"Жребий принцессы" - читать интересную книгу автора (Тарр Джудит)

Глава 12

3хил'ари, как и Хирелу, тоже пришлось выслушать Саревана. Но в отличие от Хирела они не колебались и с готовностью согласились на новые проказы. Он объяснил им, что они должны сделать; они с удовольствием повиновались, проявив при этом удивительную предусмотрительность. Никто не заметил, что девять недавних стражей принца исчезли из Эндроса, как будто их никогда и не было.

Что же касается Саревана, то его жизнь продолжала идти как прежде. Когда лучи восходящего солнца осветили шпиль Башни Аварьяна, он появился на учебном поле с мечом и пикой. Может быть, кто-то и заметил, что принцу вздумалось провести утро в упражнениях по верховой езде, но никто не сказал ни слова. С поля Сареван отправился на императорский совет, принял участие в буйной игре в шары и дубинки, организованной в одном из внутренних дворов, а потом лениво прогулялся по извилистым улочкам Эндроса. Ближе к ночи он отужинал вместе с молодым лордом, князем торговцев и несколькими придворными.

Вторая ночь после заговора прошла спокойно, словно его воля, утвердившись в неизбежности измены, позволила его телу отдохнуть. Следующий день принес дождь и ветер, а также встречу с императрицей. Сареван сидел в широкой и глубокой нише, выложенной подушками. Она располагалась с подветренной стороны, и туда не могли добраться ни ветер, ни дождь, только холодный свежий воздух. Сареван смотрел в окно и вдруг увидел в стекле отражение матери.

Когда она положила ладонь на его руку, он вздрогнул; его тело напряглось, словно пружина, которая вот-вот распрямится для удара. Однако этого удара не последовало, хотя принц вскочил на ноги, готовый убежать, невзирая на стены. Элиан приготовилась к борьбе.

Внезапно она ослабила хватку, и он мало-помалу успокоился. Снова усевшись на прежнее место, он рассмеялся, взял мать за руку и притворился, что ничего не случилось. — Я неплохо натренировался, правда?

— Даже слишком хорошо, — сказала она, улыбаясь. — Ты опасный мужчина. Знаешь, если собрать вместе всех женщин, страстно в тебя влюбленных, они заполнят целый будуар. — Их привлекает моя болтовня? — Не только.

— Ах да. Моя очаровательная улыбка. И мой еще более чарующий титул. Кто предлагает мне своих дочерей в этом сезоне?

— Все, кроме императора Асаниана.

Это была старая шутка. И все же Сареван напрягся. Мать не могла знать о его замысле. Никто не мог проникнуть в его искалеченный разум. Его отец, обнаружив, что ничего нельзя исправить, наложил свою печать, сделав невозможным проникновение. Даже самому Мирейну это было не под силу; лишь возрожденная магия самого Саревана могла бы разрушить эти стены.

Она не знала. Не могла знать. Сареван делал только то, что делал всегда. Изменилась лишь причина, по которой он делал это. И, может быть, возникла напряженность. Времени на подобные тонкости не оставалось.

Элиан нахмурилась. Она коснулась его брови, провела пальцем по щеке, которая теперь уже не выглядела такой ввалившейся.

— Ты двигаешься вперед слишком настойчиво, — сказала она, — и слишком быстро. — Но не так быстро, как мне хотелось бы. — Ну разумеется.

Она села рядом с ним. Она никогда не призналась бы в том, что устала, но именно этим объяснялись темные тени вокруг ее глаз, и легкая бледность на коже цвета меда, и скованность, с которой она поднялась. Сареван обнял мать и привлек к себе. — Скажи мне, в чем дело, — попросил он. Она положила голову на его плечо и вздохнула. Долгое время ему казалось, что она не ответит. Но когда она заговорила, в ее голосе не ощущалось той слабости, которая охватывала ее тело.

