"В Москву!" - читать интересную книгу автора (Симоньян Маргарита)

Одиннадцатая глава

В нашем веке громоздких чудовищ нет такой ядерной бомбы, нет таких свиных гриппов, нет ничего разрушительнее, чем миллионноголовый многоязыкий адский крылатый дракон, летящий над миром на скорости, подгоняющей скорость света, смертоносный, уродливый вирус, от которого нет ни вакцин, ни лекарств — имя которому СМИ. Мы потеряли реальность. Видимо, навсегда. Люди, живущие в тысячах километров, убеждены, что они своими глазами видели, как ликует Германия, освобожденная от Берлинской стены, они слышали стоны убитых албанцев, они вместе с монахами Мьянмы шли умирать за свободу, они пели, стоя в оранжевом на площади на майдане, они все это прожили сами, и попробуйте доказать им, что было совсем не так или так, но совсем не совсем. Они безнадежны. Крылатый дракон уже накормил их своей отравой. Мы живем в мире гипербол. Тиснешь в газетку карикатурку, ляпнешь что-нибудь не со зла, чихнешь, простудившись, в международном аэропорту, да что там — друзей соберешь выпить шампанского на корабле — и все, на следующий день, а то и на следующий час — рушатся репутации, валятся с постаментов кумиры, как статуи Саддама Хусейна, ярко пылают посольства, взрываются башни, уходят в песок миллиарды, пули летят в разъяренные демонстрации, с грохотом гибнут бессмертные леманбразерсы, целые нации, континенты — не успеешь проснуться — глядь, уже заволокло плотным туманом безумия; семьи, дома, дворы умирают в другие миры. В этих мирах, наверное, больше разума. А у нас, задержавшихся здесь, впереди только новые десятилетия бреда, абсурда, звериной жестокости, пыли, средневековой уверенности в том, чего никогда не видел, — и так теперь до конца.

Был один случай — сантехник Бельмесов закончил чинить сломавшийся унитаз на втором этаже одного из зданий Волгодонской атомной станции. Он сложил инструменты в голубой чемоданчик и вышел на улицу покурить. Прислонившись спиной к стене чуть пониже таблички «Курение запрещено», Бельмесов сделал затяжку. Затянувшись, он размечтался, как пойдет сейчас на Цимлу, где синее небо сливается с синей водой, и послушает там камыши, и попрет ему, как в раю, сазанчик, густёрка, плотва, а то и белый амур.

Думая о таком, сантехник поглазел на ворон. Потом бросил окурок в урну. Потом ушел.

А урна за ним загорелась. Загорелась и сразу потухла. Но вот это — что она сразу потухла — теперь не имеет никакого значения.

Уборщица тетя Аза увидела краем глаза, что вроде откуда-то дым. Начальник отдела Проказов, страдающий псориазом, увидел ту тетю Азу и говорит: «А что это у нас вонь такая, как будто горит что-то?»

Тут тете Азе позвонил муж, дребезжа, куда, мол, она подевала ключи от его гаража. А она ему отвечает: «Да отстань ты со своими ключами, у нас тут пожар». После чего забыла телефон на столе, а сама ушла обедать.

Муж стал звонить по баракам, в том числе сыну от первого брака, поскольку бараки напротив АЭС.

Сын еще спал, но сразу проснулся и побежал. Он побежал во двор, посмотрел на АЭС или куда-то в ее сторону и, точно, увидел какой-то дым и заорал: «Папа, в натуре горим!»

«Ой, батюшки, — заверещала баба Нюра, — станция горит!»

Мимо шел олигарх Неважнецкий, хозяин двух автозаправок. Он ничего не сказал, но поехал прямиком на вокзал.

С вокзала Неважнецкий позвонил собутыльнику-авокату, тот — знакомому депутату, тот — кому-то из МЧС, тот — любовнице, та — свекрови. Передавайте приветы — города больше нету.

Короче говоря, через час весь юг России знал, что Волгодонск стерло с лица земли, Ростов накрыло ядовитое облако, Краснодар объявлен зоной бедствия, Сочи эвакуирован и заявку на Олимпиаду всетаки подавать не будут.

Дракон потешался над югом России несколько дней.

