"Крик ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)IVНачало мая уже содержало в себе обещание белых ночей, и, проснувшись под утро, Павел отчетливо увидел рядом с собой пустую примятую подушку. Он встал и, накинув на плечи плед, пошел на запах табачного дыма и на звук приглушенных рыданий. На фоне сумеречного оконного прямоугольника ее силуэт был виден четко. Растрепанная голова, подпертая рукой, сигарета в губах. Прерывистое дыхание. – Ты плакала? – прошептал он. – Но почему? – Прости меня, – не поворачиваясь, сказала она. – Я и забыла, когда плакала последний раз. А вот сегодня прослезилась трижды. Это пройдет… Вот и все. Прошло. Наваждение кончилось. Прости меня. В полшестого откроется метро, и я уеду. – Куда? – глухо спросил он, вцепившись дрожащими руками в край стола. – После того, что было сегодня… вчера, мне нельзя обратно. Я понимаю… Но у меня есть служебная комната. Юридически я ведь бухгалтер ЖЭКа с лимитной пропиской. И законная жена Ивана Павловича Ларина. – Я не знал. – А что ты вообще обо мне знаешь? И, не опуская нелестных подробностей, она рассказала ему о том, как жила последние годы. Он перебил ее только однажды, когда она поведала ему о своем утре с Потыктуевым: – Так и со мной в точности так же было. В университете, на практике в Крыму. Заглянули к нам как-то географы с парой канистр вина. Ну, туда-сюда, газ-ураган. Ничего не помню. Утром просыпаюсь в палатке – а рядом девица храпит, незнакомая, пьяная и, что характерно, в противных белых кудряшках… Он заходил по кухне, доставая кофейник, наливая воду, засыпая кофе из банки, разжигая газ. – Я устал от потерь, – говорил он на ходу, как бы сам себе, но достаточно громко. – В жизни мне дано было много, сказочно много. Я умел взять, но не умел удержать. И постепенно моя жизнь превратилась в череду похорон. Я похоронил сестру, вовремя не заметив роковых знаков в ее судьбе, не вмешавшись, не оказавшись рядом. Я похоронил мать, не выдержавшую смерти сестры. Я похоронил себя как ученого – а ведь когда-то наука составляла смысл моего существования… Знаешь, когда-то, совсем, в общем-то, мальчишкой, я совершил открытие. Большое, очень большое, таким мог бы гордиться любой ученый. И оно не осталось непризнанным. Наоборот. Мне присвоили ученую степень, под мою работу специально открыли целый отдел в серьезном отраслевом институте. И что? Сначала моя тема сама собой отодвинулась на второй план, потом ее и вовсе закрыли. Я ушел из начальников отдела, потом и вовсе перешел в отдел технической информации. Вместо того чтобы давать собственные работы, переводил и реферировал то, что наработали другие. Он еще долго говорил – об отце, о Нюточке… Таня молча слушала его. Павел поставил на стол чашки, разлил безнадежно остывший кофе и только тогда обратил внимание на свой костюм. – Прости, – смущенно сказал он, плотней запахиваясь в плед. – Да за что прости-то?! – Таня рассмеялась, и сразу стало легко, хорошо. – Пойду, натяну чего-нибудь. – Он направился к дверям. – По-моему, тебе так очень идет, – сказала Таня. Павел рассмеялся, но из кухни вышел, а вернулся в белой рубашке и черных спортивных брюках. – Хочешь, покажу кое-что? – спросил он. – Пойдем. И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену. – Знаешь, кто это? Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина. – Знаю, – после некоторой паузы выговорила Таня. – Не знаешь, – сказал Павел. – Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем. И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам. Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла. – Так не бывает, – прошептала она. – Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора? Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей. – Не надо! – хором сказали Таня и Павел. – А мне таких подарков не надо! – пряча глаза, сказал Рафалович. – Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды! Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор. – Спасибо, что зашли, голубочки! – криво улыбаясь, сказал он. – Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях – заглядывайте! Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы. – Ребята, – совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. – Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните – если что, я за вас кому угодно глотку разорву. – Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать! Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню. – Не забывай меня, Поль. Ты позволишь? Павел кивнул. Леня подошел к Тане и поцеловал ее. – Спасибо тебе. Не поминай лихом. Пусть у вас все хорошо будет. – И у тебя. Они медленно и молча спустились по лестнице. Возле почтового ящика Павел остановился. – Ты что? – спросила Таня. – Деньги его хочу опустить. – Не надо. Считай, что это мое приданое! – Ол райт! – Павел положил деньги в карман. А потом Павел взял отгулы до пятнадцатого, и наступил полный кайф. Днем и ночью. Даже вечера, когда Тане приходилось работать, были великолепны – ведь в зале сидел он, ее единственный, и предупрежденные Таней официантки безропотно обслуживали этого невыгодного посетителя, поднося ему кофе и минералку. Отработав свою программу, она, естественно, не задерживалась… Появление Тани, Павла и Бэрримора в дачном поселке восьмого мая особого фурора не вызвало. Дачники сосредоточенно копались в грядках, стучали молотками или визжали пилами, и им не было решительно никакого дела, кто там мимо них идет по дорожке. Дмитрий Дормидонтович, завидев сына с хорошо знакомой ему женой беспутного Ваньки, удивления не выказал, помахал им с огорода рукой и только сказал прыгавшей рядом с дедом Нюточке: – Ну-ка, посмотри, кто там пришел? Нюточка подняла голову, вприпрыжку подскакала к ним и бросилась на шею отцу. – Папочка! А что ты мне привез? – Изюмчику, как просила. Печенья. Собачку. И еще вот… – Он поставил дочку на землю и показал на Таню. – Тетя мама! – радостно сказала Нюточка. – Ты насовсем приехала? – А тебе как хочется? – Насовсем, конечно. Одни мужики в доме – это так скучно! Таня с Павлом дружно расхохотались, а Нюточка схватила Таню за руки и запрыгала, приговаривая: – Выше! Выше! Таня послушно поднимала руки и между делом разглядывала Нюточку. Высокая, крепенькая, черноволосая. Круглая симпатичная мордашка, перепачканная землей. Нежная кожица, чуть тронутая весенним солнышком. Бэрримор отчаянно лаял, требуя внимания и к себе. – Ну, хватит! – сказал Павел. – Потом еще попрыгаешь. Тетя мама устала. – А с собачкой можно поиграть? – спросила Нюточка, лукаво глядя на Таню. – Можно. Он не кусается. Его зовут Бэрримор. Нюточка выпустила Танины руки, подхватила извиваю-щегося Бэрримора и помчалась на огород, громко вопя: – Деда! Деда! Тетя мама Беломора привезла! К ним, вытирая руки о фартук, подошел Дмитрий Дормидонтович. Пожав руку Павлу, он остановился перед Таней и склонил голову набок. – Ну, здравствуй, черно-бурая, – сказал он. — В гости или как? – Или как, – четко сказал Павел. – Ну, дай Бог. – Дмитрий Дормидонтович пожал плечами и возвратился на огород. – Ты не думай, что он не рад тебе, – поспешно сказал Павел. – Это он после болезни такой. – Да, ты говорил… Ты покажи, где тут переодеться можно. Грядка скучает по умелым рукам. – Давай лучше чайку сначала. Они поднялись в аккуратный бревенчатый домик, чем-то напоминавший Дмитрия Дормидонтовича… С дачи они вернулись втроем – Нюточка увязалась вместе с папой и Таней, которая из «тети мамы» быстро стала просто «мамой» и теперь с удовольствием пела Нюточке колыбельные. В двадцатых