Ярослав Кеслер

Религиозная историография России

Помимо двух основных светских редакций истории России, огромное влияние на сочинение традиционной истории оказывала (да и и по-прежнему оказывает) религиозная историография. Принятая доныне история «древней Киевской Руси» привязана и к ее легендарному крещению при Владимире Красное Солнышко, и к не менее легендарным первопросветителям Кириллу и Мефодию, позднесредневековая история Московской Руси — к основным каноническим святителям митрополитам Петру, Алексию и «православному инквизитору» Иосифу Волоцкому, уничтожавшему «жидовствующих». Точно так же и историография XVII в. тесно связана с деятельностью патриархов Филарета (фактического основателя русской церкви) и Никона, который, как считается, реформировал Русскую Православную Церковь (РПЦ) к ее нынешнему виду.

Однако церковная историография допетровского периода не исчерпывается «никонианскими реформами», поскольку, как будет показано ниже, церковную реформу реально провели, помимо Никона, Алексей Михайлович «Тишайший» и его дети — Федор, Софья и Петр. И реформа эта была вызвана отнюдь не богодуховной борьбой за чистоту веры, а вполне прозаической борьбой за власть и имущественные права. В этой борьбе партия церковников потерпела поражение, что в итоге привело к отмене Петром I патриаршества и к подчинению церковных институтов государству до 1918 года.

В 1700–1918 гг. православие было государственной религией. Графа «национальность» в паспорте отсутствовала — вместо нее была графа «вероисповедание», и государство решало, каким категориям иноверцев дать какие права. До середины XIX века церковь при поддержке властей Российской империи активно практиковала насильственное крещение нехристиан, а позже многие иноверцы становились выкрестами добровольно-вынужденно, для того чтобы занять более высокое положение в обществе.

Что же касается духовной сферы, то при всей политической значимости РПЦ, преобладающей среди других конфессий, воцерковленная (т. е. полностью подчинившая свою жизнь установлениям РПЦ) часть сегодняшнего населения России составляет всего 2–3 %. Большинство же тех, кто считает себя православными (примерно 80 % населения), отдают дань, как они считают, «православной» традиции своих предков, не слишком вдаваясь в существо религиозных постулатов. Здесь имеет место расхожая подмена понятий: раз русский — значит православный. (При этом, естественно, забывают про русских староверов, баптистов, духоборов и т п.)

Среди 15 % населения России, традиционно относимых к мусульманам, степень воцерковления гораздо выше (более половины). И мусульманская историография России существенно отличается от православной: в частности, в ней совершенно иначе освещается история Булгарского царства, Астраханского, Казанского, Крымского ханств, Башкирии, «поля Куликова» и т. д. вплоть до XIX века. Кроме того, считается, что в России нет иудейской историографии практически до конца XVIII века. А весьма смутная языческая историография России традиционно отодвигается в далекое прошлое, несмотря на то что большинство населения России де-факто — полуязычники. (По этим вопросам существует обширная специальная и популярная литература, в рамках настоящей книги рассмотрена только христианская историография.)

Для того чтобы понять, 1) почему, как и когда образовалась русская церковь и 2) почему, как и когда она стала нынешней православной, необходимо рассмотреть сущность церковных реформ XVII века в общеевропейском контексте.

Религиозное размежевание в мире, сохраняющееся и по сей день, началось в XV веке. Церковь, как ее с тех пор понимали в Московии, в формулировке Михаила Федоровича называлась «православная крестьянская вера греческого закона» (см., например, Тобольский архиерейский дом в XVII веке. Сер. История Сибири. Первоисточники. Вып. IV. Новосибирск. Сибирский хронограф. MCMXCIV, стр. 148). Эта формула отражает три основные позиции веры: 1) православный характер, 2) крестьянский тип, 3) греческий закон.

Слово «православный» является переводом выражения «ортодокса», смысл которого трансформировался из первоначального «права, данного Ордой» во второй половине XIV в. (ярлык, данный ханом митрополиту Алексию), через «уже данный порядок» в XV в. в «право-верие» в первой половине XVI века, и только во второй половине XVI века — в «православие», т. е. «правильное богопочитание». Характерно и слово «крестьянский», а не «христианский» (последнее стало нормой только с середины XVII в.). «Крестьянский» здесь не ассоциировано со словом «Христос», которое никогда не писалось по-русски «Кристос».

«Крестьянский» означает «отмеченный крестом», т. е. «учтенный, причтенный» т. е. оседлый. Кочевник — не крестьянин, именно потому, что его нельзя «причесть». Тем самым, эпитет «крестьянский» еще и в XVII веке — это учетно-административная характеристика человека, живущего на определенном месте и подчиняющегося закону, а не характеристика вероисповедания. В Московии этот закон (не вера!) назывался «греческим», в отличие от двух других законов — римского и мусульманского (магометанского).

Определение «греческий» — причина распространенного заблуждения относительно происхождения закона, положенного в основу православия. «Греческий» закон куда правильнее называть «македонским», ибо славянская Македония и есть место, откуда этот закон распространился на Восток. (Само слово «грек» — славянское. Эти словом и обозначали славянское население горных областей Эпира и Македонии. Этнические греки называются совершенно иначе — «ромеи». И далеко не случайно, что нынешняя Греция отчаянно сопротивляется формальному признанию названия «Македония» за соседним славянским государством, пытаясь доказать, что само это слово исторически принадлежит грекам, что совершенно неверно. Грецией же в XV–XVI вв. называлась территория нынешней Западной Турции.)

«Закон» — это система правил поведения в быту, включая порядок поклонения Богу единому и жертвоприношения. Эти правила начали различаться по вполне естественным причинам после «чумного времени» XIV века, что привело к конфессиональному расколу в первой половине XV века. После падения Константинополя на западе, востоке и юге бывшей Единой империи региональные «законы» стали частью конфессий, и территориально-религиозное размежевание резко усилилось.

После изнурительных межконфессиональных кровопролитий XVI века, на рубеже XVI–XVII веков религиозное размежевание не только затормозилось путем формального примирения разных течений внутри общей монотеистической религии и восстановления относительной свободы вероисповедания, но возникло и стремление к объединению конфессий («Брестская уния» 1596 г., «Нантский эдикт» Генриха Бурбона 1598 г., Виленский съезд «католиков, протестантов и православных» 1599 г., «закон о веротерпимости» султана Ахмета I 1603 г. и т. п.).

Подобная передышка в борьбе с «неверными» внутри новоиспеченных государств была необходима для консолидации светской власти новых династий. С другой стороны, объединенная церковь оставалась наднациональным образованием старого ордынского типа, что объективно мешало новым властителям.

Главной заботой церкви было сохранение ее прежних, еще ордынских привилегий: полное освобождение от налогов, монастырская десятина, право землевладения и распоряжения доходами и т. д. Согласно традиционной историографии, в России этими привилегиями церковь пользовалась целых 300 лет — от митрополита Петра при Георгии и Иване Калите (и хане Узбеке) до патриарха Иова при царе-хане Борисе (т. е. в 1313–1605 гг.). Главный мотив новых властителей был совершенно иным: подчинение себе церковных институтов и распространение распорядительной власти на богатейшее церковное имущество.

В результате в XVII веке снова начались кровопролитные и изнурительные войны католиков с протестантами («Тридцатилетняя война» 1618–1638 гг., Английская революция Кромвеля и реставрация Стюартов 1642–1660 гг.), суннитов с шиитами (закончилась взятием султаном Мурадом IV Багдада в 1638 г. и размежеванием с Ираном), мусульман с католиками (закончилась уходом турок из Вены в 1683 г.) и т. д.