Сначала в полутысяче километров от сантехника Бельмесова, в редакции «Вольной Нивы», стареющий верстальщик Перрон Останется выдал на форуме новый сабж:

Так как компьютеров к тому времени в редакции уже было три, а в городе — так все триста, то ответы посыпались с разных сторон. Форумчане сообщали, что от надежных людей достоверно известно, что точно был взрыв на АЭС, но власти скрывают, хотя это не взрыв, а ртуть, и облако движется быстро, почти уже над головой, хотя вообще ничего не было, но это специально так говорят. Короче, начинался бардак.

Он бы, может, так и закончился сам по себе потихоньку, но кто-то в администрации не придумал ничего умнее, чем во избежание паники отключить форум. Вот тут-то и началась настоящая паника. Администрация не учла, что в городе к тому времени были и другие форумы.

Вот что писали на форумах об аварии, которой не было.

К вечеру в поселке Сухая Щель сгорела дотла школа, потому что никто не мог дозвониться пожарным: линии были перегружены звонящими по поводу взрыва.

Тогда по телевизору, наконец, выступил кто-то из администрации, чтоб успокоить население. Этот кто-то сообщил, что аварии никакой не было. Населению немедленно стало ясно, что, значит, авария точно была.

Чтобы негде было сеять дурные слухи и панику, власти закрыли рынки. Надо ли говорить, что после этого паника переросла в психоз.

У аптек столпились километровые очереди — люди скупали йод. В очередях начались драки. Пришлось поднять по тревоге всю милицию региона — наводить порядок в очередях. На дискотеках, на пляжах и в парках не было никого. Население пряталось от облака, запершись в комнатах, закрыв окна и выключив кондиционеры.

Несколько человек действительно умерло. Не каждое сердце выдержит плюс сорок пять с закрытыми окнами без кондиционера.

Поздно вечером в доме Алины раздался звонок. Это звонила Лианина бабушка Зина. Она спросила:

— Лианочка, девочка, это правда, что в Турции прорвало канализацию, и все говно идет на нас?

О том, что Лиана теперь большой человек, весь Адлер знал через минуту, а все остальное черноморское побережье Кавказа — через две минуты после того, как она вошла в дом Алины.

Лиана переехала в Москву не одна. Тот самый муж, которого видели в ресторане с неместными девушками, — лысый кабанчик с черной щетиной на загорелой спине — приехал с ней. Звали его Мотог.

Алина определила Лиану командовать горничными бирюковского дома, а Мотога взяли одним из водителей — возить повара на рынок и горничных в магазин по хозяйству.

Лианины родственники — имя им легион — звонили ей ежедневно, требуя разной помощи. Одни хотели устроить сына в МГИМО, объясняя: «Он такой двоечник и бездельник, может, там его хоть читать-писать нормально научат», — другие — бабушку в ЦКБ, а третьи просили передать письмо Путину — письмо было о том, что у них отбирают ларек — потому что Путин если узнает, то сразу во всем разберется, а пока он не разберется, никакого порядка не будет.

Войдя в первый раз в бирюковский дом, Лиана оглядела мраморные полы, пальмы и белые кожи, споткнулась сама об себя, выпрямилась, глотнула воздух и торжественной скороговоркой прошептала все выражения запредельного восхищения, которые знала. Получилось что-то вроде «ебтвоюмать-блядь-пиздец», но с такой интонацией, с которой отличницы-пятиклассницы читают у школьной доски стихотворение Симонова, вызубренное ко Дню Победы.

Мотога сразил бар. Там он увидел штук двадцать красивых бутылок. Почти все они были открыты. Это могло означать только одно — на свете бывают люди, которые могут открыть бутылку, выпить немножко, закрыть и поставить обратно, не допив до конца.

— Это что за такие за люди? — спрашивал Мотог у Лианы. — Что Москва с человеком делает! Бедный твоя подружка, — убивался он и качал головой.

Однажды Мотог не выдержал. Он зашел в гостиную с пустой литровой пластиковой бутылкой из-под лимонада. В нее Мотог аккуратно посливал по чуть-чуть из каждой открытой бирюковской бутылки. Разболтал и ушел в лес.

На следующий день Мотог, как молодой кипарис на ветру, кренился назад и влево, стоя у входа в дом, — дожидался Алину. Когда она подошла к крыльцу, оглядывая Мотога с недоумением, он сказал:

— Алина-джан, я тебя ждал, чтобы тебе сказать: то, что твой муж пьет, пить нельзя! Ты ему сам скажи — он от этого может умереть. Я чуть не умер, отвечаю! Бедные вы мои, — причитал Мотог. — Ну, ничего, скоро нам дадут Олимпиаду — и вы все к нам переедете жить. Не дай Бог!

