"Крик ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

III

Начало первой английской осени миссис Дарлинг ушло на внедрение новых порядков в изрядно подзапущеном предшественницей хозяйстве на Грейс-стрит. (Улица Благодати, иногда усмехалась про себя Таня. А детство, отрочество, юность прошли, между прочим, в непосредственной близости от улицы Благодатной. Совпадение?) Но уже тогда мысли все чаще устремлялись на юг, в Доклэндз, где вовсю кипела «ударная стройка капитализма»: шла мощнейшая реконструкция знаменитых, но пришедших в полный упадок лондонских доков на Темзе. Параллельно там же и в соседнем Кэннинг-тауне возводились, по существу, новые районы. Да что там районы – целые города с деловыми центрами, фешенебельными жилыми кварталами, многоуровневыми транспортными развязками. Грандиозная стройка требовала множества рабочих рук. Традиционный лондонский пролетариат, избалованный и в значительной степени деклассированный, шел на стройку неохотно, да местных кадров в любом случае не хватало. Основную массу строительных рабочих составили бывшие шахтеры с закрытых и «реструктурируемых» шахт, прочувствовавшие, наконец, и брюхом и головой, что нынешних властей на понт не возьмешь, – даже две лихие зимушки, когда по всей Англии, оставленной без отопления, пачками вымерзали старички и старушки, не подвигли премьер-министра Маргарет Тэтчер пойти навстречу их, откровенно говоря, довольно хамским требованиям. Оторванные от семей, неслабо пили, искали утешения в объятиях случайных подруг либо намыливались в городские ночные клубы, преимущественно ориентированные на идиотов-туристов и дерущие несусветные деньги за весьма посредственный сервис, а подчас практикующие и прямое надувательство. Традиционные же для этого портового района злачные местечки были давно ликвидированы. Таня чувствовала, что не успокоится, пока не поможет бедным работягам решить их проблемы.

Сначала был небольшой прием, организованный в той самой гостиной, где тетя Поппи потчевала Таню мусакой. Приглашенных было двое – инженер из фирмы-подрядчика и прораб одного из участков. После обильного банкета гостям устроили бесплатную дегустацию услуг, предоставляемых заведением, уже переименованным в «Царицу Бромли». В ближайшую же пятницу специальным автобусом прибыла уже целая бригада строителей с Доклэндз.

Почти сразу стало понятно, что такая схема от идеальной далека. Во-первых, на обслуживание толпы оголодавших строителей катастрофически не хватало персонала, а привлекать на два-три вечера в неделю случайные, непроверенные кадры было рискованно и экономически нецелесообразно. Во-вторых, через неделю-другую непременно зашевелятся конкуренты – та же мамаша Джонс из Степни, – начнут засылать к воротам стройгородка собственный транспорт. Нужно было срочно придумать что-нибудь этакое…

После соответствующих приготовлений на месте Таня отправилась в командировку. Путь ее лежал в паршивенький, еще недавно шахтерский городок Уиггли, лежащий на торном перепутье в самом центре обширной кризисной зоны. В этом незамысловатом краю эффектная бирочка участника всебританской конференции «Будущее малых городов», раздобытая для Тани Соней Миллер, открывала перед ней почти все двери. После пары заходов в местные задрипанные кабачки и скучных бесед со словоохотливыми старичками, помнившими еще Ллойд Джорджа и не отказывающихся угоститься ее сигареткой, она, кажется, набрела на то, что искала, – в одном из отсеков унылого, местами развалившегося таунхауса расположился местный «би-энд-би»[2] под предсказуемым названием «Ye Olde Picke», то бишь «Старая кирка». За стойкой пустого бара на четыре столика скучала, уставясь в телевизор, крашеная брюнетка – типичная уоннаби[3] с закосом под Лайзу Минелли. Таня подсела, заказала шенди – смесь светлого пива с лимонадом. Потолковали. Жизнь? Какая может быть жизнь в этой чертовой дыре? Никакой нет, да и не было никогда. При Джиме-то Кэллагане, хоть и мудак был первостатейный, еще как-то пырхались, а как Железная Сука пришла, и вовсе кранты настали. Мужики побузили-побузили, да в другие края на заработки подались, а бабам что делать? Женихов нет, работы нет, разве что некоторые на картонажку в Бэдмур устроились, это в двадцати милях, так ведь и ту к лету закрыть обещались. Сама Лайза – «вообще-то меня Полианной назвали, но с таким имечком только вешаться!» – вынуждена в дядином заведении за харчи горбатиться, считай, за просто так. Ну, горбатиться – это сильно сказано, скорее наоборот, только это ж еще противнее… А молодость проходит…

Тане понравились глаза Лайзы – умные, цепкие, жадные. Не упустили ни плоский «лонжин» на Танином запястье, ни «данхилловскую» зажигалку, ни новенький «Истмен-Кодак» на ремешке, накинутом на плечо, ни легкое пальтишко в тонах клана Мак-Грегор. Должно быть, навскидку, с точностью до фунта, определила количество денег в небрежно брошенном на стойку портмоне…

– Ты, должно быть, всех в округе знаешь?

– А то! Куда тут еще податься? Все тут и отираются. Добро бы хоть пили, а то так базарят или в снукерс дуются. – Лайза махнула рукой в сторону ободранного бильярдного стола.

– И девчонки?

