"Скитания ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)Глава 9 РЫБИЙ ЖИР ФОНАРЕЙ(1988)Научно-производственное объединение «Ленглавбетонконструкция», что затерялось где-то в диковатой промзоне между Лиговкой и железнодорожной полосой отчуждения, лихорадило с самого Нового Года. Еще бы – к нам едут французы! Причем не какие-нибудь там залетные гастролеры-однодневки по линии обкома или ВЦСПС, а самые что ни на есть конкретные, деловые, с серьезными интересами и долгосрочными планами. «Вилль дю Солей», строительная фирма, посылала в Ленинград представительную делегацию для изучения вопроса о создании совместного советско-французского предприятия с целью развертывания на базе объединения экспериментального цеха по производству универсальных евромодулей повышенного качества. Предполагались значительные капиталовложения, масштабные поставки новейшего оборудования, а в будущем – выход готовой продукции на мировые рынки. Проспекты фирмы «Вилль дю Солей», разворованные на второй же день, являли собой чудо полиграфического искусства, а чертоги, запечатленные на глянцевых страницах, были столь ошеломительно великолепны, что любой сотрудник ЛГБК без колебаний поменял бы год жизни в своей коммуналке, «хрущобе» и даже дефицитной «сто тридцать седьмой» на один-единственный денек посреди такой буржуазной роскоши. Хотя никто в объединении не имел и приблизительного представления, что такое «евромодули повышенного качества», от головокружительных перспектив захватывало дух. Готовясь к встрече, в экстренном порядке заасфальтировали дорожку от проходной до административного корпуса, провели косметический ремонт директорского этажа, в кабинет завезли новую финскую мебель, а работникам двух цехов, в которые, по представлениям начальства, с наибольшей вероятностью захотят заглянуть дорогие гости, выдали новенькие чешские комбинезоны. По объединению поползли упорные, официально не подтвержденные, но и не опровергнутые слухи, что будто бы из особо отличившихся работников будет отобрана группа в десять человек для трехмесячной стажировки во Франции. Оптимисты записались на курсы французского при ДК железнодорожников и принялись с удвоенной силой демонстрировать служебное рвение перед руководством; самые завзятые пессимисты, хоть и уверяли, что списки на Францию давно составлены и входят в них, естественно, директор с замами, парторг, комсомольский бог Каконин, директорский референт Оля и секретарша Аллочка, ходили подтянутыми и исподволь готовили хвалебные характеристики на самих себя. В международный аэропорт явилась представительная делегация, человек пятнадцать «главбетонов» и прикомандированный переводчик из «Интуриста», вихлястый молодой человек с кошачьими повадками и обесцвеченной перекисью челкой. На всякий случай сразу трое держали таблички с надписью черным фломастером: «Lenglavbetonokonstrukcija». Пассажиров из Парижа было немного, и трое мужчин в роскошных длиннополых плащах, с клетчатыми кофрами через плечо – посередине высокий, по бокам маленькие, справа толстый, слева худой, – сразу обратили на себя внимание встречающих. Депутация устремилась к ним. – Бонжур, месье, ну сом трез аншанте… – солидно начал глава делегации старательно заученную речь. – Бонжур, дарагой, бонжур, – прервал его маленький и толстый по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. – Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да? Он сунул в ладонь остолбеневшему Чмурову несколько картонных бирочек. Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал. Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся. – Извини, дарагой, ты начальник, наверное. – Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам. Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее. – Робер Тобагуа. Очень рад, очень… Господин генеральный директор… Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед. – Жан-Пьер Запесоцки, – с ударением на последний слог произнес он. Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул. – Наконец, наш хозяин, владелец «Вилль де Солей», господин Филипп Корбо. Легким кивком высокий подтвердил: он самый… Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, в продолжение вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой – от черной он отказался как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски – французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке. – Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться. – Ну так и общайся. Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих. – Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри красавчик какой, вылитый Ален Делон. – O, oui, oui, Alain Delon! – услыхав знакомое слово, закивал Корбо. – Во-во! – обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался: – Мистер, вот риал мен дринк ин Франция? Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос – щелчок по горлу. А вот ответа комсомолец не понял. – Оль, это он что сказал? – Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят. – А правда, что для француза стакан водки – смертельная доза?.. Ты пере-води. – Не буду. – Что говорит молодой человек? – осведомился у Оли Корбо. – Так, всякие глупости… – И все же? Оля нехотя перевела. Корбо усмехнулся. – Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь… Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки. – Филипп, может быть, не стоит… – Попросите. Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину. – Начинаем на счет «три». Залпом… Оля, переведите ему. «Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость – норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины. – Давай, Миша, не подведи! – Утри нос буржую! – Постой-ка, брат мусью… – One-two-three. Go! – скомандовал Корбо и поднес кружку к губам. Каконин смачно выдохнул и последовал примеру француза. В напряженной тишине поршнями ходили два кадыка. – Вуаля! Корбо аккуратно поставил на стол пустую кружку, подтянул к себе бокал морса. И тут же брякнул об стол кружкой Каконин. Недопитой. Щеки комсомольца страшно надулись, он едва успел нырнуть под стол. Донесшиеся оттуда звуки были недвусмысленны. Народ разочарованно загудел. Тобагуа радостно захлопал в ладоши. – В связи с проблевом на ринге… – тихо проговорила Оля по-русски. – Вы что-то сказали? – любезно осведомился Корбо. Выпитая водка не оказала на него видимого воздействия. – Поздравляю с победой. – Это не та победа, которой следует гордиться. Просто я не люблю наглецов… – заметил Корбо, посасывая креветку. – Знаете, Оля, у меня есть предложение. Давайте удерем отсюда. Возьмем такси, покатаемся по ночному городу. Я не был здесь целую вечность. – О, я и не знала, что вы прежде бывали в Ленинграде. – Это было очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни… Нил пришел в себя в ее уютной девичьей светелке под умопомрачительный запах кофе и жарящейся колбасы. В домашнем халатике, простоволосая, она напомнила ему одновременно и Линду, и Элизабет – такая же высокая, худенькая, светленькая. Он чуть не обратился к ней по-русски, но вовремя спохватился. Он же совсем не знает этой женщины. – Доброе утро, милая. – Он сладко потянулся. – Вот я и стал нарушителем паспортного режима. Не ночевал в гостинице. Теперь меня вышлют из страны, да? А тебя уволят с работы за прогул и связь с акулой империализма. – Лежи уж, акула. – Оля подсела к нему на постель, пригладила волосы. Она улыбалась, но глаза были припухшие. От недосыпа, должно быть. – Начитался пропагандистских брошюрок. У нас теперь другое время, демократия, свобода. – Неужели соседи не донесут в домоуправление о твоем аморальном поведении? – Что-то для иностранца ты уж больно хорошо подкован в реалиях нашей жизни. Часом не шпион?.. Нет у меня соседей, дорогой мой, квартира хоть и маленькая, зато вся моя. – Яппи. – Что такое яппи? – В твоем случае – молодая независимая бизнес-дама. В Америке такие разъезжают на «БМВ» и не бреют под мышками. – А во Франции? – Во Франции бреют. – Нет, я про машины. – По-разному. Моя бывшая предпочитала «рено». А твой? – Мой предпочитал бормотуху. – Не слыхал о такой марке. – И не надо. – Она провела рукой по его щеке. – Как странно, брюнет, а такая светлая щетина. – Признак породы. – Он со смехом привлек ее к себе. – Как я вчера, не сильно дебоширил? Ничего не помню. Ваша русская водка все-таки крепко бьет по мозгам… – Так, пустяки, разбили пару зеркал и несколько физиономий, но безобразий никаких не было. – Нил притворно заохал, Оля рассмеялась. – Да нет же, ты был настоящий джентльмен и прекрасный любовник, и я нисколько не преувеличиваю… Ладно, ваше сиятельство, вставайте, кушать подано!.. Они долго ловили такси в ее Веселом Поселке, потом пили кофе в гостиничном буфете, потом она ушла, наотрез отказавшись подняться в его двухсотдолларовый «люкс», и он в одиночестве валялся до вечера на неудобной