"Крик ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)(1982–1983)IВсеобщее благоустройство Таня ощутила уже в самолете. Выпив бутылочку «Мартини-Асти» и закусив нежнейшим ростбифом, она совсем развеселилась и попросила темнокожую стюардессу подать виски с тоником, а когда мимо проходила вендорша с лотком всяких обаятельных разностей, Таня остановила ее и обратилась к чуть задремавшему мужу: – Гони монету, Дарлинг! Он пробубнил что-то неразборчивое, но безропотно полез в карман и выдал Танины деньги, которые на всякий случай были переданы ему по пути в аэропорт. Она купила пачку «Силк-Кат» (много фирменных перепробовала, но такие видела впервые, и ей стало любопытно), флакончик «Коти» и серебряные запонки, которые тут же вручила мужу. Он недоуменно уставился на подарок, потом сунул коробочку в карман и, словно спохватившись, одарил Таню лучезарной улыбкой и промурлыкал: – Спасибо, Дарлинг! Покинув некурящего мужа, Таня сначала зашла в туалет и пересчитала деньги. За исключением тех шестидесяти долларов, которые она успела профуфырить, еще не коснувшись британской земли, остальное было на месте. «С этой минуты ввожу режим экономии, – решила она. – Это все, что у меня есть, пока не вычислю, что у них там к чему». Она посмотрела на себя в зеленоватое зеркало, увиденным осталась в целом довольна, но на всякий случай пробежалась расческой по блистающим кудрям, одернула легкомысленную маечку и, примерив улыбку, вышла в салон. Она нырнула в свободное кресло в задней, курящей части салона, распечатала пачку, прикурила, затянулась сигаретой, которая ей не понравилась, раздавила ее в пепельнице, достала из сумочки «Мальборо» и снова закурила. – В первый раз летите в Лондон? – с материнской улыбкой обратилась к ней соседка, женщина средних лет с симпатичным, круглым лицом. – Лечу впервые, – улыбнувшись в ответ, произнесла Таня, – хотя вообще-то в Лондоне уже бывала. – Как вам Москва? – спросила женщина. – По-разному. Но я привыкла. – Долго там прожили? – Два с половиной года. – Ого! Да вы героическая девица… Эй-Пи или Ю-Пи? – Простите, что? – не поняла Таня. – В каком агентстве служите? Или вы из посольских? – Нет, я… я просто жила там. А теперь вот вышла замуж за подданного Британии и лечу с ним туда. – Так вы, что ли, русская? – Чистопородная. – Упс! – усмехнувшись, сказала женщина. – Простите. Проиграла пятерку самой себе. Я, видите ли, от нечего делать решила блеснуть дедуктивными способностями и побилась об заклад, что с первой фразы по говору угадаю, из каких мест тот, кто сядет в это кресло. Ваш акцент меня несколько озадачил. Такой, знаете, чистый выговор, полуанглийский, полуамериканский. – Среднеатлантический? – Таня улыбнулась. – Что-то вроде. Так, как говорите вы, говорят только на бродвейской сцене. Отсюда цепочка моих умозаключений. Колледж в глухой американской глубинке, пара лет в массмедиа, примерная учеба в нью-йоркской школе улучшенной дикции, возможно, телевидение, а потом – «наш заморский корреспондент», как я. Но, признайтесь, язык вы изучали за границей. – В Ленинградском университете. И самостоятельно. – Честь и хвала Ленинградскому университету – и вам… Соня Миллер, специальный корреспондент Би-би-си в Москве. – Она протянула Тане визитную карточку. Та спрятала ее в сумку. – Таня Дарлинг, временно никто. Как только стану кем-то, тоже закажу себе карточку и первым делом презентую вам. Женщина громко расхохоталась, но тут же озадаченно смолкла. – Дарлинг? Вы шутите? – Нисколько. Я уже неделю как миссис Дарлинг. Женщина внимательно посмотрела на Таню, будто разглядывала выставленную в витрине новинку. – А знаете, вам идет. Не сомневаюсь, что вы и до замужества были очень «дарлинг». Ваш муж – уж не тот ли кудрявый красавчик в красном жилете, который дрыхнет там, впереди? Таня кивнула. – Мой вам совет – не спешите расставаться с новой фамилией. Ведь ваш брак, я полагаю, сугубо деловой, а мистер Дарлинг – просто ваш билет на Запад. Таня мгновенно насторожилась, но скрыла свое состояние приступом веселого смеха. Она тянула смех, сколько могла, внимательно следя за лицом собеседницы. Та широко улыбалась, но за этой улыбкой могло таиться что угодно. – Чушь, – выговорила, наконец, Таня. – Какая чушь! Кстати, чисто из любопытства, почему вы так решили? – Руки. Влюбленные, сами того не замечая, постоянно норовят подержаться друг за друга. Вы же ни разу не коснулись своего Дарлинга, а он вас. На такие вещи у меня наметанный глаз. Но главное, вы с ним – неправдоподобно красивая пара. За пределами Голливуда подобные браки крайне редки и почти всегда недолговечны. Психологическая несовместимость между двумя лидерами в одной и той же сфере. Так что, когда сделаете ручкой вашему Дарлингу, постарайтесь сохранить его фамилию. И, пожалуйста, не утрачивайте ваш очаровательный акцент… Таня Дарлинг… Скажите, Таня, вы рассчитываете работать или?.. – Как получится. Первым делом надо осмотреться. – Извините за профессиональную назойливость, но ваш муж – состоятельный человек? – Не знаю. Он торговый агент, как-то связан с торговой сетью «Макро». – Ну, это может означать что угодно. – У него квартира в Мэйфэр и домик в Кенте. – Это уже кое-что, но все же… Знаете, дарлинг, дайте-ка мне мою карточку… Таня послушно раскрыла сумку и протянула мисс Миллер ее визитку. Та извлекла из верхнего кармана своего замшевого пиджачка прозрачную шариковую ручку, что-то нацарапала на карточке и протянула Тане. – Это номер моего «кролика», то есть радиотелефона. По нему меня можно застать днем и ночью, если только я в Англии. Вот это – номер моего дома в Патни. Московский контракт истек, так что в ближайшие полгода я никуда не поеду. Разве что на уик-энд в Хландино, это такой чудный городок в северном Уэльсе. Поживите недельку, осмотритесь – и непременно позвоните мне. Соседка накрыла Танину руку своей широкой ладонью и заглянула ей в глаза. – И не стесняйтесь. Я, конечно, не босс и таких вопросов не решаю, но немножечко поднатаскать вас и устроить встречу с начальством я берусь… – И что? – трепеща ресницами, спросила Таня. – О, сущие пустяки! Первый канал Би-би-си, второй канал Би-би-си, четвертый канал… Репортаж вела Таня Дарлинг… С такой внешностью, с таким голоском да не работать на телевидении – это просто грех… – О-о! – Таня ответила простодушно-восторженной улыбкой. Мисс Миллер крякнула и нажала кнопку вызова стюардессы. – Давайте разопьем бутылочку за знакомство? Я угощаю… Таня мило повела плечами, выражая робкое согласие. – Шампанского, уточка, – холодновато сообщила мисс Миллер мгновенно появившейся стюардессе. – Только не вашей газировки. Настоящую бутылку настоящего шампанского. У вас есть? – «Мумм-брют», мэм. Пятьдесят три фунта, мэм. – О'кэй! – Мисс Миллер посмотрела в спину уходящей стюардессы, шумно потянулась и с довольным видом посмотрела на Таню. – Дарлинг, вам случалось пробовать настоящее шампанское? Каким-то чудом Таня не рассмеялась соседке в лицо, но вовремя сдержалась. – Да. Только что. В таких миленьких бутылочках. Мисс Миллер смеха не сдерживала. – Я вам искренне завидую – у вас впереди столько чудесных открытий… – Да, я плохо представляю себе заграничную жизнь. Скажите, мисс Миллер… – Соня. Моя бабушка родом из Крыжополя… Соня и Таня. Два русских имени. Это судьба! Мы непременно будем друзьями. – Конечно… Соня. Скажите, что сейчас носят в Лондоне, что слушают, что едят, что пьют, что читают? – О-о! Впрочем, – Соня посмотрела на часы, – еще полтора часа лету. Лекция номер один… Но для начала промочим горлышко. Проворная стюардесса откупорила бутылку, налила немного в два стаканчика – ледяное шампанское почти не пенилось, а словно дымилось, – поставила бутылку на откидной столик перед Таней, получила с мисс Миллер деньги, пересчитала, поблагодарила и удалилась. Соня подняла стакан. – За тебя, my darling Darling! – За тебя, Соня! Рассказывала мисс Соня профессионально – четко, доходчиво, остроумно, останавливаясь на моментах, особенно непонятных для человека советского. И хотя Таня никоим образом не относилась к типичным представителям этого биологического вида, она почерпнула из рассказа попутчицы много интересного – и многое отложила в своей цепкой памяти. «Ну вот, – подумала она, когда чуть охрипшая Соня, извинившись, вышла облегчиться. – Не успела приземлиться, а уже кое-что прояснилось и открылись первые перспективы… Почему бы и не телевидение? Конечно, скорее всего, это просто лесбийские завлекалочки, но даже если и так, что с того? Нам не привыкать. Баба-то, похоже, небесполезная… Посмотрим, как и на что ее раскрутить». Аполло Дарлинг, выспавшийся за время перелета, легко снял с полки увесистую багажную сумку и скомандовал Тане, которая ожидала его в проходе: – Вперед! Таня послушно двинулась к выходу – и невольно замерла у самой двери. Вместо привычного трапа на нее пялился извилистый черный туннель, образованный внутренними стенками гигантской кишки из гофрированной резины. По дну туннеля вдаль уходила блестящая металлическая дорожка, оборудованная перилами. Кишка, словно шланг неимоверного пылесоса, высасывала людей из чрева самолета, с тем чтобы через сотню-другую метров (ярдов, поправила себя Таня) выплюнуть их в зал прибытия аэропорта Хитроу. – До свидания, мисс! – На нее с выжидательной улыбкой смотрела безлико-смазливая стюардесса. – До свидания! Спасибо за приятный полет! – Anytime! – пропела стюардесса, и Таня, зажмурившись, ступила в черноту. Она шла по дорожке и приговаривала про себя: «Коридоры кончаются стенкой. А туннели выводят на свет… Не дрейфь, Захаржевская, вот он уже и виден – свет в конце туннеля». Пассажиры вышли в большой, ярко освещенный зал и очутились на узком пространстве, огороженном барьерчиками и перилами боковых лестниц. В конце этого коридора без стен позади металлического турникета сидел колоритный