"Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo" - читать интересную книгу автора (Некрасов Николай Алексеевич)VIДела Хлыщова во всех отношениях шли превосходно. Будущий тесть его, кроме пиявок, страстно любил еще делать всякого рода сюрпризы и через три дня после первого свидания совершенно неожиданно объявил Хлыщову, что дает за своею дочерью не полтораста тысяч, как пошутил сначала, а двести. "Вот шутник так шутник!" -- подумал Хлыщов, радостно выслушав старика и заключая его в объятия. "Дай бог, чтоб он всегда так шутил",-- и в голову Хлыщова серьезно забралась мысль, но пошутит ли старик через неделю еще тысяч хоть на двадцать пять. "Тогда, пожалуй, можно будет согласиться и пиявки поставить, отчего не потешить добряка",-- думал он. Хлыщов каждый день обедал у Раструбиных, приходя часу в первом и просиживая до обеда с невестой своей и с молчаливой Поликсеной Ираклиевной (так называлась госпожа Раструбина). Его красноречивые, остроумные рассказы о Фреццолини, о Бореи (Гризи и Марио тогда еще не было в Петербурге), о Фанни Эльслер, которую он называл просто Часу в осьмом Хлыщов обыкновенно уходил, обещая завернуть еще попозднее. Куда шел он? -- читатель догадывается. – - А что, Мартын, нет ли у нас чего перекрасить? -- почти каждый день, отправляясь со двора, спрашивал он у своего человека. И, спустя несколько дней, значительная часть его шейных платков, косынок, шелковых рубашек (Хлыщов в дороге носил шелковые рубашки) и некоторых других вещей была перекрашена. Принимая обратно вещи, которые перекрашивались обыкновенно в темно-зеленый цвет, Мартын не мог надивиться странному направлению вкуса своего барина. "Что, нынче мода, что ли, на зеленый цвет?" -- думал он и, как человек начитанный, любивший обстоятельно обсуживать каждый предмет, погружался по поводу прихоти Хлыщова в самые отвлеченные глубокие соображения, пользуясь долгими часами одиночества. Не раз даже обращался он с разными вопросами по поводу зеленой краски к своему единственному товарищу Прометею, с которым вообще имел привычку разговаривать. Остановившись наконец на мысли, что, видно, такая мода (а он любил следовать моде, и каждая новость в костюме барина так или иначе отражалась в его собственном), он однажды на обычный вопрос барина: "Нет ли чего перекрасить?" -- запинаясь отвечал: – - Нет-с, вашего уже ничего нет… а вот-с, если прикажете, моего… – - Давай, давай! -- сказал Хлыщов. – - Куда прикажете-с?.. я отнесу. – - Н сам возьму. – - Много-с; куда вам! – - Ничего, ты вон поди позови извозчика и положи ему… я уж сам отдам… да много? – - Довольно-с… я в узелок связал… – - А пальто, что я намедни подарил, положил? – - Нет-с. – - Что же? – - Да будет и так. Много доволен. – - Положи и пальто. Оно всё в пятнах, лучше и его перекрасить. – - Точно, уж как же не лучше? Покорно благодарю-с. Не слыша ног под собой, Мартын связал в узел почти всё свое платье и сдал извозчику. "Ну, будет моей немочке радость! -- подумал Хлыщов, увидав у извозчика огромный узел и садясь в дрожки.-- Всё жалуется, бедненькая, что мало работы!" Узел был сдан красильщице с приличной оговоркой, что платье принадлежит не ему, Хлыщову, а его человеку,-- Хлыщов же взялся сам передать только потому, чтоб иметь предлог увидеть ее. И через несколько дней Мартын ходил весь зеленый с ног до головы, словно попугай, и был очень доволен своим модным нарядом. Надо заметить, что зеленый цвет с некоторого времени начал преобладать п в костюме самого Хлыщова, который, желая угодить своей немочке, надевал иногда перекрашенный жилет или шарф. Как, однако ж, шли его дела? Принося вещи красильщице, он довольно долго оставался у нее, шутил, говорил любезности, и она терпеливо выносила его присутствие: скука ли летней поры, в которую редко приходили посетители, ветреность ли характера, или, наконец, действительная склонность к Хлыщову, как он думал,-- только она не слишком сердилась даже тогда, когда Хлыщов целовал у ней ручку… Несколько раз приступал он уже и к решительному объяснению, не всегда так случалось, что в самую критическую минуту раздавался звонок и входил посетитель или являлась (оттуда, где, по словам красильщицы, была столовая) высокая, сухопарая фигура в полосатом халате. – - Каролина Францевна! -- говорил главный подмастерье господ Дирлииг и Ко, мрачно оглядывая нашего героя.