"Длинная Серебряная Ложка" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 9

Подготовка к балу кипела. Все-таки Бал Вампиров — такая штука, которая может случиться в жизни лишь однажды. Чаще всего это как раз и есть то последнее, что вообще случается в жизни. Но обитатели замка старались сделать все от них зависящее, чтобы убить сразу двух зайцев: и провести бал, получив за него щедрое вознаграждение от Штайнберга, и выжить, что было даже сложнее чем содрать деньги с вампира-шотландца.

Уже вторую неделю Эвике прикладывала все силы, чтобы не убирать комнаты. Это стоило больших трудов работящей девушке, но она трудолюбиво не вытирала пыль, не полировала мебель, не смазывала дверные петли и даже не подметала коридоры. Всем известно, что вампиры превыше всего ценят старину. И вот наступил решающий этап — они вышли на финишную прямую. Уолтер, качаясь на шаткой стремянке, развешивал художественно сплетенную паутину (Эвике выдрессировала пауков так, что они даже научились плести герб фон Лютценземмернов). Сама же горничная добивалась от свечей приглушенного мистического света, однако свечи были куда упорнее пауков и дрессировке не поддавались. Граф подготавливал гостевые склепы, под которые пришлось переоборудовать давно пустующие подвалы. Гробов тоже хватит на всех.

А вот Гизела работала художественным критиком. Задумчиво наматывая на палец паутину, которой Уотлер с Эвике все утро декорировали комнаты, она торжественно ступала по коридору, пытаясь вжиться в вампирскую шкуру и понять, что они подумают, увидев это. Это представляло собой галерею парадных портретов рода фон Лютценземмерн, который уходил корнями в столь глубокое прошлое, что первый предок должен был быть изображен еще в темной пещере после охоты на мамонта.

Остановившись возле одной из картин, девушка тихонечко хихикнула и поняла, что ничего хорошего вампиры точно не подумают. Разве что они поклонники абстракционизма.

— Кто это? — поинтересовался возникший за ее спиной Уолтер.

Паутины он развесил предостаточно: она свисала со всех мало-мальски выступающих поверхностей, путалась в волосах, прилипала к одежде и лезла в тарелку. В общем, жила вполне самостоятельной жизнью и готовилась к захвату миру. Теперь юноша мог позволить себе передохнуть и приобщиться к прекрасному.

— Это, видимо, мой пра-пра-пра… много-дедушка, — с готовностью ответила Гизела.

— Почему у него три глаза?

Возможно, Уолтер и не был большим знатоком искусства, но некоторые мелочи все же подмечал.

— Это… эм… особое видение художника. Очень заметно?

Юноша кивнул и с тяжелым вздохом уставился на следующий портрет.

Картинная галерея непременно должна быть в замке. Она почти так же необходима, как паутина и склепы, и уж точно ничуть не менее важна, чем скрипящие дверные петли и воющие под окнами волки. Разумеется, в замке фон Люценземмернов она была, причем такая длинная и широкая, что можно устраивать километровые забеги. Здесь гуляли совершенно правильные сквозняки, а эхо пело карпатские народные песни. Не хватало только портретов. Согласитесь, портретная галерея без портретов наводит на странные мысли.

Если бы портреты там все же оказались, они вряд ли соответствовали бы вампирским представлением об эстетике. Ведь в родословной любого упыря найдется с десяток индивидов с такими смачными кличками как Безжалостный, Нечестивый, или Растлитель Юных Дев. Увы, граф фон Лютценземмерн мог похвастаться лишь такими предками как Арно Добрый, Кремгильда Милосердная и Фердинанд Безнадежный Идиот, прозванный так окрестными помещиками за то, что он дал вольную своим крепостным и перестал взимать с них подати, потому что это неэтично — когда один человек эксплуатирует другого. Так что с портретов смотрели бы улыбчивые лица с лучистыми морщинками возле глаз. Если бы они могли заговорить, они предложили бы вам чаю с крендельками. Даже лучше, что их вообще не было.

— Их заложил еще наш дедушка, — сокрушенно проговорила Гизела и быстро добавила, — а один из портретов даже в Бельведер попал!

— Но туда вампиров на экскурсию не поведешь, — продолжил ее мысль Уолтер.

И они вновь замолчали, приобщаясь к великому искусству в жанре абстрактного примитивизма. Или сюрреализма. Впрочем, никто из них не отличался глубинными познаниями в области живописи, и оба надеялись, что и вампиры не заметят некоторые странности, а также невысохшую до конца краску. Но Уолтер вампиром не был, поэтому все же заметил.

— У твоей бабушки и правда были волосы разного цвета?

Одна половина волос суровой дамы с портрета была собрана в прическу "воронье гнездо с плюмажем" сероватого цвета, вторая жизнерадостно развевалась на невидимом ветру, и была веселого оранжевого оттенка.

— Считай, что да. Потому что нанятый нами в деревне художник Тамаш ушел в запой, и остальное дорисовывала Эвике. А у нее свой взгляд на искусство, смелый и нестандартный.

— Поэтому она и пририсовала усы той девице? — придирчивый англичанин указал на соседний портрет.

— А по-моему, ей так больше идет! И вообще, вместо расспросов лучше занялся бы делом, — Гизела вздернула подбородок и направилась прочь из галереи с таким гордым видом, словно эти портреты и правда имели многовековую историю, а не были нарисованы неделю назад местным кустарем.

Уолтер проводил ее щенячьим взглядом. Теперь, когда Гизела перестала быть вампиршей, она хоть и утратила львиную долю загадочности, но оставалась все такой же красавицей. Неужели через несколько дней он потеряет ее навсегда? Нет, невозможно! Она не может не ответить ему взаимностью. Он украдет ее прямо перед свадьбой. Это ведь так благородно — спасти девушку от вампира. Особенно того, который в первую брачную ночь будет рассказывать ей о таксономии, морфологии и жизненном цикле амеб. Кровь ее Леонарду даром не нужна, а вот свободные уши всегда пригодятся. Нельзя этого допустить! Кроме того, какая у вампиров вообще свадьба? Ведь не в церкви же им венчаться! И гости вряд ли закидывают молодоженов рисом. Уолтер представил, как жених и невеста, прямо в свадебных нарядах, ползают по полу и лихорадочно считают зернышки. От этой мысли его передернуло.

