"Камбрия — навсегда!" - читать интересную книгу автора (Эдуардович Коваленко Владимир)

Глава 5

Правый берег реки Нит, город Кер-Нид и поле перед ним

Год 1400 ab Urbe condita, 25 декабря

Харальд сбился на эпический слог. Немудрено. Хороший поэт способен разглядеть величественность и в самом заурядном событии. На поле же перед Кер-Нидом происходила битва, превращающая скромное представление норвежца о Рагнареке в сон о дворовой потасовке!

Самая большая экспедиция на памяти нынешнего поколения норманнов — полтора десятка длинных кораблей. Меньше тысячи воинов. Здесь же только защищалось вчетверо, накатывался же человеческий вал, который не уместить и на сотне драккаров.

Норманн покосился на сиду — как раз изучает неприятельское построение. Что-то отразится на лице? Разочарование!

— Я думала, они построятся плотнее.

— Значит, у них много дротиков. И нет настроения сразу переходить на копья и мечи. Гвардия-то во второй линии. Без больших топоров плотный копейный строй прорвать не так уж легко.

Для викинга. Для большинства иных воинов — просто немыслимо. У разреженного же строя есть и преимущества — воины из задних рядов могут сменить тех, кто начнёт бой, когда те устанут. Командиры могут свободно перемещаться внутри такого строя, ободрить, поддержать в неудаче, возглавить удар, если во вражеском частоколе копий возникнет щербинка. Кроме копейщиков в такой строй и легковооружённые воины могут встать — немного, потому как им вовсе не требуется лезть вперёд и мешать. Но на десяток копейщиков непременно придётся лучник — для того, чтоб, улучив момент, выбивать вражеских воинов на короткой дистанции. На большее саксонский малый лук и не способен. Право, ирландские пращи и то дальнобойнее.

Изначально подразумевалось, что пращники попробуют действовать из леса. Глупо не использовать преимущество, которое даёт традиционное оружие доброй части подданных Диведа. И Глентуи — сейчас там, между двумя армиями, разворачивались для недолгого боя шесть десятков пиратов Этайн. Закинув маленькие щиты и дротики за спину, заложив пули в нехитрое оружие, они стремились навстречу опасности.

Со стороны саксов из строя никто не выдвинулся. Немногочисленная конница спокойно стоит во втором ряду. Так что на камни ирландцев отвечают только луки. Камни бессильно стучат по надёжным щитам воинов первого ряда.

— Хорошие щиты, северные, — комментирует Харальд. — Толстые. Крепкие. Кажется, метатели камней зря полягут…

Ошибся. Если саксы принимают камни на щиты, то ирландцы ухитрялются уворачиваться от стрел. Иногда стрела кого-нибудь ловит, и пляшущий человечек превращается в человека лежащего или ковыляющего назад — но столь же часто и в стене щитов появляется щербинка. Немедленно занимаемая свежим воином из задних рядов. Которых Немайн насчитала — десять.

А считать вышло совсем не легко — ряды зыбкие, идут не в ногу. Пришлось насматривать приметы, по которым можно отличить воинов третьего ряда, пятого, восьмого. И стараться не встретиться взглядом с медным оком низкого утреннего солнца. Зато сида видела подробности — и мельком, на будущее, отметила: разреженный строй в наступлении хорош тем, что не приходится топтать тела убитых и раненых товарищей.

Вот передние шеренги выросли достаточно, чтоб сида прекратила смотреть на чужую работу да своей занялась. Заговорила, словно распеваясь, сперва негромко, а там сама не заметила, как голос — ровный, размеренный — вырос, окреп, захватил окрестные мили. Отводить глаза, высматривать, как там Луковка — некогда, всё внимание на отслеживание врага. Да ещё на ирландцев — иные мешкают, хоть их предупреждали перед боем, что Немайн девица голосистая и, хоть петь не собирается, покричать настроена всерьёз. Тяжело прогудело над головами, но камень из сидовой машины внимания ирландцев не привлёк: глазея на небо, можно и стрелу поймать. Опять же, интересного мало. Зная характер народа, составляющего костяк лёгких войск, Немайн всё обстоятельно продемонстрировала перед боем. Как выглядит машина — по сути, очень большая праща, — на что похоже ядро, сколько человек дёргает за верёвки, почему каменюка не упадёт на удалые ирландские головы: как раз потому, что на башне сида покрикивает. И даже согласилась пострелять — при условии, что камни обратно потащат зрители. Разумеется, ирландцы поняли как обычную сидовскую уловку. Могла б и прямо сказать, что расчёту камнемёта нужно сохранить на завтра побольше сил. Но что тут поделать, такие сиды существа. Иначе не умеют.

Зато пращники видели падение камня. Хорошо ударил: троих саксов снёс, как клюшка — мяч. Остальные шарахнулись, и тут кое-кто из команды Этайн успел. Пули полетели внутрь приоткрывшегося строя, а как только саксы убрали щербину, снова раздался голос камня. Кто-то из пращников объявил, что против сиды он в хоккей на траве играть не согласен! Особенно на воротах. Гленцы ответили смешками, некоторые стали уже прикидывать, что после окончания войны сиду и верно нужно затянуть в местную команду. Сглазили, негодники: второй снаряд рухнул в глубине строя, и какие потери нанёс — было неясно. Всё-таки Этайн прокричала своим людям, чтоб пули берегли — следующий камень может вновь открыть строй. И точно, вскрыл — да так, что под снарядами её моряков саксы встали, строй прогнулся — середина выправляется, фланги продолжают идти вперёд. Ещё гудение, ещё камень — упал перед линией, обдав щиты нескольких воинов землёй. Ещё один — вглубь порядков. Ещё раз — удача! Сидова праща бьёт по центру саксов — и линия под ударами выгибается, как лук от натяжения тетивы. И если натянувшая её рука дрогнет, прежде чем возьмёт прицел…

Дрогнула! Десятый камень саксы не перенесли. Ринулись в атаку. Без команды — те, у кого убили соседей, не выдержали, бросились мстить. В кольчугах да поножах, с тяжёлыми щитами, догнать ирландцев? Невозможно. Но сократить разрыв и метнуть дротики — вполне. Отомстили. Зато за их спинами, не обращая уже внимание на приказы, перешла на бег вся масса саксонского войска, утомлённая необходимостью терпеть удары больших камней. Волшебных камней. Что существуют машины, способные метать ядра без всякого колдовства, саксы знали, хотя баллист и катапульт не применяли. Но знали они и то, что стреляют те хорошо если три раза за стражу. А тут — не поймёшь: то ли богиня, по слухам, вовсе не великанша, их рукой бросает. Так по скорости выходит. То ли камни метает машина — так по силе получается. Как ни возьми — а без страшных ирландских заклятий не обошлось!

Отбегая к проходу в рядах копейщиков, ирландка жалела, что передовая стычка оказалась настолько короткой. Но до чего же здоровская штука — большая праща! Главное — до чего часто стреляет. Вот уж чего никак не ожидаешь от такой махины…

Над полем разносится пронзительный голос, значит, сюрпризы от Немайн ещё не закончены. Вот только они уже не касаются рыбаков и пиратов. Тем пора выставить ивовые щиты и дротики вровень с деревянными щитами и длинными копьями тяжёлой пехоты. Принять удар — в тех самых промежутках, которые им оставили для спасения. Этайн оглянулась, проверяя, все ли ирландцы успели отойти, чуть отклонила щит… Стрелы саксотского лучника она не заметила. Удар широкого лезвия пришёлся точно в сердце.

— Три часа вправо — поворачивай! — голос с башни кружит над городом, как цапля перед перелётом — над родным гнездом.

— Заводи тали! Тяни! — откликается эхом внутри стен Кер-Нида. Машина, которую Неметона обзывает диковинным словом «перрье», куда как хлипче оставшихся дома, стерегущих морские ворота. Зато легче. Подкладывая валики, два десятка человек могут её развернуть. Легко. Увы, не мгновенно.

А времени мало. Саксы строились далеко. Лучшему лучнику не достать, и даже Эйре из «скорпиончика». Но всё равно — идут быстро. Слишком быстро! До боя Нион ожидала, что успеет сделать полтора десятка выстрелов. Оказалось — только десять, а люди работают куда слаженнее, чем на тренировке. Успеть же между выстрелами нужно вот что: стрелу спустить к земле, праща должна быть разложена, ей самой — такое никому не доверить — внести поправку кольцами у крюка, а у этой машины их целых десять. Только после этого можно ставить расчёт к верёвкам и давать отмашку. Вроде и немного — если б саксы стояли на месте и ждали! Раз машину приходится поворачивать — значит, вот-вот сцепятся с армией в поле. А то и на стены полезут. А какие тут стены… Не Кер-Мирддин. Вал да частокол.

Наконец машина развёрнута, снаряд в праще. Нион готова: одна рука на верхнем кольце, чтоб, услышав поправку, быстро-быстро сдёрнуть лишнее. Во второй — кольцо, чтобы, услышав поправку, быстро-быстро его надеть. Но голос с башни всё рушит…

— Полчаса влево, поворачивай!

Снова подкладывать кругляши, впрягаться в тали. Снова тратить драгоценные секунды на старческий скрип крепи… Луковка не ворчит на богиню. Не сердится. Её посетило понимание — которое следует отогнать на время. Или навсегда — как получится с саксами. «Неметона может ошибаться».

— Прицел восемь!

А Лукавка не смеет поторопить расчёт. Её людям нельзя слишком устать. Им за верёвки дергать, запускать скалы в небо.

До чего же хочется сделать что-то самой! Тело готово биться в судорогах, будто голову оторвали. Стукнула в щит Харальда стрела… Немайн, приплясывая на месте — взгляда это не сбивало, — окинула взглядом камбрийскую рать. Три густые линии, вплотную друг к другу — копейщики. Позади ещё три — через интервал, эти отстоят друг от друга на несколько локтей. Стрелки. Слава Диведа. Пусть в руках не знаменитый длинный лук — и нынешний лук из вяза довольно серьёзное оружие. Не хуже индейских девятнадцатого века — а индейцы Великих Равнин хвалёной американской кавалерии наносили весьма болезненные потери. По эффективности как оружие лук напоминал револьвер — без его компактности, зато бесшумный.

— Луки, товсь!

