"Крик ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

III

Первый звоночек – предвестник встречи Марины Муриной с Ладой Чарусовой – прозвенел еще в феврале, когда под конец очередного приема к Тане Захаржевской на Кутузовский явился Вадим Ахметович, вместе с ней проводил гостей и, оставшись наедине, попросил достать проектор. Нужно было посмотреть один слайд…

– Ну как? – спросил он, внимательно следя за реакцией Тани.

Никто не посмел бы сказать, что Таня не разбирается в живописи. Еще со школьных лет она водила экскурсии по Эрмитажу и Русскому музею, а в московский период к этому прибавились Третьяковка, Пушкинский музей. К тому же имели место разные официальные, полуофициальные и вовсе неофициальные вернисажи, устроители которых почитали за честь увидеть Таню на открытии. Она помнила сотни имен и полотен, но при этом честно признавалась себе, что ровным счетом ничего не понимает, а иначе пришлось бы заподозрить, например, что пресловутая гениальность Ван Гога, Сезанна, Малевича или Пиросмани – плод извращенного и изощренного розыгрыша каких-нибудь авторитетных эстетов, а миллионы зрителей восхищаются нелепой мазней потому только, что жутко боятся прослыть ущербными. Тане нравились картины хорошо прописанные, изящно детализированные, тем более – затейливые, с чертовщинкой, вроде Босха или Сальвадора Дали. Герхард Дау с его пляшущими скелетами привлекал ее куда больше, чем все импрессионисты вместе взятые. Она любила картины, которые можно долго рассматривать – обильные натюрморты и охотничьи сцены голландцев-фламандцев, групповые портреты вроде репинского «Заседания государственного совета». В общем, вкусы совсем неразвитые… Не то чтобы этот факт сильно ее волновал, однако же свои соображения по поводу изобразительного искусства она предпочитала держать при себе.

– Ничего вещица, – подчеркнуто небрежно сказала она. – С настроением. Кто-то явно закосил под Эль Греко.

Шеров посмотрел на нее с уважением.

– Это и есть Эль Греко. Отпечатано с фотографии. Неплохо, скажи.

– Самого Карузо я не слыхала, но мне Изя по телефону напел?.. Шеров, милый, с каких это пор ты увлекся фотокопиями? Тем более – эта картина совсем не в твоем вкусе. Ты ж омлетовские лики больше уважаешь.

– Возьми шоколадку, – предложил Шеров. – Хочу я тебе кое-что рассказать про эту картину.

Они сидели в темной комнате, лишь на белой двери светилось изображение женщины с ребенком. Хотя над их головами не полыхало ярких нимбов, было понятно, что это Богородица с младенцем Иисусом. Приглушенный золотисто-охряной фон, простые темно-коричневые одежды невольно заставляли взгляд сосредоточиться на лицах – светлых, характерно удлиненных и большеглазых. Легкая асимметрия черных, пылающих глаз Марии придавала лицу выражение строгой взыскательности и кротости. Даже явленная на посредственном слайде, эта кротость была для Тани мучительна и невыносима.

– Выключи, – попросила она.

– Что, цепляет? Да уж, сильное полотно, с настроением. Знающие люди рассказали, что писал ее маэстро Теотокопули по заказу одной итальянской герцогини, тоже гречанки по рождению. Потому так на икону православную похоже. В каталогах эта работа называется «Малая Мадонна Эль Греко» и значится утраченной. Большинство источников говорит, что она погибла в пожаре на вилле этого семейства в конце прошлого века, но некоторые особо дотошные специалисты выяснили, что незадолго до пожара беспутный потомок этой герцогини проиграл «Малую Мадонну» одному из графьев Строгановых. Картина ушла в Петербург, в революцию исчезла с концами… Не стану обременять тебя подробностями, но мне совершенно достоверно известно, что в данный момент находится эта «Мадонна» у одного довольно гнусного старичка-коллекционера в твоем родимом Ленинграде, хотя на обозрение и не выставляется. И еще мне известно, что один крайне обстоятельный зарубежный товарищ не на шутку заинтересован ее получить и по первому сигналу высылает своего эмиссара для экспертизы на месте и вывоза за границу. При положительном результате экспертизы эмиссар уполномочен вручить продавцу определенную сумму.

– И какую же, любопытно?

Почувствовав, что засиделась, Таня встала с кресла и, пританцовывая, прошлась по комнате.

– Ты, Танечка, сядь лучше, чтоб не упасть. Четыреста тысяч зелеными.

– Считай, что упала.

– Четыреста тысяч, четыреста… – словно мантру повторял Шеров. – Дашь на дашь. Осталось только взять товар, за который деньги…

– И это ты хотел бы поручить мне?

Шеров замялся.

– В общем… да. Я имею в виду разработку общего плана операции. Тонкость в том, что клиенту нужен товар чистый, без криминального следа. Без шума, без взлома, без топорика в башке и финки в брюхе. Тихо-тихо.

– Значит, внедренка? Дай недельку на обдумывание. А за это время собери мне полное досье на всех лиц. Анкетные данные, внешность, привычки, статус. Сам коллекционер, семья, окружение…

– Лиц совсем немного. С коллекционером самому разик пообщаться довелось. Законченный параноик. Мурин…

Таня рассмеялась. Шеров изумленно и чуть обиженно посмотрел на нее.

– Что я такого смешного сказал?

– Мурин – это фамилия или характеристика?

– Что?

– Так, ничего. Просто в старину на Руси так черта называли – мурин.

– Правда? Ну, скорее не черт, а кощей бессмертный. Мурин Родион Кириллович, ровесник первой русской революции… – Коротко описав личность и трудовой путь товарища Мурина, уже известные читателю в страстном изложении Марины, Шеров перешел к семейному положению: – Живет один, уморил трех жен, детей нет. Из родственников – одна племянница, Мурина Марина Валерьяновна, тридцати лет, разведена, бездетна, проживает в Купчино, в коммунальной, как ни странно, квартире, преподает историю в медицинском училище. Входит в число троих, допускаемых Муриным в свою квартиру без сопровождения. При Мурине исполняет обязанности домработницы и отчасти медсестры.

– Счастливица! Он хоть платит ей?

– Едва ли. Полагаю, держит видами на наследство.

– Лучший способ заручиться родственной любовью… Кто остальные двое?

– Некто Панов Даниил Евсеевич, доктор искусствоведения, один из самых авторитетных экспертов страны, и Секретаренко Василий… отчества не знаю. Деляга. Мурину клиентов поставляет, в доверии уже лет тридцать. Скользкий тип, хоть отчасти и наш агент во вражьем стане.

– В каком смысле скользкий?

– Под любого подстелется, кто больше заплатит.

– Понятно… Панова на период операции убрать.

– Ты оговорилась, наверное. Секретаренко.

– Панова… Видишь ли, я уже поняла, что внедряться и добывать тебе «Мадонну» придется мне самой. А Даниил Евсеевич пару раз бывал у нас дома, в гостях у Ады, и меня видел. Если он, как ты говоришь, ведущий эксперт, у него глаз – рентген. Под любой маскировкой разглядит. А Секретаренко, наоборот, может оказаться очень полезен. Главное – чтобы никак не догадывался, что я связана с тобой. Даже если и начнет что-то подозревать после исчезновения «Мадонны» – ничего страшного. Быстро смекнет, что в этой ситуации ему ловить нечего, и о подозрениях своих постарается забыть. Я правильно говорю?

– Не начал бы под меня подкапываться. Он же знает о моем интересе.

– А я вот не знала, что ты идиотов нанимаешь, – отрезала Таня. – Должен же твой Секретаренко понимать, кто он и кто ты. Забьется в самую глубокую нору и носа не высунет, если жить хочет.

– Так-то оно так, но кое во что его посвятить придется.

– Зачем?

– А под каким соусом он тебя в дом к Мурину введет?

– Он? Зачем он? В дом меня введет племянница, Марина Валерьяновна. Я должна знать о ней все и как можно быстрее. Чтобы внедреж правильно провести.

– Сделаем.

– И последнее. Ты, помнится, называл цифру в четыреста тысяч.

– Если все получится.

– И сколько из них мои?

– Сочтемся. Я хотел предложить тысяч пятьдесят. А твои условия?

– Немного разберусь в обстановке, потом скажу, ладно?

Шеров не возражал.