В галерее появилась горничная, которая в который раз посмотрела на картины, восхищенно цокая языком.

— Привет, Эвике! — просиял Уолтер. Он относился к служанке с большей теплотой, особенно после того как она заштопала ему брюки. Хотя в глубине души англичанин подозревал, что Эвике поторопилась ему помочь, чтобы новый работник не увиливал от дел, ссылаясь на отсутствие одежды. Да и нитки ей в тот момент подвернулись ярко-красные, так что швы на его черных брюках выглядели как-то чересчур анатомически.

— Уже виделись, сударь, — отозвалась девушка, но тоже улыбнулась.

— Пора ехать?

— Рано еще. Поедем, как смеркаться начнет. Сейчас они спят.

— Ну и что. Могли бы пройти в склеп, посмотреть на спящих вампиров, — мечтательно протянул Уолтер, которому давно уже не сиделось на месте.

— Да ну, в спящем упыре чего интересного? — сказала Эвике, едва подавляя зевок.

— Скажи, а ты совсем не боишься Штайнбергов?

— В детстве боялась. Герр Леонард как однажды показал мне одну бяк… то-есть бактерию под микроскопом, так я всю неделю просилась ночевать в спальню к фроляйн. Страшная зверюга!.. Это я про бактерию, вы не подумайте чего.

— Дались вам всем эти микробы! Я не их имел в виду. Штайнберги ведь вампиры. Не боишься, что укусят?

— Герр Леонард если укусит, так долго плеваться будет. А его папаша не кусается.

— Точно знаешь?

— Да. Во-первых, если он и попытается в горницу к какой-нибудь девице залезть, то непременно в окне застрянет, с его-то брюшком, — девушка засмеялась, но ее лицо тут же вытянулось. — А во-вторых, он давно уже нашел другой способ пить человеческую кровь.

Уолтер понял, что она имеет в виду фабрику, на которой он эксплуатирует пролетариат. Интересно, знает ли граф, что пригрел на груди завзятую коммунистку?

— А Берта? — не удержался он.

— А уж фроляйн Берта так и вовсе самая чуднАя из всей семейки.

— В каком смысле?

— Как вам объяснить, — замялась горничная. — Чокнутая она.

— Сумасшедшая?

— Нет, не настолько. Странная просто.

— А как это проявлялось? Она что-нибудь такое делала — ну там кричала невпопад, бегала по улице без од…ээ… что-нибудь эдакое? — спросил Уолтер. Хотя поиски Берты отошли на задний план, он по-прежнему не терял надежду когда-нибудь ее найти.

— Она все больше молчком сидела. С его сиятельством и фроляйн почти не общалась — только «да» или "нет," если что-то спросят.

— Наверное, кичилась богатством.

— Вот и фроляйн так думает… А я… даже не знаю. Зачем бы она тогда со мной разговаривала?

— Эвике, ты что, вела с Бертой задушевные беседы?! — воскликнул Уолтер. — И ничего не сообщила, когда я ее искал? Мне ведь нужна была любая информация!

— Эта ин-фор-ма-ция вряд ли бы вам пригодилась, — служанка произнесла по слогам мудреное слово и положила его в копилку, чтобы козырнуть им при случае, правда, в адаптированном варианте.

— И все таки, о чем вы говорили?

— Да так, ни о чем особенном, — отнекивалась Эвике, но ее уши почему-то запунцовели. — Она расспрашивала, как мы живем, не нужно ли нам чего… ну и я…

— И ты..? — брови Уолтера взлетели вверх.

— Если вы кому-то расскажите, я вас во сне придушу, — задушевным тоном сообщила девушка. — Кроме того, все мало-мальски ценное у нас давно уже заложено. Оставшиеся вещи ни один ломбард не примет, настолько все старое. Что мне оставалось делать?

— Да я тебя ни в чем не виню.

— Вам-то в чем меня обвинять? — отмахнулась горничная. — Но если его сиятельство узнает… ох что тогда будет!

— Что? — шепотом спросил Уолтер. Должно быть, граф только на людях милый, а сам вовсю третирует бедняжку.

— Он расстроится, — последовал антикульминационный ответ.

— Только-то?

— Как вы можете такое говорить! Ему нельзя волноваться, в его-то годы. И фроляйн Гизела на меня обидится, что мы шушукались за ее спиной.

— И это все?

— Это все, что я могу вам рассказать. Я поклялась ей не говорить об остальном. Просто поверьте мне на слово — она не такая, как прочие барышни. Не от мира сего.

Особенно в теперешнем ее состоянии, подумалось Уолтеру.

— Знаете, сударь, а я ведь понимаю почему она сбежала, — задумчиво продолжила девушка. — Фроляйн Гизела думает, что она хотела Бал сорвать и это чистая правда. С ее стороны, конечно, свинство нас всех так подвести, но я не представляю, как бы она выдержала. Тут никаких сил не хватит. Не знаю, есть ли у вампиров сердце, но если у нее хоть что-то осталось, оно б разбилось на той свадьбе.

— Подожди, Эвике. Какую их двух свадеб ты имеешь в виду?

— Обе.

Даже если Эвике и была марксисткой, от дармовой рабочей силы она не отказывалась, поэтому сразу же угнала Уолтера разбрасывать мох по ванной. Так обитатели замка трудились до заката, пока не настала пора закладывать карету. Уолтер вскочил на козлы, а девушки забрались внутрь, придерживая двери каждая со своей стороны, чтоб те не хлопали на ухабах.

До особняка Штайнбергов друзья добрались без приключений. Правда, за каретой пол-дороги бежали волки, требую пошлину за проезд по их лесу. Но когда Гизела, высунувшись из окна, пообещала захватить для них колбасы на обратном пути, они завиляли хвостом и отстали. Дворянское слово — кремень.

— Значит так, я буду разговаривать, а вы просто улыбайтесь, — проинструкировала Гизела своих спутников и позвонила в дверь.

Открыла им экономка, старинная приятельница Уолтера, которая сразу же разглядела за спиной виконтессы вчерашнего посетителя. Именно поэтому ее раздирали самые противоречивые эмоции, от вполне закономерного желания попресмыкаться перед знатью до неодолимой тяги отчитать виконтессу за то, что она водит подобные знакомства. А когда фрау Бомме увидела и пижонские красно-черные брюки Уолтера, подбородок ее задрожал, как желе во время землетрясения.

