"Де Рибас" - читать интересную книгу автора (Феденёв Родион Константинович)

7. Княжна Тараканова 1775

Через несколько дней он был в Венеции, остановился в гостинице «Голубая Адриатика» и у словоохотливого хозяина спросил старые газеты. Хозяин направил его в кофейный дом напротив, где вместе с кофе подавали любые газеты. К вечеру Рибас знал и мало, и много. Графиня Пиннеберг появилась в Венеции еще в мае. Князь Радзивилл приезжал к ней с блестящей свитой. Затем последовали балы, роскошные выезды, фейерверки, торжественные прогулки в гондолах. У графини, как восторженно писали газеты, была не просто свита, а двор с гофмаршалом и собственноручно утвержденными орденами. И, наконец, городская газета намекала, что графиня Пиннеберг тщательно скрывает, что она дочь бывшей русской императрицы Елизаветы. Восторг, обожание, удивление не замедлили последовать. Но главное: Елизавета Вторая, если это была она, жила в доме французского посланника! Если это так – дипломатия французского двора поддерживала претендентку на российский престол.

На следующий день негоциант Лучано Фоджи разговаривал с секретарем французской миссии о видах на урожай цитронов, а когда спросил: не запахнет ли вновь в доме посольства необыкновенной пудрой графини Пиннеберг, секретарь сказал:

– Мы от ее «пудры проветрили наши помещения навсегда.

– За что же такая немилость?

– Не понимаю вашего любопытства.

– Графиня щедра и не торгуется. Какой купец упустит такую покупательницу.

– Если вы хотите спать спокойно, ищите других покупателей, – сказал, хмурясь, секретарь.

Безуспешно Рибас разыскивал англичанина Монтегю, который в свое время переслал Орлову манифест и письмо самозванки. Ждать помощи было неоткуда. Два дня, потраченные на то, чтобы сблизиться с обитателями загородного дома, где остановился конфедерат Карл Радзивилл, прошли впустую. Дом напоминал крепость. Тех, кто ее осаждал, рассматривали в узкую дверную щель и говорили, что не принимают.

Крестьяне в траттории, куда зашел Рибас, ругались и обвиняли поляков в воровстве кур и индюков. Видно, денежные дела польской партии были неважны. На десятый день после отъезда из Пизы Рибас все еще не знал, каким образом выведать: в Венеции ли особа, именующая себя графиней Пиннеберг, но неожиданно гостиничные знакомства привели его в салон бывшего ливорнского негоцианта Уго Диаца, а точнее в салон его жены Сибиллы.

– Я собиралась писать Орлову, – сказала она, раскладывая пасьянс. – Но он так обошелся со мной…

Главнокомандующий дал ей отставку, не возложив на любовницу ни одного карата.

– Я не терплю общества женщин, – продолжала Сибилла, – но с Алиной я коротала время с удовольствием.

– С Алиной Пиннеберг?

– Да. Но она вовсе не Пиннеберг. Просто князь Лимбург снабдил ее документами на это имя.

– Князь Лимбург?

– Он владетельный государь графства Оберштейн.

Имена сыпались, как из рога изобилия. Итак, Алина, Элеонора, принцесса Арвская, принцесса Владимирская, графиня Пиннеберг, султанша с интимным прозвищем Али-бебе – как только не именовала себя в доме Уго Диаца соискательница русского престола. В том, что это именно она, сомнений не оставалось.

– Ребенком ее сослали в Сибирь и коварно отравили, – повествовала Сибилла. – Но знахарка спасла ей жизнь болотными травами. Правда, Алина с тех пор очень мило косит, но и это ей чрезвычайно идет. Из Сибири отец отправил ее в Персию, к шаху. Конечно же, этот государь предложил ей сделаться шахиней. Но она набожна и не отреклась от Христа. Переоделась в мужское платье, объездила всю Европу, присматривая: где бы купить подходящее графство. Князь Лимбург страстно добивался ее руки.

– Она купила у него графство Оберштейн, – кивнул Уго Диац.

– И тут же заложила его, чтобы иметь наличные средства.

– Средства эти она переправила своему брату маркизу Пугачеву, – добавил муж.

– Пугачев – генерал, оратор и очень хороший математик, – сказала жена.

– Его предначертания: освободить народы из хижин Сибири, – заявил муж.

– Герцог Ларошфуко сказал, что головку Алины превосходно украсит русская корона, – улыбнулась Сибилла.

– Сейчас она в Венеции?

Об этом супруги Диацы ничего не могли сказать наверняка. Им было точно известно, что обожатель принцессы князь Радзивилл недавно вернулся в Венецию из Рагузы – столицы Рагузской республики в Далмации. Отправился он туда вместе с принцессой, но вернулась ли она? Сибилла сказала, что мельком лишь видела сестру Карла Радзивилла графиню Моравскую.

Рибас не писал Орлову, наивно предпочитая в скором времени депешировать о победном конце своего поиска, чем ежедневно сообщать о трудностях, как это делали обычно в его положении, чтобы увеличить размеры милостей и вознаграждений. Наконец, у него созрел план.

