"Черные небеса" - читать интересную книгу автора (Тепляков Андрей Владимирович)

Глава 4. Среди трудов праведных

Разговор с Караско по поводу практики был коротким:

— Я хотел спросить, что значит практика? Сколько она продлится?

— Об этом говорить еще рано. Иди и займись делом.

Вот и все. И весь разговор.

Позже, когда эмоции отступили, Ной решил для себя так: ему готовят испытание. С какой стати его должны принять в команду сразу? Его — человека с улицы. Наверняка, Караско хочет прежде проверить новичка, увидеть в деле. Это выглядело логичным.

А пока Ной поступил в распоряжение Колотуна.

— Прежде, чем делать что-то серьезное, научись работать вообще, — сказал тот. — Работать — не языком трепать.

Ной сменил штаны и свитер на старый комбинезон и принялся работать: драить «приборы» — длинные железные цилиндры, очень тяжелые и очень грязные. Дело продвигалось медленно, вонючая жидкость из большой банки, которой его снабдил Колотун пахла нефтью, и от нее болела голова. Каждые полчаса приходилось делать перерыв и уходить на противоположный край ангара подышать свежим воздухом.

— Созидательный труд удерживает человека от превращения в скота, — говорил Колотун. — Полезная работа дарит радость.

Ной, отдыхавшей на куче «приборов» особенной радости не чувствовал, о чем и сообщил новоявленному начальнику. А чувствовал он, наоборот, усталость и головную боль. Колотун хохотнул и заявил, что этому тоже нужно учиться.

— Ты свою жизнь волочешь, как ярмо. У тебя каждый час повисает на шее. Но ты не переживай, все такими были. Излечишься, сын мой.

Отмытые приборы следовало относить в мастерскую к Танку, который укладывал их на длинном столе, разбирал и, нацепив очки, приступал к работе. Выглядел он при этом очень комично — этакий интеллигентный тролль. Свое священнодействие он называл «профосмотром». Ной восхищенно наблюдал за его короткими толстыми пальцами, которые с необыкновенной ловкостью перебирали тоненькие провода, вытаскивали электронные платы, прощупывали крошечные пружинки подвески. Заметив интерес Ноя, Танк попытался посвятить его в особенности процесса, но обучение других явно не было его сильной стороной. В конце концов, он запутался сам, умолк и посмотрел на Ноя, как бы говоря: «Я не хочу тебя обидеть, но все это слишком сложно». Потом пришел Колотун и предложил им не маяться дурью, а заниматься каждому своим делом.

Караско исчез еще утром первого дня и больше не появлялся, назначив вместо себя Ушки. Тот тоже своим присутствием не баловал, целыми днями просиживая в штабе или скитаясь по многочисленным отделам «Поиска». Команда оказалась предоставлена самой себе: Колотун копался в вездеходе, Танк занимался «профосмотром», Ной драил. Ибо выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера.

На второй день рабства к Ною подошла Мамочка. Она немного постояла возле него, задумчиво рассматривая едва уменьшившуюся кучу «приборов», покачала головой и повернулась к ногам Колотуна, торчащим из-под вездехода.

— Колотун, милый, у меня к тебе просьба, — сладким голосом произнесла она. — Большая человеческая просьба.

Ноги дернулись, их владелец выбрался из-под машины и сел на пол. По лицу у него стекал пот, оставляя тоненькие полоски чистой кожи в слое серой копоти.

— Заинтригован.

— Дай мне Ноя попользоваться. Я верну!

— Не дам, — нагло отозвался Колотун и принялся вытирать грязные руки грязной тряпкой. — Он постигает радость плодотворной работы.

— И это ты называешь работой? — удивилась Мамочка. — Смотри, какого парня тебе дали — умного, образованного — а ты?

У Ноя покраснели уши.

— А ты им гвозди забиваешь!

— Я им мою приборы, — миролюбиво поправил ее Колотун.

— Ну пожалуйста! Пожалуйста! У Танка этих бандур полон стол, он и до послезавтра с ними не управится. А? А мне срочно нужна умная голова!