четырехспальной кровати, с которой все время сползало одеяло. Сегодня он уже не был способен ни на какие подвиги. Но завтра с утра надо всерьез заняться розысками. За «Главбетон» можно было не беспокоиться, Жан-Пьер с Робером наведут там шороху и без него, им за это деньги плачены. Может быть, придется показаться там разок, с важным видом подписать какую-нибудь юридически ничтожную бумаженцию вроде протокола о намерениях, перед тем как бесследно раствориться в каменных джунглях свободного мира. Но только прихватив с собой Лиз. При виде бутылки «столичной», вынутой Нилом из сумки, колючий взгляд квартирной хозяйки смягчился. – Вы проходите, проходите… У нас тут темновато, осторожно, головой не стукнитесь… Он двинулся вслед за ней по темному, извилистому и замызганному коридору типичной питерской коммуналки, где кухня и уборная безошибочно угадываются по запахам, где армада черных электросчетчиков соседствует на стене с криво подвешенным ржавым велосипедом, где с черного от вечных протечек потолка клочьями свисает прогнившая проводка. Мрачная советская бытовуха настолько не вязалась с бережно хранимым в памяти обликом Лиз – такой светлой, изысканной, такой европейской Лиз, – что Нил в который раз подумал, а не ошибся ли он адресом. Но нет, все совпадало со сведениями, полученными от СС, да и хозяйка признала… А та уже гремела ключами на связке, отпирая облезлую, серую дверь, с одного взгляда на которую становилось понятно, что ничего хорошего за ней храниться не могло. – Как же, помню Лизоньку, помню, – хозяйка суетливо метала на стол граненые стопочки, банки с килькой и зелеными помидорами, лук, мелко нарезанный черствый хлеб. – Не обессудь, мил человек, что закусочка небогата, так не прежние времена… Эх, антихрист, семи пятен во лбу, до какого разора народ довел, это же надо!.. Она погрозила кулаком в направлении окна, там на подоконнике теснились трехлитровые банки с какой-то мутной жижей. На горлышке каждой банки красовалась раздутая резиновая перчатка. Такую же банку он видел вчера в квартире Светы, которая объяснила ему, что это выстаивается брага, которую теперь заготовляют даже в самых приличных домах, как народный ответ на развязанный Горбачевым антиалкогольный террор. Вообще, как с удивлением заметил Нил, столь популярный на Западе Михаил Сергеевич у себя на родине особой любовью не пользовался. – Ну что, вздрогнули за знакомство! – Хозяйка, не поморщившись, опрокинула стопку водки, занюхала хлебцем. – Эх, хороша! Где брал-то? – Где брал, там уж нет, – отшутился Нил. Он не хотел признаваться, что в «Березке» этого добра навалом и стоит оно, по французским меркам, такие смешные гроши, что как-то совестно покупать. Его бы здесь не поняли. – А что Лиза, давно ли съехала? – Да уж почитай месяца три… Или полгода, у меня на числа память того… нетвердая. – И не звонила больше, не заходила? – А как же, заходила… Нил напрягся, но попытался напряжения своего не выказывать. – Когда? – А тебе на что? – Хозяйка прищурилась, с внезапным подозрением оглядела Нила с головы до ног. С утра, отправляясь на розыски, Нил оделся поплоше, и не просто поплоше, а так, чтобы даже наметанный глаз фарцовщика не распознал в нем иностранца. Надо было без проблем сойти за своего. До среднестатистического совка он все равно не дотянул и более всего напоминал самому себе базарного хачика, собравшегося на любовное свидание. Этому впечатлению в немалой степени способствовала и нынешняя радикальная брюнетистость, каждый вечер освежаемая с помощью баллончика сверхстойкой краски. Он поспешил наполнить ее стопочку и как можно спокойнее объяснил: – Родня волнуется. Не звонит, не пишет. Просили навестить, разузнать… – Родня? Да какая ж родня, когда она из Парижу? – Так и родня оттуда же… Да вы пейте, хозяюшка, пейте, у меня и вторая есть… Я, понимаете, только что оттуда, с цирком был, на гастролях. – Так ты циркач? – Музыкант. В оркестре играю. Если бы в этой каморке было пианино, определенно последовала бы сцена из народного фильма про место встречи: «А „Мурку“ можешь?» Нил смог бы и «Мурку», но пианино, слава богу, не имелось. – Да аккурат на Восьмое марта…Не, вру, на старый Новый год… С приятелем своим. – С каким приятелем? – С негром. – С негром? Как звать его? – Кого? – Ну, негра этого? – Да никак не звать! Негр и негр. Чернущий такой, страшное дело! Вы, говорит, Вера Ильинична – это я, стало быть, Вера Ильинична, – все бумажки, что с почты на мое имя приходить будут, теперь ему отдавайте, негру то есть, потому как я уезжаю и не скоро теперь в городе появлюсь… – Так и сказала – из города уезжаю? – Так и сказала… А негр ничего, справный. Каждый раз десяточкой меня благодарит… – Он часто заходит? – Да раз в месяц примерно. Вот третьего дня был, привет от Лизоньки передавал. Так. Здесь, похоже, тупик. Единственной зацепкой оказался безымянный негр, который теперь появится только через месяц, да и то не обязательно. Месяца у Нила не было. Значит, нужно сосредоточиться на розысках Сапуновой Светланы Игоревны, 1963 года рождения. Самому наводить справки рискованно. Надо действовать через кого-то. Через Оленьку?.. – Вера Ильинична, а нельзя ли посмотреть комнату, где жила Лиза. – Да чего смотреть-то? Комната как комната, хорошая… Да и жильца нового беспокоить ни к чему… Вторую бутылку, лежащую в сумке рядом с жестянкой конфет от «Максима» и флаконом «Синержи» – он не знал, что будет за хозяйка, а промахнуться со взяткой не имел права, – он так и не вынул. Не за что… Спускаясь по мерзкой лестнице, он услышал за спиной торопливые шаги и гнусавый молодой голос: – Эй, чувак, притормози, разговор есть. Нил, не оборачиваясь, прибавил шагу. Разборки с местным хулиганьем в его планы не входили. – Насчет Лизы… – продолжил голос. Нил остановился. Обернулся. В облике сбегавшего по ступенькам молодого человека ничего угрожающего не было. Длинный, очкастый, страшно сутулый, всклокоченный, в поношенных трениках, в тапках на босу ногу. – Ты кто? Сосед? – Ну… Жилец новый. Сижу на тачке, файло через энурез вытягиваю, чат ваш за стенкой слушаю… – Чего? – Нил не понял почти ни слова. – Короче, есть инфа. По негативу. – По какому негативу? – Ну, по негру этому. И еще по кой-кому. Интересно? – Интересно. – А на сколько? – Очень… А, понял… Нил достал из сумки водку, протянул очкарику. Тот поморщился. – Водяру спрячь. Не употребляю. Только кэш. – Хэш? Гашиш, что ли? – Кэш. Мани-мани-мани. Сам посуди, писюха красной сборки, винт глючит как ненормальный. Вчера всю ночь с мамой протрахался, утром десять метров битых мозгов на помойку… А тут еще дрюккер предложили, импортный. – Простите, вы – маньяк? – Я сисоп! – гордо сказал очкарик. – Сисоп – это кто? – Систем-оперейтор. Компьютерный программист. – А, теперь понятно. И что вы хотите за информацию? – Сто картавых или десять вашингтонов. Это Нил понял без переводчика. Даром, что ли, в юности на Галере ошивался? – Молодой человек, товар перед продажей принято демонстрировать. – А… Ну, короче, негатива звать Эрик. Эрик Макомба, третий курс ЛИСИ. Нил полез в карман, достал бумажник, расстегнул. Показал пятидесятку. – Он за нее на почте деньги получает, и посылки. По доверенности. – Как по доверенности? А что ж она сама? – Сама ничего. – Что значит – ничего? – Торчит. На игле. Давно уже, несколько лет. Мы раньше по этому делу вместе тусовались, я-то соскочил, а она… – Светку Сапунову знаешь? – СС? А то! Центровая герла, тоже ширнуться не дура. Давно не видал, пропала куда-то, говорят, за бугор свинтила. – А Элизабет давно видел? Очкарик выразительно посмотрел на бумажник в руках Нила. Нил отсчитал две пятидесятки, подумал, прибавил третью. Приняв деньги, очкарик ухмыльнулся, спрятал в карман тренировочных штанов. – Лизка исчезла примерно, когда и Светка. Сам не видел, врать не буду, но говорят, ее Фармацевт пасет. Наверное, у него где-нибудь и отлеживается. Если вообще живая… Нил достал сотенную. Долларов. – Фамилия, адрес! – Грины-то спрячь, разбежался! Не знаю. Я его один раз в «Сайгоне» видел, и то мельком. Бангладеш с ним кентовался, он и показал. – А Бангладеша этого найти сможешь? – На том свете? Копыта отбросил Бангладеш. Передозировка. Нил вжал сто долларов в потную ладонь очкарика. – Держи. Аванс. Разузнай мне все про Фармацевта, получишь на новый комп. – На «экс-ти»? – На «эй-ти». Обещаю. Только быстро, времени у меня неделя максимум. Информацию сбросишь в почтовый ящик по этому адресу. Нил вырвал из записной книжки листочек и на грязном подоконнике записал адрес референта Оли. – Конверт как подписать, чтоб к тебе попал? Или один живешь? – Не один. А подпиши просто: «Филу»… Нил вышел на улицу, сразу сгорбился, поднял воротник. Ветер с залива пробирал до костей, с оловянного неба сыпало мокрое, рыхлое нечто, бывшие соотечественники, нахохлившись как воробьи, хлюпали по бурой слякоти или толпились на