"Собака Кантерсельфа" - читать интересную книгу автора (Динаев Дино)

2.

Выругавшись, Сафа едва успел объехать огромных размеров коровью лепешку на Столичном проспекте. Он ехал в Женский квартал. Раньше скотине рога бы посшибали, вздумай она их высунуть на дорогу. По Столичному в три ряда шли машины, в кустах жили гаишники. Вдоль обочины паслись проститутки – самые дешевые в Алге. После того как Иван Иваныч прикрыл порт, коровы могли серить на шоссе совершенно безбоязненно, и ни на что не отвлекаясь.

Женский квартал замыкал город с запада. За ним простиралось море, где раньше был неплохой пляж, в настоящее время мало пользуемый. Горожане в последнее время старались избегать моря.

Сафа въехал во двор и ударил по тормозам. Новейшее вакуумные пластины, спертые с крутой иномарки, не подвели, "Афалина" встала, как вкопанная.

На лавочке в одиночестве сидела местная дурочка Маня. Подростки драли ее как сидорову козу, мамаше периодически приходилось раскошеливаться на аборты, о каждом она считала своим долгом растрезвонивать всему двору.

– Привет, Маня! – сказал он.

Дурочка улыбалась. Она всегда улыбалась, даже когда ее насиловали. Глаза смотрели в разные стороны, она плохо ориентировалась и ходила только за руку.

Сафа не надеялся на ответ, но Маня косо приоткрыла рот и выдавила:

– Гы!

Он остановился.

– В этом городе дураки умнее нормальных, – заметил Сафа.

– Гы! – повторила она.

– Что ты хочешь сказать, я не понимаю! Ты со мной здороваешься?

Рот Мани продолжал кривиться, и некоторое время дурочка строила ему рожицы. Она старалась что-то донести до него, и он не сразу понял, что. Он наклонился ближе, и в это время Маня расхлебенила пасть на всю ширину:

– Гы! Ка-ла-лер!

Он понял, что она хотела. Она смеялась. И обозвала его кавалером. Изо рта несло спермой. Сафа чуть не блеванул. Сохранить половое влечение в такой нездоровой ситуации настоящий героизм. Он опрометью поднялся на четвертый этаж. Здесь его ждал облом. Маринки не было дома. В последнее время на нее напала хандра. С жительницами Женского квартала это часто случалось, тогда они начинали, словно сомнамбулы слоняться по берегу моря, высматривая на горизонте знаменитый Черный Пароход, увезший однажды их мужей на вахту.

Стоило Сафе подумать о Черном Пароходе, настроение его стало стремительно портиться и комкаться как бумажка, угодившая в костер. Ничего не хотелось: ни секса, ни жратвы. Выть хотелось от безысходности. Ничего, что-нибудь придумаю, храбрился Сафа. Он не из тех, кто спокойно пойдет на заклание, на их долбанную вахту, на их мрачный Черный пароход – единственный корабль, с завидным постоянством заходящий в порт.

Сафа поменял жвачку во рту и позвонил в соседнюю квартиру. Если бы там проживала старуха, он бы позвонил в следующую. Дверь открыла женщина лет тридцати в красном фланелевом халате. Халат создавал ощущение мягкости, и женщина была сдобная, гладкая, крупная грудь, крутые бедра. Для Сафы она была чуть великовата, да и черт с ним, ведь он будет сверху.

– Деньги у меня есть, – предупредил он, чтобы она не приняла его за подростковое отребье, терроризируемее Женский квартал, вешавшее кошек и дравшее всех подряд, кто не успеет удрать.

Она молчала, и у Сафы возникло ощущение, что его сейчас погонят взашей. Как погнали бы еще лет пять назад. Явился тут к честной женщине. Проститутку нашел.

Иди на Столичный проспект и лови свой триппер. Ощущение было не новое. Сколько раз оно посещало его, когда он глядел на незнакомых женщин, открывавших ему двери и глядевших чистыми какими то чужими взглядами.

– Меня зовут Марина, – сказала она, и все вернулось на круги своя.

