"Об интеллекте" - читать интересную книгу автора

8. Будущее интеллекта

Сложно предсказать, как в отдаленном будущем будут использованы новые технологии. Как мы видели в этой книге, мозг делает предсказания по аналогии с прошлым. Так что у нас природная склонность воображать, что новые технологии будут использованы для того, чтобы делать то же самое, что делали предыдущие технологии. Мы воображаем, используя новый инструмент для того, чтоб делать что-то известное, только быстрее, эффективнее или дешевле.

Примеров предостаточно. Люди называли поезд «железной лошадью», а автомобиль «безлошадной телегой». Десятилетия телефон рассматривался в контексте телеграфа, что-то, что должно быть использовано только для передачи важных новостей или сведений; так продолжалось до 1920 года, пока люди не стали использовать его повсеместно. Фотография изначально использовалась как новая форма портретной живописи. Кино рассматривалось как разновидность сценического искусства, вот почему в кинотеатрах существовал занавес перед экраном большую часть 20-го столетия.

Но окончательное использование новых технологий часто неожиданно и влекут более серьезные последствия, чем сначала может показаться нашему воображению. Телефон был развит в беспроводные сети передачи голоса и данных, позволяя любым двум людям на планете общаться друг с другом голосом, текстом, картинками, не зависимо от того, где они. Транзистор был изобретен в 1947 году в Bell Labs. Людям сразу же стало ясно, что это устройство произведет прорыв, но первым применением было просто улучшение старых приложений: транзисторами заменили вакуумные лампы. Это привело к более надежным и компактным радио и компьютерам, что было важно и замечательно в те дни, но основное отличие был в размерах и надежности машин. Наиболее революционное применение транзистора было открыто позже. Был необходим период постепенных инноваций, прежде чем кто-нибудь смог подумать об интегральных микросхемах, микропроцессоре, процессоре цифрового сигнала или микросхеме памяти. Подобным образом микропроцессор, разработанный в 1970 году, замышлялся для настольных вычислителей. Снова, первым приложением была простая замена существующих технологий. Механические настольные вычислители были заменены на электронные калькуляторы. Микропроцессоры так же рассматривались как замена для устройств на реле, например, как переключатели светофоров. Однако, прошли годы, прежде чем обнаружилась реальная мощь микропроцессоров. Никто в то время не мог предвидеть современный персональный компьютер, сотовый телефон, Интернет, GPS, или любые другие виды современных повседневных информационных технологий.

По тем же приметам, было бы глупо думать, что мы можем предсказать революционные применения мозгоподобной системы памяти. Я ожидаю, что эти интеллектуальные машины полностью улучшат нашу жизнь во всех смыслах. Мы можем быть уверены в этом. Но предсказать будущее технологии более чем на несколько лет невозможно. Чтобы признать это, вам достаточно прочитать некоторые из абсурдных прогнозов, сделанных футуристами. В 1950 году было предсказано, что к 2000 году у каждого из нас в подвале будет атомный реактор и что мы будем проводить отпуск на луне. Но пока мы верим в эти истории, многое может быть выиграно на спекуляциях о том, на что будут похожи интеллектуальные машины. Как минимум, есть некоторые обширные и полезные выводы, которые мы можем сделать относительно будущего.

Вопросы интригующие. Можем ли мы построить интеллектуальные машины и, если можем, на что они будут похожи? Будут ли они похожи на человекоподобных роботов из фантастических произведений, черной или бесцветной коробкой персонального компьютера или чем то еще? Как они будут использоваться? Не будет ли это опасной технологией, которая может нанести нам вред или угрожать нашей личной свободе? Каковы самые очевидные применения интеллектуальных машин, и существует ли способ узнать, каковы будут самые фантастические применения? Каковым будет окончательное воздействие интеллектуальных машин на нашу жизнь?

Да, мы сможем построить интеллектуальные машины, но они могут оказаться не тем, чего мы ожидаем. Хотя это может показаться очевидным, я не верю, что построенные нами интеллектуальные машины будут действовать как люди, или даже взаимодействовать с нами человекоподобным образом.

Одно популярное представление об интеллектуальных машинах пришло к нам из фильмов и книг — это привлекательные, злые или подчас неуклюжие человекоподобные роботы, которые разговаривают с нами о чувствах, мыслях, и играют роль в бесконечных научно-фантастических заговорах. Столетие научной фантастики приучило людей видеть роботов и андроидов как неизбежную и желаемую часть нашего будущего. Поколение, выросшее на образах робота Робби из «Затерянной планеты», R2D2 и C3PO из «Звездных войн», и лейтенант-капитан Дэйта из «Стартрека». Даже HAL из фильма «2001, Космическая Одиссея», хотя и не обладал телом, был очень человекоподобным, был разработан для людей в их длительных космических буднях как в качестве компаньона, так и в качестве программного автопилота. Роботы для ограниченного применения — наподобие умных автомобилей, автономных минисубмарин для исследования глубин океана, и автоматические пылесосы или газонокосилки — весьма правдоподобны и когда-нибудь появятся. Но андроиды и роботы вроде Капитана Дейта и C3PO скорее всего останутся фантастикой на долгие годы. На это есть несколько причин.

Первая — человеческий разум создается не только неокортексом, но также эмоциональными системами старого мозга и особенностями человеческого тела. Для того, чтоб быть человеком, вам нужны все биологические механизмы, не только кортекс. Чтобы общаться как человек во всех смыслах (чтобы пройти тест Тьюринга), интеллектуальная машина должна была бы иметь жизненный опыт и эмоции реального человека, и жить человекоподобной жизнью. У интеллектуальных машин будет аналог кортекса и набор органов чувств, но остальное — опционально. Было бы увлекательно увидеть интеллектуальную машину, щеголяющую в человекоподобном теле, но оно не обязательно должно было бы иметь разум, отдаленно похожий на человеческий, за исключением того, что мы наделили бы его человекоподобными эмоциональными системами и человекоподобным опытом. Это было бы крайне сложно, и это кажется мне неэффективным.

Вторая — даже при наличии средств и сил, необходимых для постройки и обслуживания гуманоидных роботов, сложно увидеть их практическое применение. Робот-лакей был бы более дорогим и менее полезным, чем человек-ассистент. Хотя робот мог бы быть «интеллектуальным», у него не было бы такого согласия и взаимопонимания, как у человека-ассистента.

И паровые механизмы, и цифровые компьютеры вы качестве зрения роботов никогда не стали бы плодотворными. Аналогично, когда мы размышляем о построении интеллектуальных машин, для большинства людей является естественным снова и снова воображать человекоподобных роботов, но такое вряд ли будет. Роботы — это концепция, порожденная индустриальной революцией и подправленная фантастикой. Мы не должны принимать их в расчет в качестве вдохновения при разработке действительно интеллектуальных машин.