остановках, и выражения лиц были такие, будто каждый сегодня похоронил одновременно всех своих близких. Около полуподвала с красно-белой вывеской «Водка – Крепкие напитки» бушевала плотная толпа отвратительно одетых мужчин и женщин, ближе ко входу двое милиционеров, орудуя дубинками и матерными окриками, вытаскивали из орущей человеческой икры подавленных и потоптанных, складировали прямо на мокрую землю между грудой ломаной тары и переполненными мусорными баками. Из дверей молочного тянулся длинный хвост очереди, суровой и молчаливой, как в мавзолей. Пропуская женщину с коляской, Нил замешкался в непосредственной близости от ступенек магазина и был немедленно уличен в преступном намерении пролезть внутрь. – А вас, молодой человек, здесь не стояло! – Вы за кем занимали? – Какой ваш номер? – Мой номер шестнадцатый! – ответил он общественным обвинителям и побрел дальше. В угловом гастрономе, где они когда-то отоваривались с Линдой, было, наоборот, пусто, ни покупателей, ни продавцов, ни товаров, не считая выставленных во всех отделах ржавых бутылок «Полюстрово». Впрочем, одна продавщица все же имелась. Она тихо посапывала в уголочке, прямо под красным вымпелом «Отличник советской торговли». По ее засаленному халату ползали жирные черные мухи, несвоевременные в начале апреля, но при этом удивительно закономерные. Немноголюдно было и в кафе, куда он завернул, сам не понимая зачем. Раньше он не бывал здесь, должно быть, заведение открылось после его отъезда. Тихо звучала инструментальная версия «Странников в ночи», неяркий розовый свет скрадывал все изъяны интерьера. Островок грустного, щемящего уюта посреди серого кошмара беспросветности… – Спиртного нет, – окликнула буфетчица, по-своему истолковав выражение его лица. Нил поднялся, подошел к стойке. – Да мне и не надо спиртного. Чашечку кофе бы. Если есть… – Есть, есть, – с гордостью заверила буфетчица. – У нас хороший, в песочке варим. Еще полоски есть, с повидлом, свежие, с утра завезли. Она была вполне привлекательна, даже несмотря на жуткую химзавивку и отливающие медью золотые зубы. – Давайте. – С вас тридцать четыре копейки. Получив заказ, Нил сел за столик у окошка. На душе было муторно, родина, как большая, так и малая, ничего, кроме тошноты, не пробуждала. Бежать, бежать отсюда, из холодного ада, куда, если верить Данте, попадают после смерти предатели. Найти Лиз и бежать… – Привет, акула империализма! Не помешаю? – Стряхнув с головы мокрый капюшон, напротив села референт Оля. – Что тебя так удивило? Не узнаешь? – Узнаю, конечно, только так странно видеть тебя здесь. – Видеть здесь тебя еще страннее. Иностранцы нечасто сюда забредают. Тем более, в такую погоду. – О кэй, берем такси, и ты отвезешь меня в такое место, куда иностранцы забредают. – Да ладно! – Оля раскрыла сумочку, достала вчетверо сложенную бумажку. – Это тебе. – Что это? – То, что ты просил. – А я что-то просил? Нил развернул листок и прочитал: «Сапунова Светлана Игоревна, 1963, 6-й психоневрологический стационар, отделение № 2». – Нехороший стационар, нехорошее отделение, – сказала Оля. – Для неизлечимых хроников… – Но я… Оля наклонилась к нему и страстно зашептала: – Может, все-таки, перейдем на русский? Обоим легче будет… – I don’t understand… – по инерции продолжил Нил по-английски. Оля невесело усмехнулась. Потом резко поднялась и пошла к выходу. Нил проводил ее взглядом. У дверей Оля остановилась и пристально посмотрела на него. Он понял, что должен пойти с ней. Она молчала, переходя улицу, молчала, шагая вдоль чугунной ограды сквера, молчала, войдя в воротца. Лишь прибавляла шаг, и Нил не без труда поспевал за ней. По щиколотку утопая в раскисшем снегу, Оля вышла на неосвещенную, мрачную детскую площадку, зашла в стоящую посередине беседку, села на дощечку. Здесь, по крайней мере, не капало сверху. Нил пристроился рядом. Оля порылась в сумочке, достала пачку «БТ». – Дай огоньку. Нил послушно щелкнул зажигалкой. Оля всхлипнула. – А говоришь, не андестэнд, да все ты андестэнд, конспиратор хренов… Ты позавчера после подвигов своих ресторанных да после коньячка, что у меня дома добавил, на полный автопилот перешел и все мне выложил. И про стерву-жену, и про бомжа-благодетеля, под чьим именем ты сюда прикатил Лизоньку свою ненаглядную вызволять, и про муки неприкаянного сердца. Бедный богатенький Буратино! Сам-то потом вырубился, как шланг, а я полночи на кухне проплакала… – Ну извини… – растерянно пробормотал Нил. – Было бы из-за кого плакать… – Молчи, ты ничего не понимаешь… Явился, как мечта любой советской бабы – молодой, свободный миллионер-красавец, прекрасный голливудский принц, который возьмет за руку и умчит в далекую сказочную страну, подальше от всякого краснознаменного дерьма! Тогда, в ресторане, когда ты вдруг предложил мне сбежать от наших уродов и вдвоем покататься по городу на такси, я почувствовала, что такой шанс больше не повторится, и решила во что бы то ни стало воспользоваться им. Нагло, цинично, по-блядски. И вдруг оказывается, что заграничный принц – никакой не принц, а заурядный русский Вася, аферист и к тому же алкаш… – А что это меняет? – Нил тоже перешел на русский. – Я, конечно, не принц, но миллионер-то настоящий, и французский гражданин тоже без балды. Теперь, когда ты вывела меня на чистую воду, у тебя на руках все козыри. Банкуй, сестренка, как ты хотела – нагло, цинично, по-блядски… Только вот, пожалуй, свою руку и сердце я тебе предлагать не стану, у меня на них другие планы. Да и зачем тебе я, когда есть Жан-Пьер, мужчина холостой, обстоятельный. Я дам ему денег, он не откажет. Нужные бумаги я выправлю, потом, если надо будет, помогу с разводом, не проблема, у меня в Париже все схвачено. Будешь мадам Запесоцки, молодой, свободной, естественно, богатой. Сколько ты хочешь – миллион, полтора?.. – Я ничего не хочу! – Или как патриотка и комсомолка думаешь сдать меня на органы? Что ж валяй, потом повесишь почетную грамоту над кухонной раковиной… – Замолчи! – Нил дернулся от резкой пощечины и закрыл лицо. Неожиданно увесистые Олины кулаки застучали по его груди, по плечам. – Гад! Гад! Гад! Сволочь! Сволочь! Сволочь… Нил изловчился, поймал ее за обе руки. – Это как прикажете понимать, сударыня? Что еще за рукоприкладство? Оля тряхнула головой. – Дурак! Какой же ты дурак! Я же люблю тебя… – Ух, ну и маршрутик! Я и не подозревала, что в Ленинграде есть такие квартиры. – Есть еще и не такие. У меня приятель в подвале жил, так у него коридор проходил прямо под трамвайными путями. То-то было весело… Они стояли на железном навесном мостике, перекинутом через глухой двор-колодец, и переводили дух после затяжного подъема по черной лестнице и многотрудного перехода через чердак. Впереди возвышалась башня, с куполом уже не черепичным, как раньше, а новым, оцинкованным. К счастью, бойницы заделаны не были, и, протолкнув Олю впереди себя, Нил остановился на знакомой площадке с жестяной табличкой «109» на единственной двери. – Экскурсия по Баренцевым местам, – сказал Нил. – Не знаю, кто теперь живет за этой дверью. А вот наверху, над этим люком должен обитать потомок шаманов, некто Кир Бельмесов. Заглянем? Но дощатый люк был закрыт на тяжелый блестящий замок. Нил постучал в дверь. Никто не отозвался. – Посмотрим… – Он открыл створки электрического щитка, пошарил там, повернулся к Оле. – Есть! В руках у него был желтый французский ключ… В комнате все было так же, как в день его отъезда, пыли и той почти не прибавилось. – Вновь я посетил… – Нил походил по комнате, погладил поверхность стола, шкаф, подоконник, постучал по оконному стеклу. – Наверное, это и имеют в виду, когда говорят «вернуться в прошлое», как считаешь? – Не знаю. По-настоящему в прошлое вернуться нельзя, потому что мы сами стали другие. – Оля стояла в дверях, задумчиво разглядывая странную комнату. – Ты права, разумеется. Помнишь рассказ про другое место и зеленую дверь? – Оля кивнула. Нил осторожно опустился на старый пружинный матрас, прикрытый красным одеялом, вытянулся, закинул руки за голову. – Ну, что стоишь, прыгай сюда… – Оленька, переведите господину Корбо, что мы сможем полностью демонтировать второй сборочный за два месяца, плюс месяца полтора на реконструкцию и столько же на установку новой линии. Спросите, устраивают ли эти сроки? Выслушав перевод, Нил вымученно улыбнулся. – Нас устроят любые сроки, которые устроят вас. – Спросите, достаточно ли этих площадей для… – О, все технические подробности лучше выяснить у господина Запесоцки. Я полностью доверяю его мнению специалиста… Беседа проходила на повышенных тонах, но вовсе не потому, что у сторон были какие-либо основания для недовольства друг другом, напротив, все проходило на удивление гладко, и дело плавно двигалось к подписанию первого, предварительного соглашения. Просто в цеху было очень шумно, и приходилось буквально