"Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб" - читать интересную книгу автора (Дюков Александр)

Сбор информации

Для успеха террористам нужно было повышенное внимание СМИ. Правда их сайт чеченских террористов kavkaz.org был уничтожен буквально через полчаса после того, как на нем появилась информация о захвате заложников в Москве и требованиях террористов. Согласно официальной версии, это было сделано некими российскими программистами, «решившими внести свой вклад в борьбу с терроризмом» и проживающими в Штатах.[100] Весьма возможно, впрочем, что так было бы заявлено, даже если уничтожение сайта стало бы результатом атаки штатных программистов ФСБ: едва ли российские спецслужбы сочли бы целесообразным признать свое участие в подобной юридически незаконной акции — ведь kavkaz. org был официально зарегистрирован в США. Как бы то ни было, главный информационный ресурс террористов был выведен из игры, однако боевики, захватившие здание театрального центра, в нем уже не нуждались.

У террористов имелись хорошо разработанные планы по манипуляции СМИ; в связи с тем, что они имели дело с российскими СМИ, в их реализации не было никакой сложности. Российские специалисты по борьбе с терроризмом давно указывали, что «в обществе, где отсутствуют соответствующие профессиональные кодексы поведения и (или) законодательное регулирование этических и правовых рамок освещения террористических актов, требований и заявлений террористов, последние получают неограниченные возможности воздействия на общественное мнение и власть, проведения отдельных информационных атак и реальный шанс на победу в информационной войне».[101] К сожалению, все эти предупреждения пропадали втуне; многие журналисты считали «свободу слова» самым главным приоритетом, поступаться которым не стоит даже во имя жизней людей и интересов страны. Такая позиция, в свою очередь, позволяла террористам режиссировать свои акции; именно этого и добивались бандиты, захватившие здание театрального центра на Дубровке.

Террористы сразу же начали работать с западными СМИ. Уже в 10 часов вечера, через 50 минут после захвата здания, министр пропаганды Республики Ичкерия Мовлади Удугов дал интервью Службе ВВС по Центральной Азии и Кавказу. Он подтвердил, что группа полевого командира Бараева организовала захват заложников. По словам Удугова, группа состоит из террористов-камикад-зе и примерно 40 вдов чеченских повстанцев, которые не собираются сдаваться. Здание заминировано.[102]

К одиннадцати часам 23 октября террористы выпустили из здания несколько десятков заложников, в том числе детей. Это было очень эффектно: испуганные дети, родители которых остались в руках бандитов, и телевиденье, конечно же, многократно показывало такие кадры, как те, где десятилетний Денис Афанасьев рассказывал об увиденном. «Эти люди с автоматами были похожи на кавказцев и говорили с акцентом. Мы хотим, чтобы кончилась врйна, кричали они».[103] Вся страна и весь мир видели эти кадры; это-то и было необходимо террористам.

Собственно говоря, главное отличие терроризма от партизанской войны заключается именно в том, что для реализации своих целей террористам жизненно необходимы средства массовой информации. Именно СМИ позволяют нагнетать панику в обществе, столь необходимую террористам. «Есть страх разумный, когда человек верно определяет источник и величину опасности и принимает меры, которые ее снижают. Есть страх неадекватный (невротический), когда человек или впадает в апатию, или совершает действия, вредные или даже губительные для него самого. Цель террористов — создание именно невротического страха, — комментирует эту особенность террористической тактики политолог Сергей Кара-Мурза. — Деморализованные и запуганные люди делают сами, требуют от властей или хотя бы одобряют действия, которые этим людям вовсе не выгодны… Это действия, которые выгодны террористам или чаще — заказчикам, нанимателям террористов».[104] Без СМИ современный терроризм почти не имеет смысла; почему-то именно этого обстоятельства российские журналисты либо не знали, либо не хотели знать, радостно озвучивая любую информацию, которую сливали им преступники.

Несколько следующих часов подряд террористы выпускали небольшие партии заложников, что немедленно озвучивалось СМИ. По телевизионным каналам показывали напуганные лица людей, побывавших на краю смерти, но чудом избегших ее; от этого ужаса и сочувствия невинным жертвам становилось страшно и тем, кто в безопасности сидел в своих домах. Ведущая новостей на Первом канале Ольга Кокорекина вспоминала, что, разговаривая в прямом эфире с заложниками из зала, она «почувствовала дыхание смерти». Благодаря телевидению, это страшное чувство ощущали все приникшие к экранам жители страны. Так в первые часы теракта сеялись семена паники; по планам террористов, они должны были взойти позднее.

Вообще реакция СМИ на теракт вечером 23 октября была настольно панически-неадекватной, что наводила на печальные размышления. Телеканал «Московия», казалось, напрочь утратил все сдерживающие инстинкты; создавалось впечатление, что там попросту не подозревали о наличии федерального законодательства о борьбе с терроризмом. Была показана пленка с обращением террористов, захвативших заложников. Был показан сюжет, в котором члены РНЕ рассказывали о своих планах отомстить за теракт. Это уже было прямым разжиганием межнациональной розни, однако, не удовлетворившись этим, журналисты и участники программы «Регион» высказывались в том духе, что «для москвичей все кавказцы на одно лицо» и они не видят «разницы между террористами Бараева и торговцами на рынке». В прямом эфире показывали маршруты возможного отхода террористов и планы запасных аэродромов Москвы. Фактически рекламировались информационные сайты террористов.[105]«Что это, глупость или предательство?» Прекратить все происходящее в режиме реального времени российские власти, к сожалению, не смогли, но зато на следующий день канал попросту отрубили от эфира.

Тем временем в оперативном штабе, переместившимся на второй этаж госпиталя для ветеранов войны, накапливали оперативную информацию. Прежде всего, было необходимо узнать как можно больше о положении, сложившемся в захваченном здании. Конечно, заложники по мобильным телефонам сообщали некоторую информацию, однако оставалось неизвестным, не фильтруется ли эта информация террористами.

