"Вожаки" - читать интересную книгу автора (Льоса Марио Варгас)

ПОСЕТИТЕЛЬ

Пески доползают до самой лавки и кончаются у порога; если смотреть из дыры, что служит лавке входом, сквозь просветы в тростниковой занавеске, то взгляд скользит по вялой белой поверхности, пока не упрется в небо. За лавкой земля твердая и неровная, а приблизительно через километр начинаются горы; они гладкие, как будто отшлифованные, и тесно прижаты друг к другу, причем каждая последующая выше предыдущей. Вершины протыкают облака, как иглы, врезаются в небо, как топоры. Слева, сперва узкой извилистой полоской вдоль границы песков, потом постепенно расширяясь и, наконец, уже довольно далеко от лавки, теряясь в предгорьях, тянется лес: низкорослый кустарник, трава, сухие ползучие растения, заполонившие все вокруг, бездорожье, змеи, мелкие гниющие болотца. Но этот лес — только предвестник сельвы, ее жалкое подобие. Он кончается в низине, у подножия огромной горы, за которой простирается настоящая сельва. И донье Мерседитас это известно; как-то раз, давным-давно, она вскарабкалась на гору и сквозь пятна туч, проплывавшие под ногами, долго удивленно смотрела на равнину, что раскинулась вширь и вдаль, — зеленую, без единой помарки.

Сейчас донья Мерседитас дремлет на двух расстеленных на земле мешках для зерна. Чуть поодаль роется в песке коза: усердно пережевывает какие-то щепки и время от времени нежно блеет в теплый вечерний воздух. Вдруг она напряженно застывает, навострив уши. Женщина приоткрывает глаза:

— Что там, Куэра?

Коза натягивает веревку, привязанную к воткнутому в песок колышку. Женщина с трудом поднимается на ноги. Метрах в пятидесяти от них на фоне неба четко вырисовывается силуэт мужчины. Тень на песке опережает его. Женщина козырьком приставляет ладонь к глазам. Быстро осматривается, замирает. Мужчина уже совсем близко; он высокий, тощий, черный. У него курчавые волосы и насмешливые глаза. Выцветшая рубаха развевается над байковыми штанами, закатанными до колен. Ноги — как два черных гвоздя.

— Добрый вечер, сеньора Мерседитас, — говорит он издевательски сладким голосом.

Женщина бледнеет.

— Чего тебе? — бормочет она.

— Ведь вы узнаете меня, правда? Прекрасно, я очень рад. Если уж вы так любезны, я бы съел чего-нибудь. И выпил. Страсть как пить хочется.

— Там, в лавке, пиво и фрукты.

— Вот спасибо, сеньора Мерседитас! Вы так добры. Может, составите мне компанию?

— Зачем это? — Женщина подозрительно косится на него; она толстая и в годах, но кожа у нее все еще свежая и гладкая; ходит донья Мерседитас босиком. — Ты прекрасно знаешь, где что лежит.

— Просто не люблю есть один, — доверительно сообщает мужчина. — Как-то грустно.

Женщина мнется. Потом направляется к лавке, приволакивая ноги по песку. Входит. Открывает бутылку пива.

— Спасибо, большое спасибо, сеньора Мерседитас. Но мне бы лучше молочка. Раз уж вы все равно открыли эту бутылку, почему бы вам не выпить ее самой?

— Не хочется.

— Да ну, сеньора Мерседитас, бросьте! Выпейте за мое здоровье.

— Не хочу.

Лицо мужчины из умильного делается злым и жестким.

— Вы что, оглохли? Я же сказал: пейте. Ваше здоровье!

Женщина обеими руками подносит бутылку ко рту и пьет медленно, маленькими глотками. На грязном выщербленном прилавке сияет белизной банка с молоком. Отогнав рукой мух, мужчина берет банку и делает большой глоток. Над губой остается след от жирной пенки, который он тут же шумно убирает языком.

— Ах! — Он с наслаждением облизывается. — Какое вкусное молоко, сеньора Мерседитас! Это ведь козье, верно? Мне очень понравилось. Вы уже допили бутылку? Так почему бы не открыть еще одну? Ваше здоровье!

Женщина беспрекословно подчиняется. Гость жадно пожирает два банана и апельсин.

— Послушайте, сеньора Мерседитас, не спешите так. У вас пиво течет по подбородку. Платье намочите. Зачем же вещь портить? Откройте-ка еще бутылочку и выпейте за Нуму. Ваше здоровье!