— Всегда есть причина. То генералы выходят из повиновения. То правители стремятся к большей власти. Простой люд теряет терпение. Янон вопит, что превратился всего лишь в отдаленную приграничную область империи Мирейна, в то время как он должен быть самым главным из всех княжеств, ведь там император впервые взошел на трон, хотя впоследствии и оставил Янон, чтобы править на юге. Словно он не проводит каждые полгода в Хан-Яноне, мучаясь от уединенности и от тревог, которые неизбежно ожидают правителя такой обширной империи. А Сто Царств кричат то хором, то по отдельности о том, что он слишком много внимания уделяет северу, хотя только они сделали его императором. При этом они забывают, что именно князь Хан-Гилена увещеваниями, угрозами и наказаниями добился у них согласия на это. Восток требует от него еще большего внимания, а западу нужно еще больше, чем востоку. Лорды хотят войны, простые люди — мира, а торговцы пекутся о своей выгоде.

Слишком пространно для ответа, если это вообще можно назвать ответом. — И? — спросил Сареван.

— И все в таком роде. Я никогда не хотела быть императрицей. Я хотела лишь Мирейна.

— Тебе следовало подумать об этом прежде, чем хитростью заставлять жениться на тебе. Тебе следовало найти ему невесту из хорошей семьи, наделенную способностями к канцелярской работе и не склонную к альковным забавам, устроить их свадьбу, а самой стать его наложницей. Элиан в гневе отпрянула.

— Наложницей! Нет, я хотела быть его возлюбленной и равной ему.

— А значит, императрицей при своем императоре. Она сверкнула глазами. Сареван рассмеялся, на этот раз искренне, и поцеловал ее.

— Что касается меня, я рад, что ты вышла за него. Жизнь гораздо легче, когда все в рамках закона. Ну, хватит уклоняться от ответа. Скажи мне, что заставляет тебя бродить по залам в то время, как ты должна очаровывать весь совет? — Ты.

Его разум напрягся, ожидая хитрых вопросов и изобретая не менее хитрые ответы. Молчание повергло его в неподвижность. Она всегда была непредсказуема, эта Элиан из Хан-Гилена, леди Калириен, повелительница армий Солнцерожденного.

Она знает. Она пришла, чтобы остановить его. Но нет. В ее глазах он видел многое, но только не ужас перед изменой. Элиан была слепа, как и все остальные. Она видела лишь своего бедного искалеченного ребенка.

Сареван разинул рот, зная, что выглядит как последний дурак.

— Я? — Он оглядел себя. На нем был надет костюм южанина, чтобы обилие одежд прикрыло выступающие кости. Но теперь он уже не казался таким худым, как прежде. Его тело, чудесное творение, не теряло ни капли из того, чем его питали. — Не стоит беспокоиться обо мне. Я поправляюсь, и довольно быстро; сейчас я как раз собирался отправиться на совет. Может быть, пойдем вместе? Или у тебя есть более неотложные дела? Если нужно, я могу говорить от лица нас обоих.

Теперь настала ее очередь пристально вглядываться в него и молчать, подбирая нужные слова. Но она вовсе не выглядела глупо. Она выглядела как никогда прекрасной, но очень усталой и очень… печальной. Сердитой. Сострадательной.

— Нет, Вайян, — сказала она чересчур непринужденно, — я и одна могу посетить совет. Если тебе не хочется отдыхать, то не навестишь ли ты нашего гостя из Асаниана? Я только что встретилась с ним, он на чем свет стоит проклинал этот дождь. Кажется, ему требуется компания.

Сареван застыл. Темнота затопила его мозг, горечь разлилась во рту. Таким тоном мать не разговаривала с ним с тех пор, когда он был так мал, что его можно было взять на руки. Она словно говорила ему: «Да, да, дитя мое, ты поможешь маме, но не сейчас; мама придет к тебе попозже, когда закончит свои дела, и тогда мы поиграем, ладно?» Он разгадал смысл, который скрывался в ее интонациях: «Ну конечно, ты не справишься на совете в одиночку, бедный наивный ребенок. Ведь у тебя нет твоей силы. Ты слаб и искалечен, и ты разрываешь мое сердце, потому что стараешься вести себя так же доблестно, как и раньше. Но это тебе не по силам. Ты не можешь этого и не должен притворяться, что можешь».