— Добрый вечер, фрау Бомме, ничего если я пройду? — защебетала Гизела, протискиваясь мимо экономки в прихожую и делая остальным знак, чтобы следовали за ней. — А я к герру Штайнбергу.

— Хозяин занят. Извольте подождать.

— Это вы мне предлагаете? — сладким голоском уточнила девушка. На лице экономки отразилось сомнение. Как ни крути, аристократку не посадишь ждать в приемной.

— Он освободится совсем скоро.

— Мое дело не терпит отлагательств.

— Он завтракает, — экономка предприняла последнюю попытку.

— Тогда другое дело. Можно и подождать, — согласилась Гизела без возражений.

Кому охота присутствовать при вампирском завтраке? Вряд ли они лакомятся гренками и омлетом, запивая все это сладким чаем. Что же они такое могут есть?

Наверное, мясо. Сырое мясо. Настолько сырое мясо, что оно пытается уползти из тарелки.

— Я, разумеется, доложу хозяину что вы пришли. А пока позвольте проводить вас в гостиную.

— Спасибо. И скажите, что у меня для него важные сведения. Я знаю где Берта.

Как только экономка скрылась за дверью, Гизела торжествующе посмотрела на Уолтера с Эвике. Первый во время всей беседы хранил благоразумное молчание, вторая же, как и пристало служанке, старалась казаться как можно незаметнее. Но полностью слиться с интерьером не удавалось, потому что ее простенькое платье и рыжие косы выделялись на фоне мебели с алой штофной обивкой. Понемногу девушка начала чувствовать себя засохшей веткой, которую какой-то шутник воткнул в роскошный букет роз. Судя по тому, как поежилась Гизела, ей тоже было здесь некомфортно.

— Ну ничего, как только он услышит про Берту, то сразу же появится…

Дверь распахнула так резко, что ручка пробила стену.

— Где она?!

Глаза Штайнберга метали молнии. Рядом маячил испуганный Леонард, все еще с повязанной на шее салфеткой.

— И незачем так кричать, — спокойно ответила виконтесса. — Мне удалось расшифровать ее дневник.

— Какой еще дневник? Откуда он у вас? Почему я ничего не знал?

Но прежде чем старший вампир, который уже подозрительно косился на сына, успел путем нехитрых умозаключений найти виновника, Гизела выпалила:

— Она в Вене.

— В Вене? Вот ведь что придумала, паршивка! Час от часу не легче.

— У вас там есть друзья? Может, она у кого-то гостит?

— Откуда? За эти годы я успел со всем раззнакомиться, — горько усмехнулся вампир. — И где мне там ее искать? Да и все равно не успею, Бал послезавтра.

— Так найдите ее… ну… с помощью телепатии! — посоветовал Уолтер. — Должна же быть между вампирами некая связь.

Штайнберг недоуменно посмотрел на незнакомого юношу. Леонард что-то шепнул ему на ухо и удивление сменилось равнодушием.

— Смог бы, будь я ее создателем. Но обратил Берту не я.

— Свяжись с Лючией. — предложил Леонард. — Вдруг она на этот раз согласится?

— Ерунда! Мне и прошлого хватило за глаза. Так орала, что у меня еще две ночи в ушах гудело. Она даже телепатически берет шестую октаву. Кроме того, ничего толкового она не скажет. Одна радость, что и он от Лючии не добьется ответа. Она нас обоих на дух не переносит.

— Кто такая Лючия? — спросила Гизела.

— Это наша создательница, она сделала нас немертвыми, — ответил Штайнберг.

Его щека невольно дернулась. Вот у других вампиров создатели как создатели, есть с кем в обществе показаться, и только им так "повезло."

— Герр Штайнберг, вы задолжали мне кое-какие объяснения, — нахмурилась Гизела. — Я ведь так никогда и не узнала, что с вами произошло и чего боится Берта. Расскажите?

Поколебавшись, старший вампир кивнул.

— Хорошо, только пусть ваша горничная нас оставит. Ей здесь не место.

— От Эвике у меня нет секретов.

Служанка благодарно улыбнулась. Хотя из-за двери тоже отлично слышно если правильно настроить замочную скважину.

— Ну нет так нет, — вздохнул вампир.

И начал свой рассказ.

Три раза фроляйн Лайд бегала на кухню за добавкой. По случаю она припомнила народные поверья о том, что не все упыри питаются кровью. Выбравшись из могилы, иные возвращаются домой и таскают еду из горшков. Более того, вскрыв гроб подозреваемого упыря, сельчане нередко обнаруживают на губах мертвеца не кровь, а мамалыгу. После недолгих переговоров девушки пришли к выводу, что Кармилла из таких.

— Вы совсем ничего не будете? — спросила пациентка, хрумкая очередным печеньем.

— Я сыта.

— Жаль. Это очень вкусно! Конечно, не так вкусно как кровь, но тоже ничего.

— Представляю.

— Удивительно, как наш доктор расщедрился! Ой, только вы не подумайте будто я радуюсь, что на вас напали! Но хорошо, что все обошлось. А если бы доктора не оказалось рядом — фроляйн Лайд, вы ведь могли и вовсе погибнуть! Ужасть.

— Могла.

На коленях сиделки лежал открытый журнал, а вверху страницы значилось "Прошу уволить меня по собственному желанию…" Вампирша крутила между пальцами карандаш. Что писать дальше, она не имела ни малейшего представления. "Потому что у меня заразная болезнь?" "Потому что я всех тут поубиваю?" "Потому что скоро за мной придет толпа упырей вот прямо сюда, и от такого зрелища даже медсестрам понадобятся смирительные рубашки?"

И что потом станется с Кармиллой? Кто будет целовать ее на ночь? Слушать ее россказни? Ведь девочка, кажется, к ней привязалась. Даже полюбила. А теперь единственная подруга ее оставит. Все равно что вышвырнуть щенка под дождь. А если Кармилла так и не успокоится? К ней ведь может явиться новый вампир! Хорошо если обратит, а ну как просто убьет?

