Владимир Шемшученко “ВЕРА МОЯ СВЕТЛА И ЛЕГКА”

* * *

Проскакал по степи черный всадник на красном коне,

И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,

И никто не ушел, и расплавилось солнце в огне,

И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула

Дождалась умиравших в полыни от сабельных ран,

И пришли корсаки, чтоб обгладывать лица и ноги,

И не слышал Аллах угасавшего крика: "Аман…",*

И стоял безответным вопросом сурок у дороги,

И луна не взошла, и ушел конармейцев отряд,

И вернулись в аул, подвывая от страха, собаки…

Не ходи к роднику — не вода в нем, а памяти яд,

И не трогай руками росою омытые маки.

*Аман (тюркск.) — пощади

КАРАГАНДА

Дождь прошел стороной, и вздохнул терриконик -

Сводный брат нильских сфинксов и сын пирамид.

Смерч подбросил киоск на беспалых ладонях,

Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник

И умчался в притихшую степь напрямик.

Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли

На сутулые плечи замедливших бег…

Город мой!

Ведь тебя никогда не любили,

Твои сказки похожи на страшные были,

И кровит под ногами карлаговский снег.

Вдавлен в жидкую грязь свет немытых окошек.

Ночь троллейбусам уши прижала к земле…

Город кормит с ладони остатками крошек,

Прячет в темных дворах издыхающих кошек,

Но "собачники" утром отыщут их след.

На сожженную степь, на холодный рассвет

Дует северный ветер — гонец непогоды,

На дымящие трубы нанизаны годы…

В этом городе улицы в храм не приводят.

Да и храмов самих в этом городе нет.

* * *

Все никак не привыкну к лесам и болотам -

Не хватает простора глазам степняка.

Здесь поют соловьи по невидимым нотам.

Здесь в Балтийское море впадает река.

Я завидую тем, кто родился у моря.

У людей в Петербурге особая стать.

Я стою на мосту в одиночном дозоре

И учусь по слогам этот город читать.

Свирепеет зюйд-вест, и вода прибывает.

Застонали деревья в окрестных лесах.

Я представить не мог, что такое бывает:

Город в море выходит на всех парусах!

* * *

Ветер нынче строптив, хамоват и развязан,

Если верить прогнозу и календарю.

Я к нему паутинкой-строкою привязан,

Потому и не ведаю, что говорю.

Ветер ходит, где хочет, и спит, где придется,

То стрелой пролетит, то совьется в кольцо.

Окликаю его — он в ответ мне смеется

И кленовые листья бросает в лицо.

Он стучит мне в окно, как предсказано — в восемь,

Словно нет у него поважнее забот.

Он несет на руках кареглазую осень

И листву превращает в ковер-самолет.

Он целует ее, называет своею,

И ему аплодируют створки ворот…

Я стою на крыльце и, как школьник, робею,

И сказать не умею, и зависть берет.

* * *

Обшарпанный футляр, а в нем — аккордеон:

Потертые меха и клавиши живые.

У дома две сосны стоят, как часовые,

А прежде здесь стоял сосновый батальон.

Держу аккордеон, как дочку на руках.

Меня учил играть отец в беленой хате.

Отец мог умереть от раны в медсанбате,

Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.

Какое дело мне до медленно жующих

И прочих власть имущих, обласканных судьбой.

Играй, аккордеон, для непосильно пьющих,

И пусть они поют, как мы поем с тобой.

« * *

Не доброе дело, ведя молодых за собой,

Налево глядеть, а затем с полдороги, направо.

Ах, крутится, вертится, падает шар голубой!

Займи мне местечко в аду, мой герой — Окуджава.

Ты принял свободу — как пес от хозяина кость.

Идущий на Запад теряет лицо на Востоке.

С тех пор разъедает мне душу обида и злость.

Осудят меня лишь за то, что пишу эти строки.

Над Питером чайки, норд-вест гонит воду в Неву.

Грядет наводненье, и сфинксы мне дышат в затылок…

И радостно мне, что не держит меня на плаву

Спасательный круг из пустых поминальных бутылок.

* * *

Поляков извела Катынь.

Евреев — призрак холокоста.

А русских, взгляд куда ни кинь,

Латиница — сиречь латынь —

Доводит тихо до погоста.

Мне говорят: "Смирись, поэт",

А чаще: "Эк тебя заносит…".

Проклясть в сердцах весь белый свет,

Петлю сплести, взять пистолет...?

А за окном такая осень!

А за окном такая жизнь,

Что впору изойти стихами!

Вокруг твердят: "Не будь, кажись,

С зарей вставай, с зарей ложись

И растворись в грядущем Хаме".

И я бы прикусил язык,

Как поросеночек на блюде…

Но слышу голос, а не крик,

Того, кто стал в любви велик:

Иди за мной, и будь что будет.

* * *

Ты ушла, и довольно об этом.

Я сходил за водой ключевой,

Вымыл пол и остался поэтом

С поседевшей за ночь головой.

Бросил в урну и ложку, и кружку,

И когда это не помогло,

На чердак зашвырнул я подушку,

Что твое сохранила тепло.

Не ударился в глупую пьянку,

Не рыдал в тусклом свете луны,

А принес из подвала стремянку,

Чтобы снять твою тень со стены.

* * *

Петь не умеешь — вой.

Выть не сумел — молчи.

Не прорастай травой.

Падай звездой в ночи.

Не уходи в запой.

Не проклинай страну.

Пренебрегай толпой.

Не возноси жену.

Помни, что твой кумир —

Слово, но не словцо…

И удивленный мир

Плюнет тебе в лицо.

* * *

Опустилась на кончик пера

Паутинка ушедшего лета.

Никогда столько синего цвета

В небесах я не видел с утра.

Моя вера светла и легка.

Отрекаюсь от пошлых мистерий.

Я — смиреннейший подмастерье,

Данник русского языка.