Сареван снова вскочил на ноги. Его вновь удивило, что его мать, когда-то, во времена его детства, возвышавшаяся над ним, теперь едва достает ему до подбородка. Он превратился в мужчину, если не превосходящего в росте ее рыжеволосых родичей-гилени, то и не уступающего им. Но среди магов он теперь ничто.

— Хорошо, — произнес его язык кисло-сладким тоном. — Пойду-ка я поиграю с наследником Асаниана. Он хочет научить меня новой игре. В основном в нее играют в постели, и это так захватывающе. Хотя, может быть, я уже слишком стар для подобных забав. Как ты думаешь, мама?

Она влепила ему пощечину. Увесистую. Настоящую. Сареван покачнулся и ответил на ее яростный взгляд еще более яростным и сверкающим.

— Не обращайся со мной как с ребенком, мама. Или как с простачком. Или как с искалеченным животным, за которым надо тщательно ухаживать, чтобы оно не погибло. Я ни то, ни другое, ни третье. Я все еще ношу на себе метку Аварьяна и огонь, который был мне подарен вместе с ней. Я все еще Высокий принц Керувариона. И нигде, — сказал он тихо и глухо, — нигде нет закона, постановляющего, что король обязательно должен быть магом. Ее яростная вспышка потухла. — Вайян, — сказала она. — Вайян, я не думала…

— Не думала, да? Ты просто уверена, и это твоя самая большая забота. Наследник Керувариона больше не соответствует своему титулу. Император Керувариона отказывается говорить об этом. Канцлер Керувариона настаивает, что нет причин для беспокойства. Повелитель Северных Княжеств, который менее всех склонен к магии, не проявляет к тебе особого сострадания. А я… я знаю, что если не научусь жить как простой человек, то вообще не буду жить. — Вот этого я и боюсь, — сказала Элиан. — Ты просто верь. Верь в своего сильного молодого сына. — Не насмешничай. Тебе это не идет. Губы Саревана скривились, и он выпятил подбородок. — Пожалуй, я пойду получать свой урок, мама. Может быть, я не смогу править, но по крайней мере узнаю, как зачать сына, который сможет.

Если она и пыталась остановить его, то не слишком настойчиво. Сареван в ярости подлетел к двери Хирела и распахнул ее.

Там не оказалось никого, кто мог бы одобрить его или высмеять. В тусклом свете пасмурного дождливого дня Сареван прошел через все покои. В самой дальней комнате мерцал огонек лампы, освещая два сплетенных тела, бронзовое и золотое. Хирел держал в объятиях женщину, на них не было ничего, кроме украшений, и не оставалось никаких сомнений, чем они занимаются. Даже когда Сареван в изумлении застыл на пороге, рука Хирела продолжала блуждать по налитой округлости женской груди.

Сареван отшатнулся. Он не чувствовал ревности, лишь судорога свела его чресла. Это было возмутительно. С Хирелом была леди. Баронесса, вдова барона. Как она посмела позволить этому неверному соблазнить себя? Как он дерзнул сделать это?

Любовники заметили его. Без малейшего смущения женщина поднялась с ложа. Ее глаза блестели, бронзовые щеки заливал румянец. Присев в глубоком реверансе, она произнесла: — Мой принц.

Ее нельзя было назвать красавицей: широкие скулы, короткий нос, чересчур большой рот. Но ее глаза были великолепны, а тело…

Она прикрылась, не очень поспешно, но и не слишком медленно, и грациозно удалилась.

Сареван вздрогнул и судорожно вздохнул. Хирел поднялся и взглянул ему в лицо. Юноша был не столь любезен, чтобы выглядеть пристыженным.

— Это что, твой способ отомстить Керувариону? — спросил его Сареван. — Развращение нашего дворянства? — Это твои слова, а не мои.

— Так. — Сареван шагнул в комнату. — Тогда разврати меня. — Нет.