И одной из двух мощнейших движущих сил этого процесса (помимо становления национальных государств) была борьба за верховенство между двумя системами власти, возникшими на осколках Единой империи — светской и религиозной. В итоге везде победила светская власть и образовались, по сути, самостоятельные национальные церкви (за исключением римско-католической).

Частью этого процесса была и гражданская война в России в 1648–1676 гг., включая противостояние «западников»-униатов и московской церкви («русско-польские» войны, закончившиеся Андрусовским перемирием 1667 г.). Эта война завершилась избиением староверов реформаторами-«никонианами» и образованием победившей партией русской православной церкви (РПЦ).

В традиционной православной историографии история Брестской унии сильно искажена. Убедительным свидетельством реального состояния религии того времени служит подлинное письмо крупнейшего русского просветителя, поэта, автора первого русского учебника грамматики Мелетия Смотрицкого (Максим Герасимович, 1577–1633) своему бывшему учителю, Константинопольскому патриарху Кириллу Лукарису, написанное в 1627 г., накануне своего окончательного перехода на униатские позиции (ВСЛ, стр. 106–114).

Из текста письма явствует, что и патриарх Кирилл (после своей гибели представленный позднейшими православными толкователями как «защитник православия») не видел какой-либо существенной разницы между «греческим» и «римским» толкованиями догматов, разделявших их, что, в конце концов, признал и Смотрицкий, приняв объединительную позицию униатов.

В частности, говоря о расколе и обращаясь к патриарху Кириллу, Смотрицкий пишет:

«Уже московский царь подал нам в том пример: ибо прежде он сам со всем своим народом подчинялся престолу, занимаемому вашим преосвященством, а теперь не только запрещает своим подданным, духовным и светским, ездить в Грецию, но еще вывел московскую церковь из подначалия константинопольского патриарха и сделал из нее все, что хотел (!!!). Кто же запретит и королю польскому поступить таким же образом в своей державе?», и далее: «Закрыв пропасть злосчастного раздора, вы совершите дело Божие и сделаете, что Русь, Польша и Литва будут отныне хвалить и славить своего создателя Бога едиными устами и единым сердцем. Ваше преосвященство слишком опытны и проницательны, чтобы не видеть и не уважить того, что в нынешнем положении дел едва ли возможно русскому народу уклониться от церковного единства».

Из этого фрагмента видно, что московская церковь вышла из подчинения Константинополю только с приходом к власти Романовых в 1626 г., а не в 1441 году! При этом совершенно очевидно, что Смотрицкий считает главным раскольником христианской церкви не папство, и не польского короля, а Великого Государя и Патриарха Московского Филарета! Это находится в вопиющем противоречии с традиционной православной историографией.

Еще один пассаж цитируемого письма касается «великосубботнего огня у Гроба Господня в Иерусалиме». Вот что пишет Смотрицкий:

«Ваше преосвященство, вероятно, помните, что я однажды спрашивал у Вас, почему предместник ваш Мелетий, пиша против нового римского календаря и стараясь доказать превосходство старого перед новым… не упоминает об этом знаменитом чуде иерусалимском? На этот вопрос Вы отвечали мне… что если бы это чудо действительно совершалось в наше время, то все турки давно бы уверовали в Христа. Еще резче отозвался об этом патриарх Иерусалимский. Тот самый, который берет этот огонь, выносит и раздает народу. Таким образом, прискорбно сказать, наши православные единоверцы, относительно этого чудесного огня, который некогда действительно являлся, а теперь, за грехи наши, перестал являться, предпочитают быть заодно с еретиками, каковы евтихиане, диоскориты и яковиты, нежели с католиками, которые чуда этого не допускают по весьма уважительным причинам, особенно при виде того, что в то время делают у гроба еретики абиссинцы» (!).

Итак, во-первых, еретики — отнюдь не католики, а евтихиане и прочие вышеперечисленные сектанты, и, во-вторых, в начале XVII века чудесный огонь на Пасху перестал возжигаться в знак протеста против нововведенного римского календаря. Однако в наше время «великосубботний огонь» снова благополучно зажигается исключительно на православную Пасху, игнорируя католиков, еретически «сдвинувших» календарь. Это восстановление «великосубботнего огня», несмотря на раскол — одно из чудес, доселе не объясненных православной церковью… По-видимому, комментарии излишни.

Теперь настал черед рассмотреть причины, которые вызвали церковную реформу середины XVII века, суть этой реформы, а также кем и как она реально проводилась.

Но прежде всего надо еще уточнить, кто такие староверы и как они соотносятся с представителями других конфессий. Староверы — это точное понятие, обозначающее подавляющее число приверженцев христианства в Московии до 1653 года. При этом не следует думать, что староверы — это в прямом смысле «древлеправославная» церковь, как они называют себя сами (см., например: Ф. Е. Мельников. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) церкви. Барнаул, БГПУ, 1999). Это — филаретовская церковь. А вот безобидное с виду слово «старообрядцы» применительно к староверам после 1656 г. есть не что иное, как лукавая подмена понятий, сводящая суть церковного раскола к обрядовым деталям, что абсолютно неверно. К тому же разгром староверов и отделение их от официальной церкви отнюдь не ликвидировали их общины — они существуют до сих пор (в том числе и в Америке, и в Австралии).

Вот весьма выразительное свидетельство известного московского певца и литератора второй половины XIX в. П. И. Богатырева о центре московского «старообрядчества» — Рогожском кладбище (в кн. «Московская старина». М., Правда, 1989).

«Рогожское кладбище, или, как тогда называли, Рогожский богадельный дом, — одно из богатейших учреждений России в этом роде. Великолепные храмы, украшенные иконами и живописью, поражали своим богатством, и вряд ли где на Руси были храмы богаче. Большинство денежных тузов России — старообрядцы, не жалевшие и не жалеющие до сих пор ничего для украшения своих храмов. Жадные до всего редкого, что касается их духовной жизни, они не жалели тысяч за редкие старинные книги и отдавали их на кладбище, где и хранили их как зеницу ока. Там можно встретить такие редкости, какие по ценности не уступят знаменитым европейским музеям и библиотекам».

Здесь необходимо пояснить, что Рогожское кладбище было основано по указанию графа Г. Орлова, направленного Екатериной II в Москву для ликвидации «чумного бунта» в 1771 году. Перед этим московское население, охваченное паникой, расправилось с архиепископом Амвросием, повелевшим (по санитарным причинам) увезти чудотворную икону Богородицы от Варварских ворот, где скапливались люди. Решение Орлова развело «никониан» и «староверов» по отдельным кладбищам и позволило снять сильнейшее напряжение в московском обществе.

Вообще говоря, Екатерина II не только не преследовала староверов, но даже поощряла их при переселении на завоеванные ею территории (как и иудеев, лютеран и даже иезуитов). Это было частью ее политики колонизации России, при которой переселенцы автоматически становились целиком зависимыми от государства, поскольку обратной дороги у них не было. В 1801 г. Александр I установил «единоверие» — компромиссную форму для объединения господствующей церкви и староверов.

Но читаем Богатырева дальше:

«Само кладбище занимает огромное пространство, чуть не квадратную версту. Внутри двора масса построек. Я слыхал, что в одной Москве тяготело к этому кладбищу свыше пятидесяти тысяч семейств. Представьте доходы этого кладбища!»

«Хорошо жилось тогда старообрядческому миру. Но вдруг грянул и на них гром. Старообрядцы с момента отделения от господствующей церкви до учреждения Белокриницкой митрополии в Австрии не имели своего священничества». (Здесь имеется в виду Западная Украина, входившая тогда в состав Австро-Венгрии. Староверы в России вынуждены были сманивать официальных священников из бедных приходов деньгами и независимым положением.)