Мужчина повторяет „Ваше здоровье!“, пока на прилавке не выстраиваются в ряд четыре пустые бутылки. У женщины стекленеют глаза; она рыгает, потом сплевывает и тяжело опускается на мешок из-под фруктов.

— Боже мой! — восклицает гость. — Ну что за женщина! Да вы, извиняюсь, пьяненькая, сеньора Мерседитас!

— Издеваешься над старухой? Тебе это зачтется, Хамайкино,[36] вот увидишь. — Язык у нее заплетается.

— Правда? — равнодушно отзывается мужчина. — Кстати, а Нума когда придет?

— Нума?

— Полно, сеньора Мерседитас, вы просто невозможны! Хватит притворяться, что ничего не понимаете. Так во сколько он придет?

— Ты грязный черномазый Хамайкино. Нума тебя убьет.

— Ох, не пугайте меня, сеньора Мерседитас! — Мужчина зевает. — Ладно, похоже, время у нас есть. До ночи, по крайней мере. Как насчет поспать?

Мужчина встает и выходит. Он направляется к козе. Животное смотрит на него недоверчиво. Негр отвязывает козу и возвращается в лавку, насвистывая и на ходу завивая веревку спиралью. Женщины нет. Движения мужчины сразу утрачивают свою чувственную медлительность. Бормоча проклятия, он большими шагами обегает двор. Потом кидается в лес. За ним увязывается коза. Она и обнаруживает женщину под кустом, подбегает и начинает лизать ее лицо. Хамайкино смеется, видя, какие злобные взгляды бросает на козу хозяйка. Один взмах его руки — и донья Мерседитас плетется обратно к лавке.

— Нет, все-таки вы ужасная женщина. Что это вам в голову взбрело!

Он связывает сеньоре Мерседитас руки и ноги. Потом поднимает ее и укладывает на прилавок. Некоторое время насмешливо поглядывает на нее, а потом вдруг начинает щекотать ей широкие потрескавшиеся подошвы ног. Женщина трясется от хохота, в глазах у нее отчаяние. Прилавок довольно узкий: ерзая от смеха, донья Мерседитас постепенно сползает к самому краю и наконец тяжело обрушивается на пол.

— Ну что за ужасная женщина, честное слово! — смеется гость. Притворяется, что без сознания, а сама подсматривает одним глазом. Вы просто неисправимы, сеньора Мерседитас!

Коза, просунув голову в дверь, внимательно смотрит на хозяйку.

Темнеет. О наступлении вечера возвещает конское ржание. Сеньора Мерседитас поднимает голову и, широко раскрыв глаза, напряженно вслушивается.

— Это они, — говорит Хамайкино.

Он вскакивает. Кони ржут и бьют копытами.

Хамайкино истерически вопит с порога лавки:

— Вы что, с ума сошли, лейтенант? Вы с ума сошли?

Из-за скал появляется лейтенант; он маленький и коренастый, в сапогах для верховой езды. Лицо у него вспотело. Лейтенант осматривается.

— Вы с ума сошли, что ли? — твердит Хамайкино. — Что с вами?

— Ты на меня не ори, черномазый, — отвечает лейтенант. — Мы только что пришли. А в чем дело?

— Как это „в чем дело“? Прикажите своим людям увести лошадей. Вы что, первый день служите?

Лейтенант багровеет.

— Тебя пока еще не выпустили, черномазый, — говорит он. — Так что повежливее!

— Спрячьте лошадей или отрежьте им языки, если хотите. Но чтобы тихо было! И ждите. Я подам знак. — Хамайкино растягивает губы в наглой ухмылке. — Сейчас вам меня надо слушаться.

Лейтенант несколько секунд раздумывает.

— Если он не придет, пеняй на себя, — наконец говорит он и, повернув голову, приказывает: — Сержант Литума, спрятать лошадей!

— Слушаюсь, мой лейтенант! — отвечают из-за камней. Слышен топот копыт. Потом — тишина.

— Вот это другое дело, — говорит Хамайкино. — Надо слушаться. Прекрасно, генерал! Браво, командир! Мои поздравления, капитан! Сидите тихо. Я подам знак.

Лейтенант грозит ему кулаком, потом исчезает за скалами. Хамайкино возвращается в лавку. Глаза женщины полны ужаса.