Колотун задумался.

— Пирог хочу.

— Завтра, — быстро ответила Мамочка. — Из концентрата.

— Ладно. Бери. Только запомни — вернуть в том же виде! Мне из него еще человека делать.

Он снова залез под вездеход.

Мамочка перевела взгляд на грязного Ноя. Зрелище было жалкое.

— Ну, трудяга, давай в душ. Я буду ждать тебя в столовой.

Ной долго тер руки и лицо жесткой мочалкой, крутился, подставляя то один, то другой бок струе горячей воды, старательно пытаясь смыть с себя резкий запах «плодотворной работы». Спустя полчаса, он красный и распаренный предстал перед Мамочкой. Увидев его, она заулыбалась.

— Ты моешься, как девушка, — сказала она.

— Что значит: как девушка?

— Долго! Мужчины моются быстро.

Она поправила волосы у него на лбу.

— Ты красивый, когда чистый. Просто грех занимать тебя такой работой. Колотун выпендривается, но ты не обижайся, на самом деле он очень хороший.

— А я и не обижаюсь.

— Вижу. Садись.

Они устроились друг напротив друга за одним из столов.

— У меня есть двоюводный бват, — начала Мамочка. — Неплохой павень, но не очень-то умный. Вчева им ваздали задания для певеводного тестивования… Вобщем, он не спвавится. Если не помочь, его так и выкинут с начальной школой в аттестате. Так и будет! И куда он пойдет? Они итак едва концы с концами сводят, а тепевь и надеяться будет не на что. Помоги мне, Ной. Пожалуйста!

Мамочка говорила очень быстро и заметно картавила. Она волновалась, мяла и разглаживала листы бумаги, которые держала в руках. Ною стало ее жалко.

— А что делать нужно?

Мамочка положила на стол измятые листы.

— Вот, четыве стваницы.

Ной посмотрел. Там были арифметические примеры, вопросы по естествознанию, Закону Божию и правописанию — простые, не требующие умения думать задания. Мамочка могла бы и сама на все ответить.

Или не могла?

— Я сделаю, — сказал Ной.

— Спасибо!

Мамочка привстала и поцеловала его в щеку.

— Можешь устваиваться на кухне, там никто не помешает. А я к плите — сделаю что-нибудь вкусненькое!

По Кварталу тяжелой походкой Алона бродили слухи и милиционеры с собаками. Небольшая кубическая будка нового поста возникла на центральной площади, словно по волшебству. Алон говорил, будто ищут какого-то убивца, сумасшедшего, который задумал извести весь Квартал подчистую, начиная с наиболее уважаемых людей. Утверждал, что сам видел его раз ночью возле дома Декеров, да, пока дошел, тот уже успел скрыться. Напуганная мать Ноя ходила говорить с милиционерами, но они только вежливо слушали ее пересказ алоновых бредней и коротко отвечали: «Мы здесь для вашей безопасности». Ной успокаивал ее, как мог, но у самого на душе было неспокойно. Тараканы. Они могли прийти в Квартал, и тогда не помогут никакие посты — ничто не поможет. Но день шел за днем, и все было спокойно. Постепенно волнения улеглись, к посту привыкли, а Алону велели помалкивать и не плодить глупые слухи.

Ной рассказал матери про Лайлу, и та отнеслась к его словам с большим энтузиазмом. Милая, набожная, обеспеченная девушка из хорошей семьи, которая в это неспокойное время возит ее сына домой на машине — просто ангел, и непременно с ней нужно познакомиться. Она сразу же начала уговаривать Ноя пригласить ее в гости, но тот упрямо отказывался. Ему не хотелось, чтобы Лайла приходила в их умирающий дом, не хотелось, чтобы она видела все эти скатерти, ковры и занавески, покрытые шрамами починенных дыр; видела старую мебель, скрипучую и потемневшую и слушала маму, рассуждающую о будущем детей и статусе. Он бы просто сгорел от стыда.

