"Архив Троцкого (Том 3, часть 1)" - читать интересную книгу автора (Фельштинский Юрий)

Г.Прозоровская[105]. Еще раз о «левом курсе». 10 августа

Развернувшиеся события последнего времени, получившие свое завершение в решениях июльского пленума,— решениях, которые означают неприкрытую победу правых над центристами,— заставляют еще раз призадуматься: что же, в сущности, представляет из себя этот нашумевший «левый курс»?

Назвать его просто «наваждением»? Утверждать, что никакого «левого курса» не было, вообще ничего не было, был, как у гоголевского Поприщина[106], «день без числа» (из письма тов. Дашковского)? Это хотя и звучит остроумно, но означает в лучшем случае лишь естественную реакцию против слишком неосторожных увлечений «левым курсом», которые наблюдались у некоторых наших товарищей, а в худшем случае — лишь желание отмахнуться от явления, которое необходимо понять и разъяснить.

«Левый курс» центристов является рефлексом каких-то объективных причин, лежащих в основе классовых отношений,— это несомненно. И эти причины, эти соотношения социальных сил необходимо вскрыть и объяснить.

До последнего времени все товарищи, признававшие «левый курс» (как те, которые непомерно им восторгались вместе с товарищами Радеком и Преображенским, так и те, которые относились с должным скептицизмом к его «левизне»), сходились в одном: «левый курс» означает резкий перелом (оптимистическая оценка) или робкие шаги, зигзаги (умеренная оценка) на пути выправления политической линии, поворота, сдвига в сторону пролетариата. Ведь когда мы все толковали о «левом курсе», то нас интересовал в первую очередь вопрос о его «левизне» исключительно с точки зрения возможности поставить знак равенства между этой «левизной» и пролетарской линией. Знака равенства никто из нас не поставил, но все же мы трактовали все эти шаги и зигзаги как приближение к правильному пролетарскому пути.

Пересмотрев еще раз внимательно, в свете последних событий, перечень всех намеченных весною «левых» шагов, который (наряду со всеми другими товарищами) был сделан мной в конце мая с. г., приходится на этот раз прийти к печальному выводу, что, во-первых, от всех «левых» начинаний почти ничего не осталось и, во-вторых, что и осталось, ничего решительно пролетарского в себе не заключает (боюсь, что навлеку на себя негодование и обвинение в каком-нибудь «уклоне»).

Привожу свой старый перечень «левых» шагов.

1. 107-я статья — отменена июльским пленумом. Хотя апрельский пленум тоже постановил отменить ее, тогда это не имело такого политического значения. Именно одновременная отмена 107-й ст. и повышение хлебных цен указывает, что ЦК сошел с «левого» пути административного нажима на кулака и вступил на правый путь изъятия хлеба у последнего посредством повышения цен.

2. Оживление колхозного движения. Во-первых, резолюция пленума выдвигает на первый план индивидуальное крестьянское хозяйство — это знаменует победу правых и сдачу позиций центристов. Во-вторых, само оживление колхозного движения и при своем недавнем бурном расцвете (на страницах «Правды» и других периодических изданий), и при теперешнем его спаде имеет, на мой взгляд, глубокие объективные причины, ничего общего не имеющие с полевением центристов именно в сторону пролетарской линии.

Спрашивается, что чему предшествовало: новый курс в колхозной политике как в расширительном толковании «левой» весны, так и в духе резолюций XV съезда — стихийному, идущему из глубин деревенской жизни колхозному движению, или это стихийное крестьянское движение есть результат «левого курса»? Все факты говорят за первое. Интересно сопоставить следующие цифры: Госплан проектировал прирост колхозов за пятилетие на 13,3 тыс., контрольные цифры на 1927-1928 г. предполагали прирост колхозов по Союзу в сравнении с прошлым годом на 3,6%, или увеличение с 18 011 до 20 464 единиц, а фактическое число колхозов без всяких Госпланов и контрольных цифр (и без малейшего участия «левого курса» и даже XV съезда) увеличилось за первое полугодие 1927—28 г. на 15849, т.е. почти удвоилось.