Поэтому, когда к зданию подъехали профессор Руслан Хасбулатов и депутат Государственной думы от Чечни Асламбек Аслаханов и предложили попробовать наладить контакт с террористами, вступить с ними в переговоры, в оперативном штабе согласились. Около часа ночи Аслаханов и Хасбулатов миновали оцепление и направились к зданию. Пустая площадка перед центральным входом театрального центра вся простреливалась террористами; при желании те могли без труда застрелить любого, вступившего на него — и требовалось немало мужества для того, чтобы просто идти к зданию, ежесекундно ожидая выстрела.

Выстрелов, к счастью, не прозвучало; правда, и в здание переговорщиков не пустили. Террористы согласились разговаривать с ними лишь по рации и лишь на условии, что те будут не ближе, чем «на расстоянии автоматной очереди».[106]

По национальности и Аслаханов, и Хасбулатов были чеченцами. То, что их родная Чечня стала ареной военных действий и уже в течение более десятка лет пребывала в состоянии хаоса, этих политиков серьезно волновало. Оба они желали мира в республике, как желал того и всякий нормальный человек; однако именно то, что они были чеченцами, мешало Аслаханову и Хасбулатову взглянуть на проблему беспристрастно. Война, ведущаяся на территории Чечни, к 2002 году была уже, по сути, даже не борьбой за сохранение Чечни в составе России; она была борьбой за то, чтобы Чечня не стала вновь криминально-террористическим анклавом, угрожающим своим соседям. Если бы российские войска имели бы дело лишь с сепаратистами, с ними, в конечном счете, можно было бы договориться о мирном разрешении конфликта; однако в Чечне воевали не сепаратисты. Аслаханов и Хасбулатов этого понять не могли и потому время от времени выдвигали совершенно нереалистичные планы мирного урегулирования (особенно этим отличался Хасбулатов). Естественно, что эта их деятельность российским властям была не очень приятна.

Но для тех бандитов, которые действовали в горах Чечни, для тех, кто захватил здание, где шел мюзикл, Аслаханов и Хасбулатов были лишь предателями, сотрудничающими с российскими властями. Предателями, которыми в определенной ситуации можно воспользоваться, но после победы просто необходимо уничтожить. Для Аслаханова и Хасбулатова нужна была мирная Чечня — и менее всего этого хотелось тем, кто организовывал теракт.

Переговоров как таковых не получилось. Ни вежливость Хасбулатова, ни резкость Аслаханова, который, по словам одного из журналистов, «на чеченском языке костерил шахидов, как начальник УВД в своем кабинете — уличную шпану»,[107] террористов не впечатлили. Они заявили лишь, что хотят вести переговоры с высокими чиновниками.

Вернувшись от захваченного здания, Аслаханов подтвердил, что требование у террористов одно — вывод российских войск с территории Чечни; после того, как в оперативном штабе это поняли со всей очевидностью, стало совершенно ясно, что мирно договориться с бандитами на таких условиях невозможно. Даже если бы руководство страны и согласилось на такие безумные условия, это решение оказалось бы абсолютно незаконным.

Основные принципы ведения переговоров с террористами были зафиксированы в федеральном законе «О борьбе с терроризмом». Переговоры с террористами вести было можно и нужно, однако ни о каком выполнении политических требований террористов не могло идти и речи. Ни на каких условиях.[108]

Бывший в штабе заместитель председателя комитета Госдумы по безопасности Геннадий Гудков вышел к журналистам. «Там действительно, судя по всему, племянник Арби Бараева — Мовсар, — сказал он. — Если это Бараев, то это очень осложняет ситуацию. Он отморозок, и с ним практически невозможно вести переговоры».[109] Это было серьезное заявление: с террористами практически невозможно вести переговоры. По всей видимости, именно тогда было принято принципиальное решение о необходимости штурма здания театрального центра.

«Когда мы узнали, кто захватил концертный зал, то поняли — это самые опасные люди, с которыми можно столкнуться в наше время, — рассказывал впоследствии один из руководителей оперативного штаба. — Бараев — отмороженный. Мы его хорошо знаем. Уже давно за ним охотимся. Этот человек очень амбициозный. Чтобы войти в историю, он бы пошел на все… Мы понимали, выбора нет: невозможно выполнить их условия».[110]«На самом деле вывод спецслужб изначально однозначный: только штурм, — признавался другой. — Все дело было за политиками… И в этой ситуации Путин был с нами полностью согласен: окончательное решение о штурме приняли в ночь захвата. А все остальное — это отвлечение внимания, забивание информационной составляющей. Мы просто отдали этот аспект политикам, которые побежали делать себе имена, а сами занялись конкретным делом».[111]

Главной задачей оперативного штаба, таким образом, становилось несколько вещей: обеспечение как можно более тщательной подготовки штурма и создание у террористов впечатления о том, что на штурм российские спецслужбы, скорее всего, не пойдут. И еще — нужно было попытаться до штурма вывести из здания как можно больше заложников, потому что нельзя было сказать с полной уверенностью, чем обернется штурм. А это в свою очередь означало необходимость как можно более активного ведения переговоров. И Геннадий Гудков четко заявил: «Штурм не будет инициирован, если террористы не предпримут акции по уничтожению заложников».[112]

Был, впрочем, запущен и пробный шар: прессе дали информацию, что террористы также требуют крупной суммы денег. Если бы после того, как СМИ обнародовали это сообщения, террористы не отреагировали — тогда, может быть, торг был уместен. Но террористы Бараева отреагировали очень быстро. Один из них позвонил в информационное агентство NEWSru.com. «Хочу напомнить: нам не нужны деньги. Нам нужна свобода, — сказал он. — А то на некоторых ваших каналах передавали, что якобы мы попросили деньги. Мы не просим — мы отбираем, если нам надо».[113] Ответ был исчерпывающим.

В два часа ночи Аслаханов позвонил на мобильник Бараева, однако тот разговаривать долго отказался. Бараев повторил требования террористов и заявил, что «нас около тысячи шахидов. И мы не собираемся останавливаться!»[114] Громкое заявление было явно рассчитано на многократное тиражирование и должно было послужить дальнейшему нагнетанию обстановки, однако Аслаханов благоразумно озвучил его только после того, как все закончилось.