Вечером, с яростью швыряя разбросанные вещи Мотога в шкаф, Лиана сказала ему:

— Скажи честно, почему ты не умер маленьким? Специально, чтобы меня мучить?

На следующий день Мотог в первый раз повез на рынок не повара, а саму Алину. Алина любила готовить и часто сама выбирала продукты. Лиана поехала с ними.

— Девочки, за две минуты домчу! — сказал Мотог. В карту он смотреть не стал.

— Не домчишь, там пробки, — сказала Алина.

— Пробки-мробки я не знаю. Другой, может быть, тебя бы не домчал, а я домчу!

Через полчаса грустный Мотог встал на одной из восьми полос Кутузовского проспекта, со всех сторон зажатый машинами, задыхаясь от кондиционера.

— Я очень удивляюсь, — сказал он. — Мамой клянусь, не понимаю, откуда могло появиться столько машин!

С воем вырвавшись из пробки, Мотог запутался в мостах и тоннелях и совсем сник.

— А ты остановись где-нибудь и настрой GPS, — подсказала Алина, которая ориентировалась в городе немногим лучше Мотога, хоть и родилась в Москве.

Еще двадцать минут Мотог настраивал GPS. В конце концов, он приклеил его на стекло прямо у себя под носом.

— Следующий поворот налево, — равнодушно сообщил GPS.

— Ты что, не видишь, там стрелки нет! — ответил Мотог.

— Следующий поворот налево, — повторил GPS.

— Иди на хуй, я тебе сказал! — ответил Мотог.

Он виновато объяснил Алине и Лиане:

— Дебил там сидит какой-то — все неправильно показывает. И голос противный.

Тем временем сзади Мотогу сигналил уже весь Кутузовский. Он открыл окно, высунул полголовы и крикнул в воздух:

— Иди гуляй, что ты мне в жопу сигналишь? Фраер! Блатным прикинулся — новый сигнал купил!

Еще минут десять Мотог ругался то с GPS, то со светофорами, пока, в конце концов, не заехал в длинный тоннель, где GPS замолчал.

— Что замолчал? — настороженно пробурчал Мотог. — Обиделся, да? Обидчивый нашелся, твою маму!

Алина предложила Мотогу переключить дебила на женский голос, но он отказался с возмущением.

— Чтобы какая-то проститутка мне будет показывать, куда мне ехать! — сказал Мотог, вздымая к небу указательный палец.

В итоге рынок они так и не нашли. Решили вернуться на Рублевку и заехать в обычный рублевский магазин. Мотог припарковался на неказистой площадке, проехав через автоматический шлагбаум. Шлагбаум потряс его воображение. Он прошептал:

— Как в сказке! Здесь засунул — там открывается! Как я отстал от жизни!

Лиана тем временем возила тележку вдоль стеллажей с овощами и фруктами. Она протянула руку к черешне, но отдернула ее, как от раскаленной кастрюли.

— Алина, это что за цены такие трехэтажные? — спросила Лиана. — Четыреста рублей за килограмм черешни? У нас она пятьдесят стоит!

— Это не за килограмм, — засмеялась Алина.

— А, за ящик! Ну тогда понятно, — успокоилась Лиана.

— За сто грамм, дурочка!

Больше Лиана не произнесла ни слова. Девушка, сидевшая на кассе, тоже молчала.

На груди у нее был бейджик «Зухра». На Лиану и Алину она смотрела с ненавистью. С еще большей ненавистью Зухра смотрела на деликатесы, которые они выкладывали из тележки на ленту. Когда Алина и Лиана вышли, Зухра сказала второй продавщице Наташе:

— Видела, эти овцы шампанское за сорок тысяч купили. Я умерла бы не купила.

— У меня столько просили в военкомате, чтобы сына от армии отмазать, — сказала Наташа.

— Тебе никогда не хочется их убить? — спросила Зухра. Наташа ей не ответила.

Всю дорогу до дома Лиана молча изучала билборды вдоль шоссе и качала крашеной головой. На одном из них был нарисован дворец, похожий на иллюстрации из детского сборника сказок народов мира, и написано «Усадьба 1766 года ждет помещика». Лиана трижды поцокала языком, как будто говорила: «Ну разве так можно?»