Крестьянину возле загородного дома князя Раздвилла он дал монетку и письмо принцессе. Сам поспешил исчезнуть, ибо в письме сообщал, что некий банкир Рикко проездом в Венеции и будет иметь честь вручить лично графине Пиннеберг десять тысяч золотом от ее должника барона Иоганна Клейна. Графиня может получить эти деньги в течение трех дней в полдень в гостинице Дожей на Большом канале.

В гостинице Дожей Рибас снял роскошные покои на имя банкира Рикко. Затем отправился в банк Дженкинса и по кредитному листу Орлова оформил документ, по которому графиня Пиннеберг могла получить десять тысяч. На следующий день с утра возле гостиницы Дожей появились подозрительные личности. Расспрашивали о банкире Рикко, которого, увы, не было в его покоях – уехал с неотложными визитами. В полдень никто за деньгами не явился.

В полдень следующего дня из гондолы на Большом канале высадился десант поляков. Они шумно ворвались в вестибюль – Рибас едва унес ноги через черный ход, а из своей гостиницы «Голубая Адриатика» послал полякам записку: «Господа! Обстоятельства вынуждают меня быть осторожным. Должен заметить, что вас слишком много для такого щекотливого дела. Я вручу деньги графине, которую должен сопровождать ее доверенный человек. Прошу вас извиниться перед хозяином и не забыть дать на чай служителям. Всегда к вашим услугам – банкир Рикко».

Десант поляков был неожиданным для Рибаса. Что они могли сделать с ним? Вытряхнуть из него деньги и скрыться? По всей видимости, плачевное финансовое положение могло их толкнуть на что угодно. Но на следующий день его банкирские условия поляки выполнили в точности. Дама в английской шляпке на высокой прическе и в уместной для начала декабря меховой горностаевой накидке вышла из гондолы в сопровождении мужчины. Модная муфта-барабан повисла на руке дамы, когда она протянула другую руку кавалеру, помогающему ей преодолеть крутые ступеньки. Кавалер ее представлял собой тип изящного пажа в накидке цвета парижской грязи. В ушах кавалера сверкали бриллиантовые сережки.

Прибывших проводили в покои банкира, и тот предстал перед ними во фраке цвета неспелого яблока. Рукава фрака были круглыми, то есть скроенными так, что руку в них невозможно выпрямить при всем желании – это говорило о глубокой праздности путешествующего банкира. Он склонился в поклоне:

– Я счастлив, графиня, предстать перед вами с такой приятной миссией.

– Что графиня должна сделать, чтобы покончить с этим? – спросил кавалер, рассматривая пространство вокруг Рибаса.

– Сущий пустяк. Я не имел чести знать графиню раньше, а поэтому нужно, чтобы кто-нибудь удостоверил ее личность. Это необходимо – дело идет об известной сумме.

– Я граф Гржездецкий. Я удостоверяю ее личность, – сказал кавалер, а Рибас заподозрил, что сережки в его ушах сверкают поддельными бриллиантами.

– Увы, но я и вас не имею чести знать, – сказал «банкир».

Изящный кавалер побагровел:

– Что все это значит, черт побери!

– Ради бога, простите. Но я по своей наивности предполагал, что графиню будет сопровождать князь Радзивилл, которого здесь все знают.

Прибывшие переглянулись.

– Нам нужно посовещаться, – сказал Гржездецкий.

– Не смею вам мешать.

Рибас-Рикко вышел в соседнюю комнату. Его позвали через минуту.

– Вы намерены выдать нам деньги наличными или документ на них?

– Разумеется, документ.

– Мы хотим ознакомиться с ним.

– Я с удовольствием покажу его графине, – Рибас пригласил даму в соседнюю комнату, где предъявил кредитный лист. Женщина обстоятельно изучила документ.

– Когда вы видели моего должника барона Клейна? – спросила она о несуществующем в природе человеке.

– Ах, в Париже на версальском балу в честь ангелов-покровителей королевского престола, – без запинки отвечал «банкир». Они вернулись к графу, и женщина слегка кивнула ему, после чего тот заявил:

– К сожалению, князь Радзивилл сегодня занят неотложными делами. Он посетит вас завтра в это же время.

– Разумеется вместе с графиней?

Гржездецкий не удостоил «банкира» ответом, кивнул и вышел со своей спутницей из покоев. Через десять минут «банкир» Рикко прекратил свое земное существование. Рибас расплатился за него в гостинице, а поклажи, кроме шкатулки и кредитного листа у «банкира» не было. Рибас прошел квартал по набережной и сел в карету, где Сибилла Диац всплеснула руками и воскликнула:

– Ах, это не она!

– Я тоже это понял.

– Но вы никогда не видели Алину!

– У этой дамы нет и намека на косоглазие.

– Как же вы вручите деньги Алине?