Так на что же будут похожи интеллектуальные машины, если не на ходящих говорящих роботов? Эволюция подсказывает, что если к органам чувств приделать систему памяти, то память стала бы моделью мира и начала бы предсказывать будущее. Заимствуя идею у природы, мы должны строить интеллектуальные машины аналогичным путем. В этом рецепт для построения интеллектуальных машин. Начнем с набора сенсоров для извлечения паттернов из реального мира. Наши интеллектуальные машины могли бы иметь набор органов чувств, отличающийся от человеческого, и возможно даже «существовали» бы в мире, отличном от нашего (подробнее чуть позже). Так что не предполагайте, что у них должна быть пара глазных яблок и пара ушей. Затем, приделаем к этим органам чувств иерархическую системы памяти, которая работает на тех же самых принципах, что и кортекс. Затем мы должны научить систему памяти, так же, как мы обучаем детей. В процессе обучения, интеллектуальные машины построят модель их мира, как они видят его через их органы чувств. Не будет необходимости или возможности для кого либо запрограммировать правила мира, базы данных, факты или другие высокоуровневые концепции, которые были бы проклятьем искусственного интеллекта. Интеллектуальные машины должны обучаться через наблюдение мира, включая при необходимости информацию от инструктора. Как только интеллектуальная машина создаст модель ее мира, она сможет увидеть аналогии с прошлым опытом, делать предсказания будущих событий, предлагать решения новых проблем и делать эти знания доступными для нас.

Физически, интеллектуальная машина могла бы быть в строенной в самолеты или автомобили, или сидеть неподвижно на полке в компьютерном зале. В отличие от людей, чей мозг должен жить вместе с телом, система памяти интеллектуальной машины могла бы быть расположена в отдалении от ее сенсоров (и от «тела», если б у нее таковое было). Например, у интеллектуальной системы безопасности сенсоры могли бы быть расположены по всему производственному помещению или территории, но иерархическая система памяти, присоединенная к этим сенсорам, могла бы быть заперта в фундаменте здания. Следовательно, физическое воплощение интеллектуальной машины могло бы иметь множество форм.

Нет причин, по которым интеллектуальная машина должна была бы выглядеть, действовать или чувствовать подобно человеку. Что делает ее интеллектуальной — так это то, что она может понимать и взаимодействовать с ее миром посредством иерархической модели в памяти и может думать о мире таким же способом, как думаете вы и я. Как мы увидим, ее мысли и действия могли бы быть полностью отличающимися от человеческих, но тем не менее она оставалась бы интеллектуальной. Интеллектуальность измеряется предсказательной способностью иерархической памяти, а не человекоподобным поведением.

Давайте обратим наше внимание на наиболее сложную проблему, которая встанет перед нами при построении интеллектуальных машин и создании памяти. Чтобы построить интеллектуальные машины, нам необходимо построить большую систему памяти, которая была бы иерархически организована и работала бы аналогично кортексу. Мы встали бы перед проблемой емкости и большого числа соединений.

Емкость — это первая проблема. Пусть, скажем, в кортексе 32 триллиона синапсов. Если мы представим каждый синапс всего лишь двумя битами (что дает нам 4 возможных значения для синапса) и каждый байт — восемью битами (так что каждый байт представлял бы 4 синапса), то нам было бы необходимо приблизительно 8 триллионов байтов памяти. Жесткий диск современного персонального компьютера содержит примерно 100 гигабайт, так что нам было бы необходимо около 80 современных жестких дисков, чтобы получить то же самое количество памяти, что и в человеческом мозге. (Не беспокойтесь о точных цифрах, потому что это всего лишь предположения). Суть в том, что такое количество памяти определенно можно построить в лаборатории. Нас уже не останавливают тысячные множители, но это все еще не та машина, которую вы могли бы положить в карман или встроить в тостер. Важно то, что количество требуемой памяти не закрывает вопрос, тогда как всего лишь десятилетие назад закрывало бы. Спасает нас тот факт, что нет необходимости воссоздавать человеческий кортекс целиком. Для многих применений достаточно гораздо меньше.

Интеллектуальным машинам будет нужно много памяти. Вероятно, мы начнем их строить, используя жесткие диски или оптические диски, но в итоге мы хотели бы построить их также и в кремнии. Кремниевые чипы маленькие, потребляют мало энергии и прочные. Это всего лишь вопрос времени, когда кремниевые чипы обретут емкость, достаточную для построения интеллектуальных машин. Фактически, у интеллектуальной памяти есть преимущество над обычной компьютерной памятью. Экономика полупроводниковой индустрии базируется на проценте чипов с ошибками. Для большинства чипов даже единичная ошибка делает чип бесполезным. Процент хороших чипов называется выходом. Он определяет, может ли конкретная разработка чипа быть произведена и продана с пользой. Поскольку шансы на ошибку возрастают с увеличением размеров чипа, большинство современных чипов не больше почтовой марки. Индустрия увеличивает количество памяти на единичном чипе не увеличением размеров чипа, а, в основном, делая элементы меньше размером.

Но чипы интеллектуальной памяти будут изначально толерантны к дефектам. Вспомните, что ни один единичный компонент вашего мозга не содержит каких либо важных элементов данных. Ваш мозг теряет тысячи нейронов каждый день, но ваша ментальная емкость спадает на ничтожную величину в течение вашей жизни. Чипы интеллектуальной памяти будут работать на тех же самых принципах, что и кортекс, так что даже если процент этих чипов будет с дефектами, чипы все равно будут полезны и коммерчески жизнеспособны. Наиболее вероятно, изначальная толерантность мозгоподобной памяти к ошибкам позволит дизайнером разрабатывать чипы значительно большие и более плотные, чем современные чипы компьютерной памяти. Результат таков, что мы сможем воплотить мозг в кремнии гораздо раньше, чем показывают текущие тенденции.

Вторая проблема, которую нам необходимо преодолеть — это количество соединений. В реальном мозге очень большое количество субкортикального белого вещества. Как мы упоминали ранее, белое вещество состоит из миллионов аксонов, идущих чуть ниже кортикального слоя, соединяя различные области кортикальной иерархии. Отдельный нейрон в кортексе может соединяться с пятью-десятью тысячами других нейронов. Такой вид сильно параллельного соединения сложно или невозможно реализовать, используя традиционные технологии кремниевого производства. Кремниевые чипы делаются путем наложения нескольких слоев металла, разделенных слоями изоляции. (Этот процесс не имеет ничего общего со слоями кортекса). Слои металла содержат «провода» чипов, и поскольку провода не могут пересекаться внутри одного слоя, общее число проводов ограничено. Это не годится для мозгоподобной системы памяти, где необходимы миллионы соединений. Силиконовые чипы и белое вещество не совсем совместимы.

Много инженерной и экспериментаторской работы необходимо для решения этой проблемы, но нам известны базовые принципы того, как она будет решена. Электрические провода посылают сигналы гораздо быстрее, чем аксоны нейронов. Единичный провод на чипе может быть использован для множества различных соединений, тогда как в мозгу каждый аксон принадлежит только одному нейрону.

Пример из реального мира — система телефонии. Если б мы проложили линии от каждого телефона к каждому другому телефону, поверхность планеты была бы зарыта под джунглями медных проводов. Вместо этого все телефоны используют относительно небольшое количество высокоскоростных каналов. Этот метод работает, пока емкость каждого канала гораздо больше емкости, требуемой для передачи единственного разговора. Телефонная система удовлетворяет этому требованию: единственное оптоволокно может передавать миллионы разговоров одновременно.