Все вы Марины, бесстрастно подумал Сафа и попросил разрешения войти, хотя мог сделать это без приглашения, а в половину квартир его без затей затащили бы за руку. Чего с малолеткой церемониться? Кстати и деньги можно отобрать. Причем все.

Наученный горьким опытом после сладкого секса, при себе Сафа носил только дежурный полтинник. Они прошли на кухню, где Марина продолжила процесс готовки.

Сафу в Женском квартале всегда вели первым делом даже не в спальню, а именно на кухню. Женщины повсеместно что-то готовили и заквашивали. Понятно, если в доме дети, но процессом были заняты даже одинокие. Уже потом Сафа подумал, что таким макаром он стараются убежать от своего одиночества. Вдруг кто-то подобно ему возникнет на пороге? А лишнюю еду потом можно спустить в мусоропровод.

– Какой вы аккуратный, а мой муж вечно ходил дома в трусах, – заметила она.

Еще одна особенность жительниц Женского квартала, они всегда говорят о своих мужьях. Сафа не стал возражать, что в трусах за рулем он бы не смотрелся, и замялся, не зная с чего начать, не штаны же начать снимать. А если снять, то эстетично ли будет потом со штанами под мышкой и, сверкая голой задницей, в спальню идти?

– Можете пока в комнату пройти, я сейчас освобожусь, – пришла женщина ему на помощь.

Хорошая женщина. Участливая. Только грустная.

Сафа зашел в зал с вышедшей из моды еще в прошлом веке многоярусной люстрой со стеклянными висюльками. На пыльном телевизоре (понятное дело, спутниковой тарелки как у Сафы нет, все остальное скупил и изничтожил на корню лучший бизнесмен года Иван Иваныч, гарпун ему в зад) висела цветастая обширная тряпка, в котором он с изумлением узнал чей-то позабытый явно дедовский трусняк.

Марина появилась из-за спины, вернее вылетела, сдернула трусы с телика, стала комкать и мять, словно хотела замесить и поставить в духовку.

– Они, наверное, грязные, – осторожно заметил Сафа.

Она заговорила быстро и бестолково:

– Вы не подумайте, это тестя. Он приходил вчера. Капустки, говорит, занесу.

А он ничего и не подумал. Ну, зашел дедок к давно не использованной по прямому назначению молодой невестке, занес капустки, а между делом неспешно по-стариковски засадил. Наверное, деда мучил склероз, раз он трусы забыл одеть и ушел без них.

Женщина отвернулась к окну, склонила голову к плечу и, стыдливо прикрыв глаза ладошкой, застыла. Плечи ее затряслись. Плачет, понял Сафа и решил по-тихому слинять. Если бабы начинают тосковать, то уговорить их на траханье невозможно, только попусту время тратить. Он еще на остальных этажах не смотрел.

– Какая я дура! – она опять затряслась, и плечи ее колыхались и что особенно волнительно – бедра.

Сафа с изумлением понял, что он прожженный уличный ас ни шиша не понимает в бабах. Она смеялась. И обернув к нему лучащееся озорной улыбкой лицо, извинилась.

И в этот момент словно невидимая стена растаяла между ними. Во всяком случае, Сафа смог вести себя совершенно естественно, а не пыжиться и думать о том, чтобы сохранить эрекцию.

– Давайте я вам телеграмму покажу, – предложила она, повернувшись, на фоне окна обрисовался чудесный абрис женской фигуры, он аж залюбовался.

– Не надо телеграмму! – умоляюще сказал он, но она уже проскользила мимо, окатив запахом домашней женщины.

Он еще успел подумать, что у него никогда не будет жены. Женщина открыла бар и достала свернутый прямоугольник. У крупной товаристой женщины оказалась пикантная маленькая ладошка.

Обратный адрес на телеграмме был обозначен "вахта, п/я 367-832". Сафа прочитал текст, особо не вникая в смысл, такие телеграммы ему уже приходилось видеть.

– Текст как текст, – небрежно бросил он.

– Нет, вы внимательно прочитайте! – настаивала женщина, улыбнувшись.

