"Архив Троцкого (Том 3, часть 2)" - читать интересную книгу автора (Фельштинский Юрий)

Л. Троцкий. Кризис право-центристского блока и перспективы. [Конец октября]

Кампания против правых открывает некоторую новую главу. Кампания отличается чрезвычайным шумом и треском — при отсутствии политической конкретности. Кампания есть прежде всего литературное прикрытие закулисной организационной работы сталинцев, ее оправдание перед партией. Политическая кампания и не может быть конкретной, иначе пришлось бы перечислять общие грехи правой и центра. Но в то же время кампания знаменует кризис — еще не распад, но уже серьезный кризис — правящего блока. Предшествующее сползание подготовило переход количества в некоторое новое качество. Открытое социальное перерождение значительных групп и слоев партии выпирает из всех щелей. Центризм пугается наиболее «зрелых» плодов своих рук, особенно под кнутом пролетарской оппозиции. Но центризм связан по рукам и по ногам — вчерашним днем, своей национал-социалистической установкой, своим политическим крохоборчеством, своей теоретической нищетой. Атакуя правых, он больше всего боится, как бы не поранить самого себя. Отсюда глубоко двойственный характер всей кампании: если практически она может означать очищение партии от наиболее откровенных элементов устряловщины и задержку или замедление сползания или перерождения, то одновременно она означает дальнейшую дезорганизацию партийной мысли, дальнейшее измочаливание марксистского метода, и тем самым подготовку новых, еще более смутных и опасных этапов в развитии партии.

Сталин и Молотов пытаются изобразить дело так, что их линия состоит в одинаково непримиримой борьбе как с левыми «пораженцами», так и с правыми ликвидаторами.

Совершенным вздором является центральная в нынешней кампании мысль, будто марксистская политика вообще состоит в борьбе направо и налево, притом в одинаково непримиримой борьбе. Направо от марксистской политики стоит могущественный мир империализма, с его все еще гигантской соглашательской агентурой. Вот враг. Налево от марксистской линии могут быть только ошибочные тенденции в самом пролетариате, детские болезни в партии и пр. Крайним выражением этой ложной «левизны» является анархизм. Но сила и влияние этого последнего тем меньше, тем ничтожнее, чем смелее, решительнее и последовательнее революционная партия борется с оппортунизмом. В этом и состоит, в частности, историческая заслуга большевизма. Борьба налево в его истории имела всегда только эпизодический и подчиненный характер. Сталинская формула «одинаково непримиримой» борьбы направо и налево есть не большевистская формула, а традиционная формула мелкобуржуазного радикализма. Вся его история приходит к борьбе с «реакцией», с одной стороны, пролетарской революцией, с другой. Эта традиция перешла целиком к современной социал-демократии во всех ее оттенках. Формула борьбы направо и налево, как руководящая формула, характеризует, вообще говоря, всякую партию, лавирующую между основными классами современного общества. В наших условиях эта формула является политическим паспортом центризма. Иначе совершенно неразрешимым был бы вопрос: как могло случиться, что фракция Сталина—Молотова пребывала в неразрывном блоке с буржуазно-реставраторской фракцией правых? Более того, остается на деле с нею в блоке и сейчас? Между тем, ответ совершенно прост: правящий блок был не противоестественным союзом большевизма с буржуазным реставраторством, а союзом сползающего правого центризма с устряловщиной. В таком союзе нет ничего противоестественного. Блоки центристов разной окраски с открытыми соглашателями и даже прямыми изменниками, при бешеной борьбе с левыми, заполняют всю историю рабочего движения. Вот почему, когда Сталин и Молотов дают ныне «свирепую» характеристику правому крылу, списывая ее по частицам с оппозиционной платформы, они тем самым дают характеристику самим себе, своей линии, своей группировке. Они занимаются убийственной «самокритикой», не подозревая того.

Но, может быть, положение радикально изменилось теперь, после объявления так называемой беспощадной борьбы против правого уклона? Пока было бы по меньшей мере легкомысленно делать такие заключения. Ленинское крыло — за Уралом и Каспием, правое — на правящих постах. Это решает. Ясно одно: период безмятежности для блока центристов с правыми остался позади; февральский сдвиг центризма имеет свои внутренние зигзаги: от февраля до июля, от июля до ноября и дальше. Слишком скоропалительно судили те товарищи, которые считали, что июльский пленум завершил борьбу центристов с правыми и что самое противоречие между ними уже потеряло политическое значение. Нет, это неправильно. Еще более неправильным было бы, однако, считать разрыв между центристами и правыми бесповоротным. Совершенным же легкомыслием было считать исключенным поворот самого центризма на правый путь.

Из этой общей характеристики кампании, как насквозь двойственной, вытекают и задачи большевиков-ленинцев. С одной стороны — поддерживать каждый действительный, хотя бы и робкий и половинчатый шаг руководимых центризмом партийцев влево, с другой — противопоставлять этих партийцев центристскому руководству, разоблачая его беспринципность и несостоятельность. Обе эти задачи разрешаются по существу одними и теми же методами. Поддержка каждого шага влево в том ведь и выражается, что большевики-ленинцы ясно и отчетливо формулируют в каждом конкретном случае действительную цель борьбы, пропагандируют подлинно большевистские методы и разоблачают фальшивую половинчатость центристского руководства. Другой поддержки быть не может. Но зато эта является самой действительной.

Ясность общих задач не снимает, однако, с нас обязанности ближе и конкретнее присмотреться к новому этапу в свете общего развития партии и революции.

Надо сказать ясно и точно: послеленинское пятилетие было пятилетием общественно-политической реакции. Послеленинское руководство стало невольным, но тем более действительным выражением этой реакции и ее орудием. Периоды реакций в отличие от контрреволюции происходят при господстве одних и тех же классов. Помещичье самодержавие знало периоды «либеральных» реформ и крепостнических контрреформ. Господство буржуазии, начиная с эпохи великих революций, знало смену периодов бурного движения вперед периодами попятного движения. Этим определялась, в частности, смена различных партий у власти в разные периоды господства одного и того же капиталистического класса.

Не только теоретическое размышление, но и живой опыт истекших одиннадцати лет свидетельствуют, что и режим пролетариата может проходить не только через периоды движения вперед, но и через периоды общественно-политической реакции. Конечно, не реакции «вообще», а реакции на основах победоносной пролетарской революции, противостоящей капиталистическому миру. Смена этих периодов определяется ходом классовой борьбы. Периоды реакций не изменяют основ классового господства, т. е. не означают перехода власти из рук одного класса в руки другого (это была бы уже контрреволюция), но означают изменение в соотношении классовых сил и перегруппировку элементов внутри самих классов. Период реакции после периода могущественного революционного продвижения вперед вызван был у нас в основном тем, что разбитые, оттесненные или запуганные старые имущие классы благодаря объективной обстановке и ошибкам революционного руководства успели значительно собраться с силенками и постепенно перейти в наступление, главным образом, через бюрократический аппарат. С другой стороны, победоносный класс, пролетариат, не поддержанный своевременно извне и атакуемый все новыми и новыми препятствиями и трудностями, растрачивал силу первоначального натиска и дифференцировался, выделяя из себя сверху — все более самодовлеющую бюрократию, снизу — элементы усталости и прямой безнадежности. Ослаблению активности пролетариата соответствует повышение активности буржуазных классов, т. е. прежде всего тех слоев мелкой буржуазии, которые тянутся вверх по старым эксплуататорским путям.

Незачем доказывать, что все эти процессы внутренней реакции могли развертываться и приобретать силу только в условиях тягчайших поражений мирового пролетариата и упрочения позиций империалистической буржуазии. В свою очередь, поражения международной революции за последние 5—6 лет определялись в решающей степени центристской линией руководства Коминтерна, особенно гибельной в обстановке великих революционных кризисов.

Можно возразить: мыслимо ли назвать реакцией период экономического роста страны, социалистического строительства и пр. Однако это возражение бьет мимо цели. Подъем есть процесс противоречивый. Первая стадия подъема, после годов разрухи и голодухи, стадия восстановительного процесса, как раз и создала условия общественно-политической реакции. Изголодавшийся рабочий класс склонен был верить, что и теперь все пойдет безостановочно вперед. Сверху его в этом убеждали. Между тем, подъем разворачивал свои противоречия, углубившиеся слепой и ложной политикой руководства и приведшие к умалению удельного веса пролетариата и к снижению его политического самочувствия. Разумеется, тем обстоятельством, что промышленный подъем снова собрал пролетариат на фабриках и заводах, обновил и пополнил его кадры, созданы социальные предпосылки для нового революционного подъема пролетариата. Но это относится уже к следующей стадии. Есть симптомы, позволяющие думать, что это политическое оживление уже началось и является одним из факторов, подстегивающих центристов в сторону «самокритики», борьбы против правых и пр. Незачем говорить, что в том же направлении действует стальная заноза оппозиции, которой никаким хирургам не удастся выдернуть из тела партии. Оба эти обстоятельства: и оживление в рабочих массах, и «неожиданная» для верхов живучесть оппозиции — открывают собою, если не обманывают признаки, начало нового периода, с которым не случайно совпадает борьба центристов против правых. Прошлый же период, развивавшийся на основе восстановительного процесса, со всеми его иллюзиями, характеризовался упадком активности пролетариата, оживлением буржуазных слоев, удушением рабочей демократии и последовательным разгромом левого крыла. Другими словами, это был период общественно-политической реакции.