— Кармилла, хотите я расскажу вам сказку?

— Уж лучше я вам!

— Нельзя разговаривать с набитым ртом, — сказала сиделка наставительно. — Так что жуйте и слушайте.

— А это будет страшная сказка?

— Еще какая. Про вампиров, — посулила фроляйн Лайд.

И начала свой рассказ.

— В некотором царстве, в тридевятом государстве жил да был один клерк.

— Мне уже не нравится, — захныкала Кармилла. — Это скучная сказка!

— Но вы не дослушали. Быть может, ему уготованы удивительные приключения.

— Это вряд ли. У клерков приключений не бывает.

— А этому повезло. Итак, наш клерк служил в своей конторе и была у него мечта. Он хотел сделаться миллионщиком, но так, чтобы сразу весь капитал получить. Отец его помер мелким чиновником, а сам он в неполные тридцать лет так и не выбился из письмоводителей. Конечно, можно было экономить, но какой в том смысл? Надоело ему каждый месяц откладывать жалкие крохи в надежде, что когда-нибудь лет через пятьдесят набежит круглая сумма. Кроме того, в его семействе ожидалось прибавление, так что деньги нужны были как никогда. Поэтому он решил вложить все сбережения в рискованную, но очень прибыльную отрасль — в добычу слоновой кости. А поскольку своих денег у него было немного, недостающую сумму он взял из кассы.

Долго ли, коротко ли ждал этот клерк, но то ли между африканскими племенами началась очередная война, то ли слоны в тот год не уродились, но компания, которой она доверил деньги, потерпела крах. Все вкладчики понесли убытки, а наш герой так и вовсе разорился. Со дня на день он ожидал, как управляющий проверит кассу и обнаружил недостачу. Он уже снес в ломбард все ценные вещи — даже обручальное кольцо жены, даже пинетки еще не рожденного ребенка — но нужной суммы так и не набежало. Тогда он впал в отчаяние. Ему уже мерещились разные кошмары — позор, банкротство, долговая тюрьма. Он представлял, как его жена ослепнет, когда будет шить рубашки — полдюжины за несколько грошей — в полутемной каморке, и как потом будет скитаться из ночлежки в ночлежку, пока не замерзнет прямо на улице. Он представлял, как его ребенок отправится прямиком на "ферму младенцев," где нищие берут детей на прокат, чтобы еще пуще разжалобить прохожих. В душе его открылась рана, из которой хлынул страх.

И вот однажды ночью, когда он бесцельно бродил по городу, истекая страхом, к нему подошел незнакомец и предложил свои услуги. Он пообещал нашему клерку запредельную сумму денег, и тот вцепился в это предложение, как голодный пес в кость. Только это был не обычный ростовщик. Вместо процентов он потребовал у должника то, чем за помощь расплачиваются в сказках. Перворожденное дитя. А поскольку он потребовал это уже после того, как клерк забрал деньги, бедняге не оставалось ничего иного как согласиться. По крайне мере, именно в такой версия я слышала эту историю.

— Когда мы доберемся до вампиров? — спросил Кармилла, слушавшая приоткрыв рот.

— Уже добрались.

— А кто из них вампир?

— Ну не клерк же! — раздраженно отозвалась сиделка. — Вампиром оказался заимодавец. Именно ему теперь принадлежал перворожденный ребенок.

— Страсти какие! Хорошо, что это сказка. А дальше?

— Клерк возместил недостающую сумму и тут же уволился из конторы. Зачем ему корпеть над бюро, с таким-то капиталом? Во что бы он ни вкладывал эти деньги, ему возвращалось сторицей. Потому что это было заколдованное золото. А через пару месяцев его жена разрешилась от бремени. Девочкой.

— И я испытал такое облегчение! Признаюсь, я боялся что первым будем мальчик. Как мне воспитывать наследника, если его потом все равно придется отдать? Но я надеялся, что следующим окажется сын. Так и вышло — через год супруга подарила мне мальчика. Вот только он отказывался сосать грудь, если мать не протирала ее спиртом по три раза. Ну ничего, подумал я, у нас будут другие дети. И еще, и еще! Вот у меня было шесть братьев и сестер, но их всех унесла эпидемия дифтерии, так что остался я один. Поэтому я всегда был сторонником многодетных семей — хоть у кого-то есть шанс выжить. Правда, жена моя не разделяла эту точку зрения! Она, видите ли, считала, что раз у нас завелись деньги, мы можем таскаться по балам каждую ночь. Так что я сказал ей, "Эльза — так ее звали — роди мне еще пятерых и делай что хочешь. И на суаре поезжай, и на благотворительные базары, и куда душа пожелает. Но пока что изволь бывать дома почаще. Мне нужна жена, детям — заботливая мать." И что вы думаете она сделала? Бросила меня ради кавалерийского офицера, который отлично отплясывал кадриль, но во всем остальном был совершенно никчемным человечишкой! Тьфу! Неблагодарная тварь!

— Отец! — не выдержал Леонард.

— Что, мальчик мой? Мать сбежала, когда тебе едва исполнилось пять месяцев. Но тебе кажется, что неправ именно я?

— Ей было всего-то девятнадцать.

— Вот-вот. Самый возраст, чтобы взяться за ум, — и фабрикант многозначительно покосился на сына. — Итак, я остался соломенным вдовцом с двумя детьми на руках. Очень странными детьми, прошу заметить. И тут я совершил чудовищную ошибку — я привязался к своей дочери. Следовало отдать ее, пока она была мокрым розовым комочком и кричала с утра до вечера. Он ведь даже свое имя и адрес оставил, куда сообщить когда ребенок родится. Но я все затягивал, пока не понял наконец, что это невозможно. Смотрел на Берту и думал — вот она, моя дочь, пухленькая, темненькая, лепечет что-то, ну как такую отдашь? Сделка есть сделка, это я как деловой человек понимаю, но… Кроме того, я понадеялся, что он сам про нас забудет. Сначала я все ждал, что он лично за ней явится. Каждый час наведывался в детскую, но все было спокойно. Вот я и расслабился. Решил, что он нашел занятие поинтересней, чем выколачивать старые долги. Но у меня нет-нет да и появлялась мысль, будто он нарочно это делает, дает ей подрасти, а потом… Противная мысль — знаете, как летом иногда в комнату залетит цикада, верещит, уже все перевернешь вверх дном, а никак ее не выловишь. А она не умолкает, покамест всю душу не вынет. Вот-вот, такая мыслишка. Гадкая, в общем. Поэтому я Берте ни в чем не отказывал — вдруг сегодня мы видимся в последний раз? А он… я не представлял, как он будет с ней обращаться… и на что она ему вообще сдалась… Поэтому у моих детей было все…

— Кроме фотографий.