Сафа неуверенно глянул на нее, что-то в улыбке ее не понравилось, вздохнув, стал читать вслух:

– "Привет, дорогая. У меня все нормально, работаю. Твой Коля". Ну и что?

Она стояла порозовевшая, улыбающаяся. Да она сейчас заплачет, отчего-то был уверен Сафа, хотя ничего этого не предвещало.

– Моего мужа Миша зовут, – произнесла женщина, губы ее мелко- мелко задрожали, грозя поломать весь кайф, выхватила телеграмму и отнесла обратно в бар.

И он увидел целую стопку таких же прямоугольников, и опять женщина положила эту особенную телеграмму отдельно.

– Зря вы так акцентируете на ней внимание, – сказал он и вдруг догадался. – Вы ее… всем своим гостям читаете? И тестю читали?

На этот раз она отреагировала бурно. Пронеслась мимо, схватила трусы, которые успела прибрать на подоконник, с треском распахнула окно и вышвырнула их вон.

– Сволочь! Старый облезлый козел! – крикнула она.

Выплеснув эмоции, она успокоилась и присела рядом. Ей шло слово "присела". На уровне талии возникала вогнутость, все что ниже, волнующе оттопырилось.

– Как вы думаете, это ведь может быть простая ошибка? – с надеждой спросила она, и он с готовностью подтвердил.

– Конечно, ошибка. Напутали на почте вот и все. С ними часто такое бывает.

– Правда? – женщина закивала головой часто-часто, достал платок, но слез не было.

Глаза ее оставались красными. Да она дома всю ночь проплакала, догадался Сафа.

– Давно ваш муж на вахте? – спросил он.

– С тех пор, как порт закрыли.

Сафа кивнул. После того, как Иван Иваныч закрыл порт, сто тысяч человек оказались на улице. Чтобы избежать социального взрыва, в Алге все было завязано на порт и больше не имелось сколь – нибудь крупных предприятий, была организована работа вахтовым способом. Мужчин поначалу увозили полными транспортами. Потом мужики закончились, и пришла очередь сыновей.

– Деньги присылает? – спросил Сафа.

– Регулярно. Правда, не очень много, но на жизнь хватает. Я думала, может, основные деньги он на месте копит, а потом привезет с собой, когда вернется.

Кажется, она была готова опять заплакать.

– Письма были?

– Нет, только телеграммы. Как-то Миша написал, что деньги экономит и так дешевле.

Хрен его разберет, вахта, решил Сафа. Все-таки это не обычная штука. Может, и бумаги негде купить. Спецмагазины как для прокаженных, где на полках только печенье и ситро. Про ситро он подумал, вспомнив детский лагерь, в который ездил, еще когда учился. Лагерь был дешевенький и ублюдочный. Там все время хотелось жрать. Магазинчик был только один, и выбор там был: печенье и ситро. После этого Сафа на всю жизнь возненавидел овсяное печенье. А потом и школу бросил на хер.

– Все у вас будет в порядке, – безо всяких на то оснований заявил он.

– Не в порядке! – она повторила это несколько раз, качая головой, словно китайский болванчик. – Знаете, так душевно с вами разговаривать, – признается она. – Вы совсем другой, сразу видно воспитанного человека.

Потом она накормила его такими душистыми щами, что Сафа решил послать предыдущую Маринку куда подальше. У этой и задница больше и готовит она лучше.

Уперев в гладкую щеку свою маленькую сдобную ладошку, она смотрела, как он ест, хоть Сафа и не понимал, что женщины находят в том, если кто-то при них жрет. Сам он никогда не испытал бы особого кайфа, если бы при нем кто-то набивал брюхо. Из секса у них в этот вечер было то, что она погладила его ладошкой по голове и спросила:

– Такой худенький. Сколько тебе лет, мальчик?

– Я не мальчик. Мне 17. -17!-она охнула, прижав руку к губам.

– И не надо на меня так смотреть! – вскипел он. – Тоже мне жалельщица нашлась!

– Да не жалею я вовсе. Просто вырвалось. Ты не подумай.

Обычно на прощанье женщины спрашивает, когда он придет в следующий раз. Марина спросила:

– Как вы думается, Миша вернется ко мне?