Кейр вытянул стрелу из дёрна перед собой — куда сам же недавно и воткнул, наложил на тетиву. Так их брать скорей, чем из колчана, и от раны, нанесённой стрелой, попробовавшей сырую землю, горячка приключается. Есть и другие способы, более скорострельные, но ими владеют не все. Тогда придётся стрелять вразнобой, а залп целым рядом — лучше. Больше надежд на прореху в неприятельском строю. Куда смогут ударить копейщики первых трёх рядов. Расширить, раздвинуть, навалиться вдвоём на одного — в отличие от саксов, камбрийская фаланга сомкнута плечо к плечу. Теперь лучникам ничего не видно из-за спин. Какая разница? Стрельба навесом — занятие привычное, а что врагов не видно — хорошо. Спокойней малость.

Самая широкая из спин принадлежит Дэффиду. Так получилось, что он единственный из знатных людей королевства не обязан находиться вместе с кланом — в рядах ли лучников, в рядах ли копейной фаланги. Принцепс сената — важный человек, но куда его в бою приткнуть? Ни богу свечка, ни чёрту кочерга! А почёта требует, да и человек что надо. Вот и стоит позади копейного строя, смотрит, как дело пойдёт. У него, как у младшей дочери, забота не в бой вести, а говорить, чему настало время, а с чем погодить пока.

Впереди шум. Саксы надвигаются. Первая линия копейщиков стала пониже, зашумела доспехами и щитами. Воины пригибаются, вгоняют копья в землю, подперев ногой для верности, жала наклоняются вперёд. Помимо прочего, так щит закрывает больше, а в плотном строю особо не позакрываешься — щиты перекрывают друг друга, оттого и стук стоит. Это немного неудобно, но куда надёжнее старого, римского способа. Вторая линия выставила копья в промежутках между бойцами первой. Очень маленьких промежутках. При учёбе никогда без порезов не обходилось. Впрочем, на учёбе первый ряд не весь в кольчугах — сейчас же впереди стоят лучшие. Вожди да знатные воины, которым самим бы кого поучить. И сам король! Вот вторая линия вскинула щиты над головами первой. Значит, скоро окажутся в досягаемости саксонских луков. А камбрийские лучше. Так когда? Понятно, что легатам из первого ряда виднее. А ну как затянут с командой?

— Луки — в дело!

Кейр, не тратя времени на слова, вскинул оружие — так, чтобы стрела летела выше голов копейщиков, и выстрелил. Краем глаза заметил — так поступил весь ряд. И два ряда лучников за ним — тоже. Слушать свист, созерцать стремительные тени в небе — некогда. Выдернуть из земли следующую стрелу, наложить на тетиву, поднять лук. Чуть подождать, убедившись, что все в ряду готовы. И только тогда выстрелить снова.

Саксы остановились. Ошибка! Маленькая, но ошибка. Пусть они поступают так всегда, обычай въелся в кровь и плоть глубже любого устава — он отольётся тяжёлыми потерями. Может, и поражением. Харальд вон не понимает — смотрит на радостно подпрыгивающую сиду, как на безумную. А она и есть безумная, врагов зубами рвать хочет! Только дела это не меняет. Строй, красный слева и пёстрый справа, замер — против наклонного частокола из копий и вертикального — из щитов. Стена против стены. Из красной стены полетели дротики. Разбить щиты врага, отяжелить их — вот их цель. Но через головы камбрийцев сыплются стрелы. Больше тысячи луков стараются. Без остановки — но, увы, не без устали.

Хвикке могли бросить вперёд гвардию: срубить копья топорами, ворваться, войти в ближний бой — ножи-саксы против ирландских кинжалов. Но гвардия ждёт позади. Значит, и диведской коннице, и колесницам, что притаились за городом, у новеньких, широченных задних ворот, выходящих на бывшее болото, тоже придётся ждать. А строю между городом и лесом — выстоять. И ухитриться понемногу заменить ирландских пращников, что заняли разрыв строя, на хороших копейщиков.

То же происходит возле городских ворот — только тут с обеих сторон войска похуже. Одни — потому как ров и частокол какая-никакая защита, другие потому, что главная задача саксов — сокрушить полевую армию. И, желательно, перерезать. Чтоб никто не мешал спокойно и раздумчиво осаждать кельтские городки. В основном и прикрытые, как Кер-Нид, земляным валом и частоколом. Правда, круглым, и башен обычно нет. Эти-то построены на месте римских, каменных. Разрушенных в незапямятные уже времена.

Город держит собственное ополчение, да отряд Луковки, да лучники. Сто двадцать человек «регулярной армии», построенные всё в те же три ряда позади основных сил, сейчас как раз выполняют сложнейший маневр — меняют в первой линии легковооружённых. Саксы следят, готовые воспользоваться любой заминкой или неурядицей.

— Что делают вожди? Я их потеряла…

Вожди заметны по лучшему вооружению, да по красивой одежде. До сих пор они в основном равняли ряды, перекосившиеся после пробежки. Чуть отвлеклась на положение дел при воротах — и узость поля зрения сыграла злую шутку, ничего не поделаешь. Харальд простёр руку. Немайн — привычно уже — скользнула взглядом вдоль. Напротив трудного гленского участка обороны наметилось уплотнение в строю, вождей больше, чем надо бы на такой короткий кусочек фронта. Саксы собираются ударить!

— Прицел восемь! — пальцы добела впились в предплечья. Рукам нельзя дать воли, а работы хотят — так пусть сами себя и держат!

Луковка явно не готова, но пусть получит команду заранее. Мало ли что… Тем более, по башне начали стрелять — Харальд уже раза два ловил щитом «её» стрелы.

Камень упал хорошо. Но саксы всё равно бросились. И бросились бы, даже если не заметили бы небольшого замешательства в строю камбрийцев, когда тяжёлый дротик, пущенный могучей рукой, пробил ивовый щит высокой женщины, что вела вылазку пращников.

Шанс был так себе — да каждый знал: время поджимает. Как и о битве у плавучего моста. Вожди объяснили: победим сегодня, особенно с утра — всё наше. Если же лишних две тысячи камбрийцев выйдут во фланг и тыл — дай Вотан ноги унести. А он обычно не подыгрывает тем, кто боится рискнуть. И тем, кто не желает получить всё и сразу!

Другое дело, что от напрасной пробежки войско подустало, и командующий правого, сильного, крыла первой линии, кто бы он ни был, решил — лучше выстоять несколько минут под ливнем стрел и потерять сотню воинов, чем ломиться на свежего врага с дыханием, не восстановившемся у всех бойцов сразу. Немайн видела опущенную личину шлема — даже не робот, идол, — но действия говорят о человеке больше, чем лицо! Раз дикие пришельцы с континента покорно стоят и ждут команды — враг силён и жесток до божественности. Абсолютное уважение? Страх перед зверской жестокостью? Не важно. Он держит в порядке тех, кто б иначе не замедлил сбиться в неуправляемую толпу.

Впрочем, передовые шеренги саксов рады даже отдыху, оплаченному смертями. Каждый верит, что его удачи хватит, а нет — так у первого ряда лучшие доспехи. Самые тяжёлые.

Так что, насколько серьёзно повлиял на готовность саксов к атаке камень, сразивший стоявшего рядом с вождём сотника — остальные увернулись, камень летел достаточно медленно, — неизвестно. У любых нервов бывает предел, а день только начался. Да и душ из крови человека, только стоявшего рядом и что-то доказывавшего, проймёт и языческое божество!

Так или иначе, а в атаку бросились лучшие из лучших. Герои, способные впрыгнуть поверх копий в порядки врага и разить. Пока кольчугу не пробъёт единственно удобный в тесноте бриттских шеренг кинжал. Но в проделанную храбрецами брешь двинулся копейный строй.

Мужественные — и сильные — люди водятся не только у саксов. Это вообще-то кельтский приём — прыжок на вражеский щит с разрубанием щита мечом. Сохранившийся, правда, скорее как военное упражнение. Так инструктор проверяет качество сбитой воинами «стены». Сначала её, правда, из луков расстреливают — стрелами с тупыми охотничьими наконечниками. И если ученики держат первое испытание — на них начинает прыгать могутный дядя в тяжёлом железе. С боков следит ещё парочка ветеранов — насколько «стена» пошатнётся?

В бою это художество применяли редко. Ещё римляне — а в Диведе народ на осьмушку числится от римлян — отучили бриттов от нанесения красивых героических ударов. Попросту оковав навершия щитов железом. И начав проверять выстроенные новобранцами черепахи-«тестудо» на прочность ничуть не менее сурово.

Так что у гленцев нашлись свои желающие проверить — что сделает новый стальной меч с саксонским щитом? Для оружия это ничем хорошим не оканчивалось — меч пробивал оковку, если была, но застревал в толстом дереве. Северный круглый щит — не ивовая плетёнка. Впрочем, это героев не смущало: главное, достать гада, а запасное оружие сыщется. Топор, булава, кинжал… Один из топоров и сыграл решительную роль в отражении прорыва. Лихой бритт, оставшись без меча, зацепил верхний край вражеского щита топором, дёрнул на себя — а сосед не растерялся, успел ударить открывшегося врага мечом.

Ивор, как старейшина и легат, бился в первом ряду. Увидев такое — обрадовался. Тому, что пару недель назад поставил на своём, да не променял на острое листовидное копьё, более приличествующее вождю, верный бил.

Хороший, большой тесак-кусторез. Загнутый острием вниз. Насаженный на длинную рукоятку, бил становится весьма опасным оружием. Не хуже копья. Которое и заменяет большинству небогатых воинов, неспособных потратиться разом на оружие и инструмент. Ивор предпочёл бил не из бедности, а из любви к грубым приёмам. Вот нравится человеку клюнуть острием подошедшего слишком близко врага, да посмотреть на изумление врага, которого сталь вдруг достала за щитом. Чего тут плохого?

— Нет, это делается так! — объявил буднично, как будто сливы прививать собрался. И, никуда не прыгая, сделал короткий выпад. Дёрнул щит стоящего напротив сакса. Сосед по строю немедленно нанёс укол копьём. Следующий сакс тоже оказался не готов к подобному приёму…

Прорыв заглох, не начавшись. А вот ближний бой понемногу растянулся на всю линию. Тут и начали сказываться недостатки и преимущества обоих построений: саксы в разреженном строю несли большие потери — каждый из них оказался против двоих бриттов. Зато, выжив некоторое время, сменялся. А двое бриттов, устав, истекая кровью — продолжали бой. Впрочем, в противники им теперь доставались «ножовщики» — воины без кольчуг, с короткими мечами. Самое дешёвое постоянное войско на островах — король платит воину, но сильно экономит на экипировке. Так что эти, ожидая очереди к риску и славе, уже обзавелись царапинами. А щиты, их единственная защита в ближнем бою, скорее напоминали ежей — настолько успели их утыкать стрелы.