Они еще дважды встречались с Лайлой на собраниях группы. Как Ной и предполагал, место для нее освободила Софья. Впрочем, никто по этому поводу не переживал — замена произошла спокойно и безболезненно. Появляясь на каждом собрании, Лайла быстро сделалась всеобщей любимицей. С девушками она держалась на равных, была разговорчива и мила; с юношами вела себя сдержано. Постепенно страсти улеглись, и все пошло своим чередом.

На собраниях Лайла много говорила, безжалостно обличая свои пороки: леность, нетерпимость, гнев. Она каялась, опускала глаза, заливалась краской. Ной слушал всю эту благую чушь и молчал, не принимая никакого участия в обсуждениях. В последнее время он все чаще сравнивал Лайлу и Мамочку. Они обе нравились ему, но при этом были настолько разными, что он терялся и путался в своих чувствах. Красивая, умная, воспитанная Лайла, умеющая нравиться людям, и всегда знающая, что и когда надо говорить и Мамочка, которая картавит от волнения, не умеет притворяться и обладает чудесным талантом видеть и рисовать то, что видит. Две девушки. Два полюса. И он где-то посередине.

Лайла уговаривала Ноя не отмалчиваться на собраниях. Она просила его выступить, хотя бы ради приличия. Совсем необязательно выворачивать душу наизнанку — Ной не ребенок и должен знать, чего от него ожидают. Всего одно маленькое усилие, чтобы соблюсти формальность. Ной, который и раньше не отличался разговорчивостью на групповых исповедях, с приходом Лайлы замолчал вовсе. И сам не знал, почему молчит.

Это произошло во время их третьей встречи. Они сидели в машине возле дома Ноя, когда Лайла сказала:

— Приходи к нам в гости.

— Когда?

— Завтра. Вечером, в шесть. Придешь?

— Да.

— Вот и отлично. Родители давно хотят с тобой познакомиться. Мы устроим семейный ужин. Ничего помпезного.

— Я думаю, это будет очень интересно — познакомится с твоими родителями.

«А как интересно это будет матери».

Лайла улыбалась, и у Ноя снова защемило сердце.

— Спасибо за приглашение, — сказал он.

— Мы тебя ждем, — нежно сказала Лайла и слегка сжала его ладонь. — До завтра. И храни тебя Бог!

Весь следующий день Ной промаялся, поминутно поглядывая на часы. Колотун, которому надоело по несколько раз повторять свои распоряжения, отпустил его раньше, и ровно в шесть Ной прибыл по назначенному адресу.

В подъезде обыкновенной городской пятиэтажки было темно и пахло сыростью. Держась за перила, Ной поднялся на второй этаж и остановился перед единственной обшарпанной дверью. Тусклая лампочка едва разгоняла тьму, на стенах чернели проплешины, отвалившаяся краска большими кусками валялась на полу и похрустывала под ногами. После аккуратных, ухоженных домов Квартала, жилище Лайлы производило гнетущие впечатление: в Городе предпочитали не демонстрировать благополучие.

Ной постучал. С минуту было тихо, потом за дверью раздались торопливые шаги, звякнул замок, и в лицо ударил сноп яркого света. На пороге стоял невысокий полный мужчина в костюме и очках, со старомодной бабочкой на шее.

— Храни вас Бог, — сказал Ной.

— Храни вас Бог. Вы…

— Ной.

— Ах да! Конечно! Разумеется. Прошу вас, проходите!

Мужчина посторонился.

Контраст между мрачной, загаженной лестничной клеткой и квартирой поражал воображение: вместо старой краски на стенах красивая темно-синяя ткань; резная вешалка для одежды; картины, преимущественно фантастические пейзажи, пропитанные солнечным светом и густой зеленью деревьев; затейливая люстра на потолке, а под ногами — ковер с вышитым синим небом и редкими призрачными облаками. Глядя на него, Ной в нерешительности остановился, не смея топтать такую красоту острыми ледунцами.