Поняв, что переговоры не состоятся, Аслаханов предложил: «Давай выйдем непосредственно на Масхадова! Пусть он отдаст тебе приказ решить дело миром!» Надо думать, что в глубине души Бараев, перед терактом встречавшийся лично с Масхадовым, посмеялся над подобной наивностью отставного генерала милиции. Разочаровывать он его, конечно, не стал, изобразил удивление и спросил: «А кто такой Масхадов? Мы подчиняемся только эмиру Басаеву».[115] Эта линия поведения была разработана еще на стадии планирования операции; следовало всячески отрицать причастность Масхадова к теракту.

Вторую попытку предприняли в четыре часа; результат был прежний. Террористы совершенно ясно не желали разговаривать с чеченцами. Один из информационных сайтов террористов kavkazcenter.org распространил заявление Бараева по этому поводу. «С нами по телефону связывался генерал Аслаханов, который предложил в качестве переговорщика Руслана Хасбулатова, — заявил террорист, — но моджахеды отвергли это предложение, поскольку на Хасбулатове кровь чеченского народа. Требование по-прежнему — одно прекращение убийства чеченского народа, прекращение боевых действий и вывод российских оккупационных войск. Заминированное здание будет тут же взорвано, и все погибнут, если будет предпринята попытка штурма здания. Здесь более одной тысячи человек. Никто не уйдет отсюда живым и погибнет вместе с нами, если будет попытка штурма. Моджахеды прибыли в Москву не для того, чтобы устраивать игры, прибыли для того, чтобы сразиться и умереть на земле врага. Если Путин и его банда хочет сохранить жизнь своих граждан, то они остановят войну и уберут свои войска из Чечни».[116] Заявление террористов было рассчитано, прежде всего, на зарубежную аудиторию, о чем свидетельствует общая его стилистика; для пущего эффекта использовалась прямая ложь о том, что террористы якобы отпустили всех детей и иностранцев, поскольку «к другим странам у нас нет претензий, и мы не ведем с ними войну». Для аудитории российской информация подавалась несколько другая.

Контролируемые террористами интернет-сайты стали распространять информацию о том, что в связи с массовым захватом заложников в чеченских диаспорах Москвы и Московской области царит неумеренное веселье, что чеченцы поздравляют друг друга с победой и танцуют ритуальный танец зикр. «В информации утверждалось, что якобы даже на улице близ оцепления здания Дворца культуры собираются группы злорадно хихикающих лиц кавказской национальности».[117] Эта злобная клевета имела целью разжигание межнациональной розни, пострадать от которой должны были мирные соплеменники бандитов.

Конечно, никто из проживавших в Москве чеченцев не радовался этому преступлению; для них оно было не меньшей трагедией, чем для других граждан многонациональной страны. Многие чеченцы действительно приехали к захваченному зданию, но приехали не злорадствовать, а предлагать себя в заложники.

Старейшина московской чеченской диаспоры сказал террористам: «Если вы шахиды и воины ислама, тогда отпустите заложников и примите бой, как настоящие мужчины».[118] Если бы захватившие здание мюзикла боевики последовали этому совету, они бы снискали уважение не только у своих соплеменников, но и у своих врагов. Однако те, кто захватил театральный центр, не были воинами. Они были террористами и потому имели другие цели.

Конечно, все чеченцы реагировали на произошедшее по-разному. Серебряный призер Олимпиады-88 Аслан Бараев был в ярости: «Это не люди, не чеченцы — твари! Я сорвал все горло, пытаясь прорваться внутрь — чтобы оказаться в руках тех негодяев вместо заложников. Я бы с удовольствием сдох там, лишь бы их гнусные действия не связывали с нашим народом… Но как объяснить, как доказать, что преступники не имеют национальности?»[119]

Это делом доказали многие проживавшие в Москве чеченцы. Семья Умаровых: родители и трое мальчишек вечером пришли к захваченному ДК. «Мы чеченцы, — сказали они. — На семейном совете мы решили, что должны пойти и предложить себя в качестве заложников. Пусть террористы отпустят пятерых детей, а мы займем их место».[120] Конечно, в оперативном штабе им отказали; рисковать жизнями мирных людей — вне зависимости от национальности — там не имели никакого права, ни юридического, ни морального.

Но все те чеченцы (а Умаровы были не единственными), кто предлагал себя в заложники, показали, может быть, главное в тот момент — террористы не национальные герои, не борцы за свободу Чечни. Они просто бандиты.

Патриотизм, любовь к Родине — тонкая и во многом интимная вещь, ее трудно воспитать, но очень легко убить. У воспитанных в советское время чеченцев, пришедших к захваченному Дому культуры, чувство Родины было развито гораздо лучше, чем у развращенных современным телевиденьем зевак, оттесненных милицейским оцеплением во дворы. Привыкшие к зрелищам, те и случившуюся трагедию воспринимали единственно как клевое реал-шоу, запасшись спиртным, занимали места получше и готовились наблюдать. «К часу ночи кроме прессы и родственников начали стекаться зеваки, — писал впоследствии журналист Ян Смирницкий. — И чем дальше в холод, тем больше пьянки. Группа подростков забралась на железную ракушку, надела белые мешки на голову и развернула лозунг — «Русские мужики! Кто готов отдать себя вместо заложников!». Через некоторое время их скинула милиция».[121]

«Слышь, а клёво быть журналистом! Гля, их поближе пускают, а я, может, тоже хочу. Чё меня не пускают? Это… А снайперы где? Мне на снайперов поглядеть охота… Не, у меня никто там не сидит, я, типа, поболеть, как на футбол, а чё, дома не интересно, а здесь клёво…» — давал журналистам блиц-интервью подвыпивший юнец.[122]

Постепенно толпа зевак выходила из-под контроля. Какие-то люди пытались прорвать милицейские кордоны.

Из оперативного штаба пришел приказ оттеснить зевак как можно дальше; в конце концов, они попросту дестабилизировали ситуацию и мешали работать.