— Да, Леонард, кроме фотографий. Тебе они настолько важны?

— Нет, что ты! — замахал руками молодой вампир. — Я п-просто так спросил. Но… дело в том что я забыл, как выгляжу. Было бы любопытно увидеть себя уже взрослым.

— Как будто есть на что посмотреть, — бросил отец, — Я не водил детей к фотографу, чтобы не оставлять лишних улик. Мало ли какое применение он нашел бы этим фотографиям. По той же причине я велел Берте всегда носить шляпки с широкими полями, чтобы никто не запомнил ее лица. Если ему вздумается порасспросить… Иногда я думал — да глупости все это, ну как он меня отыщет? Я ведь тогда не представился, да и выглядел так непотребно, что уж точно не опознаешь. И все же… Вот так мы прожили в Гамбурге почти двенадцать лет, а потом… потом… Нет, не могу! Леонард, дальше ты рассказывай, — скомандовал фабрикант.

Юный вампир продолжил бесстрастно:

— Потом отцу попалась газетная статья о том, что в пригороде было найдено несколько трупов. Обескровленных, со странными повреждениями шеи. Полиция ничего вразумительного сказать не могла. А отец все понял и решил бежать…

— Не бежать, а стратегически передислоцировать производство! Хотя да, бежать, конечно. Это сейчас я понимаю, что у кого-то просто не хватило терпежа — или мозгов — как следует замаскировать место охоты, а тогда я подумал что все, они ко мне подобрались. Возможно, у них такое предупреждение для недобросовестных должников. Вот и мы переехали сюда.

— В Трансильванию? — уточнил Уолтер.

— Да.

— Подальше от вампиров?

— Да.

— Угу.

— Что такое?

— Ничего, — англичанин посмотрел на него невинными глазами.

— Я полагал, что вампиры только в крупных городах водятся и что в Трансильвании крестьяне давно их извели. Вы знаете, какие тут методы встречаются? О-го-го! Чего стоит только гвоздь под язык! Ну какой вампир захочет просыпаться с металлическим вкусом во рту? Или вот такой метод — подложить в гроб носок, чтобы вампир распускал его до последней нитки. Ну кому понравится лежать рядом с крестьянской портянкой? Я и решил, что Трансильвания — самое безопасное место, что бы там ни говорили. Кроме того, нам очень повезло с соседями. Я был так рад, что моя дочь подружилась с госпожой виконтессой.

"А уж я как рада! До сих пор во сне кричу. От радости," хотела было сказать Гизела. Но не сказала.

— Когда Берта узнала про переезд, она закатила истерику, с воплями, брыканием на полу и прочей атрибутикой. Расколотила своих фарфоровых кукол и изрезала все платья. Но отец сказал, что так даже лучше, меньше багажа брать придется. И вот вся семья тронулась в путь. Отец казался довольным, Леонард — это ее брат — тоже радовался, что соберет новые образцы простейших, коими Трансильвания, конечно, кишит, и только Берта была в ужасе. Она понимала, что каким-то образом виновата во всем, что они уезжают именно из-за нее. Потому что с ней что-то не в порядке. Иначе зачем отцу ее прятать? Почему он как будто от нее откупается? Не иначе как подозревает то, о чем она сама догадалась уже давно — что она не такая, как все дети. С самого рождения не такая.

— А чем она так отличалась от других детей? — спросила Кармилла, которая даже забыла про еду.

— Хвостом.

— Фроляйн Лайд, вам бы все шутить!

— Для начала, редкий ребенок может похвастаться тем, что ему разрешают есть заварные пирожные на завтрак, — усмехнулась сиделка. — Кроме того, она… как бы это сказать… ну да неважно. Просто примите ее отличие за аксиому. Сказки не изобилует объяснениями, верно? Нигде не сказано, какую именно траву мама Красной Шапочки использовала для приправы в пирожках, раз ее дочка приняла волка за женщину. Итак, вернемся к Берте. После Гамбурга карпатская деревушка показалась настоящей ссылкой. А тут еще произошло событие, которое и вовсе осложнило ей жизнь. Видите ли, она была довольно замкнутой, нелюдимой. Не знала, как общаться с людьми. Да и отец всегда говорил, что они-то на самом деле лучше всех окружающих, потому что богаче. Дескать, мораль, принципы и прочая абстракция — это так, глупости, только деньги имеют значение. Зато перед аристократами он готов был стелиться, потому что у них благородная кровь и все такое. Его всегда завораживала кровь. Берта тогда еще не понимала почему. Ну так вот, поскольку она понятия не имела, как завязать беседу, то ужасно конфузилась и от того казалась очень резкой. А потом решила, что так даже лучше, иначе над ней будут потешаться… или наоборот, скривятся от отвращения… если узнают что она не такая, как все. И… и…

— Когда она приехала в Трансильванию, что-то произошло? — пришла на помощь Кармилла.

— Ну да! Она почувствовала себя точно устрица, которую вытащили из раковины. Такой мягкой и беззащитной себя почувствовала, что ужас просто! Тогда она закрылась, раз и навсегда. И правильно сделала, потому что ведь совсем безнадежная ситуация сложилась, совсем никакой надежды на счастливый конец, — она рефлекторно потянулась к груди, но тут же опустила руку. — Но не будем сейчас об этом. Что-то я слишком все затянула. Перейдем сразу к развязке.

— Так нечестно! — возмутилась девочка.

— Я рассказчица, а значит я определяю, что честно, а что нет, — разозлилась фроляйн Лайд. Она мысленно пролистала добрую сотню страниц. Между одной из них был заложен веер. Эту страницу она пролистнула с особой быстротой.

— Ну так вот, однажды ранней весной она отправилась на прогулку — она вообще любила прогуливаться возле замка…

— Так там еще замок был! — сказала пациентка недовольно. — Вы его даже не упомянули.

