"Тайны Питтсбурга" - читать интересную книгу автора (Чабон Майкл)

13. Розовые глаза

В это время Артур проживал в роскошном доме богатой супружеской пары в Шейдисайд. Это было уже третье по счету его обиталище за лето. После расставания с домом Беллвезеров он провел десять «восхитительно грешных» дней в маленькой симпатичной квартирке с круглым окном-розеткой в Шейдисайд. Мне довелось бросить взгляд из этого окошка в одно сумасшедшее воскресенье, когда я заезжал к Артуру. С переездом в третью обитель Артур продолжил восхождение по лестнице Жилищного Престижа. Состоятельная молодая чета, знакомые чьих-то знакомых, уехала на весь июль в Скандинавию. Жену я часто наблюдал по телевизору: она вела прогноз погоды, и теперь меня охватывало странное чувство, когда я видел перед собой открытку Максфилда Пэрриша,[41] висевшую в рамке над ее туалетным столиком, или надевал одну из роскошных светлых рубашек ее мужа, или просто думал, что вот я валяюсь на ковре в гостиной женщины, которую видел на экране в окружении бумажных молний и грозовых туч.

Артур выиграл битву с «мелкими адскими тварями», но теперь там, где отрастали сбритые волосы, кожа зудела, из-за чего он не мог усидеть на месте дольше одной минуты.

На следующее утро после того, как мы с Флокс пропустили выступление Эллы Фицджералд, я зашел к себе домой, чтобы переодеться в чистое перед работой. Пока я возился с дверным замком, зазвонил телефон. Почтовый ящик был забит, и большая часть корреспонденции, по первому впечатлению, представляла собой фантастически выгодные предложения о покупке говядины, шлангов для поливки и прессованного угля. В квартире было душно и пусто, телефонный звонок в ней раздавался как-то жалобно и одиноко, будто на него никто не отвечал уже несколько дней. Звонил Артур.

— Привет, — сказал я. — Нет, я только что вошел.

— Я звоню для того, чтобы извиниться.

— А… Ну ладно. — Я не мог придумать, что еще сказать. Процедура принятия извинений всегда была для меня простой и сложной одновременно.

— Я был очень груб и ненавижу себя за это.

— Э…

— Слушай, мы можем сегодня встретиться?

— Вряд ли. То есть не знаю. — В его голосе звучала непривычная теплота, нотки искренности. — Ладно, может быть, сегодня, в конце дня. Наверное, нам нужно будет поговорить обо всем этом?

— Я сегодня дома. Позвони мне после работы. Да, и, Арт…

— Да?

— Желаю тебе счастливого дня.

Не только «Бордуок» страдал от проклятия, которым стала для него необходимость продавать книги. Казалось, все помещение попало под его страшное действие. Этим летом целые дни были потеряны для бизнеса, из-за того что приходилось устранять последствия очередного несчастья. То в подвале прорвало трубу, так что вода залила книги и повсюду потом воняло мокрой бумагой; то вышел из строя кондиционер; то какие-то вандалы разнесли витрину. В этот же день у нас случился пожар. Возгорание, возникшее из-за сигареты будущего медика, было небольшим, но Валери закрыла слегка закопченный магазин и отправила нас всех по домам.

Итак, ясным жарким утром понедельника я решил прогуляться до Дома Предсказательницы Погоды. В этот день в восточной части Питтсбурга по неизвестной причине почти возле каждого здания стояли прицепы для плавления битума, а на крышах копошились рабочие. Зной и запах разогретой смолы делал летний день еще жарче. На углу Сент-Джеймс мимо меня проехала зеленая «ауди» с откидным верхом и, взвизгнув тормозами, остановилась неподалеку. Темнокожий водитель, широкая улыбка. Мохаммед! Я подошел, и мы пожали друг другу руки. Я поприветствовал его, спросил, как дела, куда и откуда он едет. Мохаммед попотчевал меня длинной байкой о том, что его ждут в суде, разбирающем дела о нарушении правил дорожного движения, и что его сестра сходит с ума по Чарльзу Бронсону, и что второе каким-то образом связано с первым. Время от времени он нажимал на педаль газа, желая акцентировать самые важные моменты.