– Естественно. Придут, одну «колу» на четверых закажут и сидят, кавалеров поджидают, может, винцом угостит кто. А кавалеры-то тю-тю…

– Ну, это дело поправимое… – Таня отхлебнула из стаканчика, затянулась, увидела, как блеснули хищные подведенные глаза барменши. – И девкам пособишь, и сама поднимешься…

Тему Лайза просекла мгновенно, загорелась, под расписку получила небольшой аванс и уже через три дня явилась на Грейс-стрит в сопровождении трех преисполненных энтузиазма землячек. И Таня, и Джулиан нашли материал сыроватым, но вполне добротным. Девочки остались на стажировку, а Лайза отправилась в Уиггли за пополнением.

Когда идея расширить предприятие только зарождалась, у компаньонов была мысль подобрать для филиала подходящее помещение поближе к Доклэндз, но с этим ничего не получалось. То, что предлагалось, было либо совершенно некондиционным, либо запредельно дорогим. И тут Таня нашла блистательное решение: зафрахтовать на полгода комфортабельный прогулочный пароход, приспособленный для двухдневных экскурсий в верховья Темзы, а потому оборудованный не только баром и салоном, но и спальными каютами. Посчитали – оказалось, что даже при интенсивной эксплуатации пароход обойдется чуть не вдвое дешевле самого захудалого дома. Владельцы судна, небольшая туристическая компания, получив такое предложение, не могли скрыть радости: только-только собрались «Балаклаву» до весны на прикол ставить, денежки за аренду дока готовили, а тут эти чудики… Готовились потратиться, а вышло наоборот, еще и подзаработали!

Чтобы сильно не тратиться, пригнанных Лайзой новобранок селили прямо на пароходе. Береговой же базой, где девочки могли хранить пожитки и отдыхать от трудов праведных, служил четырехкомнатный домик в Бермондси, что на южном берегу Темзы, аккурат напротив Доклэндз и совсем рядом с пирсом, где стояла «Балаклава».

К ноябрю все было готово. По всему Лондону полыхали фейерверки, и подвыпившие горожане, горланя песни, таскали по улицам соломенные чучела, долженствующие изображать легендарного злодея Гая Фокса, триста с гаком лет назад затеявшего взорвать то ли Тауэр, то ли Парламент, то ли еще что-то – ни Джулиан, ни Таня этого толком не помнили. Именно в этот торжественный день «Балаклава» с поднятым флагом – синяя шапка Мономаха на желтом фоне – пришвартовалась в Цапельной гавани под восторженные крики собравшихся.

Таня с головой ушла в новый бизнес, некоторые аспекты которого были, впрочем, для нее не так уж и новы. Она нередко с благодарностью вспоминала уроки Алевтины – несмотря на огромные культурные, экономические, правовые различия, кое-что очень пригодилось. Постепенно входила в обстановку, ликвидировала пробелы в знаниях, без стеснения засыпая вопросами Бенни, Джулиана, Соню Миллер.

Предприятие набирало обороты. Плавучий бордель пользовался бешеным спросом, и клиентура его строителями отнюдь не ограничивалась. Неплохой приварок давало и заведение на улице Благодати. К весне Джулиан надыбал где-то кредиты, и появилась возможность с концами откупить «Балаклаву», которая после смены хозяев была переименована в «Речную Царицу», и подмять под себя «пансион» мамаши Джонс в Степни. Параллельно множились и проблемы, по сути, а нередко и по форме сходные с проблемами, которыми была заполнена жизнь хозяюшек купринской «Ямы». Подчас бизнес напоминал хождение по натянутому канату над пропастью, и это даже стимулировало, но на душе было муторно от того, какой пакостной мелочевкой приходится заниматься почти ежедневно. Кого-то подмасливать, кому-то пудрить мозги, под кого-то подстилаться… Подстилаться, впрочем, не буквально, разве что девочек подкладывать – лично Таня, несмотря на обилие заманчивых предложений, платных эротических услуг не оказывала и постельных партнеров подбирала, руководствуясь какими-то внутренними критериями, озадачивающими всех, в том числе и самих избранников. За исключением Сони Миллер, сторонницы лесбийских отношений, это были мужчины немолодые и, как правило, небогатые, нрава спокойного и добродушного. Второго свидания она почти никогда не давала, не говоря уже о каких-то надеждах на будущее.

В число разовых счастливцев входил и Эрвин Брикстон, меланхоличного вида усач, бывший оперативник из Скотланд-Ярда, приглашенный по настоянию Тани на должность консультанта. Эрвин оказался истинной находкой. Настоящая ходячая энциклопедия лондонского Ист-Энда, разве только ходить охотник невеликий – предпочитал посиживать да полоскать усы лагером девонширского разлива. Досконально знал обстановку и раскладку сил в каждом околотке, везде имел свои ходы и выходы на нужных людей, от полицейского и прочего начальства до криминальных «пап», доброе расположение которых было подчас важнее благоволения официальных властей. Во многом именно благодаря Эрвину все три цеха фабрики любви имени Зарины Дарлинг не только не стали местными криминогенными очагами, каковыми, как правило, являются заведения такого рода, а напротив, очень скоро приобрели репутацию мест респектабельных, культурных, безопасных и не допускающих никакого «обсчета и обвеса» покупателей. Потянулся солидный клиент. Такая репутация дорогого стоила.

