"Мандат" - читать интересную книгу автора (Власов Александр Ефимович, Млодик Аркадий...)ОТДЕЛ БЕССОНОВАКогда часы в большом футляре, похожем на гроб, отбили двенадцать ударов, карлик разбудил Юрия и предупредил: — На сборы — пять минут! По-военному! По-чекистски! Юрий поспешно вскочил с кровати. Ровно через пять минут они вдвоем вышли из старого деревянного домика, в котором Юрий прожил несколько дней. На улице была холодная ночь. Нигде ни огонька. Вдоль Обводного канала ветер нес редкие мокрые снежинки. Мягко, почти беззвучно к дому карлика подлетели сани. Юрий увидел крупную лошадь и трех мужчин. Двое были в матросских бушлатах и бескозырках, третий — стройный, узкоплечий — в меховой шапке, полушубке и сапогах, которые поблескивали даже в темноте. Карлик и Юрий сели сзади. Один из матросов тихо причмокнул губами, и лошадь легко потащила сани по берегу канала. Не было сказано ни единого слова. Матрос, правивший лошадью, привстал, вгляделся и, увидев пологий спуск, уверенно натянул левую вожжу. Сани скатились вниз и ходко заскользили по льду Обводного канала. Ветер дул навстречу. Снежинки залетали за воротник и неприятно холодили шею. Но Юрий сидел неподвижно — так же, как сидели все эти удивительные для него люди, обладавшие железной молчаливой чекистской выдержкой, которой не страшны ни холод, ни пули. Юрий впервые видел трех мужчин, приехавших в санях, но именно такими он и представлял теперь всех чекистов: суровыми, замкнутыми и обязательно справедливыми людьми. В этом он сейчас был твердо убежден. За дни, проведенные с карликом, Юрий проникся к нему доверием и уважением. Он уже перестал замечать его физические недостатки и даже про себя не называл карликом. Гражданин Бессонов — так отрекомендовался чекист. Почему гражданин? Да потому, что родители Юрия находятся под следствием. Как только установят их невиновность, в чем лично он, Бессонов, ничуть не сомневается, так сразу же Юрию будет позволено называть его товарищем или по имени и отчеству. А пока Юрию предоставляется возможность содействовать чекистам в их трудной и благородной работе. Это тоже будет учтено и пойдет на пользу его родителям. — Как содействовать? — спросил пораженный Юрий. — После революции, — объяснил Бессонов, — все принадлежит народу. Искусство — тоже. Но есть преступники, которые тайком переправляют за границу бесценные произведения живописи!.. Могут чекисты позволить это? — с неподдельным гневом воскликнул он, металлически блеснув глазами. — Могут они сидеть сложа руки, когда мошенники обворовывают родной народ? — Нет! — ответил Юрий. — Тогда — помогай! — скрипуче выпалил Бессонов и долго смотрел ему в глаза, точно гипнотизировал его. — Раскрою тебе один секрет! С подкупающей откровенностью Бессонов сказал, что у него в отделе не хватает работников, знающих живопись. Когда освободят отца и мать Юрия, чекисты обязательно воспользуются их опытом. Сам Юрий, конечно, еще не большой знаток, но и он может принести пользу. После разговора с Бессоновым Юрий почувствовал себя воскресшим. Он уже не боялся ни за родителей, ни за себя. Он верил, что пройдет неделя или две и все уладится. Вернутся они в свою квартиру и заживут по-прежнему, спокойно и весело. С нетерпением ждал он того часа, когда сможет помочь Бессонову, и ночью долго припоминал то, что слышал от отца и матери о картинах, о художниках, о различных школах живописи. Ему даже приснился сон про выставку, на которой были представлены удивительные полотна. Каждое каким-то непонятным образом соединяло в себе две или три широко известные картины. Боярыню Морозову везли по улицам гибнущей Помпеи. Иван Грозный убивал сына в лесу среди медведей. А крутой девятый вал нес на своем гребне мадонну с младенцем на руках… Сани все летели по льду Обводного канала мимо темных безжизненных улиц и переулков спящего Петрограда. Молчали чекисты. Ветер бросал в лицо хлопья тающего снега. Над головой проплыло что-то особенно темное. Юрий