Идеологически период реакции окрашен борьбой с «троцкизмом». Под этим именем в официальной печати фигурируют совершенно разнородные и часто несовместимые идеи, осколки прошлого, большевистские задачи настоящего, поддельные цитаты и пр., и пр. Но в общем троцкизмом называлось то, от чего сползающее официальное руководство вынуждено было в каждый данный момент отталкиваться. Общественно-политическая реакция — при всем эмпиризме руководства — немыслима без пересмотра и отвержения наиболее ярких и непримиримых идей и лозунгов марксизма. Международный характер социалистической революции и классовый характер партии — вот две идеи, которые в полнокровном своем виде невыносимы для плывущих по течению политиков периода реакции. Борьба против этих основных идей, сперва обходная и трусливая, затем все более наглая, велась под именем борьбы с троцкизмом. Результатом этой борьбы явились две жалкие и презренные руководящие идейки, которые навсегда останутся бубновым тузом на периоде противооктябрьской реакции: идейка социализма в отдельной стране, т. е. национал-социализм[515] и идейка двухсоставных рабоче-крестьянских партий, т. е. Черновщина[516]. Первая из этих идей, прикрывавшая, в частности, наш хозяйственный хвостизм, довела октябрьскую революцию до величайших опасностей. Вторая из этих идей, вдохновлявшая теорию и практику гоминьдана, зарезала китайскую революцию. Обе «идеи» автором своим имеют Сталина. Это его единственный теоретический «актив».

Между периодом реакции и контрреволюцией существует, как сказано, то различие, что реакция развивается при господстве того же класса, контрреволюция же означает смену классового господства. Но совершенно очевидно, что если реакция не тождественна с контрреволюцией, то она подготовляет для нее политические условия и может оказаться вступлением к ней. Руководствуясь этими широкими историческими масштабами, т. е. отметая все второстепенное, можно сказать, что расчленение правящего блока на центристов и правых вышло наружу, когда методы общественно-политической реакции стали прямехонько упирать в методы термидора.

Незачем пояснять, что происходящая сейчас борьба центристов против правых не только не опровергает нашего прогноза о термидорианской опасности, но наоборот, целиком и полностью, официальнейшим, так сказать, образом, подтверждает его. Оппозиция никогда не считала, что сползание к термидору будет непрерывным, прямолинейным и сплошным для всей партии. Мы десятки и сотни раз предсказывали, что это сползание будет мобилизовать враждебные классы; что тяжелые социальные хвосты будут бить по аппаратной голове; что это будет вызывать расчленение не только в широких партийных массах, но и в самом аппарате; наконец, что это расчленение будет создавать новые, более благоприятные условия для работы большевиков-ленинцев, направленной не только против открытого соглашательства, но и против центризма.

Таким образом, нынешняя кампания является подтверждением честного прогноза оппозиции, теснейшим образом связанного с ее общим прогнозом относительно термидорианской опасности.

Как и все процессы в нашей партии, борьбу центристов с правыми приходится рассматривать не только в широком разрезе идейно-классовых тенденций, но и в узком разрезе самодовлеющего аппаратного режима. Не тайна ведь, что шумно-бессодержательная «идейная» борьба против правых является аккомпанементом к аппаратным, пока еще подготовительным, махинациям против Бухарина, Рыкова и Томского. А этот вопрос не лишен значения, если принять во внимание место названной тройки в нынешней партийно-советской системе. Рыков и Томский всегда испытывали к оппортунизму «влеченье, род недуга»[517]. В октябрьский период это только сказалось открыто и ярко. Но при здоровой жизни партии и правильном партийном руководстве их оппортунистические склонности так бы при них и оставались. То же самое приходится сказать и о Бухарине, с его переходом от ультралевых коленец к ультраправым. Если рассматривать вопрос в плоскости персональной (как это Ленин сделал, например, в своем завещании), то придется сказать, что разрыв Сталина с названной тройкой был предрешен задолго до того, как самая тройка сплотилась на правой платформе. Этот разрыв, вытекавший из тенденции бюрократического режима к единоличию, был оппозицией совершенно точно предсказан больше двух лет тому назад, в сентябре 1926 года, когда о борьбе центризма с правой не было еще и речи. В документе оппозиции о «единстве партии» говорится:

«Целью всех этих дискуссий и организационных выводов является полный разгром того ядра, которое до недавнего времени называлось старой ленинской гвардией, и замена его единоличным руководством Сталина, опирающегося на группу товарищей, которые всегда с ним согласны. Только тупица или безнадежный бюрократ может серьезно думать, будто сталинская борьба за единство партии способна действительно обеспечить единство, хотя бы ценой разгрома старой руководящей группы и всей вообще нынешней оппозиции. Чем ближе Сталин будет казаться к цели, тем на самом деле он будет дальше от нее. Единоличие в управлении партией, которое Сталин и его более узкая группа называют «единством партии», требует не только разгрома, устранения и отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстранения от руководства более авторитетных и влиятельных представителей ныне правящей фракции. Совершенно ясно, что ни Томский, ни Бухарин, ни Рыков — по своему прошлому, по авторитету своему и пр.— не могут и не способны играть при Сталине ту роль, какую играют при нем Угланов, Каганович, Петровский и пр. Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое превращение в оппозицию остатков старой группы в ЦК. На очередь встала бы новая дискуссия, в которой Каганович обличал бы Рыкова, Угланов—Томского, а Слепковы, Стэны и Ко развенчивали бы Бухарина. Только безнадежный тупица может не видеть серьезности этой перспективы. А тем временем более откровенно оппортунистические элементы партии открыли бы борьбу против Сталина как слишком зараженного «левыми» предрассудками и мешающего более быстрому и откровенному сползанию.»[518]

В этом предсказании, при проверке через два с лишним года, неправильной оказалась только ссылка на Угланова и Слепкова. Но, во-первых, это деталь. А во-вторых, дайте срок, они свою «ошибку» еще поправят.

Теперь послушаем, как мудрец Томский вынужден ныне признаваться, что ничего не понимает, ничего не предвидел и попался впросак. Вот что пишет об этом хорошо осведомленный товарищ:

«Томский в разговоре среди «своих» жаловался: мы думали, что, покончив с Троцким, сможем спокойно работать, а оказывается(!!), что к нам тоже хотят применить такие же методы борьбы».

Бухарин высказывается в таком же роде, но еще более жалостно. Вот один из его отзывов, абсолютно достоверный:

«Кто он такой?— речь идет о мастере.— Совершенно беспринципный интриган. Он озабочен только сохранением власти и этому подчиняет все. Он круто меняет свои теории в зависимости от того, кого ему нужно в данный момент зарезать...» [519]

И пр[очее].

