"Тихий Дон Кихот" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Глава 12

Поезд опаздывал.

Аня стояла на вокзальном перроне и с тоской смотрела на темнеющие носы своих замшевых туфель. Хотелось, чтобы родители увидели ее красивой, состоявшейся, и сердца их возрадовались.

Но чем дольше она ждала, тем безнадежнее коричневая замша превращалась в бордовую. Похоже было, что туфельки впитывают воду прямо из окружающей среды. И было им все равно, что Аня стоит под зонтиком.

Когда она покупала их, то некоторое сомнение промелькнуло в ее левом полушарии, специализирующемся на рациональных выводах и логике. Но победило правое, заведующее художественным восприятием действительности. Туфли были красивые. На высоком каблуке. И подходили к имевшимся с незапамятных времен замшевым перчаткам. Она увлеченно убеждала Корнилова в том, что покупка стоящая, хотя он и не возражал. Убеждала она скорее саму себя, наклонялась, доставала руками в перчатках свои туфли и показывала: «Ну, видишь, как подходит!». «Да-да! Вот так и ходи… – сказал Михаил серьезно. – Так лучше видно ансамбль».

На каблуках Аня выходила редко. По пальцам можно было пересчитать пару-тройку торжественных мероприятий. А так все в джинсах и кроссовках. Но на каблуках она чувствовала себя выше, взрослее и значительнее. И это больше соответствовало ее нынешнему самоощущению.

Она увидела, наконец, как вдалеке медлительно, будто удав Каа, рыскает медитативно спокойная морда поезда.

Еще пять минут назад Аня сходила с ума от нетерпения. И дочерняя нежность наваливалась на нее, как медведь. Даже дышать было тяжело. А сейчас она вдруг позорно испугалась. Испугалась того, что не сможет вести себя со своими естественно, что разъедающий душу вопрос будет светиться у нее в глазах, как фонарь.

«Надо забыть об этом! – решила она. – Как будто бы никто ничего мне не говорил». «И как будто бы тебе никто ничего не дарил», – цинично добавил ее внутренний голос.

И она попыталась представить, как мама с папой всматриваются в проплывающие за окном наброски великого города и, наверное, тоже волнуются. Папа старается не показывать всем своего интереса и слишком уж не вытягивать похудевшую шею из износившегося ворота лучшей рубашки.

Единственное, что расстраивало Аню, так это то, что Корнилов в последний момент позвонил ей и сказал, что встретить родителей на машине никак не сможет. Служба. Обижаться было глупо, и она сказала ровным приветливым голосом, что, мол, все понимает, ничего не поделаешь. Обижаться глупо, но она никак не могла подавить в себе самую натуральную обиду. Придется тащить родителей под дождем с вещами через весь город. А денег на машину у нее с собой не было. Да и вообще, она подозревала, что тратить их на частника при действующем муже она права не имеет. С деньгами было не очень-то хорошо.

После некоторых трений на семейном совете было решено родителей везти на корниловскую квартиру. Аня убеждала Корнилова, что до тех пор, пока не сможет поговорить с мамой обо всем откровенно, в дом ее не повезет. Но на самом деле беспокоило ее другое. Ей не хотелось, чтобы родители стали случайными свидетелями убойных корниловских тренировок. Кружок «Умелые руки», как называла «Шаолинь» Аня, функционировал регулярно. И если сама она, как любящая жена, могла со многим смириться, то уж объяснить кому-то, что происходит, точно не смогла бы.

Вчера квартирка была ею приведена в относительно жилой вид. Их с Корниловым супружеская постель застелена ароматным накрахмаленным бельем в жизнерадостных ромашках. Обед приготовлен. Жить было можно. А потом Бог даст – все разъяснится.

После встречи с Сергеем Владиславовичем многие вопросы отпали сами собой. И ей уже не казалось, что история ее появления на свет темная и постыдная. Он обладал ярким обаянием и немного непривычным для нее негуманитарным интеллектом.