К утру ситуация около захваченного театрального центра в целом нормализировалась. Милицейские кордоны прочно оцепили место происшествия, и не о каких несанкционированных проникновениях в захваченное здание беспокоиться не приходилось. Были сосредоточены машины «скорой помощи», подвезены медикаменты, одежда, продукты питания lt;— на случай если террористы паче чаянья согласятся их принять. «К сожалению, — вспоминал потом Юрий Лужков, — бандиты так и не позволили нам накормить заложников: три грузовика еды, подготовленные для них еще в первую ночь, остались нетронутыми».[123]

И еще, на случай, если события начнут развиваться непредсказуемым образом, во всех московских клиниках создавались резервные места для пострадавших. Московский комитет здравоохранения «мобилизовал» все свободные бригады «скорой помощи». Непосредственно у здания театрального центра дежурили три машины, еще две у ПТУ № 190, остальные 11 бригад были сосредоточены вдоль улиц Мельникова и 1-й Дубровской.[124]

Для родственников заложников в спортзале располагавшегося поблизости от захваченного театрального центра ПТУ№ 190 был открыт Центр психологической помощи, где посменно работали лучшие психологи столицы.

Их помощь была нужна собравшимся там людям более, чем что-либо еще. Нервное напряжение у измученных ожиданием и неизвестностью родственников заложников росло с каждым часом и было чревато массовой истерией. Пожалуй, лишь работа психологов позволяла избежать такого развития событий. «Мы сами подходим к тем, кто, на наш взгляд, находится в пограничном состоянии, но не ведем душещипательных разговоров, а просто отвлекаем — предлагаем попить воды, съесть бутерброд, — рассказывала одна из психологов. — Главная наша задача — не дать людям впасть в истерию. Ведь достаточно, чтобы у одного началась истерика, чтобы пошла цепная реакция от человека к человеку».[125]

В Центре дежурили и депутаты Московской городской думы — не столько для того чтобы своим авторитетом и властью чего-то добиваться, сколько просто для того чтобы поддержать попавших в страшную беду людей. «Не все заранее учтешь и сообразишь, — вспоминал потом депутат Мосгордумы Евгений Бунимович. — Психологи — замечательные, самоотверженные, профессиональные, даже те, кто очень, даже слишком молоды. Но почти все — женщины. А среди нескольких сотен собравшихся в спортзале очень много мужчин. И немолодых мужчин. Они не плачут, сидят замкнуто, молча или ходят бесцельно и безостановочно, не идут на контакт. А с мужиками им проще. Которые, может, и не такие психологи, но тоже люди, хоть и депутаты…»[126] И помощь, которую депутаты в тот момент оказывали людям, была не менее, а может, и более важна, чем самые замечательные законы, которые они приняли бы за всю свою жизнь.

Там же, в здании ПТУ, регистрировались заявления о том, кто конкретно находится на спектакле; для работы оперативного штаба было очень важно узнать реальное количество заложников. Там же работали следователи — любая информация, поступавшая от заложников на мобильные родных, могла оказаться очень ценной. И хотя у самих представителей власти не было уверенности в благополучном исходе трагедии, своим поведением они старались внушать родственникам заложников оптимизм. «Ваши близкие, — уверенно говорил измученным людям прокурор Москвы Авдюков, — потерпевшие от террористических действий. А вы — их полномочные представители. Теперь мы просим вас помочь. Сейчас сюда придут следователи, дадут вам бумагу. Напишите, как близких зовут, в чем одеты, какие приметы особые? Мы знаем, вы уже дали данные о родственниках, но теперь нужны более подробные — чтоб не было путаницы, когда их станут отпускать. А преступники все уже выявлены, дело обязательно закончится судом…»[127] Уверенность в том, что «все будет хорошо», была так важна для близких заложников…

Выяснилось, что на представление злосчастным прошлым вечером было продано 711 билетов. К этому числу надо было приплюсовать актеров, технический персонал, кружок ирландского танца «Придан»… Точное число заложников, находящихся в здании, устанавливалось, но пока оставалось неизвестным.

Тем временем оперативный штаб установил контакты с теми людьми, которые успели спрятаться от террористов во всевозможных закоулках ДК. Таких, на удивление, оказалось немало. «Во всем ДК огромное количество подвальных и технических помещений, о которых террористы не знали, — расскажет впоследствии один из сотрудников оперативного штаба. — Там оказались техники, электрики и прочий обслуживающий персонал. Все они потом очень помогали оперативным службам, сообщали о том, что происходит в захваченном здании».[128] Но, конечно, самой большой удачей для оперативного штаба стало то, что в захваченном зале находился оказавшийся в числе заложников сотрудник центрального аппарата ФСБ. «Именно от него в оперативном штабе впервые узнали те подробности, которые позволили увидеть эту жуткую картину: сколько террористов? их вооружение? их приметы? их расположение? И про тот страшный грушевидный заряд (он как профессионал даже определил его примерную мощность), которой был в центре зрительного зала».[129] И, хотя и этой информации нельзя было полностью доверять, значение ее трудно переоценить.

А дальше произошла трагедия. «Один из высокопоставленных сотрудников ФСБ заявил, что мы знаем, сколько их там, потому что среди заложников находится сотрудник ФСБ, который в первые же минуты позвонил оперативному дежурному и сообщил, что концертный зал на Дубровке захвачен террористами, — вспоминал впоследствии замначальника оперативно-боевого отдела Управления «В» Центра спецназначения ФСБ полковник Сергей Шаврин. — Это было показано по телевизору, он подставил этого человека, и этот человек был уничтожен».[130]

Между тем радиотехнические подразделения ФАПСИ, ФСБ, МВД пеленговали и слушали все переговоры в районе трагедии. Все мобильные телефоны в районе, прилегающем к захваченному зданию, прослушивались; по просьбе оперативного штаба компании-операторы сотовой связи отключили кодировку сигнала.[131] Это облегчило работу спецслужбам, хотя, конечно, большой погоды не делало — спецслужбы вполне смогли бы прослушать даже самые защищенные переговоры в полностью забитом эфире.