Естественно, совсем без пакостей не обходилось, но в целом дела шли на удивление гладко, прибыль росла и, по совету искушенного в этих вопросах Бенни, мелкими партиями вкладывалась в разные сторонние предприятия. Компаньоны имели долю в нескольких ресторанчиках, рекламном агентстве, куда на второй по важности пост протащили Стива Дорки, и в новом оптовом супермаркете, где сами и затоваривались с большой скидкой.

Такое положение совершенно устраивало Бенни и, похоже, Джулиана. Но только не Таню. Ушел азарт первых месяцев, дело стало на поток, потеряв прелесть новизны. Не радовал ни округлившийся счет в банке, ни новенький, сверкающий красной эмалью «Эм-Джи», в силуэте которого отчетливо проступало нечто фаллическое, ни утопающий в экзотической зелени особнячок в Саррее, приобретенный в рассрочку на пятнадцать лет. Таня с грустью замечала, что постепенно превращается в банальную, пусть и процветающую, мелкобуржуазную лавочницу, и ни количество «торговых точек», ни специфичность предлагаемого в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно высокий свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще более высоким, первые поездки по Европе – все это лишь оттеняло второсортность, если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные, мягко выражаясь, стартовые условия могли служить оправданием лишь до поры до времени.

Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро поняла, что поразительная незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на всю внешнюю динамику, проистекает еще и из того, что каждый здесь рождается с интуитивным, генетическим осознанием принадлежности к определенной социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой ячейке и еще более сложных правил перемещения в другую ячейку. Пресловутое «upward mobility» – агрессивное стремление наверх, столь ценимое заокеанскими «кузенами», – было здесь понятием едва ли не бранным, и большинство попыток такого рода блокировалось достаточно жестко.

С другой стороны, совершались же и успешные рывки. Вырвавшись из-под пресса социалистических заморочек лейбористов, оживало частное предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами и крупномасштабной приватизацией – главным экономическим козырем тори. И в безупречное социальное происхождение этих капиталов как-то не особенно верилось.

К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с ее жалкими финансами было соваться в эти игры. Зато приватизация малая, на уровне отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью и неторопливостью, и в муниципальной собственности оставалось еще немало лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на аукционы и конкурсы. Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям «Икаруса»!

Но с ними как раз приключился крутой облом. Учитывая неординарную сумму предъявленных к оплате векселей, с миссис Дарлинг встретился лично младший партнер юридической фирмы «Гримсби и Кук», куда после двухмесячных проволочек ее направил представитель банка, указанного на векселях. Разговор происходил в монументальном кабинете мистера Кука, выходящего окнами на пряничный фасад вокзала Чаринг-Кросс.

– К несчастью, миссис Дарлинг, ликвидационная комиссия прекратила рассмотрение претензий по факту злостного банкротства инвестиционного общества «Икарус» пятнадцатого апреля сего года, – пролаял толстый бакенбардист, словно сошедший со страниц Диккенса. – Все вкладчики, даже чертовы иностранцы, были об этом своевременно и неоднократно информированы, в том числе и через прессу.

– Эта чертова иностранка, – Таня показала на себя, – не была информирована ни о чем.

Бакенбардист недоверчиво хмыкнул и уставился в разложенные на столе бумаги.

– Странно… в высшей степени странно. Впрочем, это почти не имеет значения. На момент вручения постановления об аресте имущества на счетах «Икаруса» оставалось тридцать два миллиона шестьсот двенадцать тысяч четыреста тридцать два фунта стерлингов, тогда как сумма выданных долговых обязательств превышает двести миллионов. Таким образом, вчинив иск, вы могли бы в лучшем случае рассчитывать на взыскание в судебном порядке суммы, не превышающей двух тысяч фунтов стерлингов. Однако процессуальные издержки…

– Спасибо, мне все понятно. – Таня поднялась. – Позвольте мои бумаги.

Мистер Кук отдал ей векселя и вдруг ухмыльнулся, сделавшись почти похожим на живого человека.

– Повесьте их в будуаре. И поверьте старому присяжному поверенному, игры с ценными бумагами – не для такой очаровательной головки.

– Мерси за совет, – холодно отозвалась Таня и вышла.

Но она недолго любовалась малопривлекательными тылами госпожи Удачи. Дела «Зарины» неуклонно шли в гору, а настоящий прорыв случился осенью, после неординарного Таниного дебюта на телевидении. На четвертом канале Би-би-си. Соня давно уже подбивала ее на участие в какой-нибудь телевизионной программе. Таня все отнекивалась, а потом сама попросила пристроить ее в передачу. Танин выбор потряс видавшую виды Соню до глубины души – она решительно отказалась от развлекательных и эротических шоу, от «Колеса фортуны» и прочих всенародно любимых телевизионных игр с призами и назвала конкретную программу – еженедельное ток-шоу Фрэнка Суиннертона.