— Прошу вас, — раздался голос у него за спиной. — Не смущайтесь. Я вынужден извиниться за Лайлу, она немножко задерживается — общественные обязанности. Она вот-вот вернется.

— Ничего страшного, — поспешно сказал Ной.

— Ледунцы можете оставить здесь, а тапочки я вам сейчас выдам.

Мужчина скрылся в одной из комнат, а Ной стал поспешно раздеваться, чувствуя себя не в свой тарелке — он терпеть не мог играть роль чужака. Кто знает, какие правила приличия приняты в этом доме? Без поддержки Лайлы можно легко сесть в лужу.

— Храни вас Бог!

Он поднял голову. В коридоре стояла невысокая женщина в тяжелом темно-синем платье под цвет стен, как две капли воды похожая на Лайлу. В голове Ноя мелькнула мысль, что именно так та будет выглядеть лет в сорок. Молодая прелесть не померкнет, она только созреет, нальется в спокойную зрелую красоту уверенной в себе женщины.

— Храни вас Бог!

— Меня зовут Руфь, я мама Лайлы.

— Ной.

— Я рада видеть вас, Ной. Прошу меня извинить, я должна ненадолго вас оставить — на мне кухня.

Она улыбнулась и стала еще больше похожа на дочь.

— Илион, пожалуйста, займи нашего гостя!

— Да, милая. Конечно!

Гамов сокрушенно качал головой.

— Ной, извините меня ради Бога — я слишком много времени провожу среди книг и порой забываю о приличиях. Меня зовут Илион Гамов.

— Ной Коштун.

— Очень, очень приятно! Прошу вас, идите за мной.

Они прошли в небольшую комнату, которую Гамов гордо назвал «мой скромный кабинет». Поедая почти все невеликое пространство над вошедшими довлели шкафы с книгами. Возле окна стоял массивный письменный стол, в центре комнаты — два кресла, разделенные столиком поменьше на тонких паучьих лапах.

— Располагайтесь, Ной.

— Спасибо. У вас много книг.

— Да. Эта библиотека — моя гордость. Я всю жизнь собираю книги. Они — единственная настоящая ценность, все остальное только материал для них.

— Никогда не думал об этом так.

Гамов оживился.

— Видите ли, Ной, я историк и на все смотрю с этой позиции. Века стирают все лишнее и незначительное, остается то, что действительно ценно: идеи, мировоззрения, нравственные задачи — книги. Люди стареют и умирают, а они живут.

— В школе я любил историю, — сказал Ной.

— Очень похвально! Школьная история — хороший старт для думающего человека, но, к сожалению, очень многие на ней останавливаются. С одной стороны это удобно — у людей создаются одинаковые ценности и оценки. Школьная история дает нам надежный тыл. Она безопасная и простая. Но, с другой стороны, она — искусственный суррогат, призванный не учить, а служить.

— Я не очень хорошо понимаю. Как может быть одна история и другая история? Это же противоречие, как одна правда и другая правда. История есть история — что было, то было.

— Было. Разумеется. Исторические факты одни и те же, но отношение к ним может быть разным. Если смотреть с этой точки зрения, то никакого противоречия нет. Каждое поколение, каждый общественный строй может иметь — и имеет — свою собственную историю.

Ной поерзал в кресле. Странные вещи говорил Гамов. Странные и спорные.

— Наверное, — осторожно сказал он.

— Если угодно, я продемонстрирую на примере.

Историк все больше воодушевлялся, словно прорвалось наружу что-то долго не имевшее выхода. Не дожидаясь реакции Ноя, он приступил к демонстрации.

— Начнем с самого начала — с истории Армагеддона. Все ее знают. Ее проходят уже в начальных классах, не так ли?

Ной кивнул.

— Могу я попросить вас рассказать то, что вам говорили об этом в школе?

— Ну…

Ной принялся лихорадочно копаться в воспоминаниях.

— Э-э… Мера грехов человеческих переполнила чашу. Настала пора искупления. И послан был Первый Ангел. Он потряс землю и закрыл небо темной пеленой.