Теоретически можно было бы вообще отключить всю сотовую связь в районе Дубровки, отрезав террористов от внешнего мира, однако как те поступят в таком случае, предугадать было невозможно. К тому же «прослушка» давало много ценной информации, и потому неприметные фургончики в окрестностях ДК работали по полной программе. «Свое тихое дело они делали примерно так, — впоследствии сообщала пресса, — как только на расположенный неподалеку ретранслятор сотовой связи поступал сигнал с мобильного телефона, подключенный к нему компьютер включал нацеленный на театр пеленгатор. Тот ловил сигнал и переадресовывал его на сканер, который определял частоту работающей трубки. Она фиксировалась в памяти компьютера, после чего все переговоры с этого телефона писались уже автоматически. Абоненты, вызываемые из здания театра, вычислялись почти аналогично».[132]

Прослушка могла дать ответ на важный вопрос, волновавший и оперативный штаб, и Кремль: кто планировал и подготавливал операцию. Сам Бараев совершенно явно сделать этого не мог; подозрение падало на Масхадова и Басаева — но подозрение надо было обосновать…

Московские диггеры обследовали подземные коммуникации, по которым можно было проникнуть в захваченное здание; для оперативного штаба было важно отработать любую возможность, могущую повысить шансы спецназа при штурме. «Они пробирались почти под самый периметр стен театрального центра, проверили лабиринты «подземки» под соседним заводом…»[133]

Спецназовцы смогли тайно проникнуть на первый этаж театрального центра, где располагались технические помещения. Террористов там не было — они опасались снайперов, которые могли простреливать все фойе. По схеме вентиляционных шахт и коробов спецназовцы проделали в нужных местах отверстия и установили следящую видео-и инфракрасную аппаратуру.[134] Информация, получаемая из здания благодаря этой аппаратуре, была чрезвычайно ценной, однако далеко не полной.

Подразделения спецназа ФСБ «Альфа» и «Вымпел» утром были срочно переброшены от места происшествия к ДК «Меридиан» на Профсоюзной улице. Построенный еще в советское время «Меридиан» был братом-близнецом захваченного театрального центра; теперь он должен был сыграть роль тренировочного полигона для спецназа. Спецназовцы изучали расположение помещений, окон, входов и подземных коммуникаций ДК, отрабатывали возможные пути и способы атаки. Впоследствии высказывались предположения, что там же отрабатывался запуск газа в захваченный террористами зал.[135]

Все эти мероприятия, предпринятые оперативным штабом, должны были дать свои результаты через некоторое время; пока же оставалось лишь продолжать вести переговоры с террористами и ждать. Ждать, надеясь на то, что время работает на российские спецслужбы, а не на террористов.

…А в захваченном здании террористы продолжали реализовывать свои планы. Они были твердо уверены, что время работает на них.

К утру 24 октября практически ни одна из газет не успела включить в сверстанный номер материалы о произошедшей трагедии. Исключения, впрочем, были. «Известия» выпустили специальный номер, целиком посвященный событиям на Дубровке — но вышел он ближе к вечеру. Либеральная же «Новая газета», всегда посвящавшая чеченским событиям много места, переверстала первую полосу номера; громадными буквами на ней красовался заголовок «БУДЕННОВСК ПОВТОРИЛСЯ. ПОВТОРИТСЯ ЛИ ХАСАВЮРТ?». И хотя в следующей за заголовком статье и говорилось о том, что террористы ошиблись и Хасавюрт не повторится, у очень многих читателей появились подозрения, что именно повторение российской капитуляции перед террористами казалось либеральной «Новой газете» лучшим выходом из ситуации.[136]

Прочие газеты пока вынужденно молчали; зато телеканалы и радиостанции освещали события у захваченного театрального центра по полной программе. На большинстве телеканалов были отменены развлекательные программы, частично снята реклама. Регулярно выходили экстренные выпуски новостей, всевозможные эксперты с экранов телевизоров призывали к спокойствию. Спокойствию, однако, совершенно не способствовали действия СМИ. Трагедия освещалась ими подобно шоу; в вечер захвата почти каждый канал попытался организовать прямой эфир с кем-нибудь из заложников, а некоторые — и с террористами. К утру такие попытки прекратились, однако регулярные выпуски новостей от мест событий, не несущие фактически никакой информации, но зато постоянно напоминающие: чеченские террористы… здание театрального центра… около тысячи заложников… — нагнетали в обществе истерию.

На следующий день после захвата эта нагнетаемая истерия нащла отражение в агрессии против «чурок». На рынке в подмосковном Чехове устроили погром скинхеды. Они ворвались на привокзальную площадь, в черных масках, с бейсбольными битами, — и пронеслись по рынку, избивая людей неславянской внешности, круша прилавки и игровые автоматы. «Мы подумали, что это террористы или спецназ, — рассказывали очевидцы погрома. — Они крикнули: «Всем лежать!» Все — покупатели, и продавцы — кинулись на пол. Матери стали кричать, звать своих детей. Было очень страшно: а вдруг это тоже захват заложников?»[137] Милиция успела схватить двоих на месте преступления; еще нескольких задержали через несколько часов.

Днем возле выхода со станции «Петровско-Разумовская» группа молодых людей жестоко избила мужчину «кавказской внешности». На улице Сапрунова подростки избили и ударили ножом 15-летнего грузинского парня.[138]

В одном из переходов метро толпа чуть не разорвала троих кавказцев. «Я не знаю, кто они были — грузины, дагестанцы, осетины. Может, и чеченцы, — рассказывал очевидец. — Скажу только о том, что видел и что знаю: три небритые физиономии на фоне беленой метрополитеновской стенки, а вокруг двадцать или тридцать здоровых русских мужиков.

Не буду говорить, на какой станции это было. Просто потому, что это могло быть на любой станции. Люди шли по своим делам и увидели трех кавказцев. До этого момента они не знали друг друга, среди них не было лысых скинхедов или брутальных молодцов в униформе… И вдруг они превратились в толпу, готовую разорвать, задавить, забить до смерти трех незнакомых и лично им ничего плохого не сделавших людей».[139] Случившиеся рядом милиционеры попытались спасти кавказцев, но толпа не обратила на стражей порядка никакого внимания. Алчущая крови толпа казалась совершенно неуправляемой, казалось, ничего не сможет остановить внезапно озверевших людей.