— Замок как замок.

— А кто там жил?

— Кто надо, тот и жил! — фроляйн Лайд начала разочаровываться в своей затее. Но как иначе предупредить девчонку?

— Там вампиры жили? — не сдавалась Кармилла.

— Нет! Но если вы хотите, чтобы я поскорее добралась до вампиров, то извольте не перебивать.

— Просто мне не нравятся дыры у вас в сюжете, — честно призналась критикесса.

— Это у меня стиль такой. Своеобразный. И вообще, когда вы рассказывали, я же слушала.

— Да, но мое повествование было логичным.

— Не спорю, — выдохнула сиделка. — Итак, Берта отправилась на прогулку, забираясь все дальше в горы. Ей хотелось отыскать первые в этом году примулы и принести их… домой чтобы сделать гербарий. Тут разразилась снежная буря, а поскольку Берта оделась не по погоде легко, она простудилась. Когда вернулась домой, вся промокшая, у нее начался жар. Хотя ее немедленно укутали и напоили горячим липовым чаем, было уже поздно — у нее развилась пневмония. Вот и все.

— Концовка скомкана, — сказала придира. — И где обещанные вампиры?

Сиделка замолчала и опустила глаза, утюжа взглядом складки на фартуке, который она терзала последние несколько минут.

— … доктора были бессильны! Только деньги из меня тянули. Хотя если бы пришлось растолочь золото и сделать из него микстуру, я бы и тогда не поскупился. Но все впустую. Она так кашляла, казалось, вот-вот ребра сломаются.

— Но почему вы нам ничего не сказали? — спросила Гизела, взволнованная. — Мы с папой знали, что Берта больна, но не представляли, насколько серьезно!

— При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он прознает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку растрясло, так что в Триесте ей стало совсем худо. Тем не менее, смена обстановки ее взбодрила, да и новая еда пришлась по вкусу. Помню, она все время улыбалась, хотя почти не могла двигаться. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.

Штайнберг умолк.

Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.

Окно виллы выходило на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он тем не менее заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.

— Закрой, пожалуйста.

Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.

Сейчас она напоминала ожившую фотографию — кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел. Ага, если бы! Все таки котел выглядит куда пристойнее чем то, что гнездилось там на самом деле. Как-то в начале болезни она попросила брата показать, что же за микробы ее одолели. Потом раз сто пожалела. Господи, какая неописуемая гадость! С тех пор она чувствовала себя бодлеровской лошадью, внутри которой уже пирует новая жизнь[24]

— Леонард, можно тебе попросить кое о чем? — обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.

— Что-то принести?

— Нет. Знаешь, если я умру, ты не мог бы отдать мой дневник…

— Ты не умрешь! — горячо заверил ее Леонард. — Я найду лекарство! Я близок как никогда!

— Конечно найдешь. Но вдруг… если не успеешь…

— Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.

— Хорошо. Я постараюсь, — пообещала она и прекратила бесполезный разговор.

Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.

— Иди погуляй.

— Но я должен работать!

— Без возражений, Леонард.

Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.

— Я нашел того, кто тебе поможет!

— Еще один лекарь? — скривилась девушка.

— Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.

Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.

— Кого нелегкая принесла?

— Не знаю, — сказала Берта. — Откроешь?

— Еще чего. Небось, опять шарманщик притащился.

Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного — и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.

— Придется открыть, — сдался фабрикант. — Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!

Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, он понял, что краска тут не при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее — ее ярко-розовое, невероятно блудливое платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.

Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.

В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино. Не долго думая, незнакомка сунула собачку в руки оторопевшему фабриканту, после чего обернулась к извозчику и разразилась потоком брани, длинным и витиеватым, как горная река. Извозчик тоже в выражениях не стеснялся. Судя по всему, они препиралась из-за платы. Вдосталь пособачившись, женщина швырнула ему деньги и с довольным видом развернулась к Штайнбергу. Ничто так не бодрит, как хорошая склока. Ночь началась правильно.

— Я вход? — спросила она, вырывая у Штайнберга собачку.

— Ч-что, простите?

— Я входить?

— Входите, — автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, — Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?

В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.

— Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! — остановил ее фабрикант.

Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!

— Я Лючия Граццини, а это — Тамино, мой собака, — ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какой-то реакции. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. — Неужели вы про меня не слышать?

— С какой стати?

— Я известный оперный певица. Я здесь на гастролях. По всему Триесту висеть плакаты!

Бред какой-то. Неужто прознала про его деньги и решила заручиться покровительством нового мецената? Обойдется.

— Ну знаете ли! Если вы заявились, чтобы пригласить меня на концерт, то даже не рассчитывайте…

— Я приходить не к вам, — рот итальянки презрительно скривился. — Где девушка?

— Отец, кто там? — услышав громкие голоса, позвала Берта и сразу закашлялась.

— Она?

— Да, — прошептал Штайнберг чуть слышно.

— Как ее имя?

Он заколебался. Фольклор не советует называть свое имя вампирам, иначе они получат над вами полную власть. Но разве не для этого он все затеял?

— Берта.

— Хороший имя.

Подобрав юбки, вампирша резво взбежала по лестнице, а Тамино потрусил за ней.

— Привет, Берта! — сказала Лючия, входя в гостиную.

— Кто вы?

— Что-то ты неважно выглядишь, — продолжила гостья, отмечая и тусклые волосы девушки, и ее сепийную кожу.

— Как вы смеете! Что вам нужно? — спросила больная по-итальянски.

— У тебя есть шоколадные конфеты?

— Есть, — ответила Берта, обескураженная вопросом. — Но…

На столике оказались конфеты и тарелка с недоеденным тирамису. Врачи советовали налегать на мясо и овощи, но когда Берта поняла, что уже не выкарабкается, то махнула рукой на все рекомендации.

— Сейчас посмотрим, — незнакомка покрутила конфету, понюхала ее, и бросила через плечо. — Дрянь! А тут что? Тоже дрянь, дрянь, действительно дрянь… О! С ромом! Глянь, Тамино, твои любимые, — льстиво сказала она, скармливая пуделю конфету.

— Собакам нельзя шоколад! — подалась вперед Берта. — Он от них умрет!