британец, лицом напоминавший добродушного старого бульдога, и невозмутимо командовал: «Left! Right! Left! Right!», разводя прибывших пассажиров по двум окошечкам паспортного контроля и включая соответствующие металлические дверцы. Таня остановилась, любуясь на этого дядьку и поджидая Дарлинга. Когда тот подошел, Таня крепко взяла его за руку. Дарлинг дернулся, как-то затравленно посмотрел на нее, но руки не убрал. – Муженек, – ласково промурлыкала Таня. Замороженная девица в паспортной будочке ловко подцепила со стойки временный Танин паспорт, с ходу открыла на нужной странице, едва глянула на въездную визу, шлепнула туда штампик прибытия и, вывернув кисть, словно крупье при сдаче карт, подала паспорт Тане. – Enjoy your stay! – без улыбки сказала она. Как ни странно, проверка паспорта Дарлинга оказалась более длительной и скрупулезной. Девица, поджав губы, листала его книжицу с «двуспальным левой», сверялась с каким-то списком, разложенным у нее на столе, потом вызвала по телефону молодого усача с хиповской прической, но в строгой униформе. Они оба вертели паспорт, потом усач что-то буркнул и ушел, а девица проштамповала наконец паспорт Дарлинга и отпустила его с миром. – Хуже КГБ! – пробурчал Дарлинг, подойдя к Тане. – Что искали-то? – спросила она. – А черт его знает. Пошли. По витой модерновой лестнице они спустились в белостенный зал, посреди которого вертелись два симметрично расположенных колеса. На резиновых ободах одного из колес крутились чемоданы, сумки, рюкзаки. Второе стояло. Таня направилась к крутящемуся колесу. – Куда? – остановил ее Дарлинг. – Это с мадридского. А нам сюда. И вновь у Тани, при всей ее удаленности от совкового менталитета, что-то дрогнуло в груди – с такой обыденной легкостью он произнес слово «мадридский». Словно речь шла не о заграничной столице, а о какой-нибудь Калуге или Можайске… Впрочем, отныне Калуга и Можайск – это все равно, что прежде был Мадрид, а Мадрид – что Калуга и Можайск… Все смешалось в доме Облонских… – Ах, вот вы где, – с придыханием проговорила мисс Миллер, протиснувшись к ним сквозь строй пассажиров, ожидающих багаж. – Аполло Дарлинг. Соня Миллер, – представила их друг другу Таня. Мисс Миллер протянула Дарлингу руку. Он вяло, с явной неохотой пожал ее. – Вы отсюда в Лондон, мистер Дарлинг? – спросила Соня. – Да, – лаконично и даже грубо ответил он. – Может быть, сэкономим пару фунтов, возьмем одно такси на всех? – предложила Соня. – Нам не по пути, – отрезал Дарлинг и отвернулся. Колесо пришло в движение. Поплыли первые чемоданы. – Не понимаю, что на него нашло, – шепнула Таня, подойдя вместе с Соней к транспортеру. Та, вероятно, нисколько не обидевшись на Дарлинга, лукаво подмигнула Тане и прошептала в ответ: – А я понимаю. Когда-нибудь поймешь и ты… – Пошли, – сказал Дарлинг. Он толкал перед собой объемистую тележку с надписью «British Airways»; в тележке лежали все три чемодана и большая сумка. Они двинулись к выходу. – До свидания, дарлинг! – крикнула Тане мисс Миллер и послала ей воздушный поцелуй. – Позвони мне! – Непременно! – прокричала в ответ Таня. Дарлинг снял руку с поручня и потянул жену за рукав. Они выкатили багажные тележки на площадку перед аэропортом. Таня вдохнула – и испытала второе потрясение на английской земле. Воздух был поразительно, кристально чист. Пахло субтропиками – лавром, лимоном, морским прибоем. В полосе деревьев стрекотали цикады. – Ты уверен, что это Лондон? – лукаво спросила Таня. – Точно не остров Маврикий? Ее вопрос оказался для Дарлинга, напряженного и чем-то озабоченного, полнейшей неожиданностью. Он посмотрел на нее, как на душевнобольную. – С чего ты взяла? – Просто мне Лондон запомнился совсем другим. Сырой, промозглый, воняющий глиной и мокрой шерстью… – А-а, – с облегчением выдохнул он. – Ну, таким он тоже бывает. – Кэб, сэр? – прервал их разговор вынырнувший из ниоткуда мордатый господин в желтой ливрее. – Спасибо, – сказала Таня, намереваясь последовать за ним, но Дарлинг, дернув ее за локоть, пролаял: – Нам на автобус! – Может, все же возьмем такси? – За последние годы как-то отвыкла она от автобусов. – За сорок квидов? Ты кто, миллионерша долбаная? Однако! Слыхала она о крохоборстве буржуев, но чтобы до такой степени? – Ладно, я угощаю. – А фунты у тебя есть? – У меня есть доллары! – Это долго. – Не понимаю. – Обменивать долго. Придется возвращаться в аэропорт, искать банковскую будку, стоять в очереди… – А мы прямо ими расплатимся. – Иностранные деньги никто в уплату не примет. Запрещено законом… Хотя знаешь что? – Его прежде безразличный голос дрогнул. – Давай я сам тебе обменяю… У тебя сотенные? – Да. – Дам по… по сорок… сорок два. Идет? «Надо же, спуталась на старости лет с мелким фарцовщиком. Али не знает, голубчик, что доллары на „квиды“ ихние идут по один-семь, максимум один-восемь? Ну что, сыграем в дурочку, сделаем муженьку последний свадебный подарок?» – Идет, – безмятежно сказала Таня. – Как доедем, так и получишь сотню. Сдачу оставь себе. Отказаться он даже не подумал. Они вышли на стоянку, где бойко орудовали трое распорядителей в таких же желтых ливреях: один подгонял выстроившиеся неподалеку таксомоторы, другой рассаживал пассажиров, а третий – тот самый мордатый – откатывал в сторону освободившиеся тележки. Очередь двигалась весело, и уже минуты через две служитель распахнул перед нашими молодоженами дверцу коричневого такси. Автомобиль был новый, но сработанный под довоенный «воксхолл-кабриолет». Пожилой сухощавый кэбмен через заднюю дверцу поставил их багаж за кресла, а Дарлинг поспешил плюхнуться на заднее сиденье, и не подумав пропустить Таню вперед. «Истинный джентльмен», – усмехнулась про себя Таня. – По кольцевой едем, – предупредил кэбмен. – Трасса перекрыта. Гребаные мики[1] опять грузовик взорвали. К удивлению Тани, она без труда поняла его кокнийский говорок. Такси тронулось в путь. Таня смотрела на первые вечерние огоньки своего нового мира, на серую ленту прямой четырехполосной автострады, на черные силуэты английских деревьев на фоне темнеющего английского неба. Между прочим, шесть лет назад она въезжала в город с противоположной стороны… …Та первая ее встреча с Лондоном получилась не очень удачной в смысле погоды. Утром их теплоход причалил возле какого-то безликого городка в дельте Темзы. Советских туристов сгрузили на берег, рассадили по трем автобусам и повезли сквозь пелену моросящего дождя в столицу Туманного Альбиона. В дороге Таня, насыщенная предыдущими впечатлениями, просто отсыпалась. Автобусы остановились возле не особо внушительного трехэтажного домика, в котором располагался семейный отель, чистенький, но явно не первоклассный, с номерами на троих и удобствами в концах кривых коридоров. Гид-англичанин, туберкулезного вида меланхолик, с жутким акцентом разъяснил, что господам с фамилиями от «А» до «О» надо быстро забросить вещи в номера и спуститься к стойке портье, откуда он отведет группу в брэкфэст-рум, тогда как господам от «П» до «Я» можно принять душ и передохнуть. Таня, попавшая в первую группу, вместе со всем стадом, ведомым гидом, спустилась в цокольный этаж и по длиннющему, гулкому подземному коридору вышла к широким стеклянным дверям, за которыми и располагалась брэкфэст-рум, сильно напоминающая ресторан на Белорусском вокзале. Оголодавшие гости поспешно расселись, угостились «континентальными» крекерами с джемом, чаем из огромных черных термосов, кукурузными хлопьями из ярких пакетиков и начали было расходиться, сетуя на скудость английского стола, но тут пожилые официантки принялись разносить яичницу с беконом, так что не склонные к спешке туристы – в их числе и Таня – были должным образом вознаграждены. Настырный дождь смазал автобусную экскурсию. Сквозь частый капельный узор на стеклах удавалось рассмотреть лишь самые ближние к окнам достопримечательности, средние воспринимались как неотличимые серые силуэты, а дальние – включая Бэкингемский дворец – и вовсе терялись в свинцовой мгле. От выходов на дождь и променада под Биг-Беном группа большинством голосов отказалась и вернулась в отельчик несколько раньше предусмотренного. Танины соседки по комнате тут же завалились на кровати и от нечего делать принялись скакать по телевизионным каналам, забавляясь кнопками дистанционного управления, как малые дети. Естественно, не поняв ничего из увиденного, стали приставать к Тане, чтобы переводила. Вежливо отшив их, Таня извлекла из дорожной сумки предусмотрительно захваченный с теплохода плащик и пошла осматривать окрестности. Отельчик оказался неподалеку от зеленой и замусоренной Рассел-Сквер. Таня перешла площадь и, пройдя по коротенькой улице, оказалась перед чугунной оградой, за которой виднелось не очень высокое, но внушительное здание. Британский музей. Таня подошла к запертым массивным воротам, прочла табличку «Closed on Mondays» и повернула обратно, поспев в самый раз к обеду: на входе в пустую брэкфэст-рум толстая улыбчивая тетка выдавала каждому по пластмассовой коробочке, содержащей трехслойный бутерброд, булочку, яблоко, шоколадный батончик и бутылочку «кока-колы». После обеда полагалась пешая экскурсия по историческому центру. Хотя дождь почти перестал, многие предпочли остаться в отеле, так что желающих набралась всего треть группы, да и те высказали пожелание осмотреть что-нибудь под крышей, только чтобы бесплатно. Первой достопримечательностью, отвечающей этим требованиям, был все тот же Британский музей, оказавшийся, как уже знала Таня, закрытым на выходной. У входа в Национальную галерею вился людской хвост часа на три. Искушенный гид не растерялся и потащил группу в Кенсингтон, к знаменитому торговому центру «Хэрродз», на осмотр которого отводилось два часа, после чего предлагалась экскурсия в крупнейший супермаркет «Сентсбэри». Таня вышла вместе со всеми, подождала, когда