Рибас, естественно, не посвящал Сибиллу в истинность своих действий. На следующий день Карл Радзивилл вошел в гостиницу Дожей, сопровождая вчерашнюю даму. Рибас лишь мельком взглянул на них из кареты, дал знак кучеру, и тот погнал во весь опор к банку Джекинса, где Рибас ликвидировал следы своей нехитрой банковской операции, и через получас отплыл из Венеции на торговом судне, державшем курс на Рагузу. Но как только судно вышло из Венецианского залива, паруса обвисли, и два дня галеот дрейфовал у мыса Промантаро. Затем после суточного перехода Адриатика встретила корабль противным ураганным ветром с юга, и капитан почел за благо укрыться в порту Зара.

День шел за днем, но стихия не унималась. Из порта Зара по Далматинскому берегу до Рагузы было верст двести, но никаких дорог. В конце концов лишь на двадцатый день, под Рождество, Рибас оказался на рагузском плато и поспешил из порта в центр города. Устроившись в гостинице, он интуитивно отправился во французское консульство и не ошибся. Весельчак-консул де Риво несказанно обрадовался нечаянному рождественскому гостю. Грек драгоман-переводчик Андре Альтести, напротив, смотрел настороженно.

– Вы еще спрашиваете: останавливалась ли в Рагузе принцесса Пиннеберг! – воскликнул консул. – Бог мой, я ей уступил свой дом! Такой женщине я уступил бы всю Далмацию.

– По распоряжению из Версаля? – улыбнулся Рибас.

– В этом-то все и дело! Я предоставил графине свои аппартаменты, а сам съехал в курятник. Это было в июне, и Версаль аплодировал моей дипломатической предупредительности. А в ноябре Версаль грозил мне всеми божьими карами за то, чему аплодировал в июне! Представьте, из Парижа потребовали, чтобы я выселил наследницу русского трона хоть на улицу. Вы не догадываетесь – почему?

Рибас догадывался. Собственно, в какой-то степени, он сам был виновником своих теперешних поисков, ибо и он в гусарской атаке окружал Эни-базар, рвался к визирской Шумле, а все это привело к заключению Кучук-Кайнарджийского мира. И как только султан ратифицировал его, все европейские дворы отвернулись от самозванки. В Рагузе, по словам консула, она награждала орденами своих любовников, а прихоти ее исполнялись, как в восточных сказках. Как-то она пожаловалась князю Радзивиллу, что ей надоело лето, и на следующее утро она бегала по саду, который был завален снежными сугробами – снег привезли с гор. Но где же теперь эта любительница зимних развлечений средь летнего зноя? Де Риво развел руками, пригласил к столу и пожелал, чтобы один из бобов, запеченных в рождественский пирог, достался гостю на счастье.

Когда Рибас отправился в гостиницу, его догнал драгоман-переводчик Андре Альтести.

– У меня стесненные денежные обстоятельства, – сказал он.

– Чем я могу помочь вам? – спросил Рибас.

– Напротив. Это я могу помочь вам в ваших поисках.

– Сколько? – без обиняков спросил Рибас.

– Двести ливров.

В гостинице Альтести получил требуемое и объявил:

– Княжна пересекла Адриатику, чтобы пересечь Италию и оказаться в Неаполе.

– Вы в этом уверены?

– Я ни в чем не уверен, – сказал Альтести. – Но любовник вашей Елизаветы Второй капитан Гассан сказал мне, что у графини есть неаполитанский паспорт, и она отправляется в Неаполь.

Зимние зюйд-осты оставляли одну возможность: пересечь Андриатику, высадиться в Анконе и поспешить через Флоренцию к пизанскому палаццо Орлова. Так Рибас и поступил, благо нашлось попутное судно, а в попутном ветре недостатка не было.

На флорентийской дороге в окрестностях Пизы нищие бежали за открытым летним экипажем, странно выглядевшим для января. В экипаже расположились две фигуры, закутанные в меха. Время от времени мужчина распахивал шубу, брал поднос и бросал с него горстями конфеты для нищих. Рибас, стоявший у обочины из-за поломки кареты, узнал в мужчине Орлова. Тот, проезжая мимо, крикнул:

– Добро пожаловать, господин покойник!

Затем экипаж Алехо развернулся и подобрал Рибаса вместе с поклажей.

– Познакомься-ка с сеньором покойником, – предложил Орлов своей спутнице.

Она высунула из мехов острое личико и, смеясь, сказала:

– Ах, граф, у вас даже и покойники совсем живые.

– В чем, собственно, дело? – спросил, обозлившись на все на свете, Рибас.

А дело было в том, что еще в конце декабря Орлов сообщал императрице Екатерине, как он ищет самозванку Тараканову: «От меня вскоре после отправления курьера ко дворцу вашего величества, послан был человек для разведывания об оном деле, и тому уже более двух месяцев никакого известия о нем не имею, и я сомневаюсь об нем, либо умер он, либо где удержан, что не может о себе известить, а человек был надежный и доказан был многими опытами в его верности». Хорошо только, что в курьерской почте старались без нужды не называть имен, иначе Настасья Ивановна давно и совершенно преждевременно оплакивала бы жениха.