«Но вдруг вышел закон, что те попы, какие есть в данный момент у старообрядцев, пусть и остаются таковы до своей смерти, но вновь сманивать воспрещалось под угрозой преследования как самих попов, так и сманивателей». (Этот закон «пробил», как теперь выражаются, у Александра II Московский митрополит Филарет.)

«Когда умер Петр Ермилович (последний поп староверов), и на Рогожском кладбище не стало попа, тогда пришла ужасная весть — запечатать все алтари». Алтари были запечатаны, храмы превратились в часовни, а богатейшая коллекция редкостей и сокровища староверов, собранные со всей России, позднее были расхищены. Как пишет Богатырев, сам проживший в этом районе 40 лет, «с кладбища не рвал только ленивый».

Характерно, что одно из течений староверов («беспоповцы») начисто отвергало официальный институт церкви, а не само вероучение. (Это аналог иудейских хасидов, отвергающих ортодоксальный раввинат, примерно таких же взглядов на институт церкви придерживаются и многие протестантские течения.)

Еще более знаменательно, что до середины XVII века отправление обрядов по старой вере происходило главным образом дома — в «домовых церквах»-молельнях. В храмы для соборного моления ходили только по праздникам, число которых было на порядок меньше, чем сейчас, а также для справления треб — крестин, свадеб и отпевания. А вот после реформы народ стали загонять в храмы — и, не в последнюю очередь, для сбора пожертвований, поскольку Алексей Михайлович Соборным Уложением 1649 г. лишил церковников их имущественных привилегий, создав специальный Монастырский Приказ.

Этот Приказ просуществовал до 1675 г., когда, под давлением церковных иерархов, Алексей Михайлович все-таки вынужден был его упразднить. Однако Петр I в 1701 г. восстановил его, отняв к тому же у монастырей право распоряжаться их доходами, за что немедленно был прозван церковниками «антихристом». Зарубежный историк РПЦ Н. Н. Воейков вполне справедливо пишет, что Петр хотел реформировать церковь по протестантскому образцу («Церковь, Русь и Рим». Минск: Лучи Софии, 2000, стр. 568–579, далее — ЦРР).

Бытовые правила староверов близки к ортодоксальным иудейским и мусульманским. Например, покойника необходимо было оплакать и схоронить в течение суток, как у современных мусульман. Староверы вообще спокойно относились к «татарскому Богу» — Магомету: никаких религиозных выпадов против «бусурман» у них не было. Характерно также и определение слова «жид», данное духовным вождем староверов второй половины XVII в. протопопом Аввакумом Петровичем: «жидове словуть потому, что жителие земли обетованной», т. е. жидами называют жителей земли обетованной (ИРЛ, т.1, стр. 279).

Земля же обетованная, в понятиях старой веры, могла находиться, где было Богу угодно, а отнюдь не в нынешнем палестинском Иерусалиме — речь шла о неприкосновенной ордынской земле, выделяемой для поселенцев в новых местах (об этом — в отдельной главе). Патриарх Никон строил на Истре свой Новый Иерусалим (нынешний Воскресенский монастырь) потому, что старый Иерусалим находился на Красной площади в Москве — так до 1700 г. называли храм Василия Блаженного, т. е. Блаженного Царя, или, если угодно, Царя Небесного, а не просто «юродивых» Ивана-Василия.

(10 шатров храма Василия Блаженного образуют уникальный памятник, внутри которого нет фресок с ликами, а только орнамент, как в мечетях. Это теперь его называют храмом, построенным по случаю побед Ивана Грозного, вплоть до взятия Казани. При этом умалчивают, что вся история «взятия Казани в 1552 г»., включая стоительство Свияжска, который реально появился на карте не в середине XVI, а в середине XVII в., очень похожа на осаду Константинополя Мехметом II в 1453 г.)

Староверы активно боролись не против язычников, мусульман или иудеев, а против «греческих» и «латинских» реформ. Особенно существенно, что староверы в первой половине XVII века не выступали против униатов, ибо считали их единоверцами. Традиционная для официальной церкви борьба с «униатством», представляемая как протест «православных» против засилья «католиков», — это чистейшая политическая борьба за влияние в Белой Руси-Литве (т. е. на территории современных Украины и Беларуси).

Историк Михалон Литвин в конце XVI века пишет, что «московиты тех, кто не выполняет предписания их веры, заставляют переходить в нашу или романскую» (М. Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. М.: МГУ, 1994). Из этого видно, что вера в Белой Руси-Литве лишь несколько отличалась как от московской, так и от римской. Но ненамного: ведь принуждение отступников в качестве наказания переходить в чужую веру весьма отличается от всех других известных способов борьбы с еретиками, типа костров инквизиции…

Польша-Литва конца XVI — начала XVII в. в нынешнем изложении РПЦ представляется страной воинствующего католицизма и проводником антиправославия. Но вот что пишет А. Яковенко о религиозном состоянии Польши-Литвы после Люблинской унии 1569 г. (ИУН, стр. 168–169). «Польша в половине (т. е. в середине. — Яр. К.) XVI в. готова была сделаться страной протестантской. Брожение религиозной мысли проникло и в Южную Русь… Из различных сект, на первых порах, большим успехом пользовался в среде южнорусского дворянства кальвинизм…

Скоро на смену кальвинизму явилось антитринитрианство, считавшее своим родоночальником сожженного кальвином Сервета и легко вытеснило своего предшественника почти отовсюду. Со своим отрицанием Св. Троицы, божественности Христа, благодати, предопределения — это учение не вмещалось даже в рамки религии христианской…

Здесь в половине XVI в. ожила было ересь жидовствующих в учении Феодосия Косого, Матвея Башкина и др., и нашла себе в свободолюбивом и терпимом Литовско-Русском государстве тот приют, какого она не могла найти на родине… Как бы то ни было, учение Феодосия уступает место менее крайнему направлению того же религиозного рационализма. В Южной Руси водворяется учение Фавста Социна, известное под названием социнианства или арианства.

Ариане окончательно овладевают положением и удерживают его за собою до тех пор, пока их не смыла, уже к половине следующего века, все возраставшая тем временем и крепчавшая волна католической реакции… Из недр католицизма… выдвинулись новые борцы за римскую церковь небывалой силы и значения — иезуиты (курсив мой. — Яр. К.)».

Эта пестрая картина разительно отличается от того, что толкует нам РПЦ. Здесь, помимо только-только народившихся иезуитов, чего только нет — и кальвинисты, и «ересь жидовствующих», разгромленная в Московии лет за 50 до этого, и явное иудеохристианство = «антитринитрианство», и еретики-ариане, которых, по традиционной истории, повывели аж в VI (!) веке, не считая не упомянутых в контексте армянских церквей и мечетей, построенных в тех же местах и в то же время, в частности, при короле Стефане Батории — человеке «свободомыслящем в полном смысле этого слова».

С другой стороны, православный монархист Н. Н. Воейков (ЦРР, стр. 400, 452) с возмущением пишет о том, что «в некоторых местах евреи-арендаторы требовали платы за совершение православных богослужений!» А вот характерный пассаж из «Истории Руссов» Конисского (стр. 48–49), относящийся к 1625–1635 гг.: «Пасхальные хлебы, продаваемые в городах, содержались под стражею урядников польских. Имевший на груди своей надпись „уният“ покупал паску (т. е. пасхальный хлеб) свободно, не имевший этой надписи платил пошлину в 38 польских грошей.

Во многих местах этот пасочный сбор был отдан на откуп евреям, которые взимали эту дань без пощады… В первый день Пасхи, когда православные приносили в церкви оплаченные уже паски, евреи, из опасения подлога, являлись на погост церковный, присутствовали при освящении пасок и тут же помечали мелом или углем как базарные, так и дома испеченные паски, оплаченные налогом».

Вот так-так! Мыслимо ли сегодня увидеть нынешних ортодоксальных иудеев на церковном погосте при освящении нынешних православных пасок??