все рассосутся по бесконечным залам, и вышла на волглую, малолюдную улицу. Она в одиночестве бродила по площадям и улицам, жадно вычитывая названия, с детства знакомые по книгам и учебникам. Сделав большой круг, она, как и предполагала, вышла прямехонько к отелю. «Я еще вернусь, и тогда ты улыбнешься мне», – шептала она хмуро нахохлившемуся городу. Те же слова она повторила на следующее утро, когда в одиночестве стояла на корме длинного прогулочного катера среди мокрых, обвисших флажков и смотрела на уплывающие башни Тауэрского моста. Остальные граждане сидели в салоне и от души угощались добрым английским пивом, стоимость которого входила в обслуживание. Катер отвозил их группу обратно к морю… …Они уже въехали в Лондон. Мимо проносились уютные, ярко освещенные домики Кемдэна, потом такси вырулило на широкую улицу с оживленным, несмотря на поздний час, движением. «Юстон-роуд», – догадалась Таня и принялась высматривать знакомые места. А вот эта улочка другим концом упирается в тот самый отельчик… Когда слева пронеслась громада Сент-Панкрас, Таня повернулась к Дарлингу и сказала: – По-моему, мы проскочили Мэйфэр. Тот стрельнул агатовыми глазами в невозмутимый затылок кэбмена и с жаром заговорил: – Понимаешь, я распорядился по телефону, чтобы там провели легкую перепланировку и ремонт. Конечно, это можно было бы сделать заблаговременно, но я не предполагал, что вернусь из Москвы с женой. Это займет всего неделю, самое большее две. Конечно, есть еще домик в Кенте, но сейчас я не могу туда ехать – накопилось много дел. Мы немного поживем в Бром-ли-бай-Боу, у моей тети, если ты, конечно, не против. Она простая, веселая старушка. У нее там очень славный пансиончик. Тебе понравится. – Конечно же, я не против. – Таня усмехнулась. – Так или иначе, у меня уже нет выбора. Только напрасно ты так расстарался из-за меня. – Она понизила голос. – Я ведь надолго у тебя не задержусь, скорее всего. Дарлинг склонился к ее уху и зашептал: – Но тебе ведь надо освоиться, получить гражданство, устроиться на работу, встать на ноги. На это уйдет не один месяц. И все это время ты будешь жить у меня. Это входит в нашу договоренность с твоим патроном. При прежней планировке тебе было бы там неудобно. – Он помолчал. – И мне тоже. – С этого бы и начинал, – негромко ответила Таня. Вот зануда! Однако что-то он разболтался. И руки дрожат. Ох, не к добру это… Без толку дергаться не надо, но и бдительность терять не след. Ты одна и на чужой территории… Машина, свернув с Олд-стрит, поползла по узким неприглядным улочкам. Ветер проносил мимо них обрывки газет, целлофановые обертки, кожуру фруктов. Осыпающейся штукатуркой скалились длинные, неотличимые один от другого двухэтажные дома за низкими оградками. Их сменяли кварталы, опоясанные кричащими неоновыми вывесками: «Dehli-cious Indian Cuisine», «Sarani Jewelers», «Good Chow», «Bingo!», «Flea amp; Firkin». Под некоторыми из вывесок толпились люди. Под другими, в нишах у входа в темные, запертые лавочки, бесформенными кучами лежали и сидели на одеялах бездомные. Таню неприятно удивило большое количество пьяных. Поодиночке и группами они, пошатываясь, фланировали по мостовой, так и норовя попасть прямо под колеса, без тени стыда мочились на стены, валялись в чахлых кустиках, а то и поперек тротуара. Через них индифферентно перешагивали прохожие. – И после этого они еще смеют называть Россию страной пьяниц, – не удержалась Таня. Дарлинг словно не слышал ее. Зато кэбмен согласно закивал головой. – Yop, it’s a friggin’ shame, mate! – с чувством заявил он. – They outta be orsewhipped! – Тебя не спросили! – огрызнулся Дарлинг. Таксист стоически пожал плечами и замолчал. Далее пошли улочки в том же духе, только немножко непригляднее – совсем немножко: чуть меньше грязи, чуть меньше пьяных. В жилых кварталах монотонность вытянувшихся в версту викторианских бараков то и дело нарушалась вкраплениями современных ухоженных особнячков с лужайками, а в торговых – блистающих зеркальными стеклами поп-артовых павильончиков. «Париж, штат Техас», – подумала Таня: один особенно высвеченный и оживленный отрезок напомнил ей штатовский видик. Переехав короткий каменный мостик, коричневый кабриолет завернул налево и остановился на узкой улице плотной старой застройки возле двухэтажного белого домика с крутой черепичной крышей, с обеих сторон стиснутого домиками побольше. – Приехали! – с облегчением сказал Дарлинг. Пока он расплачивался с кэбменом и надзирал за тем, как тот вытаскивает чемоданы, Таня вышла и огляделась. Здесь воздух был потяжелее, уже не пахло лаврами и морским прибоем – скорее, речной грязью и торфом. Над двойной входной дверью с красной рамой и широким узорным стеклом, сквозь которое пробивался яркий свет, красовалась вывеска, освещенная затейливым фонариком в виде драконьей головы: «Ма Pop-pie’s Adults Rest Club». – Нравится? – спросил подошедший Дарлинг. – Пока не знаю, – почти честно призналась Таня. Первое впечатление было не очень благоприятным. Дарлинг взялся за бронзовый молоточек, приделанный сбоку от двери, и трижды стукнул им по вогнутой бронзовой пластине. Дверь моментально отворилась, и показался огромного роста чернущий негр в ослепительно белом фраке. Он широко улыбался. – О, мистер Дарлинг, сэр! – Интересно, Тане только почудилась издевка в его хорошо поставленном, дикторском голосе? – Давненько, давненько… – Тут взгляд темнокожего гиганта упал на Таню. Он закатил глаза, изображая полный восторг. – С удачной обновкой вас! – Заткни хлебало, Джулиан, – мрачно посоветовал Дарлинг. – Лучше подбери наши шмотки и оттащи к боковому входу – ни к чему тревожить гостей. – Слушаюсь, сэр! Слова Джулиана прозвучали как изощреннейшее оскорбление. Дарлинг, похоже, этого не почувствовал. Зато очень хорошо почувствовала Таня. Джулиан вышел на улицу, с легкостью поднял два больших чемодана и скрылся с ними в арке соседнего дома. Дарлинг взял чемодан поменьше, а Таня – сумку. Они направились следом за негром. А тот, отворив серую неприметную дверь, выходящую в небольшой глухой дворик, занес чемоданы в дом. – Подними в третий или седьмой – который свободен, – крикнул вслед ему Дарлинг. Он остановился перед дверью, повернулся к Тане и приглашающим жестом указал внутрь. – Входи, дарлинг. Она оказалась в узком и длинном вестибюле. Верхняя часть стен и потолок оклеены темно-зеленым линкрустом с блестками, нижняя – лакированное дерево, выкрашенное в черный цвет. Пол покрыт желтым ковролином. Слева от входа – огороженная барьером конторка, за которой никто не сидел. Прямо за конторкой небольшая сплошная дверь. Такие же двери слева и в дальнем торце, за начинающейся в левой дальней четверти лестницей – черные перила, на ступеньках желтая дорожка, в конце первого пролета – еще одна дверь. Все двери закрыты, кроме одной, двойной, с красной рамой и большими стеклами в белых цветочных узорах, расположенной справа, позади конторки и прямо напротив подножия лестницы. Та распахнута, оттуда льется яркий свет, нетрезвый гвалт, табачный дым и переливы отчетливо кабацкой, совсем не английской, а, скорее, цыганско-румынской скрипки. Все эти подробности цепкий Танин взгляд охватил и на всякий случай отпечатал в мозгу за те секунды, пока она, не отставая от Джулиана и Дарлинга, прошла по вестибюлю и поднялась по лакированной черной лестнице. На втором этаже после небольшой площадки, украшенной пальмой в прямоугольной кадке, начался коридор, исполненный в той же манере, что и вестибюль, и освещенный тремя яркими, равномерно расположенными лампами. Он напоминал коридор небольшой гостиницы. Все двери, за исключением торцовой, были снабжены номерами и покрашены в тот же черный цвет. На круглой бронзовой ручке одной из дверей висела стандартная табличка «Do Not Disturb», из узенькой щелки над полом лился свет и слышались невнятные голоса – глуховатый мужской и женский, визгливо-кокетливый. За остальными дверьми было тихо. Джулиан остановился возле двери с номером 3, извлек откуда-то с пояса длинный желтоватый ключ и, раскрыв дверь, подхватил чемоданы и внес их внутрь. Дарлинг вошел вслед за ним. Тане оставалось лишь последовать их примеру. Комната напоминала одиночный номер в гостинице средней руки. Небольшая прихожая – слева встроенный шкаф, справа белая дверь, очевидно в ванную, сама комната вытянутая, завершающаяся окном, прикрытым плотной темно-вишневой портьерой. Слева от окна – высокий столик с телевизором, белым электрическим чайником и телефоном без циферблата. Справа – низенький журнальный столик с пепельницей и двумя стаканами на стеклянном блюде и два кресла. Прямо у входа – маленький холодильник. В противоположном переднем углу – треугольное угловое трюмо с высоким двойным зеркалом и пуфиком. Главенствующей частью обстановки была кровать – длинная, широкая, покрытая ярким пестрым покрывалом, она стояла поперек комнаты и занимала весь центр, оставляя лишь узкий проход к телевизору и столику. У нее была одна спинка – в головах, а над ней – ночное бра с красным китайским абажуром. Комната была оклеена розовыми обоями в цветочках, бородатых гномиках и Красных Шапочках. Все имело вид слегка потертый, но вполне гигиеничный. Джулиан водрузил оба чемодана на кровать и, про-лавировав между Дарлингом и Таней, вышел, отвесив на прощание преувеличенно-церемонный поклон. Дарлинг свой чемодан из рук не выпустил. – Располагайся, – бросил он через плечо остановившейся у входа Тане. – Можешь пока освежиться, принять душ. Через полчаса зайду за тобой. Представлю тебя тете Поппи и поужинаем… Кстати, на счетчике было как раз сорок два фунта. Так что… – Он выразительно потер большим пальцем об указательный. – Ах да, совсем забыла, извини. Таня достала из сумочки сто долларов и помахала перед носом Дарлинга. Он протянул руку и выхватил у нее бумажку. – Следующая