Злополучные «вожди», ничего не понявшие и не предвидевшие, естественно склонны видеть основную причину своих злоключений в коварстве противника, этим они только придают его личности гигантские размеры, которыми она ни в малейшей степени не обладает. Суть в том, что сползание с классовой линии неминуемо ведет к могуществу бюрократической машины, которая ищет для себя «адекватного» выразителя. Для побед бюрократического центризма обстановка создавалась перегруппировкой в классах и между классами. От аппаратных мастеров, выступивших под старыми знаменами, требовалось прежде всего, чтоб они не понимали того, что происходит, и плыли по течению. Для этого нужны были люди типа эмпириков, которые для каждого момента создают свое «правило». Сталины, Молотовы, Углановы и пр. по совершеннейшему отсутствию теоретического кругозора меньше всего оказались застрахованы от воздействия подпочвенных социальных процессов. Если индивидуально рассмотреть политические биографии тех элементов, которые в предоктябрьский, октябрьский и послеоктябрьский период стояли на втором, третьем и десятом плане, а теперь выдвинулись на первый, то нетрудно доказать, что по всем основным вопросам, поскольку они оказывались предоставленными самим себе, они в большинстве своем, включая и Сталина, тяготели к оппортунизму. Не надо отождествлять историческую линию партии с политической линией той части ее кадров, которая поднялась наверх на волне общественно-политической реакции последнего пятилетия. Историческая линия партии осуществлялась в жестокой борьбе внутренних тенденций, в постоянном преодолении внутренних противоречий. В этой борьбе руководящие ныне элементы никогда не играли ведущей роли, а чаще всего отстаивали и выражали вчерашний день партии. Именно поэтому в решающий октябрьский период они оказались растерянными и не играли никакой самостоятельной роли. Мало того: по крайней мере половина нынешних руководителей, именуемых «старой гвардией», была в октябре по ту сторону баррикады; большая половина их занимала перед тем в империалистской войне патриотическую или жиденькую пацифистскую позицию. Думать, что эти элементы могли представить самостоятельную силу сопротивления реакционным тенденциям мирового масштаба, совершенно неосновательно, как показала вся история последнего периода. Недаром же среди них так легко ассимилируются Мартыновы, Ларины[520], Рафесы, Лядовы, Петровские, Керженцевы[521], Гусевы, Кржижановские и пр., и пр., и пр. Именно этот слой, по признанию Устрялова, является наиболее пригодным для того, чтобы постепенно довести потрясенную страну до вожделенного порядка. Обращаясь к отдаленному опыту смутного времени (конец 16 — начало 17-го столетия), Устрялов ссылается на Ключевского[522], который говорит, что «московское государство выходило из страшной смуты без героев: его выводили из беды добрые, но посредственные люди» (Ключевский, изд. 1923 г., т. III, с. 75). Насчет «доброты» нынешних кандидатов в спасители от смуты («перманентная революция») можно усомниться. Но в остальном устряловская ссылка на Ключевского не лишена меткости и бьет далеко. В конце концов «мастер» при всех своих комбинаторских качествах и незаурядном вероломстве является лишь наиболее выдающимся личным воплощением безличного аппарата. Его победы — это победы общественно-политической реакции. Он помогал им двояко: слепотой по отношению к глубоким историческим процессам и неутомимым закулисным комбинаторством, направление которого подсказывалось ему перегруппировкой классовых сил против пролетариата.

Безнадежная борьба бюрократического центризма за «монолитность» аппарата, т. е. по существу за единоличие, ведет, под напором классовых сил, к новым и новым трещинам. Так как все это совершается не в безвоздушных сферах, то классы цепляются за трещины в аппарате, раздвигают их и наполняют бюрократические группировки социальным содержанием. Борьба сталинской группы в Политбюро против тройки и борьба центристов против правых — стала преломлением натиска классов и может перерасти (на известном этапе должна перерасти) в открытую классовую борьбу. В этом «перерастании» центризму, во всяком случае, несдобровать.

Вопрос о социальной базе группировок ВКП совершенно законно волнует сейчас умы всех товарищей, которые размышляют и учатся, т. е. прежде всего большевиков-ленинцев. К этому вопросу нужно, однако, подходить не механически и схематически, с предвзятым намерением точно отвести каждой фракции определенный формальный участок. Нужно помнить, что мы имеем перед собою переходные формы, переломные, незавершенные процессы.

Основным социальным резервуаром идей международного оппортунизма, т. е. классового соглашательства, является мелкая буржуазия как широкий бесформенный класс, вернее, наслоение многочисленных подклассов, оставшихся от докапиталистического производства и вновь порождаемых этим последним и связывающих рядом социальных ступеней пролетариат с капиталистической буржуазией. В период подъема буржуазного общества этот класс был носителем идей буржуазной демократии. Сейчас эта эпоха осталась позади не только для передовых капиталистических стран Запада, но и для Китая, Индии и пр. Полный упадок мелкой буржуазии, утрата ею самостоятельного экономического значения отняли у нее навсегда возможность выделять самостоятельное политическое представительство, которое могло бы руководить революционным движением трудящихся масс. В такую эпоху мелкая буржуазия мечется между самыми крайними полюсами современной идеологии: фашизмом и коммунизмом. Именно ее колебания придают политике империалистской эпохи характер малярийной кривой.

Соглашательство в рабочем движении имеет более устойчивый характер именно потому, что непосредственным носителем своим оно имеет не «самостоятельные» партии мелкой буржуазии, а рабочую бюрократию, которая через рабочую аристократию уходит корнями в рабочий класс. Мелкобуржуазные по своему происхождению и источникам своего питания, идеи соглашательства исторически переключились через посредство рабочей бюрократии от старого носителя к новому, перекрасившись в социалистические тона, и получили новую живучесть на новой классовой основе при разложении и гниении старых демократических партий.

Сама рабочая бюрократия по условиям своего существования ближе стоит к буржуазии, чиновничеству, либеральным профессиям и пр., чем к пролетариату. Но она представляет все же специфический продукт массового рабочего движения, из его рядов рекрутируется. В сыром виде соглашательские тенденции и настроения вырабатываются всей мелкой буржуазией; но их переключение — их трансформация, их приспособление к особенностям и потребностям, прежде всего к слабостям рабочего класса, есть специфическая миссия рабочей бюрократии. Оппортунизм есть ее идеология, которую она, пользуясь могущественным напором буржуазных идей и учреждений, эксплуатируя слабость и незрелость рабочих масс, прививает и навязывает пролетариату. К каким формам оппортунизма — к открытому соглашательству, центризму или комбинации обоих — прибегает рабочая бюрократия, это зависит от политических традиций страны, от состояния классовых отношений в данный момент, от наступательной силы коммунизма и пр.

Как и между партиями буржуазии, борьба, в зависимости от обстоятельств, может принимать самый непримиримый и даже кровавый характер, оставаясь в обоих лагерях борьбой за интересы собственности. Так борьба между открытым соглашательством и центризмом может в известные моменты принимать крайне резкий, даже ожесточенный характер, оставаясь все же борьбою в рамках мелкобуржуазных тенденций, по-разному приспособляемых рабочей бюрократией для сохранения своего руководящего положения в рабочем классе.

До 4 августа 1914 года германская социал-демократия имела по существу центристский характер. Правые были в оппозиции к руководству, как и левое радикальное, не вполне, впрочем, оформленное крыло. Испытание войною привело к тому, что центризм сразу оказался непригоден для руководства партией. Рулем без сопротивления овладели правые. Центризм ожил лишь позже, как оппозиция. Таково положение во Втором[523] и в Амстердамском интернационалах и сейчас. Основной силой международной рабочей бюрократии является ее устойчиво соглашательское крыло; центризм же является только вспомогательной пружиной в ее механике. Исключения в отдельных партиях, как австрийской, имеют по существу мнимый характер и только подтверждают правило. Нужно прибавить, что со времени войны правые вместе с центристами стали гораздо ближе к буржуазному государству, чем самые правые пытались стать до войны (особенно в Германии). Отсюда очистилось место для более радикального, менее скомпрометированного, более «левого» центризма, чем так называемая левая социал-демократия. Политика послевоенного левого центризма и выступает в очень значительных размерах под знаменем коммунизма (в Германии, Чехословакии, Англии и пр.). Большие исторические испытания неизбежно обнаружат это и могут обнаружить катастрофически.

Как же обстоит дело в условиях рабочего государства, которое немыслимо, разумеется, без рабочей бюрократии, притом более многочисленной, более разветвленной, неизмеримо более могущественной, чем рабочая бюрократия капиталистических стран? Как обстоит дело с линией руководства ВКП, которое за последние годы сдвинулось с класса на аппарат, т. е. на бюрократию?

Легче и проще всего проверить политику ЦК ВКП на международной арене, ибо там особенности положения правящей партии в стране пролетарской диктатуры отпадают, новизна обстановки не маскирует классовых тенденций и о политической линии можно судить на основании прочно установленных марксистских критериев. В Китае политика ЦК была не центристской, а меньшевистской, скорее право-меньшевистской, т. е. ближе к меньшевизму 1917г., чем 1905 г. (прямое подчинение руководству буржуазии плюс прямое торможение революционного наступления масс). В Англии политика ЦК в решающий период борьбы имела право-центристский характер (поддержка оппортунистов и предателей плюс половинчатая критика их у себя дома). В Германии, Чехословакии, Франции и пр. политика имела скорее левоцентристский характер, воспроизводя в новых условиях политику довоенной социал-демократии. В Польше в период переворота Пилсудского линия руководства проходила где-то между английским и китайским образцами, т. е. между правым центризмом и прямым меньшевизмом. В общем можно сказать, что центризм руководства ВКП тем решительнее сдвигался на меньшевистские рельсы, чем революционнее была обстановка, чем большей политической дальнозоркости и смелости она требовала. Левизной же центризму удавалось щеголять только в условиях политической обыденщины. Этим дается высшая и безапелляционная международная проверка всей линии послеленинского руководства.

Сейчас, однако, накопилось более чем достаточно внутреннего опыта, чтоб на основе его распознать и разоблачить центризм, даже не прибегая к международному критерию.