А вот изумительное по содержанию определение Брестского собора 1590 г., повторяющее осуждение Константинопольским патриархом Иеремией «чрезмерного уважения южнорусского народа к пасхальным снедям»: «Межи многими иными соблазны в епископиях митрополии нашеи обретеся некая соблазна, вымышленная паска злых еретических наук, яко в день Воскресения Христова носят до церкви хлебы и мясы посвящати, и, взявши в домы своя, с набожеством великим уживают, яко бы некую святость законную, ругаючися Господу нашему Иисусу Христу (т. е. нанося этим оскорбление Господу. — Яр. К.), истинной пасце нашей, который за всех верных даде себе поживати, тело и кровь свою, а не так, як сии, уподобившеся неверным жидом (т. е. евреям. — Яр. К.) паску себе от хлеба и мяса составляют» («Акты, относящиеся к истории юго-западной России», т. IV, стр. 29–30).

Немудрено, что после такого внушения послушные своему патриарху члены Львовского братства вообще перестали приносить в церковь пасхальные снеди для освящения, после чего их епископ Геннадий был спешно вынужден несколько дезавуировать запрет своего начальника: «Нехай будут по стародавнему обычаю христианскому приносы в церковь и посвящение брашен на Воскресение Христово…» (там же, стр. 40).

В этой фразе есть одна тонкость: вместо патриаршего «хлеба и мясы» Геннадий употребил слово брашно, которое в церковнославянской практике теперь означает «любое кушанье», в то время как русская форма — борошно всегда обозначала исключительно мучную пищу. Тем самым хитрый Геннадий сумел обойти впервые изданный запрет на освящение мясной пищи, т. е. «пасхального агнца» иудеев, обозначавшего жертвоприношение.

Это жертвоприношение и имел в виду в своем осуждении патриарх Иеремия (употребив глаголы «уживати», «поживати»), почему изобретательный Геннадий заканчивает свое разъяснение так: «…жебы с посвящения тых брашен не волхвовали и чар не плодили, яко о том слышится». Иными словами: «Ешьте, ребята, освященную пищу на здоровье, но не занимайтесь при этом ворожейством, как о том говорят». Вот с какого момента иудейская и христианская пасхи стали реально различаться! И это не 33, а 1591 год…

Приведенные пространные цитаты необходимы для демонстрации того, как на рубеже XVI–XVII веков конфессиональные институты сражались за власть над паствой. Во всех перечисленных случаях паства «православная» — но это староверы, а не нынешние православные!

Результат всемирной религиозной разборки обозначился в середине XVII века: победа «контрреформации», т. е. образование современного католицизма на юге и юго-западе Европы, а также на территории современных Польши и Литвы, господство умеренного протестантизма на севере и северо-западе, победа современного православия в Московии и на юго-востоке Европы и полное господство мусульманства на юге.

До этого времени люди, при надобности, свободно переходили из конфессии в конфессию. Поэтому и идея религиозной унии и возврата к единой религии им вовсе не была чужда, поскольку это бы сделало повседневную жизнь в бытовом смысле удобнее и проще. (Кстати, сегодня именно относительная простота ислама дает ему большое преимущество для привлечения новообращенных.)

Не удивительно, что и большинство просвещенных людей начала XVII века поддерживали идею унии, как, например, составитель первого учебника славянской грамматики Мелетий Смотрицкий. Это было связано с тем, что наступление XVII века ознаменовало собой начало бурного развития настоящей, а не схоластической, науки и настоятельно требовало изменения характера и содержания образования.

Первыми, кто это понял и поставил образовательно-пропагандистскую деятельность на массовую основу, оказались иезуиты, воинствующие проповедники папизма. «Орден воинствующих» — «Общество Иисуса», т. е. иезуитов, был создан офицером Иниго (Игнатием) Лойолой как своего рода папский «идеологический спецназ» в 1534 году. В России к иезуитам до реформ относились со спокойной иронией: их «воинствующий» основатель Иниго попал в русский фольклор как незадачливый Аника-воин!

Однако иезуиты быстро стали мощнейшей пропагандистской и диверсионной организацией папоцезаризма, действуя по принципам «цель оправдывает средства» и «что угодно папе, то угодно и Богу». Впоследствии в большинстве «гуманистических» стран Европы их орден был запрещен. Известно примечательное высказывание Ленина о том, что если бы у него была дюжина революционеров класса первых иезуитов, то мировая революция свершилась бы незамедлительно — так высоко оценивал профессиональные качества иезуитов основатель «воинствующего атеизма», профессиональный революционер номер 1.

Организованные иезуитами в конце XVI века колледжи, по признанию даже ярых их противников, были в то время образцовыми. Именитые родители хотели, чтобы их дети учились именно там. Не удивительно, что воспитанники иезуитских колледжей из разных стран — «новые христиане» — в большинстве своем были ориентированы на римскую церковь, что и является одной из причин того, что только институт римско-католической церкви сохранил наднациональный статус. В 1623 г. патриарх Филарет даже издал специальный указ, осуждающий такую «латинизацию» молодежи. Тем не менее несколько позже, уже при Софье, иезуитский колледж был открыт и в Москве и просуществовал до переворота 1689 года.

О возникшем брожении внутри московской церкви ГДР (стр. 121) сообщает, что в 1636 г. девять нижегородских приходских священников во главе с Иваном Нероновым подали новому патриарху Иосифу челобитную «о мятежи церковном и лжи христианства», обличая леность и нерадение поповское, неуставный порядок богослужения, пение «поскору» и «голосов в пять, в шесть и более», бесчинство среди молящихся, «бесовские игрища» и т. д. Челобитчики требовали патриаршего указа о «церковном исправлении» и «бессудстве христианства», чтобы «в скудости веры до конца не погибнути».

Обратим внимание на то, что здесь официальная история Дома Романовых расходится с официальной историей патриаршества, поскольку, по ней, патриарх Иосиф был избран по жребию только в 1642 г., а в 1636 году патриархом был еще Иоасаф (I), умерший в 1640 г. («К 400-летию Патриаршества на Руси». Изд. Отд Моск. Патр., 1989 г., далее ПАТР). Ни официозное издание царской России, ни издательство Патриархата, с их тщательнейшей цензурой, нельзя заподозрить в опечатке или путанице имен Иосиф и Иоасаф.

Здесь все гораздо серьезней, ибо Иоасаф был назначен мудрым Филаретом своим преемником совсем неспроста. Этот священник занимал далеко не второе место в церковной иерархии (по ней за патриархом в то время следовали митрополиты: Новгородский, Ростовский и Сарско-Подонский) — он даже никогда не был митрополитом. До 1634 г. Иоасаф был архиепископом Псковским и Великолукским, т. е. был пастырем населения Псковской республики (принципата), независимой тогда от Московии (кроме военного времени, см. следующую главу).

Избрание Иоасафа должно было способствовать поглощению Пскова Московией. Интересно, что Иоасаф после избрания патриархом именовал себя не «Великий Государь», как Филарет, а «Великий Господин» (это республиканский титул, ср. «Господин Великий Новгород») и отказался благословить какие-либо действия против сюзерена Московии — Османской империи, связанные с азовским конфликтом 1638 году. Более того, имя этого патриарха не значилось в церковных актах, исходивших лично от Михаила Федоровича (ПАТР). Иными словами, светская власть этого Иоасафа главой церкви не считала!

Тем не менее церковная историография утверждает, что Иоасаф немедленно отреагировал на обращение «снизу» о наведении порядка в церкви, издал специальный распорядок для священников — «Память» и произвел большую работу по сличению и исправлению богослужебных книг, к которой привлек ученых иноков и белое духовенство «житием воздержательных и крепкоположительных, грамоте гораздых» (ПАТР).