Сафа заверил, что безусловно. Разговоры об уехавших мужьях начинали ему надоедать.

Хотя всем было известно, что из уехавших ста тысяч мужиков не вернулся никто. Ни один человек.

В баре "Белая акула", которые никто иначе не называл, как "Зубы" из-за вывески, на которой опрометчиво были изображены челюсти с жутковатыми, явно кариесными зубами, собралась теплая компания: Чемоданов, Жека Томилкин и Живолуп. Их объединяли две вещи: все они "бомбили" и все были неместными, отчего не подлежали вахтовке. Раньше Сафа как-то не обращал внимания на то, что они приезжие, теперь же явственно прочухал разницу. Им вещички не собирать, на черном пароходе не уплывать. У него в жизни существовал водораздел – дата, когда ему исполнится восемнадцать. Он перейдет за эту невидимую, но осязаемую словно гранит черту, и что-то произойдет.

Для мира событие останется незамеченным, а он исчезнет как корабль в Бермудском треугольнике. Раньше, собственное совершеннолетие его особенно не занимало. Что значит быть взрослым? Ну, водку начнут отпускать в ресторане. Ну, разрешат гулять после 23-х. Вахта заставила воспринимать все иначе, контрастнее. Вот он до вахты – вот после. Сафа вспомнил о тех, кто ушел до него, тоже, наверное, ночи не спали, мучились, думали про после. Ему стало страшно. И еще стыдно.

Словно вахта была некоей постыдной болезнью. Триппером не как положено спереди на флаге, а сзади на выхлопной трубе. Колян, когда его забирали, строго настрого запретил кому-нибудь распространяться об этом. Сафа сразу не просек, почему.

– Потом поймешь, – пообещал Колька.

Теперь до него дошло. Не хотелось не только говорить об этом, но даже думать, отсчитывая последние деньки до Черного Парохода. То, что было потом, не укладывалось, не хотело укладываться в голове. Сплошное слепое пятно. Черное пятно. Оно уже жило в нем. Он с ним ложился спать, с ним вставал. Если другие узнают о предстоящей ему вахте, то узнают и о черном пятне. Ни для кого не станет тайной, что оно живет в нем. Что он все время думает о нем. Будут говорить – больной. Трус. Смеяться в тихую над ним. Даже не над ним, потому что грешно смеяться над больными людьми, как сказали Шурику, будут смеяться от облегчения, что им самим не плыть на Черном Пароходе. Что это ему придется собирать вещички и справки, будь они не ладны, а потом стоять в очереди таких же бедолаг в опустевшем холодном порту. И над всей очередью будет реять одно только слово. Зараза. Они все заразные Черным Пароходом и это неизлечимо. Им уплывать, а вам еще жить. Так что не подходите к этим чумным, не то и к вам ненароком заглянет господин Пятаков и сунет оставшимся вакантным билетик. Чур, меня, чур.

Увидев Сафу, Жека усиленно замахал руками, будто он мог пройти мимо. В "Зубах", если было человек пять, включая бармена с цыганской внешностью по имени Рома, то можно было считать толпа.

Из всех троих Жека был специалистом по словесному поносу, раньше в жутко секретном "ящике" в Загоре работал, намолчался, теперь пробило на корпус.

Чемоданов был родом из Мусорки – деревни в двадцати километрах от Алги. Надо же двадцать километров спасли человека от вахты. Всегда услужливый, даже добрый, мог заложить и подставить в один момент, не моргнув глазом, говорят, все деревенские такие.

Кем был раньше Живолуп, никто не знает. Шнобель изломанный как у боксера, но не боксер, мускулистый, огромные кулаки, взгляд злобный. Пасть раскрывает только, чтобы попросить еще пива. Непонятно, чего он к ним прибился.

– У меня сосед повесился! – возбужденно сообщил Жека, едва Сафа опустился на трескучий стул.

Дурацкая манера у Томилкина рассказывать всякие страсти неоправданно радостным тоном. Он даже об авариях рассказывал, давясь от смеха, будто анекдоты травил.

Может, у него в "ящике" эксперименты ставили на мозге?