— В каком настроении сегодня пребывает Артур? — спросил я, когда мы пожали руки на прощанье.

— В ужасном. Будто с цепи сорвался, — ответил он, и машина тронулась.

То ли Мохаммед не разбирался в настроениях Артура, то ли состояние духа последнего кардинально переменилось сразу же после отъезда араба, либо Артур просто обрадовался моему неожиданному приезду, — во всяком случае, открыв дверь, он одарил меня той озорной и искренней улыбкой, которая изредка доставалась только Кливленду. Я был тронут.

— Прекрасно. Входи, входи, — сказал он. — Славная рубашка. Славные брюки. Славные ботинки.

Мы оба были одеты в синие хлопчатобумажные брюки, белые рубашки и коричневые мокасины. Только я, в отличие от него, побрился. Ни один из нас не сказал ни слова о Мохаммеде.

Он проводил меня в светлую неуютную гостиную. Судя по всему, дизайнер попытался создать иллюзию того, что дом, опережая время, существует в далеком будущем, в серых и пустых годах, последовавших за исчезновением с лица планеты мягкой мебели и подушек. Я сел на сооружение из трех широких штырей, между которыми был натянут кусок холста, стараясь не отклоняться назад.

— На улице так же хорошо, как кажется отсюда? Да? Нам надо пойти прогуляться, — решил он, развернулся на каблуках и вышел из комнаты. — Кофе хочешь?

— Да. Пожалуйста. Знаешь, почему я сегодня не на работе? — прокричал я ему вдогонку.

— Почему? Неужели уволился?

Я услышал звук льющейся жидкости, потом звяканье ложки о чашку.

— Точно, уволился. Шутка. У нас был пожар.

— Да что ты? И что случилось?

— Одна из книг Джонатана Свифта — кажется, это были «Приключения Гулливера» — в конце концов не вынесла унизительного пребывания в «Бордуок» и вспыхнула негодующим пламенем.

— Понятно.

— Пожар, правда, был небольшой.

Артур вернулся с двумя маленькими чашками.

— Откуда ты знаешь, что это был Свифт? А вдруг зачинщиком оказался «451 градус по Фаренгейту»? — Он аккуратно присел на вторую немыслимую треногу, делая вид, что не ощущает ни малейшего неудобства, и поглядывая с насмешливым высокомерием.

— За новорожденный стиль двадцать пятого века! — провозгласил я. — Ха-ха. — Я нервничал. Разговор шел ни о чем.

— Все предельно лаконично, правда? У тебя покурить есть?

Я дал ему сигарету и зажигалку, мои руки дрожали. Так мы и сидели, разглядывая кремовые стены. Я решил, что, по правде, не хочу разговаривать о Флокс, но слушать его извинения было очень приятно, и я не отказался бы услышать их снова.

— Ну что, — наконец произнес он, и эти слова, казалось, выплыли из его рта вместе с колечком дыма. — Хочешь прогуляться? Мы можем пройтись по Чатему.

— Конечно, — согласился я и поднялся, вернее, свалился со своего сиденья. — Слушай, как называется такая мебель? — Я допил остаток тепловатого и кислого кофе.

— Это называется «мебель будущего», сынок, — изрек он. — Для позвоночника завтрашнего дня.

Он запер за нами дверь, и мы вышли в пахучий славный день. Наш путь лежал в сторону Чатем-колледжа, который тут же напомнил мне о вечеринке, куда мы отправились в вечер нашего знакомства, о коротком откровении у дверей дома Рири, обо всех смуглокожих женщинах, от которых я отказался в июне, уже таком далеком, ради Флокс. На секунду или две я умолк, размышляя. Артур снова продемонстрировал свое сверхъестественное чутье.