числах зарядили дожди, и с дачи вернулся Дмитрий Дормидонтович. Если он и обратил внимание на перестановку и прочие реформы, начатые Таней в их прежде сугубо мужском хозяйстве, то ничем этого не показал. Сунул ноги в новые шлепанцы, рассеянно потрепал по холке сунувшегося лизаться Беломора – бывшего Бэрримора, – прошел по вычищенному ковру, облачился в подштопанный халат, покушал домашних голубцов, принял стакан с чаем, заваренным по-новому, включил телевизор с начисто протертым экраном. Будто так оно было всегда, и иначе быть не должно. И за это Таня была ему бесконечно благодарна. Утром Павел уходил в институт, Таня отводила Нюточку в детский сад (там и ее, и Беломора начали узнавать со второго дня), днем отправлялась по магазинам, занималась хозяйством, а потом уезжала на свою работу. Слава Богу, в мае не было репетиций – старую программу решено было катать до осени. Дмитрий Дормидонтович каждый солнечный день проводил на участке, а в непогоду сидел у себя в кабинете, «читая литературу», или возился в гараже с машиной. В первую пятницу июня Дмитрий Дормидонтович собрался везти Нюточку и Беломора на дачу – Павел, естественно, предпочел остаться с Таней, которая ехать не могла. Но с утра закапал противный слепой дождичек, и поездку пришлось отменить. Нюточку отвели в садик, Таня пошла по делам. Старик слонялся по квартире какой-то особенно угрюмый, а когда вернулся с работы Павел, встретил его в прихожей и попросил в гостиную. Сидя напротив сына, Дмитрий Дормидонтович весомо сказал: – Вы с Татьяной, я смотрю, будто век женаты. – А что? – Павел насторожился. – А то. Во все пазы вы друг другу входите, гладко, плотно, без вихляния. Никакой рихтовки, подгонки не требуется. Такое не каждому в жизни дается, ох не каждому… Это, знаешь, судьба. Да и Нюта вон с одного взгляда мать в ней признала. Ты хоть заметил, как они меж собой похожи? – Кто? – Близорукий ты человек, Пашка, честное слово… Все уже заметили, соседи и по даче и по дому, воспитательницы в садике. Меня вон даже старушки на лавочке спрашивали, где это мамаша так долго пропадала… Что отвечать-то? – Это… В смысле, Таня с Нютой похожи? – Как две капельки. Только глаза разного колера. Такая вот, брат, игра природы. – Надо же, а я и не заметил! – Теперь замечай… В дела ваши я мешаться не собираюсь, люди вы взрослые, да и доктор не велит. Только я так скажу тебе, Павел, – если вы так себе, развлечься решили, то ищи себе другой предмет, да и она пусть тоже… подальше где-нибудь. Если друг другу добра не хотите, о ребенке подумайте. Когда еще она мать-то готовую найдет? – Что ты говоришь? Какое развлечься? – А коли серьезно у вас, так давайте расписывайтесь как люди. А то по закону ты, Павел Дмитриевич, получается, сожительствуешь с чужой женой… – Отец, ты сам сказал – мы люди взрослые. Не беспокойся ты о нашем моральном облике. На парткоме меня разбирать не будут – не те времена… – Дурак ты, Пашка! При чем здесь партком… Хотя и партком, конечно… Главное-то не в этом. – А в чем? В штампике? Другие без штампика прекрасно живут. – Вы не другие… Случись со мной чего – вас вдвоем с Нюточкой вмиг из этой квартиры попросят. А втроем, тем более вчетвером… – Отец, и думать не смей об этом! – Ладно, ладно… А ты все же поговори с ней. Скажем так, для моего спокойствия. Мне ведь спокойствие медицински показано… Кстати, возьми вон бумажку, почитай. Ценная бумажка. Он перевернул лежащую перед ним текстом вниз карточку и протянул Павлу. Павел поднес к глазам и прочел: «Ларин Иван Павлович. Телефон домашний 221-43-12; телефон рабочий 274-31-36». – Вы с Татьяной между собой определитесь. Потом с Ванькой согласуйте, что, как и когда… Я тоже тут свяжусь кое с кем. – Только ты, батя, не очень усердствуй. Береги себя, ладно? |
||
|