В аскетически обставленной полутемной студии почтенный кембриджский профессор беседовал один на один с людьми самых разных профессий, объединенными общенациональной известностью и тем обстоятельством, что для какой-то части населения Британии каждый из гостей служил своего рода интеллектуальным маяком. Говорили об искусстве, литературе, жизни, о состоянии общества и мировых проблемах. Громкой популярностью программа профессора Суиннертона не пользовалась, в рейтингах не упоминалась, но была по-своему едва ли не самой влиятельной из всех телепередач, а наиболее удачные беседы продавались за рубеж и демонстрировались в Европе, в Америке, в Австралии. Поначалу профессор чуть дар речи не потерял от такой наглости. Подумать только, до чего упали моральные критерии общества, что какая-то там бандерша, парвеню, воплощение одной из страшнейших язв, поразивших страну, не считает для себя зазорным ломиться в его элитарно-интеллектуальный клуб! Но потом то ли любопытство взяло верх над возмущением, то ли слишком хорошо запомнилась цифра на чеке, обещанном профессору в том случае, если передача состоится, – одним словом, Фрэнк Суиннертон согласился встретиться с миссис Дарлинг – в приватном, разумеется, порядке, – но убедительно просил бы не считать оное согласие гарантией, так сказать…

В назначенный час профессора Суиннертона встретил Брюс, Танин личный шофер, и к приятному удивлению маститого ученого мужа отвез его не в шикарный новомодный ресторан, а в уютное семейное кафе на Слоун-сквер, известное профессору с юности. За кьянти и спагетти беседа потекла легко и непринужденно. Говорили об искусстве, литературе, жизни, о состоянии общества и мировых проблемах. Профессор покинул Таню совершенно очарованный ее красотой, эрудицией и нестандартным строем мысли.

– О, если бы все предприниматели были хоть чуточку похожи на вас! Но увы…

– Увы, – согласилась Таня.

На передачу она явилась в строгом темно-синем костюме, оттененном пышным белоснежным жабо и вызывающем легкую ассоциацию с женской полицейской униформой, с неброским, почти незаметным макияжем и в больших очках в тонкой металлической оправе. В таком виде она напоминала строгую и серьезную молодую директрису современной общеобразовательной школы.

Фрэнк повел беседу в своей непринужденной манере, где нужно лавируя между острыми рифами стереотипов сознания, попеременно сталкивая их, вызывая смущение, недоумение, восхищение – то есть чувства, заставляющие потом задуматься.

Таню Дарлинг он прямо и открыто представил зрителю как бандершу, но диалог повел в русле, несколько странном для такого случая:

– А вы лично верите в существование изначального зла?

– Как в первородный грех?

– Он есть? – зацепился Фрэнк.

– В располовиненной форме, как два огрызка от яблока познания.

Народ в студии обомлел, даже оператор выглянул из-за стойки посмотреть на миссис Дарлинг воочию.

– Поясните свою метафору, Таня.

– Не мной она придумана.

Ее речь была спокойной, текла медленно и гладко, лексика и произношение – вполне литературны, даже рафинированны.

– В равной степени мужчина и женщина являются единым целым, и зло в том, что они противостоят друг другу как враждебные полюса.

– Начало все же одно и единое целое состоит из двух, но не более, или вы другого мнения? – Фрэнк обворожительно улыбался.

– Изначально – возможно, но уж коли это случилось, путь познания тернист, и у обеих сторон есть право выбора, каким следовать, с кем и когда.

За стеклянной перегородкой студии зашевелился народ, одобрительно кивая головами.

– Полагаете, в этом вопросе не должно быть конкретного лидерства какой-либо стороны?

– Лидерство, инициативность – или покорность и готовность к подчинению – есть фактор вторичный, обусловленный воспитанием в той или иной среде, что зачастую воспринимается как индивидуальные особенности той или иной личности.

– Как и общественных устоев?

– Устои – это и есть устои, то есть нечто устоявшееся, но никак не вечное и не предвечное.

– Но разве общественная мораль не вызвана историческими условиями?

– Конечно, – лукаво улыбнулась Таня, – как защитная реакция любого организма.

– Реакция? На что в данном случае?

– На страх.

Танины глаза сверкнули, в голосе прозвучал вызов. Где-то затрещало, посыпались искры, зафонил тонким писком магнитофон.

Пустили рекламу, после чего Фрэнк извинился перед зрителями за неполадки и с той же чарующей непринужденностью вернулся к разговору.

– Вы упомянули страх. Может быть, в нем и кроется общественное зло?

– Где кроется зло – это пусть каждый сам исследует, а страх – это лишь признак, способ существования зла.

– Иными словами, – поспешил Фрэнк направить разговор в нужное русло, почему-то ощутив сам непонятную жуть, – два полюса, то есть мужчина и женщина, познавая друг друга, могут ощущать страх, возможно, бояться партнера?

– Так было на протяжении всей человеческой истории. – Таня щелкнула языком и, как бы извиняясь, пояснила: – Видите ли, я выросла в России, где зло материализуется с примерной периодичностью. В этой связи чрезвычайно полезно учение Маркса. Бытие определяет сознание. Исторический материализм учит, что мысль, овладевающая массами, – материализуется! Так что же привело конкретное общество к тому, что оно имеет на данный момент?

– Давайте выберем, уточним территорию, например, развитые, цивилизованные страны.

Таня поправила очки, вздохнула, как учитель, вынужденный объяснять глупому ученику что-то очевидное.

– Пусть будут развитые, где женщина наконец обрела свободу и только учится, как с ней жить и что дальше делать.

– Разве торговля собственным телом – лучший выбор для женщины?

– Если мы согласились с тем, что она свободна, значит, выбирать путь – ее право.

– Но ведь на протяжении веков, всего развития цивилизации этот род деятельности никогда не вызывал особого почета и уважения.