В реальном мозге для общения любых двух нейронов существует отдельный аксон, но мы можем построить интеллектуальные машины по принципу телефонной системы, отдавая соединения в совместное использование. Верите или нет, некоторые ученые многие годы думают над тем, как решить проблему мозгового чипа. Даже хотя операции в кортексе оставались загадкой, исследователи знали, что когда-нибудь мы решим эту головоломку, и затем мы должны предстать перед вопросом количества соединений. Нет необходимости рассматривать здесь различные подходы. Достаточно сказать, что количество соединений может стать огромнейшим техническим препятствием, с которым мы столкнемся при построении интеллектуальных машин, но мы должны суметь преодолеть его.

Как только технологические вопросы будут преодолены, не останется фундаментальных проблем, препятствующих построению действительно интеллектуальных систем. Да, есть множество вопросов, которые должны быть решены, чтоб сделать эти системы маленькими, недорогими и с низким энергопотреблением, но больше ничего не будет стоять на нашем пути. Ушло пятьдесят лет на то, чтоб от компьютеров размером с комнату прийти к карманным компьютерам. Но поскольку мы начинаем с продвинутой технологической позиции, тот же самый путь для интеллектуальных машин должен быть пройден гораздо быстрее.

В течение двадцать первого столетия интеллектуальные машины должны выйти из области научной фантастики и стать фактом. Прежде чем мы приступим к этому, мы должны подумать об этических вопросах, не превзойдет ли опасность интеллектуальных машин их возможные преимущества?

Перспектива машин, которые могут думать и действовать сами по себе, волновала людей многие годы. Это понятно. Новые области знания и новые технологии всегда пугали людей, когда только-только появлялись. Человеческое творчество позволяет нам вообразить ужасные пути, на которых новая технология может унаследовать наши тела, переоценить наше предназначение, или перечеркнуть саму ценность человеческой жизни. Но история показывает, что такие мрачные картины почти никогда не идут по тому пути, как мы ожидаем. Когда начиналась индустриальная революция, мы боялись электричества (помните Франкенштейна?) и паровых машин. Машины, которые обладают своей собственной энергией, которые могут вести себя сложным образом, кажутся сверхъестественными и в то же время потенциально зловещими. Но электричество и энергия внутреннего сжигания больше не кажутся странными и зловещими. Они такая же часть нашего окружения, как воздух и вода.

Когда началась информационная революция, вскоре возник страх перед компьютерами. Было бесчисленное множество научно-фантастических произведений о мощных компьютерах или компьютерных сетях, которые внезапно сознавали себя и затем оборачивались против своих органических хозяев. Но сейчас, когда компьютеры стали интегрированными в повседневную жизнь, этот страх кажется абсурдным. У Компьютер у вас дома, или Интернет имеют такие же шансы спонтанно обернуться сознательными, как и кассовый аппарат.

Конечно, любая технология может быть применена с добрым или злым умыслом, но некоторые более предрасположены к злоупотреблению или трагическому исходу, чем другие. Атомная энергия опасна, воплощена ли она в ядерной боеголовке или на электростанции, потому что единственная катастрофа или единственное злоупотребление может искалечить или убить миллионы людей. И хотя ядерная энергия очень полезна, ей имеются альтернативы. Транспортные технологии могут принять форму танков и истребителей, или может принять форму автомобилей и пассажирских самолетов, и несчастный случай или злоупотребление могут навредить множеству людей. Но транспортные средства возможно и более присущи современной жизни и менее опасны, чем ядерная энергия. Разрушения, вызванные одиночным злоупотреблением самолета гораздо меньше, чем ядерной бомбы. Есть множество технологий, которые в основном полностью благотворны. Например, телефон. Его тенденция соединять людей превышает любые негативные эффекты. То же самое для электричества и здравоохранения. По моему мнению, интеллектуальные машины будут одной из наименее опасных из технологий, наиболее благотворной технологией, которую мы когда либо разрабатывали.

Тем не менее, некоторые мыслители, наподобие Билла Джоя, одного из соучредителей Sun Microsystems, опасаются, что мы можем разработать интеллектуальных роботов, которые могли бы избежать нашего контроля, кишели бы по Земле, и переделали бы ее в соответствии с их собственными намерениями. У меня в воображении возникает картинка тех живых метелок из Sorcerer'sApprentice, регенерирующих себя из своих щепок и неустанно делающих все, чтоб привести к катастрофе. Аналогичным образом, некоторые оптимисты ИИ предлагают тревожащие пророчества. К примеру, Рей Курцвейл говорит о дне, когда нанороботы проберутся в ваш мозг, запишут каждый синапс и каждое соединение, и затем передадут всю информацию суперкомпьютеру, который реконфигурирует себя в вас! Вы станете «программной» версией самого себя, которая станет практически бессмертна. Эти два предсказания о машинном интеллекте, сценарий обезумевающих интеллектуальных машин и сценарий загрузки мозга в компьютер, кажутся на первый взгляд очень жуткими.

Построение интеллектуальных машин — это не то же самое, что построение само копирующихся машин. Между ними нет какой бы то ни было логической связи. Ни мозг ни компьютер не могут напрямую само копироваться, и мозгоподобная система памяти не отличается от них. Пока одним из достоинств интеллектуальных машин будет наша способность их массового производства, мир избежит из самокопирования на манер бактерий или вирусов. Самокопирование не ведет к интеллекту, и интеллект не ведет к самокопированию.

Более того, я серьезно сомневаюсь в том, что мы когда либо сможем скопировать наш разум в машину. Сейчас, насколько мне известно, нет действительных или воображаемых методов, способных записать триллионы деталей, составляющих ваше «Я». Нам потребуется записать и воссоздать все части нервной системы и тела, не только неокортекс. И нам необходимо будет понять, как все это работает. Однажды, мы определенно сможем сделать это, но проблемы уходят далеко за понимание того, как работает кортекс. Понимание неокортикального алгоритма и встраивание его в машины с нуля — это одно, но сканирование в несметном количестве деталей живого мозга и воспроизведение этого в машине — это совсем другое.

После упоминания о саморепликации и копировании разума, у людей возникает другое отношение к интеллектуальным машинам. Могут ли интеллектуальные машины как то угрожать большой популяции людей, как ядерная бомба? Может ли их присутствие привести к захвату полномочий небольшой группой злых людей? Или могут ли машины стать злыми и обернуться против нас, подобно безжалостным негодяям из фильмов Терминатор или Матрица?

Ответ на эти вопросы отрицательный. Как информационные устройства, мозгоподобные системы памяти должны стать в число наиболее полезных технологий, которые мы когда либо разрабатывали. Но подобно автомобилям и компьютерам, они всего лишь инструмент. Всего лишь обретение интеллектуальности совершенно не обозначает обретение способностей к разрушению имущества или манипулированию людьми. И точно также, как мы не доверили бы контроль над ядерным арсеналом одному человеку или одному компьютеру, мы должны будем проявить осторожность и не полагаться слишком на интеллектуальные машины.