— Мы могли бы зайти к Рири, — предложил он. — Она все время спрашивает о тебе, когда мы встречаемся. Она сказала, что ты очень милый.

Его тон, эти чуть заметные интонации сводника напомнили мне еще одну картину того вечера, которую я почему-то до сих пор не вспоминал: как изменилось его лицо, когда мы ехали в машине, это «ага!» в его глазах, когда я спросил о Флокс.

— Артур, ты?.. Почему ты?..

— Что?

— Ничего. Не обращай внимания.

— Ладно. Боже мой, чем это так воняет? — Мы оба наблюдали за его ногами, вышагивающими вдоль раскаленного тротуара. — Как там Флокс?

— Флокс? Я просто люблю ее, Артур, и…

— О, хватит! Остановись!

— Остановись? Ну вот, опять. Я не понимаю. Нет, нам надо об этом поговорить. Я люблю ее, и люблю потому, что хочу ее любить, но мне никак не избавиться от ощущения, что мы с ней вместе благодаря тебе. Только вот не разберусь, почему у меня возникает такое чувство. Прямо алгебра какая-то. Я не успеваю ухватить мысль. Время от времени все-таки наступают просветления, и я осознаю, что за всем этим стоишь ты. Каким-то образом. И если это правда, то я не понимаю, как ты можешь говорить вещи, какие только что сказал. Или зачем говоришь то, что сказал вчера.

Снова повисло долгое молчание, которое сопровождало нас по Пятой авеню и по крутой дороге, ведущей между строениями колледжа. Я слышал шум газонокосилок и голоса женщин на площадке.

— Мне в голову не приходило, что она может тебе понравиться, — промолвил он наконец.

Мы подошли к пруду и сели на траву под кленами. На воде плескались и крякали утки.

— Ты злишься? Ненавидишь меня? Я бы очень не хотел, чтобы ты меня ненавидел, Арт Бехштейн. Я рад, что ты считаешь Флокс чудесной девушкой. Конечно, меня этот факт шокирует… нет, шучу, честно! Мне очень жаль. Правда. Я уверен, что она тебе подходит.

Он извиняющимся жестом положил руку мне на колено, но тут же ее убрал, и я преисполнился желанием простить, тронутый теплотой его голоса и тем странным мужеством, которое он обнаружил, будучи пойман на попытке манипулировать мной. Разве он не считал Флокс чем-то вроде наказания? Мы как будто закончили боксировать. Я набрал полные пригоршни травы, сорвал ее и подбросил в воздух.

— Артур, ты прямо Макиавелли какой-то. Почему?

Он затушил сигарету о траву и задумался, явно взвешивая сравнение и удивляясь ему.

— Это же очевидно, — ответил он наконец. — Таким сделала меня моя мать.

Загудел автомобильный клаксон, и мимо пронеслись хрипящие звуки радио. Утки забили крыльями по воде и закрякали. Мы посмотрели друг на друга.

— Пойдем купаться, — предложил он.

Я был несколько удивлен, узнав, что молодая богатая пара принадлежала к тому же кантри-клубу, что и дядюшка Ленни Стерн. Супружеская чета оказалась настолько любезна, что записала туда и Артура как своего личного гостя. Несколько лет назад в обеденной зале этого клуба во время приема по случаю бар-мицвы Дейва Стерна меня вырвало ванильным муссом на мамино лавандовое платье. В олимпийских размеров бассейне плескались возбужденные дети. Женщины в шарфиках на прямых, развившихся волосах сидели под красными зонтиками, бросавшими тени на них самих, их термосы, детские солнцезащитные очки и стопки чистых полотенец, лежащие на белых плетеных столиках возле бассейна. Каждый час раздавался свисток, дети начинали хныкать, и воды на какое-то время успокаивались, чтобы пережить пятнадцатиминутное нашествие беременных женщин и крохотных белых младенцев. Вокруг бассейна расположилось множество семей, только без мужчин. Мы лежали в длинных шезлонгах на солнечном зное и обменивались ленивыми фразами.