Дома, раскладывая продукты из пакетов по местам, Лиана сказала Алине:

— В каком странном месте вы живете. Такое ощущение, что все вокруг — психопаты и грязнули с плохими зубами и навязчивой идеей скупать дома.

— Почему?

— Потому что рекламируют только домработниц, стоматологов, психотерапевтов и недвижимость! И пробки все время. И цены такие, как будто вы все тут лохи. А вокруг — деревня деревней. Зачем вы на этой Рублевке живете, я так и не поняла.

Алина собралась было что-то возразить, но тут Лиана вскрикнула:

— Елис-палис, проваландались полдня — шестнадцатую серию «Проклятого рая» прозевала! Самый момент, когда их должны были убить!

— Кого? — испуганно спросила Алина.

— Ну, этих, которые Анжелике рабство делали!

Мотог в Москве продержался недолго. Хотя она ему очень понравилась. Ему вообще нравилось все. Он говорил:

— Когда светит солнце, вокруг ходят люди и есть, что выпить, — мне больше ничего не нужно.

Но природа взяла свое. Однажды Мотог поздно вернулся в домик на заднем дворе у Алины, куда их с Лианой определили жить. Мотог сказал Лиане, что возил на рынок повара — выбрать баранью печенку для завтрашних шашлыков. Он зашел в спальню и начал раздеваться, одновременно вслух предаваясь воспоминаниям о курортной жизни.

— Помнишь ту девочку, которая из Прибалтики приезжала, жена какого-то блатного, как ее звали? — спросил он Лиану, расстегивая рубашку.

— Если ты вспомнишь, как ее звали, я тебе голову оторву, — сказала Лиана.

— Ика? Юка? — продолжал Мотог, стягивая рукава. — Красивая такая — на Барби похожа.

— Мотог, успокойся уже, а? Такая тварь твоя Ика была! На официанток орала!

— Зато она единственная женщина, на чьи сиськи надо смотреть по очереди, — сказал Мотог, расстегивая ремень.

— У нее сиськи силиконовые!

— Настоящие! — возразил Мотог, снимая штаны.

— Ну все, пиздец тебе! — сказала Лиана, встала с кровати и включила свет.

И увидела, что Мотог стоит посреди комнаты в женских трусах.

Оказалось, уже неделю Мотог крутил роман с одной из Лианиных подчиненных. Никакого повара ни за какой печенкой он не возил, а возил двадцатилетнюю кухарку Оксану — туда-сюда и вверх-вниз по кожаному сиденью машины, и вот, пожалуйста, одеваясь в спешке и в темноте, перепутал трусы.

— Аппендицит вырву, — прошипела Лиана, как кобра, медленно вставая с кровати. Мотог попятился и забубнил:

— Прости, мамой клянусь, ничего не было! Мамой клянусь, моя совесть уже угрызился!

— В асфальт закатаю, — шипела Лиана, приближаясь. Мотог выскочил из спальни, как из ледяной воды, и больше его в Москве никогда не видели.

Нельзя сказать, чтобы Лиана очень расстроилась.

Через месяц у нее уже был роман с другим шофером Алины — Вадиком — человеком, который так гордился большой фурнитурой от телефона в своем ухе, что она даже делала его визуально выше.

Как только Лиана ложилась в постель с мужчиной, она считала, что вышла за него замуж. Ее новый муж нравился ей больше всех предыдущих. Она говорила Алине:

— Он мне подарил жизнь, счастье, свет небесный и прямую связь с Богом. Еще теперь он мне должен подарить новый Диор. А то разведусь на хер!

Лиана могла бы поклясться, что Вадик вообще не гуляет. С одной стороны, она понимала, что так не бывает, а с другой стороны — не могла не признать очевидное. Лианин мир был опрокинут. Как если бы своими глазами она увидела, что пограничник Тигранчик пропустил в Россию фуру, груженную мандаринами, и не взял ни копейки.

Правда, однажды Вадик немножко выпил, и Лиане почудилось, что он на нее замахнулся. Она спокойно взяла со стола кухонный нож, спокойно подошла к Вадику и сказала:

— Хоть раз пальцем тронешь, будешь всю жизнь в Апсны вместо светофора стоять и все время красный свет показывать. Все понял?