— Почему? Потому что я хочу этого? — Вовсе нет. — Хирел вернулся в свое гнездо из подушек и растянулся словно кот, деликатно зевнув, как этому учат девушек. Потом он оперся на локоть и бросил на Саревана взгляд исподлобья. — Я никого не развращаю. Я учу, я усмиряю, я освобождаю.

Сареван опустился на одно колено, пододвигаясь ближе. — Освобождаешь? И меня можешь освободить? — Его пальцы сомкнулись на горле Хирела. — Можешь, Хирел Увериас?

— Ты в превосходном состоянии, как я погляжу, — спокойно произнес Хирел. — Ты опасен? Наверное, мне пора начать умолять о милосердии?

Сареван посмотрел на безмятежное лицо принца. На свою руку. На его тело. И подумал, что действительно опасен, что готов наброситься на Хирела, пренебрегая великодушным милосердием.

Его рука опустилась. Он почувствовал горечь, потому что не был создан для подобной жестокости.

Он зарылся лицом в подушки. Ему оставалось либо это, либо бежать, рыдая, через весь Эндрос.

— Не позволю, — процедил он сквозь зубы. — Не позволю им манипулировать мной, ухаживать за мной и оберегать, как глупого ребенка. Они не оставили мне ничего, что приличествует моему происхождению и моему воспитанию. Одну лишь жалость. Потому что все они маги, а я… я…

— Прекрати, — сказал Хирел. — Или, клянусь, я начну хохотать и ты попытаешься ударить меня, а я не в том настроении, чтобы драться.

Саревану пришла в голову мысль об убийстве. Так далеко он не заходил даже когда у него была его сила. Но его разум не знал об этом. Он напрягся, стараясь проникнуть в пустоту, и обнаружил нечто, называемое болью.

Сареван поднялся. Ему хотелось обхватить руками пульсирующую голову, но он с трудом удержался от этого. — Сегодня, — сказал он. — Мы едем сегодня. — Так рано? Но ведь я сказал Варзуну… два дня… — Сегодня.

Он осторожно повернулся и сделал шаг вперед. На его пути оказалось препятствие. Оно было крупным, сильным и искусно использующим свою силу. Оно произнесло: — Ты поступаешь неразумно.

— Будь готов, — сказал Сареван. — Я приду за тобой. — Ты спятил, — сказал Хирел. Но Сареван уже ушел.

Сареван старался сохранить то же настроение. Оно должно было поддерживать его до тех пор, пока он не окажется далеко от Эндроса. Он лелеял и вскармливал свое состояние духа, скрывая его за ослепительной белозубой улыбкой.

Когда отец нашел его, Сареван не улыбался. Он находился в своей башне, голый и мокрый после купания, и вертел в пальцах белую шелковую ленту. Только на ней не было золотых пластин. Его прежняя лента осталась в Шoн'ae вместе с четырьмя дисками. Обычай требовал, чтобы жрец, который носит ленту, сам загибал углы пластин, сам пробивал их и пришивал к ленте. Теперь у Саревана не было времени делать их заново. Это могло подождать до тех пор, пока узел не будет разрублен.

Он услышал, как открывается дверь, и узнал эту поступь, легкую и почти бесшумную. Он ждал появления отца. Так всегда происходило после того, как он ссорился с матерью. Отец дал ему время немного остыть, пришел и сел рядом с ним, ничего не говоря. В основном все уже сказала его мать, когда он открыто выступил против воли отца. Это было похоже на танец двух лун.

Он должен сопротивляться. Должен не спеша вглядеться в мрак, царящий внутри него, и вызвать видение, которое скажет ему, почему он не может отступить.

Рядом с его ладонью легла другая ладонь. Два Касара. Двойной блеск слепил глаза Саревана, и он сощурился.

— Пока у тебя есть это, — сказал Мирейн, — ты мой наследник. Я издал этот закон, когда ты родился, и не изменю его.

— Да, ничего не было сказано о его изменении. Но многое заставляет предположить, что ты сожалеешь о нем. — Это только твои предположения, Саревадин. Сареван вскинул голову, отбрасывая назад мокрую копну медных волос.