Кейр поднял с земли очередную стрелу. На каждого из выстроившихся перед ними саксов стрелки уже выпустили дюжины по полторы-две. Сколько раз он уже натянул лук? Пятидесят? Сто? Руки — особенно правая — гудели, но пока выдерживали заданный им самим ритм. В ряду уменьшилось число стрелков: женщины несли только один колчан. Расстреляв, побежали за новыми — для себя и для мужчин. Которым сбегать за стрелами нельзя — так можно и панику поднять! В первом ряду женщин нет, значит, пока в тыл бегут только они — строй стоит, и причин для беспокойства нет. Особенно если столько же возвращается в линию. Заодно у девочек руки немного отдохнут. Кейр сам подивился старообразно-начальственным мыслям: многие «девочки» ему годились в матери. А всё одно — начальник, значит, старший! Но скоро вторые шесть десятков стрел закончатся, их придётся брать из свежепринесённого колчана. Скорость стрельбы упадёт. Враг может принять это за добрый знак…

Вот тут-то Дэффид развернулся к Кейру:

— Уводи своих к повозкам.

Повторил то же самое другим легатам над лучниками. После чего повернулся обратно к трещащей от напряжения линии. Трещит — ничего. Не расползлась пока, и ладно. Хорошо бы вытащить из битвы легковооружённых. Их и так погибло слишком много. Но ирландцы завязли, утратили организацию. Нет, придётся бедолагам терпеть до последнего. Иначе, отступая, увлекут за собой копейщиков. То же — и гленцы. Впрочем, эти-то отборные, дочкой особенно ученные. Выстоят.

Прохаживаясь — легче ждать. Копейщикам без поддержки тяжко — но лучникам нужно время. Пока займут новую позицию, приготовятся. А саксы точно ободрились. Ещё бы — теперь перевес в метательном бое склонился на их сторону. Да и камбрийцы чуют за спинами пустоту. Знают, зачем она возникла. И от этого знания у задних шеренг, небось, ноги чешутся — хоть ненадолго удалиться от опасности. А вот у первой — сердца тоскуют. Их-то ожидает самое трудное…

Солнце! Яркое, горячее — но отвратительно низкое, лезет под козырёк, прилаженный к парадному шлему, норовит полоснуть по глазам горчицей. Впрочем, из-под руки видно достаточно — фронт полевой армии вот-вот рухнет. Даже ослепнув, трудно не заметить — симфония работающих лучных линий оборвалась. Остались глухой стук дротиков и копий о щиты, да лязг мечей о доспехи и умбоны. Но поделать сида ничего не может. Один камень раз в пятнадцать секунд — вот и вся подмога. Пусть момент много раз обговорён и даже разок отрепетирован. Всё равно — опасность бегства сохраняется…

Стоит чуть сместить взгляд, чтоб понять — на городском валу дела немногим лучше. Здесь саксы собрали большую часть лучников. И, тщательно оберегая стрелков большими щитами, навесом засыпают стены. Причём вялой атаке подвергаются сразу двое ворот — восточные и южные. И если Немайн довольно короткого взгляда на каждые, чтоб убедиться — пока защитники города держатся, то каково приходится тем, кто не вознёсся над битвой на высоту дозорной башни? Для того и пришлось выделить из скудных сил небольшой резерв, из самых дурно вооружённых — небольшие отряды, стоя за спиной защитников каждой стены, самим спокойствием своим показывют — положение пока не отчаянное. Как говаривают Монтови: «до триариев дело не дошло».

И пусть гонцы со всех укреплений по очереди просят подрепить их — ответ у сиды один:

— Рано.

Уши сердито топорщатся, и гонцы поспешно уходят, не смея сбивать поправки для перрье, в блаженном неведении о том, что «Пора!» не наступит вовсе. Зато уносят с собой уверенность, что битва идёт по плану.

Заодно спокойствие распространяется и на тыл: легкораненые, идущие на перевязку, санитары, что выносят тяжёлых, говорят одно: трудно, но стоять можно. А ежели что, есть резерв! Одна беда — образованного грека, вовсе ничего не читавшего из многочисленных «Тактик» и «Стратегик», найти в империи сложно. Слишком уж сильно врезалась война в жизнь восточного Рима за последнее столетие. А хороший священник разбирается в людях достаточно, чтобы понять — на деле последняя надежда и кладезь боевого духа только и годятся стоять и подбадривать. Обычный приём, во многих сочинениях описанный. Причём именно с рекомендацией набирать такое демонстрационное войско из худших воинов.

Началось всё с того, что нескольких раненых не донесли. Умирающих так и так пристраивали в сторонке: мэтр Амвросий, хирург с опытом, в первую очередь брался за тех, кого точно мог вытащить — и кто точно не мог подождать. Кто полегче — доставались лекарям попроще, тяжелее — ждали, когда у мэтра появится возможность потратить время с риском потерять его впустую. Так что священники занимались ожидающими операции. Исповедовать и причастить следовало всех не ходячих — в случае прорыва саксов они были обречены.

Однако, когда на носилках притащили очередное тело, ещё тёплое, но совершенно очевидно расставшееся с душой, отец Адриан не вытерпел.

— Я, преосвященный, под стрелы соваться не собираюсь, — успокоил встрепенувшегося епископа, — устроюсь за ближайшими к восточной стене домишками, да и только. Глядишь, спасу душу-другую.

— Ступай, мой друг. Тем более, на северной стене как раз гленцы стоят. Твоя паства, — Дионисий согласился легко, ибо не знал за своим заместителем ни склонности к лукавству с друзьями, ни ложного честолюбия. Только желание выполнить обязанности как можно лучше. А внутри города — опасность примерно равная…

Вот тут Адриан и насмотрелся на «резервы». Да что насмотрелся! Одного взгляда хватило, чтобы понять: случись что — побегут. Назад, не на стены. И смысла воодушевлять и ободрять тонкие унылые линии нет никакого. Не по силам. Как тогда, с холмом. Но это не означает, что не стоит и пытаться…

Тем более что поток раненых схлынул — из основной сечи их было не выдернуть, а на стенах самые неуклюжие да невезучие своё уже получили. И всё равно — здания бань уже не хватало, и госпиталь выплеснулся наружу, под заблаговременно приготовленные навесы. Другое дело, что не хватало и персонала. Старшая из аннонок трижды падала в обморок — а до того невозмутимо ассистировала при самых тяжёлых операциях. Одна рана, пусть самая страшная, её не пугала — а вот тысяча… Тристан похожее уже видел — после набега викингов. Зрелище тяжёлое — но рыцарю следует переносить самые страшные картины: ведь зло, которому должен противостоять рыцарь, не постесняется совершить любые преступления.

Знамя графа Окты скучало в резерве. В настоящем. Том, что начал просачиваться через новенькие, западные, ворота на бывшее болото. Первыми, конечно, прошли колесницы. И раз уж эти не завязли, значит, остальным ничего не грозит. Вслед двинулись конные лучники. А вот тяжёлой, по камбрийским меркам, кавалерии следовало портить дорогу последней. Зато в бой идти вторыми, закрывая бронёй уязвимых, но быстрых рыцарей-бриттов. Но не колесницы. «Скорпиончики» не умеют стрелять навесом. Что ж, возницы и стрелки укрыты за добротными щитами по бортам. Колесниц всего семь — шесть по числу кланов, прежде соперничавших на гонках, теперь же готовых помериться славой в битве. И ещё одна, богини. Эта и поведёт. Как утром, когда пришлось двух лошадей отрезать, чтобы вернуться. Сестра богини — на неё чуть-чуть похожа, хоть и не родная — тоже схлопотала стрелу. Теперь морщится и растирает больное место. Синяк! То ли кольчуга особенная, то ли она сама, только жало, сумев немного раздвинуть тонкое кольцо, разорвать — не смогло. Как и прорезать толстый поддоспешник.

Вот чем хороша война в декабре — не жарко. Летом тоже приходится одевать под доспех стёганку толщиной в полтора пальца. Приходится терпеть — лучше вспотеть, чем погибнуть. Окта хмыкнул, покосившись на принца Риса. Который, чудом уцелев в паре стычек, признал, что для командира хорошая броня не роскошь и не трусость, простое средство выживания. Начальник — всегда первая мишень. Всё понял, но продолжает хмуриться.

Как тут не хмуриться, когда старший брат кругом прав? И жена… Особенно противно сознавать, что ты опять сморозил глупость. Из детского упрямства, желания поступить наоборот. Взрослый, женатый человек, брат короля, самостоятельный правитель, магистр конницы в обход прочих братьев и сестёр — повёл себя наподобие сопливого мальчонки. Соображения не хватило догадаться, что если Гваллен и Гулидиен о чём-то талдычат хором — так правы они, а не наивные понятия о приличествующем, вычитанные из древних поэм.

То-то у его и гулидиеновой семьи настроение поднялось, как увидели на командире кирасу. Поняли — из головы дурь вымело. Точно как сказал брат. Сам, кстати, не посчитал постыдным бегать, спину врагу показывать — пока — на учении. Собственно, если конным лучникам отойти — не позор, почему копейщикам нельзя?

Чего не знал принц Рис — брат в это самое время умным себя не считает. Зато радуется, что младшенький чему-то научился, ибо, похоже, скоро ему придётся стать королём Диведа. Что поделать, если старшего понесло в первый ряд копейщиков! Как восторженно кричала армия, когда король слез с коня и укрепил монаршей особой боевой порядок! Оно и понятно. Воины превого ряда перестали считать себя жертвами. Поскольку искренне полагали, что король пребывает в здравом уме и на верную смерть не пойдёт. А риск — куда без него на войне? И раз становится в пеший строй — значит, ни удрать, бросив армию, ни оставить на растерзание именно первую шеренгу у него в мыслях нет. Ещё, конечно, грела душу возможность отличиться на глазах верховной власти, а то и спасти короля. Отчасти этим и объяснялось едва не эпическое геройствование иных удальцов. Сам король никаких подвигов силы и ловкости не совершал — прикрывался щитом, слегка шевелил упёртым в землю копьём, не позволяя перерубить древко, да иногда подавал голос, чтоб заглушить возможные слухи о гибели. Пока — преждевременные.

Прекращение обстрела саксов разом воодушевило — многие решили, что трусливые бритты бежали — и обеспокоило. Кое-кто догадывался, что не всё так просто. Отреагировали и те, и другие одинаково: усилили напор. Само собой, особенно отчаянно бросались на короля, тут их разреженный строй стал плотным. А попадали в зубы четверым — по числу сторон света и пятин Диведа — телохратителям, стоящим рядом и сзади. Гулидиену тоже довелось разок сделать меткий выпад в горло врагу, щит которого оказался пригвождён стрелой к соседнему. Один из телохранителей одобрительно крикнул, мол «король завалил вепря». Для него, по должности, правитель мыслился чем-то мягким, малобоеспособным и нуждающимся в охране. Потому скромное, по общим меркам, достижение и заслужило громкую похвалу. В строю подхватили — воины смотрели на врагов перед собой, не по сторонам, и решили, что правитель наконец-то совершил подвиг, и достал некоего совершенно исключительного сакса, вождя или героя.

