Владимир Бондаренко ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ (О новой повести Валентина РАСПУТИНА)

Валентин Распутин воистину обладает народным сознанием: он, если пишет, то так ли, этак ли — через содержание, через образы, через действия героев, может быть, помимо иногда воли своей, но передаёт импульсы этого самого — народного — сознания.

Есть писатели, опережающие свое время, подталкивающие его. Есть писатели исторического мышления, формулирующие в словах и образах минувшие дни и эпохи.

Валентин Распутин самой природой своего таланта настроен на волну народного сознания. И если он пишет о дезертире и его жене в "Живи и помни", то так и народ думал в то время о таких же вот дезертирах и их женах. И, кстати, отношение-то разное — к Андрею Гуськову и к его жене Настёне.

Вторая особенность распутинского дара — тонко чувствовать женскую душу. Пожалуй, ни у кого из его сверстников, а шире брать, так и вообще в русской литературе, не найдется такого отзывчивого к женской душе писательского слова.

Скажем, у Василия Белова всем запомнился Иван Африканович, у Александра Солженицына — Иван Денисович, у Бориса Можаева — Фёдор Кузькин. У Распутина же — прежде всего Настёна из "Живи и помни", старухи из "Прощания с Матёрой".

И вот — новая повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Есть там на самом деле среди героев и отец Тамары — Иван, есть и младшенький её сын Иван, есть вроде бы не последняя по замыслу повести героиня — дочь Светлана, но всё действие держится на Тамаре Ивановне. Она — и душа повести, она — и двигатель сюжета, она — и символ нынешнего русского народа.

Есть и муж, неплохой мужик, неплохой отец, но, как весь наш нынешний русский народ, впавший в апатию и безразличие, — никакой. Анатолий готов что-то делать, кому-то подчиняться, но нет в нем уверенности в себе, нет решительности, нет желания жить.

У него насилует кавказец несовершеннолетнюю дочь. Естественно, он переживает, он готов что-то предпринять, он идет к прокурору, что-то ему говорит… Но всё предрешено, кавказцы дают взятку следователю и прокурору, насильника вот-вот освободят, да и дочка особо протестовать не будет. Подавлена, ушла в себя. А куда уйдет дальше — никому не известно…

Скажу сразу: мне не особо приглянулись дети Тамары Ивановны: ни сын Иван, со всеми его фольклорными увлечениями, ни так и не появившийся старший сын Василий, начальник цеха, а значит, человек, умеющий принимать решения. Ни тем более пострадавшая дочка Светка, бросившая школу, мечтающая о работе продавщицей, целыми днями слоняющаяся по рынкам с такими же, как она сама, подружками, собирающимися работать на рыночных кавказцев. Не сейчас, так через полгода легла бы та же Светка под того или иного кавказца и работала бы в его ларьке на рынке.

Такую судьбу она сама себе и уготовила, такую судьбу ей уготовили и её отцы и братья, безвольно и безропотно отдавшие все позиции чужим пришельцам.

Но брат-то её Иван, так увлеченный узорочьем русского слова, он-то что проспал и надругательство над собственной сестрой, и равнодушие властей и правоохранительных органов? Что же он сам себя уже на будущее загоняет в русское гетто, где ему позволят заниматься фольклором под присмотром чужих наёмников? Где брат-1, брат-2 и другие братья, способные ещё на русское действо? Я понимаю, что в фильмах прекрасного русского кинорежиссера Алексея Балабанова читается скорее призыв, чем нынешняя реальность. Но неужто они так и останутся лишь в кинематографической сказке? К тому же сурово осужденные многими нашими патриотами. Мол, нам такие братья не нужны…

Это как раз иллюстрация к сугубо реалистической повести Валентина Распутина. Ни братья нам не нужны, способные помочь изнасилованной сестре-малолетке, ни отцы боевые. Мол, всё в руце Божией… Только мне вспоминаются боевые монастыри русские средних веков, и на Соловках, и Трифоно-Печенгский на Мурмане, и Валаамский, стоящие на защите русских земель. Вспоминается Сергий Радонежский, благословляющий монахов на сечу боевую с теми же супостатами…

А нынче… Нынче дух боевой остался, если верить Валентину Распутину, лишь у русских женщин. И потому — главное в ней не то, что она — дочь Ивана, работящего деревенского мужика, доканчивающего свою жизнь где-то в пригороде большого города. И не то, что она — мать Ивана, сторонящегося любых решительных действий, готового проспать со своими сказками и всю Россию. Главное в ней — она сама, неспособная смириться с унижением. Её и Валентин Распутин любит больше всех своих героев, любит уже не отстранённо, а как живого человека, и искренне гордится ею.

Во-первых, мать — она всегда остается матерью. "В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашивания и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя своё, превращающееся затем во взрослого человека, не всё она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остаётся в ней навсегда…"

Кстати, и слова — самые задушевные, самые образные, самые художественно ёмкие в этой повести — обращены прежде всего к ней — к Тамаре Ивановне. На других героев такой душевности и такой глубины раскрытия Распутин порой уже и не находит. Может, и ему они не так близки по сердцу?

Во-вторых, русской женщине в ХХ веке и досталась самая горькая доля, и не привыкать ей уже брать на себя самые важные решения в жизни семьи своей и рода своего. Мужик может, конечно, и пошуметь, особенно, если водочки примет, и даже по углам свою бабу по старой привычке погонять, но самые главные решения не только в городских семьях, но даже в сибирских деревнях частенько уже принимает не он, а женщина.

"Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь, и сгорали в нем… Тамара Ивановна могла считать себя везучей — при надежном муже и неиспорченных детях умевшая оберегаться и от безоглядного сломяголовства, и от опьянений новизной, и от цыплячьей доверчивости… Тамара Ивановна продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба".

Все эти словесные характеристики важны в повести, дабы читатель не решил, что перед ним истеричная ополоумевшая женщина, в истерике же и пристрелившая насильника дочери. Нет, нет и нет. Кончилось терпение. И крепость её всё равно уже разрушена, так ли, этак ли, но осколки собирать можно и в тюрьме, хуже уже не будет…

И третье, чтобы не решил читатель, что перед ним какая-то бой-баба, мужик в юбке, комиссарша, которой и положено так поступать, Валентин Распутин, думаю, осознанно ввёл в повесть главы о деревенской юности Тамары, о её затаенных мечтаниях, о её впечатлительности и тонкой чувственности: "Её волновала женская тайна, в ней же заключенная, но не то физиологическое, тоже непонятное, жуткое, но и одинаковое для всех, а то невидимое, нутряное, более чувственное, чем физиология, запаленное особым духом, или тихое, сонное, едва шевелящееся, нежно перебирающее грудь, или вдруг окрыляющееся, распирающее ту же самую грудь, поднимающее от волнения на цыпочки… Все видимое в жизни имеет какую-то функцию… но нельзя же всю женщину, сколько её есть, определить в постель и на кухню. Она вся туда не поместится, и не всё будет принадлежать мужу… Бывало, Тамара Ивановна стыдилась себя перед этой сокрытой в ней частью, где она возгорается не огнем желания, а огнем чистого вдохновения и вся-вся порывисто и неудержимо приготавливается для счастливого подвига. Одна из многих и многих миллионов женщин, похожих на нее, она, благодаря этой особой сверхчуткости, этой способности самопроникновения, могла считать себя единственной…"

Нет, такой тонкий человек так просто, даже из обычной человеческой мести, на убийство другого не пойдет. И детей не так она воспитывала, чтобы запросто влезать в разные авантюры. Другой образ мысли, другой склад ума. Другое тонкое восприятие жизни.

И вот всё рухнуло, муж сидит без работы, как и большинство наших провинциальных мужчин, не бунтует, бомбы не кидает. Тихо и почти без толку вымирает. Даже без пьянства и скандалов. Далекий сибирский город наводняют чужие люди, власти живут лишь ради себя и тоже без лишней роскоши.

Всё новое, от школьного обучения и правил поведения до новых песен и новых хозяев жизни было не только глубоко противно лично ей, но и несло окончательное разрушение уже всему, из чего состояла её жизнь. Изнасилование пятнадцатилетней дочки оказалось последней каплей. Это уже, на мой взгляд, была не месть молодому кавказцу, по крайней мере, не только месть, это было наказание за зло. Сопротивление злу.

Если честно, даже по повести этот кавказец Эльдар не выглядит каким-то законченным злодеем. Также как не является воздушным созданием и слегка взбалмошная Светка.

Но зло должно быть наказуемо. И если бы у Тамары Ивановны была хоть малейшая уверенность в том, что будет суд, насильника осудят, и хоть какая-то справедливость восторжествует, не поехала бы она к отцу своему за старым ружьем, не вытачивала бы она на кухне обрез и не выжидала бы у прокуратуры почти освобожденного насильника.

Выстрел Тамары Ивановны направлен не только в Эльдара, он направлен во всю нынешнюю жизнь, в продавшихся следователей, в закрытые предприятия, в понурых и безвольных мужей и сыновей….

Нам скажут, что много было уже и повестей, и кинофильмов на эту тему, на близкие сюжеты. Кто-то опережал время, выдавал мечту за реальность, как тот же Анатолий Афанасьев. Кто-то блестяще описывал реальные истории жизни. Но когда "этого" становится чересчур много, происходят уже изменения в самом народном сознании. Если власти не прочтут внимательно повесть Распутина, то вскоре эхо материнских выстрелов громыхнет уже по всей стране. Как бы не было поздно…

Нам Валентин Распутин в этой повести дает последний шанс на спасение. Иные скажут: Валентин Распутин защищает и облагораживает беспредел. Приветствует расправу без суда и следствия. Сергей Кара-Мурза вновь напишет, как писал он про пронинских героев из "Ворошиловского стрелка", что героям надо было настойчивее стучаться по инстанциям. Стучались уже всюду. Достучались до полного вымирания. И уже не пламенный Проханов, не революционный Лимонов, а рассудительный Валентин Распутин говорит также рассудительно и неспешно: друзья мои, выхода нет, зло должно быть наказуемо.

Это и есть нынешняя самая высшая православная правда. Да и голос отца звал идти только вперед. Другой дороги у России уже нет: "Как раз там, возле самой двери справа, где только вчера сидела она сама, маясь в нетерпении, когда их с Анатолием примет прокурор, сидел теперь тот, кто и был ей нужен. В синей джинсовой куртке, с обросшим лицом и хищно опущенным носом, он стал поднимать глаза… Вот теперь все сжалось и напружинилось в ней до предела: казалось, еще мгновение, и она бы вырвалась из чего-то удерживающего и взвилась в воздух… Теперь он узнал Тамару Ивановну, лицо его перекосилось то ли от брезгливости, то ли от ужаса. Сумка грохнула выстрелом…"

Дай Бог, чтобы этот выстрел услышали все, кого он касается.