Память исправно выдавала зазубренные прописные истины, и Ной оживился.

— Но грешники не желали каяться. В гордыне они противопоставили себя Богу. И послан был Второй Ангел. Он поднял океан и обрушил его волны на земную твердь. И снова не было раскаяния. Тогда сошел Третий Ангел, и небеса стали черными, и каждый нераскаявшийся умер. Праведные остались жить на земле, в смирении и нищете неся свое покаяние. И повелел им Господь созидать новый мир, в котором не будет места греху. И было сказано, что придет день, и небо очистится, и будут теплые реки, зеленая трава и тучные стада.

Гамов энергично закивал.

— Великолепно! А теперь давайте посмотрим на эти же события с другой точки зрения. Существует такая наука — геология. Согласно этой науке, Армагеддон начался с извержения гигантского вулкана Тоба. В учебнике он назван Первым Ангелом. Это извержение спровоцировало целый ряд других, и среди них — вулкан на Камчатке. Это был Второй Ангел. А третий, тот, что уничтожил старое человечество, назывался — Йеллоустоун. Вроде бы то же самое, просто другие названия. Но самое интересное в том, что, по утверждению науки геологии, эти вулканы взорвались вовсе не из-за того, что чаша терпения Божия переполнилась нашими грехами. Они взорвались просто потому, что пришло их время. Понимаете? Грешники жили бы на земле или праведники — Армагеддон был неизбежен. Вот вам и другая история. Только в этом случае, в такой трактовке, вся система общественно-религиозного устройства, принятая сейчас, теряет опору и просто рушится.

Заметив настороженный взгляд Ноя, Гамов поспешно добавил.

— Вы только не подумайте, что я атеист! Я очень верующий человек, и считаю наш Город величайшей нравственной вершиной, на которую когда-либо поднималось людское племя. Я лишь продемонстрировал вам, как может видоизменяться история в зависимости от точки зрения. Факты в ее основе одинаковы, но стоит лишь чуть сместить акценты, изменить терминологию, и перед нами уже иное прошлое, которое, естественно, повлечет за собой и иное будущее, как причина влечет следствие. Вот, о чем я хотел сказать.

— По-моему, я понял. А откуда вы знаете про эту геологию и вулканы? А еще — что такое Камчатка и… Йелоустон? Нам в школе ничего такого не говорили.

— Конечно, не говорили!

Гамов все больше возбуждался. Он уже не отвечал на вопросы Ноя — он ораторствовал.

— Это величайшее достижение системы воспитания в Городе! Нет ничего запретного. Вся информация открыта и, в принципе, доступна. Любой человек может придти в библиотеку и зайти в Архив, а дальше — читай, думай, делай выводы. Но парадокс в том, что это никому не нужно. Не пойдет труженик с завода или милиционер в библиотеку, не будет искать. И высоколобый ученый из Лаборатории — тоже не пойдет. Им в голову не придет это сделать. А потому — в Городе мир и благообразие. И никаких запретов, просто вовремя заданное направление. С молодых ногтей, еще в начальной школе.

Тут он неожиданно помрачнел и умолк. Ной тоже молчал, не зная, что сказать и как относиться к тому, что услышал. Нехорошая повисла пауза — неуютная, тяжелая.

В коридоре раздались шаги, хлопнула дверь. Ной и Гамов, как по команде, подняли головы и нацепили улыбки. На пороге кабинета появилась Лайла.

— Храни вас Бог, — сказала она, улыбаясь. — Извините за опоздание!

Ной встал.

— Мы очень интересно беседовали, дочь, — отозвался Гамов.

— В этом я не сомневаюсь. Ной, надеюсь, папа не утомил тебя?

— Нет! Совсем нет!

— Вот и замечательно. А теперь, я прошу всех к столу!

Они перебрались в большую светлую гостиную. На блюде посреди длинного стола лежала свежая зелень. Ужасно дорогая и восхитительно пахнущая. Возле блюда возвышались две бутылки вина. Тарелки и чашки блестели так, что глазам больно было смотреть.