Оставалось только гадать, кого запишут на его счёт в легендах. Оно и хорошо. Король Диведа, и без малого — Британии, не может погибнуть просто так. А жить… Это зависит скорее от Дэффида и его чувства сообразного. Впрочем, у хозяина заезжего дома и отца сиды чутьё должно быть ого-го! Но до чего тоскливо — ждать… Наконец-то принцепс решил, что лучники достаточно обустроились на повозках, и занялся копейщиками.

— Третий ряд — назад!

Сзади сразу стало свободнее. Пусть за его телохранителями запас и был — для проформы, не могут такие воины быстро полечь, — а в бою третья линия почти не помогала, но в затылок ощутимо дохнуло холодом. Второй ряд сейчас отойдёт — за спинами первого. А первому придётся показать тыл врагу. И сколько их выживет, беглецов?

В этот момент его выдернули из строя — мощным рывком сзади. Лакуну в стою заполнил собой один из телохранителей.

— Без тебя войско побежит, — объяснил, не оборачиваясь, — а без меня — обойдётся…

— Второй ряд — назад! — крикнул Дэффид, и король повернулся и побежал к повозкам — и собственному знамени, отошедшему с третьим рядом. Для того, чтобы развернуться, упереть копьё в землю и прикрыться щитом. Рядом с единственным телохранителем. У которого неплохие шансы вскоре оказаться последним. И только теперь заметил — Дэффид ап Ллиувеллин всё так же неторопливо прохаживается между линиями. Даже не потрудился отойти в интервалы, оставленные для воинов третьего ряда — которые успеют добежать до своего строя раньше саксов.

— Пе-ервый… — начал команду принцепс.

И вот тут — рухнуло. Саксы пробили дорогу сквозь тонкую линию, которую больше некому было пополнить. Хлынули, как река через прохудившуюся дамбу — не остановить. Но — хотя бы смягчить удар? Саксы рванулись вперёд толпой. Двумя толпами.

Маленькое войско Глентуи, впитав в свои порядки остатки ирландцев, стоит, как утёс на стремнине, и медленно, шаг за шагом подается назад. И саксам приходится тормозить, разворачиваться к нему, чтобы не получить копьём или билом в спину.

Что и позволило спастись многим беглецам из первого ряда. Наконец саксы сомкнулись вокруг клубка из копий, достигли разрыва в новом строю. Поздно! Их ждут не спины, а копейный частокол. Иные ударили — с разбега, с безудержной тевтонской ярости, — да так и остались на остриях. А сверху, с выстроенных в линию повозок, поверх голов защёлкали тетивы валлийских луков — и на этот раз прицельно, да почти в упор!

Вот тут и пришло время испытать самые быстрые способы стрельбы. Пока саксы не сбили строя, не превратились снова в «стену». Кейр зажал стрелы для первых выстрелов в зубах. Такой вот специальный приём, для командира неудобный — рот занят. Потом пришлось лезть в колчан, но многие выхватывали стрелы из колчана пучками, левой рукой, которой держали лук. Так выходило ещё быстрее, но требовалась изрядная ловкость, чтобы не оцарапаться наконечниками.

Вихрь из острого железа, дерева и перьев продолжался недолго, но достаточно, чтоб вымести передних саксов. Довольно, чтобы у тех, кто держался последними и бегал в доспехах, восстановилось дыхание, а те, кто принял на себя удар человеческой волны — стряхнули вражеские тела, остановленные поперечинами копий.

И саксам пришлось равнять ряды, сбивать строй — уж какой получится. И начинать то, что не доделали — заново. Понемногу. Методично — но тем более верно.

Быстрый взгляд скользит по шеренгам — камбрийцев, саксов, — не успевая заметить деталей: если его придержать на секунду, нетрудно различить перекошенные лица бойцов. Но если его замедлить — можно упустить изменение ситуации. Которая для камнемёта — ах, и хороша. Враги стоят боком к линии огня. Пять рядов — узковато, но достаточно, чтоб точно попасть по ширине. Конечно, будь ядра разного веса и формы — это оказалось бы невозможно. Так что — не зря мучились каменотёсы, не зря ушастая сида каждую пару камушков друг с другом сличила. Зато все теперь летят одинаково. И ветер, хотя и есть — но ровный, не порывистый, да ещё и попутный, по своим не попадёшь. Прицел менять приходится лишь в зависимости от того, где именно среди саксонского строя стоит упасть подарку. А безразличный взгляд скользит дальше, и кажется, будто это не люди, а специальные влажные кегли, при попадании шара разлетающиеся красными брызгами. Напротив — свои фигуры. Почти шахматы, и даже то, что над белёными щитами реют красные знамёна, а над червлёными — белые, для шахмат характерно. Часто фигурки короля и ферзя исполняют с включением цвета противной стороны.

Отступление к обозу оказалось последней каплей. Король Хвикке возомнил, что полевой армии Диведа более не существует, и поторопился лишить беглецов последнего укрытия, взяв город. Осаждать тысячу-полторы уцелевших, пришедших в себя и настроенных подороже продать жизни, имея в дневном переходе к северу ещё одну камбрийскую армию, не хотелось. Да и устал он за недолгий поход от решений мудрых, но не мужественных. А главное — устала гвардия. Пришлось прислушаваться к ропоту людей, уверенных, что только что потеряли право на добычу из лагеря вражеской армии. И вовсе не настроенных терять ещё и добычу из города. Не брось Хвикке гвардию в бой, она и сама могла пойти драться!

Король же всё сделал верно. Выскакал вместе с ближними советниками перед рядами, тяжело упали скупые слова, отвека неизменные, про славу и добычу, ждущую за стенами. Наверное, и этого хватило бы — на первое время, пока воины не увидят, что с города нечего взять: у бриттов оставалось достаточно времени, чтобы ценности вывезти или зарыть. Но бой мог затянуться, и король встал в общий строй, рядом со знаменем. Ради того, чтобы вовремя пообещать награду от себя, и вместо недовольства укрепить верность. Вслед за королём спешились остальные штабные. И тот моральный подъём, который Гулидиен растратил на начало битвы, саксы получили сейчас, под занавес. Опять же, неожиданностей можно было не опасаться. Диведцам через тлеющий лес да болото не сунуться. А передовые разъезды северной армии, даже если и появятся, удержит конница. Эти в нынешний бой не рвутся — их и так осталось меньше трети, а в награду за спокойствие король обещал долю в добыче. Но от случайностей — прикроют. На достаточный срок, чтобы расправиться с защитниками города. И — развернуться.

Если король и заметил на половине дороги, что атака завязла в повозках, что-то менять было поздно. Он стоял в голове колонны, и та толкала его, вместе с остальными воинами, вперёд — к славе и добыче!

Как только колонна набрала ход, Немайн решила — пора. Оглянулась к трубачам — и обнаружила одного, убитого. Второй, верно, свалился вниз. Обе фанфары лежали на полу башни. А толку? Немайн и простой звук из фанфары извлечь не умела, а уж сигнал… Тут вспомнился экзамен во сне и «Аргунь». Сыграть сигнал сида не могла. А вот спеть — вполне! Одна беда, истосковавшаяся по пению сида не смогла остановиться. Слышала только себя. Как же легко, радостно летел голос, не стеснённый узкой пещерой! Бывают голоса, хорошо звучащие в небольшом зале с хорошей акустикой, но теряющие силу и красоту в большом пространстве. Случается и наоборот, и голос Немайн оказался именно из таких! Она пела — выполнив главную работу тяжёлого дня, и совершая новую, от которой так яростно откручивалась на военном совете. Сама привела тысячу доводов против! Главным из которым стал тот, что сакс должен бояться любого камбрийца, не только её. Теперь всё забылось, остался новорождённый звук, наполнивший всё существо без остатка, воздух, ласковым потоком протетающий через связки — без напряжения, без усилия, сам… А ещё стало можно оглянуться — назад, на бывшее болото, где кавалерия, поддержанная колесницами, начинает разгон!

В лёгкие ворвался новый воздух — чтоб устремиться наружу вместе со словами: уж больно сигнал оказался похож на начало одной из сцен, которые она готовила к вступительному экзамену в консерваторию из снов.

Уже первые звуки — знакомый сигнал, исполняемый не трубой, а голосом — насторожили принца Риса. Он отдал приказ к выступлению, но как-то с оглядкой. Когда за сигналом последовала песня на неведомом языке, понял: дело плохо. В ход пошла последняя ставка. На военном совете так уговорились: саксов бить обычным оружием, но, если станет невмоготу — сида с башни увидит и запоёт. Тогда уже всё равно будет, даже если удар придётся и по своим…

— Немайн поёт! — крикнул, обернувшись. — Победа или смерть!

А чуть впереди Эйра, наслушавшаяся рассказов о стычке с ирландскими разбойниками, добавила свой клич — и богини:

— Камбрия навсегда!

Тряхнула головой, чтобы ленточки на ушах заволновались. Знала, что ей такое «украшение» не нужно. Но — не удержалась. С утра ещё помнила — будет ей от Немайн головомойка. За несерьёзность. Заранее смирилась. А теперь и забыла.

Ария закончилась, и вслед ей понеслась песня, наполовину придуманная, наполовину переведённая — специально для Эйры, желавшей услышать хоть что-нибудь понятное. Голос Немайн покрывал всё поле боя — и в каждой камбрийской душе отзывался родными словами:

Кейр оглянулся на потрёпанную линию стрелков. Они били поверх голов копейщиков — но и сами больше не были прикрыты. Впрочем, лучники саксов попали в плотный строй и вообще не могли стрелять. Так что опасность представлял разве редкий метательный топор или дротик, брошенный кем-нибудь из бойцов первого ряда. Гораздо большую опасность представляли собой прорывы — в нескольких местах саксы всё-таки прорубились повозкам, и то и дело порывались залезть наверх. Раза три им это ненадолго удавалось. В одной из таких схваток Кейр лишился лука, и теперь только страховал товарищей, да время от времени напоминал лучницам, что пора пополнить запас стрел. Долго так продолжаться не могло — обе стороны колебались под градом ударов. Вперёд гнали долг и ярость, назад — страх и отчаяние. Пока не появились слова — и отчаяние вдруг оказалось на стороне, ведущей к победе.