Это приводит нас к вопросу недружелюбия. Некоторые люди полагают, что быть интеллектуальным — это в основном то же самое, что иметь человеческий разум. Они боятся, что интеллектуальные машины обидятся на «порабощение», поскольку люди ненавидят быть рабами. Они боятся, что интеллектуальные машины попытаются захватить мир, потому что интеллектуальные люди в течение всей истории пытались захватить мир. Но эти опасения основаны на ложной аналогии. Они основаны на объединении интеллекта — неокортикального алгоритма — с эмоциональными мотивациями старого мозга — страх, паранойя и страсть. Но у интеллектуальных машин не будет таких способностей. У них не будет личных амбиций. Они не будут желать богатства, общественного признания, или чувственного удовлетворения. У них не будет потребностей, склонностей или плохого настроения. У интеллектуальных машин не будет ничего похожего на человеческие эмоции, если только мы специально не заложим этого в них. Наилучшее применение интеллектуальных машин будет там, где человеческий интеллект испытывает трудности, в тех областях, в которых наши чувства неадекватны, или в деятельности, которая скучна для нас. У этих видов деятельности минимальное эмоциональное содержание.

Интеллектуальные машины будут распространены от простых систем узкого применения до очень мощных сверхчеловеческих интеллектуальных систем, но пока мы не захотим сделать их человекоподобными — они не станут таковыми. Возможно когда-нибудь нам придется установить ограничения на то, что люди могут делать с интеллектуальными машинами, но этот день очень далек, и когда он настанет, этические вопросы скорее всего будут относительно легче по сравнению с моральными вопросами настоящего времени относительно генетики и ядерной технологии.

Теперь к вопросу Что будут делать интеллектуальные машины?

Меня часто просят рассказать о будущем мобильных компьютеров. Организаторы конференций нередко просят меня описать, на что будут похожи наладонники или сотовые телефоны через пять или двадцать лет. Они хотят услышать мое видение будущего. Я не могу этого сделать. Я пытаюсь избежать того, что все вместе я называю одним словом «V». Чтобы убедить в этом, я однажды вышел на сцену в шляпе волшебника и с хрустальным шаром. Я объяснил, что никто не может видеть будущее детально. Хрустальный шар — это фикция, и любой, кто претендует на точное знание того, что произойдет в грядущие годы, обречен на провал. Самое лучшее, что мы можем сделать вместо этого — это понять общую тенденцию. Если вы понимаете общую идею, вы вполне сможете отследить ее, как бы она ни развивалась по мере выявления деталей.

Наиболее известный пример технологической тенденции это закон Мура. Гордон Мур верно предсказал, что количество элементов, которые могут быть размещены на кремниевом чипе, должно удваиваться каждые полтора года. Мур не сказал, относится ли это к чипам памяти, процессорам или чему-то еще. Он не сказал, в каком виде продукции эти чипы будут использованы. Он не предсказывал, будут ли чипы в пластиковых или керамических корпусах или наклеенные прямо на плату. Он не сказал ничего о различных процессах, используемых при производстве чипов. Он привязался к наиболее общей тенденции, какой мог, и оказался прав.

В настоящее время мы не можем предсказать окончательное использование интеллектуальных машин. Просто нет способа узнать конкретные детали. Если я, или кто-то еще, предсказывает в деталях, что будут делать эти машины, мы неизбежно будем обмануты. Однако, мы можем сделать нечто большее, чем просто пожимать плечами. Есть две линии идей, которые могут быть полезны. Одна — вообразить наиболее краткосрочное использование мозгоподобной системы памяти — очевидное, но менее интересная вещь, которую можно попробовать для начала. Второй подход — подумать о долгосрочных тенденциях, подобных закону Мура, которые могут помочь нам вообразить применения таких машин, которые, возможно, могли бы стать частью нашего будущего.

Давайте начнем с некоторых краткосрочных применений. Это вещи, кажущиеся очевидными, подобно замене радиоламп на транзисторы или построению калькуляторов на микропроцессорах. И мы сможем начать с обозрения некоторых областей, в которых пытались применить ИИ, но не смогли — распознавание речи, техническое зрение и умные автомобили.

Если вы когда-нибудь пытались использовать программы для распознавания речи для ввода текста в персональный компьютер, вы знаете, насколько они могут быть неуклюжими. Подобно Китайской Комнате Серла, у компьютера нет понимания того, что ему сказали. За время использования таких продуктов я был разочарован. Если в комнате есть хоть какой-нибудь шум, от упавшего карандаша до чьего-нибудь разговора, на экране появляются лишние слова. Процент ошибок распознавания очень высок. Часто слова, которые послышались программе, не имели смысла. «Remember to fell Mary that the bog is ready to be piqued up». Ребенок знает, что это неправильно, но не компьютер. Аналогично, так называемые естественно-языковые интерфейсы были целью для компьютерщиков многие годы. Идея в том, чтоб вы могли сказать компьютеру или другим устройствам сказать, чего вы хотите — и пусть машина делает свою работу. Персональному цифровому помощнику, или PDA, вы могли бы сказать «Перенести занятия баскетболом для моей дочери на десять часов утра в воскресенье». Такое невозможно сделать на приемлемом уровне с помощью традиционного ИИ. Даже если компьютер смог бы распознать каждое слово, для того, чтоб выполнить задачу ему потребовалось бы знать, в какую школу ходит ваша дочь, что, возможно, вы имели в виду ближайшее воскресенье, и, может быть, что такое «занятия баскетболом» потому что назначение могло бы только говорить «Menlo vs. St. Joe». Или, вероятно, вы хотели бы, чтоб компьютер слушал радиопередачу на предмет упоминания определенного продукта, даже если диктор описывает этот продукт не используя его название. Вы и я знали бы, о чем он говорит, но компьютер — нет.

Эти и многие другие приложения требуют, чтоб машина могла слышать и понимать устный язык. Но компьютеры не могут выполнять такую задачу, потому что они не понимают, что было сказано. Они сопоставляют звуковые паттерны со словарными шаблонами механически, не зная, что обозначают слова. Представьте себе, если бы вы научились звучание отдельных слов иностранного языка, но не значение слов, и я попросил бы вас перевести разговор с другого языка. В процессе перевода вы бы не понимали, о чем речь, но пытались бы ухватить отдельные слова. Однако, слова перекрываются и взаимодействуют, и частично звуки подавляются шумами. Вам бы показалось черезвычайно сложно отделить слова и узнать их. Именно с этим препятствием борются современные распознающие программы. Инженеры обнаружили, что используя вероятности перехода слов они могут улучшить качество программ в чем-то. Например, они используют правила грамматики для того, чтоб выбрать один из омонимов. Это очень простая форма предсказания, но системы все еще остаются слабо интеллектуальными. Современные программы распознавания речи успешно работают только в очень ограниченных ситуациях, в которых количество слов, которые вы можете сказать в любой момент, ограничено. Но люди очень легко выполняют множество задач, связанных с языком, потому что наш кортекс понимает не только слова, но предложения и контекста, в котором они произнесены. Мы предчувствуем мысли, фразы и отдельные слова. Наша кортикальная модель мира делает это автоматически.