поездка – за твой счет, дарлинг, – с безмятежной улыбкой проговорила Таня. – Конечно, конечно… – рассеянно пробормотал он, пряча деньги в карман. – Разреши. Он чуть отодвинул Таню и вышел, прикрыв дверь. Таня посмотрела ему вслед, подошла к кровати, сняла сумку с плеча, положила поверх чемоданов и сама села рядом. Под ней мягко спружинил эластичный матрас. Устала. Разбираться в ситуации начнем завтра. А се-годня – сегодня плыть по течению. Но, конечно, смотреть во все глаза. Скинув сумку, она раскрыла верхний чемодан, черный, кожаный и стала вынимать оттуда и раскладывать барахлишко, попутно прикидывая, что же надеть к ужину. После душа, переодевшись во все свежее, она принялась за второй чемодан и сумку. Очень скоро все ее принадлежности были разложены по местам, опустевшие чемоданы перекочевали в приемистое верхнее отделение шкафа, а в большой сумке остались только прозрачная папка с разными необходимыми бумагами и дамская сумочка, в которой, за исключением сигарет и обычных дамских мелочей, лежали ее советский загранпаспорт с постоянной британской визой и почти вся наличность, кроме сотни, отданной Дарлингу, и оставшейся в кармане мелочевки. Восемьсот тридцать пять долларов. Таня стояла возле кровати – впрочем, здесь где ни встанешь, все будет возле кровати – с деньгами в руках и задумчиво оглядывала комнату. Решение пришло только секунд через пятнадцать. Видно, перелет и вправду утомил ее. Тетя Поппи – мисс Пенелопа Семипопулос – оказалась толстой приземистой бабой в красном брючном костюме, с крашеной черной стрижкой под бобика и нечистой кожей. Она встретила Таню с Дарлингом в уютной прихожей, притулившейся за дверью без номера в начале коридора, вплеснула руками, провизжала что-то темпераментное и кинулась обнимать и целовать Таню, обдавая ее кислым пивным перегаром и пятная багровой помадой. – Рада, рада! Ты красивая, – с рыдающими придыханиями прохрипела она. – Я тоже очень рада познакомиться с вами, мисс Семипопулос, – ответила Таня, деликатно высвобождаясь из потных объятий новой родственницы. – Называй ее тетя Поппи, иначе она обидится, – сказал Дарлинг. – И, пожалуйста, говори помедленнее. Тетя не очень хорошо понимает по-английски. – Да, да! – оживленно кивая, подтвердила тетя Поппи и совершенно ошарашила Таню, добавив по-русски: – Английски плехо. Русски корошо. Русски совсем корошо… Ортодокс гуд. – Ну вот, совсем в языках запуталась, – с усмешкой заметил Дарлинг. – Тетя Поппи отродясь в церковь не заглядывала, но, как все греки, питает слабость к единоверцам. Таня улыбнулась, а тетя Поппи состроила кривую рожу и обрушила на племянника какую-то греческую тираду, при этом от души размахивая руками. Тот что-то ответил, и тетя мгновенно успокоилась, схватила Таню под локоток и втащила в гостиную, где на круглом столе, покрытом синей клеенчатой скатертью, был накрыт ужин. – Совсем худая, – сказала тетя Поппи по-английски, видимо исчерпав запас русских слов, и усадила Таню на мягкий, обтянутый серым бархатом стул. – Надо кушать, много кушать. Здесь все много кушать! Для начала она навалила Тане большую глубокую тарелку салата из огурцов, помидоров, оливок и брынзы, щедро заправленного уксусом и растительным маслом. – Греческий салат, – пояснил Дарлинг, наклонил заранее откупоренную высокую бутылку и налил себе и Тане. – А это белое кипрское вино. – А тете? – спросила Таня. – Она пьет только «Гиннес», – сказал Дарлинг. При слове «Гиннес» тетя Поппи блаженно улыбнулась и налила в свой стакан черной пенной жидкости из большого кувшина, стоящего возле ее прибора. Дарлинг поднял бокал и с улыбкой обернулся к Тане. – За нового члена нашей большой и дружной семьи! – провозгласил он и, не чокнувшись, одним махом осушил бокал. Тетя Поппи последовала его примеру. Таня пригубила вина, сделала два-три мелких глотка и поставила бокал. Приятное, очень легкое вино со странной, не вполне винной горчинкой. Подмешали чего-нибудь? Однако Дарлинг же выпил. И немедленно налил себе второй, тетя Поппи тоже. Таня ослепительно улыбнулась им обоим и принялась за салат, заедая его горячей хрустящей булочкой. Только сейчас она поняла, до чего проголодалась. После салата тетя Поппи сняла крышку со сверкающей металлической кастрюли, расположившейся в самом центре стола, и положила Тане огромную порцию крупно наструганного мяса, переложенного слоями баклажанов, помидоров и лука. – Мусака, – пояснил Дарлинг, протягивая свою тарелку. – Молодая баранина. Очень вкусно. Таня попробовала, целиком согласилась с мужем и подняла бокал за гостеприимную хозяйку этого теплого дома. Дарлинг перевел ее слова тете Поппи, та расчувствованно всхлипнула и произнесла длинную тарабарскую фразу. Естественно, Таня ничего не поняла, но на всякий случай произнесла одно из немногих известных ей греческих слов: – Eвxapucmo! Тетя Поппи вскочила, проковыляла к Тане и заключила ее в жаркие объятия. – Ты правильно ответила, – сказал Дарлинг Тане, когда тетя Поппи уселась на место. – Тетя очень похвалила тебя и сказала, что ты – лучшее украшение этого дома. Пока Таня доедала мусаку, Дарлинг снял трубку телефона, стоявшего на мраморной крышке пузатого серванта, и что-то сказал в нее. Не прошло и двух минут, как дверь неслышно растворилась и вошла маленькая обезьянистая китаяночка в красной ливрее с золотым галуном. Широко улыбаясь, она поставила на стол поднос, сдернула с него полотняную салфетку и тихо удалилась. На подносе оказались две хрустальные вазочки с разноцветным мороженым, политым взбитыми сливками с толчеными орешками, фигурная плошка с каким-то сладким печивом и серебряный кофейник с чашечками. – А почему только две? – спросила Таня, принимая от Дарлинга одну из вазочек. От вкусной, обильной еды после трудного дня она блаженно отяжелела, по всему телу разливалась теплая истома. – Тетя Поппи мороженого не ест. Она будет пить «Гиннес» и заедать шоколадом. Это ее десерт, – с некоторой натугой проговорил Дарлинг. Его классическое лицо раскраснелось, движения замедлились. Тетя Поппи согласно кивнула. – Это вечерний кофе, без кофеина. Он не помешает спать, – продолжал Дарлинг, разливая кофе в чашечки и немножко на скатерть. – Спасибо, да-арлинг, – протянула Таня. Какие они все-таки милые! А она, дуреха, боялась, боялась… Таня сладко, длинно зевнула. Она уплывала. На ласковых волнах мягкой широкой постели, в красном полусвете ночника, под мерное покачивание стен… Улыбались добрые мохноногие гномики, запуская пухлые ручки в свои мешки и осыпая ее пригоршнями сверкающих камней зеленого, красного и черного граната; кувыркались уморительные пушистые медвежата, липкие курносые поросята с хрустом надламывали круглый плод гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои пятачки и жрали, хрюкая и повизгивая. Это в открытых глазах, а в закрытых… в закрытых бегали голые, пьяные вдрезину девицы по хороводу, выуживали статного кавалергарда из строя, увлекая в центр, и под буйный хохот происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки становились немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки и закоулочки, а по чистому небу летел открытый белый лимузин, увитый гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху… Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте… Good trip… Lucy in the sky with diamonds… Накачали все-таки, суки… Перекатиться на живот, свалиться на пол, доползти до сортира – и два пальца в рот, чтобы… чтобы… Чтобы что? А пошло оно все!.. Проблеваться, а потом душ – ледяной, долгий-долгий. И кофе. А на фига?.. А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой на тарелочке с голубой каемочкой кабанью башку, зажаренную с артишоками, которые не растут на жопе, очень жаль… А пар так аппетитно кружится и клубится, а из башки усищи Аполлины торчат, и сам он выползает, искрится и змеится, топорщит губки алые, а губки говорят: «Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый старлинг, твои глаза как звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг – и с ходу тебе вставлинг от всей большой души…» Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу… Щаз-з-з-з… Их двое на волнах… – Дарлинг, это ты? – Как хочешь… Хочешь? – А-а-ах! – Ложись сверху… Вправь меня в себя… Теперь поднимайся – медленно, медленно… – Bay! Биение в несказанной агонии блаженства… Слова? К черту слова! – А-а-ааааааааааааа!!! …И никакой связи с дурьим зависаловом. Совершенно раздельные субстанции. Хи-хикс! …В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна: – Дарлинг? И горячий шепот где-то рядом: – А? – Дарлинг, почему у тебя голова светится? – Это полнолуние… Спи. – Еще? – Устал… Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин… – Да-а… – …Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела. Их отвергал мужчина, живущий в тебе… – Да… Еще… – Я приду. В нужное время. Спи. – Я люблю тебя… …Лунная жидкость льется в незашторенное окошко. Одна на волнах. А был ли Дарлинг-то? Может, Дарлинга-то и не было?.. Темно. В окне сияло теплое солнышко. Таня потянулась и, не отворяя глаз, взяла с пуфика часы, поднесла к лицу и только потом разлепила веки. Глаза пришлось протереть, но и этого оказалось мало. Таня прикрыла один глаз, а вторым сосредоточилась на циферблате. Половина первого – и без балды, ведь она еще в самолете перевела стрелки на Гринвич. Атас! Это сколько же она проспала? Часиков двенадцать как минимум. Как притащилась сюда от тети Поппи, бухнулась в койку – и все. Удивительно, что раздеться сумела… Таня попробовала встать, но с первой попытки не получилось. Закружилась голова, ватные ноги не пожелали слушаться. Однако же никакой дурноты она не ощущала – скорее, приглушенное подобие вчерашнего качественного расслабона, отголосок. Ох как не хотелось вставать! Да и не надо – никто же никуда не гонит. Таня полежала еще несколько минут, потом