А еще оказалось, что могущественный человек очень сильно выигрывает в сравнении с простым смертным. До встречи с Брежневым Аня бы рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы ей, что возможности могут красить человека. Уж что-что, а материальные ресурсы мужчины никогда ее не интересовали. И теперь ей самой не нравилось, что она на поверку оказалась такой же, как все. Что Брежнев ее впечатлил. И что где-то на подсознательном уровне нравятся ей те же пошлые вещи, что и всем. Ей это очень не понравилось, и она старалась об этом не думать. Но мысли все возвращались и возвращались. Был бы он интересен ей, если бы явился в ее жизнь просто так? Может быть, тогда она бы не стала с ним знакомиться или постаралась бы всем своим видом и тоном показать, что и без него прекрасно обходилась и впредь в его присутствии не нуждается. Теперь она уже не знала, что бы на это ответила. Знала только, что маму винить ей не в чем…

Она увидела их внезапно и уже совсем близко. И первое, что поразило до слез – глубокая провинциальность и растерянность. Они спешили к ней, как плохой пловец торопится к спасательному кругу, чтобы выйти наконец из неприятного радиуса дальнего обзора. Сами понимали, что есть чего стесняться. И маминой непонятно откуда взявшейся полноты. Пуговицы ее кремового плаща с трудом сдерживали натиск дородного тела. И газового зеленого платочка, кокетливо повязанного на шее. И папиных коротковатых брюк, позволяющих видеть голубые в ромбик носки.

Она обняла их обоих. И зажмурила глаза, так захотелось плакать. Пока целовались, кое-как с собой справилась.

– Доча моя, красавица. – Мама еще и еще раз смачно целовала ее и приговаривала. – Дай я тебя расцелую, моя ласточка! Дочурочка моя! Дорогулечка!

– Папочка! – Аня поцеловала Алексея Ивановича в свежевыбритую, с порезами, щеку. Вместе с запахами детства накатила жуткая волна вины. – Папочка, мой хороший…

– Ну! Где зятек-то? – оглянулся Алексей Иванович.

– Он не смог встретить. Работы много. Самим придется…

– Ловят бандюг, все не переловят, – весело сказала мама, не особо расстроившись. – Лелька, чемоданы не забудь! Прошляпишь все на свете!

– Ну! – Аня сделала маме строгое лицо. – Ну не ругайся! Пожалуйста…

Они сидели с мамой на кухне в их с Корниловым однокомнатной квартире. Сидели с мамой, как когда-то давным-давно, когда Аня еще ходила в школу. В их доме кухонька тоже была самым уютным местечком. Они всегда любили вдвоем посидеть, попить чайку. Отец ужинал с ними и быстро уходил, чтобы не пропустить «Время» или футбол. А мама подпирала ладонью щеку, макала сушки во вторую, а потом и в третью чашку чая. И Ане казалось, что это методичное макание сушек – такая же полезная и бесконечная домашняя работа, как стирка или чистка картошки.

Мама любила поговорить. И многие ее истории Аня знала наизусть с детства.

А вот, оказывается, о чем-то даже и не удосужилась ее спросить. Только сейчас, после долгой разлуки, оказалось, что есть тысячи вещей в маминой жизни, о которых Аня не имела ни малейшего представления.

Аня за это время сильно повзрослела. И интересовали ее теперь совсем другие нюансы.

За день устали сильно. Сначала привезли вещи домой. Потом пообедали. А уж после поехали гулять по городу. Добрались на метро до Невского и пошли. В Питере родители не были давненько. И теперь ничего не узнавали. С детской непосредственностью смотрели, широко раскрыв глаза, на уютные кафе и фирменные бутики, на вылизанные пешеходные зоны и отреставрированные здания.

Вскоре Алексей Иванович попросился в «музэй». Договорились встретиться с ним через три часа у памятника Пушкину на площади Искусств. И он отправился в Этнографический. А Аня с мамой пошли в Пассаж. Здесь надо было купить маме товаров по списку, на который деньги откладывались полгода. В результате смертельно устали все. Но мужчины – существа малохольные, как безапелляционно заявила Анина мама, заботливо прикрывая одеялом ноги мужа. Это потому Алексей Иваныч на разговоры уже сил не имел. Прилег на кровать и захрапел, прикрывшись газеткой. Они тихонько закрыли к нему дверь и уселись на кухне друг против друга, подперев щеки ладонями. Аня выставила на стол бутылку любимого маминого крымского портвейна, припасенного специально для этого случая. Налила в бокалы.

– За встречу, мамуля! – Они чокнулись. Мария Петровна пригубила, удовлетворенно зажмурила глаза и прогудела «М-м-м!». Все-таки умела она получать от жизни удовольствие.