Толпа убила бы кавказцев — если бы не врачи. «Там, рядом, есть медицинский кабинет. И три медсестры или врача, увидев, что творится под их дверью, с криками «Что же вы делаете, пустите, мы их знаем!», бросились на выручку кавказцам. Почему-то их пропустили внутрь толпы. И не особо препятствовали, когда они уводили испуганных до остолбенения жертв к себе в кабинет. Закрылась дверь, и толпа тут же рассосалась, будто ее и не было. Остались только милиционеры. Впрочем, они всегда остаются».[140]

Самым страшным было то, что в толпу превращались вполне нормальные и обычные люди. В свое время этот феномен был хорошо исследован специалистами-психо-логами. Люди ощущали свою беззащитность и бессилие, они испытывали страх — и эти чувства выходили наружу немотивированной агрессивностью. Вольно или невольно, средства массовой информации способствовали этому процессу, процессу известному и хорошо исследованному.

«Атмосфера страха и ожидания насилия, создаваемая подобными преувеличениями, зачастую просто выдуманными сообщениями, содержит в себе серьезную угрозу повышенного реагирования людей и, следовательно, опасность ненужного применения силы», — писал психолог Э. Шур еще в 70-х гг. XX века.[141]

Проблема состояла именно в этом ненужном, неадекватном применении силы; объективно именно на это рассчитывали террористы, тоже прекрасно знавшие особенности человеческой психики. Они надеялись спровоцировать этнические погромы, тем самым еще более дестабилизировав ситуацию в стране — и с самого начала теракта распространяли информацию, разжигавшую межнациональную рознь. Менее всего их заботила судьба соплеменников — об этом ли думать, когда на кону столь большой выигрыш?

Для российских властей проблема была в другом. Массовая агрессия должна была найти выход. Когда в сентябре 1999 года террористы взрывали дома в Москве, российская власть легко смогла канализировать эту агрессию против криминально-террористического режима, сложившегося в Чечне. «После взрывов в Москве перед народом России выступил В. Путин, назначенный премьер-министром за шесть недель до этого, в начале августа 1999 года. Он обратился в тот момент по телевиденью к людям, находившимся в примерно одинаковом психологическом состоянии, — впоследствии комментировал произошедшее известный психолог Дмитрий Ольшанский. — В. Путин заявил о необходимости «мочить» террористов везде, где удастся их найти — даже в туалете, и объявил о начале новой, второй чеченской войны. Тогда на короткое время мысли и ощущения жителей России были синхронизированы террором; индивидуальные различия между ними отступили на второй план… В. Путин своим выступлением попал «в резонанс» массовым настроениям… и Россия начала новую чеченскую войну: в надежде хотя бы на этот раз победить террор во главе с таким военным вождем».[142]

В результате «второй чеченской» российские войска установили контроль на территории республики, и хотя теракты и диверсии это полностью предотвратить не могло, ситуация заметно стабилизировалась. Именно поэтому теперь, три года спустя, канализировать массовую агрессию было нельзя. Но так же невозможно было допустить и массовых погромов; российская власть оказалась в очень сложной ситуации.

Накапливавшейся массовой агрессии нельзя было дать выхода; ее оставалось лишь подавлять. «В этот час испытаний всем нам важно оставаться, прежде всего, цивилизованными людьми, — взывал к людям московский мэр Юрий Лужков. — Праведный гнев вскипает в нас, но мы не можем и не должны поддаваться панике, порыву, эмоциям. Сейчас как никогда важно сохранять спокойствие и уверенность в силе добра и закона… Я призываю вас к объединению и сплочению в нашей общей беде, к спокойствию и к хладнокровию… Всем вместе, людям разных национальностей и вероисповеданий, нам нужно проявить мужество, солидарность».[143]

Государственная дума приняла общее заявление «О ситуации, сложившейся в связи с захватом террористами большой группы заложников». Заявление было принято практически единогласно. Исключение было одно: депутат от фракции СПС правозащитник Сергей Ковалев, с традиционной симпатией относившийся к чеченским «борцам за свободу», при голосовании воздержался.

Кроме риторического призыва к террористам отпустить невинных людей, в заявлении содержались и конкретные рекомендации: так, журналистов просили давать только выверенную, объективную и взвешенную информацию о происходящем. Большого эффекта эта рекомендация, правда, не вызвала. Кроме этого, парламентарии заявили, что события в театральном центре не должны вызвать панику среди населения и спровоцировать рознь на этнической, национальной и религиозной почве.[144]

Об этой же опасности говорил и президент Путин, принявший в Кремле муфтиев Равиля Гайнутдина и Магомеда Албогачиева. «Одной из задач теракта, — сказал президент, — было посеять межрелигиозную рознь, вбить клин между религиями и народами России. Москва, как и вся страна, — город открытый, однако преступники, конечно, провоцируют нас на то, чтобы мы ввели у нас в стране такие же порядки, которые они в свое время ввели на территории Чеченской Республики. Мы на эти провокации поддаваться не будем».[145]

Российская власть оценила эту задачу террористов вполне адекватно и принимала все меры для того, чтобы она не была реализована. Предпринимались и конкретные мероприятия. Комитет образования Москвы просил «проявить особенную бдительность и установить контроль в тех школах, где учатся дети разных национальностей». Дети «разных национальностей» учились во всех московских школах…

ГУВД столицы заявило» что всевозможные националистические выходки «сразу же будут максимально жестко пресекаться».[146]

Однако подавлять массовую агрессию в долгосрочной перспективе было, по-видимому, невозможно: рано или поздно она переросла бы либо в массовые беспорядки, либо в массовую панику.