Время от времени я посматривал на вытянувшееся рядом почти обнаженное тело. Его глаза были закрыты, ресницы поблескивали на свету. Я никогда прежде не разглядывал мужское тело с таким вниманием. Я старался делать это украдкой, краем глаза. Я чувствовал и чувствую, что лексикон мой слишком беден для его описания, что слова вроде «бедро», «грудь», «соски» или «пупок», слишком «женские» с эротической точки зрения, здесь не годятся. Во-первых, эти части тела оказались покрыты густыми светлыми волосами, приобретавшими коричневато-рыжий оттенок на груди и поверх резинки плавок. Я поймал себя на том, что пытаюсь представить его без волос, без поблескивающей щетины на скулах, без выпуклых мускулов и члена. Я тут же прекратил это занятие и просто посмотрел на него. Он вспотел, у него был плоский живот, и на тыльной стороне длинной влажной руки тоже росли волосы. Потом я покосился на его обтянутую синей лайкрой промежность, которая казалась странной оттого, что не так давно была выбрита. Я не мог оторвать взгляда от его кожи. Это было самое странное и завораживающее зрелище: всю ее покрывали крохотные веснушки, из-за которых она выглядела одновременно и нежной, и грубой, как замша или мелкий песок. Казалось, она так плотно обтягивает кости и мышцы, что не может быть податливой, как женская. Вдруг Артур резко сел, опершись на локти. Красное лицо, глаза прозрачные, как вода сверкающего бассейна. Он поймал меня на том, что я его рассматривал. А я был напутан и потрясен мыслью, которую все это лето старательно гнал от себя: я влюблен в Артура Леконта, я страстно его хочу.

— Да? — спросил он с полуулыбкой.

— Ха. Да так, ничего. Я… я тут уже бывал, — нашелся я. — Давно. Меня вырвало на маму во время приема после бар-мицвы. — Я сказал «маму»? Я вот уже годы не произносил этого слова. Оно вырвалось от смущения. Я прикусил язык.

Артур перевернулся на бок и оперся на одну руку, явно заинтересованный началом истории.

— И что было дальше?

Я лег на живот, не столько чтобы скрыть припухлость под взятыми напрокат у Артура плавками — он уже успел на нее посмотреть, — сколько чтобы уйти от разговора. Дальше я говорил сквозь перекладины моего шезлонга, глядя на сырой цементный пол.

— Да ничего. Просто вышла еще одна мерзкая история про еврея, которого стошнило.

— Я уже все их слышал, — сказал он и после длительного ожидания снова растянулся на спине, подставив себя солнцу. Я выдохнул.

Он плавал отточенным, слегка старомодным австралийским кролем. Я наблюдал за тем, как поднятые им волны ловят солнечный свет, превращая его тело в голубоватую тень с размытыми контурами. Потом и я прыгнул в воду и выдохнул весь воздух из легких, чтобы опуститься на прохладное дно бассейна. Там я лежал на спине и смотрел в бликующее окно воды.

Назад в Шейдисайд мы ехали на автобусе, а потом, разойдясь по разным углам огромного Дома Предсказательницы Погоды, переоделись в чистое. Мы облачились в роскошные рубашки мужа Предсказательницы. Артур сказал, что проводит меня до дома. Дойдя до Террасы, я снова услышал звонок телефона. Я распахнул дверь и вбежал в квартиру, но когда приложил трубку к уху, там уже раздавались гудки. Я повесил трубку.

— Флокс, — произнесли мы.

Пока Артур ходил в туалет, я вытащил из холодильника огромную канистру с колой и вынес ее на крыльцо. Сделав два полных глотка, я стал наблюдать за двумя интересными объектами: муравьем и далеким самолетом в небе. Появился Артур, крутя между пальцами сигарету с марихуаной.

— Смотри, что я нашел в своей пачке, — сказал он.