– Нашел? – спросил Орлов у Рибаса, пренебрегая присутствием дамы.

– Нашел.

– Где она?

– В Неаполе.

– Был там?

– Собираюсь.

Орлов кивнул, обнял спутницу – красавицу, жену богача Давыдова. Алехо называл ее Лаурой, а она сразу поставила ушки на макушке и стала капризно допытываться: кого нашел в Неаполе сеньор покойник? Орлов, смеясь, отвечал, что речь идет о редкой мраморной скульптуре дельфийской Пифии-предсказательнице.

– Знаем мы эти пифии, – сказала красавица. – Сегодня она пифия, а завтра с вами ужинает.

– Поужинать с этой пифией я и сегодня бы не отказался, – отвечал Орлов, подмигивая Рибасу, и тот подумал, что русские ведут точный счет фаворитам своей императрицы, но подсчитать: сколько имели фавориток ее вельможи – для этого понадобилась бы целая канцелярия.

Когда Алехо завез свою Лауру в ее пизанский дом и распрощался с ней, Рибас доложил о своих поисках. Орлов нахмурился.

– Тут дело такое, – сказал он. – Если злодейка была бы в Рагузе, я отправился бы туда с моим флотом. И потребовал бы от рагузского Сената ее выдачи. Попробовали бы они отказать! На этот случай императрица разрешила мне бомбардировать город. А вот в Неаполь не с руки нам с пушками являться. Так что поезжай-ка туда.

– А каковы известия об особе с острова Парос? – спросил Рибас. – Войнович вернулся?

– С пустыми руками.

Орлов жаловался на нездоровье, играл с Христинеком в бильярд, много пил и давал инструкции Рибасу. Курьеры привезли известие о том, что самозванная Елизавета Вторая позаботилась и о своих сторонниках в России – написала первоприсутствующему в Сенате Никите Панину о себе и своих намерениях. А Сенат Рагузы сделал запрос в Петербург о мнимой престолонаследнице, и Никита Панин выразил удивление такому запросу, назвав Елизавету Вторую побродяжкой.

Генеральс Христинек, криво усмехаясь, вручил Рибасу письмо от отца. Печати были сломаны – письма вскрывалось. Дон Михаил требовал немедленного приезда сына в Неаполь. Но это «немедленно» писалось два месяца назад.

В Ливорно Рибас посетил английского посланника сэра Джона Дика. Секретарь, с которым пять лет назад не состоялась дуэль, был отставлен от должности. О Елизавете Второй сэр Дик сказал:

– В Рагузе она ждала, что султан пригласит ее в Константинополь. Но ратифицированный мир положил конец ее надеждам, партия проиграна – поэтому булочница и мечется. В Неаполе непременно посетите английского посланника Гамильтона. Он бывал здесь, и с Орловым накоротке.

Жена сэра Дика миловидная Джен страдала от жестокой простуды, грелась у камина, но рассуждала о возможном конце Елизаветы Второй: четвертуют ли ее, отрубят головку или сожгут заживо.

Отыскивая в порту подходящее судно на Неаполь, Рибас столкнулся с Марком Войновичем и отправился с ним в «Тосканский лавр». Обслуживал их брат Сильваны Руджеро.

– Только присутствием русской эскадры я держусь на плаву, – жаловался папский соглядатай. – Русские офицеры щедры и привлекают посетителей.

– Я поживу у вас недели две, – сказал Рибас только для того, чтобы скрыть от Руджеро свой отъезд в Неаполь.

– Ваше присутствие для меня будет неоценимым! – воскликнул доносчик и поспешил отдать распоряжения слугам. Войнович облегченно вздохнул и приступил к рассказу о своем вояже.

– Моя Елизавета Вторая оказалась всего-навсего константинопольской купчихой. Нагородила она мне три короба с верхом. И с Людовиком она в переписке. И с султаном Ахметом политические, вопросы обсуждает. А вся политика состояла в том, что купчиха продавала французские чулки в султанском серале. Смазлива, ничего не скажешь. Просто просилась в мою каюту, чтобы я ее к Орлову в своей постели доставил. Я думаю, что султан расчет имел: еще одну любовницу главнокомандующему предложить. Так сказать, со своего двора. А через нее иметь надежные сведения. Но не та это птица, из-за которой Орлы головы теряют.

Когда Рибас оказался на палубе голландского судна, отправляющегося в Неаполь, то увидел своего старого знакомца – фрегат «Король Георг». Он сноровисто швартовался в ливорнском порту. Рибаса посетило грустное чувство, как от давней и забытой потери. Юность, время грез о славе спартанского царя Леонида, мудрости Фемистокла при саламинской морской битве – эта юность незаметно кончилась. Но он до сих пор не обрел своих Фермопил, где в числе трехсот спартанцев так сладко умереть за свободу. Он не нашел своего пути в Персию, не заключал союза с Афинами и не основал города, как это сделал Александр в дельте Нила. «Александру тогда было двадцать пять! Это мой теперешний возраст, – ненавидя себя, думал он. – И ровным счетом ничего не сделано. Все мелко, глупо, бессмысленно, недостойно. Я зачем-то гоняюсь за женщиной, против которой могущественная держава готова выставить свой флот!..»