Гамов, как-то боком, примостился на стуле возле двери и молчал, глядя на гостя. С кухни доносились неразборчивые голоса. Что-то глухо стукнуло, послышались торопливые шаги, и в комнату вошла маленькая худенькая женщина. Одета она была с той тщательной нарядностью, которую можно встретить среди необразованной массы обитателей заводских общежитий, когда у тех возникает необходимость приодеться. Все вещи «почти новые», аккуратно чиненые и яркие. Седые волосы она собрала в пучок на затылке, отчего черты лица, и без того тонкие, неестественно обострились. Она напоминала разодетую мышь.

— Храни вас Бог, — сказала она Ною, распахнула створки двери, потревожив Гамова, и застыла, придерживая их.

Ной набрал в грудь воздуха, чтобы ответить на приветствие, но в этот момент на пороге появилась Руфь Гамова с дымящимся подносом в руках. Ной поспешил к ней, помогая водворить поднос на указанное женщиной-мышкой почетное место. Опуская его, он успел поймать одобрительный взгляд Лайлы. Руфь, оглядев собравшихся, произнесла:

— Думаю, мы можем начать наш торжественный ужин.

Все расселись. Гамов занял место во главе стола, Ноя посадили рядом с Лайлой, а ее мать и маленькая седая женщина устроились напротив.

— Это — Варвара, — шепнула Лайла, указывая на женщину-мышку. — Она нам помогает.

Варвара напомнила Ною об Алоне. Никому в Квартале не пришло бы в голову посадить его за общий стол. Он подумал, что Руфь должно быть человек широких взглядов, если не гнушается слабыми и убогими.

— Я предлагаю выпить за новых друзей! — сказала Руфь. — Ной, поухаживаете за Лайлой?

Ной схватил ближайшую бутылку и налил девушке вина. Едва оно прикрыло донышко бокала, как та остановила его руку.

— За новых друзей! — провозгласил Гамов.

Все выпили.

Варвара едва пригубила свой напиток, встала и принялась накладывать в тарелки горячее мясо.

— Ной, — сказала Руфь. — Пожалуйста, расскажите нам о себе. Нам очень интересно!

— Ну, я недавно закончил школу…

— О ваших успехах мы наслышаны, и они достойны восхищения. Чем вы планируете заниматься?

— Я уже устроился на практику, — нехотя сказал Ной.

— Очень интересно. Куда?

Взгляд Руфи был тяжелый, буравящий; очень захотелось соврать, выдумать что-нибудь благообразное. Но он не стал.

— В Поиск.

Лайла подвинула к нему блюдо с салатом.

— Возьми. Очень вкусно!

— Вот как? — сказала Руфь. — И что же вас там привлекло?

— Там интересно.

— Руфь, милая, дай Ною спокойно поесть, — вступился за Ноя Гамов.

— Дорогой, я думаю, что беседа за столом еде не мешает.

— И практика в Поиске молодому человеку вряд ли повредит. Мне кажется, подобная школа могла бы быть очень полезна.

— Да, пожалуй, — согласилась Руфь. — Она могла бы стать основой для будущей карьеры. Как вы думаете, Ной?

— Да. Наверное, это так.

— Варвара, милая, посмотри, как там пирог.

Женщина-мышка молча встала из-за стола и, не говоря ни слова, вышла.

«Боже мой — пирог! Хлеб!»

Практически весь Город, исключая Квартал, питался концентратами. Мама Ноя тоже покупала их почти всегда. Только в праздники они позволяли себе роскошь натуральной пищи. Сам Ной не видел в концентратах ничего плохого, они были питательными и недорогими. А что до вкуса, то к нему быстро привыкаешь. Но так думали далеко не все.

— Завтра в Совете танцы, — сказала Лайла. — Ной, ты пойдешь на танцы?

— Я плохо танцую.

— Я тебя научу! Это просто!

— Лайла прекрасно танцует, — сказала Руфь.

— Не сомневаюсь!