– Хорошо! Ты на меня очень похожа, Анюта. Иногда – ну просто вылитая я двадцать лет назад. Но я была совсем другая. Я вперед лезла. Все мне было мало. Казалось, что что-то такое ждет впереди, какая-то самая-самая жизнь.

К чему-то все время готовились, пели, стихи писали. Весело было.

– А папа? Почему ты за него вышла? – постепенно подталкивала к нужным воспоминаниям Аня.

– А за кого еще выходить? Молчит, ни на что не жалуется, вопросов не задает. Мне его, Анька, так иногда жалко. Аж да слез. Ну до чего несчастный он, Лешка. Одинокий. Посмотрела бы, если бы чужой был, подумала бы, что никто его бедолагу не любит. Так ведь нет. И ты его любишь, и я за него горой… Да только ему как будто прививку в детстве сделали от любви. Не заражается, не болеет…

– Мам, а ты никогда не хотела в город уехать? Когда на своих пленумах была, разве тебе не хотелось в Москве жить, в Питере?

– Да как тебе сказать… – Мария Петровна задумчиво склонила голову набок, что-то вспоминая. – Меня не города, меня люди занимали. А все разъедутся, на что мне этот город?

– Ну как… Тоже ведь заводов полно, между прочим. А там народу – тьма тьмущая. Неужели не хотелось? А, мам?

– Так даже если б захотела, все равно же не успела бы. – Мамин энтузиазм сменился усталостью. – Я, Анюта, ничего не успела. Ты родилась. И сразу всем горениям пришел конец. И я спасибо только судьбе говорила. Не жаловалась никогда. Такая дочурка – о чем еще мечтать. Хозяйство. Пеленки. Бабок, нянек нет. Лешка на работе, потом в огороде. Стирка, глажка.

– Ну зато я у тебя есть! Этому-то ты рада? – Аня улыбнулась и поцеловала маму в щеку.

– А то…– Мама в ответ потрепала ее по щеке. – Знаешь, я иногда подумаю – все равно жизнь загублена, тут уж останавливаться не надо было. Надо было второго рожать, третьего, все сейчас одиноко бы так не было. Кто-нибудь бы рядышком и остался. Ты Анюта, внуков мне поскорее давай. Не бойся. Заберу. Будешь жить, как жила. Еще просить будешь обратно – не отдам. Не тяни ты с этим. Дай мне поиграться, клубничкой их покормить, в лес на полянку поводить. Молодая была, все не до этого было. А сейчас ну так хочу, хоть волком вой!

– Ну ты скажешь – жизнь загублена. Так я еще чего доброго испугаюсь и вообще никаких тебе детей не рожу. Почему загублена-то? Мне даже, мамочка, как-то обидно.

– Да все равно ничего бы не вышло. Верно, – махнула рукой Мария Петровна. – Я же была секретарем комсомольской организации завода! Завода железобетонных изделий… Железобетонным секретарем… Анюта, ты даже не можешь себе представить, что это такое! Какая это ответственность! Сотни человек, за которых ты отвечаешь! Меня же уважали! К директору завода, в партком без стука входила! Съезды, конференции! Столько людей интересных… А потом все закончилось. Я думала, тебя в садик отдам и вернусь… Но ты все болела. Недоношенная же родилась… А комсомол жил-жил, да вдруг взял и сдулся! В 86-м еще съезд был, и все! На заводе петь перестали! Концерты готовить перестали! Даже приезжать к нам в гости комсомольцы перестали! Как будто бы петь теперь уже никому не надо! И все вялые, как червяки дождевые. Нанюхались они, что ли, гадости какой-то. Как жизнь из людей ушла! Я говорю: «Ты же молодая, что ж ты на короткую дистанцию не пробежишь за родной завод?!» А она мне: «А почему я должна за него бежать? Я за него посплю лучше или кофе попью. Можно?».

– Это кому ты говоришь-то? – спросила Аня, подливая в мамин стакан.

– Да, девице одной, неважно… – отмахнулась мама и подняла бокал. – Ну давай, доча, за тебя! За твое счастье! Будь счастливенькой, лапочка моя!