— Предатель, — шепчет она. — Ты привел полицию. Будь ты проклят!

— Боже мой, как вы дурно воспитаны, сеньора Мерседитас! Я не приводил полиции. Я пришел один. А с лейтенантом мы встретились уже здесь. Это же ясно.

— Нума не придет, — говорит женщина. — А тебя полицейские отправят обратно в тюрьму. А когда выйдешь оттуда, Нума тебя убьет.

— Вы меня явно недолюбливаете, сеньора Мерседитас. Что вы мне тут напророчили!

— Предатель! — твердит женщина; ей удалось сесть и теперь она держится очень прямо. — Думаешь, Нума такой дурак?

— Дурак? Ничего подобного. Он хитер, что твой попугай. Но вы не отчаивайтесь, сеньора Мерседитас. Он обязательно придет.

— Не придет. Он — не то, что ты. У него есть друзья. Они предупредят его, что здесь полиция.

— Вы думаете? А я сомневаюсь: времени не хватит. Полицейские подошли с другой стороны, из-за гор. Через пески пришел я один. И везде, где проходил, справлялся: „А что, сеньора Мерседитас все еще держит лавку?“ И еще говорил: „Меня только что выпустили. Пойду сверну ей шею“. Человек двадцать, не меньше, должны были помчаться и доложить об этом Нуме. И вы все еще думаете, что он не придет? Господи, ну и рожу вы скроили, сеньора Мерседитас!

— Если с Нумой что-нибудь случится, — хрипло бормочет женщина, — ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь, Хамайкино.

Тот только плечами пожимает, закуривает сигарету и насвистывает. Потом подходит к прилавку, берет масляный фонарь, зажигает его и прицепляет к тростниковой занавеске.

— Уже темнеет, — говорит он. — Идите-ка сюда, сеньора Мерседитас. Хочу, чтобы Нума увидел, как вы сидите у двери и поджидаете его. Ах да! Вы же не можете двигаться. Извините, я такой забывчивый.

Он наклоняется и берет ее на руки. Потом сажает на песок перед входом в лавку. При свете фонаря лицо женщины кажется мягче и моложе.

— Зачем ты это делаешь, Хамайкино? — слабым голосом спрашивает донья Мерседитас.

— Зачем? — переспрашивает Хамайкино. — Вы ведь никогда не сидели в тюрьме, не правда ли, сеньора Мерседитас? Дни идут, а ты не знаешь, чем заняться. Там очень тоскливо, уверяю вас. И еще — очень хочется есть. Кстати, я кое о чем забыл сказать вам. Не вздумайте кричать, когда появится Нума. Держите рот закрытым, а не то муха влетит.

Он смеется. Оглядывает комнату, находит какую-то тряпку и завязывает рот донье Мерседитас. Некоторое время рассматривает ее. Это явно его развлекает.

— Позвольте вам заметить, сеньора Мерседитас, что вид у вас презабавный. Даже не знаю, на кого вы похожи!

В глубине темной лавки Хамайкино, гибкий и бесшумный, замер, как змея перед броском. Он стоит подавшись чуть вперед и упираясь руками в прилавок. В двух метрах от него, в конусе света, неподвижно сидит женщина. Она вытянула шею, как будто принюхивается: она тоже слышала. Звук легкий, но очень четкий доносится откуда-то слева и явно выделяется из хора сверчков. Вот опять, на этот раз — дольше. В лесу трещат ветки — к лавке кто-то подбирается. „Он не один! — шелестит Хамайкино. — Черт побери!“ Он сует руку в карман, достает свисток и подносит его к губам. Выжидает. Женщина начинает ерзать, и Хамайкино ругается сквозь зубы. Сеньора Мерседитас ерзает, качает головой, как маятник, пытаясь освободиться от повязки. Шума больше не слышно. Значит, они уже на песке: он гасит шаги. Женщина смотрит влево, чуть шею не вывернула, глаза у нее, как у раздавленной игуаны, вылезают из орбит. „Она их видит“, — бормочет Хамайкино. Он трогает свисток кончиком языка холодный металл слегка царапает. Донья Мерседитас продолжает мотать головой, рыча от бессилия. Тихо блеет коза, и Хамайкино вздрагивает и съеживается. Несколько секунд спустя он видит тень, наплывающую на сидящую женщину, и голую руку, которая тянется к повязке у нее на лице. Хамайкино изо всей мочи дует в свисток и прыгает на пришедшего. От свиста, как от горящей спички, занимается вся ночь, она взрывается проклятиями то справа, то слева, сотрясается от торопливых шагов. Оба мужчины валятся на сеньору Мерседитас. Лейтенант действует быстро: когда Хамайкино встает на ноги, полицейский одной рукой уже крепко держит Нуму за волосы, а другой сжимает револьвер, приставленный к его виску. Их окружают четверо солдат с винтовками.