И его преемник, патриарх Иосиф, в 1642–1652 гг. был не меньшим «ревнителем православия», участвуя в прениях о вере с лютеранами и ведя с ними экуменический (!) диалог (ПАТР). Правда, при этом от был несусветным стяжателем, т. е. безбожно крал из подведомственной ему церковной казны: после смерти Иосифа Алексей Михайлович, делая опись его имущества, нашел у него деньгами 13 400 рублей, много серебряных сосудов и дорогих вещей, которые не были записаны — их Иосиф «ведал наизусть» (!). Видя возвышение Никона, он боялся отставки и, по его же признанию, «денег приготовил себе на дорогу» (!) (ИРЛ, стр. 258).

Если последовательно проследить традиционную историогафию РПЦ от 1652 назад до 1441 г., когда русская церковь якобы «отвергла Флорентийскую унию Восточной церкви с папством, фактически отделилась от тогдашних униатов-греков и стала автокефальной», то все без исключения ее главные иерархи строго блюли чистоту веры и соблюдение обрядов. В 1589 г. при поставлении первого Московского патриарха Иова ни о каких различиях между московской и остальной Восточной церковью и речи не было — иначе как бы вообще другие патриархи согласились на повышение Московского митрополита до своего ранга? Когда же позже, уже в романовское время, заезжие греческие иерархи и делали замечания по каким-либо «несущественным отклонениям», тут же вносились необходимые исправления, как, например, при Филарете.

Откуда же вообще неожиданно взялось какое-либо заметное различие в богослужении между «московитами» и «греками»?

Как можно было, например, до этого не заметить самого наглядного различия — крестного знамения, которое в Московии до 1653 г. всегда, сколько оно до этого сотворялось, сотворялось только двумя перстами, а в Византии якобы уже 1300 лет исключительно щепотью? (Все дошедшие до нас изображения осеняющей руки — только двуперстные.)

Вообще говоря, троеперстие — никакой не «апостольский завет», а изобретение секты сирийских монофелитов в их полемике с армянами-монофиситами. К России оно никакого отношения не имело, а в Московию попало в то время усилиями Антиохийского патриарха Макария (см., например: Н. И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Калуга: Золотая аллея, 1995, Т. II, стр. 140. Этот сирийский патриарх занимался преимущественно собиранием милостыни, причем не только в России, но и в Грузии, куда он также завез троеперстие, натравливая грузин на ненавистных ему армян).

Как можно было за 300 лет не заметить на московских храмах восьмиконечного московского креста вместо четвероконечного греческого креста Св. Георгия (этот крест, например, в Сербской Православной церкви был всегда)? Вот что пишет, например, чех Б. Таннер: «кровля церкви… осенена крестом формы совершенно искаженной — восьмиконечным» (Б. Таннер. Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 г. М., 1891). Заметьте, это пишет чех, представитель страны, где немалая часть населения исповедует православие! И очень показательно, что среди всех, «инкриминируемых греками» обрядовых нарушений московской церкви единственное, так и оставшееся «неисправленным», — это нынешний восьмиконечный православный крест с косой планкой внизу! (Характерно, что первоначально нижнюю косую «филаретовскую» планку никоновские реформаторы тоже выпрямили, поэтому нынешние староверы именно такой крест зовут «никонианским». После низложения Никона РПЦ постепенно вернулась к «филаретовскому» образцу креста.) Эти явные нелепицы прямо говорят о том, что примерно до середины XVII в. была совсем иная история не только РПЦ, но и «греческой» церкви, и церкви как института монотеизма вообще, независимо от конфессии. И очень показательно, что среди всех, «инкриминируемых греками», обрядовых нарушений московской церкви, единственное, так и оставшееся «неисправленным» — это нынешний восьмиконечный православный крест с косой планкой внизу!

И если уж что и пришло в Московию из легендарной «Киевской Руси»… в начале XVII века, так это именно нынешний восьмиконечный крест, являющийся, скорее всего, изобретением реформатора Петра Могилы, архимандрита Киевско-Печерской лавры с 1626 г. (Киевский митрополит в 1632–1647 гг.). После смерти польского короля Сигизмунда Августа, его сын Владислав, уже побывавший номинально московским царем в 1611 г., в 1632 г. отдал в управление П. Могиле ряд бывших униатских храмов. Это изобретение немедленно привилось и в Московии, поскольку в 1625 г. она объявила себя «самодержавной», в том числе, и в церковном смысле, выйдя в 1626 г. из подчинения Константинопольского патриарха. У греков же никакого восьмиконечного креста с косой планкой никогда не было и нет!

«Униатский» же, точнее, общехристианский крест в 1595–1633 гг. был шестиконечным — ср., например, изображение креста на иконе «Новозаветная троица», написанной в этот период (Углич, Спасопреображенский монастырь) и кресты на храме польского г. Торунь (памятная монета 1629 г.). Этот крест возник как компромисс — наложением равностороннего «восточного» («георгиевского») креста и вертикально-асимметричного «западного» («латинского»). Более того, под этим крестом, покрытым сверху двускатной крышей (как бы вписанным в треугольник), на христианских погостах в России хоронили даже иудеев в отстутствие собственно еврейских кладбищ!

(Шестиконечный «униатский» крест появился еще в XV веке и был распространен именно в тех местах, где в силу вполне мирских причин — разноплеменного населения — существовали некоторые конфессиональные различия: например, в Словакии — т. н. «словацкий крест», или в Лотарингии.)

Косая черта внизу на изображении креста перечеркивала униатский крест и означала отказ от унии. (Собственно, это и сделал самостийный П. Могила, мечтавший, как и Филарет, о собственной церкви. Петр Могила не только отказался от унии — он фактически построил тот Собор Св. Софии в Киеве, который мы наблюдаем.) Толкование (в частности, и Аввакумом) косой нижней планки как подножия распятия вообще весьма странно: как при одинаковой длине ног пригвоздить ноги распинаемого к косой планке? И только в XVIII в. косой нижней перекладине на восьмиконечном кресте стали невразумительно приписывать роль своего рода «дорожного указателя», т. е. якобы направления пути в рай или ад, причем рай совершенно произвольно оказался слева, а ад справа.

Что касается шестиконечных крестов, то еще в конце XIX в. обер-прокурор Синода Победоносцев в письме к Александру III возмущался тем, что «в Галиции полиция снимает русские шестиконечные кресты и заменяет их латинскими» (Письма Победоносцева к Александру III. 1926. Т 2, стр.11). (Теперь они сохраняются, преимущественно, в варианте с нижней косой планкой под влиянием формы восьмиконечного креста. Однако и сегодня на Рогожском кладбище в Москве можно видеть, среди других, восьмиконечные кресты со средней косой, а нижней прямой планками!)

При всем при том, и старые, доуниатские, четвероконечные кресты до сих пор сохраняются на куполах многих храмов России. Распространены также и т. н. «троичные» кресты, когда концы георгиевкого креста имеют дополнительные поперечные перекладинки.

Самым наглядным символом реформы и борьбы со староверами стало «троеперстие». Это новшество было сильно подкреплено новым использованием одного из основных догматов христианства — принципа «Троицы». Понятие «Троицы» — триединой божественной сущности, наряду с признанием единого Бога, было одним из самых фундаментальных для староверов.

Однако смысл, влагавшийся в это понятие в XV–XVII веках, существенно изменялся. Первоначальный смысл «Троицы» был непосредственно связан с признанием единобожия — «Троица» стала наиболее удобной формулой для перехода от языческого многобожия к Богу единому. Пример тому — этрусская (= старорусская) формула Ягве-Саваоф-Адоней как три имени Бога Единого. В Адонее (еврейском Адонае, греческом Адонисе, варяжском Одине и т. п.) уже виден просто Бог Единый Ягве-Саваоф христиан. Это — формула XV века, однако она просуществовала до XVIII века как «Троица Ветхозаветная», изображавшаяся на иконах в виде трех ангелов.