– Вы толкуете о мужской цивилизации, о патриархальном сознании, которое и принизило женщину, поставив ее в условия зависимости, абсолютной или относительной.

– Но когда-то это было исторически обусловленной необходимостью…

– Продиктованной тем фактом, что в неменьшей зависимости и униженности находился мужчина при матриархате. Сейчас мужская цивилизация старается не вспоминать о тех временах – из страха, закрепленного на генетическом уровне. Когда-то мужчина попросту использовался в целях оплодотворения, о чем имел смутное понятие. Амазонки вообще обходились без конкретного партнера. Жрица определяла по лунному календарю, кому и когда зачать. А дальше – дело техники. Есть раб, пленный, слуга – этого достаточно при знании дела, чтобы использовать его сперму на золотой монетке… типа современного тампакса.

– Что вы говорите? – ошалел Фрэнк. – Это гипотеза?

– Ее легко проверить, – рассмеялась Таня.

– Но это еще не повод для страха.

– Это – еще нет, а вот то, что повсеместно мужчина приносился в жертву земле, для урожайности, причем каждый кусок тела на определенное поле или в лес, а чресла, в основном, в воду, для высоких рыбных промыслов – это повод, и, думаю, серьезный. Потрошками его закусывали в праздники солнцеворотов, регулярно, летом и зимой. Это позже жрицы-правительницы придумали новые способы обязательных жертвоприношений, чтобы оставить возле себя понравившегося соправителя.

Фрэнк аж передернул плечами, тут же собрался и, улыбаясь зрителям, подвел под страшной картиной черту:

– Вполне объяснимо, что страх в половом влечении партнеров имеет древние корни, прорастающие в архетипы личного и общественного сознания. Но, Таня, чем же руководствуются современные служительницы культа Афродиты?

– В жертвоприношениях, наверное, уже нет нужды… – На секунду Таня задумалась. – Свободой и правом избрать собственный путь… Если не можешь изменить себя, попробуй хотя бы изменить мужу. Общество уже готово принять не только жриц, но и жрецов любви…

«С такой жрицей можно и в жрецы пойти рука об руку, и очень далеко», – прогудел вдруг в Таниной голове чей-то знакомый голос, но кнопка щелкнула, и будто зазвенел зуммер селектора. Таня как-то застыла, пока Фрэнк сворачивал передачу, улыбалась, кивала, а про себя пыталась понять, различить, чей это был голос.

А через неделю после выхода программы в свет, как снег на голову, свалилась тема с Хэмпстедом.

В Саррей примчался взбудораженный до предела Джулиан и сообщил, что есть шанс, упускать который нельзя. Таня внимательно его выслушала и резонно возразила, что свободных средств хватит разве что на подготовительную работу – регистрацию новой фирмы в Хэмпстеде, открытие счета, на не вызывающий подозрений уставный фонд, подготовку проекта центра досуга и обустройства прилегающей территории, технико-экономическое обоснование. А сам конкурс, а строительство, наконец? Уж не предлагает ли дорогой Джулиан ликвидировать нынешнее предприятие и бросить все капиталы на хэмпстедский проект? Тогда, возможно, и получится осилить, только что прикажете делать следующие года два, пока центр не начнет давать отдачу, что, кстати, тоже не гарантировано? Джулиан небрежно махнул рукой и заявил, что об этом можно не беспокоиться, поскольку есть-де один старый чудак, тот самый, который выделил кредиты под покупку «Речной Царицы» и, наварив на них приличные деньги, проникся к «Зарине» большим доверием и теперь готов поддержать любое их начинание. Таню этот ответ не удовлетворил, и она потребовала личной встречи с неведомым доброхотом.

Встреча состоялась через две недели и была отрежиссирована так, чтобы произвести на Таню самое сильное впечатление. Переданное с нарочным приглашение на благоухающей лавандой бумаге с цветным гербом. Четырехчасовая поездка первым классом на север Англии. Длиннющий «роллс-ройс» и шофер в ливрее. Английский парк, размером не меньше Сент-Джеймсского. Тюдоровский особ– няк – скорее уж замок! – ярдов сто в длину, оборудованный башенками и прочими архитектурными излишествами. Двухметровый величественный дворецкий в парике и кюлотах с серебряным галуном. И не уступающий в величественности хозяин – краснолицый и седоусый англосакс, отставной полковник Паунд, не преминувший с помпой сообщить миссис Дарлинг, что имел честь служить в прославленных «матросах», официально именуемых Девятым гусарским Ее Величества полком.

– О, морские гусары! – Таня невинно улыбнулась. – У меня в России тоже был знакомый авиаконструктор с железнодорожным уклоном. – Едва ли господин полковник смотрел фильм «Печки-лавочки», так что всей остроты намека понять не должен.

Полковник Паунд громогласно расхохотался и, галантно взяв Таню под ручку, подвел ее к двум громадным портретам, висящим по обе стороны монументального камина. На левом изображался полковник в комбинезоне цвета хаки и громадной каске на фоне танка, украшенного синим кругом с белыми буквами «Sailors», на правом он же, только в темно-синем доломане, при сабле и синем же кивере с черным этишкетом. Из его разъяснений Таня поняла, что в современной армии гусарскими называют легкие танковые части, а прозвище «матросы» и флотские цвета униформы Ее Величества Девятый получил еще во времена герцога Мальборо за героическую переправу через речку Мердаллюр с последующим выходом в тылы противника.