Чудовищно разросшаяся у нас рабочая бюрократия выработала за последние годы совершенно новый теоретический подход ко всем основным вопросам и прежде всего к собственной своей самооценке. Смысл этого подхода состоит в том, что, так как у нас диктатура пролетариата, то пролетарский характер всех социальных процессов тем самым застрахован уже заранее и навсегда. Раз у нас рабочее государство, учил беспримерный Молотов, то как же его еще приближать к рабочим? Раз у нас диктатура пролетариата, то у нас и кулак пролетарский, имманентно врастающий в социализм. Раз у нас социалистическая революция, то каким образом нам может угрожать опасность термидора, т. е. буржуазной реставрации? Раз у нас советская власть, то непрерывный рост социализма обеспечен, независимо от того, улучшается или ухудшается положение рабочих в данный период. Наконец, раз у нас ленинская партия, то каким образом может ошибиться «ленинский» ЦК, и не осуждена ли заранее всякая критика его на роль правого или левого «уклона», в зависимости от того, критикуется ли секретариат справа или слева? Материалистическая диалектика в оценке движущих сил пролетарской диктатуры подменена по всем статьям имманентным идеализмом, который стал специфической философией партийно-советской бюрократии в ее борьбе за устойчивость и несменяемость собственных позиций, за полноту власти, за независимость от контроля рабочих масс. Фетишизм самодовлеющего аппарата и его кадров, которые можно снять не решением партии, а «только гражданской войной» (Сталин) — таков стержень имманентной философии, освящающей практику узурпаторства и пролагающей пути подлинному бонапартизму.

Радикальное изменение основных социальных оценок свидетельствует о новой социальной роли рабочей и вообще советской бюрократии по отношению к пролетариату, как и к другим классам. Независимость от пролетариата идет параллельно с возрастающей зависимостью от буржуазии. Фетишизация рабочего государства, как оно есть, есть маскировка этой зависимости. Здесь все закономерно. С железной последовательностью вытекает отсюда органическое тяготение нашей бюрократии к мелкобуржуазным верхам и вождям, к «солидным» профбюрократам и пр[очему] во всем мире (Китай, Англия, Польша, курс Томского, Кагановича и др[угих] на Амстердам и т.д. и т.п.). Этого органически создающегося международного сродства рабочей бюрократии не отменяют и не устраняют самые ультралевые зигзаги центризма.

Разумеется, на Западе рабочая бюрократия развертывает свою деятельность на основах капиталистической собственности. У нас рабочая бюрократия выросла на основах диктатуры пролетариата. Но из этого коренного противоречия социальных основ, как свидетельствуют и теория и опыт, вовсе не вытекает имманентная, т. е. внутренне обеспеченная противоположность рабочей бюрократии у нас и в капиталистических странах. Новая социальная база, сама по себе взятая, тем более незрелая и не обладающая какой-либо абсолютной устойчивостью, ни в каком случае не страхует нового характера надстройки, перерождение которой может, наоборот, стать важным фактором перерождения самой базы. В этих коренных вопросах бухаринская схоластика (да-да, нет-нет, что сверх, то от лукавого), является только прикрытием процессов социального перерождения. И якобинцы считали себя имманентной противоположностью монархии и монархического цезаризма. Однако же Наполеон вербовал впоследствии своих лучших министров, префектов и сыщиков из среды старых якобинцев, к которым он, впрочем, и сам в молодости примыкал.

Социально-историческое происхождение нашей бюрократии, не страхуя ее, как сказано, от перерождения, придает, однако, путям и формам этого процесса чрезвычайное своеобразие, обеспечивая на данной стадии явный и бесспорный перевес центристских элементов над правыми и придавая самому центризму совсем особый чрезвычайно сложный характер, отражающий разные этапы сползания, разные настроения и разные приемы мысли. Оттого речи и статьи руководящих центристов напоминают сплошь да рядом написанную сразу на трех языках рукопись буквами русского, латинского и арабского алфавитов. Этим, надо думать, объясняется ужасающая, не только теоретическая, но и литературная безграмотность большинства центристских писаний. Достаточно почитать нынешнюю «Правду». Получив благодать от секретариата, апостолы центризма начинают сразу говорить на неведомых языках. Это, конечно, свидетельствует о силе благодати. Но понять их почти невозможно.

Могут возразить: если руководящее течение ВКП есть центризм, то как объяснить нынешний резкий поворот его против левой социал-демократии, которая ведь тоже есть не что иное, как центризм? Это довод несерьезный. Ведь и наши правые, которые, по признанию самих центристов, идут по пути восстановления капитализма, тоже объявляют себя непримиримыми врагами социал-демократии. Оппортунизм, если этого требуют обстоятельства, всегда готов поправлять свою репутацию крикливым радикализмом для чужих стран. Разумеется, этот экспортный радикализм носит в значительной мере словесный характер.

Но отнюдь не словесный только характер носит враждебность наших центристов и правых к европейской социал-демократии. Нельзя забывать всей международной обстановки и прежде всего величайшего объективного противоречия между капиталистическими странами и рабочим государством. Международная социал-демократия поддерживает существующий капиталистический режим. Наш внутренний оппортунизм, выросший на основах диктатуры пролетариата, только эволюционирует в сторону капиталистических отношений. Несмотря на элементы двоевластия в стране и тенденции термидорианства в ВКП, антагонизм между Советским Союзом и буржуазным миром остается капитальнейшим фактом, который отрицать или игнорировать могут только «левые» сектанты, анархисты и анархиствующие. Международная социал-демократия всей своей политикой обречена поддерживать замыслы своей буржуазии против СССР. Это одно создает основу реальной, а не только словесной враждебности, несмотря на сближение политических линий.

Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является партийный чиновник. Чиновничество же не есть класс. Оно служит классам. Какую же классовую линию представляет центризм? Поднимающиеся собственники находят свое, хоть и трусливое пока, выражение в правой фракции. Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остается на долю центризма? Методом вычитания получается... середняк. И действительно центризм вылупился у нас из большевизма, держась за идею середняка. Ленинский лозунг союза правящего пролетариата с середняцким крестьянством подменен был фетишем середняка, как высшим критерием пролетарской политики. Центристы и сейчас не могут оставить в покое И.Н.Смирнова, который осенью 1927 г. развил ту целиком правильную мысль, что союз пролетариата с середнячеством предполагает готовность партии пойти, в случае нужды, и на временную размолвку с середняком, чтобы отстоять правильную пролетарскую политику и таким образом подготовить условия более прочного и более длительного союза с середняком в дальнейшем. Ибо такой союз возможен не на основе какой-то классовой равнодействующей, а только на основе пролетарской линии. Частные уступки середнячеству могут иметь лишь подсобный характер. Попытка поиска классовой равнодействующей приводит только к тому, что эта равнодействующая все больше отклоняется к кулачеству, к буржуазии вообще. Середнячество не может иметь ни самостоятельной линии, ни самостоятельной партии. «Самостоятельная» крестьянская партия есть всегда на самом деле кулацко-буржуазная партия. Наш центризм, теоретически скудный, с короткой памятью, этого совсем не понял. Оттого свою межеумочную сущность он обобщил в реакционно-карикатурной идее «двухсоставной рабоче-крестьянской партии» (Сталин). На деле двухсоставная партия означает Гоминьдан, т. е. политическое закабаление рабочих и крестьян буржуазией. Сталинская идея рабоче-крестьянской партии есть главная вдохновляющая идея правого крыла. В широких бюрократических кругах, в частности на Украине, было немало разговоров за последнее время о том, что у партии есть еще один резерв: от пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года, т. е. к демократической диктатуре пролетариата и крестьянства. Партия, включающая в свой состав правое крыло, стала, по существу, двухсоставной партией. Отступление же на позиции диктатуры пролетариата и крестьянства может означать только реставрацию капитализма и ничего более.

Поскольку середнячество было выдвинуто как верховный критерий против стратегической пролетарской линии, постольку правые вполне основательно из самостоятельного принципа середняцкой политики сделали кулацкие выводы. Никаких других путей для середняка, поскольку он противопоставляет себя пролетариату, кроме кулацких, нет и быть не может. Центристы в течение нескольких лет прятали от этих выводов свою голову в статистический мусор, специально для них заготовлявшийся Яковлевыми и Ко[524]. Но кулак вылез из-под мусора в хлебозаготовках. Ныне центристы качаются между 107-й статьей и повышением хлебных цен. Наряду с этим они по-прежнему выдвигают голую идею середнячества как основной принцип, который противопоставляет их оппозиции. Этим они только показывают, что у них нет ни социальной опоры, ни самостоятельной классовой политики. Линия центризма есть линия зигзагов бюрократии между пролетариатом и буржуазией при неизбежно возрастающем недовольстве обоих классов. Межеумочная политика центризма медленно, но верно подготовляет его ликвидацию, которая возможна в двух направлениях, т. е. с выходом на пролетарский или на буржуазный путь.

С правым крылом дело обстоит проще и яснее.

Термидорианское течение в стране в широком смысле есть собственническое течение в противовес пролетарскому социализму. Это самое его общее и вместе с тем основное определение. Движущей силой его является мелкая буржуазия, но какая? Ее наиболее эксплуататорская часть, та, которая прет вверх, которая переходит или стремится перейти в среднюю, которая союзника своего видит в крупной буржуазии, в мировом капитале. Центральной фигурой этой термидорианской армии является кулак как «прирожденный» носитель настроений и тенденций бонапартистской контрреволюции.