догадался, что они проехали под мостом. Матрос пошевелил вожжами и направил лошадь к берегу. Похрапывая, она вытянула сани наверх. Канал остался сзади. — Ты — эксперт! — неожиданно произнес Бессонов. — Знаешь, что это такое? — Знаю, — сиплым от холода голосом ответил Юрий. — Твое дело — смотреть и опознавать ценные картины. Наш девиз: все шедевры подарим народу! — А где смотреть? — спросил Юрий. — Здесь. Уже приехали. Сани остановились у высокого кирпичного дома. Один матрос остался на улице. Другой вместе со стройным чекистом в меховой шапке вошел на лестницу. Бессонов взял Юрия за руку и повел его за ними. В полной темноте поднялись на третий этаж. Матрос требовательно постучал в какую-то дверь. Потом еще и еще раз. Наконец в квартире что-то скрипнуло и послышался деревянный приближающийся перестук, не похожий на человеческие шаги. Но раздавшийся затем голос был вполне нормальный, с приятной хрипотцой. — Кто там? — спросил мужчина. — Ты председатель домкома? — властно громыхнул в темноте матрос. Юрий впервые услышал его рыкающий бас и вспомнил широченные плечи, которые всю дорогу тяжелой каменной плитой высились перед глазами. — Я! — ответил мужчина и открыл дверь. В одной руке он держал плошку с крохотным огоньком, другой прижимал к боку два костыля. — Чека! — сказал матрос и протянул какую-то бумагу. Председатель домкома и не взглянул на нее. — Кому ж еще в такую пору? — Он опустил плошку пониже и осветил Юрия и карлика. — Только вот дети не пойму зачем? — Детей тут нет! — матрос уважительно повернулся к Бессонову. — Это начальник нашего отдела. А это, — он взял Юрия за плечо и почему-то замолчал. — Это наш эксперт, — закончил за него Бессонов. — Мы привезли с собой и одного понятого. Вы будете вторым. Юрий увидел, как удивленно и сконфуженно поднялись брови председателя домкома. — Прости, товарищ! — сказал он Бессонову. — За мальчишку в темноте принял… А что, собственно, случилось? — Тебя бы надо спросить! — с угрозой произнес матрос. — А еще фронтовик!.. Где ногу-то оставил? — Юденич оторвал. — Ну вот! А ты все добренький! Председатель не знал, что ответить на эти непонятные упреки. — Заходите! — предложил он и встал в дверях боком. — Холодно на лестнице разговаривать. — В гости потом придем! — возразил Бессонов. — Кто у вас в сорок седьмой живет? Председатель, как забывчивый мальчишка на уроке, посмотрел вверх, пошевелил губами. — Одна старуха — в угловой. Больше никого… Остальные комнаты пустуют. — Кто такая? — Кухарка, говорят, бывшая… Петрова Авдотья. — Вот к бывшей нам и надо! — снова громыхнул матрос и протянул еще одну бумагу. — Ордер на обыск. Председатель лишь мельком посмотрел на машинописный текст с печатью. — Оденьтесь. Проведете нас к ней, — сказал ему Бессонов. Поставив плошку с огоньком между дверей на полке, председатель, постукивая костылями, скрылся в темноте длинного коридора. Чекисты остались на лестничной площадке. Сквозняк раскачивал крохотный язычок огня, и по стенам беспокойно метались тени — одна, угловатая, от матроса, другая, косматая, от меховой шапки стройного чекиста, которого Бессонов назвал понятым. Юрий прислонился к стене и только теперь разглядел лица двух своих спутников. Матрос был очень высок. Огонек освещал его лицо снизу, и потому, наверно, оно казалось мрачным, почти свирепым. Боясь встретиться с ним взглядом, Юрий быстро перевел глаза на второго чекиста и залюбовался им. Он был удивительно красив. Большие глаза с длинными ресницами, тонкий нос, румяные щеки. Волосы черной волной выбивались из-под шапки и оттеняли высокий чистый лоб. Юрию вспомнился Ленский. Таким представлял он пушкинского поэта. — Скоро? — на всю лестницу рыкнул матрос. И сразу же из глубины темного коридора донесся перестук костылей. Председатель домкома привел их на другую лестницу и постучал в сорок седьмую квартиру. Старуха оказалась не из робких. Она быстро открыла дверь и зажгла в прихожей толстую свечу. Матрос протянул ей