Вадик понял не все, но трогать Лиану не стал.

Горничные Лиану слушались и боялись, хотя большую часть работы она делала за них сама. Отказывалась только возиться с бирюковскими зимними садами на крыше.

— Терпеть не могу природу! — говорила Лиана. — Она меня дома достала, эта природа.

Поначалу Лиана думала подружиться с украинской семьей садовников, жившей в доме для прислуги, но с ними ей было скучно. Она сказала Алине:

— У них все счастливые. Неинтересно.

В итоге Лиана новых друзей не нашла, и никого, кроме Алины и Вадика, у нее в Москве не было. Удивительным образом, коренная москвичка Алина все чаще чувствовала, что и у нее, кроме Лианы, в Москве нет никого.

Лиана заботилась об Алине, как няня. Однажды у Алины на шее вскочила небольшая шишка. Она показала Лиане. Та испугалась и убежала к себе, а через минуту вернулась с какой-то бумажкой. Бумажка оказалась иконкой Матушки Матроны, которую Лиана везде таскала с собой. Лиана нацепила иконку Алине на шею и сказала:

— Матушка Матрона, делай, что хочешь, но чтобы завтра этого не было!

На следующий день шишка действительно исчезла.

Алина с Лианой вместе ходили на йогу, на вокал и на мастерклассы к знаменитым японским поварам, вместе пробовали новые модные вибротренажеры, мезотерапии, шоколадные обертывания, а когда было тепло, уезжали гулять в любимый парк Алины рядом с монастырем, напротив дома, где она жила в детстве.

Гуляя по дорожкам мимо бронзовых уток в аллее и настоящих в пруду, Алина хмурилась при виде разбитых пивных бутылок, говоря иногда:

— Я бы предпочла, чтобы вход был платный, но чтобы здесь было чисто.

— А я бы предпочла, чтобы все свиньи уехали обратно в Подмосковье, — нарочито громко отвечала Лиана, чувствовавшая себя настоящей москвичкой, как большинство недавно переехавших в Москву людей.

По вечерам Лиана варила травяные отвары и пичкала ими покорную Алину, приговаривая:

— А завтра я тебе еще золу соберу. Когда первый раз камин разжигают вечером, надо туда засунуть яблочные поленья и золу от них собрать. Очень хорошо помогает, только я забыла, от чего.

Как никотиновый пластырь, Лианина опека слегка притупила тоску Алины по мужу. Как никотиновый пластырь, помогало это не очень, но было лучше, чем ничего.

Где-то в отдельном Господнем цеху штампуют работниц ЗАГСа, похожих одна на другую больше, чем новорожденные младенцы. Они носят подплечники и торжественные прически и декламируют речитативом: «В жизни каждого человека… день рождения вашей семьи… гости, поздравьте молодых», — и ты понимаешь: надо же, мы теперь женаты.

Когда Алина была невестой, она была хрупкой, мечтательной и трогательно трусливой. Много лет назад Борис считал, что женщине больше ничего и не нужно. Но лет через семь после свадьбы, когда уже родился Андрюша, выпивая с другом на своей первой — еще не рублевской — даче, Борис сказал:

— Ты представляешь, все, что я раньше в Алине любил, теперь меня в ней раздражает.

Их единственный сын — Андрюша — с двенадцати лет учился в разных англоязычных странах, как все сыновья всех знакомых Бориса. Виделись они редко. А когда все-таки виделись, сын смотрел на московское небо чужими глазами и вежливо улыбался родителям.

До тридцати Алина сохраняла детские щечки с ямочками. Потом они все-таки сдулись. Она колола их витаминами, мазала глинами и мучила пилатесами свое белоснежное тело, которое материнство расписало растяжками. Она хотела нравиться мужу, как раньше.

В огромном доме Бориса, населенном парой дюжин охранников, горничных и поваров, только Алина не знала, что ее муж давно и всерьез любит другую.

В самой блистательной из всех рублевских гостиных полноватая женщина в узких бриджах ползала на коленях, ловко скользя между мебелью. Желтые бриджи трещали на выпуклой заднице, а обесцвеченные волосы то и дело мели мраморный пол.

— Эти узкопленочные ничего делать не умеют! — ворчала женщина вслух, хотя в гостиной никого больше не было. — Зачем она их наняла? Надя какая молодец была! Дура, сережки украла, что ей было мало? Ох-ох, — вздохнула Лиана, протирая недотертые новыми горничными — модными филиппинками — зеркальные столики.