Внутри правящего аппарата и внутри правящей партии союзником и полусоюзником бонапартистски настроенного собственника является «дозревший» чиновник, желающий жить в мире со всеми классами. У него для этого есть социальные причины: он кровно или духовно породнился с новым собственником, да и сам «оброс»; он не хочет потрясений; он с бешеной ненавистью относится к перспективе «перманентной» революции; для него сверх головы достаточно той революции, которая, слава богу, осталась позади и позволяет ему пожинать плоды. Национал-социализм — это его доктрина. Такой устоявшийся чиновник есть, как сказано, союзник бонапартистского кулака. Но между ними существует и различие, для данного этапа очень серьезное. Кулак весьма не прочь бы тряхнуть всей ненавидимой им системой, через посредство армии или путем вооруженных восстаний. Бюрократ, растущее благополучие которого связано с советской механикой, против открыто-бонапартистского, за «эволюционный», замаскировано термидорианский путь. Из истории мы знаем, что термидор был только ступенью к бонапартистскому перевороту. Но ведь этого тогда не понимали. Активные термидорианцы искренне назвали бы гнусной клеветой всякий намек на то, что они только прокладывают путь военно-буржуазному узурпаторству.

В этом переходном взаимоотношении двух частей термидорианства — причина слабости правого крыла партии. Чтобы принять бой, ему нужно было бы открыто мобилизовать все собственнические элементы и инстинкты страны. В борьбе с оппозицией это делалось сплошь, но там это прикрывалось блоком центристов с правыми и фирмой партии. Могучий собственнический хвост, поощряемый руководством, напирал за последние годы со всех сторон на партию, помогая терроризировать ее рабочее ядро и громить ее левый фланг. Политическая обстановка, однако, круто меняется с момента открытой, хотя бы и половинчатой, борьбы между центристами и правыми. От имени партии говорит ее центристский аппарат. Этого прикрытия в борьбе с центристами правые лишены. Продолжать анонимно опираться на собственников они уже не могут. Теперь нужно открыто и гласно пересесть на нового коня.

В нижних звеньях правой фракции различие между партийцем-аппаратчиком и кулаком не представляет почти никаких затруднений для объединенного действия. Но чем выше, чем ближе к промышленным районам, политическим центрам, тем больше у правых препятствий — и живых, в виде недовольства рабочих, и отмирающих, в виде традиций. Для того, чтоб пересесть открыто на собственнического коня против официальной партии, нынешние правые вожди еще не «созрели». Загнанные аппаратным натиском в тупик, правые аппаратчики подают прошения об отставке или, как Угланов, трогательно просят, чтоб их не «калечили».

«Незрелостью» термидорианского крыла партии, отсутствием политической связи между ним и его собственническими резервами и объясняется легкость нынешней победы центристов над правыми. Вместо военных действий получается аппаратный парад — и только.

Есть и другая причина этой «легкости». Но она коренится уже во взаимоотношениях между центристским аппаратом и пролетарским ядром партии. Против левого крыла партию натаскивали свыше пяти лет, терроризируя ее давлением буржуазных классов. В результате к исходу шестого года борьбы приходится снова призывать к усиленному наступлению на так называемые «осколки». В противоположность этому, против правых пролетарское ядро готово бороться не за страх, а за совесть. И хотя нынешняя кампания имеет насквозь бюрократический характер, при полном подавлении инициативы масс; хотя заранее выставлены «линейные» с красными флажками, указывающими, в каких границах должен развертываться центристский парад; хотя масса не подготовлена, дезориентирована и ошарашена, особенно в провинции — тем не менее пролетарское ядро партии в этой борьбе несомненно поддерживает центристский аппарат, если не активно, то пассивно, и уж во всяком случае не помогает правым.

Таковы основные причины легкости победы центристов над правыми — внутри партии. Но эти же причины объясняют всю ограниченность и поверхностность этой победы. Чтоб лучше это понять, посмотрим ближе, о чем идет спор.

Пролетарский революционер не может быть эмпириком, т. е. руководствоваться только тем, что у него сегодня под носом. Поэтому борьба с правыми имеет для нас значение не только и не столько под углом зрения непосредственных вопросов бюджета, ассигнований на коллективизацию в 1929 г. и пр., вокруг которых как будто она вращается (хотя и здесь дело ограничивается намеками и общими фразами), но прежде всего с точки зрения тех новых идей, которые она вносит в сознание партии.

А. Опасность термидора

Прежде всего мы остановимся на вопросе о том, в чем же суть правой опасности. В качестве руководства в этом, как и в других вопросах, возьмем основой — увы, крайне худосочный — документ всей кампании: речь Сталина на пленуме МК и МКК 19 октября. Перечислив разногласия с правыми — об этом речь ниже — Сталин заключает:

«Несомненно, что победа правого уклона в нашей партии развязала бы силу капитализма, подорвала бы революционные позиции пролетариата и подняла бы шансы на восстановление капитализма в нашей стране».

В этом случае, как и во всех других, когда он поворачивается против правых, Сталин пороха не выдумывает, а пользуется готовым оружием оппозиционного арсенала, обламывая только, по возможности, его марксистское острие. В самом деле, если принять сталинскую характеристику правых всерьез, то они окажутся внутрипартийным узлом термидорианской реакции. Опасность контрреволюции есть не что иное, как опасность «восстановления капитализма в нашей стране». Термидорианская опасность означает замаскированную форму контрреволюции, совершающуюся на первом своем этапе через посредство правого фланга правящей партии: в 18 веке — якобинцев, ныне — большевиков. Поскольку Сталин заявляет, перелагая сказанное оппозицией, что «победа правого уклона... подняла бы шансы на восстановление капитализма», постольку Сталин не говорит ничего иного, кроме того, что правое крыло является выражением термидорианской опасности внутри нашей партии.

Но послушаем, что он, на расстоянии нескольких строк, говорит о левом крыле, об оппозиции. Опасность с ее стороны состоит, видите ли, в том, что она «не видит возможности построения социализма силами нашей страны, впадает в отчаяние и вынуждена утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей партии».

Этот пример центристской конфузии можно бы назвать классическим, если бы конфузил могла иметь своих классиков. В самом деле: если речи о термидорианстве в нашей партии являются болтовней, то чего же стоит сталинское заявление, что победа правого крыла ВКП пролагала бы дорогу восстановлению капитализма? В чем же, если не в этом, может состоять термидорианство в социалистической революции? И до какой же степени нужно запутаться, чтобы обвинять правое крыло партии в содействии реставрации капитализма и тут же называть «болтовней» речи о термидорианстве в партии. Вот где подлинная болтовня, притом специфически центристская. Ибо коренная черта центризма состоит в механическом сочетании противоречий вместо их диалектического преодоления. Центризм всегда объединяет в своей нищенской суме «разумные», «приемлемые» элементы правого и левого крыла, т. е. оппортунизма и марксизма, нейтрализуя их друг другом и тем сводя свое собственное идейное содержание к нулю. Мы знаем от Маркса, что мещанское мышление, даже самое радикальное, всегда состоит из «с одной стороны» и «с другой стороны».

Вся вообще характеристика оппозиции в сталинской речи имеет характер совершенно скандальной беспомощности. В самом деле, опасность левого уклона состоит в том, что он «переоценивает силы наших врагов, силу капитализма, видит только возможность восстановления капитализма, но не видит возможности построения социализма силами нашей страны, впадает в отчаяние и вынужден утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей партии».

Пойми, кто хочет. Оппозиция «впадает в отчаяние», потому, что видит только «возможность восстановления капитализма» (т. е. опасность термидора); но она «утешает себя (?) термидорианством в нашей партии», т.е. все той же опасностью восстановления капитализма. Пойми, кто хочет. Если от чего и можно было бы «впасть в отчаяние», так это от безыдейной центристской мазни. Но оппозиция надеется справиться и с этой коростой — задолго до построения полного социалистического общества в нашей стране.

Б. Примиренчество

Борьба против правых ведется анонимно, и в смысле лиц, и в смысле дел. Кроме Мандельштамов все голосуют единогласно против правых, да и Мандельштамы, вероятно, уже голосуют со всеми. Естественно, если партийцы-низовики спрашивают, где же эти правые. На это Сталин отвечает им:

«Неправы те товарищи, которые при обсуждении проблемы о правом уклоне заостряют вопрос о лицах, представляющих правый уклон... Это неправильная постановка вопроса... Дело тут не в лицах, а в тех условиях, той обстановке, которые порождают правую опасность в партии. Можно отвести лиц, но это еще не значит, что мы тем самым подорвали корни правой опасности в нашей партии.»