ордер и грозно сказал: — Читай, если грамотная! — А ты не покрикивай! — одернула его старуха. — На меня и генерал голоса не повышал! — Ай да кухарочка! — звонко и одобрительно произнес стройный чекист. Старуха не обратила внимания на похвалу, разгладила бумагу и долго ее рассматривала, приблизив к свече. Так долго, что матрос с хрустом сжал кулаки, но Бессонов взял его двумя пальцами за полу бушлата и тихо потянул. Литая фигура матроса послушно отодвинулась в сторону. — Мы не ошиблись? — вежливо и скрипуче спросил Бессонов. — Вы Авдотья Петрова? — Не ошиблись! — сухо ответила старуха. — Кухарили у генерала Костомыслова? — Кухарили! — передразнила старуха, подделываясь под скрипучий голос карлика. — Неужто в чеке нормальных людей нету: один — медведь, другой — клоун! Ребенка еще прихватили! Тьфу! Стройный чекист весело рассмеялся. — А ты чего гогочешь по-бабьи? — уставилась на него старуха. — Шапку хоть бы снял! В дом вошел — не в конюшню! — Затем она напустилась на председателя домкома: — Кого ты притащил ко мне, нога твоя деревянная! — Не лайся, Авдотья! — председатель пристукнул костылем и предупредил: — Худо тебе будет за язык! Ох, худо! — Как же! Испугалась! Старуха подбоченилась и с вызовом уставилась на чекистов. — Бояться нас не надо, — сказал Бессонов. — Ведите-ка лучше в комнату. Посмотрим, как вы генеральское добро бережете, хорошо ли от народа прячете. — Проверь! — зло ответила старуха и скрестила руки на груди. Бессонов взглянул на матроса. Тот взял свечу и приказал старухе: — Веди! Из прихожей они вошли в коридор. Старуха распахнула первую дверь, и все увидели массивную золоченую раму, тускло поблескивавшую на стене. Матрос со свечей протопал прямо к ней. Бессонов взял Юрия за локоть, подвел к картине и ласково скрипнул: — Будь добренький, посмотри внимательно. Пока Юрий рассматривал заключенное в богатую раму полотно, он все время чувствовал у самого уха порывистое взволнованное дыхание карлика. Если бы не это волнение, Юрий сразу бы сказал, что и пруд, и лебеди, и таинственный замок на картине — все это не искусство, а базарная дешевка, вставленная в позолоченную раму. Но ему было неудобно без всякой подготовки заявить, что это не картина, а ремесленная мазня. Получилось бы, что чекисты даром работали, напрасно не спали сами и подняли с постели других. — Одна рама чего стоит! — восхищенно произнес чекист, похожий на Ленского. — Рама хорошая, — подтвердил Юрий и с виноватым видом повернулся к Бессонову, — а картина… Она не из этой рамы. — Глазастый постреленок! — произнесла старуха. — Настоящая картина в Париже, а эту я на барахолке выменяла. — А рама? — спросил Бессонов. — Рама генеральская! — ответила старуха. — Уворовали? Старуха с яростью шагнула к Бессонову и, как грозовая туча, нависла над карликом. — Сам ты вор! Тать ночная! Матрос шевельнул плечами. Бессонов жестом остановил его и, глядя снизу вверх, долго слушал старуху, которая хоть и ругала ночных гостей, но при этом не забывала высказывать и то, что могло оправдать ее перед чекистами. Раму она спасла от огня: ее хотели сломать на дрова. Столовое серебро ей подарила сама генеральша перед отъездом из Петрограда. А посуду генеральский сын спрятал в конюшне. Но ее стали разбирать все на те же дрова. Посуду могли разбить. И тогда Авдотья Петрова перенесла ее к себе. — Покажите серебро! — прервал старуху Бессонов. Набор ножей, вилок и ложек хранился на кухне в старом буфете. Старуха не пользовалась этим серебром. Чтобы добраться до него, матрос вытащил из буфета груду тарелок, блюдец и чашек. Все это он выставил на кухонный стол и, наконец, выгреб из дальнего угла ножи, вилки и ложки. — Дареные, говорите? — проскрипел Бессонов, подбрасывая на руке несколько разных по величине и форме вилок. — Дареные! Генеральша преподнесла! Собственными руками! — А почему они такие разные? Голос у старухи подобрел, и она с удовольствием принялась пояснять, какой вилкой и что ели за генеральским