Через неделю, получив исчерпывающую информацию по поводу Марины Валерьяновны Муриной и лично поглядев на нее – для этого пришлось съездить на денек в гости к Аде и немного покрутиться возле того медучилища, где трудилась вышеозначенная гражданка Мурина, и даже прокатиться с ней в одном вагоне метро, – Таня принялась разрабатывать «легенду» и сценарий внедрения.

Совсем в одиночку не потянуть. Нужно было прикрытие и помощник на месте. С прикрытием решилось просто – знакомые уже не раз говорили Тане, будто возле гостиницы «Космос», где Таня отродясь не бывала, видели женщину, поразительно похожую на нее, и только по вульгарному и совершенно недвусмысленному наряду понимали, что это никак не она. Дамочку у «Космоса» оперативно отловили якобы дружинники, но вместо отделения отвезли ее к Архимеду, где и побеседовали по душам. Таня наблюдала за разговором из-за раздвинутой ширмы в алькове. Выяснилось, что зовут ночную бабочку Кирой Кварт, что она лимитчица с Урала, работает на канатной фабрике, а после смены подрабатывает у «Космоса», правда, не очень успешно. Тане она показалась подходящей – издали и впрямь не отличить, сообразительная, бойкая на язычок, жадная до денег. В разгар беседы Таня вышла из-за ширмы и спокойно уселась рядом с оторопевшей Кирой. В течение десяти дней Кира по вечерам ходила вместо «Космоса» к Тане на инструктаж, а при переходе операции в активную фазу предъявила на своей фабрике внушительного вида санаторную карту и отправилась лечить больные легкие в санаторий под Одессой. Путевка и вторая карта были оформлены на Татьяну Всеволодовну Захаржевскую. Для подстраховки в сопровождающие ей был выделен Архимед, которому так или иначе причитался отпуск.

С помощником было несколько сложнее. Роль ему отводилась ответственная, и от правильного выбора зависел исход всей операции. Невольно помог Илларион, шеровский шофер, пришедший к патрону просить за дальнего родственника. Сергей Павлович Залепухин, двадцати одного года, служил в десантном подразделении в составе того, что официально стыдливо именовалось «ограниченным контингентом», а проще говоря, был отправлен Родиной на убой в далекий Афганистан. Демобилизовавшись в декабре физически невредимым, но с насмерть раненной душой, парень в нормальную жизнь не вписался, зато вписался в бандитскую команду, промышлявшую вышибанием дани с двух замоскворецких рынков и со станции техобслуживания. Недавно всю команду повязали менты, причем повязали шумно, со стрельбой и мордобоем. Сереге грозила серьезная статья, но шеровские адвокаты уладили дело в полдня, и свободный, но временно безработный бывший десантник приплелся по велению своего родственника к благодетелю на поклон. Немного побеседовав с парнем, Шеров почувствовал в нем перспективный материал и немедленно созвонился с Таней. Та тут же примчалась с Кутузовского на улицу Дмитрия Ульянова, моментально очаровала прибалдевшего десантника, втянула в разговор, внимательно слушала, приглядывалась, составляла впечатление.

К вечеру Серега, еще сам того не зная, был в деле. Общение продолжилось на другой день уже на Кутузовской, в шикарной Таниной квартире, где Сергей Павлович и поселился до самого завершения подготовительной фазы. В качестве постельного партнера этот медвежливый парнишка был ей малоинтересен, а от возможных поползновений с его стороны она прикрылась легким намеком на особые свои отношения с Вадимом Ахметовичем. Впрочем, в этом едва ли была необходимость: она чувствовала, что ее персона настолько прибила мальчика, что сами мысли о плотской близости с нею были для него сродни святотатству. Неделю Таня исподволь вводила Серегу в курс предстоящей операции, внимательно выслушивала его соображения – пройдя такую школу, в некоторых вещах он разбирался намного лучше, чем она. Только пользоваться его фамилией было рискованно. Она предложила сделать оперативным псевдонимом его отчество. Серега Павлов – это как раз что надо.

Куда сложнее было с собственной легендой. И Мурина, и ее достославный дядюшка, и Секретаренко, и все, кому сколь угодно случайно доведется попасть в круг, должны были поверить в нее безоговорочно. А для этого прежде всего должна была поверить она сама… Слишком высоки ставки, слишком велики риск и ответственность. Это вам не шлюх гостиничных морочить. Здесь на одном вдохновении не проскочишь. И торопливость неуместна – без железной, пуленепробиваемой легенды начинать операцию было самоубийственно. От напряжения Таня даже с лица спадать начала.

Выход подсказал Серега. На третий вечер они позволили себе немного расслабиться, пропустили по рюмочке, и он ударился в рассказы про Афганистан. Таня слушала молча, но поначалу невнимательно. Потом резануло какое-то оброненное Серегой слово, заставило встрепенуться…

– Ну-ка, ну-ка, еще раз про командировку к «тиграм». Подробнее.

Довелось Сереге по осени две недельки повоевать бок о бок с так называемыми «горными тиграми» – элитной диверсионной группой, специально натасканной на боевые действия в горной местности. Серега с упоением рассказывал о ночных марш-бросках, головокружительных переправах через коварные горные реки, о стремительной и безмолвной атаке на тайный лагерь противника, после которой в ущелье осталось сорок душманских трупов, а «тигры» потеряли только одного человека, причем бойцы умудрились по крутым горам затемно дотащить тело товарища до своей базы, расположенной в тридцати километрах. Особенно потрясла Серегу «тигрица» – женщина-прапорщик, тетка молчаливая и резкая, огромная, как медведь, и стремительная, как кобра в броске. С работой справлялась не хуже мужиков, не знала жалости ни к себе, ни, конечно же, к врагу. «Духи» слагали о ней легенды, боялись хуже огня, объявили за ее голову крупную награду в долларах. Только хрен им! Когда закончилась Серегина командировка, тетка была жива-здорова, дернула с ним на прощание добрый косяк отборной бханги… А как теперь – неизвестно.

Таня слушала Серегин рассказ и мысленно примеряла этот колоритный типаж на себя, подгоняя под свои внешние данные, повадку, прикидывая психологическую фактуру. Резким, почти слышимым щелчком все встало на свои места. И родилась Лада Чарусова. Дитя о двух матерях.

Потом, конечно, шла кропотливая доводка, шлифовка. Над образом работали оба, заражая друг друга энтузиазмом. В погожий денек отвалили на ее бывшую дачу, ныне шеровскую, и вдали от посторонних устроили там суточную ролевую игру на местности. Местность, правда, была не совсем та, но другой в наличии не имелось. Вечером, вконец измочаленные, сообразили, что жрать-то нечего. Кинули на морского, кому бежать в магазин, выпало Тане. Она возвратилась, волоча тяжелые сумки, на пороге смерила соответствующим взглядом бросившегося открывать Серегу. Он вдруг замер, а потом сполз по косяку на пол и восторженно заорал:

– Ye-es! Oh, yes!!!

– Чего разорался? – мрачно поинтересовалась Таня.

– Понимаешь, она… Она именно так смотрела, когда ребята с работы приходили и кто-то не по делу выступал. До сих пор жуть берет, как вспомню… Здравия желаю, товарищ прапорщик!

– Вольно, сержант…

Были, конечно, и организационные вопросы, но решались они, как правило, без их участия. Своевременно были подготовлены нужные ксивы, подобрана подходящая по всем параметрам однокомнатная квартира, хозяйка которой, глухонемая жена глухонемого же бандюгана, отбывающего заслуженный срок, радостно отъехала в щедро оплаченный отпуск на юга. Даниил Евсеевич Панов был неожиданно отправлен в длительную зарубежную командировку, которой давно и безуспешно добивался. Через подставных лиц у полоумного пенсионера был снят дачный домик на самом краю полудохлой деревеньки под Тосно. В сарае у дома стояла перекрашенная «бригантина» – «москвичок» с областными номерами, над которым ночку потрудились умельцы из одной автомастерской. Операция готовилась с размахом, средств не жалели. Окупится сторицей.