Так же пристально, как и в России, за событиями вокруг театрального центра на Дубровке наблюдали за границей. Среди заложников оказалось достаточно много иностранных граждан, в том числе из Австрии, Австралии, Нидерландов, США, Израиля, Великобритании и Германии. Террористы делали вид, что собираются их отпустить, то выделяя иностранцев среди заложников (так, чтобы информация об этих мероприятиях обязательно стала широко известна), то требуя приезда представителей дипмиссий, которым они якобы передадут заложников. Правда, когда иностранные послы прибыли к ДК, заложников им не отдали, изобретая для отказа всевозможные причины.

Делалось это специально для большего резонанса в зарубежных СМИ и тоже было спланировано заранее — для оказания влияния на позиции ведущих мировых держав.

Первые заявления по поводу захватов заложников официальных лиц иностранных государств были вполне предсказуемыми: все осуждали террористический акт. Госсекретарь США Колин Пауэлл отметил, что терроризм не имеет границ. Официальный представитель Белого дома Шон Маккормак подчеркнул, что оправдания террористам нет и что США решительно осуждают терроризм в любых его формах. «Наши мысли и молитвы с заложниками и их семьями», — с хорошей американской сентиментальностью добавил он.[147]«Я целиком и полностью осуждаю этот акт террора, затронувшего сотни ни в чем не повинных людей», — сказал премьер-министр Великобритании Тони Блэр, а Генеральный секретарь НАТО Джордж Робертсон даже заявил, что «страны НАТО тверды в их намерении бороться против терроризма и выражают солидарность с Россией».[148]

Наиболее решительным было заявление израильского премьер-министра Ариэля Шарона. Израиль, уже в течение долгих десятилетий ведущий войну, не понаслышке знал о терроризме; в отличие от прочих стран для израильтян терроризм был жестокой и кровавой реальностью, напрочь лишенной всякого романтического ореола. Шарон отметил, что Израиль «полностью поддерживает войну против терроризма, которую ведут российские власти» и готов оказать России любую помощь для разрешения ситуации с заложниками.[149]

Российский МИД, конечно, поспешил воспользоваться этой единодушной поддержкой. Опубликованное министерством заявление показывало ясное понимание происходящего. «Трагедия с захватом заложников в Москве, — говорилось в заявлении, — показала, что мировое сообщество сталкивается не с разрозненными акциями, а с умело скоординированной масштабной агрессией ударных сил международного терроризма».[150] Конечно, ни в МИДе, ни даже в Кремле еще не знали, насколько хорошо спланирована эта агрессия, однако действия, которых следовало добиваться от западных стран, были вполне ясными.

В течение всего чеченского кризиса большинство европейских стран поддерживало чеченских террористов. Их считали борцами за независимость против российского монстра; в общественном сознании европейцев наша страна почему-то вызывала гораздо большее отторжение, чем у тех же американцев. Американцы, правда, тоже поддерживали чеченских террористов, однако внимания к этому факту обычно старались не привлекать. Европейцы же поддерживали бандитов открыто и демонстративно — в большинстве случаев через всевозможные негосударственные структуры, чтобы не вызвать слишком уж бурной реакции российской дипломатии.

И теперь задачей МИДа России было добиться прекращения этой поддержки. «Массовый захват заложников в Москве, включая женщин и детей, должен стать моментом истины для тех, кто еще делит в Чечне террористов на «плохих» и «хороших», — говорилось в заявлении МИДа. — Он призван послужить категорическим императивом для всех государств, с территории которых экстремистскими силами оказывается финансовая, материальная и информационная поддержка террористам в Чечне, предпринять должные меры для пресечения подобной противоправной деятельности».[151]

Частично эта цель была достигнута. На следующий день Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию с осуждением варварского теракта в Москве и призвал все государства в соответствии с их обязательствами по резолюции СБ 1373 сотрудничать с российскими властями в их усилиях по нахождению и привлечению к ответственности исполнителей, организаторов и спонсоров теракта.[152] Для российской дипломатии это было значительным достижением.

Однако дело обстояло вовсе не так просто. Поддержку нашей стране выразили представители власти; западные СМИ и общественное мнение оказались гораздо более лояльными к террористам.

В первое же утро после теракта французская «Le Mond» опубликовала статью следующего содержания: «Более трех лет российские военные убивают, грабят и насилуют в условиях полной безнаказанности. Все это время бойцы движения за независимость Чечни, несмотря ни на что, сопротивлялись искушению терроризмом. С самого возвращения российских войск в Чечню 1 октября 1999 года европейские правительства дожидались, пока чеченцы не попытаются повторить свою операцию в Буденновске… вынудившую Кремль начать переговоры с чеченцами».[153]

Немецкие новостные каналы показывали кадры с разбомбленным Грозным, трупами, рыдающими чеченками. На этот видеоряд накладывались мнения «экспертов»: «40 бойцов захватили в плен 700 заложников. Это говорит о готовности чеченцев умереть за свою родину и свою веру»… «Заложники звонят знакомым и говорят, что с ними все в порядке, обращение хорошее». Утверждалось даже, что люди, вырвавшиеся оттуда, пожелали только сказать: «Они не террористы, они борются за свою родину».[154]

Британское информационное агентство «Reuters» поведало своей аудитории, что причиной случившегося в Москве стало военное смещение в 1999 году российскими властями законного правительства Чечни, возглавляемого Масхадовым.

Террористов именовали и «борцами за независимость», и «партизанами», и «повстанцами», и даже «вооруженными диссидентами». Стилистика заявлений, равно как и личности «экспертов» говорили — о том, что на стороне террористов в информационной войне против России участвуют те же люди, что некогда вели информационную войну против СССР. Хотя «холодная война» и окончилась, они не переставали бороться против российской «империи зла» даже без государственной поддержки. Фактически Европа так и не нашла в себе мужества после полувека антирусской пропаганды времен «холодной войны» взглянуть на нашу страну по-новому.

Именно на это и был расчет террористов. Интернет-сайты террористов активно обрабатывали европейцев. «Кавказ-центр» сообщал о том, что в Нью-Йорке «группа русских, чеченских и дагестанских студентов, обучающихся в различных вузах США, собираются провести акцию в поддержку чеченских моджахедов перед зданием ООН».[155] Сайт «Чечен-пресс» опубликовал «письмо дочери одной из заложниц». «Мама! Я тебя очень люблю! Очень скучаю по тебе!..Кто там за все отвечает, пожалуйста, я Вас просто умоляю, отпустите их…»[156] Конечно, грубоватая работа, но действенная: мы понимаем трагедию заложников, но просто вынуждены поступить именно так.