Он решил, что всего лишь узнает, где в Неаполе остановилась претендентка на русский престол, сообщит Орлову, а остальное – не его забота.

В таможне Неаполя он предъявил бумаги на имя негоцианта Лучано Фоджи, на боковой улочке, ведущей от Корсо к окраинам, снял комнату и отправился к английскому посланнику Гамильтону. Посланник принял его незамедлительно. Он был высок, порывист и так чем-то взволнован, что во время разговора с Рибасом переставил и передвинул все предметы, которые находились на столе в его кабинете. После обмена любезностями, визитер заговорил о главном.

– Орлова весьма интересует дама, которая недавно прибыла в Неаполь и, возможно, живет под именем графини Пиннеберг. Она выдает себя за наследницу, дочь покойной русской императрицы Елизаветы.

– Я так и знал! – воскликнул Гамильтон, и Рибасу показалось, что посланник от волнения начнет переставлять и мебель.

– Она в Неаполе?

– Представьте: я, я помог ей уехать из Неаполя!

– Куда?

– В Рим.

– Ну, это не такой дальний край света.

– И пальцем не пошевелил бы, если бы знал, что за этим кроется!

Он рассказал, что к нему явилась скромная, слабая, больная женщина. Очаровала его своей непосредственностью и типично английской простудой. Он дал даме рецепт адмиральского грога. Растопил камин. Отвел душу в разговорах обо всем на свете.

– Конечно, я не мог ей отказать. И просила она об сущем пустяке. Нет, я должен уточнить: для начала она просила о сущем пустяке – о содействии. Оно заключалось в том, чтобы помочь графине с паспортом на проезд в Рим. Для иностранцев это хлопотно. А я как раз собирался к министру Тануччи и замолвил о ней слово. Паспорт выдали и она тотчас уехала. Я не предполагал, что возможны международные осложнения из-за такого пустяка! Скандал.

– Пока не вижу к этому оснований.

– Но на той неделе я получил от нее письмо из Рима! Черт побери, она интересовалась мнением нашего кабинета об Екатерине II, просила у меня семь тысяч в долг и подписалась – Елизавета Вторая! Тогда я ничего не понял.

– Письмо у вас?

– На всякий случай я отправил его Орлову с моим человеком на фрегате «Король Георг».

«А фрегат швартовался в Ливорно в то время, когда я отплывал в Неаполь, – вспомнил Рибас. – Значит, Орлов уже знает о местопребывании Таракановой».

Гамильтон был удручен тем, что невольно помог самозванке получить паспорт. В случае непредвиденных осложнений это грозило его карьере. Рибас как мог успокоил дипломата, съездил в порт и отправил Орлову письмо с подтверждением, что Елизавета Вторая уехала в Рим. Алехо наверняка уже направил туда своих людей. Волонтер решил, что на этом его миссия кончена и в сумерках поспешил в отчий дом.

Из-за новой решетки вокруг дома Рибас не сразу осознал, что нанятый экипаж прибыл к месту. Старший слуга припал к руке волонтера и сказал, что генерал в постели, болен. Рибас вошел в покои отца – от постели побледневшего дона Михаила встала мать, ахнула и упала в кресло в глубоком обмороке.

– Мы ждали не тебя, – сказал Дон Михаил.

Служанка терла виски донны Ионы уксусом, приводя ее в чувство. Когда мать пришла в себя, и все поверили, что вернулся Джузеппе, и успокоились, Рибас спросил у отца:

– Вы ждали не меня, но кого?

– Эммануила.

– Где он?

Пятнадцатилетний ученик колледжа Эммануил де Рибас исчез неделю назад. Скорее всего, придирки, наказания были тому причиной. Но он не пришел домой. Джузеппе спросил:

– Отчего же с ним так жестоко обращались?

Мать, не ответив, ушла на свою половину. Отец приподнялся на подушках и хриплым голосом сказал:

– Все из-за тебя, Хозе. Ты пренебрег службой королю.

– Но в России я встречал немало итальянцев. Их не преследуют.

– Ты – майор. И ты отказался выполнить просьбы генерала Риоса.

– Стать шпионом? И это говоришь мне ты?

Эммануил учился в колледже вместе с братом Микеле, который был моложе его на год. И хотя отец сказал, что Микеле ничего не знает, Джузеппе на следующий день встретился с ним в колледже.

– Эммануил вообще хотел бежать к тебе, в Россию, – сообщил Микеле.

– И он говорил об этом серьезно?

– Конечно.

– А тебя в колледже не обижают?

– Мне намекнули, что придет и моя очередь.