Ночь перед отъездом в Ленинград Таня провела у Архимеда, чтобы зря не светиться на Кутузовском. Там ее уже ждали тонированные контактные линзы немецкого производства, в которых ее золотые глаза стали почти черными. Туда же прибыл заслуживающий всякого доверия мастер-визажист, он же по совместительству фотограф, и занялся Таниным личиком и прической, ориентируясь на ее же указания. Перемена внешности была необходима – в Ленинграде ее знали слишком многие, а любые накладки и неожиданности были весьма чреваты. Манипуляции визажиста заняли часа полтора, зато когда она посмотрелась в зеркало, ей захотелось расцеловать старичка: такой и только такой она представляла себе Ладу. А старый кудесник оперативно запечатлел ее новый облик на пленке, тут же проявил и отпечатал в темной ванной, вклеил фотографии в новый паспорт, военный билет и ветеранское удостоверение на имя Лады Антиповны Чарусовой (Таня не вполне отдавала отчет, почему как-то сразу зародилось у нее именно такое имя, и только потом поняла, что подспудно сработала культурная аналогия с фамилией Мурин. Мы тоже не без народной мифологии!). Потом должным образом проштемпелевал и с поклоном вручил Тане. А сам пошел колдовать с десятком Таниных крупных планов – последним мастерским штрихом в ее «военном альбоме», призванном служить визуальным подтверждением ее легенды. В роли покойного мужа Чарусовой снялся перед отъездом Архимед, в камуфляже и в накладных усах имевший вид чрезвычайно геройский. Серега накануне отвалил в свою деревеньку с паспортом и водительским удостоверением на имя Сергея Геннадьевича Павлова. Ему проще, вывеску менять не надо.

К утру подъехал Шеров, чтобы еще раз обсудить все детали операции. Собственно, пока обсуждению подлежали ее первые этапы – контакт с Мариной Муриной, оптимальные варианты ее обработки и попадания в дом Мурина. Дальше предполагалось действовать по обстановке – всего было не предусмотреть.

Со свойственной ему тактичностью Вадим Ахметович избегал затрагивать один немаловажный аспект планируемой операции. Примерно через неделю после первого разговора прислал ей Архимеда с коробочкой, а в коробочке лежал неприметный такой пузырек, вроде тех, в которых в аптеке глазные капли продают.

– Это что? – спросила Таня.

– Сонный эликсир, – сказал Архимед. – Силы убойной. В нужный момент капнешь капли три старичку в чай или в суп, он заснет, а ты…

– Понятно, – оборвала его Таня. – Убойной силы, говоришь?

Вечером она явилась к Шерову, затеяла светскую беседу, организовала кофеек с банановым ликером, а потом, свернувшись калачиком на диване, принялась сладко зевать.

– Давай постелю, – предложил Шеров. – А то у тебя совсем глаза слипаются.

– Ага, – сонно промурлыкала Таня. – Бессонница последнее время замучила, так я капелек твоих попробовала. И сразу повело.

– Каких таких капелек? – обеспокоенно спросил он.

– Тех самых, что с Архимедом сегодня передал. Для старичка.

Он аж подскочил, руками замахал.

– С ума сошла?! Сказано ж было…

Таня резко села. И ни капельки сна во взгляде.

– Мне интересней то, чего сказано не было. Опять меня за дуру подержать решил? Сонный эликсир! Сам же втолковывал, что заказчику товар нужен чистый, краденным не числящийся, в розыск не заявленный. Что, твой Мурин, когда проспится и увидит, что без Эль Греко остался, молчать в тряпочку будет? Не будет! Описания моего ментам дать не сумеет? Сумеет! Все это ты прекрасно знаешь, и капли дал такие, чтобы он после них не проснулся. Так?!

Шеров не отвел от нее совиных глаз, стоял и ничего не говорил.

– Рассказывай, что за капли, – резко сменив тон, потребовала Таня. – Я должна оценить риск.

Он рассказал. Таня слушала его, не перебивая. Он закончил и выжидательно посмотрел на нее. Выдержав паузу, она медленно, членораздельно проговорила:

– Этот риск я оцениваю в сто пятьдесят тысяч. Зелеными.

Шеров кашлянул и ледяным тоном осведомился:

– А не зарываешься?

– А ты? Пятьдесят за картину, как договаривались, пятьдесят за мокруху и еще пятьдесят – штраф тебе за попытку ввести в заблуждение. Или ищи другого исполнителя.

Вадим Ахметович ломаться не стал.

Что ж, Родион Кириллович прожил долгий век, а если верна хотя бы четверть того, что знала о нем Таня, то с его уходом на земле станет несколько чище…

Но вот о том, что придется сыграть в черного ангела и с племянницей товарища Мурина, Тане думать не хотелось. Физическая, умственная, моральная заурядность, пусть даже убожество – еще не повод лишать человека жизни. Покачиваясь в такт колесам в кресле дневного экспресса, Лада Чарусова прокручивала в уме разные сценарии. Конечно, если пощадить Мурину, сложность и риск возрастут многократно, но… Но прорабатывать ту или иную схему имело смысл, лишь хорошенько познакомившись с объектом, вызвав на откровенность, приглядевшись, определив, чем дышит. Психологически беспроигрышный вариант знакомства был уже давно разработан.

Вечером «Аврора» исправно прикатила Ладу на Московский вокзал, а через сутки после ее приезда Серега, переодевшись в рванину и вымазав рожу не хуже коммандос во вьетнамских джунглях, подстерег Марину Мурину и напал на нее. Помогали ему два местных забулдыги, нанятые за литр «маленько поучить бабешку» и рванувшие от неожиданно набросившейся на них Лады без всяких дополнительных подначек. Серега же, отмывшись на колонке, переоделся прямо в машине, причесался, похоронил рванье в мусорном контейнере и отправился знакомиться с дамой Мариной уже цивильно.

От впечатлений, составленных при первом контакте, Таня старалась абстрагироваться. Понятное дело, после всего происшедшего баба не в себе, и нечего на ее реакциях строить далеко идущие выводы. В целом же, как и следовало ожидать, Марина ей не понравилась. Особенно не понравились мимолетные взглядики, цепкие, приценивающиеся, завистливые, которыми та исподволь окидывала аккуратную квартирку, еду на столе, Серегу и в первую очередь саму Таню, то бишь Ладу. И это несмотря на послешоковую расслабуху, усугубленную обильным алкоголем.

«Дерьмовочка», – резюмировала про себя Таня.

К предложению познакомить новую подругу с Родионом Кирилловичем и его коллекцией оная последняя (не коллекция, естественно, а подруга) была готова. Каждая заурядная особа, с которой сталкивала ее жизнь, норовила выхвалиться перед ней хоть чем-нибудь, чтобы как-то уравновесить отношения, продемонстрировать ответные достоинства. Мужички начинали трясти кошельком или мужскими статями, а бабы выстреливали высококультурностью, знакомствами, вещичками. Особенно выделывались самые никакие. Началось это с блаженной памяти Лилечки, а если подумать, то и раньше. Таня привыкла. Ну а поскольку, кроме дядиной коллекции, похвалиться Марине Валерьяновне было решительно нечем, следовательно…

Только слишком уж навязчиво зазывала ее Марина. Прочитывалась здесь какая-то пока непонятная корысть. Что же хочет поиметь Марина Валерьяновна, сведя Ладу с дядей? Не исключено, что-то совсем простенькое, бытовое – рассчитывает найти в ее лице то ли бесплатную помощницу по части ухода за стариком, то ли состоятельную клиентку на какую-нибудь продажную вещицу из коллекции. Ох и любят существа типа Марины Валерьяновны считать денежки в чужих карманах, мазохизм свой тешить. Но охотничий нюх подсказывал Ладе, что здесь что-то посерьезней. Запахло дичью.

Визит оказался интересным. Таких великолепных частных собраний Тане видеть не приходилось, а видела она довольно много, особенно за последние два года. Замечательные французы – восемнадцатый век, Давид, барбизонцы, Делакруа, Мане, пара-тройка Гроссов… Несколько портретов, в том числе кисти неожиданного в российской коллекции Годфри Кнеллера. Из русских – парадные портреты Титова, один Левицкий, масса передвижников, авторские копии саврасовских «Грачей» и ларионовской свиньи. Три Филоновых и полстены Фалька. Да, за сорок лет героического собирательства Родион Кириллович стяжал богатства несметные, даже приблизительному исчислению не поддающиеся. Здесь однозначно тянуло на миллионы —хошь в зеленых, хошь в наших деревянных. На этом фоне особенно увлекательно было держать невежественно-пренебрежительный тон, гармонирующий с образом прапорщика Лады, и лишь однажды «поплыть» перед довольно посредственным азиатским пейзажем, якобы навеявшим афганские воспоминания… Во-вторых же, а точнее, во-первых, удалось проложить дорожку в этот дом: сам старик подрядил ее в «патронажные сестры». Это победа.