Кейр взмахнул мечом. Раз сида поёт, судьба сражения должна решиться в ближайшие минуты. Пришла пора встретиться с врагом на истоптанной земле, где из последних сил держались остатки копейной линии.

— Сейчас или никогда! — заорал он. — В рукопашную! Бей!

А над строем летело, звало к победе и славе:

На этот раз Нион услышала поправку не голосом, а пророческим чутьём. На всякий случай проверила логически: всё выходит верно. Восточные ворота вот-вот упадут. Это южные завалены намертво, а через эти колесницы ходили. И, насадив все кольца до единого, велела заложить в пращу вместо каменного ядра — свинцовые пули. Скрип талей, злой прищур, как у сиды на ярком свету. Машина смотрит на спокойные створки — таран саксы так и не притащили, зато ухитрились сбить петли. Внешние ворота уже пали, и небольшой завал между саксы расчистили. Теперь черёд внутренних. В Кер-Сиди входы устроены разумней, но исправить всю крепость не хватило времени и сил. Защитники столпились по сторонам, метают вниз всё, что под рукой — но задние ряды держат щиты над головами передних, а если кто и падает — на место поверженного немедля встает новый боец.

Как только ворота рухнули, Нион дала отмашку. Чем опасна стрельба с отрицательным углом возвышения, из головы вылетело. За то ей, пустой да глупой, и досталось — соскочившим кольцом. Шлем спас голову. Но, как стояла, так и села. Вот какой из Луковки командир: в город ворвались враги, а она сидит себе на земле, хуже любой немытой нищенки — на заднице, и ноги из-под юбки видно выше, чем по щиколотку! И как их подтянуть, чтоб это выглядело прилично?

Страшный удар задержал саксов — и тут вставший перед демонстрационным резервом отец Адриан поднял наперсный крест.

— За мной, детушки, — сказал негромко. — Помните — смерти нет, а для павших за други своя — ада нет. Лишь жизнь вечная.

И, неторопливо — чтоб позади не развалили строй — двинулся навстречу саксам, только оправившимся от удара картечи. В отличие от епископа Дионисия, палицы на боку он, как мирный человек, не носил. А потому шёл навстречу саксам только с крестом — и с улыбкой. Чуточку грустной, и чуточку — торжествующей.

Гулидиен сделал шаг вперёд. Лучники, ввязавшиеся в рукопашный бой — это неправильно! Без доспехов, без щитов, да и руки порядком устали — долго ли смогут держаться против ножовщиков Хвикке? Пусть короткий меч, почти нож — дешёвое оружие, в руках его держат вовсе не дешёвые люди. Пусть они не стояли в первых шеренгах, пусть у них простецкий стёганый доспех, зато они не так долго сражались. Меньше вымотаны. Другое дело, что после прорыва первой позиции их строй стал плотным, и лучшие бойцы, уже отдохнувшие, не могли сменить бывшие задние шеренги. Разве — встав на тело убитого. И люди, никак не ожидавшие, что окажутся в первых рядах плотного строя, чувствовали себя неуверенно — настолько, насколько сакс вообще может ощущать нуверенность. А в это время на лучших воинов безответно сыпались стрелы. И, то ли песня вливала новые силы в бриттов, то ли отнимала их у саксов — те начали подаваться назад. А раз им есть куда отступать, значит, задние ряды тоже пятятся. Впрочем, голоса фанфар идущей в атаку диведской конницы не узнать было никак нельзя. Возможно, саксы хотели только загнуть фланг, только оттянуться на несколько шагов от позиции, которая оказалась не по зубам… Но они делали шаг назад, потом другой — быстрее, быстрей, ещё быстрей! Камбрийцы ещё усилили нажим — хотя это и казалось выше человеческих возможностей. Иные уже и подпевали, бросая врагу в лицо слова заклинания:

И если бриттов настигала смерть — умирали, зная, что последнее слово делает заклинание только крепче!

Напор на гленскую армию совсем ослаб. Настолько, что Ивор получил возможность слегка осмотреться. Его баталия — чудно́е слово, но хорошая штука — выстояла. Перестроилась, спрятав пращников за спины. Только те в плотном строю ничем особо помочь не могли. Будь внутри посвободнее…

— Раздаться! — крикнул Ивор. — Второй ряд пополняет первый, третий и четвёртый становятся вторым. Сту-пай!

Этот маневр они не отработали, но саксы уже не особо и мешали. А зря — ибо на смену стихшему ливню из стрел пришёл каменный дождик. Да и билы с копьями заработали веселей. Под песню!

На поле творилось невозможное. По болоту, надо рвами летели колесницы. Волшба чужой богини, внезапный шум боя за спиной, впавшие в одержимость враги… Вот тут саксы отреагировали по разному.

— Нужно убить ведьму! — заорал король. — Её МОЖНО убить! Прикройте мне спину!

И бросился к башне. Пусть в воротах ещё рубились — все защитники стены сбежались туда, быстро не пройдёшь. А у подножия башни виднелась небольшая дверца — для вылазок. Да, выбив её, в город особо не ворвёшься. Зато можно рассчитаться с той, которая превратила победу в поражение. Для этого много людей не надо.

Гвардия, на которую упали первые стрелы, последовала за королём. А фаланге, закрытой от этого наступления городом, хватило шума. Сперва повернулись задние ряды — состоящие теперь, по иронии судьбы, из лучших воинов. Возможно, они хотели сделать несколько шагов, избавиться от толкучки, снова создать разреженный строй. Возможно — прикрыть тыл от чужой атаки. Какая разница? Чувствуя пустоту за спиной, слыша шум боя слева и сзади, не видя вообще ничего, средние ряды повернулись тоже. Возможно, некоторые из них успели понять, что катастрофы ещё не произошло — но на них уже давили передние. Отступление превратилось в бегство. Теперь спасти могла только скорость! Ополчение Хвикке бежало — без оглядки, без удержу, бросая оружие, пытаясь на бегу сбросить доспехи. Теряя всякую организацию, оружие, здравый смысл и рассудок… А на пути бегства уже грохотали колёсами страшные квадриги, убивающие троих одной стрелой, квадриги, над которыми реяла «Росомаха» и вились ленты на ушах невесть откуда взявшейся второй богини, оставляя последний выход — на север, в дымящий лес. Многотысячное человеческое стадо, без жалости давя самоё себя, бежало от четырнадцати человек, при двадцати восьми лошадях и семи малых баллистах.

Сида не видит опасности, либо видит, но считает свою песнь важнее, а наружная дверь башни уже трещит под топорами. Будь проклято следование традициям, не подтверждённое здравым смыслом! Зачем эта дверь хлипкому деревянному сооружению, со стены которого можно запросто спрыгнуть, не покалечившись? У римского форта была, значит, сделаем! И ведь никто не заметил — до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Пусть граф Роксетерский, отмахнув принцу Рису — продолжай, мол, маневр — повернул тяжёлые сотни на выручку. До того, как копья его рыцарей вонзятся в спины гвардейцев, ни доброму дубу, ни толстым железным петлям не выстоять. Да и граф зря поторопился, вырвался вперёд — если у врагов нет дротиков, это не значит, что им нечего метнуть. Окта, увидев замах, поднимает коня на дыбы — и метательный топор вязнет в брюхе скакуна. Соскочить не успел, ногу прижало тушей. Обрадованные враги бегут добивать. Осталось — прижать свободную ногу, чтоб хоть отчасти прикрыть щитом, вытащить меч — да надеяться, что удастся покалечить супостата-другого. На большее лежачий против стоячих рассчитывать не может.

Харальд перехватил поудобнее щит, обнажил меч, немного спустился по узкой лестнице. Ждать не пришлось. Навстречу через пролом в стене шагнул кряжистый человек в шлеме с золочёным вепрем на гребне.

— Кто ты, вождь героев, не испугавшихся песни богини? — спросил Харальд, ощущая дыхание легенды. — Я скальд, и если я тебя убью — я достойно воспою твою мужество. Если же мне суждено пасть — достойнее умереть от руки героя, чьё имя тебе известно.

— Я их король, — коротко ответил Хвикке, но позволил себе оплаченное кровью умирающей, нет, уже мёртвой, но ещё сражающейся дружины, — а ты кто, последний защитник мелкого божества?

— Я — Харальд Оттарссон, прозванный Хальфданом, потому как мать моя происходит из племён, что вымели вас, саксов, с прежних земель, — он осклабился. — И я не хуже моих дядьёв — ни в бою, ни в стихосложении. Я не последний защитник великой богини, обратившей твоих бондов и кэрлов в обгадившихся трусов, — но те, что будут за мной, меня не стоят.

— Начнём, — сказал Хвикке, — и пусть великие асы судят, чья слава громче.

— Начнём, — согласился Харальд, отводя удар щитом, — и я не усомнюсь в помощи ни добрых ванов, ни странного бога римлян, ни Тора, ненавидящего ложь.

Его меч отскочил от брони короля. Но поединок только начинался.

Кейндрих вела авангард лично. Сперва — рысью медленной. Потом, как почуяла в воздухе гарь, быстрой. Навыков хватало — держаться с рыцарями наравне, знаний — понимать, что двести человек к вечеру могут оказаться нужнее двух тысяч завтра. Когда увидела первых саксов — чёрных от дыма и поражения, сердце кольнуло завистью. Кажется, вся слава достанется другой. Когда, взлетев на очередной холм, увидела сколько беглецов впереди — поняла — не всё потеряно. Щит полетел за спину, копьё с флажком — в петлю при седле. Осталось привстать на новомодных стременах — сидовская выдумка, да удобная.

— Стрелы, дротики не тратить! — разнеслось над полем. — Копья не ломать! Мечи наголо! За мной, гончие славы! И если кто не привесит к седлу бородатой головы — не быть тому в моей дружине!

Боем дальнейшее не являлось. Саксов было в десятки раз больше — но они не могли сражаться. Не из-за отсутствия строя. Не из-за потерянных доспехов, растерянного оружия или паники. Их загнали в угол — так, что прыгнула б не то что крыса, кролик. Остальное могло сказаться на соотношении потерь, но никак не на результате. Вот только прыгнуть — сил не нашлось. Физических.

Сначала — долгое построение под длинными стрелами колесниц. Потом медленный марш, стучащие по щитам камни. И камни, проламливающие ряды. Стояние под стрелами, копейный бой. Яростное преследование ложно бегущих. Рубка под стеной из повозок. Отчаянный бег — по ухабистому полю, в лесу, между стволов, которых не видно, через отравленный дымом воздух. В одном прекрасная ирландка ошиблась: копья, стрелы и дротики в этот день рыцарям Брихейниога так и не пригодились.