кричать. Оставив Робера и Жан-Пьера дальше разбираться с директором, Нил вышел из корпуса, снял с головы каску, предписанную правилами техники безопасности, и закурил. День был погожий, впервые за почти неделю пребывания в Ленинграде Нил ощутил в воздухе дыхание весны. Скоро, скоро проклюнутся почки, и птицы запоют, жаль только, жить в эту пору прекрасную… – Что с тобой? Ты не заболел? Оля встала рядом, Нил протянул ей сигарету. – Я здоров. Просто вчера… Вчера я был у нее. Представился братом, моряком дальнего плаванья. Меня к ней не пустили, только показали палату из коридора. Это ужасно. Тридцать-сорок человек, койки впритык, грязь, вонь, одеяла рваные, лежат трупами, чуть кто пошевелился – сразу укол, чтобы лежал и не дрыгался… Я бы и не узнал ее, если бы не показали. Высохшая, как мумия, волосы острижены, лицо восковое… Врач сказал – тяжелая. Немудрено, при таком-то лечении… – Нил сжал кулаки. – Я убью его! – Врача? Но при чем здесь врач, он делает, что может, от него почти ничего не зависит… – Да я не о враче. С врачом-то мы договорились, я дал денег, ее переведут в отдельную палату, приставят сиделку, закупят импортные препараты… Я про другого, про того, кто… Оля дернула его за рукав и громко произнесла по-английски: – Через десять дней открываются фонтаны Петродворца. Это удивительное, незабываемое зрелище, надеюсь, вы к тому времени еще не уедете… – Правильно, дочка, давай, обрабатывай гостя, – с отеческой улыбкой проговорил директор, вышедший из цеха вместе со свитой. А то совсем что-то загрустил наш Бельмондо. – О, Бельмондо! Филипп Корбо энергично закивал, услышав знакомое слово… В номер, озираясь, вошел молодой высокий, хорошо одетый негр. – Здравствуйте, – сказал он по-французски. – Я Эрик Макомба. Мне передали, что у вас для меня посылка с родины. – А, мсье Макомба, – Робер Тобагуа широко, радушно улыбнулся. – Да, да, мы вас ждали, проходите, пожалуйста. Он пропустил посетителя в гостиную, вошел следом и встал у двери, закрыв собой выход. – Здравствуйте, – повторил Эрик Макомба. Филипп Корбо, сидящий за столом, поднял голову и молча кивнул. Крохотный транзисторный приемник, лежащий на подоконнике, запел голосом Африка Симона. Звук был сиплый, трескучий, но так было надо – в непритязательный корпус приемника был встроен новейший скремблер направленного действия, посылающий неслышный, но мощный поток «белого шума» на оба «жучка», обнаруженных в номере Жан-Пьером. Незачем было посвящать местных гэбистов в содержание предстоящей беседы. – Мне сказали, у вас для меня посылка… – Не спешите, мсье Макомба. Присаживайтесь. Негр уселся в предложенное кресло и закинул ногу на ногу, ожидая продолжения. Филипп Корбо листал какие-то бумаги, казалось, не обращая на него никакого внимания. Макомба заерзал в кресле. – Простите, мсье, но моя посылка… – А ситуация-то непростая, – словно не слыша его, проговорил Корбо. – Похоже, паренек влип по полной программе. – Похоже на то, – подтвердил Тобагуа. – Эй, господа, в чем дело?.. – По уши в дерьме. – Иначе не скажешь. – Да что такое, я не понимаю, вы о ком? Корбо тяжко вздохнул и перевел взгляд на Макомбу. – Мы про тебя, Эрик… Да, кстати, я не представился, инспектор Ожеро, парижское отделение Интерпола. А это мой коллега инспектор Саркисян. – К вашим услугам, – вставил Робер, не отходя от двери. – Какой еще к черту Интерпол?! Где моя посылка? – Посылку тебе в каталажке выдадут. Если вести себя хорошо будешь. – Саркисян-Тобагуа хмыкнул. – Что это значит? Кто вы такие? Я требую представителя моего посольства! – Будет тебе представитель. И адвокат будет, – пообещал «Ожеро». – Вы не имеете права! – Имеем. Вот у нас официальное заявление родственников Элизабет Дальбер, послужившее основанием для возбуждения дела. – Не знаю я никакой Элизабет Дальбер! – возмущенно взвизгнул Эрик, но оба «интерполовца» заметили, как он мелко дернулся при упоминании фамилии Лиз, и переглянулись со значением. – Не знаете, а между тем вот уже полгода получаете всю ее корреспонденцию, включая денежные переводы и ценные посылки. На корешках квитанций ваша подпись и ваши паспортные данные. Служащие Главпочтамта довольно точно вас описали и, думаю, без проблем опознают в вас человека, который, используя фальшивую доверенность… – Доверенность настоящая! – выкрикнул Эрик. – И кто, простите, вам ее выписал? Мадемуазель Дальбер, которую вы не знаете? Согласитесь, это несколько странно. Макомба понял, что заврался, и угрюмо замолчал. – Ах, память отказала? Ничего, сейчас освежим. – Однофамилец наполеоновского маршала проворно обошел стол и поднес к самому лицу Эрика ксерокопию газетной статьи из «Пари-Суар». – Узнаешь эту дамочку? При виде фотографии СС в окружении полицейских Эрик вновь непроизвольно дернулся. Взгляд его заметался. Без всяких объяснений было ясно, что в эту секунду Макомба лихорадочно просчитывает, получится ли вырваться отсюда силой. У дверей «инспектор Саркисян» как бы невзначай поигрывал основательного вида тростью с металлическим набалдашником. Макомба прикрыл глаза и часто задышал. – Лямби-лямби-лямби офонарела… – комментировал происходящее транзистор. – Ваши действия незаконны, – пробубнил он. – Интерпол не имеет представительства в СССР, и вы не полномочны действовать на территории этой страны. Это провокация, и я сообщу, куда следует… «Ожеро» рассмеялся ему в лицо. – Ну разумеется. Вы абсолютно правы, дорогой Эрик. Расследование наше сугубо неофициальное. Я вам больше скажу, мы здесь инкогнито, приехали под чужими именами, и одним из следствий вашего обращения к местным властям будет наша высылка из страны. Но лично для вас куда важнее то, что в этом случае мы вынуждены будем поделиться своей информацией с нашими коллегами из КГБ, а уж в их полномочиях на территории этой страны сомневаться не приходится. – А какие в России тюрьмы! – ласково проворковал «Саркисян». – А сибирские урановые рудники!.. – Какие рудники, коллега? – возразил «Ожеро». – По здешним законам за такие вещи полагается расстрел. Если бы на месте Макомбы сидел сейчас белый, про него можно было бы сказать – смертельно побледнел. Эрик же смертельно почернел. – Какой расстрел, за что расстрел?.. – невнятно забормотал он. – За убийство. Вы, Эрик Макомба, войдя в преступный сговор с гражданкой СССР Сапуновой Светланой, обманным путем завладели документами гражданки Франции Элизабет Дальбер, по которым вышеупомянутая Сапунова выехала на Запад, предварительно оформив на вас доверенность на получение ценных почтовых отправлений. Саму же Дальбер вы хладнокровно убили… Молчите, Макомба? Имейте в виду, ваше молчание работает против вас, арестованная в Париже Сапунова во всем призналась… – Да врет она! – выкрикнул Макомба. – Нагло врет! Все не так было! – А как? – вкрадчиво осведомился «Ожеро»… – Они на месте, – шепотом сказал Эрик. – Пойду скажу. Вы лучше здесь подождите, инспектор. – Филипп, – строго поправил Нил. — И смотрите, Макомба, без фокусов. – Да уж какие фокусы… Эрик со вздохом встал. Нил, сделав вид, будто погружен в изучение скудного меню, искоса следил за его движениями. Из-за дымчатых очков угадать направление его взгляда было невозможно. Макомба, озираясь, прошел к дальнему угловому столику, за которым сидело трое мужчин. Среди них Нил сразу узнал Фармацевта – вольный сын Африки был в своем описании достаточно точен. Фармацевт, он же Борис Иосифович Борисов, был действительно очень похож на Гитлера, только без усиков. Двое других были на вид практически неразличимы и принадлежали к какой-то новой породе русских, выведенной за те пять лет, что его не было на родине. Короткие стрижки, бычьи шеи, маленькие тупые глазки, одеты в одинаковые черные кожаные куртки и спортивные штаны с лампасами. Макомба наклонился к Фармацевту и что-то говорил ему, показывая на дверь. Фармацевт слушал хмуро, потом переглянулся с амбалами. Один из них встал и, переваливаясь на коротких, мощных ножках, подвалил к столику Нила. – Француз? – Допустим. – Чем докажешь? – А надо? – Нил не спеша достал бумажник, извлек купюру в сто франков, разорвал пополам, одну половинку поджег зажигалкой, прикурил от нее, выпустил дым в направлении амбала и небрежным щелчком пустил уцелевшую половинку через столик. – А это шефу отнеси. На экспертизу. Нил придвинул к себе газету и углубился в чтение передовицы, озаглавленной: «Выше знамя партийной демократии!» – Вы позволите? Нил поднял голову. Перед ним стоял Фармацевт, и в руках у него был полный сифон. – Милости прошу. Фармацевт сел, поставил сифон на стол. – Газировочки? – Не откажусь. – Слушаю вас внимательно. – Вам привет от СС, Борис Иосифович… – От СС?.. Ах да, Светочка. Всегда была болтушкой… Я слышал, у нее большие неприятности. Или мои сведения неверны? Фармацевт пристально посмотрел на Нила круглыми совиными глазами. – Верны, но несколько устарели… Хороший адвокат, сговорчивые