Вечером, на Ладиной кухне, Марина Мурина раскрыла карты. Отбрасывая всевозможные экивоки, ужимки и нюансы, получалось, что богатая наследница и верная племянница жаждет подписать Ладу на банальную мокруху. Дескать, все продумано, все схвачено, а уж исполнитель получит прямо горы золотые. Аж тысячу рублей. Десять ящиков дрянной водки. Японский магнитофон индонезийской сборки. Фотообои с лебедями. И гарантированный цугундер до глубокой старости, а то и вышку. Если, конечно, следовать мудрым рекомендациям заказчицы, убежденной, что отравление атропином экспертизой не устанавливается.

Этой тысячей рублей Марина Валерьяновна подписала приговор себе. Таня рассчитывала использовать ее в роли «болвана», тупой отмычки к дверям господина Мурина и хранящейся за этими дверьми «Малой Мадонны». Планировала вместе с подружкой попричитать над безвременной кончиной горячо любимого дядюшки, поздравить ее со вступлением в права наследства, помочь со скорбными хлопотами. И спокойненько отчалить «на горную базу» на весь туристический сезон накануне похорон и поминок – чтобы напрасно не маячить перед множеством лишних глаз. А осенью – звоночек от незнакомого лица; дескать, кланяется вам Лада Чарусова и просит передать, что в город не вернется, ибо остается в горах на постоянно… Учитывая, что вскрытие покажет только обширный инфаркт и оснований подозревать криминал не будет никаких, щадящий вариант был вполне реален. Но теперь «болван» превращался в подельника. А в таком качестве Марина Валерьяновна была решительно неудовлетворительна и очень опасна. Принимая же во внимание величину ставок в этой игре…

Будущих жмуриков поделили поровну. Коллекционер, естественно, за Ладочкой, а Мариной придется заняться Сереге. Если в первом случае останется труп никаким боком не криминальный, то во втором случае трупа не должно остаться вовсе. Схема тут несложная – уединенный тет-а-тет на лоне природы, костерок, шашлыки, вино, луна, гитара. Топорик, лопата, яма, сверху дерн. Отработано на дяде Афто. Туда ехали вдвоем, возвращается один? А кто заметит, мало ли всяких по дороге шастает – всех не упомнишь.

Хватятся Марину, скорее всего, на службе… Или нет, в связи с тем, что товарищ коллекционер на звонки не отвечает, двери в очередной журфикс не открывает. Секретаренко позвонит Марине домой, на службу. Соседям, естественно, по барабану, где она там ошивается, на службе кипят, что прогуливает уроки, но там Марина Валерьяновна тоже по большому счету до балды. Историчка, ассортимент принудительный. Потом Секретаренко обратится в милицию. Чтобы вскрыть квартиру коллекционера, присутствие не прописанной там племянницы едва ли будет сочтено необходимым. Управдом, менты, сам Секретаренко, пара понятых – вполне достаточно. Далее, взламывают дверь, входят, обнаруживают холодненького и уже смердящего Мурина. Вызывают медбригаду, возможно, судебника. Коллекция цела, ничего не пропало, естественная смерть от обширного инфаркта. Вызовет ли в этой абсолютно житейской ситуации какие-либо подозрения отсутствие загулявшей племянницы? Сомнительно. Кто может подать заявление о розыске? Администрация училища – чтобы в случае чего побыстрее заполнить вакансию? Соседи – в видах скорейшего освобождения выморочной жилплощади? Секретаренко? Да, пожалуй, этот. Практически единственный, кто будет в этом заинтересован, причем заинтересован сильно. Прояснить вопрос с наследством, с завещанием (если есть завещание, то вряд ли душеприказчиком назван он. Слишком нечист на руку. Скорее уж Панов – но тот далеко – или какое-то третье лицо, пока неведомое). Попытается непременно поживиться на переходе коллекции в новые руки – если и не стырить чего-нибудь, то первым убедить ничего не смыслящую наследницу продать коллекцию за смешные деньги. И ему нужно будет как можно быстрее найти Марину. Не только подаст заявление, но и будет давить на органы всеми доступными способами. Поднимет на уши коллекционеров, музейщиков. Те, конечно, и сами закопошатся – ведь речь идет о собрании уникальном.

В большом городе каждый день поступают десятки заявлений о пропавших людях. Многие находятся сами. Розыск остальных, конечно, ведется, но если на органы не давят родственники, товарищи по работе, общественность, собственное начальство, то розыск этот довольно формален. В случае Марины Валерьяновны рассчитывать на формализм не приходится – сама по себе она никому решительно не интересна и не нужна, но в качестве наследницы – ого-го! Разумеется, кто-то умный непременно увяжет факт ее исчезновения с фактом кончины уважаемого дядюшки. Размотать реальную цепочку событий не сможет, пожалуй, и Шерлок Холмс, скорее всего решат, что кто-то, первым пронюхав о смерти коллекционера, поспешил устранить его наследницу, рассчитывая каким-либо образом присвоить коллекцию. Но отработка этой совершенно ошибочной версии заставит оперов и следователей пройтись по всем связям Марины Валерьяновны и неизбежно выйти и на Серегу с Ладой. Будут искать. Но, в отличие от риска, сопряженного с сохранением никчемной жизни Марины Валерьяновны, этот риск – оправданный. По завершении операции персонажи должны были так или иначе исчезнуть. Теперь получается, что надо не просто исчезнуть с горизонта, а раствориться. Без следа. Причем раствориться должны трое.

Отсюда следует несколько выводов. Первое – нужно создать как можно большую временную фору, чтобы все розыски велись по совсем остывшим следам. Коль скоро смерть дяди и исчезновение племянницы невозможно значительно развести по времени, нужно максимально увеличить время между самими фактами и их обнаружением. А раз действия противоположной стороны начнутся со вскрытия квартиры и обнаружения дядиного трупа, это событие требуется немного отсрочить. Плотно прикрыть все двери, чтобы как можно дольше удержать трупный запах в пределах квартиры. Отложить очередной журфикс хотя бы на неделю. Следовательно, на этот срок нейтрализовать Секретаренко.

Второе. Принимая за данность, что противник будет прорабатывать связь между смертью коллекционера и исчезновением трех человек, надо зачистить все следы. Ладе с Серегой поменьше маячить на людях, особенно в компании с Мариной. Уходить по отработанной схеме, но с удвоенной осторожностью. На случай обнаружения покойницы исключить всякую возможность идентификации. Придется Сереге заняться расчлененкой, головушку и кисти рук гражданки Муриной спалить на костре, а остальное закопать поглубже.

Такие соображения переваривала на ночной своей кухоньке Лада Чарусова, когда отправила «сообщницу» баиньки, предварительно нагнав на нее изрядной жути, а потом щедро отпоив безотказным снотворным зельем.

Вот так оно, стало быть, получается. Что ж, человек сам хозяин своей судьбы, что блистательно доказала нынче вечером Марина Валерьяновна. Если до этого разговора она вызывала у Лады смешанное чувство омерзения и жалости, теперь осталось только омерзение. Озлобленная на весь свет тварь, трусливая, ущербная, завистливая, норовящяя на халяву загребать жар чужими руками, использовать всех и вся – в том числе и ту, которой, по идее, обязана если не жизнью, то честью и здоровьем. Достойная племянница достойного дяди. Даже смешно, что действие, в результате которого мир окажется избавленным от двух гнид, а государство обогатится на миллионное собрание живописи, с точки зрения закона считается преступлением, причем тяжким. Что ж, тем хуже для закона.

Конкретизированный план операции был согласован с Серегой и, не вызвав энтузиазма, принципиальных возражений тоже не вызвал. Надо – значит надо. Тем более – никакой альтернативы он предложить не мог.

– Место для пикника присмотри заранее, – на всякий случай предупредила Лада. – С учетом всего. В деревню лучше не заезжайте, чтобы вас поменьше вместе видели, лучше прямо на лоно. Она дерганая будет, ты ее успокой, напои хорошенько. Ближе к вечеру вырубишь аккуратненько, чтобы не орала. А дальше – сам знаешь… Как рассветет, выходишь на трассу – и до Калинина. Тачку оставишь у железнодорожного вокзала, а сам пойдешь на автовокзал, снимешь там частника до Москвы. Все понял? Не наследишь?

– Понял… Надо бы с шефом связаться. А то самодеятельность получается…

– Все согласовано, – убежденно сказала Лада.