Два последующих дня в доме Дона Михаила завтракали, обедали и ужинали по заведенному распорядку. Отец присутствовал за столом. Между ничего не значащими обыденными фразами напряжение было столь велико, что Джузеппе брало отчаянье. Младшие братья – пятилетний Андре и семилетний Феликс – не давали волонтеру ступить и шагу, чтобы не схватить его за руку и не увлечь в детскую. Свою десятилетнюю сестру, которую мать не выпускала из своих покоев, Рибас видел лишь в обеденное время.

Днем Рибас разъезжал по Неаполю в надежде встретить Эммануила или что-нибудь узнать о нем. Но известие пришло от великого сообщества неаполитанских слуг. Из дома в дом, через рынок, по цепочке они судачили о молодом Рибасе, пока весть не достигла ушей старшего слуги, и он вошел в библиотеку, где Джузепне просматривал газеты, и сказал:

– Эммануила видели в портовых тратториях в обществе майора Карлуччи.

Да, тот самый капитан Карлуччи, что во время дуэли Джузеппе и Ризелли вызвался стреляться с Рибасом, дослужился до майора. Но почему Эммануил был в его обществе? Что все это значит? Джузеппе зарядил два пистолета, пристегнул шпагу и отправился в порт. Обойдя многие из тратторий, он не нашел тех, кого искал. На следующий день он повторил вылазку в порт, но лишь на четвертый день, сидя в темном углу траттории «У двух львов», он увидел брата, вошедшего с шумной компанией молодых офицеров, среди которых были Диего Ризелли и Карлуччи.

Оставаясь незамеченным, Рибас видел, что брат его чуть ли не прислуживает Ризелли: громко подзывает слуг, громко повторяет распоряжения Диего за столом, выкладывает на его тарелку золотистые сардины. Вот в чем дело! Ризелли приблизил к себе юнца с очевидной целью: иметь при себе брата своего врага на побегушках, а, может быть, и развратить его. Наблюдать за веселой компанией у Рибаса не оставалось сил. С пистолетами в обеих руках он подошел к их столу, все повернулись к нему, он взвел курки, тихо сказал:

– Эммануил, у входа тебя ждет мой экипаж.

Юнец, растерявшись, встал, нерешительно взглянул на улыбающегося Ризелли.

– Иди! – крикнул Рибас. Эммануил повиновался.

Рибас обратился к Ризелли: – Вам впредь я советую иметь дело только со мной. И если вы не последуете моему совету, курки моих пистолетов не останутся взведенными.

Пятясь, он достиг входной двери, выскочил из траттории, втащил Эммануила в экипаж, и кучер погнал лошадей по крутому подъему из порта. Молча, искоса Рибас поглядывал на брата. «С чего начать разговор? Как далеко зашли его отношения с компанией Ризелли?»

– Ты знаешь, что Ризелли мне неприятель?

– Да. Но он сказал, что будет покровительствовать мне. Ты далеко. А мной помыкают.

– Ручаюсь, что за глаза он смеется над тобой. Пойми, он приблизил тебя, чтобы кровно досадить мне. Оскорбить меня и нашу семью.

– У меня нет сил терпеть издевательства в школе.

– Умей поставить себя! Не оставляй без последствий и намека на оскорбление. До выпуска тебе придется терпеть три года. А там… клянусь, ты будешь рядом со мной.

Рибас переговорил с отцом и матерью, и Эммануилу не досаждали расспросами и выговорами. Через два дня он отправился в колледж, а на прощанье сказал Рибасу:

– Я потерплю. Но только ради того, чтобы потом быть вместе с тобой.

На следующий день, не посоветовавшись с отцом, Джузеппе нанес ответственный визит в палаццо первого министра Бернардо Тануччи. Дон Михаил считал, что отставка Тануччи дело решенное, ибо он не поладил с королевой Марией-Каролиной. Но сеньор все еще состоял первым министром при Фердинанде IV, и Рибас отправился к нему в предобеденное время, рассчитывая застать его дома. Расчет оправдался. Министр носил парик без кошелька, напудренные волосы волнами спадали на плечи. Вопрос Рибаса имел дальние цели, и после краткого вступления он сказал:

– России известно ваше стремление сделать Неаполь сильной державой. Но каковы ваши намерения в отношении России?

Выслушав вопрос, сеньор Бернардо говорил с четверть часа. Рибас запоминал основные положения его речи: ограничить римское влияние, лелеять связь с Испанией, выгодно торговать со всеми, в том числе и с Россией.

– Я бы пошел и на установление дипломатических отношений с Петербургом, – в заключение сказал первый министр.

С Фердинандо Гальяни Рибасу повидаться не удалось – он был в отъезде.

С тревогой на сердце Рибас отплыл в Ливорно. Что дальше? Какую карту предложит ему колода судьбы? Комната в «Тосканском лавре», нанятая еще перед отъездом, ждала его. Брат Сильваны Руджеро сообщил любопытную новость:

– Генерал Орлов теперь в Ливорно. Весь город только и делает, что судачит о его романе с какой-то графиней.