следователи, билет на Буэнос-Айрес… В нашем мире деньги решают все. – В нашем они тоже многое решают… Простите, как вас?.. – Можете звать меня Филипп Филиппович. – Филипп Филиппович. Как мило!.. Итак, Филипп Филиппович, о чем будем говорить? – Собственно, о них и будем. О деньгах… Гельд, аржан, пенендзы, мани… Капуста, бабки, первичность, башли, лавэ… – Предмет завсегда интересный. Ваши предложения, Филипп Филиппович. – У вас товар, Борис Иосифович, у нас купец… – Помилуйте, Филипп Филиппович, какой товар? Так, крутимся помаленьку. Выживаем… – У нас несколько иная информация, Борис Иосифович. СС отрекомендовала вас, как серьезного производителя. – Ну я же говорю – болтушка… – Из вашего ассортимента нас особенно интересуют два продукта… назовем их изделие «си» и изделие «си-си». Вы меня понимаете, Борис Иосифович? – Понимаю, Филипп Филиппович. Не сочтите за праздное любопытство, а что ж вас в нашу глушь-то потянуло? Отчего проторенные дорожки узковаты стали? – Вы сами на свой вопрос и ответили. Проторенные дорожки – они и есть проторенные. Их всякая собака знает. И которая в погонах тоже… Лютуют оппоненты, знаете ли, совсем оборзели. Риски возросли многократно, а с ними, увы, и цены. – У нас, Филипп Филиппович, тоже не благотворительное заведение. – Думаю, сторгуемся. – Нил взял салфетку, вынул из кармана ручку. – Сделаем так. Я напишу наши предложения по цене базовой партии, а вы – свои пожелания. Потом сверимся. – Базовая партия – это сколько? – Скажем, полтора килограмма чистого «си» и пять килограммов «си-си». – Однако! – Только не говорите, Борис Иосифович, что даже таких объемов не осилите. – Осилить-то осилим… Как часто? – Пока раз в месяц. Фармацевт подавил вздох облегчения, но не настолько, чтобы этого не заметил Нил. Как и следовало ожидать, бизнесмен-то оказался невеликий. – Плату предпочтете рублями? Или деньгами? Фармацевт хмыкнул. Шуточка ему понравилась. – А вы-то сами как думаете? – Понял. Нил написал несколько цифр, накрыл сложенную салфетку блюдцем и плеснул себе газировки. Фармацевт достал из кармана куртки калькулятор, принялся сосредоточенно подсчитывать. – Рубль почем считаем? По госкурсу или по рыночному? – Помилуйте, да какая мне разница, мы же договорились, что в наших расчетах рубли не фигурируют. Это, похоже, сильно озадачило Фармацевта. Он откашлялся, скомкал свою салфетку и с важным видом проговорил: – Я готов выслушать ваши предложения, Филипп Филиппович. Нил молча поднял блюдце и предоставил Фармацевту самому взять бумажку и ознакомиться с его предложениями. На висках Фармацевта проступила испарина. Он подозвал к себе одного из бугаев, и они принялись озабоченно шептаться. Судя по выражениям лиц, обсуждалась реальность перспективы схлопотать «вышку» в случае, если их заметут с таким количеством валюты на руках. – Можете указать номер банковского счета, – подлил масла в огонь Нил. – Переведем безналом под контракт за консалтинговые услуги. Оба посмотрели на него дикими глазами. – Шутка, – успокоил Нил. – Не бздите, господа, с таким баблом любого прокурора купите. – Мы согласны, – сказал наконец, Фармацевт. – Может, зайдем в «Кавказский», спрыснем сделку. Тут недалеко. – Это еще не сделка, Борис Иосифович, а лишь демонстрация намерений, – сухо поправил Нил. – Поймите меня правильно, но о качестве вашего продукта мы можем судить лишь со слов СС, а этого, согласитесь, недостаточно. Я должен произвести пробную закупку, переправить в Париж, и только после апробации… – Да какая там апробация, Филипп Филиппович, поехали сейчас ко мне, на себе все опробуем, я угощаю… – Простите, Борис Иосифович, так не пойдет. Я дилер, а не потребитель. Для начала нашей совместной и, надеюсь, плодотворной деятельности, мне достаточно будет десяти граммов «си» и примерно унции «си-си». Фармацевт что-то зашептал на ухо амбалу. «Кинет», – прочел Нил по губам помощника. – В подтверждение добросовестности намерений, господа. – Он достал из кармана ненадписанный конверт, вложил в руку Фармацевта. – Насколько я понимаю, вы предпочитаете американские. Здесь пятьсот. Это задаток. Всю первую партию я беру не как опт, а как мелкий опт, то есть, вдвое… Когда прикажете получить? – Да хоть завтра! – Диктуйте адрес. – Это за городом. Поселок Ушково, электричка с Финляндского вокзала. Погодите, я лучше план нарисую… И Фармацевт принялся чертить на салфетке. – Вот, – сказала Оля, открывая створки шкафа. – Все, как ты просил. Нил принялся облачаться в серый полушерстяной свитер, синие брезентовые штаны, такую же робу. Гарнитур дополнили серая кепка типа «жопа с ручкой» и десятирублевые туристские ботинки на рифленой подошве. Ботинки жали со всех сторон, и Нил, немного потоптавшись в них для пробы, все же переобулся обратно в кроссовки. В вечернем сумраке, тем более, ночью вряд ли кто будет разглядывать, «найковские» они или фабрики города Кимры. – Ну как? – Настоящее пугало огородное, – оглядев его со всех сторон, резюмировала Оля. – Не пугало, а советский дачник. Нил пытался шутить, но на душе было тяжело и неспокойно. Он прекрасно понимал, что имеет все шансы не вернуться с предстоящей прогулки. Как-никак, их там, скорее всего, будет трое, а он – один. Правда, на его стороне будет фактор неожиданности. Последние два дня Нил многократно прокручивал в голове картину, как оно все произойдет. Вот он, задрав свитер, достает из нагрудной сумочки толстый пакет, небрежно кидает на стол. Вот вся нечистая троица, ошалев от такого обилия «зелени», начинает ее считать и пересчитывать, или, во всяком случае, глазеть, как это делает босс. Тем временем «Филипп Филиппович», якобы для составления расписки, спокойно вынимает авторучку, красивую такую, представительского класса, не спеша нажимает на черную кнопочку с золотым ободком. И тонкая, но мощная струйка концентрированной серной кислоты бьет в глаза Фармацевту и его «шестеркам». Можно даже не в глаза, при попадании на любой открытый участок кожи болевой шок будет столь стремителен и велик, что противникам какое-то время будет ни до чего. И вот здесь вступит в ход стилет, отличный острый стилет, совершивший путешествие в Россию внутри полой ручки зонтика, а ныне надежно зачехленный и уложенный в Олину матерчатую кошелку поверх резервного плаща – на случай, если роба окажется слишком запятнана кровью врагов. Потом трупы в подвал – должен же на даче быть подвал! – кровь подтереть, и на предпоследней электричке в город. Переодеться у Оли – и на такси в гостиницу. А завтра, если вообще будет завтра, заняться Лиз. И на это остается не больше суток… – Если я не вернусь, там, в плаще, конверт, утром передай его Роберу. Оля кивнула. – Ну, я пошел… – Погоди, – сказала Оля. – Присядем на дорожку. Они сели в прихожей, Оля на табуретку, Нил – прямо на полку для обуви. – Оля, я… – Т-с-с… – Она выждала несколько секунд. – Теперь говори. – Оля, я виноват перед тобой, сам понимаю, что использую тебя, как последний мерзавец… – Не надо, Нил. Мне не в чем тебя упрекнуть. Ведь ты это делаешь во имя любви, а ей оправданий не нужно… – Она встала, порывисто обняла его, столь же порывисто отстранилась, уклонившись от его поцелуя, и перекрестила. – Теперь иди. Она подошла ко входной двери, оттянула крючок замка, дернула на себя. – Что за черт! Дверь не открывалась. – Дай-ка я попробую… Нил взялся за ручку, поднатужился, потянул. Хлипкая дверная ручка осталась у него в руках, державшие ее винтики рассыпались по линолеуму. – Погоди, ты мне так всю квартиру разнесешь… – Из шкафчика в прихожей Оля достала большой ключ на цепочке. – Может быть, я ненароком на нижний закрылась. Хотя сомнительно, это я только когда надолго уезжаю… Она наклонилась, попыталась вставить ключ в скважину. Ключ влезать отказывался. – Дырку чем-то забили! – Ну, давай попробуем как-нибудь… – А как?! Вывинтить замок было невозможно, он был врезан в дверь изнутри. Выдолбить дырку вокруг замка, отжать дверь, наконец, просто вырубить нижнюю филенку, что в слезах предложила сама Оля, не получилось никак – в девичьем хозяйстве не было ни стамески, ни фомки, ни топорика. Не было и балкона, чтобы перелезть к соседям. Да и самих соседей не было дома, сколько Оля ни стучала в стенку, никто не реагировал. Телефонов других соседей Оля не знала, звонок в ЖЭК ничего не дал, в это время суток, да еще и в пятницу, контора давно обезлюдела. Спускаться по трубе с девятого этажа Нил не рискнул. Полчаса они барабанили в дверь и орали, срывая голоса, пока не выручил старичок, живущий двумя этажами ниже. Он сбегал к себе за плоскогубцами и за хвост вытащил из отверстия от души забитого туда вяленого ерша. – Ну, хулиганье! И придумают же, тудыть-растудыть!.. – Спасибо, дед! – на бегу крикнул Нил. Он безнадежно опаздывал на элект-ричку. Забор вокруг дачи Фармацевта был деревянный, но высокий, частый и крепкий. Основательная калитка, снабженная