– А я что, недоношенная родилась разве? – как бы между делом поинтересовалась Аня. – Что-то я этого раньше не знала…

– Да по весу вроде бы и доношенная… А какие-то там признаки они нашли недоношенной. Одна одно говорила, другая другое. А как болеть ты стала, так все обрадовались, что причина есть. Вот потому и болеет.

– Так ты что, мам, сама-то не знаешь, что ли, доношенная или нет?

– Нет… Не знаю, Анюта… Со счета сбилась, календарик такой у меня был маленький, потеряла где-то. Меня и акушерка все спрашивала. Ну они же умеют сроки сами определять. Она и написала, как ей показалось… Да дел было тогда много. Летом еще лагерь студенческий у нас разбили. Мы программу готовили. Каждый вечер концерты, конкурсы. Ой, ужас что… Я же, – мама прикрыла рот ладонью, – смешно сказать, наивная была такая, никак не могла понять, что меня так мутит. Как на мясо сырое посмотрю, так тошно. Мне Люська сказала как-то: «У тебя, Маша, рак наверно. Поезжай к врачу». – Мама засмеялась, приложила ладошку к полной груди и долго еще тряслась от беззвучного грудного хохота. – А ты родилась потом два девятьсот. Меня еще и похвалили, что не раскормила… Ой, не могу, вот ведь дурочка была…

– Да уж…– поддержала Аня. – Никакой осведомленности. Как я у тебя вообще появилась с такими знаниями…

– А тут, чем меньше знаешь, тем …

– …плодотворней труд, – вставила Аня.

– Во-во… А мы ничего не знали…То одна подружка что-нить шепнет, то другая. А как оно на самом деле, одному черту известно…

– Мама, – Аня чувствовала, как громко стучит у нее сердце. Но все не решалась задать свой вопрос. Проговаривала его в голове. Но вслух никак не получалось. – Ты ведь такая хорошенькая была… В тебя, наверное, влюблялись…

– Всякое бывало, Анюта. Ну нравилась, конечно. Я вон свои фотографии погляжу, так и мне самой нравится.

– А ты папе никогда не изменяла? – Аня постаралась превратить вопрос в шутку, чтобы не было это похоже на допрос. Просто разговор двух подруг. Что с того, что одна из них повзрослевшая дочь…

– Ну что ты!!! – возмущенно отстранилась Мария Петровна. И глаза ее пылали искренним отвращением. – Аня! Как можно! Я хоть на него и ругаюсь, бывает, так ведь все равно друга вернее у меня нет. Зачем обижать хорошего человека? Раз решили жизнь вместе жить, так и живем, без обмана! А ты почему спрашиваешь? Сама-то не изменяла? Такому-то мужику! Даже не думай, Анька!

– Да нет, мамуль! Ну ты что… Это я так спросила…Но ведь пока ты за папу замуж не вышла, у тебя какие-то романы были?

– Да ничего серьезного… Так…Ерунда.

– Знаешь, – глядя в бокал, сказала Аня, – я хочу сказать тебе одну вещь. Только ответь мне, пожалуйста, честно. Это для меня очень важно, мама! Я встретила одного человека, который говорит, что он мой отец. – Она в упор посмотрела на мать. – Это правда?

Мария Петровна усмехнулась. Сокрушенно вздохнула всей грудью. Поджала губы, отчего лицо ее приобрело суровое выражение… Посмотрела Ане в глаза кристально-трезвым взглядом и голосом глубоко уставшего человека сказала:

– Да откуда ему знать-то об этом?

– Значит, на самом деле?..

– Самого дела, доченька, на свете не существует. Отец твой – в соседней комнате храпака дает. Вот он – папка-то твой. Тот, кто кормил, поил и в школу водил. Кто меня прикрыл. И слова мне не сказал за всю мою жизнь плохого. А на самом деле оно как, так и знать никто об этом не знает.

Они помолчали. Мама вертела бокал и очень внимательно смотрела через него на свет, как будто бы проверяла его качество. Аня положила подбородок на сцепленные замком руки и сосредоточенно рассматривала бутылочную этикетку. Виноградная долина была как будто бы с другой планеты.

– Ты говоришь, прикрыл… Так ты что же, папе говорила? – Аня смотрела на мать расширившимися от удивления глазами.

– Он не спрашивал, – покачала головой Мария Петровна. – Но догадаться бы мог… Если бы подумал. А вот думал он или нет, я тебе сказать не могу. Он мне не говорил. Поженились мы осенью. Мог бы посчитать. Только вот не царское это дело. Да и давно было. Забылось уже все. Забылось, как не было.