В ожидании событий Марина извелась вконец, чуть не каждый день забегала к Ладе, выплескивала свою нервозность истерическими вариациями на больную тему – как ловко они придумали избавиться от старого козла, как славно все будет потом. Эти опасные излияния жестко пресекались.

– Но я… я же только здесь, только тебе… Я ж понимаю, – лепетала бледная Марина, шмыгая покрасневшим носом.

– А понимаешь – не психуй! Лучше вон водки выпей, успокойся.

Пьяную Марину приходилось оставлять на ночь, утром приводить в чувство, на дорожку откармливать феназепамом. Ждать больше было нельзя. Эта сучонка могла сломаться в любую минуту – и завалить все дело. Особенно безобразно она держалась у дяди Роди. Отвечала невпопад, посуду роняла, ни с того ни с сего впадала в прострацию. Не стесняясь Ладиного присутствия, старый гном отчитал племянницу в таких выражениях, что другая на ее месте выцарапала бы ему гнойные зенки. Марина стерпела. Дядя Родя, переведя дыхание, прогнал ее с глаз долой и нехарактерным елейным голоском осведомился у Лады, не согласилась бы она совсем подменить эту клушу. Временно, пока у той моча от башки отольет? Таксу за визит обещал повысить аж до двух рублей.

Все к лучшему. Одним фактором риска меньше.

И не будет у дяди изумленной рожи, когда в день икс Лада явится к нему одна.

А до этого дня оставалось всего ничего. В сумочке уже лежали два билета на второе мая в спальный вагон «Красной стрелы», за две цены купленных у носильщика прямо на вокзале. К вечеру первого мая вещички, кроме хозяйских, были частично упакованы в дорожную сумку, частично вынесены на помойку – в квартире не должно оставаться никаких следов Лады Чарусовой. Конечно, если все пойдет по плану, прежде чем дойдет до дактилоскопии, глухонемая хозяйка – кстати, сдавшая квартирку обаятельному и тоже глухонемому эстонцу, заплатившему вперед, – многократно перелапает все ходовые места. Но на всякий случай надо будет перед самым уходом пройтись тряпочкой со спиртом…

Поить Марину водкой она не стала, поспешила выпроводить поскорее, выдав убойных снотворных капель и исчерпывающие инструкции на завтра. Та сидела съеженная, обреченная, покорная… С этой, тьфу-тьфу-тьфу, проблем не предвидится. Теперь Серега…

Тот явился с отчетом уже заполночь. Лада встретила его кратким вопросом:

– Как?

– Нормально. Гипсы обеспечены. Эти орлы ему руку сломали, рожу расквасили, челюсть свернули. Недели на две отрубили твоего Секретаренко.

– Сопротивлялся?

– Не особенно. Пьяный был в дымину. Первомай!

– Сам-то не засветился?

– Я из подворотни наблюдал. Он меня не видел, это точно.

– Бойцов твоих не найдут?

– Не-а. Пацаны тосненские, считай, залетные. А искать будут только по району, и то вряд ли… – Он переступил с ноги на ногу, засопел.

– Еще что-нибудь? – резко спросила Лада.

– Вчера со мной на связь вышли. Москва. Есть кой-какие изменения.

– Закрой дверь и изложи все подробно.

– Днем пацаненок незнакомый постучался. Говорит, дяде вашему плохо, в Москву срочно позвоните. И номер назвал. Правильный.

– Ну, а ты?

– Из Тосно позвонил, с междугородного. Текст такой получил: передай сестре, чтоб после работы на дачу ехала и маму с собой прихватила. Папа подъедет прямо туда, доктора привезет, тот маму посмотрит и лекарство даст.

– Кто с тобой говорил?

– Папа. В смысле, шеф.

– Сам Вадим Ахметович? Ты не перепутал?

– Да сам, сам… По-моему, это значит…

– Да ясно, что это значит! Нарисуй мне точно, как до твоего домишки добраться, я ж там не была ни разу. И ключик давай – как управлюсь, так прямиком туда. А тебе возвращаться резона нет. Когда закруглишься, уходи, как договаривались. – Серега слегка дернулся, но смолчал. – С мамой, папой и доктором я без тебя разберусь как-нибудь. И с лекарством.

– Я когда утром выезжать буду, на крыльце ключ оставлю. Под ковриком.

– Ладно. Иди на кухню, рисуй, как доехать. Кофе хочешь?..

Проводив Серегу, Лада прилегла на диван, закурила и крепко задумалась.

Подстава. Какая дешевая подстава! Эх, сержант, сержант… Впрочем, чего ожидать от десантника, у которого и в голове одни мускулы? Телега, которую он пытался ей прогнать, шита белыми нитками и ни в какие ворота не лезет… Ну-ка, спокойнее, товарищ прапорщик, а то метафоры мечешь не хуже «Мухосранской правды». Зарвавшаяся упряжка акул империализма сорвала с себя фиговый листок лживой демагогии и обнажила свой звериный лик… Вот и ты, Серега, зарвался, как та упряжка. Зарвался и заврался. Неужели не мог сообразить хотя бы, что у них с Шеровым согласован свой канал экстренной связи – два «попки», меж собой незнакомых, один в Москве, другой в Питере, – свои условные сигналы. Если даже допустить, что Папик совсем рехнулся и намерен самолично тащиться за «Мадонной» в глухую деревеньку, прихватив с собой и заграничного галерейщика-контрабандиста, и чемоданчик с «зеленью», то о таком радикальном изменении планов должна была узнать она, а не шестерка с бицепсом, которого эти планы никаким боком не касаются. И уж совсем исключено, чтобы Шеров стал передавать информацию лично. Исключено категорически. Стало быть, сержант повел свою игру. Решил, значит, стать счастливым обладателем шедевра. Интересно, как сбывать будет, кому и за сколько? Задачка эта не для десантных мозгов. Или кто-то за ним стоит? Папик? Решил сэкономить на ее гонораре? Сомнительно – Шеров слишком хорошо ее знает и придумал бы что-нибудь более изысканное… А если Серега за ее спиной снюхался с Мариной? Покумекал, просчитал перспективы и решил сыграть в обратку? Слил Валерьяновне кой-какую информацию, поделился видами на будущее. Совместное, надо полагать. Как бы рыцарь – принцессу спасет, дракона огнепылающего уконтрапупит, а за подвиг этот получит полцарства и ручку той принцессы. Принцесса-то, кстати, весьма готовая: так рыцаря глазками поедает, вот-вот кончит. А дракоша нехай для них кощея грохнет, царство им добудет, еще и посмертный кощеев подарок прямо в руки доставит. А уж они-то дракошу отблагодарят. Топориком по головушке, удавкой на горлышко, серебряной пулей в сердечко или братскими объятиями с переломом шейных позвонков… От Шерова откупятся «Мадонной», присовокупив еще что-нибудь в компенсацию морального ущерба. А потом будут жить долго и счастливо. И умрут в один день…

А вот это как раз можно устроить. Даже нужно. Но как? Угостить тем, что после дяди Роди останется? На даче? Там будет не до чаепития. Дать с собой в дорожку, добавив во что-нибудь прохладительное? Заподозрят неладное. Перед дорожкой угостить? А захотят ли? Нет, надо что-то другое, чтобы наверняка…

Лада поднялась, вышла в прихожую и открыла встроенный шкаф. На нижней полке, в глубине, стоял металлический ящик с инструментами. В самом нижнем его отделении лежали два предмета, привезенные из Москвы на всякий случай. Похоже, случай настал.

Она повертела в руке миниатюрный дамский пистолетик, похожий на дорогую сувенирную зажигалку. Штучка на вид совершенно безобидная, но достаточно эффективная на небольшом расстоянии. Как и где? Сесть с ними в машину и на каком-нибудь шумном перекрестке… А дальше?

Лада со вздохом положила пистолетик обратно и извлекла ручную гранату «лимонку». Сувенир с прошлого нескучного лета. Тоже, конечно, решает проблемы, но опять-таки, как и где?