защелкивающимся замком, была распахнута настежь, из всех окон небольшого, но по здешним меркам очень стильного домика бил яркий свет. Очень странно. Стараясь ступать как можно тише, Нил обошел домик кругом, благо все дорожки видно было великолепно. Заглядывал в окна, но не видел ни души, пока, наконец, в последнем – должно быть, это был кабинет хозяина – не разглядел склонившуюся над письменным столом фигуру в черном. Человек стоял спиной к нему, и только по габаритам, явно не бугайским, Нил определил в нем Фармацевта. Вот он, весь как на ладони. Рука нащупала в сумке стилет в брезентовом чехле. Жаль, не ружье, через стекло не саданешь… Нил замкнул круг, поднялся на крыльцо, поискал звонок, не найдя его, постучал. Несмотря на тишину в доме, его стук никакой реакции не вызвал, должно быть, кабинет располагался далеко от входной двери. Или хозяин страдал глухотой, чего, впрочем, по первому знакомству не показалось. Нил подождал еще немного, потом толкнул дверь. Она открылась. Нил миновал освещенный холл и остановился на пороге кабинета. Человек в черном навис над столом и увлеченно возился с чем-то, похожим на портативный компьютер. Половина стола была прикрыта простыней. Нил кашлянул. – Борис Иосифович… Человек поднял голову и широко улыбнулся. Нил остолбенел. Перед ним стоял чудаковатый очкарик-сисоп, новый жилец Веры Ильиничны. – О, здорово! – сказал сисоп. – Видал, какая писюшенька? Только, зараза, от винта грузиться не хочет… – Где Фармацевт? – обрел наконец дар речи Нил. Он не мог ошибиться адресом. Плану, начертанному Фармацевтом, и его же словесному описанию соответствовал только этот дом. Тем более что других домов в непосредственной близости не было вовсе. – Там… – Очкарик неопределенно махнул рукой куда-то вниз. – Слышь, чувак, ты в таких системах петришь? Наверное, тут какая-нибудь бутявка нужна, специальная… – Что значит «там»? – жестко спросил Нил. Ему было не до клоунад. – Там – значит, в подвале, – не менее жестко ответил очкарик. – Смотри сюда. Он приподнял простыню, и Нил увидел разложенные в рядок предметы. Два пистолета, нунчаки, электрошокер, резиновая дубинка, наручники. – Они тебя ждали, – сказал сисоп. – Очень ждали. Но ты опоздал. – Спасибо. – Спасибо не шуршит… – Очкарик вновь взял прежний, непринужденный тон: – Между прочим, кто-то что-то обещал. Было дело? – Да, да, конечно… Нил поспешно расстегнул робу, задрал свитер. Очкарик хмыкнул. – По-моему, ты обещал не интим… Нил отстегнул нагрудную сумочку, бросил на стол. – Твое. Сисоп расстегнул сумку, поглядел на содержимое. – Нормально. Кооператив открою, буду компы апгрейдить… Ладно, вали, мне еще прибраться надо. – И уже в спину Нилу добавил: – Рыжей привет! Почти у самой станции Нил посмотрел назад и увидел над лесом далекое зарево. «Сисоп прибрался», – подумал он и тут же сообразил, о какой рыжей говорил этот нечеловеческий человек. Таксист притормозил у хозяйственных ворот в больницу и, получив аванс, согласился ждать не больше получаса. Но Нил был уверен, что он не уедет. Таких чаевых водила давно не получал, так что можно было не волноваться… Нил долго шел вдоль забора, оглядевшись, пролез через предусмотрительно отогнутую кем-то сетку-решетку и вновь оказался на территории психбольницы. Уже нелегалом. Сегодня или никогда… Было около восьми вечера и в больничном парке было пусто, только вдалеке виднелся свет в приоткрытой двери. Там суетились двое непонятных личностей вида отнюдь не респектабельного. Нил подошел ближе и увидел, как два бомжа перекладывают из баков в полиэтиленовые мешки какую-то малоаппетитную на вид мешанину. При этом ясно был слышен матерный диалог с работницей кухни, которая крыла прихожан обычной бранью. Когда объедки были спрятаны в тряпочные мешки и двоица направилась в сторону забора, Нил вышел из тени и приветливо окликнул алкашей. – Ребята, огоньку не найдется? Спички забыл. Они оба одновременно вздрогнули. Но мужик оправился первый. – Найдется, в обмен на курево. Мы тоже забыли сигареты на пианино. Женщина без возраста и лица хрипло засмеялась и уже без опаски рассматривала Нила. – Нет проблем. – Нил протянул пачку «Беломора», заранее заготовленного для проведения операции. – Бери с запасом, у меня еще пачка. Они закурили втроем. Настал момент продолжить приятное знакомство. – А ты что здесь шатаешься, смотри, скоро сторож спустит Дружка, от него никто в целых штанах не убегал еще. – Да дело у меня есть, вот не знаю, как подступиться. Я смотрю, вы тут все знаете, может, поможете. Я в долгу не останусь. – Что за дело-то. Если ты того, псих, то не с нами. Мы кормимся здесь. Нам нельзя психам помогать. – Да нет, мне бы маляву передать, я из Тосно приехал, да вот опоздал, все закрыто. Кто тут из верных людей есть, может, помогут не за так? – Не, мужик, мы не можем, туда и муха залетит – холостой останется. Так что извини. Нам пора самим сматываться. Они свернули к тропинке, ведущей к уже знакомому лазу в заборе, когда женщина остановилась. – Стой, Жора, дед помочь может, смотри, он еще роется у себя. Ты, парень, видишь, вон там теплица меж корпусов, так греби туда. Старика зовут Иннокентий. Дед Кешок, по-простому. Скажи, что Людка послала. Он жадный, но поможет, если выпить дашь. – Спасибо, это вам. – Нил протянул непочатую пачку папирос. Уже идя к теплице, он услышал за спиной: – Дурак ты гребаный, наш же это был, забыл что ли, своим-то грех не помочь. Ожаднел к старости совсем… В теплице действительно копошился горбатый старик, приход постороннего он заметил сразу. «Хорошая примета встретить горбуна», – мелькнуло у Нила. – Чего надо? – грубо спросил старик. – Вали, пока не поздно. Здесь чужим нельзя. В руках горбуна незаметно оказался ломик. – Отец, меня Людка прислала. Дело есть. Помоги малость, я при бабках, так что в накладе не останешься. Лицо горбуна резко посветлело, а в глазах зажегся огонек. – Ну, и что надо? Огурцы еще не поспели, так что приходи в июле, что от психов останется, смогу и уступить. – Нет, батя, я не за этим. Девчонка у меня здесь отдыхает, а я в рейс ухожу. Надо проститься, а то вернусь только через полгода. Сам понимаешь, тяжеловато будет. Ты бы мне ее привел сюда, в теплицу на часок. Горбун выпучил глаза до изумления. – Ты что, охренел, морячок? Это же дурка. Здесь такое не пройдет. – Батя, я же не пустой приехал, тоже понимаю. Нил достал «столичную» и протянул деду. Тот не принял, и Нилу пришлось водрузить напиток богов на бочку с удобрениями. – Не, лучше проваливай, хлопот потом не оберешься. – Старик взялся было продолжать заклеивать шланг. – Дорогого это стоит, тут одной не отделаешься. Но Нил не дал ему продолжить и подошел совсем близко. – Понимаю, вот, держи, на поправку шланга, а то огурцов не дождешься. Сумма настолько потрясла старика, что он, медленно убрав деньги в носок, направился к выходу, буркнув: – Жди тут, схоронись только. Бутылка исчезла непонятно как и куда. Старик вышел и начал запирать дверь, но Нил его опередил. – Батя, как зовут, я забыл тебе сказать, а то приведешь непонятно кого. – А я думал, что тебе без разницы, здесь уже все одинаковые. Ну? – Сапунова Света, третий корпус, палата семь. И сердце заработало в такт секундной стрелке… Прошло довольно много времени, Нил вглядывался в темноту, но ничего не было видно, и тишина только усиливала отчаяние ожидания. Наконец что-то белое мелькнуло в зелени кустов, и горбун загремел связкой ключей. Лиз он прислонил к стеклянной стенке парника. Поверх длинной ночной рубашки был наброшен невероятной грязи ватник. Нил тихо вышел и, не сказав старику даже спасибо, быстро поднял на руки девушку и почти побежал в сторону забора. – Не беги, сторож еще ужинает, успеешь. Старик долго стоял у дверей теплицы, вглядываясь в темноту, пока белый подол, мелькавший среди деревьев, не пропал из виду. В теплице он взял лопату, выкопал ямку и опустил туда поллитровку. – Завтра, пожалуй, куплю пряники и баклажанной икры. В четверг отдам Женьке, пусть побалует внучку. Прозрачные глаза старика наполнились влагой. Дед Кешок не пил водку, да и вообще ничего спиртного не пил никогда – даже там, даже тогда, в тридцать седьмом… – Я хочу спать. Лиз говорила спокойно, но была настолько слаба, что самостоятельно не смогла переодеться и Нилу пришлось стягивать с нее больничные лохмотья. Потом он отнес ее в ванную и долго мыл, ужасаясь ее худобе. – Ничего, ничего, были бы кости, мясо нарастим. Я тебя откормлю как кабанчика. Лиз равнодушно подчинялась, нисколько не стесняясь наготы. Потом Нил поил ее горячим чаем с медом. Лиз даже не могла держать чашку, закутанная в одеяло, она, как больной ребенок, только открывала рот и заснула мгновенно. Один раз только она пошевелила рукой и почти одними губами произнесла: – Я знала, что ты… – Но Нил уже целовал драгоценное лицо и гладил стриженую голову. – Молчи, молчи, все прошло. Я