нужда подняла. А там проснулась окончательно, и все пошло своим чередом. Она стояла перед раскрытым шкафом, перебирая наряды и размышляя, что же надеть сегодня, и тут услышала стук в дверь. Она запахнула халат, отступила в комнату и крикнула: – Заходите! Вошел Дарлинг, а следом за ним – коренастый господин средних лет в строгом черном костюме, с невыразительным лицом и лоснящейся бородавкой под носом. В руке он держал пухлый глянцевый саквояж. Дарлинг шагнул к Тане и коснулся губами ее щеки. – Доброе утро, дорогая! Как спала? – Как бревно. – Замечательно. У нас сегодня обширная программа… Да, разреши представить тебе доктора Джона Смита из городского управления. Нужно оформить тебе медицинский сертификат. Пустая формальность, но так надо. Доктор осмотрит тебя – ну там, горлышко, пульс, возьмет кровь из пальчика. А когда закончите, спускайся вниз, в зал. Позавтракаешь – и на экскурсию. Не дожидаясь ответа, он вышел. Доктор Джон Смит сказал: – Вы позволите? Он прошел к туалетному столику, раскрыл саквояж и принялся вынимать и раскладывать инструменты. – С чего начнем, доктор? Пальчик или горлышко? – спросила Таня. Он повернулся и как-то странно посмотрел на нее. – С горлышка, разумеется, – прокаркал он. – С нижнего. Снимайте халат и ложитесь. Да не жмитесь, я же врач. Таня пожала плечами, скинула халат и легла на кровать. Он взял со стола парочку инструментов и приблизился к ней. – Знаете, доктор Смит, – светским тоном проговорила Таня. – У нас в варварской России есть такой варварский обычай: врач перед осмотром обязательно моет руки. Нонсенс, правда? На врачах ведь микробы не живут. Доктор хмыкнул, но в ванную вышел… Безропотно вытерпев процедуру и проводив доктора, Таня оделась по-прогулочному – белая блузка с коротким рукавом, широкая серая юбка-миди, белые «пумы» на толстой подошве – и спустилась в зал, расположенный, как она и предполагала, за застекленной красной дверью, откуда вчера выла скрипка. Вдоль внешней стены с тремя высокими окошками по отлогой дуге тянулась скамья, обитая красным плюшем. Перед скамьей стояло пять-шесть овальных столиков с придвинутыми стульями, тоже обтянутыми красным. К внутренней стене примыкала стойка, за которой колдовал Джулиан в поварской курточке, а чуть дальше – небольшая пустая эстрада. Перед стойкой высился ряд высоких круглых табуреток, на одной из которых сидела спиной к залу растрепанная пышнозадая блондинка. За самым дальним столиком, около двери – точной копии той, в которую вошла Таня, – сидела вчерашняя китаянка и о чем-то оживленно болтала с миниатюрной соседкой, лица которой Таня не видела. Чуть ближе в гордом одиночестве восседал худой и лысоватый пожилой мужчина с лисьей мордочкой. Сгорбившись, почти уткнув в тарелку длинный нос, он сосредоточенно ковырял вилкой. На скамье возле третьего столика в изломанной позе полулежала очень тощая и невероятно бледная дама со взбитой темной прической и огромными трагическими глазами, которые казались еще огромнее в обрамлении черных синяков. На стуле, лицом к Тане, за тем же столиком разместилась еще одна женщина – широкоплечая, черноволосая, жилистая, с плоским, глуповатым крестьянским лицом. Тети Поппи не было видно. С ближайшего столика Тане замахал рукой Дарлинг. – А, вот и ты. Добро пожаловать. Ланчи выдают вон там, – он ткнул пальцем в направлении стойки и Джулиана. Таня прошла к стойке, спиной уловив на себе взгляды всех присутствующих, и встала напротив Джулиана. – Доброе утро, мэм, – скривив толстые губы (и как только умудрился?) в некоем подобии улыбки, бросил Джулиан. – Йогурт, апельсин, рисовые хлопья с молочком, ореховые хлопья с молочком, яичница с беконом, сосиска, булочка, джем, масло, кекс, кофе, чай, сливки, сахар? – Добрый день, Джулиан! – громко и приветливо произнесла Таня. – Все, кроме чая… и, пожалуй, хлопьев. Его улыбка сделалась более отчетливой. – Да, мэм. Он поставил на стойку поднос и принялся проворно закидывать на него всю снедь, перечисленную, а точнее, не перечисленную Таней. Она с трудом донесла переполненный поднос до столика. Дарлинг хмуро смотрел, как она разгружает еду. – У тебя десять минут, – сказал он. – Мы едем на вернисаж. – Прости, на что? – И подумать не могла, что он, оказывается, интересуется искусством. – Выставка в художественной галерее, – пояснил он. – За нами заедут. Она успела и доесть, и спокойно выкурить первую, самую сладкую, сигаретку. Дарлинг сидел как на иголках, дергал головой на каждый звук, доносящийся с улицы. Наконец, когда оттуда промурлыкал три ноты автомобильный клаксон, он с заметным облегчением встал и буркнул Тане: – Пошли. У подъезда стояла доподлинная «Антилопа-гну», словно только сейчас съехавшая с трассы Удоев – Черноморск, или как там было у классиков. Колымага, изобретательно склепанная из разных подручных материалов на основе древнего «шевроле» с откидным верхом. И парочка в ней восседала довольно живописная. Юноша томный, тоненький, кудрявенький, чистенький, в бархатном костюмчике, а за рулем – бородатый, широкий, в драном свитере, настоящий пират. От первого, как и следовало ожидать, несло розовой водой, от второго – потом и вонючим табаком. На Таню они прореагировали по-разному. Юноша состроил недовольную физиономию, а бородатый плотоядно оскалился. – Эй, Дарлинг, эта бимба с нами? – крикнул он. Юноша дернул его за рукав, и бородатый замолчал. – Это Таня, она из России, – сказал Дарлинг, подведя ее к антикварному авто. – О, Россия! – восторженно заорал бородатый. – Я Иван Ужасный! – На самом деле его зовут Бутч Бакстер, – индифферентно проговорил Дарлинг. – А это Стив Дорки, – сказал Бакстер, едва не задев пальцем аккуратный носик томного юноши. – Рад познакомиться, – кисло отреагировал тот; определенно врал. В дороге Иван Ужасный порывался занять Таню бессвязным рассказом о крысах, якобы нападающих на пассажиров и служащих лондонского метро. Дорки и Дарлинг угрюмо молчали. Таня отделывалась короткими репликами, а больше смотрела по сторонам, вбирая в себя новые городские пейзажи. Ньюгейт, Уайтчепел, потом знакомые очертания Тауэра. Остановились в виду собора Святого Павла, возле самого задрипанного здания в строю домов, в целом весьма пристойных. – И это называется выставка в Барбикан-центре? – с надменной миной осведомился кучерявый Дорки. – Ну, рядом, – примирительно сказал Иван Ужасный и потащил их в подвал, скрывающийся за стеклянной дверью. Там их тут же осыпал конфетти какой-то явно бухой арлекин. – Fuck! – в сердцах высказался Дорки. Иван же Ужасный обхватил арлекина за плечи и уволок куда-то в глубь подвала, а к ним тут же подошла на редкость плоская дева в зеленых очках и дырявой кастрюле на голове. Из дырки торчал унылый плюмаж из пакли. – You Godney fgends? – произнесла она с вопросительной интонацией. Таня не поняла, но вопрос, судя по всему, был чисто риторический, поскольку дева тут же вцепилась в рукав несколько оторопевшему Дарлингу и потащила за собой. Таня и Стив Дорки переглянулись и пошли следом. Через несколько шагов к ним присоединился Иван Ужасный с бумажным стаканчиком в волосатой лапе. – Родни верен себе, – довольно пророкотал он. – Здесь угощают абсентом. – Насколько я знаю, производство настоящего абсента запрещено еще в начале века, – заметила Таня. – Скорее всего, это обычная полынная настойка. – И, судя по запаху, дрянная, – подхватил Дорки. – Сойдет, – заявил Иван Ужасный и залпом выпил. Вернисаж сразу же произвел на Таню впечатление удручающее. На плохо отштукатуренных стенах ровным рядком висело с десяток картин, отличающихся друг от друга только цветом. На каждой был обозначен весьма условный контур женщины, без рук, но с широко разведенными толстыми ногами, между которыми, приклеенные прямо к холсту, свисали крашеные мочалки. Мочалки покрупнее торчали сверху, символизируя, по всей видимости, лохматые прически. Такая же условная баба маялась на черно-белом плакате в компании кривых букв: «Rodney DeBoile. The Essence of Femininity». – Мочалкин блюз, – прошептала Таня по-русски. – Что? – спросил стоящий рядом Дарлинг. – Так, ничего. – Она не знала, как по-английски будет «мочалка». Более того, еще четверть часа назад она вполне искренне считала, что таковой предмет англичанам неизвестен вовсе. – Пошли отсюда, а? Но тут Иван Ужасный подвел к ним исхудалого христосика с безумными глазами, обряженного в бесформенный серый балахон. – А вот и Родни! – объявил он. – А это мой добрый приятель Аполло и его телка. – Я его жена, – бесстрастно уточнила Таня. Но извиняться он и не подумал. – Польщен вниманием прессы, – ломким тоненьким голосочком произнес Родни де Бойл. – Над произведениями, составившими эту экспозицию, я работал с октября… – Родни, детка, это не пресса, – оборвал его Иван Ужасный. Мочалочный списатель посмотрел на него укоризненно и растерянно. – Что ж ты, Бутч? Где твой репортер? – Ребята, вы Стива не видели? – обратился к ним Иван Ужасный. Дарлинг молча пожал плечами, а Таня не без злорадства сказала: – Смылся твой Стив. Не выдержал этой бездарной жути. Мощный кулак Ивана Ужасного вылетел вперед столь стремительно, что всей Таниной реакции хватило лишь на то, чтобы отклонить голову. Кулак мазнул по волосам и впилился в стену. Бородач взвыл, прижимая к груди поврежденную руку. Дарлинг, стоявший как истукан, вдруг зашелся визгливым, истеричным смехом. – Сука! – прошипел Иван Ужасный, адресуясь почему-то не к Тане, а к Дарлингу. – Заткнись! – рявкнула на него Таня и обернулась к готовому зарыдать художнику: – А ты, мелкий гений, не кручинься, что за вернисаж без скандала? Посетители галереи смотрели не на картины, а на них, но чувств своих никак не проявляли. – Пойдем. – Таня взяла Дарлинга за руку. – Лучше Святого Павла посмотрим. Я там еще не была… После собора они зашли в паб на Стрэнде и перекусили салатом сальмагунди под