Это рассуждение есть законченная философия примиренчества и наиболее яркое и торжественное отречение от основной ленинской традиции в области идейной борьбы и воспитания партии. Отсылка от лиц, представляющих правый уклон, к условиям, порождающим его, есть типично примиренческий довод. В этом была основная и действительная ошибка старого «троцкизма», противопоставлявшая его ленинским методам. Конечно, существуют «объективные условия», порождающие кулаков и подкулачников, меньшевиков и оппортунистов. Но из этого вовсе не вытекает, что наличие в большевистской партии оппортунистов, меньшевиков, подкулачников и кулаков представляет второстепенный вопрос. «Дело тут не в лицах, а в условиях». Замечательное откровение. Старый троцкизм никогда так вульгарно и пошло не формулировал теорию примиренчества. Нынешняя сталинская философия есть карикатура на старый троцкизм, тем более злая, что бессознательная. Ленин неизменно учил партию ненавидеть и презирать декларативные методы борьбы с оппортунизмом «вообще», без ясного и точного поименования его наиболее ответственных представителей и их дел. Ибо декларативная борьба чаще всего служит тому, чтобы разрядить атмосферу, отвести накопившееся недовольство масс против сползания вправо и еще слегка припугнуть правых, чтоб не слишком зарывались и прятали хвост. Такая борьба против правых может в конечном счете оказаться ограждением и прикрытием правых, только более сложными и обходными путями. Центризму правые необходимы — не в Ишиме, Барнауле или Астрахани, а в Москве, как основной резерв, но такие правые, которые не вырываются из-под команды, прирученные, терпеливые правые.

В. Социализм в отдельной стране

Теоретическим увенчанием правой политики является теория социализма в отдельной стране, т. е. национал-социализма. Эту теорию центристы сохраняют целиком, поддерживая ее гнилые устои новыми подпорками. Даже покорнейшие делегаты Шестого конгресса [Коминтерна] жаловались в кулуарах: «Ах, зачем нас заставляют проглотить в программе сей плод». Спорить снова по существу национал-социалистической философии здесь нет надобности. Подождем, как ответят ее творцы на критику программы. Отвечать им все же придется. Замолчать не удастся.

Ограничимся тем, что отметим новую подпорку, которую Сталин пытался воздвигнуть на московском пленуме 19 октября. Выступая поочередно против оппортунистов и марксистов — «с одной стороны» и «с другой стороны» — Сталин доказывает, что мы можем «добиться окончательной победы над капитализмом, если поведем усиленную работу по электрификации страны... Из этого вытекает (??) возможность победы социализма в нашей стране».

В речи имеется, конечно, ссылка на Ленина, фальшивая и на этот раз. Да, Ленин возлагал огромные надежды на электрификацию как на путь к техническому обобществлению хозяйства вообще, сельского в особенности. Без электрификации, говорил он, «ни о каком действительном социалистическом фундаменте нашей экономической жизни не может быть и речи» (том XVIII, ч. 1, с. 260). Но Ленин не отделял вопроса об электрификации от вопроса международной революции и тем более не противопоставлял их. Это можно документально доказать и на сей раз, как во всех вообще случаях, когда злополучные творцы национал-социалистической теории пытаются опереться на Ленина. В своем предисловии к книге покойного Скворцова «Электрификация РСФСР» Ленин говорит: «Особо отметить надо начало шестой главы, где автор... превосходно опровергает ходячий «легонький» скептицизм насчет электрификации...»[525 ]

Что же говорится у Скворцова-Степанова в начале шестой главы, которую Ленин особо выделяет и так горячо рекомендует читателям? Скворцов борется там как раз против представления, будто мы собираемся вершить электрификацию и строить социалистическое общество в национальных границах. Вот что он говорит:

«В ходячих представлениях об осуществимости электрификации обычно упускается из виду еще одна сторона: пролетариат России никогда не думал создавать изолированное социалистическое государство. Самодовлеющее «социалистическое» государство — мелкобуржуазный идеал. (Слушайте, слушайте! — Л. Т.) Известное приближение к нему мыслимо при экономическом и политическом преобладании мелкой буржуазии; в обособлении от внешнего мира она ищет способа для закрепления своих экономических форм, которые новой техникой и новой экономикой превращены в самые неустойчивые формы.»

Яснее выразиться, по-видимому, нельзя. Правда, после смерти Ленина Скворцов-Степанов высказывался иначе и мелкобуржуазностью стал называть не идею изолированного социалистического государства, а отрицание этой идеи. Но ведь и Сталин прошел тот же путь: до конца 1924 года он одну из основ ленинизма видел в признании невозможности построить социализм в отдельной стране, тем более отсталой; а после 1924 года он построение социализма в нашей стране провозгласил основой ленинизма.

«Успешное социалистическое строительство,— говорит Скворцов-Степанов в той же главе,— возможно лишь при использовании громадных ресурсов западно-европейской промышленности... Если бы в одной из первоклассных промышленных стран, в Англии или в Германии, пролетариат захватил политическую власть в свои руки, сочетание мощных промышленных ресурсов этой страны с громадными, непочатыми естественными сокровищами России дало бы возможность быстро двинуть вперед социалистическое строительство в обеих странах.»

Это та самая элементарная марксистская мысль, которая за последние три года на всех соборах объявлялась основной ересью троцкизма. Как же, в таком случае, Скворцов-Степанов оценивал социалистическое строительство в нашей стране до победы пролетариата в передовых странах? Вот что у него говорится на этот счет:

«Конечно, если хозяйственная территория, охватываемая пролетарской диктатурой, достаточно обширна и представляет большое разнообразие и богатство природных условий, ее обособленность не исключает возможности развития производительных сил, являющегося экономической предпосылкой пролетарского социализма. Но продвижение к нему будет до отчаяния медленным, и социализм будет долго оставаться до крайности худосочным социализмом, если только не произойдет срыв его политических предпосылок, в особенности вероятный в такой обстановке» (гл. 6, с. 176 — 179).

Таким образом, Скворцов считал, что без европейской революции строительство социализма будет неизбежно иметь «до отчаяния медленный» и «худосочный» характер, а потому считал «в особенности вероятным» в таких условиях срыв политических предпосылок социалистического строительства, т. е. попросту крушение диктатуры пролетариата, независимо от военной интервенции. Вот каким маловером выступал Скворцов-Степанов в шестой главе своей книги об электрификации. Между тем именно по поводу этой будто бы скептической оценки нашего строительства Ленин писал:

«Особо отметить надо начало шестой главы, где автор дает прекрасное изложение значения новой экономической политики (т. е. нашего «социалистического строительства» — Л. Т.), а затем превосходно опровергает ходячий «легонький» скептицизм насчет электрификации...»

Не везет злосчастному детищу самобытной центристской мысли. Каждая попытка дополнительного аргумента неизменно обращается против него. Каждая новая подпорка только расшатывает постройку, воздвигнутую из гнилого материала.

Важной чертой правого крыла, как свидетельствуют статьи и резолюции, изготовляемые по одному штампу, является стремление к мирному житию и страх перед потрясениями. Это правильно указано, т. е. списано с документов оппозиции. Но ведь на этом именно основана утробная ненависть к идее перманентной революции. Речь идет, конечно, не о старых разногласиях, могущих интересовать сейчас лишь историков и специалистов, а о перспективах завтрашнего дня. Есть только два курса: либо курс на международную революцию, либо курс на примирение со внутренней буржуазией. На проработках «перманентной революции» окрепло правое крыло. Под прикрытием теории национального социализма оно идет к примирению со внутренней буржуазией, чтоб обеспечить себя от потрясений.

Поскольку кампания против правых ведется под знаком теории социализма в отдельной стране, постольку мы имеем дело с борьбой внутри ревизионизма. Этого нельзя забывать ни на минуту.

Г. Актуальные практические вопросы

Если перейти к актуальным вопросам политики, то баланс центристов сведется почти столь же благополучно.

а) Правые против «нынешнего» темпа индустриализации. Но что такое «нынешний» темп? Он есть арифметический результат хвостизма, нажима рынка и оппозиционного кнута. Он накопляет противоречия, а не разрешает их. Никакой продуманной идеи он в себе не заключает. Никаких гарантий насчет будущего не дает. Завтра может оказаться другой «нынешний» темп. Кликушество насчет «сверхиндустриализации» означает открытые ворота для отступления.