На ряде российских и иностранных интернет-сайтов, форумах и в чатах распространялись заявления террористов. Уже после завершения событий один из занимавшихся этим пособников террористов был задержан в Нижнем Новгороде.[157]

И еще до теракта на сайте «Чечен-пресс» было опубликовано заявление номинального лидера террористов Аслана Масхадова. «Практически все, кто с оружием в руках, находятся под моим контролем… Я готов нести ответ за каждого из них… Я веду работу не только по консолидации военных сил… а всех чеченцев, где бы они ни находились. Ответственно заявляю, что никто с территории Чечни никакие теракты не планировал и не осуществлял».[158] Заявление должно было подчеркнуть возможность и даже необходимость переговоров с Масхадовым, якобы представляющим чеченский народ; рассчитано оно, конечно, было преимущественно на иностранцев. Еще за несколько месяцев до захвата театрального центра многие наблюдатели отметили странное явление: лидеры террористов в Чечне вдруг стали усиленно демонстрировать свою готовность к мирному урегулированию конфликта.[159] Эта типичная пиар-акция, рассчитанная преимущественно на иностранного потребителя, вызывала у наблюдателей некоторое удивление — с чего бы вдруг? Теперь же ее смысл становился абсолютно ясен. Это была политическая подготовка «уникальной операции».

Однако главный калибр террористической пропаганды так и не выстрелил.

Захват заложников, как мы помним, намечался на 7 ноября; в преддверии его 24 октября в Гааге должна была состояться презентация газеты «The Chechen Times». Российская сторона охарактеризовала цели издания как пропаганду идей сепаратистов, в основе которых лежит насилие. «И неспециалисту ясно, — писала официальная «Российская газета», — что это печатное издание призвано служить легальным центром для координации усилий чеченских сепаратистов, удобным каналом для связи и руководства теми, кто при потворстве властей оседает в ряде европейских стран».[160] На самом деле, задачи издания были более конкретными и масштабными: газета должна была подготовить европейское общественное мнение к «правильному» восприятию теракта, о чем ясно свидетельствовало ее содержание.

«The Chechen Times» была напечатана в английском и русском варианте. Содержание их несколько отличалось; поскольку русский вариант издания предназначался для пусть симпатизирующих террористам, но все-таки россиян, некоторые особо резкие пассажи, наличествовавшие в английском варианте, были изъяты. Например, на первой полосе русского издания говорилось о том, что целью французского правозащитника Андрэ Глюксманна, активно выступающего против контртеррористической операции в Чечне, было «начать войну с войной…». В английском варианте имелось существенное дополнение: «со зверской войной и геноцидом, до сих пор ведущимися российской армией против чеченского народа».[161]

Однако в целом содержание русского и английского вариантов газеты было одинаковым — и очень рациональным. Первый материал — интервью с упомянутым правозащитником Глюксманном. В нем постоянным рефреном звучит идея о том, что «в России существует огромное количество объектов, которые могут быть доступны возможному чеченскому терроризму». О нет, конечно, чеченские бойцы за свободу не террористы, но зверские действия российских солдат попросту подталкивают их к терактам. «Я думаю, я должен под конец от лица всех европейцев поблагодарить чеченцев. И чеченских солдат, и простой народ, и чеченцев, которые живут в России, — завершает интервью Глюксманн. — Если они не нападают на беззащитное мирное население, то это не оттого, что у них нет такой возможности: как всем теперь стало ясно, технически это совершенно несложно… Чеченцы, несмотря на свою великую боль, умеют держаться. И было бы гораздо разумнее со стороны населения России, со стороны Европы и даже со стороны Путина как можно скорее закончить эту кровавую бойню, до того как «афганский сценарий» не привел бы к власти убийц и террористов, которым все равно, против кого воевать».[162]

Далее шло «открытое письмо» журналистки Ирены Брежны, перепечатанное из германской «Berliner Zeitung». Брежна, как следует из статьи, раньше была советологом; теперь же занимается проблемами Чечни, за что даже получила премию Теодора Вульфа — одну из наиболее престижных премий германской прессы. Рефрен тот же: вас мучают и уничтожают, но не поддавайтесь искушению, «не нужно взрывать ни себя, ни врага своего, чтобы отчиститься».[163]

Наконец, после описаний преступлений российской армии (которая, как оказывается, массово насилует чеченских мужчин) авторы газеты переходят к выполнению следующей цели. Следующая цель — это сценарии построения «мирной и демократической Ичкерии» после вывода российских войск. Сценарий принадлежит одному из руководителей террористов среднего звена Роману Халилову, рассчитан на европейское мышление, красив и объективно невыполним.[164] Остальной материал посвящен исключительно зверствам русских в Чечне.

Если бы все пошло, как планировалось, презентация «The Chechen Times» в Гааге прошла бы успешно, и в конце октября — начале ноября газета спокойно распространялась бы в Европе и, весьма возможно, даже в России. В Москве тем временем гремели бы взрывы, привлекая всеобщее внимание к чеченской проблеме за рубежом и нагнетая панику в России. К 7 ноября, когда банда Бараева захватила бы здание мюзикла, европейское общественное мнение восприняло бы это гораздо более благосклонно, да и официальные лица западных стран обставили свою поддержку России множеством условий. Это, по замыслу авторов террористической операции, сыграло бы роль в дальнейшем.

…Но Бараеву пришлось начать раньше, и издание «The Chechen Times» не имело того эффекта, какой предполагался. Правительство Нидерландов даже отменило громкую презентацию газеты; конечно, ее все равно стали распространять, но главную свою цель «The Chechen Times» выполнить уже не могла.

Для террористов, однако, приятным сюрпризом оказалась реакция многих западных СМИ; антироссийская истерия в них была достаточно мощной. Но какой бы тогда была она, если бы все пошло, как было задумано…