Единственное противодействие, которое они встречали — просьбы о пощаде, предложение выкупа или себя — в рабство. От желания жить или в надежде занять всадников личными пленниками, чтобы у остальных появился шанс уйти. Изредка такое делалось — и, ещё реже, получалось. Мерсийцы, например, и до Пенды охотно брали пленных, да и уэссексцам нужны крепостные. Но — ни диведцы, ни континентальные саксы в холопах не нуждались.

Что касается выкупа — у многих рыцарей загорелись глаза. Иные начали торговаться — не опуская занесённых клинков. Кейндрих заметила, велела рубить всех. А чтобы меньше разговаривали с врагом, повысила норму до двух голов…

Солнце не ведает жалости. В глаза Немайн задувает колючая яркая пурга, превращает картины реальные в фантастические видения. Проще закрыть глаза — но она упрямо пялится на поле боя. У разбитых ворот усталые израненые люди из-под руки следят, как остановленного ими врага добивают другие. Кто-то гонится за бегущими, стараясь отрезать их от лагеря, лишить надежды зацепиться. Ложной, что видит пока одна сида. Людей в лагере довольно много — туда вернулась, так и не вступив ни в одну схватку, кавалерия саксов. Оставленная небольшая охрана торопливо седлает лошадей, хотя бы обозных — пешком от камбрийцев не уйти.

Вот конный лучник, зачем-то оторвавшийся от своих и затесавшийся в ряды латной кавалерии, положил нескольких саксов и, соскочив с коня, принялся вытаскивать придавленного лошадиной тушей рыцаря, в то время как его окольчуженные соратники совершили первую на острове Придайн прямую копейную атаку.

Двуручный топор или меч со щитом, если первый достать из ножен, а вместо второго закинуть за спину топор — снаряжение неплохое. Страшная и довольно дальняя атака или баланс, по выбору. Против пехоты — убийственно. Против конницы без стремян — сносно. Только от тарана конным клином ни топоры, ни щиты не спасают. Гвардейцы Хвикке полетели в стороны — а больше под копыта. Их печальная участь войдёт в учебники, но взгляд скользит дальше — мимо колесниц, сверкающих алмазами умбонов, и нескольких всадников, пытающихся уйти.

Память подсказывает — эти стояли с гвардией, но в последнюю атаку со всеми не пошли. Хотели выжить? Тщетно. Многих достают стрелы, одного цепляют крюком, тело недолго волокут за колесницей. Кончено. Разбег остановлен. К колесницам спешит пехота — гленская, и тут первые! — а саксов в промежутке больше нет. Живых.

Поле покрыто убитыми в два слоя. Поверх утренних, убитых в начале боя — беглецы. Изредка встретится ирландский плед. Остальные камбрийцы лежат там, где стояли — на первой линии обороны, у сцепленных повозок — и между. Тут — все расцветки Диведа. Глаз цеплялся в первую очередь за кэдмановские пледы. Сколько у неё, оказывается, родни — и с ней уж не перезнакомиться!

Немайн начала разглядывать лица — если те сохранились. Только теперь до чувств начинало понемногу доходить — битва случилась на самом деле, в ней сражались не смазанные от быстрого перемещения поля зрения абстракции, а живые люди. Те, что ещё вечером сидели вокруг костров, смеялись незамысловатым шуткам, стараясь отогнать боязнь такой вот судьбы… То, что до этого сознавал только безразличный разум, добралось до сердца.

Память услужливо, точнее, чем Харальд рукой, показывала — где и кого она видела в последний раз. Проверять было страшно. Но не удержалась. Посмотрела, только чтоб успокоиться, одним глазком, между линиями.

Он — был там. Лежал, как стоял — тогда, когда все бежали. Ради лишних секунд и чужих жизней. Закрытый телами изрубленных врагов, всё ещё сжимающий в руках оружие, заколотый в спину — и не раз. Человек, ставший не самым близким — самым надёжным.

Песня стихла.

Усталые шаги. Довольный, как кот, притащивший хозяйке мышь, Харальд. А перед глазами — отпечатавшееся на сетчатке, замершее сияние. Дэффид. Не убитый — разливающий вино, смеющийся. Неужели его нет? Неправильно! Кто же будет чесать сиду за ухом — годы спустя, в её каменном городе?

— А правильная вещь — гнутая лестница, — начал норманн издалека, растягивая удовольствие от рассказа о подвиге, осёкся: — Немхэйн, почему у тебя лицо в слезах? Мы победили!

— Это солнце.

Только если Солнце — почему так темно? А если не так — разве сиды умеют лгать? Нет, не умеют. Как и звери — а Немайн зверь. И солнца вокруг полно — сверху и снизу, небо и снег, и снег можно подбрасывать к небу. А вокруг опушки — сосны, звенят и пахнут. Фыркать, рассматривать фигурные облачки, пока не рассеялись: это как тетерев, а то — как заяц, а это… Это совсем непонятно что, но интересное!

Запах сосен становится едким, и от этой горечи на глаза наворачиваются слёзы, мир становится мутным, плывёт… Сквозь шум пробивается голос мэтра Амвросия:

— …бывает. И от пения — оно требует сил, и от душевного напряжения. Даже от яркого света. Причём тут пророческий сон?

— Похоже, — гудит Харальд, — ну, придёт в себя, расскажет.

Невесёлое. Уши свисли, глаза упёрлись в настил над головой. Харальд забеспокоился. Раз Немхэйн молчит — значит, знание не для любых ушей.

— Короля позвать?

Вялые треугольники не дёрнулись.

— Отыскать Ивора? Учениц?

Тишина. Смотрит сквозь, даже не моргает.

— Дэффида?

— Он убит.

Вот и говори — приёмыш!

Почуяла смерть отца — и когда родная дочь, сверкая кольчугой, как рыба чешуёй, смеясь, влетела в город на быстроколёсой колеснице, крича о победе и славе — сида всё-таки поднялась на ноги. Чтобы сестре не принесли горе чужие.

— Мы сироты, Эйра… — вышептала. И рухнула ей на грудь. Та потом говорила — не нужда утешать сестру, умерла бы сразу. Слишком страшный переход от радости — к скорби.

Выяснилось, что Немайн помнит не только смерть отца — все, кто при взгляде с башни представал безликими фигурами, вдруг обрели лица. Её спрашивали: где кого искать — и она отвечала.

Впрочем, сперва огребла по морде от Анны, и разослала санитарные команды — к тем, кто ещё дышал. По именам всю армию не знала, но короткого описания внешности, упоминания где стоял — оказывалось достаточно. Когда желающие спросить закончились, попыталась думать. Выходило — она оказалась той песчинкой, что, покатившись под гору, вызывает обвал. Вот невысокое ушастое существо — ещё не Немайн! — приходит в город. Всех мыслей — пристроиться и выжить. Казалось бы, немного надо, полдюжины добрых знакомых, крыша над головой, планы на любимую работу. Являются разбойники, и мир показывает зубы, способные разгрызть даже крепкую скорлупу «Головы Грифона». Ты начинаешь строить город, чтобы укрыть и защитить росток уютной жизни — накатывается война, и те, без кого ты уже не видишь спокойной радости, уходят в бой, чтобы не вернуться. И что теперь? Смириться и снова строить счастье под дамокловым мечом? Или взвалить на себя каторгу изменения мира? Если бы дело было только в тяжести небесного свода — пошла бы доброволицей в кариатиды.

Увы, какие бы высокие и прочные стены ты ни возвела, сколько б земли ни огородила — хаос снаружи всегда больше и сильней. Взять сражение: всё сделано правильно. Без ошибок. Даже пение вышло против планов, но не против здравого смысла. Тогда — почему? Над ухом воет Эйра. Чуть поодаль стоит Анна, присматривает. Счастливая: дети далеко, муж уцелел, клан прославился, на остальное наплевать. Ведьма! С детства приучена к тому, что вокруг мистический туман, из которого выплывают чудовища. Наверняка обдумывает эффект от песни Неметоны. А у самой Неметоны в голове пустота. Непривычная. Прежде любая неудача не губила людей. А здесь успех — и это. Цифры, успокаивающие разум, тонут в чувстве, как в омуте — триста человек, десять процентов. У саксов — ради того и старались — восемьдесят, к ночи будет девяносто. А к исходу недели… Шансы есть только у конницы. И то невеликие. Все барды будут петь славу королю. И ей. Пусть поют. Похоже, без песни больше камбрийцев легло бы рядом с этими тремя сотнями. Ради этого можно пережить некоторые неудобства.

Но дальше что? Как смотреть в глаза Глэдис? Эйре, как проревётся — можно. Сама тут побывала, сама всё видела. Не понимает, так чувствует. А что сказать Сиан? А их ведь триста лежит. У каждого друзья и родня. У Этайн, например, дети маленькие. Да ладно дети — людей и так не хватает! Кто будет жить в сверкающем граде? Вдовы и сироты?

Но самое страшное не это. Страшнее всего то, что все — совсем все — считают произошедшее громадным успехом. Почти невозможным. Даже Эйра. Оглядывается. Подходит. Гладит по голове.

— Майни, скажи хоть что-нибудь. Не молчи.

А что тут можно сказать? Что все здешние предрассудки, понятия, мораль, способ мышления, видение мира нужно переломить об колено — и в камин? Если бы ещё знать, чем их заменить. А кому знать, как не хранительнице правды?

— Майни… Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Тогда почему молчишь? Сначала ты хотя бы говорила, пусть и страшное. А до того, Харальд говорит, плакала. Теперь сидишь. И не моргаешь даже. Только глаза красные. Вот, посмотри на себя…

Суёт зеркальце под нос. Ужас. А сама? Нет, и так — тоже нельзя. Больше крепость — трудней уследить за порядком внутри стен. А если не уследить — зачем отгораживать один мир боли от другого? Решения нет. А без него нет смысла вставать и делать хоть что-то.

Пока Немайн изрекала окончательное — оттого многие шли на поле искать родню и друзей, не дожидаясь её слов, — у Харальда нашлись иные заботы. О репутации. Подняла «Росомаху», голубушка — изволь соответствовать.

Немайн горюет, Эмилий с Эйлет далеко, но запущенная машина тыловой службы крутится, и даже идёт вперёд. Как корабль без экипажа с заклиненными намертво рулями. Роль клина исполнила аннонская ведьмочка. Девушка-колокольчик, звонкая и бойкая, что осталась на складе главной над двумя подружками и парой охранников. Оставили её ради учёта новых поступлений и выдач. Главным поступлением ожидалась военная добыча, это ей Эмилий три раза объяснил. А Эйлет три раза спросила. Как уж тут забыть?

