль стражников выполняли евнухи, но евнухи высокие и сильные, сжимавшие в руках обнаженные мечи. Черные евнухи. Северяне, лишенные бород, с обритыми черепами и выразительными глазами, напоминающими коровьи, темными, бесстрастными и непреклонными. Сареван ничего не значил для них. Он был мужчиной и не имел права пройти.

Он чуть было не повернул назад. Но, забравшись так далеко, уже не хотел сдаваться.

— Высокий принц встретится со мной, — сказал он. — Можете меня задерживать. Моему мохнатому другу это вряд ли понравится. Трудно представить, что он сделает в этом случае.

Два меча весьма красноречиво опустились и замерли на расстоянии протянутой руки от живота Саревана. Юлан глухо зарычал.

Бронзовые клинки опустились на ладонь ниже. Сареван попытался улыбнуться.

За спинами евнухов открылась дверь. Появился, страшно взволнованный асанианец. Не обратив ни малейшего внимания на стражников, с явным нетерпением он позвал Саревана:

— Пойдем, пойдем. Что ты тут прохлаждаешься? Время не ждет!

Сареван застыл в замешательстве. Маленький евнух досадливо хлопнул в ладоши. — Ты собираешься идти? Тебя ждут!

Сареван взглянул вниз. Мечи дрогнули. Медленно, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть свое нежное сокровище обеими руками, он протиснулся между стражниками. Асанианец ждал его, с трудом сдерживая нетерпение.

Каким бы размашистым ни был шаг Саревана, он с трудом поспевал за своим проводником. Коридоры гарема слились в сплошное размытое пятно. По пути им никто не встретился; возможно, это было организовано намеренно.

Несмотря на ошеломление, Сареван задавал себе множество вопросов. Уж не похитили ли его, словно умного дурака из непристойной песенки? И теперь его навечно заточат среди женщин, сделав рабом каждого их желания.

Он тихо засмеялся и сам удивился своему смеху. Уж слишком серьезно все складывалось.

Проводник втолкнул его в дверь, и он оказался в комнате, похожей на остальные комнаты дворца. Помещение не слишком просторное, но и не тесное. Низкий стол, гора подушек, развевающиеся шелковые завесы. Одалисок, ждущих его, Сареван не увидел и почувствовал разочарование.

В комнате было вино. Он помедлил, вспоминая коварство Асаниана и асанианцев, и понюхал жидкость. Она отличалась тонким ароматом и была страшно кислой: по асанианским понятиям, великолепный напиток. Если в вине и был яд, кислота безусловно убила его. Сареван налил себе кубок, осушил его и прогулялся по комнате. Юлан, как более мудрый, устроился по-королевски на горе подушек.

За одной из завес было скрыто окно с решеткой. Сареван напрягся, вспомнив о носилках и о том долгом безумном дне. Он сурово приказал себе забыть об этом и выглянул через решетку на улицу. Внизу находился дворик. Он показался ему знакомым. Если бы кто-то стоял прямо под окном, и если бы этот человек был высокого, по здешним меркам, роста и у него были бы чудесные яркие волосы, а женщина или несколько женщин встали бы у решетки, наслаждаясь приятным времяпрепровождением…

Сареван медленно обернулся. Начал говорить — и тут же замолчал. Хирел! Хирел в платье и покрывале, с танцующими глазами, насмешливый, сводящий с ума.

Хирел был юношей, наделенным необыкновенной и почти девичьей красотой. Однако ни у одного юноши не могло быть такой полной груди, таких чудесных округлых бедер, окутанных шелком. Хирел никогда не ходил так, как двигалось это создание, легко и изящно, восхитительно изгибаясь и улыбаясь под своим покрывалом. Эта женщина была воплощением нежности, но — ах! — как озорно она посмеивалась над ним, словно говоря: экая нескладная деревенщина с челюстью, отвисшей до груди. Ее голова как раз доставала ему до подбородка. Она стояла, смотрела на него и смеялась, заливисто, словно птичка, радующаяся своему пению.

Саревану пришлось сесть, потому что колени его подгибались и он ничего не мог поделать. Он вцепился в Юлана и замер, улыбаясь как последний идиот.

Ее веселость прокатилась мягкой волной. Она стояла и улыбалась, глядя на него. Сареван сказал: — Ты так похожа на… — Почему бы и нет? Ведь он мой брат. Ее голос. Он узнал его. — Джания! Она присела в реверансе.

— Принц Сареван! Ты… выглядишь… намного импозантнее, когда нас не разделяет решетка.