В XVI веке основной смысл «Троицы» изменился: триединая сущность Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух. Это — «Троица Новозаветная». Еще один, не совсем канонический, но гораздо более доходчивый смысл «Троицы» — Бог-Отец, Богородица и Спаситель-Христос. И в топонимике сел России сначала появляется название «Троицкое» (не ранее XV в.), затем «Богородицкое» и «Спасское» (не ранее XVI в.), и только позже «Воскресенское» и другие, связанные с религией. Так что на практике реформаторам-никонианам для обличения староверов нагляднее и легче всего было обвинить их именно в нарушении «принципа Троицы», хотя это было вовсе не так.

Самая же серьезная из официально указываемых причин «никонианских» реформ — несоответствие русских богослужебных книг «греческим оригиналам». Поэтому необходимо прояснить: 1) когда обнаружилось, что русские книги существенно расходятся с греческими, а указанные в них обрядовые нормы — с византийскими; 2) когда «греческие оригиналы» появились в России и 3) кто занимался сличением русских книг с «греческими оригиналами» и исправлял русские книги.

В 1653 г. Москву потрясла весть, привезенная келарем Арсением Сухановым, совершившим паломничество в Иерусалим и Константинополь, о том, что самые правоверные — афонские — «греко-православные» монахи сожгли русские богослужебные книги как еретические! (Л. И. Семенникова. Россия в мировом сообществе цивилизаций. М.: Интерпракс, 1994, стр. 170; ГДР, стр. 126.)

Этот факт является настолько выдающимся, что приведенная выше оценка — далеко не самая потрясающая весть для вдумчивого читателя. Ведь сожгли-то богослужебные книги на русском, а не на церковнославянском языке! Вот это — сущая правда, поскольку никакого церковнославянского языка до этого времени в природе не существовало. Православные-«староверы» в Османской империи до конца XV века молились на одном славянском языке — и это был практически русский язык того времени (он же «старобелорусский»), а не «болгарский» или «сербский». И знаменитое «реймское» евангелие, привезенное во Францию легендарной Анной Ярославной, на котором приносили присягу последние французские короли из династии Валуа (Карл IX и Генрих III), а также Людовики XIII и XIV, написано на том же славянском, а не на греческом или латинском языке!

«Греческие», «еврейские» и «латинские» древние пергаментные фолианты стали «всплывать из забвения» только со второй половины XV века, а активно издаваться и распространяться — в XVI веке. В этом нет ничего удивительного, ибо технология выделки пергамента появилась не в глубокой древности, а во второй половине XV века.

В русский язык слово «харатья» для обозначения пергамента обратно заимствовано из новогреческого харти «бумага» (!) и является фонетическим вариантом общеордынского слова «шерть» — «договор, присяга», впервые отмеченного только в 1471 году. О каких «древнегреческих» рукописях может вообще идти речь, если в греческом языке сперва появилось слово, обозначающее бумагу, и только потом — пергамент?

В западноевропейских языках слово «хартия» до сих пор означает «общественный договор», причем, например, в немецком даже существует разнобой в правописании этого слова. И знаменитые «Великая Хартия вольностей», «Хартия Александра Македонского», пиренейские «Хартии поселенцев» и все остальные «хартии» якобы XII–XV веков — артефакты, изготовленные в XVI веке — именно таков их технологический возраст. Эти артефакты стали изготовлять сначала в Западной Европе (во Флоренции), а в XVII веке и в Османской империи, параллельно с активным уничтожением славянской письменности и вытеснением из обращения славянского языка.

Об именно русском начале общеевропейского славянского языка впрямую свидетельствует первый шаг реформы: исправления, внесенные в церковные песнопения. По ним, вместо полногласного произношения распевов, в котором слог был только открытым (это внутреннее свойство только русского и нынешних восточнославянских языков!), было введено занесенное «греками» сербско-болгарское неполногласное: так, вместо «людеми» стали произносить «людьми», вместо «сонедайя» «снедая» и т. п. (ГДР, стр. 123).

Греческие буквы типа фиты и ижицы стали внедряться в русскую азбуку отнюдь не усилиями легендарных Кирилла и Мефодия, а именно в это время посланцами сначала патриарха Константинопольского Кирилла (убит «греками-отступниками по наущению римского легата» в 1639 г.) «Вести-Куранты». 1600–1631. М.: Наука, 1972, стр. 204–205, далее ВК), а затем и патриарха Константинопольского же Мефодия (1659–1660). Фита вообще постоянно путалась с фертом, поскольку отображала не существующий в русской фонетике звук th, по этой же причине у болгар она путалась с «т», ср., например, русское Фе(о)дор и болгарское Тодор. До второй половины XVI века в России «греческие буквы» использовались только как цифры!

О времени внедрения излишних для русской азбуки букв свидетельствует и написание «греческих» или «иудейских», а точнее, иудеоэллинских имен. Например, имя Моисей в церковнославянской азбуке писалось и пишется как Мосеи и должно было читаться по греческим правилам как «Мусей», т. е. Муса (!), во второй половине XVII века превратившийся в Мосия, и только в XVIII веке — в нынешнего Моисея. Характерно, что шутов («дураков») Алексея Михайловича звали «ветхозаветными» уменьшительными именами Мосейка, Исайка и Симонка. (Другой иллюстрацией трансформации Муса-Моисей является также армянское Мовсес, откуда южнорусское Мовша и только в XIX в. — Мойша.)

Сохранился также весьма любопытный документ об одном судебном разбирательстве 1642–1643 гг., где сообщалось, что «в великои Калабреи (т. е. в Калабрии на юге Италии) новои пророк являлся и сказывался что Мисеев сын а по руски Хрстов сын» (ВК, стр. 9). Здесь, во-первых, явно Мисей воспринимается просто как другое имя Христа, во-вторых, форма Мисей передает искаженное слово мессия, греч. мессиас, являющееся вариантом евр. мешех (в греческом никогда не было звука «ш»), которое, в свою очередь, в произношении практически неотличимо от Мше = Моисей = мессия, т. е. Христос. Иными словами, в первой половине XVII века, до «греческой» реформы, слово «Моисей» еще путали со словом «мессия», и, следовательно, слово «Моисей» могло быть синонимом слова Спаситель.

Вести, принесенные Арсением Сухановым в 1653 г., фактически и послужили началом для кампании по «исправлению» книг. Дело в том, что к этому времени в Москве скопилось немало безработных самозваных «восточных иерархов», снятых с довольствия султаном в Константинополе-Стамбуле. Среди них были и «малороссийские», и «сербские» и «греческие», и «палестинские» просители «милостыни», желающие питаться из московской кормушки.

Например, по свидетельству Павла, архидиакона Алеппского, Иерусалимский патриарх Паисий во время визитов в Москву не гнушался подлогами: «Действительно, в свите патриарха было не более 35 человек. Но патриарх еще набрал в число своих спутников разного сброда и в списке назвал их священниками, архимандритами и клириками разных монастырей, чтобы, благодаря спутничеству большой свиты, получить большую милостыню» (Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века / Пер. с арабского Г. Муркоса. Вып. II–IV. М., 1897–1898).

Вся эта публика всячески подлизывалась к московским властям, особенно к Алексею Михайловичу, называя его будущим наследником «трона Константинова» в Царь-Граде-Константинополе-Стамбуле. Они даже притащили в Москву копию грамоты «Константинова Дара» и «патриаршей грамоты» поставления первого патриарха Иова, где якобы требовалось во всем следовать предписаниям «греческой веры», которые были изданы впервые при Никоне. В конце концов Алексей Михайлович просто взял наиболее активную восточнопатриаршую братию к себе на работу и платил им жалованье через отдельный Приказ!