Как только Немайн смолкла, этот подарок свалился на больную голову Нион Вахан. Сразу вслед за круглой деревяшкой. Значит, Харальд ещё рубится с Хвикке, конница добивает гвардию, колесницы ловят самых шустрых, кого крючат, кого стреляют, Луковка только-только вложила в ножны кинжал, пригодный разве верёвки резать — да себя, чтоб врагу не достаться. А тут ей заглядывают в глаза наивной синевой и интересуются:

— Когда пойдёт добыча?

И все короткие рассуждения написаны на лбу. Немайн умолкла — значит, победа. Победа — значит, добыча. «Росомаха» — Харальд рассказывал — много добычи. Начальства нет. К богине на башню высоко, и чуточку страшно, а к пророчице привычно. Ещё по Аннону. Теперь даже чуть проще стало. Без формальностей.

Нион потёрла затылок. Не вскочила бы шишка… Начала понимать, каково в шкуре богини. Но девочка поступила правильно. Для почитателей Неметоны сбор трофеев — священнодействие. А Луковка, выходит, отлынивает от обязанностей. Пусть она теперь христианка, но прежние способности никуда не исчезли, наоборот, усилились. Пришлось бегом бежать к Немайн, вымаливать кивок богини — и Харальда, разбивать едва стоящих на ногах бойцов на трофейные команды. И всё равно — не успела.

Неупорядоченное мародёрство уже началось. Пришлось наводить порядок — и полторы сотни гленцев с этим справились. Пятнадцать трофейных команд. На десяток одна трёхосная повозка, в ней — приёмщик. Пришлось повозиться, отыскивая грамотных. Войско-то отборное, женщин и нет почти. Зато те, что есть — благородные воительницы. Пусть коряво, но писать умеют. А большего и не нужно. Грабили, впрочем, не до исподнего, снимали сливки да пенки. Доспехи, оружие. Кошели. Рубили пальцы с кольцами. Во рты не смотрели, зубных врачей и в Диведе негусто. А монета за щекой — для сакса не метод. Да, наконец, Нион противно! Опять же, вспомнила — и меркантильные заботы оставила на Харальда.

Зато велела всем, приметившим необычное, а особенно грамотки, немедля звать. На самом поле боя любопытного обнаружилось мало, разве тело в сутане, растерзанное колесничным крюком, а при нём свиток с письменами, которые Нион прочесть не смогла, хотя латинские буквы — спасибо дини ши, что приходили навестить больную Немайн — узнала. Так что пришлось только послеживать, чтоб никто, по старинке, ничего себе без записи не брал. Ничего из оружия и доспехов — за мелочью не уследить, да и редкий кошель содержит цену доспеха или меча: саксы в походе не больно разжились.

Иные воины начали ворчать: жаль, что враги не погуляли в Гвенте как следует. Наверняка мошна б потолстела! Да и мы бы окопались получше. Нион проверила такую мысль логически. Вроде правильно. Заглянула в место богини. Ответ не сошёлся. Спросить не у кого, пришлось искать ошибку самой. Нашла!

— Вот и гвентцы так подумали, — объявила, — и пропустили гадов… Нам понравилось? Небось, долго смотреть в глаза не посмеют. Пока нынешнее поколение не перемрёт. Или пока позор не смоют.

Притихли. Хотя жадность никуда не подевалась. И выплеснулась — в саксонском лагере. По верхам обобранном конными лучниками. Да много ли влезет в чересседельную суму? До полагающихся им повозок — по одной на каждого! — рыцари Риса добраться не могли, от них всё ещё требовалась служба. Рассыпавшиеся завесой, они в любой момент были готовы дать сигнал о неожиданности. И не зря.

Скоро запели фанфары — не тревожно, приветно. Подошла армия Кейдрих. Принцесса с личной охраной направилась искать короля, прочие же воины решили почтить вражеский лагерь визитом. И напоролись на жёсткую отповедь.

— Дело сделали мы. А вы — за барахлом, на готовенькое?

На это у лесовиков ответ был. Взятые по слову командующей головы.

— Ай, молодцы! — отвечали диведцы на похвальбу, — бегущих рубили, да? Устали, наверное? Так подите отдохните. Или ждите. Мы не жадные. Нагрузимся как следует, и вас пустим. Мы ж всё понимаем. К вам саксы самые трусливые прибежали, обгадились по самую шею, кроме головы и не возьмёшь ничего. Будете нахальничать — так и у вас штаны испачкаются. «Росомаху» видите? Догадайтесь, чьё знамя?

Догадались. Сцепили зубы и отправились искать добычу попроще. А заодно — лелеять обиду.

Нион могла прекратить пререкания, организовать учёт, выделить долю… Если б не сидела в шатре королевского советника и не созерцала сокровище. Главную добычу. Ту, что принесёт богине. Закатное солнце красило полоски, что остались от шатра, в королевский красный цвет. Всадники Риса, занимая лагерь, иссекли ткань мечами, чтоб проверить, не спятался ли кто внутри. Втоптали в землю, ища ценностей. Но книгу в недрагоценном окладе то ли не заметили, то ли не поняли, что это и чего стоит!

Под невзрачным переплетом бычьей кожи всё те же понятные буквы, непонятный язык. На сей раз — знакомый. Латынь. Первый порыв — плясать, радоваться, показать всем. Второй — сунуть под плащ, чтоб никто не увидел. Нион вздохнула. Старательно подстелила остатки ткани, чистой стороной вверх. Села на пятки. Раскрыла книгу ещё раз. «Ammianus Marcellinus. Res gestae». Кажется, она слышала это имя и это название. Его Неметона произносила. Когда разбирали поражение короля Мейрига в Приграничном сражении. И переводила: «Деяния». Книга захлопнулась, и Нион бегом побежала — регистрировать долю богини в трофеях дня.

Встреча с любимой женщиной у Гулидиена не задалась. Казалось бы — всё, как надеялся. Победа за спиной, за окном королевского погоста, маленького, на раз переночевать при ежегодном объезде владений — ликующий Кер-Нид. Жители ещё не начали возвращаться, но ополчение веселится. Вскрыты все закрома, которые вывезти не успели. Епископ на проповеди сказал: «Ныне мы празднуем не только Рождество Спасителя нашего, но и возрождение римской славы!» Не ждал от иноземца. Хотя — у него саксы друга убили. Так люди и роднятся с землёй — через кровь. Свою, родную да дружескую. Зато битву иначе, чем Рождественским сражением, уже не называют. У Немайн тоже горе, а потому, верно, и хитрые чары все рассыпались.

И вот, вместо доброй встречи, в ответ на приветствие — только обвинения! Украл у войска Брихейниога победу и славу. Того, что она не потеряла ни одного человека, Кейндрих в расчёт не берёт. И с глазу на глаз бычится через стол, да требует долю добычи. Не только взятое на беглецах, но и половину от взятого на поле боя. Его боя! Где сам чуть голову не сложил!

Созвали военный совет. При легатах стало хуже. Принцесса заявила, что её войско положило больше саксов. Что выглядело похожим на правду. Голов точно отсекла больше. Так будь дело в похвальбе, можно бы и уступить. Нет! На основе этого делался вывод: раз Гулидиен сам понёс потери, и убил меньше саксов на своего павшего, чем Кейндрих, то она — лучший полководец. Значит, соединённым войском должна командовать она. Все слова о том, что драться с храброй армией и рубить неспособных даже бежать недобитков — разные вещи, как от стенки горох отскакивали. Скоро Кейндрих объявила, что претензия на титул короля Британии — несбыточная дурость, и на её поддержку Дивед может не рассчитывать. Союз останется, раз уж приговорён Советом Мудрых, но верховное командование она требует для себя. Либо — пойдёт отдельно. Король развёл руки и попытался объяснить, что так оскорбить сражавшуюся и победившую армию он не посмеет. В ответ — насмешливое фырканье. Ничем не помог и Кейр. Новый принцепс. Хотя пытался. Припомнил, что Гулидиен, так или иначе, король. Кейндрих же только наследница. Пусть и перевалила на себя большую часть отцовской работы. Но рассудить — не взялся. Свалил на Сенат. Заложил колесницу — и отправился в Кер-Мирддин, голосование проводить. Значит — два дня туда, два обратно. Да ещё сколько прозаседают. Будь жив Дэффид, у него и влиятельные люди прямо в войске б нашлись. Хотя и полегло старшины без счёта. Все одоспешенные, все в первом ряду рубились. Главные же потери оказались именно среди первого ряда. Зато те, что остались — сенаторам седьмая вода на киселе. Разом взлетевшие против любых ожиданий. Тут короля осенило. Как легатов взамен убитых назначал — поставил каждого над отрядом из людей не его клана. Из военной целесообразности да убыли в больших людях, а как иначе?

Такой легат не столько перед воинами заискивал — случись чего, всё одно своего выберут, — а королю в рот смотрел. И вот свеженьким и зубастым Кейр, вышло, вслух сказал, хоть и иными словами: вы никто. По обычаю — прав. А на деле? Похожую пощёчину получили и легаты Брихейниога. И всю ночь пели в уши принцессы. Результат — наутро требование изменилось. Кейндрих заявила, что с учётом потерь, да за вычетом гленцев, что подчинены не диведской короне, а британской, незанятой, у неё войско больше. Потому командовать ей. Тогда Гулидиен не выдержал и грохнул по столу кулаком:

— Наши потери — твоё опоздание. Ты явилась на пять дней позже договорённого. Тащилась неделю — а туда же, командовать. Вон, Немайн такой же путь за два дня проделала!

— Немайн, — прошипела Кейндрих, — себе дороги сжала. А мне — растянула! Наверняка.

— Особенно построив мост! Так что вся твоя великая победа — тоже её. Переправляйся ты паромом, убила б дня три. И отведала не отбитой свинины, кабаньих клыков!

Кейндрих принялась хватать воздух, как вытащенная из воды рыба. Продышавшись, начала говорить — спокойно, медленно.

— Говори что хочешь. Здесь — место победы. Моей победы. И я тронусь с места только когда твоя армия мне подчинится. Не нравится — воюй один. Я от союза не отказываюсь, но не отдам своих людей под начало мяснику.

Встала и вышла. Даже дверью не хлопнула.

За ней потянулись её люди. Один обернулся.

— А если сенаторы решат неправильно, мы их того. Отзовём!

Так что теперь король сидел, обхватив голову руками, и пытался размышлять. Может, вообще распустить армию? До весны и подкреплений с континента Хвикке снова не сунутся. Скорей же всего, разгрома им хватит года на два-три — переселенцев с континента ждут земли, дочери и вдовы павших в Рождественском бою.