Что это означает? А то, что могучий рост колхозного движения отражает не «левые» намерения ЦК, отражающие, в свою очередь, нажим пролетариата. Нет, это движение есть стихийное движение самого крестьянства, т.е. мелкой буржуазии, убедившейся на жестоком опыте последних лет в невозможности выкарабкаться из трясины пауперизма, опираясь на развитие своего мелкого индивидуального хозяйства.

Об этом заговорили сейчас многие на страницах печати, вроде Ксенофонтова, Карпинского и др[угих], за что и обрушились на них громы и молнии правых молодчиков — Астровых, Марецких и пр. Об этом говорит, например, в своем докладе в президиуме Госплана СССР работник Укрсовхозтреста Маркевич следующее:

«Я позволю себе обратить ваше внимание на несколько цифр, которые чрезвычайно ярко характеризуют наше нынешнее крестьянское хозяйство и достаточно убедительно свидетельствуют о том, что индивидуальное крестьянское хозяйство не имеет никаких перспектив дальнейшего развития своих производительных сил. Мы имеем на Украине 49% дворов с площадью посева до 3 дес. Средняя площадь посева этих хозяйств — 1,9 дес. на двор; 64% этих дворов лишены тяговой силы — безлошадные. Но если бы эти безлошадные дворы приобрели по одной лишь лошадке, мы имели бы в этой группе дворов 63 лошади на 100 дес. посева, т. е. такое количество лошадей, которое поглотило бы весь урожай этих хозяйств. Этот пример я счел нужным привести даже на таком авторитетном собрании, чтобы лишний раз подчеркнуть всю экономическую абсурдность и несостоятельность продолжающихся и доныне разговоров о возможности уничтожения безлошадности при условии сохранения индивидуального крестьянского хозяйства. Это абсолютно невозможно, это вреднейшая утопия, о которой серьезно и разговаривать нельзя — которая стоила и стоит нам больших денег в настоящее время» (сборник Наркомзема[107] «Пути обобществления сельского хозяйства», вып.1, с. 8).

Вступая в широком масштабе в колхозы, крестьянин, бедняк или середняк, делает это не потому, что он наслушался нашей агитации о «кооперации — столбовом пути к социализму» (характерно, что к моменту оживления колхозного движения агитация за колхозы и совхозы со стороны парторганизаций и в городе и в деревне совершенно затихла), а потому, что это единственный выход из создавшегося для него положения. Следует отметить, что 13 тыс. колхозов, возникших за первое полугодие 1927-1928 г., в подавляющем большинстве являются первичными объединениями, ничего общего с социализмом не имеющими и представляющими субъективно во многих случаях для крестьянина попытку временного использования всех государственных льгот для перехода в дальнейшем снова на путь индивидуального хозяйства.

Между прочим, тот же Маркевич в том же докладе дает следующую интересную характеристику этих первичных объединений:

«У нас полагают, что объединение пяти-шести дворов, из которых один имеет лошадь, другой — плуг, третий — борону и т. д., имеющих целью совместное использование этого инвентаря для более успешной обработки своих пяти-шести клочков земли — что это и есть крупное сельскохозяйственное производство. Это мнение глубоко ошибочно; это тоже одно из заблуждений, которое стоит нам немало труда и средств. Такие объединения являются обычно крестьянской супрягой, существующей веками, принявшей у нас сейчас несколько иные, более сложные формы, но которая сама по себе не приведет нас никогда к крупному сельскохозяйственному производству. Через супрягу к социализму — вреднейшая эсеровская утопия, которая, к сожалению, до сих пор засоряет умы многих наших земельных работников. Я считаю необходимым остановиться на этом по той причине, что подавляющее большинство машинно-тракторных товариществ и товариществ по общественной обработке земли, которые причисляются к крупному сельскохозяйственному производству, представляют собой фактически ту же супрягу, но принявшую более сложную форму: там объединяются не 4 двора, а, скажем, 14 дворов, но принцип супряги остается в полной силе» (там же, с. 9).