столом. Юрий знал назначение разных вилок и не слушал старуху. Он разглядывал выставленные на стол чашки и блюдца. Ему казалось, что он уже видел их когда-то. Вспомнил он книгу из библиотеки отца с описанием редких фарфоровых изделий. Чтобы разглядеть посуду получше, Юрий взял одну чашку, подошел поближе к свету и чуть не выронил ее из рук. Снаружи на донышке дата «1748» и латинская буква «S». Из той же отцовской книги он знал, что так метили русский фарфор, изготовленный в первой половине XVIII века. Юрий обрадовался не столько самой находке, сколько возможности хоть чем-то помочь чекистам. Не одни картины принадлежат народу. Эта чашка — тоже произведение русского искусства и тоже должна храниться в музее. И стоит она, наверно, не мало. Он не запомнил точные цифры каталога по фарфору, но знал, что стоимость некоторых старинных изделий была баснословно большой. А Бессонов продолжал допрашивать старуху. Теперь его интересовало золото. Кухарка, то ругаясь, то божась, уверяла, что все золотые вещи и монеты генерал увез с собой. Бессонов вежливо и настойчиво доказывал, что не такая уж она, Авдотья Петрова, простофиля, чтобы не воспользоваться предотъездной суматохой в генеральской семье и не взять хотя бы маленькую золотую безделушку. — Ни крохи! Ни пылинки! — твердила старуха, крестясь на пустой кухонный угол. — Вот это дороже золота! — сказал Юрий и показал Бессонову фарфоровую чашку. — Это настоящий антиквариат! Восемнадцатый век! Бессонов недоверчиво взглянул на чашку, потом испытующе уставился Юрию в глаза. Матрос взял чашку, повертел, пощелкал по краю ногтем, понюхал зачем-то и коротко определил: — Трешка в базарный день. — А ты ценишь ее дороже? — спросил Бессонов, все еще гипнотизируя Юрия. — Если бы такую чашку сделали сегодня из чистого золота, — выпалил Юрий, боясь, что ему не поверят, — то она бы стоила дешевле этой! Все — и чекист, похожий на Ленского, и председатель домкома, и сама бывшая кухарка придвинулись к Юрию. Чашка пошла по рукам. — Осторожно! Осторожно! — каждого предупреждал он. — Ее в музее под стеклянный колпак поставят! Бессонов отвел от Юрия глаза и явно повеселел. — Пересмотри, пожалуйста, всю посуду. Матрос держал свечу, а Юрий одну за другой перебрал все чашки, блюдца и тарелки. Попалось блюдце с буквой «П». — Это тоже ценность! — сказал Юрий. — Только я не знаю — Павел это или Петр. Если Петра Первого, то это просто уникум! — Чего? — переспросил матрос. — Наиредчайшая вещь! — объяснил Юрий. — Отложи! — весело скрипнул Бессонов и приказал стройному чекисту: — Упакуйте, пожалуйста. — Все? — вырвалось у старухи. — Вас беспокоит серебро? — усмехнулся Бессонов. — Поклянитесь, что оно дареное! Бывшая кухарка снова перекрестилась, повернувшись лицом к пустому кухонному углу. — Поверим? — спросил Бессонов у Юрия. — Конечно! Матрос сердито засопел. — Не сопите, товарищ Крюков! — сказал Бессонов. — Людям верить надо! Потом был составлен акт о конфискации у Авдотьи Петровой ценных фарфоровых изделий. Двое понятых, Юрий и старуха подписались под ним. Бессонов положил акт в карман, от имени Петроградской ЧК поблагодарил председателя домкома за помощь и весело распрощался с бывшей кухаркой. Замерзшая лошадь сама, без понуканья быстро потащила сани. Чекисты сидели в прежнем порядке. Матрос Крюков держал сверток с фарфором на коленях. И опять все молчали. Доехали до Обводного канала. — Куда? — спросил матрос, правивший лошадью. — К нам? — К вам рано, — ответил Бессонов. — Домой. Отдыхать нашему эксперту надо. — Он обнял Юрия за плечи. — Ты славно поработал сегодня! Спасибо! Без тебя везли бы мы сейчас эту никчемную картину, а фарфор остался бы у кухарки. — Серебро зря оставили! — проворчал Крюков. — На что оно старой ведьме! — Не жалейте, товарищ Крюков! — произнес Бессонов. — На то и революция, чтобы и старая женщина могла есть из серебра! Чекист, похожий на Ленского, не то чихнул, не то хихикнул в воротник полушубка. |
||||
|