увезу тебя отсюда. Спать пока, только спать. Утром, как только открылся первый магазин, Нил неслышно прикрыл дверь и рванул за молоком. Накрапывал дождь, утренние запахи весны наполнили гордый, грязный и голодный Ленинград, и город стал похож на старого бедного интеллигента, собравшегося в филармонию и надевшего парадный костюм времен далекой молодости. Нил мчался по улице и счастье, которое он так долго ждал, утренним ярким шаром поднималось над ржавыми крышами родного города. – Я вылечу ее и сделаю самой счастливой на земле. У нее опять вырастут длинные волосы, и она будет закалывать их днем в тугой пучок, а ночью распускать. Мы будем жить на острове и нарожаем кучу детей! Нет, пока надо поправить ее – все остальное потом. Потом, потом… Нил чуть не врезался в «жигули», за что услышал в свой адрес много выразительных слов. Все, все теперь было не важно в этой жизни, потому что его сокровище было спасено. Сверху кто-то решил заняться утренней уборкой, потому что по улице летели листы бумаги. Нил высоко подпрыгнул и на лету схватил летящий на него лист. «Tu sais, finalement je n’ai pas pu кtre avec personne aprиs toi, c’йtait comme une obsession. Ou bien tu m’aurais empoisonnй par toi-mкme. J’ai rencontrй des mecs pas mal et mкme trиs bien, mais dиs qu’il s’agissait de l’amour ou d’intimitй c’est ton image qui apparaissait et tout dйsir disparaissait. Je fais mкme pitiй а tout ceux qui me draguent. Ces petits cons espиrent et souffrent en vain. Je suis а toi Nil mкme si toute ma vie passera en attente… mais je suis persuadйe que nous nous retrouverons encore dans notre train en йcoutant son petit bruit sur des rails, en regardant par la fenкtre, en buvant du thй dans les verres… Tu t’en souviens ces supports en ferraille rigollots?…et de se souvenir, et de rigoler, bien sыr de rigoler sur notre passй qui йtait si stupide. Et on se mariera а Paris et je ne manquerai pas de mettre les gants blancs et les petites filles en robes en dentelles porteront des bouquets de fleurs. Ah, j’ai oubliй de te poser une question, si tu savais jouer aux йchecs. J’aurais bien voulu que tu apprennes ce jeu а notre fils. Je vous imagine assis sur la vйranda en train de dйplacer ces petites piиces magiques et il fait si silencieux chez nous, si calme, parce que je ne viendrai jamais vous dйranger. Pourvu que tu rentres le plus vite possible… ou moi, je…» [11] Нил стоял у парадной в оцепенении, потом поднял голову и посмотрел наверх, но увидел только руку, которая бросала листы бумаги. – Lise!!! Lise!!! Non! Tu prendras froid! Je cours…[12] – почему-то по-французски прокричал Нил и рванулся в парадную. Монументальный лифт не работал, и он бегом взлетел на шестой этаж. Палец вжался в кнопку звонка. – Кто там? – послышался, наконец, сонный старушечий голос. – Бандероль. Ценная. Дверь в бывшую квартиру Яблонских, соединенную с его каморкой тем самым балконом, на котором стояла Лиз, чуть приоткрылась. Этого было достаточно. Нил отпихнул мелкую старушонку и рванулся по знакомому коридору. – Караул! – заголосила старушонка. – Бандиты! Из туалета вынырнул какой-то лысый субъект, но увидев несущегося прямо на него Нила, занырнул обратно. На кухне тетка уронила чайник. Нил со всей силы надавил на шпингалет и распахнул балконную дверь. На балконе Лиз не было. В комнате – тоже. Только вещи разбросаны, будто после лихорадочного обыска. В ванной тоже никого. Через открытую балконную дверь Нил услышал крики и женский визг. Он перевесился через грязные перила и посмотрел на улицу… Летя по лестнице вниз, он расталкивал народ, высунувшийся из своих каморок на доносившиеся с улицы вопли. Он поднял ее почти невесомое тело и, не понимая, что делает, понес по улице. Люди шарахались в разные стороны, машины тормозили рядом, но Нил не видел и не слышал ничего… – Руки! – гавкнул мент, и наручники больно стянули запястья. В крытом кузове было темно, разило перегаром и блевотиной. Холод лютым ознобом заколотил всего Нила. Он опустился на пол и закрыл глаза. «Я не смогу научить его играть в шахматы, потому что его нет, а теперь не будет никогда…» Нил завыл зверем, но никто не слышал его крика. – Корбо, на выход! С вещичками! – Не журись, паря! – осклабился беззубым ртом вертлявый субъект с проваленным сифилитическим носом. – В «Крестах» лафа тебе будет, ребята там фартовые, француженок любят. – Ты, Дуст, не того на измену сажаешь. – Неопрятный грузный бродяга высморкался в пальцы, обтер руку об штаны. – Не видишь, фраерок с вольтами, ему твои подначки до фени… На-ка конфетку, милай. Он достал из кармана добротного кожана, принадлежавшего прежде Нилу, барбариску в мятой, облепленной табачными крошками обертке. – O, merci beaucoup, Monsieur, je suis trиs reconnaissant…[13] Нил жадно схватил леденец, развернул, закинул в рот. Бродяга со значением посмотрел на Дуста: мол, а я что говорил. Железная дверь в «отстойник» при отделении милиции со скрежетом отворилась. – Ну… – поигрывая дубинкой, процедил сержант. Нил послушно шагнул к дверям. – Руки, – флегматично напомнил сержант. Заложив руки за спину, Нил, конвоируемый сержантом, прошел длинным серым коридором и оказался в глухом дворе, обнесенном по периметру высокой кирпичной оградой. Впритык ко входу стоял зеленый фургон автозака. – Мордой в стену! – приказал Нилу сержант и стукнул дубинкой в стену фургона. – Эй, на бригантине, принимай добро! Что-то скрипнуло, об асфальт стукнули подошвы сапог, зашуршали бумажки. – Этот, что ли? – спросил молодой голос. – Этот. – Сержант ткнул Нила в спину. – Полезай. С крутой подножки Нил ступил в спертый полумрак, пропитанный вонью немытых, спрессованных тел. – Вам прямо, – насмешливо произнес сзади тот же молодой голос. – Отдельное купе. Нил с трудом, склонив голову и пригнув колени, втиснулся в железный ящик. Хлопнула дверца, и мир погрузился в полную черноту… – Басов! – Я! – Бирюков! – Здесь! – Богданов! – Я! – Я! – Фуя! Кто Богданов? – Я Богданов. – А ты? Фамилия? – Богданов-Березовский. – Ну так ептуть?.. Богданов-Березовский! – Я! – То-то… Брюханов! – Я!.. Окрики переклички, команды, перемежаемые матюгами, скрежет ворот, замков, засовов, заливистый лай конвойных псов – все эти звуки мучительно били по мозгам, отдаваясь в железных стенках. Нил застонал и, насколько хватало сил и пространства, стиснул уши ладонями. – Ну, все вроде! Закрывай! «Как это все? А я?» – подумал Нил, но голоса не подал. Забыли и забыли. Захотят – вспомнят, а туда, куда сгрузили прочих пассажиров, ему не очень-то и надо… Автозак взревел мотором и вскоре, как по звукам понял Нил, опять катил по городским улицам. Вот остановился, судя по всему, на светофоре. Лязгнула и открылась дверка. Даже тот жалкий свет, что проникал сквозь матовое, зарешеченное изнутри стекло, заставил Нила зажмуриться. – Прошу в салон, – сказал парень в зеленом бушлате. – Там удобней будет. Нил на полусогнутых перебрался в «пассажирский» отсек и, с наслаждением потирая затекшую шею, плюхнулся на деревянную скамью. Молодой конвоир хмыкнул и заложил на засов зарешеченную дверь в тамбур. Тронулись. Сквозь решетку Нил видел подпрыгивающий на дорожных колдобинах белобрысый затылок, слышал не лишенный приятности тенорок: – Над Китаем небо сине, меж трибун вожди косые… Так похоже на Россию, слава богу, не Россия… На повороте Нила повело вперед, Чтобы не свалиться, он ухватился за скамейку. Пальцы уцепились за что-то бумажное. Нил с радостным удивлением поднес к глазам почти полную пачку «Явы». Рядом нашлись и спички… – Конечная, поезд дальше не пойдет. – Парень в бушлате раскрыл узкую дверь. – Гражданин, прошу на выход. Он помог одеревеневшему Нилу спуститься, а сам проворно вспрыгнул на подножку. – Газуй! – А как же?.. – начал опешивший Нил. – Счастливо оставаться! Дверь автозака захлопнулась перед носом. Нил закашлялся от пыли, поднятой отъехавшими колесами. Через несколько секунд, когда глаза приспособились к нормальному дневному свету, он увидел, что стоит на обочине грунтовой проселочной дороги. По одну сторону зеленел хвойный лес, по другую тянулся не менее зеленый металлический забор. В лесу щебетали птицы, за забором разорялся Валерий Леонтьев. Нил стоял, ничего не соображая. – Вам сюда, – услышал он откуда-то сбоку знакомый голос и обернулся. – Ну, наконец-то! А мы вас обыскались, Нил Романович! У открывшейся в заборе неприметной калитки улыбался Константин Асуров… – Так, ну-ка повернитесь… Ручку поднимите, пожалуйста, согните… Теперь Нил тактично промолчал. Ничего более монструозного ему еще не доводилось надевать. Тяжелый синий габардин давил на плечи, сковывал движения. Зеркала рядом не было, и Нил не мог определить, насколько этот костюм старит его на вид, по ощущениям получалось лет на пятнадцать. В комплекте с жестко накрахмаленной рубашкой и однотонным бордовым галстуком – на все двадцать. Стоящий рядом