Так что мы можем ожидать, что системы памяти, подобные кортексу, трансформируют ошибочное распознавание речи в надежное понимание речи. Вместо программирования вероятностей переходов отдельных слов, иерархическая память будет отслеживать ударения, слова, фразы, смысл и использовать их для интерпретации того, что было сказано. Подобно человеку, такая интеллектуальная машина могла бы отличать различные случаи применения речи — например, разговор между вами и вашим другом в комнате, телефонный разговор, команды редактирования для текстового редактора. Такие машина построить нелегко. Для полного понимания человеческого языка, машина должна иметь опыт и изучать, что делает человек. Так что даже если пройдет много лет, прежде чем мы сможем построить интеллектуальные машины, мы будем способны в ближайшем будущем улучшить производительность существующих систем распознавания речи, используя память, подобную кортексу.

Зрение предлагает другой набор приложений, которые ИИ не может решить, но которые интеллектуальные системы должны уметь решать. Сегодня нет машин, которые могут смотреть на естественное изображение — мир перед вашими глазами, или картинка с камеры — и описывать, что она видит. Есть несколько успешных применений машинного зрения, которое работает в очень ограниченных областях, такие как визуальное выравнивание чипов на печатной плате или сопоставление лиц по базе данных, но в настоящее время для компьютера невозможно идентифицировать различные объекты или анализировать изображение более общо. Для вас не составляет труда осмотреть комнату и найти место, где можно присесть, но не просите компьютер сделать это. Представьте, что вы смотрите на экран с изображением с камеры безопасности. Можете вы отличить человека, стучащего в дверь с подарком в руке от человека с монтировкой? Конечно можете, но такое различение за пределами способностей современных программ. Следовательно мы нанимаем человека, который следит за экраном камеры безопасности все время в поисках подозрительного. Для такого человека сложно все время оставаться начеку, тогда как интеллектуальная машина могла бы выполнять такую задачу неустанно.

В конце концов, давайте взглянем на транспортировку. Машины становятся все более сложными. У них есть GPS для отображения маршрута от A к B, сенсоры для включения фар, когда становится темно, акселерометры для срабатывания подушки безопасности, сенсоры предупреждающие о том, что вы можете наехать задним ходом на какой то предмет. Есть даже автомобили, которые ездят автономно по специальным путям или в идеальных условиях, хотя они коммерчески недоступны. Но чтобы эффективно и безопасно вести машину по любым типам дорог или в любых дорожных условиях, требуется большее, чем набор сенсоров и обратные связи контуров управления. Чтоб быть хорошим водителем, вы должны понимать дорожную обстановку, других водителей, принцип работы автомобиля, сигнальные огни и массу прочих вещей. Вы должны быть способны понимать предупреждающие знаки или отмечать, когда другая машина движется слишком опасно. Вы должны видеть поворотники другой машины и предвидеть, что она вероятно сменит полосу, или, если сигнал включен уже несколько минут, предположить, что водитель вероятно забыл, что сигнал включен и не будет менять полосу. Вы должны понять, что клубы дыма далеко впереди могут обозначать, что произошла авария и следовательно вы должны замедлить движение. Водитель видит мячик, катящийся по дороге и автоматически понимает, что за ним может выбежать ребенок, чтоб догнать его, и интуитивно жмет на тормоз.

Скажем, мы хотим построить действительно умную машину. Первое, что мы должны сделать — это выбрать набор сенсоров, которые позволили бы машине ощущать мир. Мы могли бы начать с камеры для зрения, возможно несколько камер, спереди и сзади, и микрофоны для слуха, но мы могли бы также обеспечить ее радаром или ультразвуковыми сенсорами, которые могли бы точно определять расстояние до других объектов и скорость и в светлых и в темных условиях. Суть в том, что мы не должны полагаться или ограничивать себя только теми чувствами, которые использует человек. Кортикальный алгоритм гибок, и, пока мы корректно применяем систему иерархической памяти, для нее не должно иметь значения, какие типы сенсоров мы инсталлируем. Наша машина могла бы, теоретически, быть лучше в ощущении мира дорожного движения, чем мы, потому что ее набор сенсоров может быть выбран в соответствии с задачей. Затем сенсоры были бы приделаны к достаточно большой системе иерархической памяти. Разработчики машины натренировали бы память умной машины путем демонстрации ей условий из реального мира, так чтоб она обучалась строить модель ее мира точно также, как делают люди — только более ограниченной области. (Например, машине нужно знать о дорогах, но не о лифтах или самолетах). Память машины изучила бы иерархическую структуру дорожного движения и дорог, так что она смогла бы понимать и предвидеть, что скорее всего должно произойти в ее мире движущихся автомобилей, дорожных знаков, препятствий или пересечений. Разработчики машины могли бы разработать систему памяти такую, чтоб она действительно вела машину или просто наблюдала за тем, что происходит, когда вы ведете. Он мог бы давать советы или наоборот принимать советы в сложных ситуациях, подобно советчику, который бы вас не раздражал. Как только память один раз полностью натренирована и машина может понимать и разбираться во всем, что может произойти, инженеры имели бы возможность постоянной настройки памяти, так что все машины, сходящие со сборочного конвейера вели бы себя одинаково, или они могли бы разработать память для продолжения обучения после того, как машина продана. И с помощью компьютера, но не человеком, память могла бы быть перепрограммирована обновленной версией, которая работала бы и в каких то новых ситуациях.

Я не говорю о том, что мы определенно построим умные автомобили или машины, которые будут понимать язык и обладать зрением. Но это хорошие примеры устройств, которые мы могли бы исследовать и разрабатывать, и кажется возможным построить их.

Лично меня меньше всего интересуют очевидные применения интеллектуальных машин. Для меня истинное преимущество и восхищение новыми технологиями — это найти для них применения, который были ранее невообразимыми. В каких случаях интеллектуальные машины могли бы удивить нас, и какие фантастические возможности возникли бы через некоторое время? Я уверен, что иерархическая память, подобно транзистору и микропроцессору, преобразует нашу жизнь к лучшему невероятным способом, но каким? Один способ, как мы могли бы мельком увидеть будущее интеллектуальных машин, заключается в том, чтоб подумать над аспектами хорошо масштабируемых технологий. ТО есть, какие атрибуты интеллектуальных машин будут становиться дешевле и дешевле, быстрее и быстрее, или меньше и меньше. Вещи, которые растут экспоненциально, моментально уходят за пределы нашего воображения и наиболее вероятно играют ключевую роль в наиболее радикальной эволюции технологии будущего.

Примеры технологий, которые росли экспоненциально многие годы, включают кремниевые чипы памяти, жесткие диски, технологии расшифровки ДНК, и оптоволоконные технологии. Эти моментально масштабирующиеся технологии были основой для многих новых продуктов и видов деятельности. В другой форме также хорошо масштабировалось программное обеспечение. Нужные программы, однажды написанные, могли быть скопированы множество раз и виртуально не имели стоимости.