– И она живет здесь?

– Неподалеку от дома английского консула.

Значит, Орлов сумел выманить Елизавету Вторую из Рима. Как это ему удалось? В канцелярии Орлова Рибас отчитался в расходах и сдал кредитный лист в банк Дженкинса. Наличных денег оставалось мало, но волонтер рассчитывал на вознаграждение генерал-адмирала… Тот встретил его с явным невниманием, ушел из кабинета, ничего не сказал, и Рибас полчаса дожидался возвращения вельможи. Алехо вернулся в кабинет в английском костюме для верховой езды.

– Я спешу на прогулку с известной тебе особой, – сказал он, рассматривая свое отражение в зеркале. – Ты за эти месяцы совершил отличное путешествие на мои деньги.

– Как? – задохнулся от возмущения Рибас. – Я выполнял ваше небезопасное поручение.

– Я тебе дам тысячу, – сказал Орлов. – Правда, эту тысячу следовало бы дать Христинеку, который привез графиню из Рима.

– Ну так и сделайте это!

– Не горячись.

– Я отказываюсь от ваших денег. – Рибас повернулся, чтобы уйти.

– Ты мне еще будешь нужен! – Орлов повысил голос, достал из секретера увесистый кожаный мешочек и вложил его в ладонь волонтера. – Когда окажешься в моих чинах – отдашь! – Засмеялся он. – Завтра я даю обед графине. Ты мне понадобишься. Через два часа я вернусь.

Последовав за Орловым, Рибас увидел ту, из-за которой исколесил столько верст. На белом скакуне она предводительствовала свитой – небольшим отрядом всадников, следовавших за Елизаветой Второй прогулочным аллюром. На коне она сидела по-мужски. Кожаные лосины очерчивали прелестные формы гибких ног. Из-под алой короткой накидки виднелись перламутровые рукояти двух небольших пистолетов. Белая шляпа с широкими кружевными полями не скрывала лица, а лицо… Оно показалось волонтеру лицом юной и давно умершей египетской царицы. Лицо отражало наслаждение и ровным шагом скакуна, и низким зимним солнцем, и вниманием ливорнской толпы. Прошло всего несколько мгновений, всадники удалялись к южным воротам, но видение этого юного самозабвенного лица оставалось в глазах тех, кто его увидел, надолго, если не навсегда. Рибас, после проезда небесной сильфиды, вдруг остро ощутил печаль, и Марку Войновичу пришлось потрясти его за плечо, чтобы привести в чувство.

– Ну… вы пропали, – сказал, улыбаясь, Войнович.

– О, да, – отвечал волонтер.

Они уединились в «Тосканском лавре», и граф рассказал о несравненной женщине то, что знал от Христинека.

В Риме графиня Пиннеберг поселилась на Марсовом поле в доме некоего Жуяни и вела уединенный образ жизни по двум причинам: у нее открылась чахотка и не было средств к существованию. Поэтому блистательная свита и двор Елизаветы Второй сократились до трех верных поляков, которые меняли имена, как перчатки, и служанки по имени Франциска. Одному из поляков, Станишевскому, он же Доманский, графиня задолжала крупную сумму, но страстный конфедерат не требовал ее возвращения, ибо изысканная спальня графини была предпочтительнее погашенного долга.

– Все оборачивалось против нее, – говорил Войнович. – И Кучук-Кайнарджийскнй мир, и поимка Пугачева.

– Маркиз проиграл свою ставку? – спросил Рибас.

– О каком маркизе вы говорите?

– О Пугачеве.

Марк Иванович рассмеялся:

– Он такой же маркиз, как она – принцесса Азовская. Генерал Суворов посадил его в клетку, и в Москве вашего маркиза зверски казнили. Но каков полет у нашей принцессы – диву можно даваться! Как вы знаете, папа Клемент XIV умер, и до сих пор в Ватикане сидит взаперти конклав кардиналов для выбора нового папы. И, представьте, наша Елизавета решила ни больше ни меньше, как помочь стать папой кардиналу Альбани, протектору польского королевства! Но он тоже сидел взаперти. Правда, сообщаться с конклавом можно через особое окошко, но только не дамам. Ни под каким видом! И тогда Елизавета решила переодеться в мужское платье. Ее едва остановили. Если бы открылся обман, вышел бы неслыханный скандал. Но проныры-поляки все-таки сумели войти в сношения с Альбани. И вы знаете, что ему обещала наша обворожительница? Петербург и Прибалтику она отдаст, так и быть, Екатерине II, а на остальной территории российской введет католичество! Каково? Не мудрено, что кардинал, которого прочат в папы, благосклонно отнесся к ее благим намерениям.

– И все-таки Орлов сумел добиться своего! – воскликнул волонтер.

– Он открыл ей неограниченный кредит, – сказал Войнович. – Но главное – это флот. Она рассчитывает располагать и Орловым, и его флотом.

– Он с ней в связи?

– Несомненно.