Среди них был даже некий «митрополит Назаретский (!)» Гавриил, «прекрасно владевший русской речью», которого в 1651 г. «поставили для проповеди архиереем в Богоявленский Собор» (ГДР, стр. 123)! Не странна ли вообще фигура этого Гаврилы — русского ревнителя веры из Назарета, разжалованного из митрополитов в Палестине да в архиереи в Московии?

Пресмыкание иерархов Восточной церкви (реальных и самозваных) также сильно тешило самолюбие новоиспеченного патриарха Никона, одержимого идеей папоцезаризма и имевшего тогда очень сильное влияние на Алексея Михайловича. Никон и начал «книжно-обрядовую» реформу. Правда, тут же выяснилось, 1) что греческого языка в Москве практически никто не знает и переводить с греческого некому; и 2) что никаких «греческих оригиналов» в Москве нет. Поэтому Арсения Суханова вторично откомандировали на Восток за «греческими книгами», коих он в 1654 г. привез более 500, причем впервые. Среди них была «энциклопедия восточной мудрости» — «Пролог», изданный массовым тиражом и ставший «настольной книгой общества».

При этом сам Суханов сильно засомневался в «греках» и в той фантастической легкости, с которой появлялись запрашиваемые им «древние книги». В своем труде «Проскинитарии» он написал, что греков Господь избрал на место не познавшего его возлюбленного рода Израиля, но «они возгордились, стали мнить себя источником веры, и за такое высокоумие Бог отринул их и отдал в руки басурман, причем они сами обасурманились. Вследствие этого их никак нельзя признать источником правой веры: у них было христианство, да миновалось» (цит. по ИРЛ, стр 244). После такой однозначной оценки Сухановым «правоверия» греков Никон его самого услал подальше от Москвы на восток, где он и умер, однако привезенные им «древние» книги положили в основу реформы!

Еще определеннее о греках высказывался основоположник современного панславянизма, писатель Юрий Крижанич (по одним данным, серб, по другим — хорват), проживший в России более 20 лет (в 1656–1677 гг.): в своей работе «Политические думы» он просто поставил знак равенства между греками и евреями (см., например, ЦРР, стр. 552–553)! (Крижанич в своих трудах критиковал не только «огречивание», но и «латинизацию», хотя сам писал на «рустика романа» — хорватско-русском латинизированном западноевропейском варианте прежнего общего языка.)

Полное отсутствие греков и знания греческого языка в Московии в первой половине XVII века вообще ставит под серьезное сомнение все сообщения о более раннем появлении «греческих ученых мужей» в Москве — что при Иване IV, что при Василии III, что при Иване III… К тому же, например, знаменитый Максим Грек греком вовсе не был. Афины в это время представляли собой деревню, в которой на развалинах Акрополя паслись козы (Ф. Грегоровиус. История города Афин в средние века. СПб., 1900), а всё «истинное греческое православие» было сосредоточено на горе Афон…

А вот с 1652 г. «греческое» лобби действительно было в Москве в полном фаворе. Главным «справщиком» книг Никон назначил некого Арсения Грека, ловкого самозванца без определенных занятий, затесавшегося среди других авантюристов в свиту патриарха Иерусалимского Паисия и сделавшего карьеру при московском дворе. Этот тип успел до этого побывать и иезуитом, и кальвинистом, и православным, и униатом, и даже мусульманином. Он прекрасно понял, что нужно его хозяину Никону: собственная церковь и через нее власть над царями. А для этого был нужен новый ритуал.

(В 1899 г. неожиданно «обнаружились» мемуары Арсения Грека — но относящиеся к началу XVII века! Поэтому автора их сочли за другого «Арсения Грека, архиепископа Елассонского и Димоника из Эллады», а затем и Архангельского, и Суздальского… Между тем, из текста мемуаров однозначно следует, что это творение создано в период написания допетровской версии романовской истории, т. е. именно тем самым никоновским Арсением Греком, вместе с его «славяноэллинской» азбукой, изданной якобы в 1591 году. Там, среди прочих несуразиц, например, говорится о том, что автор мемуаров лично венчал мономаховой короной на царство Дмитрия Ивановича в 1605 году! Эта явная подделка опубликована, наряду с другими новоделами, в «Хрониках смутного времени». М., фонд Сергея Дубова, 1998.)

В Москве же до 1650 года по-гречески не говорил практически никто! Сам Никон писал (о визите патриарха Феофана при поставлении Филарета в 1619 г.): «до сего Феофана патриарха по всей России редкие по-гречески глаголаху». Алексей Михайлович только вздыхал и молился, чтобы Господь его сподобил «разуметь по-эллински» (ГДР).

Проверить правильность новой писанины было просто некому. По этой причине по воле Никона из-под пера Арсения и появилось знаменитое требование крестного знамения «троеперстием», написание «Иисус» вместо «Исус» и прочие нововведения. Это был апофеоз Никона, в это время не только церковь, но и Алексей Михайлович подчинялись ему беспрекословно: в 1652 г. Алексей Михайлович просит его стать новым патриархом, в 1653 г. титулует Патриархом Всея Великия и Малыя Руси еще до подписания союза с Богданом Хмельницким, а после взятия московскими войсками в союзе с Хмельницким в 1654 г. Вильны — Патриархом всея Великия, Малыя и Белыя Руси!

На созванном Никоном Соборе в 1654 г. было постановлено все книги «достойно и праведно исправити противо старых — хартейных и греческих». (Обратите внимание, что здесь впервые фигурируют «хартейные», т. е. пергаментные книги, которых до этого никто в Московии в глаза не видел.) В 1656 г. реформы Никона одобрили не только иерархи Восточной церкви, но даже папа римский. С этого времени начался политический закат Никона, поскольку он потерял политическое чутье и доверие Алексея Михайловича.

В 1660 г. Никон де-факто ушел с поста патриарха, надеясь на будущее возвращение победителем. Однако окрепшая светская власть отодвинула его навсегда. В 1660–1667 гг. Алексей Михайлович сам решал все церковные вопросы, а потом низложил Никона руками других «греческих иерархов» типа Паисия Лигарида. При этом он добился безусловного лидерства его собственной, государственной русской церкви, среди остальных православных церквей, которое сохраняется и по сей день.

Со своими же «раскольниками»-староверами официальные власти то примирялись (при Федоре Алексеевиче), то уничтожали их (при Софье), и такая чересполосица продолжается до сих пор в виде «борьбы с сектанством». Однако, с 1660 по 1700 г. «греко-православное» начало было буквально вдолблено в сознание русских людей через навязанное им изучение «древнего» греческого языка, «Славяно-греческое» училище, а потом и академию. (Это училище основали «греки» братья Лихуды, фамилия которых, между тем, с успехом может считаться вполне еврейской.)

С тех пор «греки» надолго стали нахлебниками Московии, а затем и Российской империи, усердно делая вид, что они проводят «прорусскую политику». Такое положение вещей вполне устраивало светскую власть, потому что политически «греки» были совершенно безопасны, не имея своего государства и власти. Оно также устраивало и церковников, поскольку через «греков» они навсегда привязали к себе светскую власть, став официальной церковью разноплеменного государства, при этом еще имея разнообразные зарубежные корни, т. е. РПЦ стала институтом, который всегда востребован политиками.

После установления Алексеем Михайловичем в России «монархического православия», в условиях ослабления вассальной зависимости Московии от Османской империи, РПЦ в лице Патриарха Иоакима (1674–1690) впервые в истории высказалась против «безбожных татар» (т. е. мусульман) и превратилась в воинствующую церковь, которая стала борющейся за мир только по указанию Сталина в 1946 г. (до этого РПЦ благословляла все войны, ведшиеся Российской империей и СССР).