Асуров выглядел, напротив, молодо и бодро в парадной подполковничьей форме, при золоченых ремнях и аксельбантах. Перехватив взгляд Нила, он улыбнулся краешками губ и тихо проговорил: – Похвали старика, он старался… – Спасибо, Леонид Аркадьевич, – послушно произнес Нил. Что поделать, такова была в этом сезоне высокая партийная мода, так и только так должны были одеваться по официальным поводам всевозможные члены и кандидаты в члены, министры и замминистры, секретари и председатели, депутаты и делегаты, исключения существовали только для лиц, принадлежащих к военным кругам или к женскому полу. Нил к последним не принадлежал, как впрочем, не принадлежал и к предпоследним и уж тем более к первым. Но костюмчик пошить пришлось, причем спохватились, можно сказать, в последний момент, когда до награждения в Георгиевском зале Кремля оставалось всего два дня. Обратились к персональному пенсионеру Журкевичу, представителю славной династии кремлевских портняжек, и старик не подвел. – Вы только не особо там руками размахивайте, – предупредил он на прощание. – Такая спешка, не все шовчики прострочить успел. – А это тебе от нашего управления, – весело сообщил Асуров, когда за Журкевичем затворилась дверь номера ведомственной гостиницы, и вручил Нилу большую белую коробку с алым знаком качества на крышке. – Спецзаказ, ереванские товарищи постарались. Ты примерь, должны быть впору. В коробке оказались остроносые нестерпимо блестящие лакированные штиблеты на тонюсенькой подошве. Обувка и впрямь пришлась по ноге, только оказалась жутко скользкой. – Ну ничего, предупрежден – значит вооружен, – подбодрил Асуров. – Все, пора, «Чайка» ждет, труба зовет… Недели, проведенной на «откормочной» базе Комитета Госбезопасности, Нилу за глаза хватило, чтобы в общих чертах разобраться в причинах очередного, столь крутого, витка судьбы. В капсуле, подобранной нашими агентами на барже и своевременно доставленной в Москву, после дешифровки обнаружилась информация настолько ценная, а главное – настолько политически взрывоопасная, что руководство долгое время держало ее под спудом, элементарно опасаясь давать ей ход. Наконец, во время очередного судьбоносного визита Михаил Сергеевич, в качестве жеста доброй воли, просто-напросто отфутболил все документы обратно Миттерану, пусть у него башка болит. Французы оценили жест по достоинству и ответили кредитом в двенадцать миллиардов долларов. Вернувшись домой, счастливый генсек тут же распорядился представить всех причастных к высоким государственным наградам. Начальник управления внешней разведки получил звезду Героя, генерал Мамедов – орден Ленина, подполковник Асуров – орден Боевого Красного Знамени, а непосредственный исполнитель, секретный агент «Дэвид Боуи» – орден Красной Звезды. «Что ж вы, суки, раньше молчали? – с нетрезвым надрывом вопрошал Нил, стуча по столу экспортной воблой. – Я бы давным-давно вернулся, и моя Лиз была бы жива, была бы сейчас со мною!» «Да тебя же, дурачок, берегли, пойми ты! – стучал себя в грудь Асуров. – Кто ж знал, что все так обернется, взяли бы, да вместо ордена приказали тебя шлепнуть, как слишком много знающего». «Ну и шлепнули бы! Все равно мне без Лизоньки не жить!» «Ты давай, брат, с такими настроениями завязывай! Ты еще родине пригодишься, да и самому себе тоже. А Лизу, конечно, жалко. Наш грех, недосмотрели… С другой стороны, откуда мы знали, что у тебя с ней отношения? Давай за нее. Пусть земля ей будет пухом!» Они выпили еще водки. И еще… Помпезный, белый с золотом кремлевский зал заполнялся героями невидимого фронта – импозантными генералами, подтянутыми офицерами, серьезного вида гражданскими. Величественно проплыла пожилая женщина, как две капли воды похожая на Маргарет Тэтчер, просеменил, шурша черной рясой, тщедушный попик. Его Нил приметил еще в гостинице, удивился, и Асуров, усмехаясь, поведал, что, поступившись тайной исповеди, отец Николай сдал компетентным органам восьмидесятипятилетнего власовца. Старика показательно судили и расстреляли, а патриотичного служителя культа представили к ордену, кажется, Дружбы народов. Еще среди присутствующих Нил узнал водителя-дальнобойщика, который, гоня фуру «Совтрансавто» через Западную Германию, на банку просроченной икры выменял у пьяного американского сержанта банку свежей антирадарной краски для самолетов-невидимок, и капитана мини-субмарины, перекусившего новейший американский оптоволоконный кабель, протянутый по дну Индийского океана. Нил не сомневался, что и подвиги всех прочих, собравшихся сегодня здесь, были в том же духе – кто-то что-то стырил, кто-то кого-то кинул, заложил, замочил… Он поймал себя на мысли, что если бы сейчас, в данную минуту, этот зал взлетел на воздух вместе с теми, кто в нем сейчас находится, включая и его самого, мир не стал бы хуже ни на йоту… Как в исторических трагедиях Шекспира, под фанфары вошли начальственные лица, награждаемый контингент встретил их дружным вставанием и аплодисментами, переходящими в овацию. Возглавляющий процессию пожилой важный товарищ в очках, громадных, как канализационные люки, остановился возле крытой алым бархатом трибуны и поднял руку. Аплодисменты стихли. Начальство расселось по креслам, выставленным дугою по обе стороны трибуны. Асуров ткнул Нила в бок, возбужденно зашептал в ухо: – Видал? Сам Чебриков! И Крючков! И Градусов! И Сыроежкин!.. Эти фамилии Нилу ровным счетом ничего не говорили, сидящие напротив были для него всего лишь незнакомыми мужчинами, немолодыми и несимпатичными, обряженными в одинаковые темно-синие костюмы с одинаковыми бордовыми галстуками и одинаковыми красными значками на лацканах. Дядя в бинокулярах откашлялся в микрофон. – Дорогие товарищи! Разрешите мне в этот торжественный для всех нас день от имени и по поручению… Голова Нила свесилась на плечо… Лиз, живая, веселая, гордая, сказочно прекрасная Лиз гарцевала на вороной лошадке, изящной и тонконогой. Ее длинные волосы белокурой волной струились по ветру, лицо, обращенное к нему, лучилось нежным, прозрачным румянцем. – Догоняй! – ее голос рассыпался хрустальными нотками челесты – небесного клавесина. И он побежал за ней, легко перепрыгивая с облака на облако. – Лиз! Он протянул руки, и она упала в его ладони картинкой на невесомом листочке белого картона. Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен. – Кто это на лошади? – А. Это Лиз, Элизабет Дальбер. Когда-то я уговорила ее остаться учиться в России. Может быть, и зря уговорила… Хотя, наверное, ничего в этой жизни не бывает зря… Таня Захаржевская взяла рисунок из дрожащих пальцев Нила и положила на откидной столик рисунком вниз. Белая изнанка была девственно чиста. – Прошлое все равно остается с нами, Нил, – сказала Таня. – И если сегодня мы живы, если способны любить и быть любимыми, значит, нет в этом прошлом ничего такого, о чем стоит жалеть. Она откинулась на плюшевую спинку дивана и замолчала. «Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть…» – настукивали где-то внизу колеса. – Таня… А куда идет этот поезд? Таня подышала на вагонное стекло, и на помутневшей поверхности проступило слово «Занаду»… Асуров тряс Нила за плечо. – Ну давай же, очнись, ты, чучело! Твоя очередь… Нил вздрогнул, встряхнулся. – Ах да, извините… – Баренцев Нил Романович! – повторил председательствующий. Нил стал пробираться к проходу. Бойцы невидимого фронта поджимали ноги, пропуская его. – За мужество и героизм, проявленные при выполнении особо важного задания Родины… – чеканил голос с трибуны. Нил сошел с ковровой дорожки и сделал первый шаг по блистающему наборному паркету. До трибуны оставалось еще с десяток. – Орденом Красной Звезды… Ноги на скользких подошвах выстрелили вперед одновременно. Нил взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и под оглушительный треск лопающихся швов, медленно и красиво, как в кино, опрокинулся навзничь и покатился вперед, набирая скорость. Ноги, как две крылатые ракеты, неслись прямо на трибуну. Председательствующий согнулся, прикрываясь руками и пронзительно, по-бабьи заверещал. Острые носы лаковых штиблет протаранили трибуну и, не встретив сопротивления, с ускорением въехали в стену, протащив сквозь древнюю кладку и всего остального Нила. Он пролетел над кремлевской стеной, над приплюснутым кубиком мавзолея, над Красной площадью, прямо в пламенеющий закат. Холодные лучи на мгновение ослепили его, а потом он увидел, впереди и внизу, аквамариновую морскую безбрежность и крохотный зеленовато-коричневый треугольник суши. Островок стремительно приближался, вырастая навстречу, и уже был виден кремовый купол Занаду, и цветники, и радужный фонтан, и три человеческие фигурки перед фонтаном. Стройная рыжеволосая женщина, седобородый старик, и между ними – беленький, вихрастый мальчишка. Подняв головы, они смотрели на его приближение, улыбались и махали руками… |
||
|