– А вот был, помнится, такой случай, – задумчиво произнесла она, подбрасывая на ладони небольшую, но тяжелую гранату. – Да-да, именно такой случай и был…

Собственно, случай сводился к тому, что, оставшись тогда на пригорке с двумя свежими трупами, Таня не поленилась обыскать обоих. У Кима на груди нашла потертый кожаный мешочек с пятью тусклыми узловатыми камешками – золотыми самородками, должно быть, и подвигнувшими мордоворота-корейца на убийство и побег. Положила обратно, оставив себе на память только один, самый крупный, размером с ее мизинец. А у Поручика на поясе обнаружилась пехотная граната…

Если сорвать вот это кольцо с чекой, предохранительная скоба отойдет от корпуса, высвобождая боек, и – бабах! Этой азбуке ее научил сравнительно недавно Фахри, с которым она изредка встречалась для поддержания тонуса доверия. Как-то он объяснил ей, показывая энергичной жестикуляцией, что пока держишь гранату в руке, прижимая скобу, взрыва не будет. Сколько держишь – столько и не будет. Остается мелочь – найти кого-то, кто держал бы до подходящей минуты. Или что-то… Шнурком каким подвязать? А кто развяжет? М-да, вот вам задачка… Да, а холодильник-то здесь, между прочим, новенький, с мощной морозильной камерой до минус пятнадцати…

На антресолях сыскалась широкая и приземистая пластмассовая бутыль, в которой хозяйка хранила какой-то порошок. Порошок пришлось высыпать, а у бутыли отрезать верхнюю часть с горлышком – во-первых, чтобы стоймя влезла в морозильник, во-вторых, чтобы можно было запихать в нее начинку.

Лада возвратилась на диван и минут сорок пролежала в шаванасане, медитируя на потолок и дыша по системе. Заглянула в морозилку. Поверху, на дне и на стенках бутыли образовалась толстая корка льда, лишь в самом центре остался незамерзший объем, примерно с кулачок. Лада ножом сколола лед сверху, слила воду, примерилась. В самый раз. Пора.

Она аккуратно вставила гранату в образовавшуюся ямку, оставив над поверхностью шпенек с кольцом, долила холодной воды из чашки. Теперь остается только ждать, чтобы схватилось покрепче.

Поспать, конечно, не получилось. Не вышло и почитать. Вместо букв перед глазами проплывали рифленые бока железного плода, граната по прозвищу «лимон». Ну все, все… Думать о другом, о постороннем…

Начнет оттаивать, затечет водичка в зазор, подмочит там внутри что-нибудь важное – и вместо большого бэмса придет большой шухер. Ну в корпусе-то зазоры вряд ли будут, а вот на шпеньке… Надо бы обмотать чем-нибудь непромокаемым. Презервативом? Или парой, один в другой. Прихватила упаковочку из Москвы, так, без особой цели, сама, честно говоря, не знала зачем… Даже смешно – пальцев на руках хватит, чтобы пересчитать, сколько раз испытывалась надобность в этом зело важном для народа изобретении. Несколько раз с Павлом, в последнюю их неделю, такую светлую и грустную, поскольку оба знали, что теряют друг друга навеки. Три раза с Ванечкой – из них два раза в первую безумную ночь. Порывался-то он много раз, но ничего у бедняжки не получалось. Водочка под «даунеры» – афродизиак скверный. Потом и порываться перестал. Ну и еще этот козел, Елкин муж, как его, Воронов. Вот, собственно, и вся «моя половая жизнь в искусстве»…

Оп-па! Таня даже легонько вскрикнула, только сейчас сообразив, что ведь после чудесного своего возвращения из нижнего мира ни разу ни с кем не переспала. Два с половиной года истинно монашеского целомудрия. Грешница, конечно, но уж никак не блудница. Да и зачем, собственно? Потому что все так делают? А не плевать ли на всех с высокой колокольни?! Все вон устроены чисто по Фрейду, сплошное либидо вперемежку с суперэго. Жжение в трусиках плюс внутренний мент: туда не сметь, этого не хотеть. Шаг влево, шаг вправо будет расцениваться… Молот и наковальня, два жернова… Если бы не наблюдения за другими, никогда бы не поверила, что так бывает. Для нее лично ни того ни другого просто не существует. Всякое там либидозное томление, если и было, сломалось безвозвратно тогда, в хозяйской спаленке поселка Солнечное, в первую брачную ночь… Дальше были просто уступки любимому, а после Павла – и вовсе забавы, эксперименты по части избывания тоски. Тоска ушла, ушли и постельные утехи… Секс, если вдуматься, – самая завышенная величина на шкале человеческих ценностей. Один голый человек лежит на другом голом человеке, оба пыхтят, потеют, стонут, причиняют друг другу массу неудобств. Трение, жар, немного смазки. Поршень гуляет в цилиндре. Туда-сюда, туда-сюда, чух-чух, наш паровоз, вперед лети, в ложбине остановка… Ка-айф! Нетушки, спасибо. Есть и другие источники наслаждения – от доброй пробежки свежим утром до рюмочки холодной водки под молочного поросеночка… Не говоря уже о наслаждении риском, преодолением, трудной победой… Ведь если разобраться, единственный в жизни постельный интим, оставивший приятное чувство, имел место в гостинице, с Анджелкой. Не из-за рисковой ли ситуации? Потом-то было совсем неинтересно… А вы, мадам, часом не извращенка, коли добрый старый трах-бабах вам не экстазней клизмы, а самые взлетные эротические переживания возникают у вас в тех ситуациях, где нормальному человеку впору обосраться со страху? Причем ситуации эти вы успешно создаете сами. Взять хотя бы нынешний «танец девушки с гранатой». А ведь самое стремное еще впереди – несколько минут чистого оргазма. Или нечистого?..

Должно быть, все же задремала, потому что следующим ощущением был свет, ударивший в глаза. Яркий утренний лучик стрелял сквозь щелочку между оконными занавесками. Будильник показывал без пяти шесть. За дело.

Натянув нитяные перчатки, чтоб не прилипла кожа к смерзшемуся металлу, отворила дверцу холодильника, взялась за кольцо…

Стой, дура! А если рванет? Вынеси во двор, на помойку! Там дернешь – и ныряй за самый большой бак.

Ага, на глазах у дворников, у мирных жителей, только-только разлепивших похмельные очи после вчерашнего.

Тогда так: сначала одеться, собрать все необходимое, вынести на площадку. Сдернуть кольцо – и бежать туда же. Если рванет – сразу на балкон, который за лифтами, оттуда на лестницу. Хорошо, что в этих домах, как их там, сто тридцать седьмой серии, лифты и квартиры по одну сторону, а лестница по другую, и никто туда не суется. Тихо спуститься и раствориться в тумане. На шоссе хватать мотор и на вокзал до утра. Если не рванет – быстро обратно, натянуть изделие куда хотела, ниткой перевязать… А дальше по плану.

Подготовила все необходимое, разложила поближе к холодильнику. Прощальным взглядом посмотрела в окно, на безмятежное майское утро… Дернула за кольцо. Оно на удивление легко отделилось вместе с какой-то длинной железякой.

Лада на мгновение замерла.

Беги же, идиотка. Сейчас разорвется!

Лада рванула в прихожую, подхватила сумку, захлопнула дверь и привалилась к бетонной стене. Сердце стучало где-то в ушах. Сдавило грудь. Дыхание стало непосильным трудом. Лада – нет, Таня, какая к черту Лада! – перестала дышать. Сил не было.

Тишина.

Ключом в замок попала с третьего раза. Руки дрожали, как у артиста Лебедева в том спектакле, где он еще вместо рукавов их в штанины продергивает. Ничего не соображая, как сомнамбула вплыла в квартиру, на кухню, к холодильнику, заглянула в обрезанную банку, в толщу голубоватого прозрачного льда. Чека словно примерзла. А собственно, почему «словно»? Действительно примерзла. Точными движениями Лада натянула на торчащий шпенек презерватив, потом второй, крепко перетянула ниткой, закрыла дверцу. Села, закурила.

И пошел отток адреналина. Голова стала легкая, как шарик на ниточке, перед глазами все закружилось, заплясало. Таня глупо хихикнула и без чувств повалилась на пол.

Очнулась от тошнотворного запаха горелого пластика. Сигарета прожгла в линолеуме основательную дыру, прямо перед носом. Придется неведомой хозяйке оставить рубликов сто за причиненные убытки. А самой подниматься поскорее. Зачем валяться на полу, когда есть диван? Лечь и постараться поспать. Теперь уже все будет хорошо…

К десяти часам предпоследние следы пребывания в этой квартире Лады Чарусовой были ликвидированы. Последние оставались в прихожей, в виде чемоданчика со всяким относительно безликим барахлом, спортивной сумки с вещами нужными и черной авоськи, в которой находился лишь один предмет, завернутый в махровое полотенце. Ну и, собственно, сама Лада.