— Не пытайся мне лгать. В таком состоянии я никому не нужен, разве что тем, кто, прикрываясь моим именем, хочет уничтожить Асаниан. Ради мести. Потому что я был чертовски самонадеян и не допускал, что кто-то может превзойти меня.

— Не столько самонадеян, сколько неразумен. Да и сейчас ты не стал мудрее. Твоя мать хотела уберечь тебя от излишнего переутомления, которое грозило тебе гибелью. — И это ей удалось, не правда ли?

— С трудом, — сказал Мирейн. — Тебе следовало поступить так, как ты грозился. Так было бы лучше.

— Я дал обет жреца, — огрызнулся Сареван, стараясь не разрыдаться. — Я тоже. — Но ты король.

— А ты — Высокий принц Керувариона. — Я хотел бы, — сказал Сареван, и это было вовсе не то, что он намеревался произнести, — я хотел бы, чтобы он был женщиной.

Воцарилось молчание, дарованное милосердием Мирейна. Сареван повязал свою белую ленту, подтянул колени и уперся в них лбом. Он не устал — это было бы слишком просто. Он испытывал боль, но боль скорее приятную, нежели мучительную. Так болели его мускулы, вспоминая свою прежнюю силу.

Он слегка дрожал, сам того не желая, но не мог ничего поделать.

Перед ним колыхнулась мантия, и он позволил отцу закутать себя в теплую ткань.

— Мы никогда не держали тебя в пеленках, — сказал Мирейн. Когда Сареван взглянул на него, он почти улыбался, но в следующий момент его лицо помрачнело. — Мы не можем удержать тебя здесь. Даже если бы можно было отложить твое странствие жреца, ты все равно не остался бы. Сареван не мог пошевелиться. Он едва дышал. Мирейн спокойно продолжал, словно не замечая страшного напряжения Саревана:

— Красный князь прислал письмо. Он хочет тебя видеть как можно скорее. Оставайся там сколько угодно. Там ждет тебя работа и забота, и, если уж тебе необходимо сделать что-то, ты можешь доказать Хан-Гилену то, что так упорно пытался доказать Эндросу: твои силы еще не истощились.

При этих словах Сареван вздрогнул, но вовремя прикусил язык, который мог выдать его.

— Будет хорошо, если ты отправишься туда на некоторое время, — сказал Мирейн. — Когда Великая Луна снова станет полной, Вадин отправится в Янон, чтобы следить за безопасностью его и всего севера. Мне бы хотелось, чтобы ты поехал с ним. Помимо воли Сареван бросил:

— Зачем? То, что могу сделать я, не может Вадин? — Говорить как мой законный наследник. Доказать, что я не бросил мое первое королевство в угоду упадническому югу. Обладать властью твоего присутствия.

Поток вопросов пронесся в голове Саревана. Какая власть? Какое присутствие? Сареван прогнал эти мысли. Хотел бы он обладать этой властью в Эндросе, заплатив за нее какую угодно цену.

Значит, вот чего он добился. Отец позволяет ему провести целую фазу Великой Луны в Хан-Гилене вместе с человеком, которого он любит больше всех других родственников. Этот человек научил его распоряжаться магической силой; он вырвал его из лап смерти, не позволял ему жалеть себя. И после этого сильного чудодейственного лечения ему оказывается величайшее доверие: говорить от лица императора перед князьями севера.

Его глаза сузились, челюсти сжались. — Итак, теперь моей нянькой станет дедушка. А когда он от меня устанет, Вадин приберет меня к рукам.

— Вадин поедет вместе с тобой, но будет в твоем подчинении. Он сам это предложил. Для тебя настало время заслужить свой титул. Сареван чуть не рассмеялся.

— О ловкач! Ты решил подкупить меня при помощи сладчайшего из плодов — обещания владений принца. Без сомнения ты позволишь мне править по собственному усмотрению — и устранишь меня с военной тропы. Мирейн даже не моргнул.

— Ты не можешь оставаться здесь. И тем более ты не можешь пользоваться прежней свободой передвижения. Обстановка в наших краях слишком напряженная, а ты для нас — все. Уже дважды наши враги пытались заманить тебя в ловушку. Третий раз может тебя погубить.