В отличие от этого, некоторые технологии, такие как батарейки, моторы, и традиционная робототехника, плохо масштабируются. Несмотря на многочисленные усилия и неизменные улучшения, манипуляторы, построенные сегодня, не намного лучше чем построенные много лет назад. Развитие робототехники идет постепенно и скромно, ничего подобного экспоненциальным кривым роста разработки чипов или распространения программного обеспечения. Манипулятор, построенный в 1985 году за миллион долларов, не может быть построен сегодня за десять долларов. Подобным образом, сегодня батарейки не намного лучше чем они были десять лет назад. Вы могли бы сказать, что они в два или три раза лучше, но не в тысячи раз и прогресс идет очень медленно. Если бы емкость батареек возрастала с такой же скоростью, как емкость жестких дисков, то сотовые телефоны и другая электроника вообще не требовали бы зарядки, а легковесные электромобили, пробегающие тысячи миль за одну зарядку, были бы обыденностью.

Так что нам следует думать о том, какие аспекты мозгоподобной системы памяти будут масштабироваться значительно за пределы наших биологических мозгов. Эти атрибуты могут подсказать, куда в конечном счете придут технологии. Я вижу четыре атрибута, которые должны превысить наши собственные: скорость, емкость, возможность копирования и сенсорные системы.

Тогда как нейроны работают с временами порядка миллисекунд, кремниевые чипы оперируют с временами порядка наносекунд (и также продолжают становиться быстрее). Эта разница в миллионы раз, на шесть порядков. В следствие этого между органическим и кремниевым мозгом должно быть отличие в скорости. Интеллектуальные машины будут способны думать в миллионы раз быстрее, чем человеческий мозг. Такой разум мог бы читать библиотеки целиком или изучать огромные, сложные массивы данных — задачи, которые могут занять у меня или у вас целые годы — за несколько минут, получая тот же самый результат. В этом нет ничего магического. Биологический мозг эволюционировал с двумя ограничениями по времени. Одно — это скорость, с которой нейроны могу работать, а другое — это скорость, с которой изменяется мир. Для биологического мозга было бы бесполезно думать в миллион раз быстрее, если окружающий мир изменяется медленно. Но в кортикальном алгоритме нет ничего, что заставляло бы его работать медленно. Если бы интеллектуальная машина общалась и взаимодействовала с человеком, она должна была бы замедлить свою работу до человеческой скорости. Если бы она читала книгу, переворачивая страницы, было бы ограничение на то, как быстро она могла бы читать. Но когда она взаимодействовала бы с электронным миром, она могла бы функционировать гораздо быстрее. Две интеллектуальные машины могли бы поддерживать общение в миллион раз быстрее, чем два человека. Вообразите прогресс интеллектуальных машин, которые решают математические или научные проблемы в миллион раз быстрее, чем человек. За десять секунд она могла бы выдать столько же идей по проблеме, сколько вы могли бы за месяц. Никогда не устающая, не поддающийся скуке разум на такой скорости однозначно был бы полезен в таких применениях, которые мы еще не можем вообразить.

Несмотря на впечатляющую емкость памяти человеческого кортекса, интеллектуальные машины могу быть построены так, что превзойдут ее. Размер нашего мозга ограничен несколькими биологическими факторами, включая отношение черепа ребенка к диаметру таза матери, высокая метаболическая стоимость работающего мозга (ваш мозг всего 2 процента от вашего тела по весу, но использует около 20 процентов вдыхаемого кислорода), и низкая скорость нейронов. Но мы можем построить интеллектуальные системы памяти любого размера, и, в отличие от слепого, извилистого процесса эволюции, мы можем проявить предусмотрительность и специфические намерения к деталям дизайна. Может оказаться, что емкость человеческого неокортекса станет относительно скромной за десятилетие с текущего момента.

При построении интеллектуальных машин мы могли бы увеличить емкость их памяти несколькими способами. Увеличение глубины иерархии приведет к более глубокому пониманию — способности видеть высокоуровневые паттерны. Увеличение емкости областей позволит машине помнить больше деталей, или воспринимать с более высокой точностью, подобно тому, как у слепого человека гораздо лучше чувство осязания и слуха. Добавление новых чувств к сенсорной иерархии позволит устройству создавать лучшую модель мира, как я укажу далее.

Было бы интересно посмотреть, есть ли верхний предел того, насколько большой может стать интеллектуальная система памяти и в каких измерениях. Возможно, устройство может стать слишком хаотичным, чтоб его использовать, или оно могло бы перестать работать при достижении некоторого теоретического предела. Возможно человеческий мозг уже близок к максимальному теоретическому размеру, но мне это кажется слишком неправдоподобным. Человеческий мозг стал большим сравнительно недавно на по эволюционной временной шкале, и нет оснований полагать, что мы на некотором стабильном максимуме. Какой бы ни оказалась пиковая емкость интеллектуальной системы памяти, человеческий мозг определенно не достиг ее. Она, вероятно, не близко.

Один способ посмотреть, что такие системы могли бы сделать — это посмотреть на известные ограничения человеческой производительности. Эйнштейн несомненно был черезвычайно умным, но его мозг был все таки мозгом. Мы можем предположить, что его экстраординарная интеллектуальность была в основном следствием физических отличий его мозга и обычного человеческого мозга. Что сделало Эйнштейна таким необыкновенным, так это то, что человеческий геном не часто производит мозг, подобный его мозгу. Однако, когда мы будем разрабатывать кремниевый мозг, мы сможем его построить как захотим. Он мог бы быть уровня Эйнштейна, или даже умнее. Другой экстремальный пример — savants — могут показать нам другое возможное измерение интеллекта. Savants — это умственно отсталые люди, проявляющие замечательные способности, такие как фотографическая памяти или способность выполнять сложные математические вычисления с молниеносной скоростью. Их мозг, хотя не типичный, все еще мозг, работающие по тому же самому кортикальному алгоритму. Если нетипичный мозг может иметь ошеломляющие способности к запоминанию, то, теоретически, мы могли бы добавить эти способности нашему искусственному мозгу. Эти экстремальные ментальные человеческие способности не только показывают, что возможно воссоздать; они предоставляют направление, в котором мы могли бы превзойти наилучшие человеческие способности.

Каждый новый органический мозг должен быть выращен и натренирован с нуля, этот процесс занимает десятилетия человеческой жизни. Каждый человек должен открыть для самого себя основы координации конечностей тела и групп мышц, удержания равновесия и движения, запомнить общие свойства многочисленных объектов, животных, других людей; названия вещей и структуру языка; правила семьи и общества. Когда эти основы усвоены, наступают годы и годы формального обучения. Каждый человек должен пройти в жизни один и тот же набор кривых обучения, необходимых для построения модели мира в кортексе, даже хотя они были пройдены бесчисленное количество раз другими людьми.