светлый английский эль. В пабе было уютно, уходить отсюда не хотелось. – Что за Бакстер? – нарушила молчание Таня. – Подонок, – лаконично ответил Дарлинг. – Что ж ты с подонками-то водишься? – Я ему деньги был должен. Теперь все. Утром еще отдал, пока ты спала. – Из моего приданого? – медовым голоском осведомилась Таня. Дарлинг промолчал. Таня тоже воздержалась от продолжения темы. Ее английский супруг был ей не вполне понятен, а если честно – непонятен вовсе. Ясно, конечно, что личность довольно ничтожная, но коль скоро многое в ее жизни на данном этапе от этой личности зависит, надо бы поточнее определить меру ничтожности, выявить слабину, установить для себя, надо ли ждать от него подлянки, и если да, то какой именно. Но очень, очень осторожно. Игра-то ведется на его поле. – А тот второй, пижон в бархатном костюмчике? – Этого вообще не знаю. Сегодня в первый раз увидел. – Ясно. – Хотя ничего не ясно. – Куда теперь? К тете Поппи? – Зачем? Мы сейчас идем на футбол. Специально для тебя. Сегодня русские с нашим «Уэст-Хэмом» играют. Вот так! Ну что ж, футбол так футбол… Русскими соперники столичного клуба оказались довольно относительными – тбилисское «Динамо». Таня, в московский свой период приохотившаяся к футболу, сразу вовлеклась в зрелище и быстро вошла в раж. Англичане играли в типичной своей манере: бесхитростные пасы, при первой же возможности – тупые и однообразные навесы в штрафную в надежде, что мяч рано или поздно найдет голову нападающего и от нее авось да отскочит в ворота. А вот тбилисцы играли лихо, изобретательно, разнообразно, атаковали хоть и нечасто, но очень остро. Если бы не бельгийский судья, внаглую подсуживавший хозяевам и зажиливший чистый пенальти, когда защитник, не особо мудрствуя, завалил в штрафной площадке неожиданно прорвавшегося Мачаидзе, первую «банку» англичане схлопотали бы еще в середине первого тайма. И после перерыва этот гад старался вовсю – давал офсайд, как только мяч перелетал на половину англичан, «горчичники» показывал только нашим… в смысле, не нашим, но… короче, понятно. Один раз только зазевался, не свистнул вовремя – и великолепный Додик Кипиани, увернувшись от хамски выставленной вперед ноги защитника, перекинул мячик Шенгелия, а тот «щечкой» пустил его низом мимо обалдевшего вратаря. Такой гол не мог засудить даже бельгиец! Британский болельщик – серьезный, и будь на месте Тани мужик, точно схлопотал бы по морде. А так только вдосталь наслушалась английских матюков. В долгу, впрочем, не осталась, и англичане, в глубине души джентльмены, даже зааплодировали. Оставшееся время «Уэст-Хэм» нудно и примитивно атаковал, и когда за пять минут до конца тот же Кипиани чуть не с центра поля стрельнул по крутой траектории над далеко вышедшим из ворот голкипером и мяч, ударившись в перекладину, ушел за линию, все стало ясно, и некоторые болельщики даже потянулись к выходу. От предложения развеселившейся Тани отметить победу грузинских мастеров в каком-нибудь ресторанчике поуютнее Дарлинг наотрез отказался и потащил ее в метро. По дороге молчал, хмуро и рассеянно. Таня тоже не донимала его разговорами. Ужин у тети Поппи был снова хорош, только вместо мусаки их ждала кефаль, запеченная в тесте, а на десерт медовая пахлава с орешками. Руководствуясь не воспоминаниями даже – не помнила ни черта! – а смутными ощущениями от прошлой ночи, Таня от вина отказалась. Дарлинг недовольно посмотрел на нее, но настаивать не стал, налил себе и молча выпил. Как и вчера, Таня разомлела от еды, и хотя было еще не поздно, отправилась к себе и завалилась спать. Засыпая уже, посмотрела на обои, освещенные светом уличного фонаря, и вдруг вспомнила: снился Винни-Пух. Улыбнулась и провалилась в сон. Но привиделся ей не плюшевый Винни, а Яне Поп с мерцающими болотной гнилью мертвыми глазами. Прямо перед собой он держал золотое блюдо, а на блюде дымились разноцветные кишки из его же распоротого живота. Рядом щерился синей харей Мурин Родион Кириллович. С другой стороны вывернутой на сто восемьдесят градусов головой смотрел, не мигая, Ким. На его широкой спине, обращенной к Тане, распускались три кроваво-алых гвоздики. Над ними парили отделенные от тел руки, ноги, головы… Серега, Марина, Ларион… «Идите-ка вы откуда пришли! – приказала им Таня. – Здесь другая жизнь, здесь все не так. Я буду жить теперь по-новому…» И полетела куда-то вниз. И проснулась от вздрогнувшего сердца. Немного полежала, успокаивая себя. Снизу доносились звуки скрипки, гомон голосов, веселый визг. Туда, туда! – одиночество и темнота стали вдруг невыносимы. Выпить залпом полный стакан виски или коньяку, чтобы огнем вжарило по всем жилам, чтобы нервы оплавились по краям, чтобы отпустило… Поспешно, путаясь в застежках и рукавах, Таня оделась, поправила прическу у большого зеркала, подошла к двери, потянула за ручку. Заперто. Что бы это значило? Она забарабанила в дверь, прислушалась. Никакой реакции. – Эй! Выпустите меня! Тихо. Потом пол заскрипел под тяжелыми, медленными шагами. Приближалось что-то чужое, угрожающее. Шаги замерли у двери. Хриплое, подрыкивающее дыхание, сопение, под тяжелой рукой дрогнул косяк. – Дарлинг, это ты? – Х-ха! Это вер-рно, я твой дарлинг, шлюха, бра-ха-ха! Ща открою и позабавимся! Бу-бу-бу! Грубый, пропитой и абсолютно незнакомый голосина. Не все слова разберешь, но смысл ясен предельно. Металлический стук с той стороны – должно быть, целится ключом в скважину, но спьяну попасть не может. Таня метнулась в ванную, набросила на петлю крючок – и в ту же секунду бабахнула настежь распахнутая дверь. – Ба-а! Где ты, тварь, выходи, хуже будет!.. А-а, вот ты где! Мощный толчок в дверь ванной. Филенка прогнулась, жалобно взвизгнули винты, на которых крепилась петелька. Запор-то на соплях, чисто декоративный… Второго толчка дверь не выдержала. В ванную с ревом ввалилось что-то серое, громадное и, напоровшись на своевременно выставленную Танину ногу, полетело башкой вперед точнехонько в твердую фарфоровую грань унитаза. Удар явно пришелся ему не по душе. Туловище утробно зарычало, разворачиваясь, как в замедленной съемке. Еще эхо злобного рыка не спустилось по стенам унитаза в городскую канализационную сеть, а Таня точным прямым ударом чуть подвернутой ступни въехала охальнику в точку, где задница соединяется с проблемным местом. Мужик ухнул, скрючился, и, не давая ему опомниться, Таня воткнула нежные пальчики в шейные позвонки и, крякнув от напряжения, хрустнула ими. Низ ее живота сдавило, тошнотная муть вибрировала во всем теле, пытаясь расслабиться, она так и упала на простертое тело. Несколько секунд пролежала, приходя в себя. От того, на чем она лежала, не исходило ни звука, ни шевеления. Готов. Вот и началась новая жизнь. Держась за стенку, Таня поднялась, автоматически одернула блузку, осмотрелась. Крови не было. На полу ничком лежал громадный рыжий мужик в добротном, но сильно помятом костюме и лакированных остроносых башмаках. Шея неестественно выгнута, голова прижата к полу небритой щекой, на Таню злобно смотрит маленький, заплывший кровью голубой глаз. Рыло совершенно свиное, из полураскрытой пасти торчит желтый клык. Красавчик! Однако надо что-то делать. И быстро. Все произошло так стремительно, что мощный адреналиновый выброс, обычно предшествующий Большой Охоте, настиг Таню только сейчас, что называется, постфактум. Чувства обострились до предела, сознание работало четко, с большим запасом прочности. Таня вышла из ванной, приблизилась к распахнутой, двери в номер, выглянула в тускло освещенный коридор. Никого. Она вынула из скважины желтый фигурный ключ и заперла дверь изнутри. Открыла шкаф, вытащила пустую спортивную сумку, поставила на кровать, опустилась на колени, просунула под кровать руку, провела по днищу. Черт! Гладко! Провела еще раз… Вчера, когда она впервые переступила порог этой комнаты, первым делом переложила свой паспорт и деньги в маленький полиэтиленовый пакет и прикрепила к днищу кровати клейкой оранжевой лентой с надписью «British Airways», прихваченной в аэропорту. Судя по тому, с каким трудом удалось отодрать эту ленту от чемодана, продукт был надежный, качественный, сам по себе пакет отвалиться не мог. Следовательно… Таня вновь подошла к шкафу, достала с верхней полки чемодан, раскрыла, слегка нажала на заклепки на задней стенке. Они чуть заметно щелкнули. Таня по очереди отвинтила их, приподняла плотный черный пластикат наружного слоя, потянула второй слой вдоль почти незаметного паза, откинула. Открылось второе дно. Таня вынула содержимое, переложила в сумку, привела чемодан в изначальное положение и поставила на место. Открыла кошелек, проверила наличность. Две бумажки по десять фунтов, пятерка, две толстые фунтовые монетки, нелепый семиугольный полтинник. Негусто. Таня вздохнула, пошла в ванную, поднатужившись, перевернула мертвяка, нащупала во внутреннем кармане пухлый бумажник. Первым делом выгребла купюры, пересчитала. Восемьдесят пять фунтов. Таня отделила два самых замызганных пятифунтовика, вложила обратно, усмехнулась – дескать, что вы, никакого мародерства не имело места. Мельком пробежалась глазами по пластмассовым карточкам, на одной задержалась. С аккуратного прямоугольничка водительского удостоверения глядела выполненная в цвете кабанья харя. Микроскопический лобик хмурился из-под жесткого ежика волос, глазки неприязненно смотрели на мир. Эдвард O’Брайан. Good-bye, Mr. O’Brian, it’s been a pleasure… На плечи – черный плащ, через плечо – сумку, прощальный взгляд. Свет выключен, дверь заперта. Таня на цыпочках прошла по пустынному коридору, спустилась по лестнице. Вот и знакомый зеленый вестибюль. За конторкой под неяркой зеленой лампой дремлет лысый человечек, похожий на лису – тот самый, которого видела за завтраком. За двойной застекленной дверью свет, шум и музыка. Косясь на эту дверь, Таня