Теперь Саревану уже не требовалось охлаждать свой гнев, который пылал в нем, освобождая разум даже от благоговения перед Солнцерожденным. Его голос звучал ровно, почти безмятежно и безжалостно в своей мягкости.

— А, — сказал он, — понятно. Вы с мамой стараетесь защитить меня, ведь я ваш единственный сын. В добром или дурном здравии, но я — ваша единственная надежда на продолжение династии. Вы охраняете и защищаете меня, укрываете от малейшей опасности. А когда ваше попечительство оказывается неудачным, вы взываете к самому яростному отмщению.

— Разве я когда-нибудь старался укрыть тебя? — спросил его отец поспешно, но все еще спокойно. — Разве я запрещал тебе делать то, что ты хотел? Ты хотел стать жрецом и обучиться магии. Я тебе не мешал. Ты путешествовал где хотел, даже в самых опасных краях. И я ни разу не воспользовался своей силой, чтобы вернуть тебя.

— Однако ты следил за мной. Твоя сила преследовала меня. В пределах Керувариона твои стражники всегда были неподалеку. В Асаниане они потерпели неудачу, но вовсе не из-за того, что плохо старались. Я слышал, что Эбраз из Шон'ая поплатился жизнью за ту ловушку, которую расставил. Я знаю, что ты искал меня и не мог найти, хотя тебе пришлось прочесать целые империи. Узнав, что я ускользнул из-под твоего наблюдения, ты обезумел: ведь я оказался подвластен лишь собственной воле.

— Мои охотники уже избавились от своей слепоты, — сказал Мирейн.

Сареван поднял сжатые кулаки и резко опустил их. — Черт возьми, отец! Разве я все еще ребенок? Разве я не способен самостоятельно подняться, если споткнусь? Как долго ты еще намерен жить за меня?

После долгой паузы Мирейн наконец заколебался. Его лицо напряглось, словно от боли.

— Я позволяю тебе действовать по собственному усмотрению, хотя и считаю это безумием или глупостью. — Ну конечно, ты только и делаешь, что позволяешь. Мирейн стиснул его руку, почти умоляя. Сареван отступил назад и высвободился. — Даже эта война, даже она началась из-за меня. Тебе никогда не приходило в голову, что я хочу сам чего-нибудь добиться?

— Ты получишь все это, когда меня не станет. — Когда тебя не станет! — усмехнулся Сареван. — Все подписано и запечатано твоей собственной рукой. Дар, и бремя, и проклятие, и ничего из этого не добыто мной. Неужели я так мало для тебя значу? Ты хоть немного думаешь обо мне? — Я думаю о целом мире для тебя.

Сареван дрожал. Его глаза были открыты, он безусловно бодрствовал, и тем не менее перед его глазами разверзалась пучина его снов. Мертвая Элиан Калириен на останках мира, и обезумевший Солнцерожденный рядом с ней.

— Вайян, — позвал его отец, возможно, уже не в первый раз. — Вайян, прости меня.

Мирейн Ан-Ш’Эндор просит прощения? — Ты такой же, как я, и даже больше, — сказал он глухим от боли голосом. — И я до безумия люблю тебя. Я никогда не хотел держать тебя в клетке. Я только хотел, чтобы ты находился в безопасности и чтобы стал императором, которым ты и рожден быть.

— Императором чего? — вскричал Сареван из самых глубин своего мрака. — Императором пепла, пыли и развалин?

— Императором всего, что объединяется Аварьяном. Я был рожден для войны, для покорения империй. Мир истощает мои силы. Но ты… ты сможешь править там, где я одержу победу. Ты обладаешь силой воли, которой у меня нет, чтобы сохранять мир во владениях, подаренных тебе войной. Разве ты не понимаешь этого, Вайян? Ты не просто мой сын и наследник. Ты продолжение меня. Ты — такое же, как и я, орудие бога.

— Меч ранит, — сказал Сареван. — Иногда он ранит так глубоко, что излечение невозможно. — К тебе это не относится.