б) Правые «отрицают целесообразность ассигновок на колхозы и совхозы». А центристы? Каковы их планы, их размах? Коли взяться за дело по-революционному, надо начать с батрачества и бедноты. Нужны смелые и решительные меры (зарплата, организованность, культура), чтоб батрачество почувствовало себя частью правящего класса страны. Нужен союз бедноты. Только при наличии этих двух рычагов и при действительно ведущей роли промышленности можно серьезно говорить о колхозах и совхозах, в) Правые «за смягчение монополии внешней торговли». Это обвинение несколько более конкретно (еще вчера указание на наличие таких тенденций в партии называлось клеветой). Но и здесь опять-таки не указано, кто предлагает смягчение и в каких пределах: в тех ли, в каких пытались «смягчить» монополию Сокольников со Сталиным в 1922 г., или в более широких?[526]

г) Наконец, правые «отрицают целесообразность борьбы с бюрократизмом на базе самокритики». Об этом разногласии вообще серьезно говорить не приходится. Существует прямое постановление сталинской фракции о том, что в целях сохранения «твердого руководства» самокритика не смеет касаться ЦК, а должна ограничиваться исполнителями. В чуть-чуть замаскированной форме Сталин и Молотов разъясняли это постановление в речах и статьях. Ясно, что оно сводит партийную самокритику на нет. По существу, мы имеем тут монархически-бонапартистский принцип, бьющий по лицу все традиции партии. Естественно, если «исполнители» тоже не прочь себя застраховать частицей верховной неприкосновенности. Здесь разногласие иерархическое, а не принципиальное.

Нынешнее расширение «самокритики» преследует, помимо всего прочего, временные фракционные цели. Мы имеем здесь повторение, только в более широком масштабе, той «самокритики», которую сталинская фракция организовала в Ленинграде после Четырнадцатого съезда, когда сталинцы «беспощадно» обвиняли зиновьевцев в бюрократическом зажиме. Какой режим установили в Ленинграде сталинцы после победы, разъяснять не требуется.527

Д. Вопрос о зарплате

Но центристская характеристика правого крыла более всего замечательна тем, о чем она умалчивает. Мы слышим о недооценке капитальных вложений, коллективизации и «самокритики». Но ни единого слова о материальном, культурно-бытовом и политическом положении пролетариата в стране. В этой области, оказывается, между центристами и правыми разногласий нет. Между тем, правильная оценка фракционных разногласий может получиться лишь в том случае, если подойти к ним под углом зрения интересов и потребностей пролетариата как класса и каждого рабочего в отдельности. (См. вторую главу платформы большевиков-ленинцев «Положение рабочего класса и профсоюзы».)

Статьи и резолюции против правых широковещательно, но неопределенно говорят о капитальных вложениях в промышленность, но ни слова не говорят о заработной плате. Между тем, этот вопрос должен стать основным мерилом успехов социалистического развития, а следовательно, и критерием разногласий. Социалистический подъем не есть социалистический подъем, если он не улучшает непрерывно, явно и ощутимо материально-бытовое положение рабочего класса. Пролетариат есть основная производительная сила социалистического строительства. Из всех вложений «капитальнейшими» являются вложения в пролетариат. Рассматривать повышение зарплаты как премию за повышение интенсивности труда значит руководствоваться методами и критериями периода первоначального капиталистического накопления. Уже прогрессивные капиталисты в период расцвета капитализма и их идеологии (ныне школа Брентано)[528] выдвигали требование улучшения материального положения рабочих как предпосылку повышения производительности труда. По крайней мере эту точку зрения прогрессивного капитализма рабочее государство должно обобщить и обобществить, поскольку бедность страны и национальная ограниченность нашей революции не позволяют и долго не позволят еще руководствоваться подлинно социалистическим критерием. Этот последний говорит, что суббота для человека, что производство имеет своей задачей удовлетворение потребностей. До такого подлинно социалистического взаимоотношения между производством и потреблением мы дойдем лишь в течение долгого ряда лет, при условии победы революции в передовых капиталистических странах и включения нашей страны в общую с ними хозяйственную систему. Но обобществив капиталистические средства производства, мы должны по крайней мере обобществить в отношении зарплаты тенденции прогрессивного, а не первоначального и не упадочного капитализма. А для этого нужно обратить в прах и разметать по ветру те тенденции, которые проникают последнее постановление ВЦСПС и ВСНХ относительно зарплаты на 1929 год. Это есть постановление сталинского Политбюро. Оно гласит, что, за некоторыми исключениями, измеряемыми в сумме тридцатью пятью миллионами рублей, в 1929 году не должно быть механического (замечательное словечко) повышения зарплаты. Бесчисленные газетные статьи разъясняют, что задача на 1929 год состоит в борьбе за нынешний реальный уровень заработной платы. Одновременно трещотки трещат о бурном социалистическом росте. Притом товары направляются в деревню. Растет безработица. Ассигнования на охрану труда ничтожны. Алкоголизм прогрессирует. А в перспективе ближайший год борьбы за сохранение нынешней оплаты труда. Это значит, что экономический подъем страны совершается за счет уменьшения доли пролетариата в национальном продукте по сравнению с другими классами. Никакая статистика не опрокинет этого факта, который является в одинаковой степени результатом политики правых и центра.

Восстановительный период означал работу по старым, проторенным капитализмом путям. Основным кадрам пролетариата восстановительный период едва принес восстановление довоенной зарплаты. В восстановительной работе мы использовали готовый опыт опрокинутого нами русского капитализма. Только сейчас по существу открывается эпоха самостоятельного социалистического развития. Первые шаги на новом пути уже достаточно ясно доказали, что тут для успеха требуются совсем новые масштабы инициативы, замысла, предвиденья, творческой воли, притом не только со стороны руководящих верхов, но и со стороны основных пролетарских кадров и трудящихся масс вообще. Шахтинское дело вопиет не только о бюрократизме и бездарности руководства, но и о низком культурно-техническом уровне и недостаточной социалистической заинтересованности шахтинских рабочих. Подсчитал ли кто-нибудь, во что обошлось шахтинское «социалистическое строительство»? Этого не сделали ни правые, ни центристы, чтобы не обжечь себе пальцев. Между тем, можно смело сказать, что, если бы половина, даже треть преступно загубленных миллионов своевременно направлена была на поднятие материального и культурного уровня шахтинских рабочих, на повышение их социалистической заинтересованности в деле, производство стояло бы сейчас на значительно большей высоте. Но шахтинское дело совсем не исключение. Оно только наиболее вопиющее выражение тех порядков, которые отражают бюрократическую безответственность наверху, материально-культурную отсталость и пассивность — внизу. Если мы всерьез говорим о самостоятельном социалистическом строительстве, исходя из унаследованного нами жалкого экономического базиса, то нужно прежде всего и насквозь проникнуться той мыслью, что из всех хозяйственных вложений самыми бесспорными, целесообразными и рентабельными являются вложения в рабочий класс путем систематического, своевременного повышения реальной заработной платы.

Понимания этого нет и в помине. Короткомыслие мелкобуржуазного хозяйчика является основным критерием. Если под кнутом оппозиции центристские мастера с грехом пополам поняли через 10 лет после Октября, что без своевременных вкладов в тяжелую промышленность мы подготовляем обострение противоречий в дальнейшем и подрываем основы легкой промышленности, то эти горе-мастера, вместе со всеми своими подмастерьями, до сих пор не поняли, что без своевременных вложений в дело всесторонней общественно-политической, технической, бытовой квалификации рабочей силы они наверняка подготовляют крушение всей общественной системы.

Штампованный ответ: где взять средства — есть просто бюрократическая уловка. Достаточно сопоставить почти восьмимиллиардный госбюджет на 1929 г., тринадцатимиллиардную валовую продукцию госпромышленности, более чем полуторамиллиардные капитальные вложения и — жалкие 35 миллионов как годовой фонд повышения заработной платы. Что за кирпич и железо надо платить, как и за их перевозку, этого не оспаривают. Необходимость калькуляции издержек производства по крайней мере в принципе учтена. Но издержки расширенного воспроизводства и повышения квалификации социалистической рабочей силы остаются во всех расчетах тем последним резервом, на спине которого сводятся концы с концами всех противоречий нашего хозяйства, из рук вон плохо руководимого.

Не центристам положить этому конец.

Когда речь идет о последствиях нынешней кампании против правых, то можно и должно подходить к вопросу, во-первых, со стороны целей и планов, которые преследует руководящая центристская головка, и, во-вторых,— со стороны объективных результатов, которые могут или должны развернуться вопреки и наперекор всем планам центристского штаба.