После холодного ростбифа, горячей дичи и старого портвейна перешли в курительный салон и заговорили о делах.

– Деньги должны работать, – заявил, рубя ладонью воздух, полковник, совсем багровый от возлияний. – А в этой чертовой глуши они могут только лежать в чертовом «Баркли» на чертовом призовом вкладе в три процента годовых и таять от чертовых налогов и чертовой инфляции!

– Жиробанк дает семь, – осторожно заметила Таня.

– Эти чертовы иностранцы… – Полковник закашлялся, выпучил глаза на Таню и догадливо сменил формулировку: – Эти чертовы жулики сулят золотые горы, а потом исчезают со всеми денежками. Слыхали небось про скандал с «Икарусом»? – Таня ответила коротким кивком. – Лучше я те же семь процентов буду получать с вас, дарлинг.

– Мне больше доверия? Почему?

– Кто такой фокус со старой посудиной провернуть придумал, далеко пойдет. Это вам бывалый матрос говорит. – Полковник взял паузу на хохотушки и продолжил: – С банками всякое бывает, а недвижимость – она никуда не денется, и трахаться народ не перестанет.

Огромная гулкая спальня в гостевом крыле была холодна, как склеп, но под толстой периной Таня быстро согрелась. Засыпая, она подумала, что решительно не понимает, в чем тут подвох, но какая-то комбинация здесь безусловно крутится, и надо держать ухо востро.

Детали соглашения отрабатывал с полковником Бен-ни, и когда этот невзрачный финансовый гений принес в ее кабинет на Грейс-стрит проект окончательного договора, загадка, казалось бы, нашла разрешение. Инвестиция оформлялась как паевой взнос в новый partnership (партнерскую компанию) «Иглвуд-Хэмпстед», куда помимо полковника Лайонела Паунда (президент, старший партнер, сорок пять процентов всех активов компании), фамилия которого сопровождалась целой строчкой не поддающихся расшифровке аббревиатур, входили миссис Таня Дарлинг (младший партнер, тридцать процентов) и мисс Полианна Конноли (младший партнер, двадцать пять процентов) – Лайза, понятное дело, служила просто ширмой для Джулиана и Бенни, которые предпочли в документе не фигурировать. Уставный взнос полковника Паунда составляет триста тысяч фунтов стерлингов, миссис Дарлинг и мисс Конноли – по двадцать пять тысяч плюс ноу-хау, рассчитанное пропорционально доле каждого партнера. Кидок просматривался невооруженным глазом. Бравый полковник, не имеющий контрольного пакета, попросту отдавал себя на съедение компаньонам, которые могли теперь спокойно запускать руки в его закрома, голосуя за расширение финансовой базы, а если заартачится – принять решение о самороспуске или забанкротить компанию, оставив строптивому полковнику на память, допустим, котлован в чистом поле или голый каркас несостоявшегося очага культурного досуга. Дело техники, тем более что все реальное управление будет сосредоточено в руках директоров… В принципе, пощипать богатенького лоха – дело святое, да и особых симпатий краснорожий вояка-эсквайр у Тани не вызывал, но уж больно незамысловатая схема получается. Как-то оно западло в такие игры играть. Да и недальновидно – если хочешь и дальше в этом неплохом, в общем-то, мире жить и большие дела в нем делать. Нет, господа подельники, руки прочь от товарища Паунда… Кстати, Паунд… президент Паунд. Зиц-председатель Фунт… Аналогия, конечно, интересная, но только как межкультурный каламбур, не более… А если не только? Полковник Паунд – далеко не Эйнштейн, но ведь и не законченный кретин, иначе его давно бы уже пустили по миру, здесь с этим быстро… Нет, тут другая схема, похитрее. Тогда, пожалуй, с разоблачениями торопиться не стоит, поживем – увидим…

– Здоровье царицы Хемпстэда! – Соня Миллер лукаво улыбнулась, осушила бокал шампанского и одарила Таню по-матерински нежным взором. – А что невесела, царица?

– Думаю… Знаешь, Соня, я все-таки никак в толк не возьму: мы же по всем прикидкам должны были проиграть тендер на этот участок. Наша заявка была самая хилая. Кусочек-то больно лакомый – исторический парк, зеленая зона, знаменитый гольф-курс под боком. Какие монстры бились! А в решающий момент – раз! – и никого. Одни мы. Даже Бингэм отступился.

– Смелых удача любит, – философически заметила Соня.

Банально, но, черт возьми, справедливо. Правда, чтобы использовать данный шанс так, как использовала его Таня, помимо смелости требовалась еще и голова…

– То есть я, конечно, очень рада и все такое, но есть вопросы. Охотно допускаю, что нам просто повезло, причем повезло дико, нелогично. И дважды – с полковником и с самим конкурсом. Но уже при составлении черновой сметы было абсолютно понятно, что на одни полковничьи денежки весь проект не поднять. Акционироваться мои партнеры не желают категорически, об ипотечном кредите лучше и не заикаться, спекульнуть куском участка мы не можем в течение пяти лет – иначе сразу за решетку. Я требую прямого ответа, где они намерены брать деньги. Бенни начинает долго и заумно парить мне мозги разными сальдо-бульдо, рассчитывая, видимо, что я ничего не пойму. Но мне и без диплома бухгалтера ясно, что он попросту гонит порожняк, а суть в том, чтобы я своим делом занималась, а деньги, мол, не моя забота, когда надо, тогда и будут. А Джулиан знай подкидывает всякие сюжеты. Новые точки высмотрел, всерьез предлагает разрабатывать. В Риджент-парке, в Блумс-бери и – ты только не падай в обморок – в Южном Кенсингтоне.