Он не чувствовал себя таким высоким и таким неуклюжим с тех пор, как в юности всего за три месяца вырос на целую голову. Его тогда мучило, что он слишком долговяз, что руки у него чересчур длинные и худые, а нос сильно смахивает на орлиный клюв. И все это заставляло его яростно краснеть, хотя никто и не замечал этого.

— Джания, — спросил он, — откуда ты узнала, что я здесь? Она указала на решетку:

— Я тебя увидела. А потом услышала, что ты стоишь у дверей.

— И позволила мне войти. — Он резко вздохнул. — Тебе не следовало этого делать. Твои няньки сдерут с тебя кожу заживо.

Джания надменно тряхнула головой, так же как это делал Хирел.

— Нет, не сдерут. Еще до того как мне стало известно, что ты идешь, я попросила брата разрешить мне поговорить с тобой. Он проявил мудрость и разрешил. — Ее глаза заблестели. — Иногда бывает выгодно напомнить ему, что если бы я родилась мужчиной, то не быть бы ему Высоким принцем.

Сареван глупо моргал. Он уже познакомился с ее характером и восхищался им, несмотря на то, что их разделяла решетка. Но тогда он не знал, кто она такая. Неожиданно он рассмеялся.

— Знал бы мой отец! — Теперь настала ее очередь удивленно молчать, ожидая разъяснений. — Тебя могли бы отдать за меня. Отец собирался попросить у императора Асаниана руку одной из его дочерей для меня.

— У моего отца целый легион дочерей, — сказала она. — Но только одна рождена для золота. — Ты думаешь, что достоин меня?

Это был поистине королевский поединок. Сареван растянулся на подушках, снова превратившись в Саревана Ис'келио-на с его упрямыми черными глазами и ослепительной улыбкой. — Твой брат признал меня равным себе. — А, — протянула Джания, — мой брат. Огонь всегда кружил ему голову.

— Как, принцесса! Ты не находишь меня обворожительным? — Я нахожу, что у тебя избыток самомнения. Заметив его негодование, она рассмеялась, склонилась над ним, перегнувшись через тело Юлана, яркая и бесстрашная, и провела пальчиком по его бороде. Когда его лицо зажило, он сохранил ее, назло всем чисто выбритым придворным. Сегодня утром Зха'дан украсил ее золотыми нитями, потратив на это больше часа.

— Ты прекрасен, — сказала она. — Правда? Неужто поэты изменили свои правила? — К черту правила.

Она была немного опрометчива, произнося это. Она вела себя вызывающе и попирала все законы. Сареван рассмеялся.

— Осторожней, принцесса. А не то я безумно влюблюсь в тебя.

— Я должна этого бояться?

Прекрасные, смелые слова, однако они не значили для них ничего конкретного. Казалось, Джания была не в силах совладать со своими пальцами, которые вплетались в косички его бороды. Ни одна женщина, даже его мать, никогда так не касалась его. Так жадно, так уверенно.

— Золото — лучший цвет для его глаз, — сказал Сареван мечтательно.

— Нет, черный, — возразила она.

Они оба засмеялись. Ее грудь была полной, мягкой и соблазнительной. Ее губы были медом и пламе Нем. Обруч жреца легко разрушал эти чары. Опасность не грозила Саревану. Он испытывал лишь восхищение. Его разум помнил о том, что можно, а чего нельзя, и его тело было более чем благодарно, узнав об этом.

Золотые волосы Джании рассыпались и накрыли их обоих, словно плащом, она не убирала их. Она превратилась в пламенную расплавленную бронзу.

Под взглядом ее ясных глаз Сареван встал на колени и обнял ее обеими руками за талию. Смеясь, он вырвал у нее поцелуй. И еще один. И еще.

Он и сам не понял, что заставило его остановиться. Возможно, рычание Юлана. Или странная тишина. Все еще стоя на коленях, закутанный в золото, Сареван обернулся.

Больше он никогда не смог бы перепутать Джанию с ее братом. Они были очень похожи, но их разделял целый мир. Мир женщин и мир мужчин.

Среди мыслей, кружившихся в его голове, выделилась одна — о том, что видел Хирел со стороны. Его сестра, обнимающая мужчину, стоящего на коленях. Ее платье, его кафтан и штаны сохраняли вполне благопристойный вид. Однако ее покрывало было сброшено, волосы перепутались, а огненная грива Саревана, казалось, позабыла о косичке. Несомненно, они выглядели так, словно намеревались пойти дальше. И разве это не соответствовало истине?

Сареван встал. Джания не пыталась удержать его. Ее голос был спокоен. — Добрый день, младший брат.