— А вот это вряд ли.

(Тридцать лет назад, еще до Войны Севера и Юга, примадонну пригласили на гастроли в Новый Орлеан. Как-то вечером в сопровождении администрации театра она прогуливалась вдоль Миссиссиппи, где плавали аллигаторы, невозмутимые как бревна. Но уже через час один из них, не выдержав визгливого лая Тамино, не замолкавшего ни на секунду, вдруг подпрыгнул и одним махом проглотил собачку. Остальные аллигаторы одобрительно закивали. Примадонна немедленно вытянула злодея из воды за хвост, до смерти забила ридикюлем, вскрыла с помощью пилочки для ногтей, извлекла пуделя, но было уже поздно. Тогда она попросила антрепренеров принять меры. Для пущей убедительности поклацала клыками. Правда, на ее клыки мужчины не обратили внимания. Они завороженно глядели на пилочку для ногтей. Спустя четверть часа на место происшествия был доставлен чернокожий жрец вуду и конфликт разрешился полюбовно.)

— Он балансирует конфеты на носу! — произнесла примадонна тоном матери отличника.

Пудель немедленно встал на задние лапы, поджав передние, и носом поймал конфету. Потом подбросил ее в воздух, схватил на лету и зачавкал. Так ловко он все это проделал, что Берта не удержалась и захлопала.

— Ой как здорово! Только зачем вы все это мне показываете?

— Как зачем? Должна же ты увидеть хоть что-то стоящее перед смертью.

Когда Штайнберг пересилил страх и вошел, вампирша качала кресло и напевала колыбельную Берте… которая безмятежно спала. Это он определил по ее хриплому, точно кошачье мурлыканье, дыханию. Но почему?

— У вас есть еще bambini ?[25] — обратилась к нему вампирша.

— Мой сын Леонард, он сейчас в саду. Но Леонард тут причем?

— Он содержит в себе много зла… моменто… а! Праведный гнев пылает в его сердце, — нараспев произнесла Лючия, а Штайнберг вздрогнул от неожиданности. За весь вечер это была первая грамматически правильная конструкция, соскользнувшая с карминно-красных губ.

— Кто — он?

— Вы знать не худше, чем я, — вздохнула Лючия.

Разговаривать на немецком было очень утомительно. Этот язык она знала в основном по ариям Царицы Ночи,[26] а слова в них весьма специфические.

— Берта — это ребенок, который родился в первую очередь? Эээ… первенка?

— Да, перворожденная, — с запинкой произнес Штайнберг. В самом слове для него сосредоточился какой-то невыразимый, инстинктивный ужас, словно память о событиях, произошедших и давно, и не с ним.

— Кошмарррр! И вы еще удивляться! Вам нужно было сразу сообщить!

— Да, я понимаю! Это ведь он вас прислал? Но теперь-то вы поможете моей дочери? — он просительно заглянул примадонне в глаза, но та отвернулась. — Пусть она не умрет, пожалуйста? Мне все равно, во что она превратится… только пусть… чтобы не насовсем, а? Раз вы здесь, значит, вы можете ей помочь!

Он схватил Лючию за руки, но вампирша без труда отцепила его скрюченные пальцы и отошла назад, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Тогда он рухнул на пол. Кто бы мог подумать, что однажды он станет ползать на коленях перед итальянской певичкой, умоляя убить его собственную дочь?

— И да, и нет, — сказала примадонна.

— Что это значит?

— Да — я мочь сделать из нее вампир. Нет — я не мочь сделать вампир только из нее. Вот, вы читать.

Она протянула ему телеграмму, и в ее глазах мелькнуло сочувствие. Или показалось? Итальянка так быстро отвернулась, что не разберешь. Если бы он не знал, что вампиры — безжалостные твари, то подумал бы, что Лючия очень, очень смущена.

Если опустить «зпт» и «тчк» и восстановить задуманный текст, послание выглядело бы вот так.

"Любезный друг мой!

До меня дошли слухи, будто моей собственности вскоре будет нанесен непоправимый ущерб, а посему я отдал распоряжения, дабы предотвратить вышеупомянутую потерю. Сейчас, когда вы читаете это письмо, вам как никогда хочется отдать мне тот старинный долг. Или слово «сбагрить» будет более подходящим? Подобное рвение заслуживает всяческих похвал. Я полагаю, что вы, будучи человеком сведущим в финансах, никак не могли упустить из виду, что за долгие годы, в течении которых вы предпочитали хранить благоразумное молчание, по вашему долгу успели набежать кое-какие проценты? Поскольку в настоящий момент я слишком занят, чтобы навестить вас лично, подательница сего взыщет с вас сумму в полном объеме.

С надеждой на скорую встречу,

ВдМ"

— Он хочет заполучить нас всех, — сказал Штайнберг, даже без намека но вопросительную интонацию.

— Si ,[27] — сказала примадонна.

Ей совершенно не нравилось происходящее. Что она, судебным исполнителем нанялась? Но ничего не поделаешь — Мастер Парижа попросил о помощи Лукрецию, Мастера Рима, а та перепоручила дело своей подчиненной. Попробуй откажись! Лукреция обладала недюжинной злопамятностью. Если разобидится, то будет еще лет двести посылать в подарок отравленные цветы, платки и букеты ядовитого плюща. Несмертельно, конечно, но раз за разом извлекать тарантул из концертных туфелек — на такое никаких нервов не хватит.

И все равно, это гадко. Не так становятся вампирами. Не по векселю. Это профанация, если вы хотите знать ее мнение!

(Сама она стала вампиром на спор. Как-то раз в начале 18го столетия Лючия вместе с закадычной подругой Аллегрой сидела на пристани, лузгая купленные на последние деньги креветки и размышляя, куда же им податься теперь, когда администрация оперы расторгла их контракт, предпочтя им обоим волоокого юношу с красивым глубоким сопрано.

— Нет, — сказала тогда Аллегра, — Не доживем мы до тех времен, когда женские арии будут исполнять именно женщины, а не всякие там балаганные уродцы.

И сделала выразительный жест, словно разрезала воздух.

— Не зарекайся, — задумчиво протянула Лючия.

Той же ночью она отдалась гостившему в Италии маркизу, известному в свете своими милыми, хотя и слегка эксцентричными проделками — например, во время скучных раутов он имел обыкновение превращаться в нетопыря и вылетать из залы.