Существеннейшим доказательством, что нынешнее колхозное движение — и снизу, стихийное, и сверху, декларированное ЦК,— ничего общего с ленинским путем к социализму не имеет, является старое гибельное игнорирование темпа промышленного развития. Деревенская кооперация без соответствующего темпа индустриализации — ведь это пока что пустая оболочка, могущая в скором времени наполниться отнюдь не социалистическим содержанием. Наши пропагандисты и проработчики, с пеной у рта доказывая социалистичность современных форм сельского кооперирования, не устают тысячи раз ссылаться на статью Ленина «О кооперации»[108], но почему-то никогда не дают себе труда привести следующие знаменательные слова: «При нашем существующем строе предприятия кооперативные отличаются от предприятий частнокапиталистических как предприятия коллективные, но не отличаются от предприятий социалистических, если они основаны на земле, при средствах производства, принадлежащих государству, т. е. рабочему классу» (Ленин, т. XVIII, ч. 2, статья «О кооперации»); или следующие: «На кооперацию у нас смотрят пренебрежительно, не понимая того — какое исключительное значение имеет эта кооперация, во-первых, с принципиальной стороны (собственность на средства производства в руках государства), во-вторых, со стороны перехода к новым порядкам путем возможно простым, легким и доступным для крестьянства» (там же).

Когда Ленин писал, что «кооперация в наших условиях сплошь да рядом совпадает с социализмом», вряд ли требуется много доказывать, что он имел в виду кооперацию со средствами производства, принадлежащими или имеющими тенденцию принадлежать государству, т. е. рабочему классу, но уж ни в коем случае не наши машинные, молочные и др[угие] товарищества, сплошь да рядом,— теперь уже и по официальным данным,— захваченные кулаками, т. е. маленькими капиталистами, ни в лучшем случае бедняцко-середняцкую «супрягу».

Итак, повторяю, по моему глубокому убеждению, современное колхозное движение есть движение мелкой буржуазии и поддержка его сверху «левым курсом» без одновременного усиления темпа развития промышленности ничего общего с пролетарской линией не имеет. А победа на июльском пленуме идеи о приоритете индивидуального крестьянского хозяйства объективно есть победа кулацкого, т. е. капиталистического влияния.

3. Новая совхозная политика. Сдвиг в этом вопросе имеет как будто более серьезный характер. Идея организации в ближайшие 4—5 лет 125 гигантов-совхозов («хлебных фабрик»), имеющих в среднем по 30 тыс. дес. земли каждая и дающих к 1931—32 г. 40 тыс. тонн нового товарного хлеба, принадлежащего целиком государству,— эта идея уже вступает в сферу своего практического осуществления. Интересный материал по этому вопросу можно найти в цитированных мной выше сборниках «Пути обобществления сельского хозяйства», издаваемых Земпланом Наркомзема РСФСР.

Но есть ли эта новая совхозная политика пролетарская политика? Здесь возникают самые серьезные сомнения. То, что в конечном счете она идет на пользу пролетариату,— в этом не может быть ни малейшего сомнения. Всякое крупное хозяйство есть выгода для рабочего класса. Не так, конечно, стоит вопрос. Вопрос стоит так: пролетарская ли это политика по своему существу, по своему субъективному содержанию? На мой взгляд, нет, поскольку новая совхозная политика не увязана с общей политической линией.

Последнее время, особенно после июльского пленума, вопросы промышленности и рабочей политики не только не выступили на первый план, не только не привлекли к себе соответствующего внимания, но, напротив, отношение к ним со стороны руководящих парторганов изменилось к худшему. Во-первых, диспропорция между развитием сельского хозяйства и промышленности, имеющая свое реальное выражение в товарном голоде и объяснявшаяся прежде (не только оппозицией, но и самыми ярыми сторонниками ЦК) отставанием роста промышленности от роста сельского хозяйства, нашла теперь совершенно противоположное объяснение: оказывается, сельское хозяйство отстает в своем развитии от промышленности. Во-вторых, все передовицы «Правды» и «Экономической жизни», посвященные промышленности, не устают твердить о необходимости (даже в связи с повышением хлебных цен) усилить напряженность работы, снизить себестоимость — причем последнее неразрывно связывается с новым нажимом на производительность, т. е. на интенсивность труда,— повысить «труддисциплину» и т. д.

В частности, интересно отметить, как одна из последних передовиц «Правды» негодует и возмущается теми, которые полагают, что «самокритика и снижение себестоимости, связанное с подъемом труддисциплины и усилением интенсивности труда рабочего, противоречат друг другу». Одно можно сказать: часто нашим хозяйственникам приходится сейчас попадать между молотом и наковальней. С одной стороны, самокритика: «не смей обижать рабочий класс, кровопийца, тиран ты этакий» — а с другой стороны: «снижай себестоимость, гони интенсивность, не давай зарплате расти быстрее производительности труда, повышай «труддисциплину», смотри в оба, чтобы не лодырничали, не воровали, а потому обыскивай рабочих, заставляй их — «полноправных хозяев промышленности» — выбивать на изделиях: «эта вещь украдена на таком-то заводе» и т. д. и т. п. Правда, следует добавить, что статья Рыкова «О самокритике», берущая под свою защиту хозяйственников, указывает на подходящий выход: всеми правдами и неправдами проводить «социалистическую» рационализацию и плевать на всякую самокритику.

Наиболее откровенно определяет отношение «левого курса» к рабочему вопросу Молотов в своей статье «К текущему моменту» («Правда» от 5 .VIII. 28 г.), где говорится:

«В этом вопросе (повышение хлебных цен) в данный момент рабочий класс должен был сделать известную практическую уступку середняку. Эта уступка связана с тем, что пролетарское государство должно будет поступиться некоторой частью своих накоплений в пользу производителей хлеба, главная масса которых — середняки. Надо прямо сказать об этой уступке середняку со стороны пролетариата, дабы правильно взвесить возможные ее размеры, посильные ее пределы. Конечно, эта уступка не должна затронуть основной массы накоплений (этого бы еще не хватало — Г. П.) пролетарского государства, направляемой на осуществление социалистической индустриализации, быстрый темп которой диктуется нашей стране всей внутренней и внешней обстановкой. Но в конце концов, именно за счет части этих накоплений (плюс за счет всякого рода экономии) только и возможно повышение хлебных цен. В этом смысле можно говорить о том, что повышение заготовительных цен (и возможное, в связи с этим, повышение цен на некоторые технические культуры) связано с известными жертвами со стороны рабочего класса.»

Дальше Молотов признает, что кризис хлебозаготовок в этом году объясняется в основном тем, что «деревня экономически окрепла, причем особенно окрепла ее кулацкая и зажиточная верхушка и этот социально-экономический факт обусловил возможность более настойчивой защиты интересов деревни на том участке смычки с городом (хлебном участке), на котором до сих пор оставалось наименее благоприятное соотношение цен». Итак, уступка середняку и кулаку, т. е. мелкой буржуазии и капиталистам за счет новых жертв пролетариата; что-то это очень мало похоже на выпрямление пролетарской линии...

То же самое можно сказать и о других моментах основной политической линии ЦК. Международные вопросы (проект программы К[оммунистического] И[нтернационала] — «катастрофа», по выражению Л.Д.[Троцкого], речь Бухарина на конгрессе, вызвавшая общее одобрение), внутрипартийная демократия, в частности, прежнее отношение к оппозиции (аресты, ссылки) — ничто решительно не дает повода толковать о действительном, хотя бы слабом выпрямлении политической линии в сторону пролетариата. А если это так, то вся совхозная политика остается висеть в воздухе. И невольно напрашивается вопрос: разве взятая сама по себе идея организации крупных государственных зерновых фабрик является непременно пролетарской? Разве теоретически, при национализации земли, даже в буржуазном государстве (ведь идея национализации земли по Ленину есть идея законченной буржуазной революции) не могли быть созданы государственные капиталистические хлебные фабрики? И если современное центристское руководство, непрерывно колеблющееся между буржуазией и пролетариатом, начнет проводить новую совхозную политику хотя бы даже всерьез и надолго — означает ли это серьезный шаг в сторону пролетариата? Отнюдь нет. Хотя, повторяю, объективно эта политика, кроме пользы в смысле укрепления и усиления позиций рабочего класса, ничего другого не принесет.

4. Повышение налога на 1928—29 г. аннулировано повышением хлебных цен, принятым на июльском пленуме.

5. Новый закон о землепользовании[109] начинает проводиться, но... опять-таки взятый сам по себе, при общей неправильной линии, он означает только уступку мелкой буржуазии.