Хирел наклонил голову. Его лицо ничего не выражало. — Старшая сестра. Высокий принц.

Сареван почувствовал себя слабым и одиноким. Вино, опрометчиво выпитое им, тяжело давило на желудок. Тусклый огонь зарделся на его скулах.

Хирел был одет для визита в гарем: восемь платьев из легчайшего полотна, перехваченные золотым поясом. Он выглядел спокойным, царственным и невозмутимым. Его занятия даже не повредили позолоты на веках. Он сказал:

— Ты, конечно, простишь меня, принц. Мне передали, что ты меня ищешь. Я буду ждать тебя в моих покоях. — Нет, подожди, — сказал Сареван. — Это не… У него ушло слишком много времени на то, чтобы собраться с мыслями. Хирел ушел. Сареван проводил его пылающим взглядом.

— Проклятие, — сказал он. — Проклятие. — И еще раз проклятие, — добавила Джания. В ее голосе звучал все тот же смех. — Мой евнух лишится за это клочка кожи.

Сареван уставился на нее, едва слыша ее слова. — Ты предназначена для того, чтобы стать императрицей. — Что, мой евнух?

Он не обратил внимания на ее безрассудство. — Знаешь, тебе не следовало затевать все это. Мы зашли слишком далеко. Это становится опасным. Его натянутость и чопорность отразились в ее глазах. — Ты предлагаешь другой выход?

Сареван провел пальцем по ее лбу, щеке и подбородку. Черное дерево на слоновой кости. — А ты согласна поразмыслить над этим? — Чего ты от меня хочешь? Я женщина. У меня вообще нет права голоса. — Думаю, это не так, принцесса.

Джания запустила пальцы в его волосы и увлекла его на подушки. Но вовсе не для любовных игр. Это настроение уже прошло. Она начала причесывать спутанные пряди его волос, снова укладывая их в простую косу, соответствующую его сану жреца.

— Говорят, ты совершенно неискушен в высоких искусствах. Ты поклялся избегать их. И все же ты настоящий мужчина.

— Это все ты, — сказал он чистую правду. — Неужели? — Ее пальцы на миг замерли, а затем снова принялись за прежнее занятие. — Если бы мой брат был женщиной, разве ты удостоил меня хотя бы взглядом?

Сареван повернулся к ней. Ее глаза были спокойны. Глаза льва. Царственные глаза.

— Но он — не женщина. Зато ты — истинная женщина. — А тысамое великолепное создание, которое я когда-либо видела. — Джания легко и быстро поцеловала его, словно не в силах удержаться. — Теперь иди. Мой брат ждет тебя.

Сареван встал. Ее ладони лежали в его руках, и он поцеловал их. — Я смогу вернуться?

— Не так скоро, как хотелось бы, — сказала она, — но сможешь.

Хирел не ждал его в своих покоях. Как сказали слуги, его вызвали, и никто не знал, когда он вернется.

Саревану надоело выслеживать его. Может быть, следующая охота закончилась бы не так рискованно, но вряд ли так же сладостно.

— Если он ждет извинений, — сказал Сареван, обращаясь к своему коту и Зха'дану, — то ему придется прийти за ними сюда.

В постель он улегся рано. Отчасти в этом была повинна усталость. Отчасти, как это ни парадоксально, его неугомонность. Стоило ему захотеть что-нибудь сделать, как оказывалось, что это запрещено. А единственное, что он желал получить немедленно, конечно, была золотая принцесса из слоновой кости.

Только сейчас Сареван осознал, к какому заточению сам себя приговорил. Перед ним была тюрьма, пусть обширная, пусть позолоченная и изящная, но все же тюрьма. Он мог смущать своим надменным и экзотическим видом членов совета империи, но права голоса на этих советах у него не было. Дворцовые интриги ничего не значили для него. Керуварион он покинул. Теперь он оказался в хитроумной и очень уютной ловушке, загнанный в угол, словно жеребец-сенель, очень ценный и очень буйный. Он даже не имел права возмутиться своим положением пленника: он стал им по собственному желанию.

И подобно жеребцу-сенелю, запертому в стойле и оторванному от вольных равнин и радостей битвы, он неизбежно оказался перед другой стороной существования жеребца. Он замечательно укрощал себя. Никто не мешал ему выполнять обязанности жреца в странствии: ему позволялось молиться и соблюдать пост на девятый день. А Хирел, благодарение богу, находился в отдалении, погруженный в обязанности принца. Женщины, голоса которых слышались через решетки, интриговали и восхищали его, но едва ли представляли собой опасность для его обета.

— Я пропал? — спросил он Зха'дана. Зхил'ари сидел рядом с ним на кровати, слушая его рассказ о том, что произошло в гареме.

— Неужели она выглядит в точности так же, как маленький жеребец? — спросил Зха'дан.

— В точности, — ответил Сареван. Он помолчал. — Нет. Она так же красива, вся белая и золотая. У нее то же лицо, что у него. Конечно, она изящнее. Она настоящая женщина. Он был бы таким, если бы бог сотворил его девушкой. Но… все же она отличается. Она не Хирел. Она — это она. Зха'дан понимающе кивнул. Его глаза потемнели. — Он нравится мне; я доставляю удовольствие ему, он мне. Нам хорошо вместе. Но все же я не совсем… Я-не ты. Сареван отмахнулся от этого.

— Я видел так много женщин, Зха'дан. Для принца это неизбежно. Династия существовала до него, и он обязан продолжить ее. Если женщина не замужем, если у нее нет изъянов, если она способна родить ребенка, она предлагается мне как надежда на продолжение рода. Даже то, что я ношу обруч, не имеет значения. Это только запрещает забавляться, пока я не найду свою королеву. — И ты нашел ее?

— Не знаю! — Сареван закрыл лицо руками. — Я был полон вина и обыкновенного упрямства. Однако никогда прежде мне не было так легко. И я никогда не чувствовал себя настолько непринужденно. Мне было все равно, что я делаю или чем мне придется заплатить за это; и тем не менее я вовсе не спешил попробовать это. Это было похоже на то… как если бы мы оказались за гранью мира и не осталось ничего, что могло бы потревожить нас там. — Магия?

— Не магия, — криво улыбнулся Сареван. — Скорее, очарование. Она не только красива, Зха'дан. У нее есть личность. Она как золотой орел, которого посадили в клетку. Я мог бы освободить ее. Я… мог бы… освободить ее.

И он погрузился в сон, унеся с собой эту поющую уверенность. Джания оставалась с ним в его снах, и оба они были там свободны: он освободился от своего обруча, а она — от своей вуали. Она была воплощением красоты. Она сказала:

— Если бы мой брат был девушкой, ты не удостоил бы меня и взглядом.

Сареван медленно вынырнул из глубин сна. Он чувствовал в своих объятиях теплое тело, слышал чей-то шепот. Сон во сне. Новый сон оказался более хрупким, но на диво реальным. Он сонно поцеловал его.

Вкус поцелуя оказался странным. Странно знакомым. Рука Саревана скользнула в поисках округлости полной груди, но ничего не нашла. Зато ниже выпуклость оказалась достаточно ощутимой.

Пальцы Саревана сомкнулись. Он хотел разжать их. Хирел сонно мигал, все еще во власти сна, но уже начиная хмуриться. Он был чересчур плотным для сновидения.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Сареван резким от испуга голосом.

Брови Хирела сдвинулись.

— Ты знаешь какие-нибудь другие слова, кроме этих? — А тебе известны какие-нибудь другие шутки, кроме этих? — Разве я положил твою руку туда, где она лежит? Рука тотчас же отдернулась.

— Я спал, — сказал Сареван.

— А, — протянул Хирел. — Ну разумеется. И снился тебе явно не я.

Внезапно Сареван расхохотался. Это было безумием, но он не мог сдержаться. Это было просто невыносимо. — Ты завидуешь мне. Ты завидуешь ей. Хирел ударил его. Совсем не сильно, так что Сареван почти не почувствовал удара. Хирел отвернулся от него, свернулся в комочек и стал выкрикивать в стену:

— Мужчина, у которого никогда не было женщин, — это противоестественно. Принц в такой ситуации вызывает отвращение. Она выполнила свой долг перед тобой; она сделала тебя опытным мужчиной. Ты мой брат, ты равен мне, и мой долг не только способствовать этому, но и поощрять это. Но я вовсе не обязан этому радоваться. — Хирел… — начал Сареван. — Она — жемчужина гарема. Мне не нужно спрашивать, понравилась ли она тебе. Она во всей полноте познала искусства внутренних комнат; она научила меня многому из того, что я знаю. И все время, пока ты лежал с ней, я, принц крови, который по своему рождению должен был стать твоим врагом и которого ты должен считать воплощением разврата и осуждать, — я не мог успокоиться, потому что ты был с ней, а не со мной. — Хирел прерывисто вздохнул. Это прозвучало как сдавленное рыдание. — Я дарю ее тебе. Ты был рожден для нее, для ее красоты и женственности.

— Асукирел, — сказал Сареван, и на этот раз Хирел не остановил его. — Хирел Увериас, я не лежал с ней.

— Ну конечно. Ты стоял перед ней на коленях и обнимал ее. А может быть, ты овладел ею, как это делают жеребцы?

На мгновение Сареван ослеп от ярости. Когда он снова обрел способность видеть, Хирел был придавлен его телом, а на его щеке горел отпечаток ладони.

— Никогда, — процедил он сквозь зубы. — Никогда. Хирел не сопротивлялся. Сареван начал остывать, и ему стало мучительно стыдно.

— Прости меня, — сказал он. — Прости меня за все. За твоих братьев, за твою сестру… за все.

Хирел ничего не ответил. Его лицо застыло и было одновременно и надменным и несчастным. Его кожа в свете лампы казалась мягкой и нежной как у ребенка. После такого удара на ней обязательно появятся синяки. С невероятной нежностью Сареван коснулся того места, где отпечаталась его ладонь.

— Выслушай правду, маленький брат. Джания очень красива. Я думаю, что с радостью пожертвовал бы своим обручем и своими клятвами ряди того, чтобы она оставалась со мной. Я с радостью сделал бы ее моей королевой. И все же эта радость живет во мне не только потому, что Джания — женщина, наделенная красотой и возвышенной душой. Я испытываю эту радость еще и потому, что Джания — точная копия своего брата. — Хирел молчал. Сареван горячо продолжал: — Я не могу быть твоим любовником, Хирел. Я не создан для этого. Но к моей душе и ее желаниям Джания не имеет никакого отношения. Хирел — это совсем другое дело. — Сареван сглотнул. — Боюсь, я люблю тебя, маленький брат.

Хирел резко отстранился от Саревана. Его глаза горели, щеки были мокры от слез. — Ты не должен!

— Вряд ли это от меня зависит, — сказал Сареван. — Ты не должен! — Голос Хирела сорвался. — Не должен!

— Хирел, — сказал Сареван, протягивая к нему руки. — Львенок. Мы можем быть друзьями. Мы можем быть братьями. Мы можем…

Хирел оставался неподвижным в его руках. Он снова стал холодным и слишком спокойным.

— Мы ничего не можем. — Он не обращал внимания на слезы, заливающие его лицо. — Я не сказал тебе правду. Пока я изображал из себя ревнивого влюбленного, пришла весть. Его армии вторглись в Асаниан. Сареван нахмурился.

— Этого не может быть. Он не стал бы… — Он сделал это. Ты должен умереть, и даже если бы я мог помешать этому, то не стал бы этого делать. А обычай повелевает, чтобы казнью королевских заложников командовал Высокий принц.

Это еще не стало реальностью. Сареван пока еще не осознал полностью, что его замысел провалился и все обстоит даже хуже, чем он опасался. Он еще не понял, что война началась и что ему предстоит умереть. Реальной и ощутимой была лишь боль Хирела. Он обнял его и принялся укачивать, не говоря ни слова. Хирел не сопротивлялся: так глубока была его боль. — Твой отец, разумеется, не верит в то, что мы убьем тебя. Он ждет, что мы отступим, испугавшись угрозы мести, что мы начнем торговаться, извлекая выгоду из твоей жизни. И поэтому, — сказал Хирел, — ты должен умереть. — Завтра? Хирел задрожал.

— Я не знаю. Клянусь всеми богами, не знаю. — У нас еще осталась эта ночь, — сказал Сареван. — Ты не веришь! — вскричал Хирел. — Ты думаешь, что мы не решимся на это. Но мы решимся, Сареван. Я уверен в этом точно так же, как и в том, что буду сидеть на Золотом троне.

— Я знаю. — Сареван играл спутанными кудрями Хирела, любуясь их непокорностью. — Я не боюсь смерти. Я даже не испытываю большого сожаления. Мне только хотелось бы познать женщину. Хотя бы раз. В моем собственном теле. Хирел отпрянул. — Я приведу ее к тебе.

— Нет, — сказал Сареван, удерживая его. — Я не могу сделать это с ней. Даже ради продолжения моего рода, — а она забеременела бы. Хирел. Это точно. Но я не могу оставить ее с наследником Солнцерожденного в самом сердце Асаниана. — Я воспитал бы его как своего собственного. — Как твоего наследника? Хирел не ответил.

Сареван вздохнул и едва заметно улыбнулся. — Вот видишь. И все же он превзошел бы любого наследника, которого бы ты родил и которого провозгласил своим преемником. Ничто не смогло бы остановить его. Мы, принцы варьяни, рождены, чтобы править. Мы не терпим противников. — Да, — сказал Хирел. — Вы покоряете их. Вы заставляете их любить себя.