От перенапряжения голову Гулидиена спас шум за окном. Громкий, мерный. Короткий взгляд не показал ничего, кроме стены соседнего дома. Тут и брат в дверях нарисовался. Поманил пальцем. Король, накинув плащ, шагнул через порог — и остолбенел. Вдоль центральной улицы Кер-Нида выстроилась всё войско Диведа, до послебнего обозника. Вьются иссечённые сттелами «Драконы». Грохочут мечи и топоры по умбонам.

— Армия не призна́ет иного верховного короля Британии, кроме тебя, и ничьего командования, кроме твоего! — торжественно возгласил Рис. — Я как магистр конницы, передаю просьбу и требование всех благородных воинов войска: веди нас дальше, король и брат мой! На Северн! На Темзу! К восточному морю!

— На Северн! На Кер-Глоуи! На Лондиниум! — В такт щитам гремят слова.

Гулидиену стало зябко, несмотря на тёплый плащ. В руки просится судьба — слишком великая. Не превратила бы в шута, как иного свинопаса — одёжка с чужого плеча. Но ответить следовало. Оставив хоть какую лазейку. Вскинул руку, подождал, пока шум уляжется.

— Воины! Я не обещаю ни славы, ни добычи, — удары всё такие же ровные. Неужели им безразлично? — Я просто говорю: Хвикке весны не встретит!

Переждал короткое ликование.

— Но сегодня — днёвка. Нам стоит помочь городу, похоронить наших павших и скинуть дохлых саксов в воду. Не то начнут вонять, и жителям Кер-Нида придётся оставить город…

Анна наперво присматривала за Эйрой. Слишком много на неё свалилось — первый поход, первое командование. Первое убийство. Не то, что из скорпиончика, издали — то, что сёстриной булавой, накоротке. И, будто остального мало, потеря отца.

Сида тоже страдает, да ей Луковка работу приволокла. Книгу — и непонятные листки. И большой наперсный крест. Серебряный. Ну, его Немайн сразу в сторону отложила. За книгу взялась. Листки Эйре подсунула, велела исчислить буквы. Не все подряд, в разбивочку: сколько раз встречается «а», сколько «b»… Сказала — очень нужно, и срочно. Ещё бы не нужно! Работа простая, да требующая внимания, под такую горевать некогда. Сама же занялась латынью. И чем дольше вчитывается в пометы на полях рукописи, чем внимательней изучает подчёркнутое, тем крепче сжамаются кулачки, а на лицо набегают злые тени, и лицо ребёнка превращается в морду хищного зверя. Хорошо, не демона. Епископ Теодор рассказывал — ирландская церковь верит, что сиды потомки ангелов. Тех, что при мятеже Сатаны не пристали ни к Богу, ни к дьяволу, остались — сами по себе. Доказали, что у них тот же дар, что у людей — самим выбирать путь. Вот их и отправили к людям, на землю. До тех пор, пока не определятся. Вверх или вниз… А раз сама земля суждена людям — так утеснить зверей, и отдать сидам норы да пещеры в холмах.

Стало чуточку страшно, хоть по лицу Немайн видно — глубже определённой в удел норы не ходит.

— Сестра, ты сколько успела пересчитать? Три страницы? Хорошо. Закончишь — посчитаешь десяток страниц из латинской книги.

— Зачем? Майни, я не дура! Это как зерно перебирать — овёс от ячменя. И я совсем не против, сама хотела бы заняться чем-нибудь — только полезным. Да хоть полы мыть или лук чистить…

Чего дома терпеть не могла!

— Это и есть полезное, — отрубила Немайн. — Извини, не объяснила. Но я сейчас сама такая…

Помахала руками и ушами вокруг головы. После чего чётко и понятно объяснила: настоящий убийца отца — и всех, кого преосвященный Дионисий теперь отпевает, всех разом — тот тип в сутане, которому Анна Ивановна крюк в бок вогнала, а Луковка обобрала. Потому как книга его. А в книге подчёркнуты места, в которых описано сражение, один в один похожее на Приграничное. Только правый фланг с левым местами поменять. Не будь у Хвикке советника — бились бы по старинке, да так и полегли.

— Расчленённый боевой порядок, кавалерийская засада, поддержка конницы легковооружёнными. Всё это появляется вдруг, в одном походе. Теперь понятно, почему. Военный советник! Эта книга, — Немайн потрясла «Деяниями», — объясняет, что и как он сделал: приметил, что тактика Мейрига похожа на манеру рейнских германцев: неплохая конница, одна фаланга… Зато не выдаёт, кто его послал. А нам, флейта колесниц, это самое интересное и есть. Я очень надеюсь, что среди скрытых тайнописью строк записано и это.

— Я тоже надеюсь, — встряла Анна. — Очень.

Ведь чуть вдовой не осталась! Муж забегал, рассказавал, какой кошмар был во время общего отступления. Как его соседей убили уже у самых повозок, а он вовремя забился между колёс. Лежал, боялся. Потом пришёл в себя и принялся резать поджилки пытающимся влезть наверх саксам. И вот — жив, и то, что не резал бегущих в первых рядах, за позор не считает. Припомнился первый муж, что ради денег и славы добытчика трижды добровольно уходил на войну. Иная бы решила — любил. Анна подытожила — любил, но не её — деньги. Иначе подумал бы, каково жене одной остаться.

А Немайн вновь склонилась над рукописью. Вот — другой почерк, грубая саксонская речь: «Это место нахожу поучительным», «Смешно: Юлиан Отступник послужит Церкви», «Использовать его пример — наружно христианин может таковым и не являться! Потому союзники язычников да будут истреблены…»

Немайн скрипнула зубами. А сам комментатор — кто? Впрочем, его интересует не правда, а оправдание… И снова — запись на полях, снова чернеет лицо. И только тихая приговорка Нион:

— «Y» — сто тридцать два, «S» — пятьдесят четыре, снова «Y» — сто двадцать восемь. Майни, а почему «Y» так много?

— Узнаешь скоро. При тебе расшифровавыть буду. Анна, ты что выписываешь из латинской Библии?

— Считаю буквы. Тебе ведь подойдёт любая латынь, не обязательно книга советника?

— Подойдёт-подойдёт…

Когда епископ Дионисий явился нести утешение, процесс расшифровки был в разгаре. Преосвященный от увиденной картины вспомнил последние письма друга. Увы, Адриан за своими духовными дочерьми теперь разве с небес присмотрит. И не защитит от трёх фурий. Разгневанных, по счастью, не на него… Хотя — лучше б растерзали, чем читать перевод тайнописной галиматьи, написанной знакомой рукой. Рукой, которую он до недавнего времени полагал пусть не дружеской, но дружественной.

Гибель друга — страшна, гибель веры — невыносима. Не в Господа. Но в надёжность этого мира.

— Неужели эти бумаги нельзя прочесть по-иному?

— Попробуйте, — Немайн пожимает плечами, — вот только вряд ли что получится. Шифр примитивен — действительно сложный я бы не вскрыла на коленке. И то — переутрудилась, дело оказалось проще, чем я думала. Здесь всё просто. Алфавит сдвинут на некоторое количество букв. Прочесть можно, не перебрав и тридцати вариантов. А мы-то частотный анализ делали… Преосвященный, я оскорблена! Кто-то счёл камбрийцев варварами. Такими же, как саксы. И я зря осторожничаю, говоря «кто-то». Под инструкциями нет подписи, но имя даже я назову без труда.

— Я его назвал бы и без расшифровки. Я хорошо знаю руку, писавшую эти буквы. Только складывались они обычно в иные слова. Тебе следовало сразу послать за мной.

— Мне всё равно захотелось бы прочесть скрытое. Значит, архиепископа Кентерберийского ты полагал единомышленником?

Час назад — да. Ровно до той поры, пока не ознакомился с деловитыми, рублеными фразами — сакс стал христианином, священником, иерархом — но в душе так и остался варваром. «Запомни — на весах крещение целого народа. Хвикке обещал креститься, и сделает это. Если победит». «Всякую женщину — убить. Всякого человека в сутане — убить. Проследи лично. Дионисий трусоват, ушастая демоница богата. Могут сулить выкуп. Не забудь назначить за головы хорошую награду. Лишний святой Церкви не повредит. Особенно — считающийся нашим сторонником. Папа должен узнать о событиях предстоящей зимы от нас». Воистину апостол Хвикке!

А Немайн ждёт слов. И сестра её ждёт. От человека — не меньше, чем от церкви Рима, которая, здесь и сейчас — он.

— До весны многое может случиться, — сказал Дионисий, — но письма святейшему престолу я напишу уже теперь. Помимо армии варваров, есть и другие способы… Что я ещё могу?

— Свидетельствовать о произошедшем перед королями, армией и народом. Остальным могу заняться и я…

Для начала — письмо Пенде Мерсийскому. Много величальных оборотов — суть короткая. Говорим Кентербери, подразумеваем — Кент. Ещё одна армия! Потом — военный совет. Немного пополнившийся — легатом над тремя сотнями рыцарей из Кередигиона. Эти пришли позже всех, сидят тихо, но непременно поддерживают Кейндрих. Зачем им сильный Дивед? Разговоры… А там, на востоке, собирается новое ополчение Хвикке. Из медвежьих углов, с союзных границ. Встают, стягиваются. Кто постарше — отстаивать давнюю добычу, кто помоложе — защищать землю, на которой родился.

Результат — ничего! Пока — решили ждать гонца из Кер-Мирддина. Который мало что переменит. Да и будет ли? Сенат из таких же людей состоит.

Вечером навестили Эйлет. Героине достался дом с деревянным полом, не хуже королевского погоста. Уже ходит, но у руки на перевязи шансов нет. Даже мэтр Амвросий припечатал: высохнет. Так, что пальцами не пошевелить. Про отца — уже рассказали. Тогда — приняла, как кремень, между своими — выплакалась. Разумеется, в Майни. Тут ещё Эйра влезла.

— Я тот мех прихватила… Помните?

Полмеха на троих — многовато. Но — первая чаша пошла по короткому кругу, и её пополняли слёзы. Женщин, но воинов. Второй не было. Эйлет остановила руку, готовую наполнить чашу заново.

— Остальное — когда отомстим. Даже если оно превратится от старости в уксус — не будет мне слаще вина!

— И мне, — согласилась Эйра.

Посмотрели на Майни. Та спала. Эйра возмутилась, мы плачем, а она спит! Эйлет выудила здоровой рукой придавленную носиком Майни записку: