Пан Флорентин против Хохолки

Пан Флорентин был классный наставник, а Хохолка — гимназист-первоклассник. Пан Флорентин был классным наставником Хохолки и преподавателем латыни, тогда как Хохолка вел с латинским языком отчаянную борьбу: латынь была для него не только китайской грамотой, но и испанскими башмаками, орудием пытки, употреблявшимся во времена инквизиции к вящей славе божией. Но и пан Флорентин тоже смотрел с презрением на перепуганное лицо первоклассника Хохолки, дрожавшего все уроки латыни подряд. Таким образом он в прямом смысле этого слова продрожал первое и второе склонение, а когда дело дошло до третьего, его дрожь превратилась в форменную лихорадку. Стоило только Флорентину посмотреть на него, как Хохолка поднимал свои объятые страхом очи горе и просил разрешения выйти. Этак он просился из класса всякий раз, когда учитель спрашивал и наступал его черед быть вызванным. А когда начались письменные, Хохолку в ужасе бросало в дрожь при одной лишь мысли, как-то пронесет контрольную по-латыни…

Была первая письменная по-латыни. После молитвы, когда были розданы тетради и сделано внушение, что списывать нельзя, что коли обнаружатся одинаковые ошибки, то те, у кого это будет найдено, получат неудовлетворительный балл, Хохолка взял в руки перо и дрожащей рукой стал списывать с доски предложения, которые надлежало перевести на латинский. Лишь одна мысль преследовала его в эту минуту: как бы наделать других ошибок, чем будут у соседа. Ибо иначе — это неудовлетворительный балл, и тогда Хохолка погиб. Начерно выводя в тетради первое слово, он украдкой заглянул к своему соседу Батьке, известному тем, что тот тоже не хватал звезд с неба. Этот взгляд, брошенный по соседству, сразу же убедил Хохолку, что они погибли оба: Батька начал переводить точно так же, как он. Хохолка перепугался, и его увлажненный слезами взор соскользнул с печальной картины, изображающей развалины Трои, на спасительный ключ от уборной. И как во времена эллинской культуры гонимые преступники искали убежища в храмах, так и Хохолка с ключом в руке устремился в уборную, отказавшись от классической образованности, сверкавшей на классной доске в подобии фраз: «Стол ни высок, ни широк», «Пятка — часть тела, пехотинец — воин», «Мать — это не сестра», «В Риме было много домов», «В саду есть деревья» и тому подобных истин. Все это Хохолка отряхнул от своих ног и единственно думал о том, чтобы отсидеться до конца урока в уборной, в этом убежище, в этом храме травимых первоклассников. Чтобы девственную чистоту его письменной работы не осквернила ни единая ошибка — ни против правил грамматики, ни против духа латинского языка. А буде забывчивый классный наставник спросит, почему он ничего не перевел, Хохолка твердым голосом ответит: — Я весь урок сидел в уборной.

Ну, а если Флорентин не поверит, то тогда он приведет своего классного сюда, и тот увидит надпись: «Вацлав Хохолка, 1 „А“, 16/XI». Он начертал ее броскими письменами и продолжал сидеть в этой маленькой, запертой на задвижку кабинке, правда, не совсем спокойно, но уже с известной долей покорности судьбе.

Кто-то пробежал по коридору и, забарабанив в дверь, прокричал:

— Хохолка, давай поторапливайся!

— Не могу, — раздалось в ответ на предложение, переданное от имени классного наставника Флорентина.

И хотя уже четырнадцатый посол бежал обратно в класс, чтобы успеть дописать контрольную, тем не менее Хохолка с важным видом продолжал сидеть дальше, ибо отдавал себе отчет в том, что этим словом «не могу» он восстал против авторитета своего классного наставника. Война была объявлена! Через пять минут четырнадцатый посол во второй раз прошел на рысях к последнему прибежищу Хохолки и, колошматя в дверь, объявил:

— Он говорит, факт, поторапливайся!

— Не могу, — снова ответил Хохолка, но на этот раз уже с гордостью никак не меньшей, чем отвечал Леонид персидским послам в Фермопилах.

В мрачном коридоре гимназии, где гулко отдавался каждый шаг, снова воцарилась тишина. Хохолка считал секунды, минуты и уже мало-помалу приближался к шестистам, что означало примерно около десяти минут с момента, когда его в последний раз посетил гонец господина учителя Флорентина.

Затем раздались тяжелые шаги, и сильные удары в дверь нагнали панический страх на Хохолку.

— Хохолка, вылезайте уже, вы не успеете сделать контрольную!

То был глас классного наставника Флорентина, глас строгий и грозный, глас тирана, жаждущего невинной детской крови.

— Не могу, господин учитель, — прозвучал голос Хохолки, голос дрожащий и робкий.

— Приказываю вам вылезти!

Жестокая схватка разгорелась в душе Хохолки, но мятежный дух одержал верх.

— Не могу! — молвил он теперь уже твердым голосом.

— Итак, вы не хотите вылезти?

— Я не могу!

Пан Флорентин помчался к директору.

— Господин директор, один гимназист по фамилии Хохолка проводит время, отведенное для первой контрольной, в уборной, и отказывается ее покинуть.

Директор встал, взор его загорелся гневом от этакой безнравственности, и оба с серьезным, видом зашагали к убежищу Хохолки.

Первым постучал пан Флорентин:

— Хохолка, опомнитесь, тут господин директор, вылезайте из уборной!

— Послушайте, вылезайте, — подал голос директор, — не упорствуйте, вы об этом пожалеете. Где вы живете?

— Воинская улица, 5, господин директор.

— Мать у него прислуга, — заметил классный наставник.

— Вот видите, Хохолка, — принялся увещевать директор, — ваша мать — прислуга, а вы, вместо того, чтобы доставить своей бедной матери радость хорошей оценкой по латинской контрольной, сидите в уборной и не выходите. Совсем не жалеете свою матушку. Но какие могут быть разговоры, приказываю вам немедленно вылезти и вернуться к своим обязанностям!

— Не могу, еще не могу!

— Не делайте из нас дураков, будете записаны в классный журнал.

— Не могу.

— Вам будет снижен балл по поведению.

— Не могу.

— Будете исключены из гимназии!

— Не могу.

Воистину душа толпы — потемки! У пана учителя засверкали глаза, а господин директор взревел, как разъяренный олень. И оба, объединив усилия, обрушились на дверь уборной. Их натиск был грозен. Хохолка, учуяв стремление своих недругов проникнуть внутрь, перешел в оборону, изо всех сил упираясь в дверь. Однако усилия его были тщетны. Пан Флорентин с господином директором мощно навалились своими телесами на дверь крепости. Дверь поддалась, и они вломились внутрь.

Но крепость оказалась пустой. Чтобы живым не угодить в их руки и не писать контрольной, Хохолка, заслышав треск дверей, стремглав бросился в дыру уборной.

— Так для него даже лучше, — сказал учитель Флорентин. — А то бы он все равно наделал в контрольной массу грубых ошибок.

Но директор, адресуясь в яму, поглотившую бесстрашного защитника крепости, воскликнул:

— Хохолка, шесть часов карцера!