прокралась мимо конторки, спустилась к выходу, подергала за ручку. Заперто. Значит, придется через зал… Ее окатило волной света, мутного от табачного дыма, густыми винными ароматами, липкой музыкой. Таня на миг зажмурила глаза, привыкая, и двинулась через зал. Народу было немного, но, похоже, все при деле, и ее появление особого внимания не привлекло. Вот крашеная блондинка прижала бюстом какого-то мужика и, хохоча, поит его вином из бокала. За другим столиком китаяночка в красной ливрее теребит еще кого-то, сидя у него на коленях. На возвышении пиликает черноусый горбун. Слева хлопочет незнакомый бармен, мешает что-то в высоком стакане для уже крепко поддатого верзилы в джинсах. Она прошла две трети зала, когда кто-то потянул ее за руку. Она обернулась, увидела еще одно нетрезвое, мягко выражаясь, лицо. – Sorry! – прощебетала она, высвободила руку и пошла дальше. Успешно преодолена вторая дверь – точная копия первой. Пустой круглый холл с сиреневыми стенами и двумя группами кресел возле темных столиков, заваленных какими-то журналами. Сквозь окно видна улица. – Мэм, я могу быть чем-нибудь полезен? Железные пальцы на локте. Со стороны вроде бы вежливо, даже почтительно поддерживает, но как больно! Ухмыляющееся черное лицо, ниже – белоснежная манишка, еще ниже – черный смокинг. – Спасибо, Джулиан, я… я просто захотела подышать свежим воздухом. – Увы, мэм, это в настоящее время невозможно. Рекомендую возвратиться в вашу комнату. – Я бы охотно, но… но в моей комнате дохляк. Хватка мгновенно ослабла. – Что? – Мертвый труп покойника. – Остановка сердца? – Естественно. В результате неудачного падения. Бедняга разбил башку и свернул шею. Не повезло. – Так. – Джулиан вновь сжал ее локоть, повел в противоположный конец холла, открыл почти незаметную дверку, по цвету сливающуюся со стенами. Они оказались на бетонной площадке служебной лестницы. – Поднимайся в свою комнату, запрись, сиди тихо, света не зажигай, никому не открывай. Когда эта шушера угомонится, я приду к тебе. – Как я узнаю, что это ты? – Никак. У меня универсальный ключ. – Он подтолкнул ее к дверке. Три часа Таня просидела в полной темноте, даже курила, заслонившись ладошкой от окна. По коридору ходили, переговаривались, но ее никто не беспокоил. Потом все стихло, однако Джулиан появился не сразу. Вошел по-хозяйски, сразу направился к окну, задвинул портьеру, только потом включил свет в ванной, и Таня увидела, что одет он в практичный серый комбинезон и такого же свойства куртку, а обут в высокие армейские сапоги. Джулиан присел на корточки возле мертвеца, посветил тоненьким фонариком в злобный голубой глаз. – Старый знакомый, – ровным тоном сказал он. – Бешеный Эдди, экс-чемпион флота ее Величества во втором полусреднем. Все в Бэттерси ошивался, в боксерском клубе, но оттуда его вышибли за пьяную драку… Из боксерского клуба – за драку, сильно? – А сюда его каким ветром занесло? – спросила Таня. – Подзаработать пришел. Вот и заработал. – В каком смысле подзаработать? Ограбить, что ли? Джулиан выпрямился, внимательно посмотрел на Таню и медленно произнес: – Есть такая профессия – ходить по кошатникам и новеньких обламывать. И удовольствие, и продовольствие. Словечко «cathouse» Тане прежде не встречалось, но смысл его был однозначен. В общем-то, она едва ли не сразу догадалась, в какого рода пансиончик попала, но лишь после визита мистера О’Брайана поняла, в каком качестве. Наверное, надо было утречком собрать все самое ценное, а потом, в городе, сбежать как-нибудь от Дарлинга и рвануть на поиски Сони Миллер. Или Шерову в Москву прозвониться. Да мало ли вариантов?.. А может, и не надо. Еще не вечер… – Сейчас мы его спустим, – сказал Джулиан. – Машину я уже подогнал. Потащим под руки, будто пьяного, чтобы никто ничего не заподозрил, если увидит. Они с кряхтением подняли тяжеленного Эдди и поволокли к пожарной лестнице, остановившись лишь, чтобы запереть дверь в комнату. Никто им не встретился, в доме было тихо, хотя из-под некоторых дверей пробивался свет, а в одной комнате что-то негромко пели. Выйдя на улицу, они затолкали Эдди на заднее сиденье потрепанной серой «Тойоты» и прикрыли чехлом. Джулиан завел мотор, Таня села рядом, закутавшись в черный плащ. Несколько минут Таня молчала, давая телу и сознанию передышку. Молчал и Джулиан, только напевал под нос что-то заунывное и крутил баранку, петляя по пустынным ночным улицам. – А ты в курсе, что я – вполне официальная жена Аполло Дарлинга? – наконец подала голос Таня. – А ты в курсе, что у него кроме тебя еще четыре вполне официальных жены? – в тон ей отозвался Джулиан. – Как это? – А так. Путешествует наш красавчик по разным неблагополучным странам, пудрит мозги местным дурочкам, денежки с них за деловой брак снимает, привозит сюда и сдает тете своей по сто двадцать за штуку. – По сто двадцать чего? – не поняла Таня. – Ну, не рублей, конечно. Фунтиков. Таня скривила губы. Дешевка! – Ну и что эти… предшественницы мои? Покорно это дело проглотили? – А что остается? Законы здесь мутные, запутанные. Такие браки вроде бы и признаются, а вроде бы и нет. Захочет британский супруг нужные телодвижения сделать – будет и брак законный, и гражданство, не захочет – будешь ты никто, вроде как нелегальный иммигрант. – И ничего нельзя сделать? – Не советую. Дорого, скандально и очень ненадежно. Высосут кучу денег – и все равно депортируют. – Понятно… А внесудебным порядком с ним никто разобраться не пытался? – Было, – после паузы ответил Джулиан. – Перуаночка одна с ним посчиталась. Напоила в лежку, яйца леской перетянула и две ночи с него не слезала. Лечился потом, ампутации избежал, но и мужиком быть перестал. А перуаночка, кстати, исчезла, будто не было никогда. Так той ночью в ее комнате не было Дарлинга. А кто? Кавалер Глюк?.. – Сбежала? – поинтересовалась Таня, возвращаясь к разговору. – Сомневаюсь. Есть у него дружки крутые… Тане сразу пришел на ум Иван Ужасный. Проехав по виадуку, под которым гирляндами огней высвечивались железнодорожные пути, «тойота» остановилась возле бесконечного дощатого забора, серого и кривого. Очень русским показался Тане этот зaбop – для полноты картины не хватало только надписей типа «Спартак – чемпион!» или «Минты казлы!». Джулиан вылез из машины, огляделся, подошел к забору, отодвинул две доски. – Порядок! – сказал он. – Вытаскивать давай! – Что там? – спросила Таня, схватившись за холодную руку Эдди. – Литейка «Арсенала». Каждые два часа в яму горячий шлак вываливают. – Толково. Они напряглись, рванули. Эдди вылетел из машины и шумно плюхнулся на тротуар. Когда протащили труп через дырку, стало полегче: теперь до ямы только вниз. Эдди скользил по склону почти самостоятельно. Немного поднапрячься пришлось только возле земляного барьера на самом краю отвала. Кое-как закатили туда, качнули на раз-два-три – и полетел Эдвард О’Брайан в теплую мглу. К забору Таня поднялась первой. Отогнула досочку, выглянула на улицу, тут же отпрянула, прижалась к забору спиной. – Что там? – спросил не успевший отдышаться Джулиан. – Тише! – Таня прижала палец к губам. – Там фонарик вроде велосипедного. И, похоже, сюда приближается. – Мильтоны, так их! Таня поняла, но ушам своим не поверила, потому переспросила шепотом: – Кто? – Полицейские патрульные. Ну, гниды мусорные, только подойдите мне к машине, завалю, честное слово! Он полез в карман, вытащил пустую руку, растерянно посмотрел на нее и принялся лихорадочно обхлопывать себя. – Эй! – позвала Таня. – Это не ты обронил? В руке ее блеснул, отражая лунный свет, небольшой плоский пистолетик. Джулиан протянул руку и прошипел сквозь зубы: – Отдай. – Обойдешься. У меня целей будет. А то и впрямь пальбу затеешь. – Отдай, сука! – Интересно, у вас тут за убийство полицейского вешают или расстреливают? – Таня заткнула пистолет за пояс, прислушалась. – Замри! Джулиан тихо-тихо опустился на пыльную землю. Таня присела рядом. – Эй, Джек, погляди-ка, вот где старый Эмери тачку свою прячет! – донесся с той стороны веселый грубоватый голос. – Да точно ли его это? – Точно. Он мне сам говорил, серая «тойота», кореш из автомастерской по дешевке уступил. – А что, место подходящее. До хибары его полквартала всего, и парковка бесплатная. – А давай мы ему тикет липовый выпишем или там колесо снимем? Для прикола, а? – Увянь… – Слышь, Джек, ну давай… Ого, у него и дверца открыта. Может, покатаемся? Или вот что – спорим, у него в «бардачке» бутыль гнилого заныкана, на опохмелку. Давай винище выльем, а в емкость нассым? Представляешь, приползет он завтра, откупорит, приложится… Во смеху!.. Ну-ка посвети мне… Holy shit, он что, букмекера грабанул? – А чего? – Гляди, пинта «Баккарди»! – Да ну, самопал… – Не, все четко – медали вон нарисованы, оплетка, крышка не свинчена… Слышь, Джек, может, не надо выливать, лучше сами стрескаем, а? – Ты что, орехов нажрался? Как на сержанта дыхнем… – Нам еще три часа гулять, выветрится. А если что, бабл-гамом зажуем. У меня клевый, с корицей… Чпок! Буль-буль! Хэк! Хр-р! Кхе-кхе-кхе… – Качественная, зараза! – Уф-ф! Я – все. А то на велик не влезу. – Ну, чуть-чуть еще? Капельку? – Давай с собой прихватим. – Мы ж поссать туда хотели… Зажурчала жидкость. Потом другая жидкость. – Гондоны! – зашипел в землю Джулиан. – Менты везде менты, – прошептала в ответ Таня. За забором громко загоготали. Хлопнула автомобильная дверца. Прошуршали велосипедные шины. Тишина. И тут же над ямой поднялось тусклое зарево: из литейного ссыпали очередную порцию шлака. Остались от козлика рожки да ножки. И то вряд ли. Джулиан и Таня, не сговариваясь, достали платки и вытерли лбы. Выждав для верности еще две минуты, выбрались к машине. По привычке Таня села слева, на водительское место, и, не увидев перед собой руля, испытала секундное замешательство. О, добрая старая Англия, все не как у людей… Джулиан