Сталин в своих послевоенных планах так же возлагал большие надежды на «греков», как и его царственные предшественники, и греки его точно так же обманули… (Пожалуй, гениальный Грибоедов — едва ли не единственный, кто предлагал строить внешнюю политику России, опираясь на союз с Турцией и Персией, а не с греками, за что его быстренько убили.)

Во второй половине XIX века обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев выдвинул «триединую формулу» Российской империи: «православие, монархия, народность», которая была призвана обосновать соответствующий «триединый» лозунг борьбы «за веру, царя и отечество». Это была, по сути, еще одна трансформация того же принципа «Троицы». А в 30-е гг. XX века, уже в советское время воинствующего атеизма, тем не менее самым страшным судом были «особые тройки» — в них в извращенной форме принцип «триединства» использовался для максимального устрашения очередных «неверных».

Параллельно с редакцией светской истории с 1650 г. постоянно редактировалась и церковная. Главной внутренней заботой религиозной историографии стало вычищение ее прошлого, в том числе и языческого, поскольку РПЦ постаралась привязать все русские языческие праздники к церковным: Русалия-Купала — Иван Купала — Иоанн Креститель, «Троица» — по улице, семик — по задам и т. п. (Только с масленицей вышла закавыка, но сейчас и ее узаконили.).

Как, например, в екатерининской редакции русской истории вычищалось из летописей язычество «крещеных древнерусских князей», показывает таблица 3, в которой сравниваются исходные летописные тексты, опубликованные В. Н. Татищевым в первой половине XVIII века и их современная церковная редакция (ПВЛ), сделанная во второй половине XVIII века (цит. по: М. Л. Серяков. Голубиная книга., М.: Алетейа, 2001, стр. 524–526).

Из таблицы совершенно очевидно, что во всех случаях исходная языческая клятва — рота — заменена в новой церковной редакции крестным целованием. Напомним, что рота — круговой ритуал типа хоровода, или вайнахских, или индейских танцев вокруг священного места или предмета. От высшей русской клятвы — роты, кстати, произошел и крестный ход, причем рота учинялась по ходу солнцу («посолонь»), поэтому одним из реформенных новшеств Никона было требование крестным ходом идти (ротитися) «противусолонь», т. е. против хода солнца. Эта трансформация абсолютно аналогична зеркальному крестному знамению православных относительно остальных христиан.

В заключение этой главы продемонстрируем, как редактируется церковная история сегодня на примере биографии несостоявшегося «православного папы» — патриарха Никона, ключевой церковной фигуры эпохи становления РПЦ.

Вообще говоря, история начала московского патриаршества до Никона весьма туманна. Канонически первый Московский патриарх Иов (в миру Иоанн) был поставлен в 1589 г. при Федоре Иоанновиче, потом был верным сподвижником Бориса Годунова и смещен Лжедмитрием I. Однако как биография, так и труды Иова стали известны только со времен Никона и, скорее всего, тогда же и были написаны.

Филарета первый раз назначил патриархом Лжедмитрий II в 1608 г. при живом избранном ранее патриархе Ермогене, а второй раз, в 1619 г., его провозгласили патриархом в присутствии Иерусалимского патриарха Феофана IV, который, как сообщает ПАТР, «по Промыслу Божию оказался в то время в Москве». Иосаф, как уже говорилось, был назначен Филаретом как его преемник. Следующий патриарх, Иосиф, в 1642 г. также был избран не голосованием, а по жребию.

Православные историографы обтекаемо пишут, что Никона уговорил стать патриархом Алексей Михайлович. Но И. Забелин прямо говорит, что Никон был избран (т. е., по сути, назначен) Алексеем Михайловичем, а не как исстари велось — по жребию (И. Е. Забелин. История города Москвы. М.: Столица, 1990, стр. 329, далее ИГМ).

Но как же тогда расценивать «поставление», а не выбор по жребию, патриарха Иова в 1589 году? А «назначение» в 1608-м, и «поставление» в 1619 г. Филарета? Чем хуже Филарета оказался патриарх Игнатий, дважды (в 1606 и 1611 гг.) поставленный той же польской партией, что нынешняя церковь его вообще патриархом не считает? Совершенно очевидно, что он оказался выброшен из церковной историографии только по политическим причинам — Филарет-то стал затем Великим Государем и основателем новой династии!

В 1655 г. Никон приказал написать портреты патриархов Московских, считая себя седьмым и перечислив своих предшественников так: Иов, Герман, Герасим, Филарет, Иоасаф и Иосиф (см., например, ИГМ, стр. 512). В этом списке неизвестный по другим источникам Герман (не Гермоген!) стоит на месте Игнатия, которого в списке вообще нет, а Гермоген назван Герасимом. Это прямо показывает, что история смуты еще не сочинена, и канонического перечня патриархов при Никоне еще не было! ПАТР, ссылаясь на «Житие Святейшего Патриарха Никона, написанное некоторым бывшим при нем клириком» Иваном Шушериным (т. е. личным биографом Никона), сообщает, что Никита Минич Минин родился в мае 1605 г. в семье крестьянина села Вельдеманова Нижегородской губернии. Мягко говоря, эта информация не совсем верна, начиная с того, что клирика звали Иван Шушера (ИГМ, стр.357), а строго говоря — совсем не верна.

Во-первых, никакой Нижегородской губернии в 1605 г. еще не существовало. Поселенец Вельдеман, от имени которого произвели название села, получил надел земли в этих местах только при Екатерине II. Современный историк А. Торопцев («Москва. Путь к империи». 1147–1709. М.: Тверская, 13, 2000, стр. 531, далее МПИ) называет село, где родился Никон, иначе — Альеминово. Скорее же всего, это нынешнее Ильмино на границе Пензенской губернии и Мордовии.

Во-вторых, сам Никон был по рождению мордвин, что немаловажно, поскольку, по словарю Добровольского, слово мордвин (т. е. последователь Мордухая) в XVII веке означало еврей и в таком качесте было распространено в России далеко на запад, включая Смоленск. Протопоп Аввакум писал, что отец Никона был сыном черемисина и русалки. Русалок же выбирали в жены на Русалии в ночь на Ивана Купала. (И это — состояние религии в России на начало XVII в.!)

В-третьих, эта территория вообще была центром иудаизма со столицей в г. Инсерат (= т. е., по-еврейски, Насерат = Назарет, нынешний Саранск на реке Инсар), поселками Кадышево и Кадошкино (от евр. кадыш = святой, ср. кудесник), деревнями с названиями типа Хананеевка (т. е. где живут библейские хананеи) и т. д.

В-четвертых, если Никон был родом из крестьян, то не мог, по романовским понятиям, иметь отчество «Минич», а именовался «Никита, сын Минов» (ср. также «Никита, сын Мины» и, например, ветхозаветный «Иешуа, сын Нуны» = Иисус Навин). И фамилии «Минин» у него не было. А вот называться Иль-Мина (иначе Эль-Мина) и он, и его отец вполне могли, отсюда и название их поселения — Ильмино.

Так что последующим редакторам биографии Никона остается сделать всего один шаг — «случайно открыть», что отца Никона «в крещении» звали Козьма, а среди детей Козьмы Минина найти Никиту. И тогда получится вполне благообразная и героическая династия Мининых — одновременно и спасителей отечества, и церкви.

Для будущих биографов настоящего рода Мининых могу добавить одну личную деталь: последний прямой потомок Козьмы Минина, Ярослав Дмитриевич Минин, сын последнего гласного IV Государственной Думы и по матери двоюродный брат моего отца, погиб в Праге от руки гитлеровского снайпера 8 мая 1945 года…