Марина была точна. Не опоздал и Серега. Всячески выделывался перед Мариночкой, косил под жизнерадостного дебила, отъезжающего с телками на пленэр. Станиславский бы не поверил, и Марк Бернес плюса не поставил. Но для Марины Валерьяновны сойдет, тем более той сейчас и вовсе не до чего. Самой бы с катушек не брякнуться, от чувств-с.

Ладу выгрузили у метро. С собой она взяла только спортивную сумку. Чемоданчик остался в багажнике, авоська в салоне. Нынче тепло. Хорошо бы успели из города выехать…

Ритуал не изменился нисколько. Соло для кукушки на счет «три плюс два», прозвучавшее сегодня совсем уж издевательски. Плавное фуэте перед глазком – в фас, в профиль. Дивертисмент замковых инструментов. И завершающим аккордом – струльбружья, мутноглазая харя хозяина.

– Здравствуйте, Родион Кириллович, вы молодцом сегодня. Я телятинки принесла, капусты квашеной. Мне к празднику чай иностранный в наборе выдали. Бергамотовый какой-то. Пахнет классно.

– Ну-ну, – отреагировал Родион Кириллович и прошаркал в спальню, бросив через плечо: – Хозяйствуй.

Таня поставила на плиту чайник. Мясо и капусту загрузила в холодильник – пускай тоже в пользу государству отойдет, если прежде не сгниет, конечно. На стол поставила желтую жестяную баночку с надписью «Twinings’ Earl Grey Tea». Сильный бергамотовый аромат закроет посторонний запах в одной из двух чашечек, которые она тоже поставила на стол…

Содержимое ампулы с концентрированным раствором атропина, с серьезным видом принятой из дрожащих ручек Марины, давно уже вылито в унитаз, а стеклянные осколки покоятся на свалке. Есть средство получше.

Эту штучку разработали химики, причем даже не военные, а сугубо гражданские, и предназначалась она заменить ядреный дуст, которым в южных республиках нещадно опыляли хлопковые поля. В отличие от последнего, активный компонент нового вещества отличался летучестью и, потравив всяких вредителей, в считанные часы улетучивался почти без следа. К сожалению, травил он не только жучков-паучков. При случайном вдыхании отмечались судороги, рвота, потеря сознания. Хотя летальных исходов отмечено не было, продукт сняли с производства, но в хранилищах осталось множество баллонов, охотно и по дешевке приобретаемых с заднего крыльца местным населением, как вещь в хозяйстве полезная. Один специалист соответствующего профиля научился каким-то путем добывать из этого вещества прозрачные кристаллы, которые снова растворял уже в чем-то другом. Итоговые капельки при приеме внутрь гарантировали множественный инфаркт в течение часа-полутора, для старых и больных хватало получаса. Сам же препарат быстро разлагался на почти безвредные составляющие и полностью усваивался организмом. Ничтожные его следы в принципе могли быть выявлены кропотливой, дорогой и очень специализированной экспертизой, но до такой экспертизы нужно было еще додуматься и правильно ее провести.

Единственным недостатком этого лекарства от всех болезней был резкий, специфический запах… Дух бергамотовый силен, но все же не добавить ли гвоздички? Нет, обойдемся, а то еще пить откажется.

«Последний дар моей Изоры…» Перед глазами встало лицо Шерова, волнистое, словно струи теплого воздуха. Как тогда, на картине в его отрадненском кабинете. Давно это было… «Не слабо», – пробормотала она, и лицо исчезло.

– Родион Кириллович, вам в комнату подать или на кухню выйдете? – крикнула Лада в коридор…

– Зря старалась, – пробурчал он, наливая себе третью чашку крепкого, почти рубинового чая и доливая туда же изрядную дозу коньяка из хрустального графина. – Мне что морковишный, что с листом полынным, что с бегемотом твоим. Уж десять лет как нюх отшибло… Сама-то что не пьешь?

– А я пью. – Лада отхлебнула чая, откусила кекса, принесенного ею же позавчера. – Сейчас щи заряжу, а пока готовятся, приберусь. Маринка последние дни не забегала?

– На что она мне сдалась? Бестолочь, неумеха.

И злыдня… Ждет не дождется, когда я в ящик сыграю, на наследство рассчитывает. Ухаживает за мной, стариком, и денег не просит, а глазками-то так и стреляет, где что лежит… Вовремя ты появилась, а то я ее бояться уж начал, вколет какой отравы или вон в чай подольет… – Родион Кириллович шумно всосал в себя остаток чая и плеснул в пустую чашку немного коньяка. – Только пусть не надеется…

Он гнусно хихикнул, отпил из чашки и выжидательно посмотрел на Ладу. Та молчала.

– Совсем неинтересно, кому и что я отписать хочу?

– Простите, Родион Кириллович, это ваши дела, меня они не касаются…

– Так-таки и не касаются?.. Я ведь тебя, девка, не просто так в домработницы нанял, денег лишних у меня не водится на всякие пустяки их бросать.

– А что ж тогда?

– Приглядывался. Маринке-то я давно уж не верю, а без бабы в доме трудно мне. Ты ведь безмужняя?

– Вдова, – помрачнев, бросила Лада. – Вы же знаете.

– И я вдовый.

– Уж не сватать меня собрались, Родион Кириллович? – Лада фыркнула в кулак.

– А что? Девка ты крепкая, сноровистая, из себя видная. И уход мне обеспечишь, и уют. Много ли старику надо? А я тебя сюда пропишу, содержание положу богатое… в разумных пределах, конечно… Ну да ты жизнь правильно понимаешь, транжирить направо-налево не будешь…

– Шуточки у вас, Родион Кириллович!

– Ты подумай, Ладушка, хорошенько подумай. Что у тебя сейчас есть? Служба копеечная, пенсия и вовсе плевая. А за мной нужды знать не будешь, а как помру – все твое будет. Ты хоть знаешь, какое здесь богатство собрано?

– Да кончайте вы, Бога не гневите. Ничего мне от вас не надо.

Вот так фунт! А между прочим, предложи он такое на денек пораньше… Хотя бы даже на полчасика. А если бы предвидеть такой поворот, когда планировали операцию… Да, знать бы прикуп… Теперь-то всяко поздно.

– Не хочется за старого? Мне ж от тебя не любви надо, а службы верной. Велико ли дело, что хозяин на полвека тебя постарше будет, коли награда по делам…

Он вдруг задышал часто, глаза вылупил.

– Что-то неможется мне, пойду прилягу. Дойти помоги.

Лада довела его до кровати, уложила.

– Плохо, Родион Кириллович? – участливо спросила она.

– Да грудь что-то… Криз, наверное… Давление проверь.

Она достала из тумбочки «Ривароччи», укрепила ленту на дряблой руке…

– М-да, – задумчиво произнесла она. – И пульс неспокойный. Я теперь и укол-то ставить боюсь, вдруг что не то… Нитроглицерину надо, и «скорую» вызвать.

– Не… не успеют… к старикам не торопятся… – прохрипел он.

– Я скажу, что вам пятьдесят. А вякать начнут – червонец суну.

Через полминуты из прихожей донесся ее четкий голос. Адрес, анкетные данные, симптомы. А что говорилось это все при неснятой трубке – так этого не слышно.

Впрочем, Родион Кириллович Мурин не слышал уже ничего. Он бился в судорогах. Лицо посинело, на губах проступила пена. Зрелище было малоприятное, да и пронзительная вонь экскрементов удовольствия не добавляла. Убедившись, что неожиданности тут исключены, Лада не стала дожидаться финала…

Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Времени более чем достаточно. С визитами никто не явится, на звонки можно не реагировать – те немногие, кто общается с Родионом Кирилловичем, знают, что двери он без предварительной договоренности никому не открывает, а телефон отключает часто и надолго.

Войдя в гостиную, она с удовольствием оглядела картины. Кое-что не отказалась бы прихватить с собой, но вот этого как раз нельзя. Нельзя категорически. На всякий случай Лада натянула нитяные перчатки, те самые, в которых накануне бралась за замороженную гранату.

Ключик оказался там, где и сказала Марина, так на ладошку и вывалился из-под конторки. Не соврала, стало быть. На том свете зачтется.