– Плохая примета в комнате жить, где человек удавился, – с видом знатока заметил Чемоданов. – Он начнет тебе везде веревки подсовывать, чтобы следом забрать.

– Типун тебе на язык! Скажешь тоже. Он же не у меня над кроватью повесился. У меня отдельная комната.

Жека жил в бывшем комплексном общежитии, где когда-то было не протолкнуться от загорелых докеров. Сафа бегал еще мальком к таким же малькам в семейную общагу.

Он хорошо помнил то время, когда словно черт из табакерки объявился Иван Иваныч с громадьем планов. К старому порту обещался новый пристроить. Сто тысяч новых рабочих мест. Новые модели пирсового оборудования. Новейший таможенный терминал.

Утверждал, что правительство их поддержит и даст миллиард кредита. Сафа помнит, с каким энтузиазмом говорил об этих наполеоновских планах отец. Как вдрызг разругался со всеми соседями. Ему нервничать было нельзя из-за больного сердца.

А он орал с вытаращенными глазами, брызгая слюной. А потом когда все обрушилось в одночасье – сытая размеренная жизнь, привычная за много лет работа в порту, батя резко сник. Потом два инфаркта. Он уже еле ходил, а соседи зло потешались над ним. Докер стало ругательством типа педика. Докер пошел. Папанька даже до первой вахты не дожил, царство ему небесное.

Насчет отдельной комнаты Жека не врал. Теперь в вымершей общаге в футбол можно было играть.

– И чего он удавился? – поинтересовался Чемоданов.

– Вызов ему пришел. За границу этой жизни, – хитро подмигнул Жека.

Сафу словно током продернуло под столом. В душе возник нехороший зуд. Принявший за чистую монету слова о вызове за границу, колхозник зацокал языком.

– Вы тут с жиру беситесь в городе. Ему вызов в загранку, а он в петлю. Его бы к нам в Мусорку.

– Да не за границу, балда. Повестка ему пришла на вахту! Еще с месяц назад.

Петров с главного корпуса выходит в общую кухню и видит, как этот Свирька рвет какие-то бумажки в мусорный бак.

– Хрен, говорит, куда я поеду. Хрен вам, а не медкомиссия. Вечно он из себя крутого корчил. Если кто его подрезал на дороге, обязательно догонит, раскричится, форменный псих. Промолчал бы, может, и обошлось. А он всем растрезвонил, какой он герой, и класть он хотел и на Иван Иваныча и на его вахту.

Чемоданов уверенно заявил:

– Зря он так про начальство. Грохнули его, чтоб другим неповадно было. У нас в Мусорке один попер против председателя, его потом навозными вилами прикололи.

Сафа был готов самого Чемоданова навозными вилами проткнуть. Дуболом деревенский, рта не дает раскрыть без своих дуболомских комментариев. Комментатор. Владимир Перетурин хренов. Надо же какое совпадение и какая нежданная удача. Именно в тот день, когда ему самой повестку принесли, Жеке вздумалось о своем соседе рассказать.

– Что дальше то было? – поторопил Сафа.

– Ты пиво поставь, тогда расскажу, – нагло выставил условия Жека.

Можно было послать его подальше, никуда бы он не делся, и так все рассказал, но терпежу никакого не было, и Сафа делая по возможности равнодушное лицо, полез за деньгами.

– Чего это ты такой щедрый стал? – Живолуп уставил на него злобный немигающий взгляд.

Сафу аж мурашки по коже продрали. Он вдруг понял, что неосторожным жестом выдал себя и свой интерес на корню. И он совершенно не представлял, как выкрутиться.

Если начнет врать, это будет только хуже, и инородцы сразу просекут, почему его так волнует эта тема.

Сафа хорошо представлял себе, что будет потом. Он в момент станет изгоем. С ним перестанут здороваться. У него будет отдельный столик, за который никто не сядет.

Вернее, его вообще перестанут пускать в "зубы". И "бомбить" не дадут. Нацарапают поперек кузова слово "вахта" и колеса проколют. Сафе сделалось горячо внутри.