Это все на счет деревни. По поводу города ни у меня, ни у кого из товарищей (правда, есть и исключения) никаких «иллюзий» о «левом курсе» не было. Сущность самокритики обнаружилась теперь для всех (кажется, уже для всех) с полной очевидностью, об этом уже многие писали и толковали и повторяться не стоит. Шахтинское дело, роспуск Конъюнктурного института НКФ[110], борьба (хотя пока только больше на бумаге) с водкой? Все это, правда, есть, но... из этого и всего сказанного выше вытекает одно: «левый курс» с начала своего зарождения и кончая июльским пленумом есть шатание центризма то «налево», то направо; «налево» — к середняку, к мелкой буржуазии; направо — к кулаку, к буржуазии. Ничего решительно пролетарского в этом «левом курсе» нет.

Отдельные, хотя и робкие, нерешительные, но правильные мероприятия, стоящие в непреодолимом противоречии с другими мероприятиями центристского руководства, стоящие в противоречии со всей генеральной его линией, могут, в лучшем случае, означать сдвиги от буржуазии, от кулака к мелкой буржуазии, к середняку и бедняку, но никак не сдвиги в сторону пролетариата.

Здесь я вкратце остановлюсь на основной ошибке тов. Преображенского, приведшей его в чрезмерно благодушное настроение (благодушие, конечно, прекрасная черта в личной жизни — я сама не люблю злых людей,— но в политике вещь часто совсем не подходящая) по поводу «левого курса». В одном из своих писем (к тов. Ищенко) он пишет между прочим: «Мы так скомпрометировали правую политику, что отрезали путь отступления ЦК в эту сторону, эта опасность была устранена» (а решения июльского пленума? — Г.П.). «Термидор не состоялся, надо радоваться этому и идти на сближение с партией»... «Мы констатировали уменьшение наших разногласий с ЦК по ряду актуальных вопросов международной и внутренней политики»... «Мы готовы приложить все наши усилия к поддержке всякого шага ЦК по пути ленинской политики. Мы хотим примириться с большинством партии на основе проведения нового курса. Просим конгресс вернуть нас в партию, в рядах которой мы лояльно и искренне (так и напрашивается написать «смиренно» — Г.П.) осуществим наше обязательство не прибегать к фракционной деятельности».

Эта основная ошибка заключается, на мой взгляд, в том, что «левый курс» тов. Преображенский рассматривает не диалектически, представляя его как сумму простых слагаемых. По тов. Преображенскому, «левый курс» — это: 1) политика Коминтерна плюс 2) политика в деревне плюс 3) внутрипартийный режим плюс 4) вопросы индустриализации и рабочий вопрос. Тов. Преображенский рассматривает все эти пункты по очереди, каждый из них в изрядной доле переоценивает в смысле его подлинной пролетарской левизны и с удовлетворением откладывает коробочку. Таким образом он складывает три первых пункта: политику Коминтерна, деревенскую политику и внутрипартийный режим. Все эти пункты в основном у тов. Преображенского выдержали экзамен на «пролетарскую левизну». Под сомнением остались промышленность и рабочий вопрос; и, несмотря на это сомнение, тов. Преображенский торопится «примириться с большинством партии на основе проведения нового курса» (где и когда он проводится? Что-то не приметно — Г.П.). Если даже согласиться с тов. Преображенским на счет «левизны» первых трех пунктов (а с этим согласиться никак нельзя), то и в этом случае тов. Преображенский не прав, говоря о проведении «левого курса». Новый «левый курс», если бы он существовал в действительности, являлся бы неразрывным целым во всех его отдельных частях. Нельзя рассматривать крестьянскую политику, с одной стороны, проблему промышленности и рабочий вопрос, с другой, как простые слагаемые, которые можно механически складывать или вычитать — ибо под понятиями «крестьянская политика», «промышленная политика», «рабочая политика» скрывается определенное соотношение классов.