– И не поддался ее чарам?

– Еще как поддался.

– Не исключено, что он поверит ей и пойдет с ней до конца?

– Об этом ходят слухи.

Орлов вернулся через три часа, и его вместе с Рибасом дожидался петербургский курьер. Вскрыв почту и ознакомившись с ней, генерал-адмирал вызвал волонтера.

– Я хотел употребить тебя здесь в тонком и щекотливом деле, – сказал он. – Но обстоятельства изменились. Отправишься в Лейпциг и проследишь за доставкой в Петербург своего приятеля Алексея Шкурина, – Орлов склонился над полученной депешей и прочитал из нее: «Оного привезти в Санкт-Петербург скоро, скрытно и без ущерба для здоровья».

«Очевидно, русская цезариня волнуется: сыну уже тринадцать. Небезопасно оставлять его в Европе», – подумал Рибас и спросил:

– А завтрашний обед?

Орлов усмехнулся:

– Хочешь поглядеть? Хорошо. Прогонные получишь. в канцелярии.

На следующий день в три пополудни вызолоченная карета остановилась у дома Орлова, и два статных поляка помогли сойти на грешную землю голубоглазой весталке в голубом плаще с серебряными звездами. Ее ввели в палаццо под звуки виолы и лютни. Она заняла кресло-трон, и царственное платье, царственное декольте, царственная головка и руки сияли и, казалось, тонко позванивали половинчатыми и целыми жемчугами и бриллиантами. Орлов представлял своих офицеров и приближенных, и адмирал Грейг с постным выражением лица целовал руку булочнице. Поклонившись и припав к руке обворожительной женщины, волонтер на мгновение ощутил себя в лугах с дурманящим сознание маковым цветом.

Обеденный стол имел пять перемен блюд, и апогеем насыщения явились толщиной в лошадиную шею гигантские угри. Даже Рибас-неаполитанец отродясь не видывал этаких чудищ. Тосты в честь ее величества не заставляли себя ждать. Панегирики и шампанское делали свое дело, и щеки ее величества вспыхивали румянцем.

– Еще недавно под нашими крыльями можно было найти тени сомнений, – заговорила она грудным сказочным голосом. – Но теперь черные тени накрыли ту особу, что обманом присвоила себе наш престол. Теперь Габсбурги, Версаль, Пруссия, Испания, Султан, королевская Польша – все на нашей стороне. Вечный мир понадобился моей противнице только потому, что народ русский гибнет в нищете и убогости. С вами, господа, с вашим флотом вы призваны Богом спасти его. Ваша миссия не легка, но богоугодна, а посему нет сомнения в успехе.

После обеда и краткого отдыха вереница карет и экипажей направилась в ливорнский театр, где давали оперу «Демофонт» российского композитора Максима Березовского. Маэстро учился в Болонской академии и следом за четырнадцатилетним Вольфгангом Амадеем Моцартом был избран в число академиков. Имя его золотыми буквами высекли на мраморной доске, а на стене церкви Сан-Джакомо рядом с портретом Моцарта был написан и его портрет. Об опере «Демофонт» говорили, как о триумфе Березовского перед его отъездом в Россию.

Орлов закупил все ложи в театре. Сподвижники Елизаветы Второй шумно приветствовали увертюру. Рибас не следил за нехитрым сюжетом, написанным, впрочем, судя по программке, Пьетром Метастазио, который обеспечивал текстами знаменитейших маэстро – Гайдна, Глюка, Генделя и Моцарта. Рибаса захватило совершенство музыки. И не его одного – в глазах ее величества стояли слезы и, возможно, в мыслях она уже назначила Максима Березовского своим придворным капельмейстером.

После театра Рибас не отправился со всей честной компанией в загородную прогулку. Из пизанского палаццо приехала Сильвана, чтобы в очередной раз проститься с любовником. Утром без стука в комнату «Тосканского лавра» ввалился Марк Войнович и с возгласом: «Все кончено!» без сил повалился на Рибасову постель. Сильвана поспешно вышла, а спустя некоторое время слуга принес апельсиновый сок для страдающего от вчерашних возлияний графа. Едва он пришел в чувство, Рибас спросил:

– Что кончено? Что вы имеете в виду?

– Птичка заперта в клетке, – отвечал Войнович.

Выяснилось, что вчерашняя загородная прогулка не состоялась. Ее величество вдруг пожелала посетить свой флот, стоящий на рейде. Эскадра салютовала будущей самодержице, прошла кильватерной колонной мимо фрегата, где для Елизаветы Второй затевался парадный ужин, во время которого гости исчезали один за другим, пока незнакомые ей офицеры не объявили, что она арестована вместе с верными поляками, а фрегат снялся с якоря и вышел в открытое море.

В почтовой карете Рибас выехал из Ливорно, но дорога без таких попутчиков, как Кирьяков и Витторио, была скучна. От Лейпцига предстояло повторить уже знакомый путь до Петербурга, но теперь по европейским трактам за каретой бежала весна.