В гостиную спустилась недавно проснувшаяся Алина в кружевном халате. Она что-то пела себе под нос. Допев, она плюхнулась в кресло с ногами. Лиана, глядя на свое отражение в столике, потрогала верхнюю губу и сказала:

— Гилауроновая кислота и ботокс — лучшие друзья девушки!

Алина налила себе кофе и снова села в кресло с книжкой.

— Что читаешь? — спросила Лиана.

— «Евгения Онегина», — ответила Алина. — Наизусть уже почти выучила.

— А что он писал? Детективы?

— О Господи, — засмеялась Алина, — ты что, «Евгения Онегина» не читала?

— Вот эту книжку? — спросила Лиана, взяв в руки томик. — Такую толстую и без картинок? Боже меня упаси!

Алина улыбнулась и положила книгу на столик.

— А мне Борис вчера цветы подарил, когда прилетел ночью из Канн, — сказала она, порозовев. — Года два не дарил. Представляешь?

Свет из окон одинаково отражался в ее лице и в фарфоровой чашке, которую она держала в руке.

— Я его так люблю, что мне иногда кажется, что меня вообще нет, — продолжала Алина. — Как будто я вся в нем растворилась.

— Это просто ты со свекровью не живешь вместе, — сказала Лиана. — Когда со свекровью живешь, любить мужа невозможно.

— А что тебе свекровь плохого сделала?

— Учила меня жить все время. А ты меня знаешь — я человек интеллигентный: один раз схавала, второй раз схавала, но третий раз — уже не схаваю.

Вдруг Лиана замолчала и уставилась в окно напряженно и настороженно, как кошка, услышавшая незнакомый шум. За окном Вадик рылся в багажнике машины, доставая оттуда пакеты. Новая молодая кухарка (Оксану Алина выгнала из солидарности с подругой) шла по двору в сторону дома прислуги.

— Этой девочке надо памперс надеть! — раздраженно сказала Лиана. — Седьмой раз мимо моего мужа в туалет ходит.

— Скажи, а как ты узнаешь, что тебе муж изменяет? — спросила Алина, улыбнувшись.

— Духов вызываю, они мне рассказывают, — серьезно ответила Лиана.

— Не ври! — засмеялась Алина.

— Серьезно! — сказала Лиана. — Мы в молодости все время духов вызывали, когда отца дома не было. Отец же у нас партийный был, в школе историю преподавал.

«Бессовестные! — говорил. — Комсомолки! Как вам не стыдно такими вещами заниматься!»

— А как вы их вызывали?

— Рисовали по кругу буквы на бумаге, посредине ставили блюдце со стрелочкой нарисованной. Ну, потом вызываешь духа. Когда он приходит, блюдце начинает само крутиться на бумажке. Когда оно останавливается, записываешь, на какой букве стрелочка остановилась. И так из букв составляются ответы духа.

— Не может быть! — сказала Алина. — А кого вызывали?

— Всех, кого хочешь! Екатерину Вторую вызывали. Даже ничего спросить не успели, она сразу сказала, что про коня — все неправда. Один раз Чапаева вызвали, но с ним ничего не получилось — он букв не знал.

— А давай вызовем духов! — загорелась Алина. — Спросим про Борю.

— Да что там про него спрашивать, — соврала Лиана. — С тех пор как ты в Абхазию сбежала, он уже который год как шелковый ходит. Каждый день тебе бриллианты дарит, что тебе еще от мужа надо?

— Я знаю, ты мне послан Богом, до гроба ты хранитель мой, — мечтательно продекламировала Алина.

Лиана скептически посмотрела на Алину и очень серьезно спросила:

— Скажи, а ты можешь при нем пукнуть?

— Ты что, с ума сошла? — смутилась Алина. — Конечно, нет!

— Значит, это не любовь, — сказала Лиана.

Вдруг она бросила тряпку, вскочила и побежала на кухню.

— Ты куда? — крикнула ей Алина.

— Приговор узнать! — прокричала Лиана.

Из кухни стал громче галдеть телевизор, и послышался Лианин радостный крик:

— Оправдали! Я же сказала, что его оправдают, и его оправдали!