Нельзя, с одной стороны, наступать на кулака, брать под защиту мелкую буржуазию, а, с другой стороны, продолжать нажим на рабочий класс, продолжать игнорировать основу его политической и экономической мощи — промышленность — и называть это пролетарским курсом или даже серьезным сдвигом в сторону последнего. Поворот ЦК в сторону пролетариата, имеющий своим результатом «принесение новых жертв со стороны пролетариата»? Что-то получается совсем, совсем негладко... И совсем не убедительно звучит у тов. Преображенского утверждение, что ради вящего доказательства, что ЦК проводит свою собственную политику, а не оппозиционную, он принужден держать оппозицию в ссылке. Я полагаю, что если бы в действительности произошел левый поворот, при котором мы должны были бы идти на примирение (слово неподходящее, не из политического лексикона) с большинством партии, все эти личные, субъективные методы отпали бы сами собой. А то ведь можно подобно тов. Радеку договориться до того, что, «неся ответственность за режим внутри партии и боясь этой ответственности, большинство продолжает политику борьбы против левой, в которой видит возможных конкурентов в руководстве партии» (из проекта заявления VI конгрессу К[оммунистического] И[нтернационала] тов. Радека).

Представлять себе борьбу правого и левого крыла в партии как борьбу конкурентов (??— Г.П.) — это значит или позабыть азбучные истины марксизма, или же отводить оппозиции какую-то странную, не подходящую ей роль.

Странное противоречие получается у тов. Преображенского между его наставлением оппозиционному молодняку о необходимости приобрести побольше политического опыта (преданность, стойкость — все это без определенного политического опыта может сыграть и отрицательную роль) и заключительной фразой предлагаемого им заявления конгрессу: «Просим конгресс вернуть нас в партию, в рядах которой мы лояльно и искренно осуществим наше обязательство не прибегать к фракционной работе».

Нельзя тов. Преображенскому с его политическим опытом давать искренне подобные обещания без всякого намека на какую-либо оговорку. Ведь тов. Преображенский лучше нас, оппозиционной молодежи, знает, что в настоящий момент единства в партии нет. Если совсем сбросить со счета оппозицию, то и тогда останется два борющихся между собой враждебных крыла: левое, центристское, и правое, устряловское или полуустряловское. Борьба между ними, начавшись с верхов, начинает охватывать и пронизывать всю партию вплоть до ее конечных звеньев — ячеек. Если даже, поверив в серьезность левых намерений центристов, искренне и крепко протянуть им руку, то и тогда ведь придется уже вместе с ними бороться против правых. А разве борьба с правыми, борьба за отвоевание партии на первых порах будет вестись на основе всеобщего единства, без необходимости прибегать к фракционной борьбе?

В партии в настоящий момент нет внутрипартийной демократии, нет единства, ее треплет лихорадка, а тов. Преображенский обращается к конгрессу Коминтерна — в котором тоже ведь есть и правые и левые, и тоже нет единства, нет внутрипартийной демократии — с обещанием не заниматься фракционной деятельностью. Все это звучит совсем не убедительно и даже совсем непонятно.

Возвращаюсь к «левому курсу». Объективные причины, его породившие, следующие:

а) Хлебозаготовительные затруднения, которые показали, во-первых, сопротивление кулака, наступление экономически окрепшей деревенской буржуазии (наступление буржуазии нашло свое отражение и в Шахтинском деле и во многом другом) и, во-вторых, лишний раз показали крайнюю отсталость и убожество индивидуальных середняцких и бедняцких хозяйств.

б) Центристское руководство шарахнулось на первых порах «влево», т. е. в сторону мелкой буржуазии: 107-я статья, идея коллективизации и т. д. После июльского пленума оно снова метнулось вправо, т. е. в сторону кулака: выдвижение на авансцену индивидуальных хозяйств, повышение хлебных цен, отмена 107 ст.

б) Пассивное недовольство рабочего класса, нашедшее свое выражение в неорганизованных стачках, выступлениях на общих собраниях, во враждебном отношении к коммунистам на производстве и, наконец, в политическом выступлении небольшой части партии — оппозиции.

Под напором этих двух факторов, которые представляют в сущности две стороны одного и того же явления — наступления буржуазии и слабой попытки контрнаступления пролетариата — центристское руководство сделало попытку повернуть влево и даже обернуться лицом к рабочему классу (самокритика в самом широком смысле этого слова), но попытка эта осталась висеть в воздухе. Повторяю: если и произошли некоторые робкие зигзаги «влево», то дальше интересов мелкой буржуазии они не пошли.