Они немного поговорили о танцах, потом Гамов принялся рассказывать о проблемах с крысами в библиотеке. Крысы жрали книги и, сколько бы их не травили, хитрых бестий не становилось меньше. Лайла скорчила рожицу и попросила отца не рассказывать такое за столом. Они еще выпили — за таланты Лайлы, за будущее Ноя. Непривычный к спиртному, тот немного захмелел, расслабился и улыбался всем подряд.

Кусок пирога, который положили ему на тарелку, исчез с неожиданной быстротой, и Лайла отрезала новый, а Руфь заметила, что молодые люди должны иметь хороший аппетит — это признак здоровья.

— Сейчас так мало здоровых людей, — сказала она. — Эти концентраты, с которыми все так носятся, на самом деле — настоящий яд. Ной, вы когда-нибудь ели концентраты?

— Да.

— Я вам советую не злоупотреблять ими. Не говоря о том, что они причиняют вред вам, они плохо скажутся и на вашем потомстве. Разумеется, всех уберечь нельзя, но те, кто может позволить себе натуральные продукты, должны питаться только ими.

— Я не знал, что они такие вредные, — расстроено произнес Ной.

— Кстати, работникам Лаборатории теперь полагается паек. Очень хороший, — сказала Руфь. — Распоряжение Совета. Доказано, что концентраты подавляют нервную систему, а это плохо сказывается на умственной деятельности.

Ной отложил пирог. После таких слов кусок не лез в горло.

— Мамочка, не пугай Ноя, — проворковала Лайла.

— Я не пугаю. Я рассказываю, как обстоят дела. Он должен знать. Вот ты вскормлена на натуральных продуктах, и какая красавица!

— Ма-ам!

Под этими словами Ной был готов подписаться. Лайла и правда отличалась от большинства жительниц Города — ладная, полнокровная, гладкая — хоть картины с нее рисуй.

— Лайла действительно очень красивая.

Эти слова как-то сами собой сорвались с языка. Ной покраснел и принялся жевать пирог.

— Спасибо! — кокетливо сказала Лайла. — Ной, а давай я поучу тебя танцевать?

Он быстро проглотил кусок.

— Прямо сейчас?

— Конечно!

— И правда, дети, потанцуйте, — поддержала Руфь. — Молодые должны веселиться. А мы с отцом посидим здесь.

Лайла легко вспорхнула со стула, схватила Ноя за руку и повлекла за собой. Вставая, он окинул взглядом стол. Гамов выглядел сонным и отстраненным, он лениво ковырял ложкой свой пирог; Руфь улыбалась.

Лайла включила старинный магнитофон — еще одно яркое свидетельство достатка семьи — и повернулась к Ною. За ее спиной, словно пробуждающийся лес, всколыхнулась музыка: закачались тонкие ветви скрипок, задули трубы, отдаленно и глухо зарокотал барабан.

— Вальс, — сказала Лайла. — Этот танец называется вальс.

Она взяла Ноя за руку и положила ее себе на талию, ладонь опустила ему на плечо. Его пальцы ощутили теплое тело, и Ной с трудом подавил желание прижать Лайлу к себе. Она вскинула голову, и ее темные глубокие глаза вдруг оказались близко-близко. Если бы Ной склонил голову, он мог бы коснуться ее лба. Губы девушки едва уловимо пахли вином, а от кожи исходил слабый свежий аромат травы. Ной почувствовал, как комната дрогнула и стала медленно поворачиваться вокруг, весь мир сосредоточился в нем и в ней, на какое-то мгновение они стали его центром, точкой притяжения. Закружилась голова, и он с усилием отвел взгляд в сторону. Лайла тоже отвернулась, и все снова вернулось на свои места. Ощущение близости, единства, погружения друг в друга исчезло.

— Тебе нужно встать так. Теперь правую ногу ты двигаешь на меня, а я отступаю. Вот так.

Она потянула его к себе, он сделал неуклюжий шаг, скользя в мягких тапочках по гладкому полу. Лайла ловко порхнула назад, не давая ему наступить себе на ногу.