Интеллектуальным машинам нет необходимости проходить этот длинный путь обучения, поскольку чипы и другие устройства хранения могут быть скопированы многократно и содержимое может быть легко перенесено. В этом смысле интеллектуальные машины могли бы копироваться как программное обеспечение. Как только единичный прототип системы был удовлетворительно настроен и натренирован, он мог бы быть скопирован многократно по нашему желанию. Могут уйти годы на разработку чипа, конфигурирование аппаратуры, тренировки, пробы и ошибки при совершенствовании системы памяти для умного автомобиля, но как только получен конечный продукт, можно начать его массовое производство. Как я уже упоминал ранее, мы могли бы выбрать, позволить копиям продолжать обучение или нет. Для некоторых приложений мы хотели бы ограничить интеллектуальные машины, чтоб они работали только протестированным и известным образом. Как только умная машина узнает все, что необходимо, мы не хотели бы, чтоб у нее развились вредные привычки или чтоб она поверила в ложные аналогии, которые ей показались бы. Мы ожидали бы, что все одинаковые машины вели бы себя одинаково. Но для других приложений, мы хотели бы, чтоб мозгоподобная система памяти сохраняла способность продолжать обучение. Например, интеллектуальная машина, разработанная для поиска математических доказательств, нуждалась бы в способности обучаться на опыте, применять старые догадки к новым проблемам, и была бы обобщенно гибкой и открытой.

Была бы необходима возможность совместного использования компонентов обучения, так же как это делается для программного обеспечения. Интеллектуальная машина конкретной разработки могла бы быть перепрограммирована с новым множеством соединений, ведущих к отличному поведению, как если бы я мог загрузить новый набор соединений в ваш мозг и изменить вас с англо-говорящего на франко-говорящего, или с профессора политических наук на музыковеда. Люди могли бы обменивать и строить работу других. Скажем, я разработал и натренировал машину с превосходной визуальной системой, а другой человек разработал и натренировал машину с превосходным слухом. При правильной разработке мы могли бы скомбинировать преимущества обеих систем без тренировки снизу вверх. Совместное использование жизненного опыта таким способом просто невозможно для людей. Направление разработки интеллектуальных машин могло бы эволюционировать тем же путем, что и компьютерная индустрия, с сообществами людей, тренирующих интеллектуальные машины на специализированные знания и способности, и людей, продающих и обменивающих результаты конфигурации памяти. Перепрограммирование интеллектуальной машины не отличалось бы от запуска новой видеоигры или инсталлирования нового программного обеспечения.

У людей есть набор чувств. Эти чувства замурованы глубоко в наших генах, в наших телах и в субкортикальных соединениях нашего мозга. Мы не можем изменить их. Иногда мы используем технологию, чтобы усилить наши чувства, такие как очки ночного видения, радары или космический телескоп Хаббл. Эти высокотехнологические инструменты являются хитрыми трюками преобразования данных, но не новой моделью восприятия. Они преобразуют информацию, которую мы не можем ощущать, в визуальную или слуховую, которую уже мы можем интерпретировать. Тем не менее, необходимо отдать должное изумительной гибкости нашего мозга, которая проявляется в том, что мы можем смотреть на экран радара и понимать то, что он представляет. Большинство видов животных демонстрируют различные чувства, такие как эхолокация у летучих мышей и дельфинов, способность пчел видеть поляризованный и ультрафиолетовый свет, способность чувствовать электрическое поле у некоторых рыб.

Интеллектуальные машины могли бы воспринимать мир через любые органы чувств, как существующие в природе, так и чисто разработанные человеком. Сонар, радар и инфракрасное зрение очевидные примеры нечеловеческих видов органов чувств, которые мы могли бы захотеть использовать в интеллектуальных машинах. Но это только начало.

Гораздо более интересным был бы способ, которым интеллектуальные машины воспринимали бы мир экзотических, чуждых чувств. Как мы видели, неокортикальный алгоритм фундаментально занимается поиском паттернов в мире. Для него нет предпочтения к физическим источникам этих паттернов. Пока информация, поступающая в кортекс, является неслучайной и имеет определенную статистическую структуру, интеллектуальная система будет формировать инвариантные воспоминания и предсказания на их основе. Нет причины, по которой эти паттерны обязаны быть аналогичными чувствам животных, или даже вообще приходить из реального мира. Я ожидаю, что именно в области экзотических органов чувств лежит революционное использование интеллектуальных машин.

Например, мы могли бы разработать сенсорную систему, которая охватывает весь земной шар. Вообразите метеорологические датчики, расположенные примерно через каждые пятьдесят миль по континенту. Эти сенсоры были бы аналогичны сенсорам сетчатки. В любой момент времени, два смежных сенсора погоды имели бы высокую корреляцию их активности, подобно двум смежным нейронам сетчатки. Есть большие метеорологические объекты, такие как шторма и фронты, которые движутся и изменяются во времени, точно также как движутся и изменяются во времени визуальные объекты. Приделывая такой сенсорный массив к большой кортикальноподобной памяти, мы могли бы позволить системе научиться предсказывать погоду, точно так же, как мы учимся узнавать визуальные объекты и предсказывать, как они движутся во времени. Система видела бы локальные погодные паттерны, существующие часы, дни, годы. Размещая сенсоры поближе в некоторых регионах, мы могли бы создать некоторое подобие фовеа, позволяя интеллектуальному погодному мозгу понимать и предсказывать микроклимат. Наш погодный мозг понимал бы и думал бы о глобальной погодной системе так же, как я и вы понимаем и думаем об объектах и людях. Метеорологи сегодня занимаются чем то похожим. Они собирают записи с различных распределенных датчиков и используют суперкомпьютеры для моделирования климата и прогноза погоды. Но этот подход, который фундаментально отличается от того, как работали бы интеллектуальные машины, сродни тому как компьютер играет в шахматы — тупо и без понимания — тогда как интеллектуальная погодная машина сродни человеку, играющему в шахматы — вдумчиво и с пониманием. Интеллектуальная погодная машина открыла бы паттерны, которые недоступны человеку. Только в 1960 году был открыт погодный феномен, известный как El Niсo. Погодный мозг мог бы найти гораздо больше паттернов, подобных El Niсo, или обучиться тому, как предсказывать торнадо или муссоны гораздо лучше, чем человек. Располагая огромное количество погодных данных в форме, которая недоступна для понимания человеком, наш погодный мозг ощущал бы и думал о погоде непосредственно.

Другая сильно распределенная система сенсоров могла бы позволить нам построить интеллектуальную машину, понимающую и предсказывающую миграцию животных, демографические изменения, распространение болезней. Вообразите, что у нас есть сенсоры, распределенные по сетям линий электропередачи. Интеллектуальная машина, присоединенная к этим сенсорам наблюдала бы спады и потоки электропотребления таким же образом, как мы видим потоки дорожного движения, или движение людей в аэропорту. Через постоянное наблюдение этого человек обучается предсказывать эти паттерны — просто спросите об этом служащих, ездящих на транспорте или службу безопасности аэропорта. Аналогично интеллектуальный монитор сети электропередачи был бы способен лучше чем человек предсказывать потребности в электроэнергии, предсказывать ситуации, ведущие к перегрузке. Мы могли бы комбинировать сенсоры для погоды и человеческой демографии для того, чтобы предвидеть политические волнения, стихийные бедствия или вспышки болезней. Подобно очень умному дипломату, интеллектуальные машины могли бы играть роль в сокращении конфликтов и человеческих страданий. Вы могли бы подумать, что интеллектуальной машине нужны были бы эмоции, чтобы предсказывать паттерны, связанные с человеческим поведением, но я так не думаю. Мы не родились с набором культурных, религиозных ценностей; мы обучились им. И точно также, как я могу научиться понимать мотивацию людей с ценностями, отличными от моих, интеллектуальная машина могла бы постичь человеческие мотивации и эмоции, даже если сама по себе машина не имеет эмоций.