Взгляд Саревана немного прояснился. Он увидел совсем близко живое лицо своего отца — светлый лик с сияющими глазами, в которых стояли слезы. Удар оказался сильнее и глубже, чем думал Сареван.

«Нет, — предупредил он себя. — Нельзя смягчаться. Этот человек, который теперь горюет, чувствуя боль своего сына, остается королем и завоевателем. По его собственному признанию, он был рожден и создан для кровопролития».

— Я больше не буду преследовать тебя, — сказал Мирейн. — На севере ты будешь абсолютно свободен. Ты станешь править от моего имени, но согласно собственной воле. — Даже если она будет противостоять твоей? Мирейн замер в напряжении.

— Если я заполучу север, — сказал Сареван, — и запрещу ему участвовать в твоей войне, что ты сделаешь? — А ты хочешь так поступить, Саревадин? «Да», хотел сказать Сареван, но не смог. Выразить открытое неповиновение отцу — это одно. Но отобрать у отца королевство, которое как никакое другое принадлежало ему…

— Я мог бы сделать это, — ответил он. — И сделаешь? Сареван вздрогнул.

— Нет, — сказал он медленно и хрипло. — Нет. Это может стать причиной войны, как и многое другое из того, что я натворил с тех пор, как не послушался тебя и отправился в Асаниан.

Мирейн пригладил уверенной рукой волосы Саревана, аккуратно распутывая пряди, поглаживая его холодные дрожащие плечи. Сареван напрягся, но не сделал попытки убежать.

— Отец, — наконец произнес он, — тебе так необходима эта война?

Отцовская рука по-прежнему гладила его по голове. — Ты знаешь, что у меня нет выбора. Император Асаниана не уступит словам или пожеланиям. Только война сможет разрешить наш спор.

— Если бы ты увидел то, что вижу я, это остановило бы тебя? — Я вижу, что мрак обманул тебя. Это еще одна западня, устроенная нашими врагами. Они знают, кто ты такой, и знают, что ты еще более опасен, чем я. Они долго и упорно готовились к тому, чтобы заманить тебя в ловушку и уничтожить, чтобы ты не стал тем, кого они больше всего боятся.

— Что такое есть во мне, чего не было бы у тебя, да еще втрое больше? — Ты будешь властелином мира.

— Я не хочу… — Сареван осекся. Рассудок подсказал ему, что это ложь. Он хотел этого всем своим существом; желание было столь сильно, что граничило с отрицанием самого себя. Но между его желанием и тем, чего желал его отец, было существенное различие. — Я не хочу, чтобы этот мир утонул в крови и огне.

— Может быть, в этом и не будет необходимости. Но может быть, — сказал Мирейн, не дав проснуться надежде, — это произойдет. Ты будешь править севером от моего имени? — А ты прекратишь ради меня войну? — Нет.

Ответ был безоговорочным. Сареван отступил и взял себя в руки. Его гнев улетучился, он почти успокоился. Он обнаружил, что способен улыбаться, хоть и слабо и вовсе не от удовольствия.

— Я люблю тебя, отец. Никогда не забывай об этом. — Ты будешь править на севере? Сареван опустился вниз, охваченный непритворной слабостью. — Мне нужно время, — сказал он. — Я не… не могу… Дай мне день. Дай мне подумать.

На мгновение ему показалось, что он зашел слишком далеко. Но Мирейн сказал:

— Думай сколько хочешь. Твои владения могут и подождать. И, — помедлив, добавил он, — я тоже. Сареван медленно повернулся. Лицо Мирейна вовсе не было мягким. Сареван напряг собственное, чтобы выглядеть подобающим образом. — Один день, — сказал он. — Чтобы привести мысли в порядок. — Один день, — обещал ему Мирейн. — Или больше, если тебе нужно.

Сареван вздрогнул. Он опустил глаза, будучи не в состоянии глядеть на отца. — Нет, — очень тихо сказал он. — Мне будет достаточно одного дня. И тогда, — еще тише добавил он, — ты все узнаешь.