— А теперь левую назад! Раз-два-три. Раз-два-три.

Она считала шепотом, двигая губами возле его губ, задевая лицо волосами; ладонью он чувствовал движение мышц на ее спине, чувствовал тонкую грань ее белья.

Ной вспотел, у него закружилась голова, он почти задыхался в ее руках, она тянула его к себе и раз за разом отступала, а он снова и снова стремился вперед, погружаясь в тихое «раз-два-три, раз-два-три».

Они танцевали около часа, и оторвались друг от друга лишь тогда, когда Гамов тихо и деликатно постучался в дверь. Ной отступил от Лайлы, и едва не замотал головой, чтобы снова вернуться в реальность. Он был похож на рыбу, которую вытащили на воздух, его переполняли чувства, желание говорить, как-то выразить словами то, что он чувствовал. Но слов было так много, что они застряли в горле, мешая друг другу вырваться, и он молчал. Лайла тоже молчала. Они вместе вернулись к столу, щурясь на свет ламп, как два крота.

На кухне лилась вода, и позвякивали столовые приборы — Варвара мыла посуду. Руфь что-то читала с большого листа, раскрытая Гамовым книга лежала на столе страницами вниз. Ной посмотрел на часы — десять. Он перевел взгляд на Гамова, потом на Руфь.

— Кажется, мне пора идти, — сказал он. — Уже поздно. Мама будет волноваться.

Руфь отложила свой лист.

— Может быть, выпьете макки на дорогу? Осталось еще немного пирога.

— Нет, спасибо. Мне и вправду пора идти.

— Еще несколько минут, — попросила Лайла. — Я тебя довезу. После танцев так хочется пить!

— Варвара, милая, вскипяти воды! — крикнула Руфь.

Ной сел. Он был рад, что не надо уходить. Он не хотел уходить. Здесь ему было хорошо. Здесь все было правильным и приятным. Этот дом и Лайла — остров сладкой неги среди безликого, равнодушного Города.

Лайла завела мотор и плавно тронула машину с места. «Дворники» взметнули снег, и он брызнул во все стороны, подхваченный ветром. На ноги подул теплый воздух.

— Хороший вечер, — сказала Лайла.

— Да. Прекрасный!

— Мы обязательно должны сходить вместе на танцы.

Ной замялся. Танцевать с ней, когда вокруг полутьма, когда только он и она, когда молодое, красивое тело податливо следует за его движениями, когда она принадлежит ему, а он ей — это было прекрасно. Но танцы в Совете совсем другое дело. Там они уже не будут вдвоем. Будут другие — лучше его, смелее его. Волшебство этого вечера там не повторится.

— Да, было бы хорошо, — кисло сказал он.

Лайла почувствовала его настроение.

— Если ты не хочешь, мы можем танцевать дома. Только дома. Мне и самой так больше нравится. Я не очень люблю танцы в Совете.

— Зачем же ты туда ходишь?

— Ной, милый, туда нужно ходить. Там лучшие люди, там цвет Города. С ними нужно общаться, нужно быть у них на виду. Это очень важно.

Она немного помолчала и добавила:

— Хотя они мне не очень нравятся.

— Правда? — Ной оживился. То, что сказала Лайла, буквально повторяло его собственные суждения.

— Правда. Они хорошие, они интересные, но они… Они какие-то неживые. Ненастоящие. А ты настоящий. Ты мне нравишься, Ной.

Она бросила на него быстрый взгляд и снова стала смотреть на темную дорогу.

— Ты мне тоже! Ты самая лучшая девушка из всех, что я встречал!

Ной так разволновался, что едва не плакал.

— Ты замечательная! Ты…

Проклятая немота снова заткнула ему рот. Он хотел сказать, и не получалось, он давился этими «ты… ты…» и не мог исторгнуть из себя проклятую паутину слов, которая опутывала, прятала, искажала то, что он действительно хотел сказать.

Машина затормозила и остановилась. Лайла приложила палец к его губам.

— Тшшшш… — прошептала она.