Все так. Сейф обнаружился, где следует, и открылся с первой же попытки. Собственно, не сейф, а вмурованный в стену плоский ящичек с железной крышкой. Как открыла дверцу, на пол выпала толстая коленкоровая папка на тесемочках. Лада папку подобрала, положила на стул и заглянула в сейф. Перетянутая резинкой пачка четвертных, рублей восемьсот. Негусто. Впрочем, это не главное. Главное же стояло, прислоненное к задней стенке, закутанное в байковый плед. Оно? Сдерживая дрожь в руках, Лада принялась развязывать пожелтевшую от времени толстую бельевую веревку. На ходу отметала мысли о неприятном сюрпризе, который мог приготовить покойничек для особо любопытных: потянешь за веревочку – и как бабахнет! Или газом ядовитым обдаст… Вряд ли – слишком бесхитростно выглядит пакет. Под пледом открылась газета с большим зернистым портретом Никиты Сергеевича, победно вздевшим увесистый кулак. Шестьдесят второй год. Руки прочь от Кубы! Мы вас похороним! Газету долой. И марлю. Показались знакомые разные глаза…

Антикульминация. Ноги не держат. Положив картину, Лада села на пол, борясь с дурнотой и головокружением. Не вышло – заставила себя встать, доковылять до туалета, склониться над почернелым унитазом… Вроде полегчало. На обратном пути аккуратно прикрыла нагло распахнутую дверь в спальню, отводя глаза.

Навалилась безучастность. Одеревеневшими руками Лада размотала марлю и, прислонив Мадонну к стене, вперила в нее взгляд. Ничего. Не обожгли глаза Богоматери, как тогда, со слайда. Отток адреналина? Или?..

Не слишком ли просто все? И ключик лег прямо в руку, и сейф, как по мановению волшебной палочки, отворился на простейшую комбинацию, на которую нормальные люди даже ячейку в вокзальной камере хранения не запирают. И сокровище оказалось именно там, где его в первую очередь стали бы искать. Как нарочно.

– Подмененная ты? – Лада вглядывалась в глаза Мадонны, ища в них ответа. Глаза молчали – отстраненно, холодно, без осуждения и без сострадания. – Ну, не искусствовед я, понимаешь? И комиссию пригласить не могу… Малыш, ну хоть ты скажи…

Божественный младенец безмятежно улыбался чему-то своему, провидя, должно быть, не только крестный путь свой, но и вящую посмертную славу.

Газета с фотографией Хрущева. Пожелтевшая веревка, сохранившая белизну лишь в тех местах, где были узлы… А в соседней комнате – мертвый кощей, свободный наконец от каторги собственной одержимости.

Может быть, начинал он, думая о надежном и выгодном вложении капиталов. Но, сомнения нет, потом собирательство превратилось в манию, в жгучую, мучительную страсть к крашеному холсту, в болезнь, сходную с алкоголизмом или наркоманией. Скупой рыцарь был счастлив лишь над разверстыми сундуками со златом. Так можно ли поверить, чтобы Мурин, двадцать лет назад упрятав под замок главное свое сокровище, с тех пор ни разу не созерцал его?

– Не верю, – пробормотала Лада. – Каждый день небось балдел, упивался обладанием, фетишист.

Она поднялась с пола и пошла за ответом в спальню. Синий кощей скалился в потолок, и вид у него был самодовольный и лукавый.

– Ну, и куда спрятал? – спросила Лада, уперев руки в боки.

Мурин не отвечал.

– В молчанку поиграться решил? – суровым голосом осведомилась Лада и подошла поближе к кровати, точнее, к тахте.

Уж не внутри ли, под матрасом пружинным, держит? Поднимет его и любуется. Придется переворачивать гада.

Она сделала еще шаг к кровати и, отвернувшись, дотронулась до холодеющего плеча, надавила.

– Пу-ук! – неожиданно сказал Мурин. Только не ртом.

– Ах, вот ты как! Ну ладно же! – Лада вдруг расхохоталась, заливисто, истерически. – Он еще и издевается.

Она резко, сильно тряхнула. Мурин перевернулся и с глухим стуком повалился на пол, увлекая за собой одеяло и грязную простыню. Лада ухватилась за край тахты, подняла рывком.

Слой старых газет. Под газетами – сложенное вдвое шерстяное одеяло. Под одеялом – аккуратные бумажные сверточки. Лада взяла один, развернула. Облигации на тысячу рублей каждая. Государственный заем СССР 1947 года (восстановительный). Тьфу!

Весь ящик был забит старыми облигациями. Что ж, их хранят многие, особенно старики, веря ежегодным заверениям, что погашение начнется как только так сразу. Но что сказать про купюры, утратившие силу еще в начале шестидесятых? А ведь их тут тоже немало… Впрочем, в коробочке из-под ботинок «Скороход» среди резаной бумаги нашлись три завернутых в пергамент металлических брусочка, каждый из которых, будучи развернут, рассыпался на десяток золотых червонцев с рельефным профилем Николашки Последнего. Тридцать. Символическая цифра, когда дело касается денег… И сразу расхотелось брать червонцы.

– Что ж ты? – упрекнула практичная Лада. – Твои, честно заработала. Каждая монетка не меньше трех сотен тянет. «Волгу» новую через благодетеля прикупишь. Плохо ли?

– Не возьму, – прошептала Таня.

– Ну и дура!

– Сама дура! – огрызнулась Таня. – Кто ты такая, вообще? Тебя сегодня уже не будет.

– А тебя?..

– Заткнись и складывай монеты обратно! – оборвала Таня этот шизофренический диалог.

Лада со вздохом завернула десятирублевики и уложила их в коробку.

Больше ничего интересного в тахте не нашлось. Пришлось ее закрыть и водрузить обратно неожиданно потяжелевшего Мурина.

Потом началось занятие, одновременно лихорадочное и занудное, как известно всякому искателю искомого. Распахивались стеллажи, перебирались папки с офортами и графикой, книги – а вдруг оно там, за аккуратными, пыльными рядочками. Переворачивались картины – а вдруг на изнанке. Простукивались в поисках пустот массивные рамы, стенки мебели, паркет. От здравого смысла и следа не осталось, обследовались уже места заведомо невозможные – сортир, ванная. Принялась даже откручивать ножки от табуреток в расчете на тайник…

– Идиотка! – в сердцах сказала себе самой, вспомнив, что в прихожей есть антресоли. – Ежу понятно, что там.

За створками повеяло многолетней пылью, горьковатой сухой гнильцой. Лада потянула на себя картонный короб, но тот лопнул в ее руках, и по груди больно застучали увесистые тома. Один поймала. Максим Горький, полное собрание сочинений. Не успела даже выругаться – пронзительно и непривычно долгими гудками зазвонил телефон. Вздрогнула, выронила книгу, спрыгнула со стремянки.

– Алло! – хрипло и раздраженно сказала она в трубку.

– Простите, – отозвался удивленный, вежливый и чем-то знакомый голос. – Я, наверное, не туда попал. Мне Родиона Кирилловича.

– Кого?

– Родиона Кирилловича Мурина.

– Он… – Опомнись! – Нет тут таких. Она бросила трубку. Вот такие дела. Еще чуть-чуть, и брякнула бы сгоряча, что преставился Родион Кириллович. Грибочков намедни покушал и преставился. Бывает…

Телефон вновь начал надрываться, но Лада трубку не брала.

– Только без паники. Быстро навести марафет и линять отсюда. И «маму» не забыть, пусть и не та она. Пусть сами потом разбираются, не мое это дело, а свое я сделала…

Лада разогнулась, утерла пот со лба. Вроде все. Квартирка приобрела тот вид, который имела до ее прихода. Приблизительно тот – кое-что, конечно, изменилось. Теперь собрать вещички, привести себя в порядок… Кстати, зеркало очень не помешало бы, но, сколько помнится, нет в этой квартире ни одного зеркала, даже в ванной. Может быть, в спальне у Мурина, там еще гардероб стоит, такой трехстворчатый?

Вошла, не глядя на кровать, отворила шкаф. С дверной изнанки на нее глянуло бледное лицо в крупной испарине, глаза, горящие нездоровым блеском. Так не пойдет. Ну-ка, собраться!

Сбивая с себя наваждение, стукнула кулаком по тяжелой дверце – и едва успела отскочить: край зеркала прыгнул на нее, целя в лицо. Зеркало показало черный тыл, застыло перпендикулярно дверце. Из открывшегося зазеркального пространства брызнул опаляющий взгляд знакомых асимметричных глаз, но не было в этом взгляде никакого безразличия…