– Да-а… – задумчиво протянула Соня. – И что, все одновременно?

– В том-то и дело. Причем страусу понятно, что в таких краях бесхитростная пролетарская изба-сношальня типа тети-Поппиной не пройдет. Богатеньким подавай изыск, фантазию, каприз, а это немалых денег стоит, как и земелька тамошняя. Я не поленилась, съездила на все объекты. Как минимум полная капитальная реконструкция, а вообще – все сносить и строить заново. На круг миллионов десять, не меньше. Бред какой-то. Крутит нами кто-то сильный, очень сильный. Но, черт, должен же этот сильный понимать, что даже при самом благоприятном раскладе вложения начнут окупаться не раньше, чем через два года, а полностью покрыть затраты удастся лет через пять, если вообще удастся.

– Сомневаешься?

– Бизнес наш эффектный, но очень уязвимый. Со многих сторон. Ты даже не представляешь себе, на какой мелочевке можно прикрыть любое заведение. А тот уровень, на который мы выходим, вообще из категории «hard play». Когда ставки возрастают автоматически, а исход все менее предсказуем. Одно дело, когда с домами терпимости мудохается всякая гольтепа вроде той же Поппи. Или меня…

– Уж и гольтепа! Да у тебя Гермесова ручка, до чего дотронешься, то в золото превращается! – Соня нагнулась и прижалась губами к Таниной руке.

– Кстати, о золоте. Мой брокер получил такую информацию, конфиденциальную, разумеется, что след «икарусовых» капиталов в Бразилии отыскался. Пока не подтвердилось, но уже есть клиент, какой-то Пойзонби, готовый мои векселя перекупить за двадцать тысяч, только надо тратту на него сделать.

– Соглашайся немедленно. Знаешь, сколько таких слухов ходит, и пока ни один не подтвердился.

– Я уже согласилась, – вертя бокал за ножку, проговорила Таня. – На Ривьеру хочу смотаться на недельку-другую. А то позор какой-то, третий год в свободном мире, а дальше Парижа не выбиралась. Со мной поедешь?

Соня взвизгнула, совсем как девчонка, и кинулась осыпать подругу поцелуями.

– Ну-ну, довольно. – Таня легонько оттолкнула не в меру раздухарившуюся корреспондентку. – Только у меня к тебе одна просьбочка есть.

– Для тебя – все что угодно!

– Ты по своим каналам насчет моих компаньонов провентилируй. Всех троих, ладно? Очень мне интересно, что за игры за моей спиной ведутся и кто за ниточки дергает.

– Безумный техасский миллионер, – задумчиво сказала Соня.

– Или умный британский жулик. Про порнографические кинотеатры читала?

– Смотря какие…

– Которые «Коза Ностра» в Штатах пооткрывала, чтобы денежки свои отмывать. Не превращается ли наша «Зарина» в аналогичный банно-прачечный трест?

– А что, не исключено… Я сейчас, кажется, стучат.

Соня поднялась с пластмассового кресла и скрылась за стеклянной дверью.

Разговор происходил на террасе, выходящей на небольшой ухоженный садик с пышно цветущими декоративными кустами неизвестных Тане пород и весело раскрашенными фигурками гномов и мухоморов. Садик этот располагался позади трехэтажного белого домика с островерхой крышей, увенчанной бронзовым флюгером с крылатым Эросом вместо традиционного петушка. Домик находился на юго-западе Большого Лондона, в тихом и зажиточном городке Патни и принадлежал журналистке Соне Миллер. С прошлой осени сюда нередко наезжала, иногда оставаясь на несколько дней, ее младшая подруга, очаровательная миссис Дарлинг.

Таня повернула голову. В дверях стояла Соня и подзывала ее.

– Что там?

– Явился твой благоверный. Видок жуткий. Я его отослать пыталась, но он не уходит. Говорит, очень важно. Пообщаешься, или полицию вызвать?

Таня вздохнула.

– Веди уж…

Вид у Аполло Дарлинга был действительно жуткий. Постарел, сгорбился, черные синяки под глазами, щеки впалые, на немытой голове – огромный горбатый картуз, вроде тех, в которых изображают парижских коммунаров. Правая рука на перевязи. И, несмотря на жару, коричневое кожаное пальто.

– Излагай, – бросила Таня, не предложив сесть.

– Таня, я…

– Денег не дам, предупреждаю.

– Но у меня есть права… Юридически я все-таки твой муж, и имущество…

– Валяй, отсуживай. Еще поглядим, – не дала договорить Таня.

– Слушай, положение у меня отчаянное, я на все пойду.

– На что же, интересно?

– Допустим, заявлю в иммиграционное управление, что брак наш чисто фиктивный, покупной. Доказательства у меня имеются. Ну, отпарюсь полгода в каталажке, зато тебя в наручниках запихнут в самолет до Москвы. Сейчас это быстро.

– Садись, – резко сказала Таня. – И все в подробностях.

Аполло покосился на Соню, застывшую в позе сварливой домохозяйки.