впрыгнул в машину, завел мотор и требовательно протянул руку: – Пушку! – Таня покорно вложила пистолет в его ладонь. – Так, говоришь, обронил? – Ну, не совсем, конечно… Она скромно опустила глаза. Джулиан хмыкнул и спрятал пистолет в нагрудный карман комбинезона. – You mean mother, I love your cool! – Up yours, paleface! Обменявшись любезностями, оба рассмеялись. «Тойота» тихо съехала с места. В дороге останавливались дважды. Один раз – у симпатичного красного в белую полоску домика, где, как пояснил Джулиан, размещается полицейский участок. Там задерживаться не стали, только выгрузили на ступеньки бутылочку с ментовской мочой: жрите, мол, сами. Потом долго ехали по ярко освещенной, но пустой улице и встали возле высоченной аркады шоппинг-молла, а по-нашему говоря, торгового центра. Джулиан велел Тане подождать, сам же взбежал на галерею и исчез в ее глубине. Отсутствовал он минут пять и вернулся чрезвычайно довольный. – Что купил? – поинтересовалась Таня. – Держи. – Он плюхнул ей на колени кипу ассигнаций. – По четыре сотни на брата. – Ларек взломал? – Тесто ты из его лопатника грамотно отщепила, а вот карточки проигнорировала зря. Эдди-то на головку хром был, ПИН свой, чтоб не забыть, прямо на ллойдовской карте нацарапал. Вот я ее в круглосуточном банкомате и обнулил. Культурный шок стукнул в голову. До чего неприятно почувствовать себя дурой! – Стоп-стоп, давай по порядку. Что такое ПИН? – Персональный идентификационный номер. Его дают в банке вместе с картой, чтобы никто другой не мог ей воспользоваться. Когда получаешь деньги по карте, нужно этот номер набрать. – Где? – На банкомате, разумеется. – А что такое банкомат? Экономический ликбез продолжался до самого дома, темного и притихшего. Попутно Таня узнала, что так удивившее ее слово «мильтоны» бытует в определенных лондонских кругах еще с начала прошлого века, когда в доме какого-то Мильтона открыли первую в городе полицейскую школу. Впустив Таню и закрыв дверь, Джулиан спросил: – Спать пойдешь? – Не знаю. Не хочется как-то. – Мне тоже. – Может, зайдем ко мне в каморку for a quick rap? – Прости чертову иностранку, я не поняла, что ты предлагаешь – трахнуться или поболтать? – Прости старого ниггера, но на сегодня мы уже натрахались. – Вот и кончается наш с тобой медовый месяц, – Джулиан вздохнул. – Боюсь, второй нам не потянуть. Таня лениво потянулась, выпростав руки из-под одеяла. – Что так? – Видишь ли, когда я отбил тебя в свое эксклюзивное пользование, пришлось отвалить Поппи те восемь сотен, что мы в ту памятную ночку огребли. Месячная плата. – Знаю. Но за этот месяц мы с тобой трех америкашек на хипесе развели, и не забывай про покер… Тысячи полторы набегает? – Набегает. Но именно полторы эта старая сука и требует за следующий месяц. Таня присвистнула. – Она что, охренела? Деньги мои зажилила, паспорт не отдает, а теперь еще вот так выкаблучивается! Откуда полторы тысячи-то? За пайку, за койку, за страховку липовую и четырех сотен не набегает, плюс примерно столько же за упущенную прибыль. Пусть забирает свои восемьсот и радуется. – Должно быть, ты для нее особенно дорога… – Оба усмехнулись. – Правда, еще она что-то тявкала про штрафные санкции. Дескать, музыкой своей всех по утрам будишь, клиентов левых водишь, рукоприкладствуешь. – Брехня! Музыку я включала только в дождь, когда с пробежками не получалось. Рукоприкладство было один только раз, когда прямо в зале какой-то оборванец пьяный на стол меня заваливать начал. Твою, между прочим, обязанность выполнила, вышибалой поработала… Левый клиент – Стив Дорки, мой пресс-агент. Кстати, женщинами он не интересуется… – Пресс-агент? – Джулиан вытаращил глаза. – Почему нет? Денег он с меня не берет, работает исключительно за любовь. – Любовь? Значит, все-таки… – Любовь чисто платоническую, идеальную, на которую в отношении женщины способны только педики. Он восхищается мною, боготворит… А идеи у него занятные. Вот полюбуйся. Она протянула руку за сумочкой, извлекла розовую картонную карточку и продемонстрировала Джулиану с обеих сторон. На лицевой было красиво отпечатано: «Who the Fuck is Czarina?», а на обороте – «The Best Fuck in Town!!!» и, мелкими буквами, адрес заведения тети Поппи. – Это не просто визитка предприятия, а ядро будущего фэн-клуба. Такие предполагается вручать самым респектабельным клиентам. Пока в качестве сувенира, но в дальнейшем обладатели таких карточек могут рассчитывать на кой-какие привилегии… – Доступ к телу? – Джулиан улыбнулся. – А ты бы возражал? – Еще как! – Мне бы, честно говоря, тоже не хотелось… – Рано или поздно придется. Поппи с нас так просто не слезет. Сейчас дадим полторы, через месяц она две затребует. Долго мы не выдержим. – Что ты предлагаешь? – Вообще-то я догадываюсь, где они твои бумаги держат. Туда же они каждое утро складывают выручку, а в банк отвозят только раз в неделю, по пятницам. Если выбрать ночку с четверга на пятницу… Он испытующе поглядел на Таню. Та выдержала его взгляд. – А дальше? Всю жизнь в бегах? Скрываться от полиции, от громил, которых наймет та же Поппи? По-моему, лучше договориться. – Договориться? О чем? – О взаимовыгодном сотрудничестве. За этот месяц у меня, кажется, родилось несколько интересных идей, которые могли бы немного поправить дела в нашем кошатнике. Если попробовать убедить Бенни, а через него – тетю Поппи, что-то может получиться… – Для начала попробуй убедить меня. – Годится. Давай по порядку. – Таня поднялась с кровати, накинула халат, уселась в кресло, достала сигарету. – Заведение традиционно ориентируется на «синих воротничков», которые заканчивают работу в пять-шесть вечера, накачиваются пивом в пабах, а потом, если есть на то деньги и настроение, заруливают сюда. Все верно. Только по утрам я бегаю и по этой, и по той стороне Ли и кое-что вижу. «Мидз» демонтирует фабрику, электростанция закрылась, железнодорожники и газовщики предпочитают гулять на Мэнор-роуд. От легендарных докеров осталось одно воспоминание – вся настоящая работа сместилась к югу, в Доклэндз – район, отрезанный от нас мощной застройкой на Канарейной верфи и тоннелем, закрытым на реконструкцию. Что остается? Винокуренный заводик на Три-Миллз, дорожные бригады с эстакады Блэкуэлл, безработные, которых направили на земляные работы в Кресент-парк? С другой стороны, здесь рядом две громадные больницы – Сент-Клемент и Сент-Эндрю, где весь персонал работает посуточно, масса мелких лавчонок, где магазинщики в дневные часы по будням от скуки дохнут. Наконец, на «Эмпсоне» есть ночная смена, ребята заканчивают в восемь утра, и многие прутся на метро, от которого мы в двух шагах… Вывод? Соответствующим образом перестроить график, ввести утреннюю и дневную смены. Есть смысл подумать о предварительной записи, если угодно, и об абонементах… Согласна, все заведение переводить на эту систему нерационально, в основном народ заходит сюда экспромтом, под веселую минутку, и их такие вещи могут отпугнуть. Но не всех. Многие приходят к нам, как приходят к врачу, к психотерапевту. Подумай сам, к какому специалисту они предпочтут обратиться – к тому, что тянет за рукав, навязывает свои услуги, или к тому, кто доступен лишь при соблюдении определенной процедуры? Более того, таким образом мы повышаем класс нашей клиентуры. – Так, – задумчиво сказал Джулиан. – Все, что ты говоришь, интересно и неожиданно, но получается, что ты впустую лезешь на рожон. Что ты хочешь доказать? Это по-своему вполне пристойный, старомодный бардак, чистенький, не сказать чтобы дешевый. Стоит ли ломать традиции?.. Таня встала. В голосе ее зазвенел металл: – Поправь меня, если я ошибаюсь, но для чего существуют подобные заведения? Чтобы делать деньги или чтобы следовать традициям? Я ведь тебе не пустые теории излагала. Вот, взгляни, любопытные цифры. – Она расправила вынутый из кармана листок и протянула ему. – Эти расчеты по моей просьбе произвел профессор Добсон из лондонской Школы экономики. Здесь – максимально возможная прибыль при существующей системе, здесь – то, что получается, если вы принимаете мои нововведения. Вот здесь – разница в годовом исчислении. А еще, если интересно, я ради спортивного интереса сама просчитала на досуге некоторые дополнительные варианты… – Интересно, – сказал Джулиан. Он погрузился в изучение Таниных бумажек, а она встала, сделала несколько движений на растяжку, засыпала свежего кофе в кофеварку и принялась изучать большой цветной плакат над кроватью Джулиана – смеющийся Боб Марли в громадном растаманском берете… Она поставила перед Джулианом кружку с крепким ароматным кофе, а сама молча присела рядом, прихлебывая из второй кружки. Джулиан отложил листки, выпрямил спину, пристально посмотрел на нее. – Что? – Отдыхай пока, мадам Зарина. Завтра начнешь принимать хозяйство. Танин взгляд выражал полнейшее недоумение. – Какое хозяйство? – Которое много лет плавно прогорало под мудрым руководством тети Поппи. Оно, видишь ли, давно уже перекуплено тихим, незаметным сморчком Бенни. Но только он один знает, что реальный владелец – я. – Ты?! – Так уж вышло. – Погоди, погоди… Выходит, те деньги, которыми ты якобы откупал меня от Поппи, ты платил сам себе. Нехило! Тогда в чем был смысл сегодняшнего спектакля? Ты же спокойно мог продолжать меня использовать по старой схеме. Джулиан извлек из серебряного портсигара длинную сигарету с марихуаной, поджег, с наслаждением затянулся. Таня вдохнула знакомый дым. – Рано или поздно ты обо всем догадалась бы сама. И не знаю, как бы ты себя повела в таком случае. Такую тигру лучше иметь в партнерах, чем в недругах… Ну, иди сюда. Таня поднялась, плавной походкой подошла к Джулиану, вынула у него изо рта сигарету, сделала неглубокую затяжку. Он протянул к ней руки, но она вывернулась из его объятий. – Ты сам сказал – в партнерах. Но уже не в наложницах. |
||
|