Только что все было более-менее нормально и вот он уже за секунду до полного краха. А он еще думал, что хуже, чем утром не бывает. На помощь, как ни странно пришел Жека.

– Чего пристал, человек мне должен.

Он крикнул Ромке, чтобы нес кег. Сафа тем временем лихорадочно вспоминал, действительно ли он задолжал, а если нет, на фига Жека за него вступился.

Живолуп отстал, но продолжал буравить своими буркалами. Сафа сделал вид, что увлечен пивом и от страха выпил больше, чем всегда. К горлу подступила легкая тошнота. Небольшая такая, противная. Съеденные у Марины щи слегка заволновались.

Они совершенно не предполагали, что их будут смешивать с недобродившим пивом.

Ромка, скотина, нелицензированный продукт подсунул.

Жека тем временем, изрядно истомив, продолжал:

– Храбрился Свирька и рвал медкарты напрасно. На следующий день ему точно такую принесли. Только уже здоровые такие дядьки с серебряными зигзагами на рукавах.

Тут он еще глупость совершил, удрать решил. Только ему, дураку, надо было по-тихому сразу рвать, а не концерты устраивать. Поймали, вернули вместе с машиной. Только машину с эвакуатора стащили, как тут же при всей общаге гусеничным "спилером" перехали, как машину мистера Бина. Чтоб другим неповадно было. Ему подписку, что может выходить из общаги только в поликлинику. Он и тут встебнулся. Пошел в комок за сигаретами. Его поймали и башкой об этот комок, потом заставили сигареты сожрать. Тут он и сдался. Анализы ходил сдавал исправно, все с баночкой, все с коробочкой. Тихий стал совсем. А потом пошел в душевую, помылся, веревочку тоже зачем-то помыл. Мужики зашли, а он голый висит, дрыгает уже ножулькой и из него из всех сопел брызжет, как будто нельзя было на голодный желудок повеситься.

Людям ж мыться после него, – Жека с удовольствием добил халявное пиво.

Сафе, стоило представить эту отвратную картину, сделалось совсем хреново.

– Можно было комиссию обмануть. Запросто, – авторитетно заявил Чемоданов. – У нас один навозными вилами себе в ногу пырнул.

– Это, который на председателя попер? – уточнил Жека.

– Не, другой. По пьянке.

– Популярные у вас инструмент – навозные вилы, – уважительно заметил Жека.

– А то. Без навоза никуда.

– А правда то, что у вас не в сортир серут, а под смородину, чтоб ягода слаще была?

– Ты чего, вообще дурак? – обиделся Чемоданов. – Думаешь, раз колхозник, так совсем свинья? Я тебя самого той ягодой угощу.

– Не обижайся. Что там тот алкаш с вилами такое вытворил?

– Ничего не вытворил. В армию идти не хотел, вот и ткнул себе вилами в ногу. Они на навозе как на смазке легко вошли. Только не рассчитал. Осложнение началось.

Навоз у нас ядреный. Нога разбухла, центнер весила. Отрезали ему. Правда зараза выше пошла, хрен ему тоже отрезали. Он его потом у врача выпросил за поросенка.

– А на фига ему? Поросенка хоть съесть можно, – не поверил Жека. – Хотя с другой стороны. Можно съемный сделать. В армии одни мужики, чем им еще заниматься, как не друг дружку потрахивать?

– Дурак ты!

Жека и Чемоданов стали горячиться и орать, и под шумок Сафа тихонько приспустил пасть под стол и предоставил возмущенным суточным щам полную свободу. Эффект превзошел все ожидания. Мужики разом смолкли, словно воробьи на ветке разом увидевшие кота, потом как по команде раздвинулись и глянули под стол. Сафа не стал, он и сам хорошо представлял. Оказалось, что не все. Он как-то не подумал про белые штаны Чемоданова.

Чемоданов поднял ор, Жека ржал как лошадь, удерживая, однако дружка, а вконец окосевший боксер вдруг вознамерился дать ему в глаз. Сафа от греха вышел в сортир. Когда упустил струю, из писсуара вылетела бабочка. Наверное, это был какой-то знак. Но какой?