Она замолчала и все качала головой.

– А откуда же тот-то узнал? – спросила она, наконец.

– Ему сказал некто Пафнутьев, Вилен Сергеевич. Ты ведь его тоже знала? – сказала Аня тихо.

– Пафнутьев?! – воскликнула мама, захлопав глазами. – Пафнутьев, говоришь? Этот мерзкий парнишка?

– Ну, парнишкой я бы его не назвала. Его, кстати, и на свете уже нет…

– А Пафнутьев-то откуда узнал? Его и близко там не было!

– Он наблюдал за вашим романом на конференции. Даже говорил мне, что секретарь обкома называл вас Рамеа и Жульетта.

– На какой конференции? – мамины брови съехались у переносицы. – Боже мой, господи… Даже не думай! Ромео не имеет к этому никакого отношения!

– А кто же имеет? – ошарашенно спросила Аня.

– Совершенно другой человек… – Мария Петровна на секунду закрыла лицо руками. Потом тряхнула головой, видимо, отгоняя непрошенные воспоминания.

– Мамочка, ты неподражаема, – выдохнула Аня и залпом выпила свой бокал с портвейном.

Мир рушился на глазах, и самое смешное, что Аня сама все это затеяла. Надо было спокойно принимать дары и удары судьбы, ни во что не вмешиваясь. Вошел в ее жизнь Брежнев со своим отцовским подарком – прекрасно. Зачем было бередить чужие раны? Трясти маму, вот уже двадцать с лишним лет живущую в трудах и заботах рядом с папой. Стала копать, и вот тебе – накопала. И сама теперь была не рада.

– Мама, я не понимаю. А кто он, этот человек? – И видя, что Мария Петровна независимо молчит и довольно хорошо собой владеет, она воскликнула: – Только давай скорее говори, а то я твоего молчания не выдержу!

– Анюта! Только успокойся! – сказала мама голосом человека, который хочет сообщить ужасную новость. – Я не знаю, кто он. Я пыталась узнать… Но ничего не вышло. Посмотри-ка в щелочку, папка не проснулся?

– Спит, – прошептала Аня, возвращаясь от двери в комнату.

У Марии Петровны разгорелись от вина щеки, глаза заблестели молодым огнем, и Аня вдруг увидела ее молодой комсомолочкой, веселой и увлекающейся активисткой. Как можно быть активисткой в одном, и не быть ею в другом! Наши недостатки – лишь продолжение наших достоинств.

История Маши Гвардейцевой была не проста. Одно дело закрутить любовь на комсомольской конференции в Ленинграде, а потом прикрыть грех, в срочном порядке выйдя замуж за давно вздыхающего по ней Лешу. Но Маша успела много больше. Пережив в мае глубокое чувство и не сумев отделить его от общей эйфории краснознаменного энтузиазма, Маша вернулась на родной завод. Разлука с Сергеем Брежневым печалила ее не сильно. Она была счастлива оттого, что все это с ней случилось. Душа ее пела. Жизнь казалась прекрасной. Не было у нее еще жизненного опыта, а потому казалось, что источник счастья никогда не иссякнет. Что не в Ромео дело, а в самой жизни.

Но прошел июнь, а ничего не происходило. Стало остро чего-то не хватать. И она подумала, что не хватает праздника, деятельности, работы. А тут и подъехали из города комсомольцы для обмена опытом. Кто должен был с кем делиться опытом, они разобрались быстро. Разбили палаточный городок на другой стороне реки. На поляне растянули волейбольную сетку. Устроили чемпионат ЖБИ. И победы, и поражения отмечали сообща за вечерним костром и пением песен. А потом один парень, такой Андрей Калинников, взял гитару и так несмело, потихоньку стал струны перебирать, совсем не по-походному, не на ход ноги, а переборами. Так здесь еще никто играть не пробовал. И завел какую-то цыганскую песню, которая сразу вытянула из Аниной души все жилы. И казалось ей, что настоящее место ее в цыганском таборе, а не в комсомольской ячейке. Так душу разбередил, что хоть в реку топиться иди.

Или полюби кого-нибудь до смерти. Да хоть того, кто так умеет ласкать гитару.

Маша выбрала второе.