– Соня, минут на пять…

Мисс Миллер открыла рот, намереваясь что-то возразить, но промолчала и вышла, хлопнув дверью.

– Как ты подниматься стала и меня из дела вышибла, – начал Дарлинг тихо и торопливо, – совсем плохо пошло все. Бабки, которые с тебя получил за то, что бумаги выправил, быстро стаяли. Бизнесу никакого. Ну, я помыкался кое-как, а тут месяца два назад такое предложение получил – закачаешься.

Таня наклонила голову, показывая, что внимательно его слушает.

– Бар в Бристоле, классный, со всеми наворотами, и очень дешево, только деньги быстро нужны были. Джимми, ну тот парень, на которого продавец вышел, собрал, сколько мог, но трех кусков все равно не хватало. Он и предложил войти в долю. Я подсуетился, у дружка одного занял, бабки внес, все путем. Думал, как стану владельцем, сразу заложу все хозяйство и должок отдам. Только Джимми, падла, кинул меня в последний момент, отвалил со всей наличностью.

– Ну и?..

– Ну и! Дружок тачку мою конфисковал, деньги вернуть требует, счетчик поставил.

– Сколько?

– Было три. Сказал, если в срок не отдам, будет четыре. Еще неделю просрочу – шесть, две – кончат меня!

– Круто. И что теперь?

– Третья неделя пошла.

– Хороший у тебя дружок, добрый. Рука – его работа?

– Его… – отведя глаза, буркнул Аполло. – Главное ведь, этот Бакстер сучий сам разбираться не пришел, каких-то гопников прислал…

– Бакстер? – переспросила Таня. – Вот уж не думала, что что Джерри Бакстер такими делами промышляет. С виду такой приличный…

– Да не Джерри Бакстер, другой. Бутч. Ты должна его помнить. Ну, когда ты только приехала, мы на выставку ходили, и он еще хотел тебе по морде дать…

– А, Иван Ужасный. Да, типчик удивительно приятный. И как тебя угораздило снова с ним связаться?

– Больше не к кому было. Ты ведь не дала бы?

– Нет.

– Вот видишь. А теперь мне совсем край. В Лондоне показаться не могу, ни в конуру свою сунуться, ни к тетке – никуда. Везде выследит. Выручай, а? Не дай погибнуть. Все для тебя сделаю…

Он сполз с кресла, бухнулся на колени, прижал к губам Танину руку.

– Встань, – сказала она, брезгливо отдернув руку. – Семь тысяч мне, конечно, не поднять, но чем могу помогу. Пока вот держи.

Он обалдело уставился на мятую двадцатку.

– Да ты!..

– Погуляй, зайди в паб, пивком расслабься. Приходи часика через четыре. К тому времени что-нибудь придумаю.

Она провела его за калитку и уселась на крылечко покурить.

– Я все слышала, – открыв дверь, сказала Соня. – Не вздумай пойти на поводу у этого типа. Он тебя в покое не оставит. С разводом я помогу.

Таня подняла удивленные глаза.

– Зачем развод? Долго, муторно, дорого…

Вечером она принимала мужа в гостиной, а рядом с ней сидел Джулиан. Дарлинг явился пьяненький, чувствовалось, что все силы прилагает, чтобы держаться прямо и хоть что-то соображать.

– Вот авиабилет на Салоники, – втолковывала Таня. – Вылет завтра, в восемнадцать тридцать. Имей в виду, рейс туристский, билет возврату не подлежит. Вот это чек в «Лионский кредит» в Салониках. Я тебе открыла счет на полторы тысячи фунтов. Больше, извини, не могла. Зато деньги будут твои, а не Бампера…

– Бакстера…

– Не важно. Вот здесь я написала адрес и телефон. Запомни, Ставрос Иоаннидис. Он тебе поможет.

В Лондоне тебе делать нечего. Джулиан отвезет тебя прямо в Гэтвик, в гостинице переночуешь. Джулиан, выдашь ему там фунтов пятнадцать на еду.

– Слушаюсь, мэм, – с ухмылочкой ответил Джулиан.

– Ну все, катитесь. Джулиан, жду тебя завтра с утра. А тебя, дарлинг, не жду вообще. Никогда. Понял?

– Понял… – пробубнил Аполло Дарлинг и направился к выходу, подталкиваемый в спину Джулианом.

Проводив их взглядом, Таня направилась на кухню и извлекла из большого холодильника ведерко с недопитой бутылкой шампанского. Соня, сидевшая у окна с журнальчиком, из которого по просьбе Тани выписала координаты Ставроса Иоаннидиса, турагента, обещающего всяческое содействие британским туристам, прибывающим в Салоники, молча встала и сняла с полки два бокала.

– Когда прошлым летом я узнала, что Дарлинг продал меня за сто двадцать фунтов, я и представить не могла, что через пару лет отдам его не просто даром, а еще и приплатив двести. Времена меняются.

Таня разлила вино по бокалам.

– Двести? А те полторы тысячи, которые перевела в Грецию, забыла? – напомнила Соня.

– Не забыла. Через месяц получу обратно, как невостребованные. – Поймав недоуменный взгляд Сони, она спокойно пояснила: – Ребятишки Бакстера уже, поди, в Гэтвике дежурят. За билетом-то я Стива Дорки посылала, подстилку Бутчеву.

Соня побледнела.