Мы могли бы изучать структуру бытия. Теоретически возможно сделать сенсоры, которые могли бы представлять паттерны в клетках или больших молекулах. Например, важная проблема сегодня — это понять, как форма молекулы белка может быть предсказана из последовательности аминокислот, составляющих этот белок. Умея предсказывать процесс свертывания и взаимодействия белков ускорило бы развитие медицины и вылечило бы многие болезни. Инженеры и ученые создают трехмерные визуальные модели белков, пытаясь предсказать, как поведут себя эти сложные молекулы. Но это слишком сложно. С другой стороны, супер интеллектуальная машина с набором сенсоров, специально подобранных для этой задачи, могла бы ответить на такие вопросы. Если это кажется слишком неестественным, вспомните, что мы не удивились бы, если человек смог бы решить эту проблему. Наша неспособность ухватить всю суть может быть базируется, в основном, на несоответствии между человеческими органами чувств и физическим феноменом, который мы хотим понять. Интеллектуальные машины могли бы иметь различные органы чувств и память, больше чем у человека, позволяющие им решать те проблемы, которые мы не можем решить.

С правильным набором чувств и слегка реструктурированной кортикальной памятью интеллектуальные машины могли бы жить и размышлять в виртуальных мирах, используемых в математике и физике. Например, большинство попыток в математике и науке требуют понимания того, как ведут себя объекты в мире, в котором больше чем три измерения. Теория струн, которая изучает структуру самого пространства, представляет Вселенную, как имеющую десять или более измерений. Для людей представляет большую сложность думать о математических проблемах в четырех или более измерений. Возможно интеллектуальная машина соответствующего дизайна могла бы понять многомерные пространства таким же образом, как мы понимаем трехмерные пространства, и, следовательно, была бы экспертом в предсказании того, как они себя поведут.

В конце концов мы могли бы использовать связку интеллектуальных машин в большой иерархии, точно так же как наш кортекс объединяет слух, осязание и зрение в высокоуровневую иерархию. Такая система автоматически училась бы моделировать и предсказывать мыслительные паттерны в популяции интеллектуальных машин. С распределенными системами передачи данных, такие как Интернет, отдельные интеллектуальные машины могли бы быть распределены по земному шару. Большая иерархия изучала бы более глубокие паттерны и видеть более сложные аналогии.

Цель этих размышлений показать, что есть множество способов, которыми мозгоподобные машины могли бы опередить наши способности. Они могли бы думать и учиться в миллион раз быстрее, чем можем мы, помнить огромное количество детальной информации или видеть невероятно абстрактные паттерны. У них могли бы быть более чувствительные сенсоры, чем у нас, или более распределенные сенсоры, или сенсоры для очень микроскопических феноменов. Они могли бы думать в трех, четырех или большем количестве измерений. Ни одна из этих интересных возможностей не зависит от того, что интеллектуальные машины подражают или действуют подобно людям, и они не требуют сложной робототехники.

Теперь мы можем полностью увидеть, как Тест Тьюринга сравнивая интеллект с человеческим поведением, ограничил наше видение возможного. Поняв в первую очередь, что такое интеллект, мы можем построить интеллектуальные машины, которые будут гораздо более ценны, чем простое копирование человеческого поведения. Интеллектуальные машины будут поразительным инструментом и сильно расширят наши знания о Вселенной.

Когда сбудется что-либо из этого? Построим мы интеллектуальные машины через пятьдесят лет, через двадцать или через пять? В мире высоких технологий есть высказывание, что изменения идут дольше, чем вы ожидаете в краткосрочной перспективе, но возникают быстрее, чем вы ожидаете в долгосрочной перспективе. Я видел это много раз. Кто-то выскакивает на конференции, объявляет новую технологию и заявляет, что она будет в каждом доме через четыре года. Оказывается, что он ошибался. Четыре года превращаются в восемь, и люди начинают думать, что это никогда не произойдет. Спустя некоторое время, когда всем кажется, что идея совсем умерла, она начинает возрождаться и становится большой сенсацией. Что-то подобное должно произойти с интеллектуальными машинами. Поначалу прогресс кажется медленным, но потом начинает быстро набирать обороты.

На конференциях нейроученых мне нравится обходить зал и просить каждого высказать свое мнение о том, когда у нас будет работающая теория кортекса. Некоторые люди — меньше 5 процентов — говорят «никогда» или «у нас она уже есть» (неожиданный ответ). Другие 5 процентов говорят «через 10 лет». Половина оставшихся говорят от 10 до 50 лет, или «в течение моей жизни». Оставшиеся говорят от 50 до 200 лет, или «уже после моей жизни». Я на стороне оптимистов. Мы в течение десятилетий жили в «медленном» периоде, так что многим людям кажется, что прогресс в теоретической нейронауке и интеллектуальных машинах окончательно застрял. Опираясь на прогресс последних 50 лет естественно предположить, что мы никогда не приблизимся к ответу. Но я верю, что мы на поворотной точке и прогресс тронется с места.

Возможно ускорить будущее, чтобы приблизить поворотную точку. Одна из целей этой книги убедить вас, что при наличии корректных теоретических основ мы можем добиться ускоренного прогресса в понимании кортекса — что с моделью «память-предсказание» в качестве руководства мы можем дешифровать детали того, как работает мозг и наше мышление. Это знание, необходимое для построения интеллектуальных машин. Если это верная модель, прогресс может вскоре продолжиться.

Так что хотя я не могу точно предсказать, когда эра интеллектуальных машин станет реальность, я думаю, что если достаточное количество людей возьмутся за решение проблемы сегодня, мы сможем создать полезный прототип и эмулятор кортекса всего за несколько лет. В течение десяти лет, я надеюсь, интеллектуальные машины станут одной из самых горячих областей технологии и науки. Я не хочу уточнять, потому что я знаю, как легко недооценить время, требуемое для того, чтоб произошло что-то важное. Так почему же я столь оптимистичен в оценке скорости прогресса в понимании мозга и построении интеллектуальных машин? Моя вера коренится в основном на том, что я потратил уже довольно много времени на работу по проблеме интеллекта. Когда я впервые увлекся изучением мозга, я почувствовал, что решение этой головоломки может наступить при моей жизни. В течение многих лет я тщательно наблюдал спад ИИ, восхождение и падение нейронных сетей, и Декаду Мозга в 90-х годах. Я видел, как эволюционировали отношение к теоретической биологии и в особенности теоретической нейронауке. Я видел, как идеи предсказания, иерархического представления и время вползали в лексикон нейронауки. Я видел прогресс в моем собственном понимании и понимании у моих коллег. Я загорелся ролью предсказания 18 лет назад и с тех пор несколькими способами проверял ее. Поскольку я был погружен в нейронауку и компьютерную область свыше двух десятилетий, возможно мой мозг построил высокоуровневую модель того, как возникают технологические и научные изменения, и что модель предсказывает быстрый прогресс. Сейчас поворотный момент.