Главным припевом всей кампании служит совершенно тупоумное утверждение, что правое крыло и левое — «в сущности» одно и то же. Это не просто галиматья, которую не только нельзя обосновать, но невозможно даже членораздельно формулировать; нет, это строго целевая галиматья, преследующая очень определенную задачу: на известном этапе кампании, когда правые будут достаточно напуганы, круто повернуть весь огонь против левого крыла. Правда, огонь этот и без того не прекращается ни на минуту. За кулисами анонимной борьбы против правых ведется совершенно разнузданная кампания против левых. Здесь мастера отнюдь не ссылаются на «объективные условия», а ведут бешеную травлю против лиц с давно созревшей решимостью не останавливаться ни перед чем. Так как осколки не только живут, но и поднимают голову, то основная задача, господствующая над всей политикой центристского штаба, состоит в том, чтобы борьбу против левого крыла перевести в новую, более «высокую» стадию, т. е. окончательно отказавшись от попыток убеждения как явно несостоятельных, заменить их более сильно действующими средствами. На смену 58-й статье должна прийти другая, более действительная. Нет надобности разъяснять, что именно на этом пути исторически обреченное центристское руководство сломит себе голову. Но у центристских банкротов, вооруженных аппаратом власти, нет другого пути. Для более решительных методов расправы центристскому руководству нужно разделаться с остатками «примиренчества» в самом аппарате и вокруг него. Речь идет не о примиренчестве по отношению к правому крылу — ибо такое примиренчество составляет душу сталинского центризма — а о примиренчестве по отношению к большевикам-ленинцам. Кампания против правых есть только разбег для нового, «монолитного» натиска на левых. Кто этого не понял, тот не понял ничего.

Но планы центризма входят только одним из факторов, хотя и очень еще значительным, в процесс развития внутрипартийной борьбы. Необходимо поэтому посмотреть, каковы «непредусмотренные» центристскими стратегами последствия, которые вытекают из кризиса правящего блока.

Сейчас, разумеется, невозможно предсказать, на какой точке остановится нынешняя кампания центра против правых, какие непосредственные перегруппировки она вызовет и пр. Но общий характер результатов кризиса право-центристского блока совершенно ясен. Крутые зигзаги, к которым оказывается вынужден центризм, сами по себе не дают никакой гарантии относительно его завтрашнего дня. Но, с другой стороны, они никогда не проходят для него безнаказанно. Чаще всего они становятся исходным моментом дифференциации внутри центризма, отслоения от него известной части его сторонников, возникновения в самом центристском руководстве разных группировок, что, в свою очередь, облегчает работу большевистской агитации и вербовки. Центризм сейчас — главная сила в партии. Кто берет центризм как нечто раз навсегда законченное, игнорируя реальные процессы, в нем и за ним происходящие, тот либо навсегда останется радикальным оратором маленького кружка, либо сам скатится к центризму и даже правее его. Большевик-ленинец должен ясно понять, что, если даже право-центристский кризис непосредственно и не приведет в движение более широкие массы — а это до некоторой степени зависит и от нас,— кризис этот оставит после себя серьезные трещины, которые пойдут в толщу масс и вокруг которых завяжутся новые, более глубокие и массовые группировки. Незачем пояснять, что этот подход ко внутренним процессам в партии не имеет ничего общего с нетерпеливым стремлением как-нибудь и где-нибудь ухватиться за хвостик центризма, чтобы, упаси боже, не опоздать со своим оппозиционным багажиком к отходу ближайшего экстренного поезда.

Укрепление центризма слева, т. е. со стороны пролетарского ядра партии, если б даже оно в результате борьбы против правых наблюдалось, вряд ли будет сколько-нибудь серьезным и длительным. В борьбе с ленинской оппозицией центристы вынуждены выпалывать правой рукой то, что засевают левой. Никаких реальных и ощутимых изменений в отношении материального отношения пролетариата или партийного режима победа центристов не внесет, по крайней мере, без крепкого нажима рабочих, руководимых большевиками-ленинцами. Встревоженная масса будет по-своему додумывать вопросы правой опасности. Ленинцы помогут в этом массе. На левом боку у центризма — открытая рана, которая будет не заживать, а, наоборот, углубляться, трепля центризм лихорадкой и не давая ему покоя. Вопреки всем законам естествознания, «осколки» будут давать все более обширное потомство.

Одновременно центризм ослабеет и справа. Собственник и бюрократ рассматривали центристски-правый блок как одно целое, видели в нем не только «меньшее зло», но и зародыш дальнейшего развития, и в этом качестве поддерживали его. Теперь собственник и бюрократ научаются различать центристов и правых. Правыми они, конечно, недовольны за их дряблость и бесхарактерность. Но это свои, которые сдрейфили. Центристы для него теперь чужие, почти враги. Своей победой на два фронта центризм оголяется. Его социальная основа сужается в той же мере, в какой разбухает его аппаратное могущество. Равновесие центризма все более приближается к равновесию канатного плясуна: об устойчивости его не может быть и речи.

В среде правого крыла тоже пойдет серьезная перегруппировка. Не исключено, что известная часть правых элементов, принимавших «троцкизм» всерьез и на борьбе с ним воспитанных, начнет, под действием нынешнего толчка, серьезно пересматривать свой багаж и круто повернет влево, вплоть до оппозиции. Но, разумеется, по такому пути может пойти лишь очень небольшое идейное меньшинство. Основное движение правого крыла пойдет в противоположном направлении. Низы будут недовольны капитулянтством верхов. Собственник будет нажимать. Устряловцы будут нашептывать на ухо готовые формулы. Многочисленные канцелярские элементы правых, конечно, смирятся, т. е. прикинутся центристами, будут равняться по начальству и голосовать в партийный день против правого уклона. Число карьеристов и шкурников в аппарате возрастет. Но более почвенные и кряжистые элементы правого крыла станут быстро дозревать, додумывать до конца свои задачи, формулировать ясные лозунги, искать более серьезных связей с внепартийными силами термидора. Что касается группы «вождей», то тут предвиденье наиболее затруднительно. Во всяком случае, для предстоящей правым работы Ворошиловы и Углановы куда важнее Бухариных и Рыковых. Под этими именами мы имеем в виду не столько определенных лиц, сколько политические типы. В результате перегруппировки «разгромленное» правое крыло станет сознательнее и сильнее.

Верно, что правые хотят покоя. Но не нужно, однако, думать, что правое крыло насквозь и безусловно «пацифично». В борьбе за порядок ожесточенный мелкий буржуа способен произвести великий беспорядок. Пример: итальянский фашизм529. В борьбе против кризисов, потрясений и опасностей правое крыло может на одном из дальнейших этапов помочь новым собственникам и всем вообще недовольным тряхнуть советской властью так, чтоб вытряхнуть из нее диктатуру пролетариата. Надо помнить, что долго сдерживаемые и подавляемые собственнические инстинкты мелкого буржуа заключают в себе огромную взрывчатую силу. Никогда и нигде консервативно-собственнические инстинкты и потребности не подавлялись еще так долго и так жестоко, как при советском режиме. Термидориански-фашистских элементов в стране очень много. Они очень окрепли. Их политическое самочувствие росло в процессе разгрома оппозиции. Борьбу с нею они считают совершено правильно своей борьбою. Политика зигзагов их укрепляет, тормошит и дразнит. В противоположность центризму, у правого крыла есть большие, растущие и политически еще почти непочатые резервы.

Общий результат, следовательно, таков: усиление и оформление флангов, при ослаблении центра, несмотря на прогрессирующее сосредоточение в его руках всей власти. Это означает возрастающую дифференциацию партии, т. е. жестокую расплату за фальшивую монолитность. Что с этим связаны не только большие накладные расходы, но и прямые опасности в условиях диктатуры пролетариата, на этот счет сомнений быть не может. Но таково проклятие центризма. Последовательная марксистская политика сплачивала большевистскую партию, придавая ей революционную однородность. Центризм же явился тем идейно бесформенным стержнем, вокруг которого наматывались до поры до времени и правые и левые элементы. За последние пять лет партия безмерно разбухала, теряя в определенности то, что выигрывала в численности. Расплата за центристскую политику идет полным ходом: сперва—с левого фланга, теперь — с правого. Центристское руководство всегда означает, в последнем счете, дробление партии. Попытка выскочить сейчас из процессов дифференциации партии и оформления фракций при помощи примиренческих слезниц и закулисного сватовства была бы просто глупостью. Без генерального межевания по принципиальным линиям мы имели бы только молекулярное крошение партии, за которым последовало бы катастрофическое крушение узурпаторского аппарата и с ним вместе — завоеваний Октября.

Несмотря на весь свой размах, обе кампании центристов против флангов — против большевиков-ленинцев и против правых термидорианцев — имеют предварительный, подготовительный, превентивный характер. Настоящие бои еще целиком впереди. Решать будут классы. Вопрос об октябрьской власти, которою играют сейчас на канате центристские плясуны, будет решаться миллионами и десятками миллионов. Раньше или позже, по частям или оптом, с открытым применением силы или в рамках восстановленной партийной и советской конституции — это зависит от темпа внутренних процессов и изменений международной обстановки. Ясно одно: для большевиков-ленинцев нет другого пути, кроме мобилизации живых и жизнеспособных элементов своей партии, сплочения ее пролетарского ядра, мобилизации рабочего класса в целом, в неразрывной связи с борьбой за ленинскую линию Коминтерна. Нынешняя центристская кампания против правых означает для пролетарских революционеров необходимость и обязанность удесятерить свои усилия на самостоятельной политической линии, выкованной всей историей большевизма и проверенной в величайших событиях последних лет.

[Конец октября 1928 г.]