Мы поочередно затягивались, держа сигарету влажными пальцами, вели неспешную беседу и поглядывали на небо, нежно-голубое, как детские одежки. Мне казалось, что я беседую со старым школьным другом и что вернулись времена, когда разговоры с приятелем и сидение на солнышке вызывали иные чувства, окрашенные скорее ожиданием, чем уверенностью. Внезапно мне стало до слез обидно, что я обут не в мокасины, а в невозможные ботинки, носить которые оскорбление для уважающего себя молодого человека. Я встал, посмотрел наверх и увидел арки и зубцы «Храма знаний»,[42] дальше в Окленде. «Вот он. Изумрудный город двадцатого века», — подумал я. Солнце было ослепительно ярким. Я слышал, как стучат каблучки по далекому тротуару. Ничто вокруг не напоминало мне о том, какой сейчас год: ни тебе современных машин, ни популярной музыки. Только небо, красный кирпич, потрескавшаяся мостовая и легкий ветерок. Я переживал один из тех сдвигов во времени, когда ты можешь сказать себе: «Это июль 1941-го», и ничто вокруг не оспорит этого заявления. Солнце светило так же, как и сорок лет назад. Я посмотрел на Артура. Он был без рубашки. Кончики волос еще не просохли, белки глаз чуть порозовели из-за хлорированной воды. Время замерло. Я прикоснулся к его щеке. Он осторожно склонил голову ко мне, скептически приподняв бровь. Тут зазвонил телефон.

— С этой девушкой надо что-то делать.

— Тихо. Спорим, это мой отец. — И я неуклюже потрусил к телефону. — Он, наверное, звонит каждые пять минут с девяти утра. — Я протянул руку к телефону, но не стал сразу брать трубку, а стоял и смотрел, как аппарат надрывается. — Ох, не справлюсь.

— Давай я поговорю.

— Алло? Пап? Привет. А, дела роскошно, просто замечательно. — Я услышал, как Артур позади произнес: «Ну все!» — Как там Бетесда?[43]

— Бетесда? Настоящее адское пекло. Очень душно. — Голос отца почти сливался с треском помех. — Очень сыро. Мы все здесь ходим в аквалангах. Кстати, твоя бабушка через кислородную маску попросила тебя написать ей.

Я зашелся в приступе смеха. Хватил через край. Он уже все понял, это было ясно.

— Нет, написать действительно стоит. Ладно, не буду тебя отвлекать. Ты явно чем-то занят…

— Нет, пап…

— Ха! — сказал Артур.

— Я лишь хотел сказать, что завтра буду в Питтсбурге. Я только что об этом узнал. Может быть, задержусь там на неделю. Можешь рассчитывать на несколько бесплатных обедов. И, пожалуй, на кино.

Я сказал, что буду ждать его, потом повесил трубку и вернулся на крыльцо.

— Ты что, школьник? Что случится, если он догадается, что ты под кайфом?

— Не знаю. — Я буквально свалился на ступеньку.

— Ты просто боишься. Тебе нельзя делать ничего, что могло бы его расстроить. Иначе тебя лишат довольствия.

— Нет, дело не в этом.

— Ты сам подумай: твоя специальность — экономика, а тебе следовало бы снимать фильмы, или путешествовать, или дегустировать еду в ресторанах, или заниматься еще чем-нибудь легкомысленным.

— Хватит.

— Ты живешь в Питтсбурге, а должен бы жить в Нью-Йорке, или Лос-Анджелесе, или Токио, или в другом легкомысленном месте.

— Хватит.

— Ты бросил сумасшедшую подружку и обзавелся еще одной, которая тоже не в своем уме, но хотя бы пользуется духами и губной помадой и сама зарабатывает себе на жизнь. Вся твоя жизнь проходит под лозунгом: «Папа, спасибо за наличные!»

— Ладно, хватит! — Я сжал челюсти и почувствовал, что дрожу. Мне хотелось ударить его по лицу, сломать этот прямой нос. Но потом я сконфузился и рассмеялся.

— Ладно.

Внезапно я почувствовал дикий голод.