Теперь несколько слов о самом центризме. Под центризмом мы привыкли понимать течение в рабочем классе, колеблющееся между последовательным марксизмом и ревизионизмом. Если оппозицию причислить к последовательному марксизму, то роль ревизионистов достанется правому крылу. Но тогда на первый взгляд покажется, что и наши центристы и наши ревизионисты ведут подчас более правую, более соглашательскую политику, чем это полагается им по чину. Это явление, несомненно существующее, является, на мой взгляд, результатом особенного, нигде не имеющего места положения, занимаемого нашей компартией: именно, наша русская компартия находится у власти, является авангардом советского государства. Отражая в себе интересы различных социальных групп страны, она ставит все вопросы резче, грубее: ведь она не только ставит их, но и разрешает. Центризм на Западе, где у власти стоит буржуазия, участвуя в политической борьбе, но будучи совершенно устранен от ведения народного хозяйства в целом, наружно выглядит левее нашего центризма, который каждый свой правый уклон не только защищает, не только распространяет среди рабочего класса, но, находясь у власти, немедленно его осуществляет в реальной действительности.

10 августа 1928 г.

Возражения товарищей сводятся к двум положениям или, вернее сказать, к одному. «Левый курс это есть шатание между пролетариатом и мелкой буржуазией, и совершенно непонятно, почему 107 ст. и прочие «левые» мероприятия у меня являются шагом в сторону мелкой буржуазии, а отмена 107 ст. и повышение хлебных цен шагом в сторону буржуазии («какой — крупной»?).

Во-первых, непонимание происходит потому, что товарищи ставят за одни скобки бедняка, середняка и кулака, объединяя их одним термином «мелкая буржуазия». Я же их резко расчленяю и под термин «мелкая буржуазия» подвожу бедняка и середняка. Кулак же, как неоднократно повторял Ленин, это маленький капиталист, и я его причисляю к буржуазии. Я полагаю, что термин «мелкая буржуазия» отличается от термина «буржуазия» не количественной стороной, а иным социальным содержанием. «Мелкая буржуазия» источником своего накопления имеет в основном собственный свой труд, а не эксплуатацию, это начало, преддверие капитализма, но еще не капитализм. Кулак же, получающий прибыль за счет наемного труда, отличается от «настоящего» капиталиста лишь количеством своего накопления.

Но суть дела даже не в терминах. А суть в том, что я утверждаю, что повышение хлебных цен, при одновременном отстранении коллективизации и неправильной антипролетарской политике в области промышленности, есть несомненно шаг в сторону кулака.

А коллективизация при наличии антипролетарской промышленной политики, при отсутствии надлежащего темпа индустриализации, при покровительстве наипростейших форм кооперирования, при наличии одновременно нажима на рабочий класс ничего общего с ленинским планом (кооперативным), т. е. с пролетарской линией, не имеет, а отражает интересы середняка и бедняка (по моей терминологии, мелкой буржуазии). Особенно характерным и симптоматичным я считаю то, что колхозное движение началось не сверху, а снизу, с толщи самих мелкобуржуазных масс. И потому, на мой взгляд, совершенно неправильным является следующее возражение: «поэтому праздным является вопрос: что раньше — колхозное движение изнутри или прокламированное ЦК». Вопрос не праздный, а имеющий решающее значение. Почему ЦК выдвинул лозунг коллективизации, потому ли, что под влиянием пролетариата стал на путь выпрямления своей классовой линии, или главным образом, потому что середняк и бедняк (т. е. мелкая буржуазия) нажал (идеологически)? В последнем случае нам становится понятной и вся общипанная и куцая идея коллективизации, ничего общего с планом Ленина не имеющая.

[Высказываются] опять-таки возражения, что «левые мероприятия не являются шагом в сторону мелкой буржуазии, ввиду того что следует их брать исключительно «в аспекте откуда растут». «В аспекте» это вовсе не значит всего по кусочкам, сначала немножко кооперации без развития промышленности (соответствующего темпа), затем немножко ускорения темпа развития промышленности, сначала нажимать на рабочий класс, затем не нажимать и т. д.