-- Хозяин приказал попросить рубль двадцать копеек! Хлыщов выжидал, но подмастерье принимался перебирать вновь принесенные в краску вещи, искоса оглядывая нашего героя, пока наконец Хлыщов не убеждался, что его скоро не выживешь. Он уходил с твердым намерением в следующий раз тотчас же приступить к объяснению, не теряя времени в околичностях. И невозможно было медлить. Шитье приданого Варюши кончено. Через два дня, именно 25 августа, назначена свадьба. В доме Раструбиных всё оживилось. Старик острит более обыкновенного, и по некоторым его таинственным намекам и отлучкам Хлыщов ясно видит, что он готовит новый сюрприз. – - Ну, "у-нас-в-Персии",-- говорит Раструбин жене,-- пошевеливайся! Пришла пора и тебе проснуться! А вот погоди, свадьбу сыграем, будет еще больше хлопот. Очень уж ты обсиделась… повозишься еще и с мебелью, и с сундуками своими… да! деньги деньгами, а надо им тоже и кроме денег… а нам что, старикам, всё равно. "Уж не дом ли хочет предоставить нам? Но купчую ли проворит?" -- думает Хлыщов, и сердце его наполняется сладостнейшим ощущением. И с новым жаром смеется он шуткам старика, говорит в его тоне, придумывает ему каламбуры и клянется, что сроду не встречал такого остроумного человека, что шутки Степана Матвеича всегда так оригинальны, тонки, поразительны… – - И – - О да, папенька!..-- говорит тронутым голосом Хлыщов, вспомнив неожиданную подбавку пятидесяти тысяч, и, нагибаясь, целует руку будущего своего тестя. (Не худо заметить, что Хлыщов с самого дня помолвки называл господина Раструбина папенькой и целовал его руку.) Далее неподвижная Поликсена Ираклиевна оживилась. Целый день она в хлопотах: то примеряет приданое дочери, то показывает его многочисленным гостьям, хлопочет, чтоб всё в доме было прибрано, вымыто, вычищено и приготовлено. Маленькие Раструбины, удачно прозванные Хлыщовым за свою толстоту и черноту насосавшимися пиявками, тоже в хлопотах. С утра до вечера прыгают и бегают они, радуясь, что старшая сестрица выходит замуж, что будет свадьба, будет музыка, будут танцы, будут конфекты… Так как Хлыщов в глубине своего сердца более питал склонности к двумстам тысячам, чем к самой Варюше, то и неудивительно, что посреди свадебных приготовлений он не упускал и других преходящих, менее существенных, но успевших пробудить его интерес целей. "Надо, надо проститься с молодостью!" -- думал он, приближаясь утром 23 августа к красильному заведению господ Дирлинг и К®. И он вошел в приемную красильщика. Красильщица, как всегда, была одна. Пожав ей руку,-- право, которым уже давно пользовался,-- он спросил: – - Что, мой кашне готов? – - Нет еще. – - Отчего же? Ведь вы обещали сегодня?.. А, а! Попались! Уж теперь не отделаетесь. – - Муж сказал, что не успел просохнуть. – - Ну, уж как хотите, я сказал, что, если не сдержите слова, я вас поцелую, и уж теперь прошу не гневаться… И он хотел исполнить свое намерение, но она увернулась. Успев ухватить ее руку, он с жаром целовал ее. – - А когда же будет готов? – - Вечером. – - Рано ли? – - В семь часов. – - Мне нельзя: я так рано не могу быть. – - Ну так в восемь. – - И то нельзя. Можно в девять? – - Можно, приходите. – - Ну а если я приду в десять? -- понизив голос, сказал он.-- Мне давно хотелось с вами поговорить,-- прибавил он еще тише. – - Приходите,-- отвечала она тем же равнодушным голосом. – - И вы будете одни? – - Да. – - А муж? – - Он там,-- указывая в пол, отвечала красильщица. – - А, там! -- успокоенным тоном повторил Хлыщов.-- Так можно? – - Непременно будет готов,-- отвечала она. В то же время в соседней комнате послышались шаги. Явился полосатый подмастерье с своей мрачной физиономией. – - Хозяин просит нумер семьдесят девятый,-- сердито проговорил он. – - Прощайте,-- переменив тон, сказал Хлыщов.-- Я зайду за моею вещью или пришлю к назначенному вами времени. Последние слова произнес он с особенным ударенном в вышел. Отыскав вещь под нумером семьдесят девятым, красильщица молча подала ее мрачному подмастерью. – - Хоть бы ручку позволили поцеловать,-- плачущим голосом проговорил он, потупляя глаза. – - Ни-ни! взял, что надо, и ступай, марш! Но подмастерье не трогался с места. – - Больше ничего от вас не будет? -- наконец спросил он уныло. – - Ничего не будет,-- тем же строгим и резким тоном отвечала она. – - Небось другим позволяете… – - Что?.. иди… а то скажу… иди!.. – - Каролина Францевна!.. я всё вижу… чем я такой несчастный… – - Иди, иди! -- гневно перебила красильщица, топнув ложной и покраснев. – - Так вы так-то, Каролина Францевна! – - Идить,-- нетерпеливо повторила красильщица.-- Я не хочу слышать… я позову… И она пошла к двери. – - Уйду, уйду!.. сам уйду!..-- злобно воскликнул подмастерье.-- Вижу, что нечего больше ждать, нечего! Вот вы теперь меня не жалеете, а я вас жалел, долго жалел… – - Идить! -- прокричала опять немка. – - Ну уж теперь всё кончено, не пеняйте! сами не хотели выслушать… Увидите… я всё знаю… Злоба душила его, и он ушел, произнося несвязные угрозы… |
|
|