— Бегите! — кричит Хамайкино солдатам. — Там, в лесу, остальные. Скорее! Они же уйдут. Скорее!

— Стоять! — командует полицейским лейтенант, не сводя глаз с Нумы, который боковым зрением пытается увидеть револьвер.

Нума кажется спокойным. Стоит, опустив руки вдоль тела.

— Сержант Литума, связать его!

Литума кладет винтовку на землю, отцепляет от пояса веревку, разматывает ее. Связывает арестованному ноги, потом надевает ему наручники. Коза, обнюхав ноги Нумы, осторожно лижет их. Донья Мерседитас поднимается, отпихивает козу и подходит к Нуме. Молча проводит рукой по его лбу.

— Что он с тобой сделал? — спрашивает Нума.

— Ничего, — говорит женщина. — Хочешь закурить?

— Лейтенант, — настаивает Хамайкино, — вы отдаете себе отчет, что рядом, в лесу, его сообщники? Вы что, не слышите? Их по меньшей мере трое или четверо. Чего вы ждете? Почему не прикажете схватить их?

— Замолчи, черномазый. — Лейтенант даже не смотрит в сторону Хамайкино. Он зажигает спичку и подносит ее к сигарете, которую женщина вставила в рот Нуме. Нума делает несколько глубоких затяжек, держа сигарету в зубах и выпуская дым через нос. — Я пришел за ним. И ни за кем больше.

— Ладно, — говорит Хамайкино. — Тем хуже для вас, если вы службы не знаете. Я свое дело сделал. Теперь я свободен.

— Да. Ты свободен, — подтверждает лейтенант.

— Лошади, мой лейтенант, — говорит Литума. Он держит поводья пяти лошадей.

— Посадите его на вашу лошадь, Литума, — говорит лейтенант. — Он с вами поедет.

Сержант и еще один солдат, развязав Нуме ноги, сажают его верхом. Литума садится позади него. Лейтенант берет поводья своей лошади.

— Послушайте, лейтенант, а я с кем поеду?

— Ты? — переспрашивает лейтенант, уже поставив ногу в стремя. — Ты?

— Да, я! Кто же еще?

— Ты свободен, — говорит лейтенант. — Тебе не обязательно ехать с нами. Можешь идти куда хочешь.

Литума и остальные полицейские, которые уже сидят верхом, смеются.

— Что за шутки? — кричит Хамайкино дрожащим голосом. — Вы ведь не оставите меня здесь, верно, мой лейтенант? Вы же слышите этот шум в лесу! Я себя хорошо вел. Я все сделал. Вы не можете так со мной поступить.

— Если поедем быстро, сержант Литума, — говорит лейтенант, — то к утру доберемся до Пьюры. По пескам лучше ехать ночью. Лошади меньше устают.

— Лейтенант! — кричит Хамайкино; он вцепился в поводья лошади офицера и трясет их, как безумный. — Не оставляйте меня здесь! Не будьте таким жестоким!

Лейтенант вынимает ногу из стремени и далеко отпихивает Хамайкино.

— Время от времени придется скакать галопом, — говорит он. — Как думаете, будет дождь, сержант Литума?

— Вряд ли, мой лейтенант. Небо чистое.

— Вы не уедете без меня! — истошно орет Хамайкино.

Сеньора Мерседитас хохочет, взявшись за живот.

— Поехали, — говорит лейтенант.

— Лейтенант! — надрывается Хамайкино. — Лейтенант, умоляю!

Лошади медленно уходят. Хамайкино, окаменев, смотрит вслед. Фонарь освещает его перекошенное лицо. Сеньора Мерседитас оглушительно хохочет. Вдруг она замолкает, складывает руки рупором и кричит:

— Нума! Я буду приносить тебе фрукты по воскресеньям.

И опять хохочет. В ближнем лесу снова дрожат задетые кем-то ветки и шелестят сухие листья.