Алина вошла за Лианой на кухню — посмотреть, кого там оправдали. Лиана снова сделала телевизор тише и прикрикнула на бессловесную филиппинскую горничную, намывавшую холодильник:

— Что ты там вошкаешься с утра?

Горничная улыбнулась, закивав головой.

На столе валялся забытый одной из кухарок журнал «Сплетни дня».

— Журнал кто-то бросил, — рассеянно сказала Алина, поднимая его со стола. И вдруг увидела, что лицо ее лучшей подруги вздрогнуло.

— Что случилось? — испуганно спросила Алина.

— Ничего, Алинка, — сказала Лиана таким голосом, что было понятно, что она врет.

— Нет, я же вижу. Что происходит?

— Ничего, Алин. Вернее, мне что-то нехорошо. Дай мне водички, а?

— Сейчас дам, — сказала Алина и уже было отошла от стола, но в последний момент задела журнал взлетевшим рукавом халата. Он упал на пол и раскрылся на развороте.

Лианин план отослать Алину за водой не сработал — Алина успела нагнуться и сверху увидела на весь разворот фотографию мужа и незнакомой смуглой девушки. Девушка поднималась по трапу на их яхту, держа в руках что-то странное, похожее на клубень фенхеля, а Борис протягивал ей руку и тянулся к ней, как будто собираясь ее поцеловать. Они явно не знали, что их фотографируют. Над фотографией было написано: «Бирюков и его пассия проводят выходные в Каннах».

Что-то большое и душное накрыло Алину, как тьма, пришедшая со Средиземного моря. Она прислонилась к стене и тихонько сползла по ней на пол.

— Лиана, я дышать не могу, — сказала она. — Задыхаюсь, слышишь, сделай что-нибудь!

Ночью, когда Борис пришел домой и пил кофе в своем кабинете, уставившись в ноутбук, Алина вошла к нему с лицом, белым, как бескорая ветка на Адлерском пляже после зимы.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.

— Не сейчас, у меня куча дел, — ответил Борис, не поднимая глаз.

— А когда?

— Давай завтра.

— Ты всегда говоришь «давай завтра», и это завтра никогда не наступает, — сказала Алина. «Господи, сейчас она опять заплачет», — подумал Борис.

— Ну что? — спросил он устало и раздраженно.

— У тебя есть другая женщина? — спросила Алина.

«Какой у нее голос писклявый, — подумал Борис. — А у Норы глубокий. Могла бы певицей стать».

Звук голоса Алины показался Борису знакомым чуть не с рождения, как жужжание комара, и таким же назойливым и неприятным. Он поднял глаза и внимательно посмотрел на жену — на ее потухшую кожу, измятую шею, и с изумлением подумал, что надо же, а ведь он когда-то бывал парализован желанием войти в эту женщину, влиться в нее и остаться в ней навсегда — вырасти в ней большим животом, изменить ее изнутри единственным способом, которым мужчина способен менять навсегда женщину.

— С чего ты взяла, что у меня кто-то есть? — спросил Борис.

— Об этом все говорят. И даже пишут в газетах, — Алина протянула Борису «Сплетни дня».

«Мышцы на руках провисли, — подумал Борис. — Как я раньше не обращал внимания?»

— У меня нет времени читать ерунду, — сказал он вслух.

— Борис, ты мне делаешь очень больно. Разве я заслужила?

«Волосы на солому похожи. У Норки — блестят».

— Чего тебе не хватает, Алина?

— Мне не хватает тебя. Любви. Уважения. Мне не хватает нормальной человеческой жизни. Мне нужна семья. Мне не нужны твои бриллианты, твои машины.

«Машина у Норки уже обтрепалась. Скажу Сереге, чтоб новую купил».

— Борис, ты меня слышишь?

— Что?

— Ты меня не слушаешь. Ты опять меня не слушаешь! — сказала Алина уже навзрыд, уронила на пол журнал и выбежала из кабинета.

Крылатый дракон, пролетая над домом Алины, задел и ее своим смертоносным дыханием. С тех пор она ходила по дому так, как будто в нем долго и тягостно, от неизлечимой болезни умирает кто-то из родственников — ходила тихонько и скорбно, еле ступая. Говорила теперь только шепотом. Алина носила в себе кипящую боль, как в переполненной супнице, и старалась нести ее так, чтобы случайно не расплескать и никого не ошпарить — даже Бориса.