Через 50 лет подруги снова встретились и вдосталь посмеялись над своим давним пари. Аллегра хихикала не только когда Лючия замолчала, но и когда она, поцеловав подругу в лысеющую макушку, на цыпочках покинула комнату и побежала прочь из богадельни. Она сомневалась, что Аллегра вообще ее узнала.)

— Ну что? — нетерпеливо спросила Лючия. — Какой ваш выбор?

— Разве он у меня есть?

— Нет, конечно.

В то же мгновение она впилась в его шею и через несколько минут неподвижное тело господина Генриха Штайнберга осталось лежать на полу. Облизнувшись с невинным видом, словно девочка доевшая краденое варенье, Лючия обратила взор на кресло-качалку. Присмотревшись, она зашипела — прическу девушки поддерживал серебряный гребень, а на груди сияла серебряная же брошка в виде лилии.

— Тамино, можешь помочь? Как никак, зомби не реагируют на серебро.

Пудель согласно тявкнул. Быстро перебирая лапками, он сбегал к камину и притащил хозяйке щипцы.

— Ну спасибо, дорогой!

Ничего не поделаешь, придется действовать самой. Взявшись щипцами за краешек гребня, Лючия вытащила его и отшвырнула подальше. Волосы девушки рассыпались по плечам, но она так и не проснулась. Затем наступила очередь брошки. Ее Лючия просто вырвала вместе с куском ткани.

"Горжетка или длинные перчатки?" Что-то в облике Берты натолкнула ее на мысль, что вряд ли эта девушка влюблена в горжетки. Зато без перчаток появляться в обществе не комильфо. Закатав ей рукав, примадонна прокусила запястье Берты и в рот ей медленно потекла безвкусная кровь больной.

Разверзся омут, и все бертины черти разом ей подмигнули.

"Вот так номер! А с виду благонравная девица, хоть пяльцы в руки. Может, просто симпатичные не попадались? Так я познакомлю. Взять хоть тенора Фабио Моретти, все при нем."

Пока Лючия, морщась, сосала ее кровь, девушка даже не пошевелилась. Когда все закончилось, ее голова просто свесилась набок.

— Две трети уплачено, — отчеканила вампирша и мысленно добавила "Радуйся, мерзавец." Небрежно промакнув губы, она оставила Тамино в комнате, а сама вышла в коридор, где буквально нос к носу столкнулась с очкастым юношей.

— Ты быть Леонард? О-ла-ла, на пловца и зверь бежит!

— У в-вас рот в крови, — прошептал мальчик на итальянском. — Вам плохо?

— Нет, малыш, мне хорошо. А рот у меня в крови, потому что я пила человеческую кровь.

— Это так ужасно! — он сразу побледнел. — Вы и вообразить не можете, КАКИЕ в ней бывают микробы!

"Ему придется тяжелее всех," подумала Лючия, оттаскивая его тело в гостиную.

На самом деле, Штайнберги не были мертвы. Они были едва живы, а это огромная разница. В груди еще теплилась искра, крошечная, как первая звезда на небосклоне или последний светлячок в саду. Дунешь — и погаснет. Лючия вовремя уронила в каждый рот несколько капель своей крови. Новообращенные тихо застонали, но глаза не открыли.

Они не проснутся, пока она не придумает, что делать дальше. Вот ведь идиотская ситуация! Как и большинство вампиров, Лючия была законченной эгоисткой. А как иначе, если приходится продлевать свое существование за счет чужих жизней? Но ее эгоизм заключался еще и в том, что она наотрез отказывалась возиться с инициациями. До сегодняшней ночи. И как ее только угораздило? Создания — это такая обуза. Кому охота, чтобы кто-то цеплялся тебе за юбку? Да-с, а эти еще и неказистые такие, с ними в обществе показаться стыдно. Торгаш-прощелыга, ненормальный мальчишка и очень странная девочка. Кому такие сдались? Уж точно не ей!

Заметив, что у Берты соскользнул с коленей плед, Лючия подобрала его и рассеяно укутала девушку.

Ну ничего, не нужно с ними возиться. Очень скоро их заберут и дело с концом. Даже вспоминать про них не придется.

Щека Леонарда была забрызгана кровью. Вздохнув, Лючия смочила платок водой из графина и осторожно, чтобы не потревожить мальчика, вытерла ему лицо. Еще испугается, когда проснется. Поди, не сразу поймет, что это его собственная. А ведь он такой чувствительный, ему нельзя лишний раз нервничать.

Так, о чем это она? Ах да, поскорее бы их сбыть. Как только Мастер Парижа освободится, он, небось, сразу за ними явится. И никто ему слова поперек не скажет, раз фольклор на его стороне. Горе-коммерсант сам заслужил такую участь. А нечего было дураку занимать деньги у разных таинственных личностей. Наворотил дел, а детям расхлебывать…

Когда она схватила с дивана подушку и подложила ее под голову Штайнбергу, все еще лежавшему на полу, вампирша наконец спохватилась. И в ужасе прикрыла ладонью рот. Нет, невозможно! С ней такого точно не могло случиться! И… и почему именно они?! Но родню не выбирают, эта аксиома подтвердилась в который раз. А кто они ей, если не родня? В их жилах течет ее кровь. И сейчас они такие беззащитные, все трое! Что делать-то? А?!

Берта пошевелилась во сне, и вампирша вновь поправила ей плед, случайно задев кресло. Оно качнулось, заскрипев, и в этом звуке почудился ей скрип неведомой колыбели…

Лючия сжала кулаки. Нет, она не сможет из спасти. Против фольклора не попрешь. Зато она научит их обороняться.

— … А потом Виктор сообщил, опять же письмом, что назначает дату свадьбы на середину лета. Тогда Берта поняла, что уже никогда не будет свободной. Вот такая сказочка.

Она пытливо посмотрела на пациентку.

— Мавануи, — вдруг сказала та.

— Что, простите?

— Меня так зовут — Мавануи Эммелина Грин. Я племянница английского посланника в Вене. А вас, фроляйн Лайд?

— Берта Штайнберг, — сказала сиделка.

— Это хорошее имя.

И сиделка заплакала.