Конечно, если бы стихийное, изнутри идущее колхозное движение встретило сверху классово-пролетарскую поддержку, тогда, может быть, оказался [бы] в самом деле праздным вопрос «что сначала», но в том-то и дело, что центристское руководство просто оказалось в хвосте мелкой буржуазии (середняка и бедняка), которой в известных условиях могут быть выгодны коллективные формы хозяйства, но которая предпочитает простейшие виды кооперирования, которая интересуется развитием промышленности постольку-поскольку и которая не прочь порой нажать и на рабочий класс.

Мне пишут: «...большинство шатается не между мелкой буржуазией и капитализмом, а между пролетариатом и мелкой буржуазией. Это и есть сущность термидора в отличие от открытой контрреволюции». Тут вообще какая-то путаница, причем тут термидор и «левый курс»? Ведь мы-то в настоящий момент у нас термидора не признаем, и неужели и при наличии термидора будет существовать центристское руководство, которое будет колебаться между пролетариатом и мелкой буржуазией? Странный какой-то получается «термидор».

Но, во-первых, я не говорила, что большинство вообще шатается между мелкой буржуазией и буржуазией, во-вторых, я не согласна, что большинство вообще шатается между пролетариатом и мелкой буржуазией. Я уже писала в тезисах, что колебание центризма исключительно в пределах пролетариата — мелкой буржуазии, на мой взгляд, возможно лишь в том случае, когда центризм не вынужден свои колебания непосредственно проводить в жизнь, оказывая этим влияние на известное соотношение классов.

В нашей платформе[111] черным по белому написано: «В стране существуют две исключающие друг друга основные позиции. Одна позиция пролетариата, строящего социализм, другая — позиция буржуазии, стремящейся повернуть развитие на капиталистические рельсы» (с. 9).

И дальше: «Между этими двумя позициями все ближе к первой — проходит сталинская линия, состоящая из коротких зигзагов влево и глубоких вправо» (с. 10). Значит, влево к пролетариату, вправо к буржуазии, что здесь подразумевается буржуазия, а не только мелкая буржуазия подтверждается еще дальнейшим разъяснением первой позиции. «Лагерь буржуазии и тех слоев мелкой буржуазии, которые тянутся за ней, возлагает все свои надежды на частичную инициативу и личную заинтересованность товаропроизводителя» (с. 9).

И, повторяю, при наличии центристов у власти, у руля государственного управления иначе и быть не может. Что означает конкретно в действительности, что центризм повернул вправо к полуустряловским и устряловским элементам в нашей партии? Это значит, что он стал частично проводить их идеи в жизнь, и если мы утверждаем[, что] эти элементы отражают влияние буржуазии (не мелкой, а просто буржуазии), то тем самым мы должны признать, что, проводя эти идеи в жизнь, центризм хотя и частично и нерешительно, но все же претворяет в кровь и плоть [программу] буржуазии и тем самым объективно укрепляет ее позиции. Иначе быть не может.

И путь «левого курса» мне рисуется следующим образом: центризм колеблется между пролетариатом и буржуазией. В последние годы наблюдался сильный крен направо, т. е. в сторону буржуазии (главным образом, деревенского кулака). Под влиянием сложного переплета объективных факторов (наступление кулака, одновременно контрнаступление пролетариата, колхозное движение бедняка и середняка) центризм сделал зигзаги налево, в сторону пролетариата. Но последний оказался настолько слабым, настолько нерешительным и связанным давлением справа, что объективно даже в самый наивысший момент своего расцвета «левый курс» дальше мелкобуржуазных интересов не пошел. Отказавшись от ставки на кулака, центризм повернулся было лицом к пролетариату, но застрял по дороге в сетях мелкой буржуазии.

Я не претендую, что все это абсолютно правильно, но при таком понимании «левого курса» я все же могу связать концы с концами. А вот если утверждать, что центризм колеблется у нас между пролетариатом и мелкой буржуазией, значит, он всегда должен быть настроен левее мелкой буржуазии. Ну, а лозунги, которые были, к сожалению, не только лозунгами, а претворялись в жизнь, вроде «обогащайтесь», «врастание кулака в социализм», «бедняк — это лодырь» и весь этот поворот к кулаку, как это объяснить политикой центризма, которая должна быть всегда левее политики мелкой буржуазии? Вообще же, я очень бы желала, чтобы мне посолиднее возразили или даже разбили по этому пункту, если я в самом деле съезжаю в какой-нибудь «уклон».

Г.П[розоровская]