– Только знала рожь высокая, как поладили они, – мрачно подытожила Аня мамин рассказ.

– Зато милая моя, – покачивая головой в такт своим словам, нараспев произнесла Мария Петровна, – знаешь, как прекрасно лежать в траве, держаться за руки и смотреть на звезды. Перед тобой бездна. И, кажется, упала бы туда. Да только спину крепко притягивает Земля. И если ты появилась после тех ночей, то и жизнь у тебя должна быть особенной. Разве это плохо?

– Что значит «если»?.. Ты все-таки не уверена? – спросила Аня, потрясенная мамиными откровениями. Она даже и не подозревала, каких страстей женщина – ее родная мама. И куда они потом все подевались? Вылились в вечное недовольство мужем?

– Не лови меня на слове…– Мария Петровна с торжеством смотрела на дочь. Что ж, было чем гордиться. – Все именно так и было.

– И что же потом? Почему ты не вышла за него замуж?

– «Замуж…» – передразнила мама. – Это ты у нас только замуж все время выходишь… Зачем? Мне и так было хорошо.

Но хорошее быстро заканчивается. Комсомольцы разъехались по своим городам и весям. А Машина готовность любить все и всех заметно пошла на убыль. Перестало радовать солнце. А любимый аромат жасмина стал вызывать стойкий рвотный рефлекс. Разобравшись, наконец, со здоровьем и немало удивившись, Маша все-таки сделала попытку связаться с предполагаемым отцом ребеночка. Ей хватило ума и самостоятельности ни одну живую душу не посвящать в курс сложных событий своей личной жизни. Она выбила себе командировку в Питер. Дошла до горкома. Получила списки комсомольского отряда, отправленного на ЖБИ. С замиранием сердца выписала на бумажку городской адрес любителя цыганских романсов и отправилась наводить мосты.

Долго плутая по дворам на Стремянной улице, она, наконец, нашла нужную квартиру. Испытывая вполне оправданное волнение, она позвонила в дверь. Ей открыл незнакомый прыщавый юнец. Именно он и оказался Андреем Калинниковым. Вот только на ЖБИ он поехать тогда не смог. А кого отправили вместо него – не имел никакого понятия.

Маша не сдалась и тут. Вернулась в горком. Нашла ответственных, все спросила. Но девушка, занимавшаяся личным составом группы по обмену опытом, в конце концов призналась, что имени заменившего не знает. Кто-то его нашел, по-быстрому уговорил, а документы переоформлять уже никто не успевал. Да и надо ли?

Наверно, не надо, согласилась Маша и на негнущихся ногах спустилась по торжественной мраморной лестнице Ленинградского горкома комсомола.

И уже на обратном пути со свойственной ей энергией принялась обдумывать дальнейшее обустройство своей молодой жизни…

– Только пообещай мне одну вещь! – сказала Мария Петровна с легким нажимом. – Никогда! Никогда не говори об этом с отцом.

– Мама, ну о чем ты…– заверила ее Аня. – А что же Брежнев? Знаешь, он на радостях мне дом подарил. Понимаешь – дом! Отцовский подарок! Мне его теперь, значит, возвращать нужно… Неудобно.

– Далеко пошел, значит, Ромео, – сказала мама голосом женщины, знающей себе цену. – Ну да это сразу было понятно. А дом не отдавай. Мы с тобой его заслужили! Есть все-таки Бог на свете…

Корнилов заехал за Аней уже совсем поздно, около полуночи. Подчеркнуто вежливо поздоровался с тещей. Поцеловал ей ручку. Сказал даже какой-то не особо замысловатый комплимент. Но маме вполне хватило. Она расцвела. Михаил ей очень нравился. И Аня почувствовала себя польщенной. Как оказалось, мама была ценителем искушенным. Отца будить не стали. И Корнилов повез Аню домой.

– Ну что, Аня? Раскололась моя драгоценная теща? И пытать не пришлось…

– Корнилов, отставить грубый солдатский юмор! – скомандовала она. – Тебе и без этого будет над чем посмеяться…

– Так что, Анюта… Быть или не быть? Твой это дом или не твой?

– По поводу дома я пока не решила. А вот отец – не мой. Причем, ни тот и ни другой. «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила»…

– Восхищаюсь размахом жизни уважаемой Марии Петровны, – присвистнул Корнилов.